Vernost'Number 137

С удовлетворением сообщаем, что в этом номере журнала “ВЕРНОСТЬ” помещены статьи на английском и русском языках.

The Editorial Board is glad to inform our Readers that this issue of “FIDELITY” has articles in English, and Russian Languages.

Рождественские Архиерейские Послания и поздравления патриотических организаций

1. THE GREAT MYSTERY OF DEVOTION. Bishop Alexander (MILEANT). Translated by Seraphim Larin

2. ЗАКОН БОЖИЙ. ИГУМЕН ФИЛАРЕТ. (В будущем Митрополит РПЦЗ. Продолжение см. No. 136)

3. TOWARD THE THIRD ANNIVERSARY OF METROPOLITAN VITALY’S REPOSE. Protodeacon Herman Ivanov-Trinadtsati. Translated by Seraphim Larin

5. ВОТКИНСКОЕ НАРОДНОЕ ВОССТАНИЕ. С. Простнев.

6. СЕРЕБРЯНЫЕ ШПОРЫ. Н.Смоленцев-Соболь, из цикла «...и другие белогвардейские рассказы»

Управляющаго Западно-Европейской Епархией

Вот уже более двух тысяч лет осуществляется Божественный Промысел Превечной Троицы о спасении человеков, — воплощается Животворящая Ипостась — Сын Божий и Сын Человеческий. Как человек Он родился однажды, однако дело спасения людей всё ещё продолжается, как пишется в книгах «ради крайнего (чрезвычайного) благополучия Божия».

Богочеловеку суждено было родиться от Девы. «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою !» — благовествует Архангел Гавриил 14-летней Богоотроковице, Избранному Сосуду Божиему, в Котором Божественная Ипостась должна стать Сыном Девы. Исполнились пророчества, «хвалятся святые Давид и Иессей, и Иуда чтится», — от них произошла Пречистая Дева, Родившая Превечнаго Бога. Воцарился Господь в Царство неотпадающее и воплотился из Тебя, Богомати, в красное благолепие. Воспевает Церковь Пресвятую Деву, как дверь непроходную, и гору и сень, и землю святую, и облак света, из которого во тьме седящим возсияло Солнце Правды. Трисиянный Свет облистал человечество, вселился в Деву Единородный от Отца и Святому Духу Соестественный неискусомужно, обоготворив Вселенную. Сила Вышняго осенила Тебя, Дево, Божественным Духом, и тогда Господь, плоть и душу оживотворив, соединился с Тобой, оставаясь в прежнем естестве (гл.1, песнь 4). Провидел Тебя Даниил Гору Несекомую, от которой отсекается Камень Богородия — Христосъ. Чиста в Рождестве, до и после Рождества, Христа Бога родивши, Адамов долг и Праматерний отъемши. Провозгласил Пророк Рождества Твоего, Дево, образы : светлый облак и свещник, стамну и трапезу, небесную росу, хлеб, манну же и дверь, престол и палату, жезл и рай. В земле Святая Борозда чрево Твое, Чистая, явилась приносящи Пшеницу безсметрия. Не нашлось достойного места Царю мiра на земле, Он родился в вертепе, благоукрашенном не мишурой, а поистине праздничными поздравлениями — приходом волхвов, поклонением пастырей и пением ангелов. Воодушевлённые предстоящим мiровым событием Рождества Царя Царей, следуя путеводной звезде, волхвы подходили к историческому Вифлеему. Богоневеста тем временем безболезненно разрешилась от Божественного бремени, Свет Неприступный осиял храмину, Госпожа и Раба Господня поклонилась Новорожденному Богомладенцу, удивляясь «како всеялся еси мне, како прозябл еси во мне, Избавителю мой и Боже». Преблагословенная Владычице наша Богородица Мария оставалась Девой и в Рождестве. Волхвы принесли дары : злато, как царю, ливан, как Богу, смирну, как смертному человеку …

И слышали пастухи ночью ангельское пение : «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение». И было светло, как днём и пришли к вертепу, наученные ангелами, как к красной палате, и обнаружили Царя и поклонились Ему. Он родился в уничижении, как раб, обнаруживая по человечеству равенство с каждым смертным. Началось Божественное дело спасения человеков.

Враг рода человеческого — диавол, сатана — пытается удержать во тьме Адама и всех земнородных. И первым противником Новорождённого Царя-Христа был земной царь Израиля Ирод. Он замыслил погубить Богомладенца, выпытывая у волхвов место и время предстоящего Чуда-Рождества. «И я пойду поклонюся Ему», — обманывал он волхвов. Но они получили извесие во сне возвратиться в страну свою иным путём. Бог хранил Своего Сына-Помазанника. Ангел Господень явился во сне святому обручнику Иосифу и сказал : «Встань, возьми отроча и Матерь Его и беги в Египет, и будь там, пока не скажу тебе, ибо хочет Ирод найти Отроча и погубить Его». И как благовествует святой Апостол и Евангелист Матфей : Иосиф встал, взял Отроча и Матерь Его ночью и отошёл в Египет. И был там до смерти Ирода. «Ирод, видев, что поруган был от волхвов, разгневался зело, и послав, избил всех детей в Вифлееме от двух лет и ниже». Четырнадцать тысяч младенцев-первомучеников приняли смерть за Христа. Началась великая и священная война Благодати Божией с врагом за спасение душ человеческих.

Мы же яко «отроки благочестию совоспитани, злочестиваго веления небрегше, огненнаго прещения не убояшася, но, посреде пламене стояще», вопием :

«И рече им (пастухам) Ангел...родися вам днесь Спас, иже есть

Христос Господь, во граде Давидове. И се вам знамение: обрящете

Как пастухов, так и всех нас верующих чад поражает это знамение! Не в среде богатых и славных мира сего является на земле Спас, иже есть Христос Господь, но в вертепе для бессловесных животных. Его колыбель - ясли, корыто для корма животных. Царь славы и Господь господствующих стесняется пеленами!

С первого дня Своего земного пребывания наш Господь-Искупитель подаёт нам образ смирения и самоуничижения. Этим Своим образом он призывает каждого из нас во смирении и самоуничижении предпринять свой личный подвиг ради нашего спасения.

Тысячелетиями человек только вздыхая смотрел на небо и мечтал о потерянном рае, а в эту благославную ночь небо открылось для земных, небо соединилось с землей – ибо Сын Божий стал Сыном человеческим. Впервые за существование человека послышалось на земле ангельское дивное пение: «Слава въ вышнихъ Богу, и на земли миръ: въ человецехъ благоволение.» (Лук.2:14)

Это дивное событие воплощения Бога Слова не есть историческое событие, празднование замечательного юбилея, а новое начало царства Божия, как об этом возвестил Деве Марии Архангел Гавриил при Ея зачатии: «и царствию Его не будет конца.» (Лук.1:33) Через Его Святую Церковь и нас сподобляет Господь быть причастниками этого Царства. «Блаженъ и святъ имеющий участие въ воскресении первомъ: (то есть: блажен тот, кто во Христа облекся при крещении и совоскрес с Ним) надъ ними смерть вторая не имеетъ власти, но они будутъ священниками Бога и Христа и будутъ царствовать съ Нимъ тысячу летъ.» (Апок.20:6)

По учению святых Отцев, «тысячелетнее царство» - это Христово Царство, царство Христианского мира в лице Его «Единой Святой Соборной Апостолькой Церкви». (Символ Веры)

Некоторые люди недоуменно вопрошают: «Почему сказано тысячу лет, когда в самом деле прошло уже две тысячи лет?» Господь дал нам ответ на этот вопрос, когда сказал Своим ученикам: «не ваше дело знать времена или сроки, которые Отецъ положилъ въ Своей власти». (Деян.1:7) Разве наше дело недоумевать о том, что Отец наш небесный удвоил время существования мира? Мы должны благодарить Бога о том, что Он продлил время на вторую тысячу лет, по подобию Своего благодатного учения (в нагорной проповеди): «(Если) кто принудитъ тебя идти съ нимъ одно поприще, иди съ ним два.» (Матф.5:41) Этим Он дал возможность и нам, родившимся и званным, войти в вечерю Господню, «да наполнится домъ мой» (Лук.14:23), как об этом повествует евангелие в Неделю Святых Праотец. Святый Апостол Павел также об этом свидетельствует: «И все сии, свидетельствованные в вере, (то есть верующие) не получили обещаннаго, потомучто Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они НЕ БЕЗ НАС достигли совершенства.» (Евр.11:39-40) - совершенства неописуемого Царства Небесного, блаженства по всеобщем воскресении.

Однако же прискорбно видеть, что отступление от Истинной Церкви дошло до предела. Поголовное лукавство и все апостасийные действия бывших хранителей Истины указывают на возможность исполнения дальнейшего предсказания: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы» (Апок.20:7) Как же нам без смущения сопоставить в нашем сознании сказанные пророческие слова: «сатана будет освобожден» с великим и радостным праздником Рождества Христова? Не удручать и умаливать нашу радость о Господе, а утешать нас должны эти слова, за ними «скрыта» отрада - на ВСЁ воля Божия и всему происходящему надлежит быть!

«Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога и в мя веруйте» - говорит Господь. (Иоан.14:1) «Се даю вам власть наступати на змию, и на скорпию, и на всю силу вражию: и ничесоже вас вредит.» (Лук.10:19) Да, наступило время великих испытаний. В этом сомнений нет. Но никакие гонения и хитрости апостасийной лже-братии не в силе будут опорочить Христову Церковь, ввести Её во мрак лукавства нового «Мирового Православия». Она пребудет непорочной Невестой Христовой, обиталищем Святаго Духа во всей полноте до скончания века.

Наша задача, наша обязанность, в особенности иерархов и священнослужителей, хранить в непорочности эту драгоценную жемчужину Христову. К этому хранению безкомпромиссной чистоты призываются также и верующие. Нам всем дана Богом «власть наступать на змию», попирать диавола! Знаменательны слова нашего наставника, новопрославленного Святителя Филарета: «Ты воин Христов. Если ты даже упал – не валяйся. Встань, засучи рукова, и продолжай вести брань с врагом нашего спасения.»

А брань наша не есть брань «крови и плоти», не в гневе и озлоблении, а в терпении и незлобии заповедано нам совершать этот подвиг, памятствуя, что сила Божия в немощи совершается. Не соучаствовать в словестных перебранках, а скорбеть и призывать к вразумлению с кротостью. Поступать с кротостью не есть проявление малодушия и робкости, а сила, побеждающая гордыню дьявольскую и надменность богоотступников. Без ожесточения и гнева молиться нам следует о заблудших, гонителях, распинателях наших. Быть «простыми, как голуби» (Матф.10:16) подобно пастырям, которых «слава Господня осияла» (Лук.2:9) и которые сподобились первыми услышать радостную весть: «...родися вамъ днесь Спасъ, иже есть Христосъ Господь во граде Давидове.» (Лук.2:12)

Да возсияет слава Господня над всеми Вами в сей благословенный день!

+Епископ Стефан, Трентонский и Северо-Американский

With these words, we greet each other on the occasion of the feast day of the Nativity of Christ.

From the very day of the Nativity of Christ, a new Christian era began for mankind. A new enumeration began, because mankind in its existence was as new. But that was only outwardly.

The spiritual countenance of the entire world changed, but that did not occur immediately and it took three centuries of horrible persecution of Christianity filled with its own blood, which submerged in itself the ancient pagan world. Mankind emerged changed and renewed from this blood bath, as if baptized in that terrifying baptismal font. Christ’s Church and none other eliminated the enslavement imposed by pagan regimes and proclaimed freedom of worship and the equality of all before the law. Most importantly, it was the grace of the Holy Spirit which transformed the very heart of mankind. The horrible coliseums were abolished, where people demanded that other people kill each other, where people let loose wild animals to kill other people. These coliseums were abolished, because they became repugnant to the hearts of mankind, because Christ, the God of love, mercy and compassion entered into them.

These days, we hear of atrocities, some quite cruel, which occur in various corners of the world, but such cruelty and inequity will never again be legitimized and become the norm of our lives. Christ was triumphant once and for all and there are no forces on earth that can take away that victory. If our hearts tighten at the sight of suffering of all kinds, if we cannot look at wounds or blood without wincing, if we cannot see the suffering of innocent children born and unborn without shuddering, we have God to thank for that. These gifts were brought by Christ. Let us glorify Him and thank Him for the kindness shown to us.

Преосвященнейшего Иосифа, Епископа Вашингтонского.

Такими словами мы приветствуем друг друга с праздником Рождества Христова,

От дня Рождества Христова началась в человеческом роде новая христианская эра, началось новое исчисление и это потому что человечество в своем быту стало как бы новым. Но это было только внешне.

Лик духовный всего мира тоже изменился, но это не произошло сразу и понадобилось три века страшных гонений на христианство, залившее своей собственной кровью и потопившее в ней древний языческий мир. Из этой кровавой бани человечество вышло другим, обновленным, крестившимся как бы в этой страшной купели. Церковь Христова и никто другой упразднил рабство, которое было узаконено языческим государством и провозгласило свободу вероисповеданий и равенство всех перед законом. Самое главное это то, что благодать Святого Духа изменила самое сердце человеческое. Опустели ужасные арены, на которых люди требовали от людей убивать друг друга, на которых диких зверей люди посылали убивать людей.

Арены опустели потому, что сердцу человеческому они сделались отвратительными, потому что в них вошел Христос, Бог любви, милосердия и сострадания.

Мы в наше время слышим иногда об ужасах, порой очень жестоких, творящихся в разных концах мира, но никогда этим жестокостям, этим несправедливостям не удастся снова быть узаконенным и стать нормой нашей жизни. Христос победил раз и навсегда и нет силы на земле отнять эту победу. Если сердце наше сжимается при виде всякого страдания, если мы не можем без содрогания смотреть на раны и кровь, если мы не можем без содрогания взирать на страдания невинных младенцев родившихся я народившихся, то все это мы должны Христу. Такие дары были принесены нам Христом. Прославим Его и возблагодарим Его за такую к нам милость.

Викарий Восточно-Американской и Нью-Йоркской Епархии

Рождество Твое Христе Боже наш, возсия мирови Свет Разума...

Дал нам Господь и в этом году дожить до Светлаго Праздника Рождества Христова!

И за эту Его к нам милость возблагодарим Милосерднаго Господа!

К этому празднику Святая Церковь нас готовила сорокодневным постом, а род человеческий промыслом Божиим подготовлялся более 5000 лет. В воспоминание этого Св.Церковь установила за две недели до великаго праздника, память Св. Праотец. Это ветхозаветные праведники, которые не слышали Евангелия Христова, как мы теперь слышим, не знали они того служения, как мы ныне совершаем в храмах Божиих. Не было у них сватаго крещения, не причащались они Тела и Крови Христовых, не праздновали они нашей Пасхи, и надежда воскресения не возвещалась им так ясно, как нам, ибо тогда еще не было пришествия на землю Сына Божия, во плоти пострадавшаго, умершаго и воскресшаго из мертвых.

И вот мы ныне празднуем явление того, чего они, ветхозаветные праведники, ожидали и верою во что жили. Нам дано и открыто неизмеримо больше сравнительно с тем, что было им открыто и дано. Мы видим и получаем то, о чем им было открыто только в образах и в пророчествах.

И в этот день Великаго и Славнаго Торжества, когда небо преклоняется долу и воинство небесное нисходит на грешную землю, чтобы вместе с нами склониться у чудной и таинственной колыбели, где Предвечный Бог пеленами повивается и полагается в яслех, принесем наши сердца в дар Раждаемому Богомладенцу Христу.

Поистине, Родившийся от Девы в вертепе Вифлеемском есть Совершенный Бог и Совершенный Человек. Да возрадуются сердца наши и возгорятся святою любовью к Нему, ибо Господь пришел для нашего спасения. И в этом порыве любви вспомним и наших дорогих близких усопших, могилы и души которых да озаряться тихим мягким Светом – ибо любовь не умирает.

С РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ, дорогие братия и сестры и чада духовные!

Сердечно поздравляю членов Русского Обще-Воинского Союза в России и Русском Зарубежье, а также всех наших единомышленников с наступающими праздниками Рождества Христова и Новым годом!
Желаю всем отметить светлый праздник Рождества в своих храмах, в кругу друзей и близких, с хорошим настроением и в добром здравии. Пусть наступающий Новый 2010 год принесёт Вам счастье, а нашу страну приблизит к избавлению от ига антинациональной лицемерной власти!

И.Б. Иванов, Председатель РОВС.

ВСЕЧЕСТНЫМ СТАРЕЙШИНАМ, УВАЖАЕМЫМ АТАМАНАМ И БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ!

Сердечно поздравляем Вас со светлым праздником Рождества Христова! Пусть свет Вифлеемской звезды всегда освещает Ваш путь, а раждающийся Спаситель благословляет Ваши дела! Желаем Вам, братья, богатырского здоровья, мирного неба и закрома хлеба! С праздником, братья и храни Вас Господь! Слава Богу, что мы казаки!
Атаман Киевского Казачьего Союза Овсий Алексий
Атаман ЧГКО " Пластунъ" Шакиров Олег.

За Веру, Царя и Отечество! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!

In mankind’s history, there is no greater and more joyous event than the coming to Earth of the incarnate Son of God. It is God the Father’s continuing act of unlimited love, who “so loved the world that He gave His only begotten Son, that whoever believes in Him should not perish but have everlasting life.”

The son of God’s incarnation from Virgin Mary fundamentally redirected the world toward goodness; it gave people a new range of thoughts, ennobled their ethics, and directed world events along new channels. It brought humanity strength to battle sin, reconciled it with God, cognated people with God and regenerated their nature. It injected a stream of Divine life into a decrepit organism, giving people eternal life. For these reasons, the incarnation of the Son of God arose as the very centre of world events, determining world chronology for periods both before and after His Birth. Celebration of Nativity became the most joyous Holy Day for the believer.

In this brochure, we will relate events associated with Nativity, discuss the spiritual significance of this momentous occasion and finally, pause on the major moments of the Nativity of Christ Liturgy.

Before The Birth of Christ, there was a universal expectation of the coming of the Saviour. The Jew’s anticipations were based on prophesies; the pagans, suffering from an absence of faith and steeped in loose morals also impatiently awaited the arrival of the Redeemer. All the prophesies relating to the Son of God’s incarnation were fulfilled. Patriarch Jacob foretold that the Saviour will come when the sceptre will fall away from Judah (Gen. 49:10). St.Daniel predicted that the Messiah’s Kingdom will come 490 years after the issuing of the command for the restoration of Jerusalem; during the period of a mighty pagan rule that would be as strong as iron (Dan. 9:24-27). And indeed, at the end of Daniel’s predicted 490 years, Judea fell under the rule of the mighty Roman Empire, while the sceptre was ceded from Judah to Herod, an Idumean by birth. The time had arrived for Christ’s appearance. Having forsaken God, people began to deify material blessings, riches and earthly glory. The Son of God, in renouncing these insignificant idols as the fruits of sin and human desire, deigned to come into the world in the most humble environment.

The Birth of Christ is described by two Evangelists – Apostles Matthew (one of the original 12 Apostles) and Luke (one of the seventy disciples). Because Evangelist Matthew was writing his Testament specifically to the Jews, he set himself the objective of proving to them that just as the prophets predicted, the Messiah’s progenitors went back to His forefathers Abraham and King David. That is why Evangelist Matthew’s narration on Christ’s birth begins with a genealogical roster (mat. 1: 1-17). Knowing that Jesus was not the Son of Joseph, the Evangelist doesn’t state that Joseph begat Jesus but notes that Jacob begat Joseph, husband of Mary who gave birth to Jesus, named Christ. But one might ask, why is he describing Joseph’s genealogical tree and not Mary’s? The fact of the matter is that Jewish genealogy is based on males only. Their law directed that a wife must be chosen from the same tribe to which the husband belonged. Consequently, not deviating from this custom, the Evangelist outlines Joseph’s ancestry, showing that Mary, Joseph’s Wife that gave birth to Christ, belonged to the tribe of Judea and were descendants of David.

Upon the Annunciation by Archangel Gabriel that She was chosen to be the Mother of the Messiah, Joseph’s recently engaged bride, Most Blessed Virgin travelled to meet with Elizabeth. Three months after Annunciation, Joseph noticed a physical change in Her. Not being privy to the Mystery, Her outward appearance may have prompted within him thoughts of infidelity – leading to a public accusation and in accordance with the law of Moses, capital punishment. But being a compassionate man, he did not want to adopt such severe measures. After hesitating for a lengthy period, he decided to give his Bride a letter of separation, letting Her go quietly and without any public proclamations.

However, during the night an Angel appeared to him in his sleep, stating that his Bride will bear a Child of the Holy Spirit and that he should name Him Jesus (Ieshua) i.e. Saviour, as He will save His people from their sins. Consequently, “do not be afraid to take to you Mary your wife.” Acknowledging this dream as a directive from above, Joseph obeyed it, accepted Mary as his wife but “did not know Her” i.e. lived with Her not as husband and wife but like brother and sister, or more likely, given the difference in their ages, as father and daughter. Narrating this event, the Evangelist adds his personal note; “Therefore the Lord Himself shall give you a sign: Behold, a Virgin shall conceive, and bear a son and shall call His name Immanual.” (Isiah 7:14) The name Immanual means “God with us”. Here, Isiah does not call the Virgin’s child as Immanual, but rather states that people shall name him such. It is not a personal name of the Virgin’s Child, but only the prophesied indicator that His face shall reflect God.

Evangelist St.Luke notes that the Birth of Christ coincided with the world-wide census of inhabitants of the Roman Empire. This undertaking was ordained by Augustus Caesar i.e. Roman Emperor Octavius who was bestowed the title Augustus (holy one) by the Roman Senate. His edict was issued in the 746th year from date of Rome’s establishment, but due to distance and time, did not reach Judeah till approx. 750 – during the last ruling years of Herod, known as The Great.

The Jews maintained their genealogical records on tribal grounds, according to their birthplace. This custom was so ingrained that when they learnt of Augustus’s decree, they went to their tribal birthplace to be registered. As we know, Joseph and Mary were descendant’s of King David and as such, were obliged to go to the town of Bethlehem, called David’s city because he was born there.

Consequently, through God’s Providence, prophet Micah’s prophesy that Christ will be born in Bethlehem, had been fulfilled: “But thou, Bethlehem Ephratah, though be little among the thousands of Judah, yet out of thee shall He come forth unto me that is to be ruler in Israel; whose goings forth have been from of old, from everlasting.” (Micah 5:2, Matt. 2:6)

According to Roman law, as men and women were equally subject to the population count, Joseph went to Bethlehem to register not on his own but with Blessed Virgin. The unexpected obligatory journey to the hometown Bethlehem, and so shortly before the Child’s birth, must have convinced Joseph that Caesar’s census edict was ordained through the power of Providence, ensuring that Mary’s Son would be born in the pre-designated place where the Messiah-Saviour had to be born.

After an exhaustive journey, Joseph and Virgin Mary arrived in Bethlehem to find all the boarding-houses occupied. The future Mother of the world’s Saviour, together with Joseph, was forced to settle in a cave normally used to house farm animals during inclement weather. Here, in the middle of a winter’s night and in the most wretched surroundings, Christ the Redeemer was born.

After giving birth, Blessed Virgin Herself dressed Her Son in nappies and placed Him in a crib.

These few brief words from the Evangelist, informs us of the Mother of God’s painless childbirth. The Evangelist’s expression “and did not know Her till She had brought forth Her Firstborn” gives cause to the unbeliever to assert that apart from having the first-born Jesus, Blessed Virgin had other children. This erroneous contention is further promoted through the Evangelist’s reference to Christ’s “brothers” (Simon, Joses, Judas and James – Matt 13:55). However, one must remember that under the law of Moses (Exodus 13:2) every initial male child was called firstborn – “all the firstborn, whatsoever openeth the womb” even though subsequently, his mother had no further children. The so-called Christ’s “brothers” mentioned in the New Testament, were not related to Him by blood. They were Joseph’s sons from his first wife Salome, as were the children of Maria Kleopovoi, whom Evangelist John calls “ His Mother’s sister”. In any case, all these off-springs were much older than Christ, making it impossible for them to be Virgin Mary’s children.

Jesus Christ was born at night, when Bethlehem and its neighbourhood were in deep sleep. The only ones awake were the sheepherders guarding the flocks left in their care. It is to these humble, hard working and disadvantaged people that the Angel appeared to announce the joyful news of the Redeemer’s Birth. The vision of an Angel, materialising in the middle of the night and radiating intense light, frightened the sheepherders. But they were immediately calmed by his words “ Do not be afraid for behold, I bring you good tidings of great joy which will be to all people. For there is born to you this day in the city of David a Saviour, who is Christ the Lord.” With these words, the Angel revealed the true purpose of the Messiah’s coming into the world. It was not only for the Jews but for all people who will accept Him as Saviour, because “joy which will be to all people.”

The Angel explained to the herders that they will find the new-born Christ Lord in His nappies, lying in the manger. But why didn’t the Angel proclaim the Birth of Christ to the Jewish Elders, Scribes and Pharisees, calling for their adoration of the God Child? It was because these “blind leaders of the blind” have ceased to understand the true meaning of the prophesies about the Messiah and through their unique Judean pride, imagined that their promised Redeemer will appear in full splendor of a mighty king-conqueror that would vanquish the world. The image of a humble preacher of peace and love toward one’s enemies was totally unacceptable to them.

Because the shepherds did not doubt that the Angel was sent to them by God, they were honoured to hear the triumphant Heavenly hymn “Glory to God in the highest, and on earth peace, goodwill among men.” In praising God for sending the Saviour of mankind, the Angels heralded a new era where the realm of conscience is being restored and where hostilities between Heaven and earth, created through the Original sin, have been removed.

While the Angels withdrew, the shepherds hurried to Bethlehem and finding the Child in the manger, worshipped Him. They related to Mary and Joseph, as well as others, the events which led them to Christ’s crib. The listeners were enthralled by their narration while “Mary kept all these things in the heart” i.e., She was memorising all that She heard. This leads one to believe that Evangelist Luke’s recounting on the announcement of Archangel Gabriel, Birth of Christ (Luke ch.2) and other happenings concerning Virgin Mary, must have been written with Her words.

Apparently, shortly after Nativity, the Holy Family left the cave and settled into a house, as most of the travellers returned to their lands after being recorded in the census.

Apostle Mathew’s (ch.2) narration of the Magi, written so many years ago, is quite enlightening. Above all else, it is an Epiphany or the emergence of Christ to the pagans.

While Joseph, the Very Holy Mother of God and Child Jesus remained in Bethlehem, the wise men of the East arrived in the city from a distant land – Babylon.

In those times, educated people that were interested in the study of stars were referred to as Magis, or wise men. Many pagans within Persia were made aware by the scattered population of Jews, living within its confines, of the imminent coming into the world of the Saviour – Great King of Israel. The pagans may have also found out about the Messiah from the Jews through the prophesies of Balaam – “I shall see Him, but not now: I shall behold Him, but not nigh : there shall come a Star out of Jacob, & a sceptre shall rise out of Israel, and shall smite the corners of Moab.” (Num.24:17)

Here, Moab is presented as the personification of the Messiah’s enemies. Although this prophesy of Balaam spoke of the Star in a spiritual sense, the Persian Magis were waiting for it to appear, signifying the birth of the promised King. In order to convert these heathens, our Lord’s mercy willed the appearance of an extraordinarily large and bright star. Upon seeing this star, the wise men understood that the anticipated King was born.

After a lengthy and far off journey, they arrived at the Jewish capital of Jerusalem asking “Where is He that is born King of the Jews? For we have seen His star in the East and are come to worship Him.” These words from obvious strangers started to trouble many of Jerusalem’s inhabitants, particularly King Herod, when he was advised of their arrival.

From the very beginning of King Herod’s rule, his throne sat on a very shaky ground.

He was hated by his own people who regarded him as a usurper of David’s crown, a tyrant and a heathen that is to be despised. Herod’s concluding years were plagued with personal misfortunes and bloody reprisals.

He became extremely suspicious and at the slightest pretence punished his real and imaginary enemies. It was for this reason that some of his children perished, including his wife whom he loved passionately. Ill and decrepit, Herod now resided in his new palace in Zion. News of the new-born King created a distinctive worry for him. Because of his advanced age, he was afraid the people may take advantage of this and transfer his authority to the new King.

In order to clear up the identity of this new pretender to his throne, Herod gathered his priests and scribes – people that were well conversant with the Holy Scriptures, and asked them “where does Christ have to be born?” They replied “in Bethlehem of Judea, for thus it is written by the Prophet Micah.” Then Herod secretly called the wise men and diligently enquired of them as to what time the star appeared. Assuming a pious air, the cunning Herod said to them “Go and search diligently for the young Child, and when you have found Him, bring me word again so that I may come and worship Him also.” In reality Herod’s true purpose was to find the Child and have Him put to death.

Unaware of king Herod’s real intentions, the Wise Men travelled to Bethlehem. Once again, the star which they saw in the east appeared in the sky and went before them, showing them the way. Arriving in Bethlehem, the star stopped above the place where Child Jesus was. Entering the house, the Wise Men saw Him with His Mother. They fell down and worshipped Him and presented Him gifts: gold, frankincense and myrrh (expensive fragrant oil). By their gifts, the Wise Men expressed the following symbolic meaning – gold they brought to Him as King (as a tribute of tax); incense, as God (as incense is used during worship services); and myrrh, as a man who must die (because during those times the deceased were anointed with oil mixed with myrrh). Completing their adoration of the widely-awaited King, the Wise Men prepared to return to Herod in Jerusalem. However, an Angel appeared to them in their sleep and revealed Herod’s surreptitious designs and directed them to return to their land, bypassing Jerusalem. Tradition preserved the names of these three Wise Men (who subsequently became Christians) which are Melchior, Gasper and Balthasar.

The story of Christ’s birth is also remarkable in that the first people that worshipped the new-born Saviour were shepherds – nature’s true children – who could reveal before Him the treasure of their heart, full of simplicity, faith and humility. It was significantly later that saw the arrival of the Magis from the East. Imbued with acquired wisdom, they prostrated themselves before the God-Child, bearing gold, incense and myrrh with joyful veneration. They had to travel long and far before arriving in Judea. Even then, upon arriving in Jerusalem they were unable to locate the place of birth of the Judean King. Doesn’t this indicate that the simple pure heart as well s the clear conscience of an educated mind, both lead to Christ? However, in the first instance the path is straighter, shorter and truer than the second. The shepherds were directly guided by Angels, while the Wise Men were “taught” by a mute star and through Herod, his scribes and Jewish elders. Also they achieved their objective through difficulties and dangers while at the same time they were precluded from hearing the heavenly harmony proclaiming over the land “Glory to God in the highest and on earth peace, good will among men.”

“Great is the mystery of Godliness; God was manifest in the flesh” (ITim 3:16) These words of the Holy Apostle witnesses that the miracle of incarnation of the Son of God transcends the powers of understanding of our limited mind. Indeed, we can believe but not explain the occurrence in Bethlehem some two thousand years ago. When in the Face of Jesus Christ, there was a coalescence of two different and by their very nature, opposite elements; ethereal, eternal and without end – Divine, and at the same time material, limited and feeble – human. Nevertheless, the Gospel and Apostles’ epistles (within the parameters of our thinking powers) reveal some of the different aspects of the incarnation of the Son of God. In the very beginning of his Gospel writing St John the Theologian elevates our thoughts to the eternal existence of the Second Face of the Holy Trinity, whom he names Word – “In the beginning was the Word, and the Word was with God and the Word was God. He was in the beginning with God. All things were made through Him, and without Him nothing was made that was made. And the Word became flesh and dwelt among us.” (John 1:1-3 14) Naming the Son of God as Word indicates to us that His birth from His Father cannot be understood as an ordinary birth; it as devoid of passion and separation. The Son of God was born from the Father just as a word is formed from a thought. While thought and word are two distinct entities, they are at the same time inseparable. There can be no word without thought, while thought can only be expressed through word.

Further epistles from the Apostles more fully reveal the mystery of the God-Man nature of Christ; especially that He is the only Son of God, Who was born of the Father before time immemorial i.e. like God the Father, He is eternal. Having the same Divine Nature as God the Father, God the Son is therefore – almighty, all-knowing and is omnipresent. He is the Creator of all visible and invisible things on earth, including us humans. In other words, being the Second Face of the Holy Trinity, He is the TRUE and PERFECT GOD. In the words of Christ, belief in Him as the incarnate Son of God, represents the firmament or stone upon which the Church is ratified “and upon this rock I will build My Church; and the gates of hell shall not prevail against it.” (Mat. 16:18)

Being a perfect God, Christ-Saviour is also a perfect Man, having a human body and soul with all its characteristics – reason, will and feelings. As a person, He was born of Virgin Mary. As the Son of Mary, He obeyed Her and Joseph. As a human He was baptised in the river Jordan, travelled through many towns and regions, preaching salvation. Being a human, He felt hunger, thirst, fatigue, needed sleep and rest. Endured ailments and experienced physical suffering. Living a physical life, existent to every human, Christ as a person also lived a spiritual life. He strengthened His spiritual powers with lent and prayer. He experienced all the human feeling – joy, anger, sorrow and shed tears. Through this, Lord Jesus Christ took on our human nature and was similar to us in all respects – except sin.

Having a dual nature, Jesus Christ also had two free wills. Jesus Christ’s logical conscious human will unfailingly subordinated it’s human aspirations and desires to the Divine will within Himself. This was expressed by Christ during the shocking observation of His terrible suffering in the Garden of Gethsemane; “O My Father, if it be possible, let this cup pass from me: nevertheless not as I will, but as Thou wilt.” (Mat. 26:39)Consequently, through His obedience to God the Father, our Lord Jesus Christ, not only mended our indocility, but taught us to place God’s will above personal wishes.

The purpose of the Son of God coming to earth is clearly related by example through the sermon on strayed sheep. The kind Shepherd leaves ninety nine sheep, representing the world of Angels and goes into the hills in search of one strayed sheep – the human race, decaying in their own iniquities. The great love of the Shepherd for the perishing sheep is shown not only through His solicitous search for it, but upon locating it, He carries it back on His shoulders. In other words, through His power God returns to mankind it’s spent innocence, piety and happiness. By joining Himself with out human nature, the Son of God, in the words of the Prophet “He has borne our griefs and carried our sorrows…” (Isaiah 53:4).

Christ did not become a human just to teach us the true path to salvation, or to show us a noble example. He became a person so that we can be united with Him, to join our sickly human nature to His Deity. The birth of Christ witnesses that of not only our attainment of the ultimate aim of our life through faith and aspiration towards goodness, but more importantly, through the regenerating power of the incarnate Son of God, to Whom we are joined.

If we go deeper into the Mystery of God the Son’s incarnation, we will discover that it is tightly intertwined with the Mysteries of Communion and the Church, which in the Apostles’ teachings is the Mysterious Body of Christ. In partaking of the Holy Sacraments of Christ’s flesh and blood, a person communes and bonds with the God-Man’s Nature of Christ, and through this bonding is regenerated. At the same time through Holy Communion, a Christian is joined to the other members of the Church – thereby the mysterious Body of Christ grows.

Non-Orthodox Christians who do not believe in Holy Communion, understand unity with Christ in either an allegorical/metaphorical sense, or purely in a spiritual sense. However for just spiritual communion, the incarnation of the Son of God becomes superfluous, because even before the Birth of Christ, prophets and righteous people were honoured to converse with God. Consequently, one has to understand that a person has not only spiritual but physical ailments as well. Through sin the WHOLE human nature is damaged. Consequently, it is essential that the WHOLE PERSON is cured and not just the spiritual side. In order to dispel all doubts about the necessity for total communion with Him, in His sermon on the Bread of Life, Christ states “Except ye art the flesh of the Son of Man and drink His blood, ye have no life in you. Whosoever eateth my flesh and drinketh my blood, hath eternal life; and I will raise him up at the last day…. He that eateth my flesh and drinketh my blood, dwelleth in Me and I in him.” (John 6 53-56) Sometime later, in the sermon on the fruit bearing branch, Christ explains to His disciples that only through tight bonding with Him does a person receive essential strength to develop spiritually and attain perfection. “As the branch cannot bear fruit of itself, except it abide in the vine; no more can ye, except ye abide in Me. I am the vine, ye are the branches; He that abideth in Me and I in him, the same bringeth forth much fruit; for without Me ye can do nothing.” (John 15: 4-6)

Some holy Fathers rightly likened Holy Communion to the mysterious tree of life, of which our primal parents partook in the Garden of Eden and which was seen by St John the Theologian (Gen. 2:9 Acts 2:7, 22:2). Through Holy Sacraments, a Christian communes with eternal life of God-Man, and receives a spiritual and physical regeneration, which is the key to the purpose of the Son of God’s incarnation. While the spiritual reformation occurs on an ongoing basis during the whole life of a Christian, the physical regeneration will be concluded on the Final Judgement Day when “the righteous shine forth as the sun in the Kingdom of their Father.” (Mat 13:43)

After Easter, the Birth of Christ is regarded as the second most joyous holy day, which can be rightly called “White Easter”. Celebration of Nativity of Christ began very early in history, possibly in the first century. Before the 4th century, Nativity was celebrated on the 6th January (19th by the NS) as was Baptism – and was called Epiphany. Beginning in the 4th century the celebration of the Birth of Christ was switched to the 25th December (the same day pagans celebrated their “Invincible sun”). Today, our celebration, according to the Gregorian calendar, takes place on the 7th January. Beginning on the 27th November NS, (day commemorating Ap. Phillip, hence ensuing lent is called “Phillip’s lent”) the church prepares its faithful through a 40 day lent for a worthy celebration of the Birth of Christ. On Nativity Eve, also called Epiphany, Orthodox Christians spend the day strictly fasting. According to statutes, one is permitted to partake of boiled wheat and honey.

On the eve of the Birth of Christ, the canonical “princely hours” are performed. This church service distinguishes itself from the others in that not ordinary canonical hours are read but special ones, corresponding to the great occasion “Paremi” (selected readings from the Bible, essentially from the Old Testament, Apostles and New Testament).

Following this, the Liturgy of St. Basil the Great and a Vesper is performed. During this Vesper, the singing of “stihiri” on “Gospodi vozvah” on the one hand, represents the inner meaning of the incarnation of the Son of God, thanks to which the conflict between God and humans was resolved, whereby an Angel with a flaming sword blocking the path to Heaven, turned back, allowing access once more. On the other hand it depicts the outer picture of Nativity; the singing of Angels, Herod’s agitation and the consolidation of all people under the rule of the Roman emperor Augustus.

The six “paremi” contain the following thoughts: The first (Genesis 1: 1-13) speaks of God’s creation of Man, the second (Nos. 24: 2-9; 17-18) relates the significance of Jacob’s prophesied star and the Birth of the Messiah and the world’s acceptance of Him as the Conqueror; the third “paremi” (Micah 4: 6-7; 5: 2-4) covers the Birth of Christ in Bethlehem; the fourth (Isaiah 11: 1-10) describes the germinating rod of Jesse, i.e. of the Messiah and of the Spirit of the Lord that shall rest upon Him; the fifth enunciates on God-Child’s appearance and His life on earth; the sixth “paremi” affirms God’s restoration of the Kingdom of Heaven. At the end of the Liturgy, the clergy gather in front of the icon depicting the Holy Day (situated in the middle of the church) and praise Christ by singing Kontakion and Troparion of the Feast.

In the evening on Nativity eve, an all night Vigil commences with the Great XXX with triumphant singing of verses: “God is with us” which contain the prophesies of the Messiah’s birth, see Isaiah 7: 14, 8: 8-15 and 9: 6-7). The “stihirahs” during requiem, express thoughts on the victory of Heaven and earth, angels and people, the joy of God descending to earth and the consequential spiritual-moral change in people. The “stihirah na stihovni” (songs at the end of the Vigil) expresses thoughts on the fulfillment of a magnificent miracle; “The Word is born…” After “Nine otpushayoushi” the following is sung:

At the beginning of “Ootreniaya” and before the reading of the six psalms, the church choir seemingly blends in with the Heavenly choir to sing “Glory to God in the highest and on earth peace, goodwill among men”.

The Canon (part of the Service after the reading of the New Testament) proclaims that the One born of the Virgin is not an ordinary person but is God, appearing on earth in flesh for the salvation of all people as it had been foretold in the Old Testament. In the Canon, Jesus Christ is called the Doer of Good Who reconciled us with God the Father, freeing us from the devil’s power and saving us from sin, damnation and death (see lower Morning Canon). After the sixth song of the Canon and minor liturgical prayer, the following is sung:

On the actual Holy Day of Nativity of Christ, at the beginning of the Liturgy, instead of psalms “Bless us” and Praise” special “antifons” are sung.

On Nativity Eve, two canons are sung, written by the famous 8th century songwriters Sts. Kosma and John of Damascus. Both canons, saturated with lofty and deep meaning, live emblems and majestic turn of phrases, completely conform to the solemnity of the Holy Day.

The overriding though in St. Kosmos’ canon underscores the fact that while Christ became human, He remained God as He always was. Imbued with this great event, the author of the canon reflects excitement and veneration in his praises of God-Man’s appearance on earth, assimilating His name, nature and actions that were attributed to Him by the ancient Prophets. The inspired writer stimulates others towards the joyful and worthy greeting of the new born King of Glory by beginning his canon with St. Gregory’s (Bogoslov) words “Christ is born, give praise…” (from the Nativity of Christ sermon of St. Gregory (Bogoslov) and at the end of the canon, repeating the words of St. Zlato-oost, “I see a strange and glorious mystery…” In his canon, St. John of Damascus depicts those saving sanctions (events) that occurred for the human race from the appearance in flesh of the Son of God that is so clearly outlined in the New Testament. We will present only the canon of Kosma …. While Canons usually have 9 “song”, the second song is found only in the Great Lent canon.

And so, Nativity hymns remind the faithful that during this memorable night, all living creation hurried to bring gifts to the King-Saviour; the heavens - stars, earth - cave, desert - manger, Angels – singing, shepherds – adoration, magis – gifts. Consequently we shouldn’t come to Him “empty-handed” but bring Him that which is the most valuable of all – our pure, believing hearts. It is “for this that our God in the highest appeared on earth, so that we could be carried up into the heavens”.

(В будущем Митрополит Филарет / Первоиерарх РПЦЗ/ 1971) Причислен к лику Святых)
(По кн. "Христианская Жизнь" прот. Н. Вознесенского)
Издание Обители Милосердия, Харбин 1936 г.

ГЛАВА XIV.
Труд и его необходимость для христианина. Развлечения и самособранность духа. Молитвы, обеты и зароки, как средства преодоления дурных навыков.

Необходимым условием всякой деятельности человека, укрепляющей его волю, является труд. Он был заповедан Богом согрешившему человеку еще в раю: "в поте лица твоего будешь есть хлеб твой". Поэтому, трудиться должен каждый из нас.

В 1 послании к Солунянам Апостол Павел о необходимости труда писал так: "Умоляем вас, братие, делать свое дело и работать собственными руками, как мы заповедали вам". А во 2-м послании он резко отзывается о тех, которые поступают бесчинно и "суетятся" - и точно формулирует свой призыв к труду: "кто не хочет трудиться, тот не ешь". (это слова, также украденные коммунистами, выдающими их за продукт собственного творчества). При этом необходимо отметить еще то, что христианство никогда не разделяет труда на работу "белую" и "черную". Такое разделение принималось до последних лет в обществе, причем к "черной работе" (по преимуществу - физическому труду) относилось пренебрежительно. Христианство же требует от человека только того, чтобы его труд был честен и приносил соответствующую пользу. И с этой христианской точки зрения, человек, занимающий высокий и ответственный пост - и небрежно относящийся к своим обязанностям, - гораздо ниже самого незначительного из своих подчиненных, если последний исполняет свои обязанности по-христиански - добросовестно. При этом - всякий знает на личном опыте - какое отрадное удовлетворение чувствует тот, кто честно и усердно работает, и какой скверный осадок остается на душе после времени, проведенного пусто и бессмысленно...

В наши дни среди молодежи очень распространен ложный и греховный взгляд на труд и на развлечения. На труд смотрят как на что-то в высшей степени неприятное, как на тяжкое подневольное иго, и заботятся о том, чтобы поскорее от него отделаться, "свалить с плеч". И все свои стремления и усилия направлять к тому, чтобы как можно скорее "отдохнуть" (от чего?!) и развлечься. Есть поговорка - "делу время, потехе час".

Многие хотели бы, чтобы было наоборот... Но, во 1-х, это грешно, и совсем не по-христиански, а, во 2-х, и самый отдых и развлечения только тогда бывают приятны и радостны, когда они заслужены предшествующим трудом. А для того, чтобы в душе не было той пустоты и рассеянности, которые так обычны теперь - в наше нервное, беспокойное, суетное время - христианин должен приучать себя к самособранности. Нужно следить за собою во всех отношениях, и ясно отдавать себе отчет в своем настроении и стремлениях, а также - представлять себе точно, что мне нужно сделать в данный момент, и к какой цели направлять все свои усилия.

Говоря об укреплении воли, необходимо еще упомянуть о тех случаях, когда человек чувствует волю свою бессильной для того, чтобы устоять против какого-либо соблазна, или укоренившейся греховной привычки. Здесь он должен помнить то, что первое и основное средство в таких случаях - молитва, смиренная молитва веры и упования. О молитве речь будет ниже; пока же только еще раз вспомним то, что даже такой могучий духовно человек, как Апостол Павел, говорил о бессилии бороться с грехом и творить добро: "не еже хощу доброе - сие творю, а еже не хощу - злое сие содеваю" (доброе, которого хочу - не делаю, а злое, которого не хочу - делаю). Тем более, так бывает постоянно с нами - немощными и слабыми. А молитва - может нам помочь, т. к. она на помощь нашему бессилию привлекает Божию всемогущую силу.

Помимо молитвы, большое значение для укрепления воли в борьбе с грехом имеют еще так называемые обеты и зароки. Обетом называется обещание человека сделать какое-либо доброе, благоугодное дело - например, помочь бедняку, построить храм или богадельню, взять на воспитание сироту (или - как часто делали наши благочестивые предки - сходить куда-либо в святые места - на богомолье) и т. д. Применительно к нашим условиям, такие обеты могут состоять в следующем: если человек замечает за собой неисправность в каком-либо отношении - мало помогает другим, ленив трудиться, мало заботится о семье и т. д. - он должен выбрать себе в этой области определенное постоянное доброе дело - и исполнять его неуклонно, как свою обязанность. Зароки - это те же обеты, только отрицательного характера. В этих зароках человек дает обещание не делать того или иного греха, бороться самым решительным образом с той или иной греховной привычкой (например - пить, курить, сквернословить и т. д.). Часто эти зароки даются торжественно, пред святым крестом и Евангелием.

Конечно, самый лучший взгляд зарока бывает тогда, когда человек дает его на всю жизнь. Однако допускаются и часто бывают - случаи, когда зарок дается на 1-2-3 года. Само собой разумеется, что обеты или зароки человек должен давать - взвесив свои силы, с решимостью во что бы то ни стало выполнить их - с помощью Божией. От неосторожных, необдуманных и непосильных обетов Спаситель предостерегает нас притчею о неразумном строителе башни, над которым смеялись окружающие, говоря: "этот человек начал строить, и не мог кончить". Соответственно этому, русская пословица говорит: "руби дерево себе по плечу", а другая добавляет: "не спросясь броду не суйся в воду"... Но зато - если обет уже дан - то исполняй его непременно, призвавши помощь Божию, "не давши слова - крепись, а давши - держись"...

ГЛАВА XV.
Обязанности человека в отношении к своему телу. Недопустимость для христианина блудного греха. Отражение этого греха на теле и душе человека. Борьба с вожделениями (похотью). Соблазны.

Человек состоит из души и тела. Многие древние религии и философские учения говорили о том, что душа человека сотворена Богом, а тело происходит от злого начала - диавола. Христианство учит иному. И душа и тело человека - сотворены Богом. Тело человека, по апостольскому учению, после таинства крещения - есть храм Святого Духа, а члены тела - чрез соединение со Христом в таинстве святого Причащения - суть члены Христовы. Поэтому в будущее вечное блаженство (как и в вечные мучения) человек перейдет всем своим существом - и бессмертной душой, и телом, которое воскреснет и вновь соединится с душой - пред Страшным Христовым судом. Поэтому, заботясь о своей душе, христианин не должен оставлять без внимания и свое тело. И прежде всего он должен его беречь - беречь по-христиански - не только от болезней, но и от грехов, загрязняющих, оскверняющих и ослабляющих его. И среди таких грехов - по своей опасности и вредоносности, на первом месте стоит блудный грех - грех потери человеком целомудрия и телесной чистоты.

Не отрадно писать эти строки, и поднимать вопрос о том, о чем христианину, по резкому выражению Апостола, "срамно есть и глаголати"... - стыдно и говорить. Но умолчать об этом невозможно, так как, безусловно, ни один грех не опасен для молодежи так, как опасен и страшен этот скверный грех - хуже заразы, хуже чумы...

Итак, речь идет о грехе блуда - иначе говоря, о тех грехах разврата и половой распущенности, которые являются, без всякого сомнения, самой ужасающей язвой, бичом и проклятием современного человечества. Трудно и перечислить те гибельные последствия, которые следуют за этим грехом, как неотлучная тень. Утрата нормального, христиански чистого отношения к лицам другого пола и загрязненность мысли и воображения; ослабление и истощение физических сил человека; крайнее ослабление памяти, невосприимчивость к жизни и ее явлениям, безволие и потеря жизненной энергии, наконец - неврастения и душевное расстройство или ужаснейшая болезнь - "прогрессивный паралич" (размягчение мозга) - вот обычные спутники блудного греха. Не говорим уже о специфических болезнях, так часто являющихся результатом непорядочной жизни... Но всего страшнее, конечно, грозный суд Того, Кто заповедал нам чистоту и непорочность жизни - Страшный суд, о котором Апостол сказал: "блудников и прелюбодеев будет судить Бог"...

Как же бороться с соблазном этого греха тому, кто хочет сохранить себя по-христиански чистым и целомудренным? Ответ прост: прежде всего - чистотой мысли и воображения. Часто говорят о том, что половая потребность действует в человеке с такой неодолимой силой, что он не в силах ей противостоять. - Ложь! Тут дело не в "потребности", в испорченности и сластолюбии, когда человек без удержу грязнит себя в мыслях и желаниях. Конечно, у такого человека естественная половая склонность взвинчивается до непомерной степени, и неминуемо доводит его до греха. Но христианин, богобоязненный и строгий к себе, никогда не позволит, не допустит того, чтобы дурные желания и помыслы овладели его умом и сердцем. А для этого он, призвав Божию помощь в молитве и крестном знамении, борется с такими помыслами сразу же при их появлении, усилием воли переводя сознание и мысль или к молитве, или же хотя бы какой-либо другой, не оскверняющей теме. Распаляться нечистым воображением - значит - развращать себя и губить себя... И потому-то, борясь с дурными мыслями, христианин должен немедленно и резко отвращаться и удаляться от всего, что может вызвать эти дурные мысли. Недаром Спаситель так строго предупреждает нас в Нагорной проповеди и от нечистого, похотливого взгляда - хотя бы дальше взгляда дело в данном случае и не пошло. Так опасен мысленный соблазн.

А соблазнов - так много... Общая развращенность нравов и удаление от чистой, христиански-воздержанной жизни, возмутительно-недопустимое отношение к браку и супружеской жизни - одно это уже не может не действовать на молодую душу. А тут к этому - еще: кинематографические картины и современная литература, наперебой воспевающая и описывающая грех в самых заманчивых красках, с откровенностью и бесстыдством, от которых в ужас пришли бы наши скромные и богобоязненные предки. Безобразный "фокстрот" и ему подобные развлечения, которыми современное язычествующее "христианское" общество настолько ослеплено, что не замечает их вредоносности и греховности... Различного рода сальные "анекдоты" - эта духовная гниль и зараза, убийственно грязнящая ум и сердце человека - все это тучей соблазна надвигается на молодую, развивающуюся душу человека... Но блажен тот, кто смолоду и до конца дней своих остался чистым телом и душой. Блажен тот, кто благоуханную свежесть, крепость и богатство нетронутых сил души и тела или принес в светлый, освященный Богом и Церковью брачный супружеский союз - или сохранил все это до самой двери гроба в сиявшей чистоте девства и целомудрия! Да, только два пути человека на земле благословляет Бог: или святой путь христианского брака, неразрывного союза двух сердец на всю жизнь - или же еще высший и святейший путь - путь девства, посвящения Богу и ближним всего себя - безраздельно, до конца, в отказе от личного счастья любви - для подвига любви к Богу и ближним. И наоборот - погибелен путь того, кто игнорирует, презирает, упорно нарушает данные Богом законы чистоты и правды христианской, оскверняя тело и убивая душу - ибо на нем рано или поздно исполнится страшная угроза: "Мне отмщение - Аз воздам", - говорит Господь...

ГЛАВА XVI.
Пьянство и сребролюбие. Христианское бескорыстие. Отношение христианина к здоровью физическому, поведение в болезни. Отношение к смерти. Грех самоубийства.

Из других "дел плоти", то есть грехов, глубоко внедряющихся в самую природу человека, может быть, самым опасным является пьянство. Известно - насколько распространен теперь этот грех. Но пусть всякий помнит то, что беречь себя от пьянства нужно не тогда, когда у человека образовалась уже эта позорная и губительная страсть - а раньше, когда это значительно легче. Ведь никто не родился на сеет Божий готовым пьяницей. А мы знаем уже - насколько легче человеку бороться с соблазнами греха тогда, когда он еще не сделался для него чрез повторение - прочною привычкою, которую так трудно преодолеть... Смолоду же и вообще - лучше не пить. У молодежи и без того много живости и кипучей энергии, и "подогревать" себя водкой в молодые годы - ни к чему. Да и пословица говорит: "дай бесу палец - он потянет всю руку". Молодая воля еще не крепка, а соблазнов выпивки - много...

Многих губит здесь в молодые годы особого рода молодечество, своего рода спортивный задор, когда человек хочет кому-то "доказать" свою крепость и стойкость при потреблении спиртных напитков. Но, конечно, он гораздо большую стойкость и силу - настоящую нравственную силу показал бы, если бы сумел действительно устоять - не поддаться этому злому соблазну, от которого погибло у нас так много добрых и одаренных людей. И опять-таки, христианин должен всеми мерами удаляться от греховных соблазнов и их удалять от себя, помня, что, по слову Апостола, "худыя общества развращают добрые нравы".

Но есть еще один грех, который на первый взгляд не кажется столь губительным, как грехи пьянства и разврата, но который также крайне опасен. Это - грех сребролюбия, о котором Апостол говорит буквально следующее: "корень всех зол есть сребролюбие"... Опасность этого греха, во-первых, в том, что для человека, эгоистически стяжавшего богатство, чрез это самое богатство открывается доступ ко всем другим соблазнам мiра. Но и самое богатство само по себе становится для человека тем идолом, именно - золотым кумиром, к которому прилепляется он всей душой и сердцем, и от служения которому уже не может отстать.Пример этого мы видим в Евангельском рассказе о богатом юноше, который не мог последовать за Спасителем из-за любви к своему богатству. По поводу этого случая Христос сказал: "трудно богатому войти в Царствие Божие". Так богатство ослепляет человека, и делает его своим рабом. И эта опасность грозит всякому, кто станет на путь "приобретательства", на путь искания большой и легкой наживы, и стремления к ней.

Для того, чтобы в душе человека не развивался порок сребролюбия, нужно еще в молодые годы приучать себя к христианскому бескорыстию. В числе всех трудов христианина, среди всей его работы - должно быть хоть что-нибудь, делаемое бескорыстно - по Евангельски, именно "ради Христа". А мы видели уже ранее, что по правде небесной, по правде Евангелия, приобретает не тот, кто сберегает свое имение для себя - но тот, кто отдает его другим в подвиге дела милосердия и помощи ближнему. И поэтому, тот, кто бескорыстно служит другим в подвиге добра - не только оказывает им христианскую помощь, но и для своей души имеет чрез это огромную пользу, т. к. приобретает себе истинное сокровище - на небеси...

Само собой разумеется, что человек, по-христиански относящийся к себе самому, должен не только бороться против различных греховных соблазнов. Он должен заботиться и о своем здоровье. Не напрасно сказал Апостол Павел: "никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее". Здоровье - безусловная ценность и дар Божий, который нужно беречь. Немощное, больное тело часто препятствует человеку в его доброй деятельности, и является помехой в подвиге благочестия и исполнения уставов Церкви.

Напрасно поэтому некоторые полагают, что христианину не нужно лечиться, а нужно отдать себя и свое здоровье на волю Божию, не прибегая к помощи врачей. Врачи и лекарства существуют также по воле Божией, как и сказано во святой Библии: "Господь от земли создал врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими". Но, вместе с этим, христианская точка зрения в болезнях видит результат, прямое последствие нашей греховности. Поэтому и свое лечение верующий христианин начинает прежде всего - с молитвы, с очищения и укрепления души молитвою и святыми Таинствами. А затем уже следует врачебная помощь и лечение. В Евангелии мы видим, что Господь, прежде чем исцелить расслабленного от его болезни, исцелил его душу чрез прощение грехов. И другому расслабленному, после его исцеления он сказал: "вот, ты выздоровел - смотри же, больше не греши, чтобы не случилось с тобой чего хуже".

Но, заботясь о своем здоровье, смерти христианин бояться не должен. Мы уже не говорим о той смерти за Христа, за веру в Него - которая грозит христианину в эпохи гонений за веру. Такая мученическая смерть должна быть радостной и желанной для того, кто верит словам Спасителя: "кто положит душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее". Но и вообще, истинные христиане на высших ступенях своей веры, не только не страшились смерти, но даже желали ее. Апостол Павел, например, прямо говорил: "желание имею разрешиться (то есть умереть) и быть со Христом, потому что это несравненно лучше" (чем оставаться на земле...). В другом месте он говорит: "наше жительство - на небесах" - приучая нас к мысли о том, что там наше истинное отечество, а на земле мы только временные гости.

Так близка и не страшна для христианина "христианская кончина живота нашего" - если не всегда "безболезненная", то, во всяком случае - "непостыдная и мирная". И он готовится к такой кончине - молитвою, размышлением и принятием святых Тайн. При этом отнюдь не следует думать того, что причащаться святых Тайн нужно только умирающим перед наступлением смерти. Это неверно. Причащаться святых Тайн должен всякий, серьезно заболевший человек, ибо это святое Таинство принимается во исцеление души и тела и представляет из себя лучшее укрепляющее лекарство. Примеры этого мы видим постоянно в действительной жизни.

В противоположность доброй христианской кончине, страшною и отталкивающей является для христианина - постыдная нехристианская кончина - например смерть пьяницы под забором, смерть грабителя на разбое и т. д. Сюда же, без сомнения, должно быть отнесено и самоубийство. Известно, что Церковь своими канонами (то есть правилами) лишает христианского погребения тех самоубийц, которые вполне сознательно наложили на себя руки. Факт самоубийства - полная измена самому духу христианства, нежелание нести свой жизненный крест, отказ от преданности Богу и надежды на Него. Самоубийство есть позорная смерть законченного эгоиста, думающего о себе - и не думающего о других людях и о своих обязанностях относительно их. Мы видим в Евангелии, что первым самоубийцей был Иуда предатель, так страшно и позорно окончивший свою жизнь. Самоубийца - последуя ему - перестает быть верным сыном своей Церкви. И потому-то и лишила она несчастных самоубийц своего отпевания. Да и как отпевать самоубийцу церковным чином? Главная мысль отпевания: "упокой, Господи, душу раба Твоего - на Тя бо упование возложи..." (ибо он на Тебя возложил свое упование...). Но над самоубийцей - слова эти будут звучать неправдою, а разве Церковь может утверждать неправду?..

ГЛАВА XVII.
Обязанности христианина в отношении к ближнему. Справедливость и ее виды. Превосходство христианской справедливости. Строгость и снисходительность у христианина. Доверие христианина.

До сих пор мы говорили об обязанностях христианина в отношении к самому себе. Теперь же рассмотрим его обязанности по отношению к ближним - к другим людям.

Первою ступенью наших надлежащих отношений к другим людям является требование справедливости. Без этого основного требования - даже доброта человека может оказаться неполезною, если в ней не чувствуется правды, но налицо - пристрастие и односторонность. Но и в самой постановке справедливых отношений между людьми намечаются различные виды справедливости.

1. Справедливость лояльности (от слова Loi - закон), Это - низший вид справедливых отношений, самый распространенный в гражданской и государственной жизни. Лояльный человек старается в своей жизни стоять на точном исполнении законов государственных и гражданских, обязательных для него и для других. Кроме этого, им обычно исполняются точно и своевременно все его личные договоры и обязательства. Но дальше этих законных норм и пределов он, в смысле уступок и снисхождения, не делает ни шагу и может оказаться сухим, неотзывчивым и бессердечным. Такой человек "беззакония" не творит, законов не нарушает - но свое возьмет и никому не уступит, хотя бы из-за этого пострадал его ближний. Конечно, в наше время и такие лояльные люди - являются все же сравнительно порядочными, так как свои обязанности выполняют честно. Однако, всякому ясно, что для христианина такой характер отношений слишком недостаточен, ибо он - не христианский, а чисто - языческий.

2. Справедливость корректности. Этот вид справедливости в нравственном отношении значительно выше предыдущего. Корректным мы называем того человека, который в своих отношениях к окружающим старается поступать как должно, и не только по внешним законам и обычаям, - но, в общем, и по совести своей. Поэтому он ровен, спокоен, вежлив и предупредителен со всеми; охотно отзывается на просьбу об услуге и старается сделать все, что им обещано, часто этим освобождая от затруднений других людей. В противоположность сухо-лояльным людям, с такими корректными, предупредительными людьми, жить и работать легко и приятно. Однако, и здесь все это еще далеко от христианства, так как такая мягкость и отзывчивость далеко не всегда постоянна и верна самой себе, а главное - в скором времени увядает и засыхает (как говорят "выдыхается"). И тогда человек, внешне, может быть, и остающийся корректным и обходительным, в своих отношениях к людям - обычно старается от них поскорее и вежливенько отделаться, отвязаться от их просьб и нужды.

Полным типом справедливости является справедливость христианская - справедливость христианского сердца. Основной, мудрый и в то же время ясный и понятный принцип ее выражен в Евангелии словами: "Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, поступайте и вы с ними" (Матф. VII, 12). А Апостольский собор повторил это в отрицательной форме: "не делать другим того, чего себе не хотите" (Деян. XV, 29). Итак, не вноси жизнь ни фальши, ни лжи, ни обиды, никакого зла. Все люди - это ближние, - не делай им того, чего не желаешь самому себе. Мало того - не только не делай зла, но и твори добро, по совести, от сердца, воодушевляясь Евангельским законом любви, милосердия и всепрощения. Ты желаешь, чтобы к тебе относились сердечно - сам открывай свое сердце ближнему. И не будь эгоистом, не считайся своими правами - как это делают лояльные и корректные люди - но выше всех своих прав ставь благо и пользу ближнего своего - по закону христианской любви.

Часто и обычно бывает в жизни так, что к себе мы являемся слишком снисходительными, а к ближнему - требовательными и строгими. Христианская справедливость говорит иное. Господь говорил: "что ты смотришь на сучок в глазе брата своего, а бревна в своем глазе не чувствуешь?.. Лицемер, вынь прежде всего из своего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата своего..." Поэтому подвижники христианства, так скорбевшие о своих грехах, до безжалости строгие и требовательные к себе - были так всепрощающе-снисходительны к другим, ласкою и любовию покрывая недостатки ближнего. И вообще, христианское правило жизни учит нас в прискорбных случаях жизни, например, ссорах, неприятностях и т. д. - причину их искать не в других, а в себе самих - в своем грехолюбии, неуступчивости, самолюбии и эгоизме. Таким образом, христианская справедливость требует от нас снисходительности другим. Но и этого мало. Она зовет нас к тому, чтобы в каждом человеке мы видели именно брата - брата во Христе, возлюбленное творение и образ Бога всемогущего. И как бы ни падал человек, как бы ни затемнял он в себе образ Божий грехами и пороками - мы все же должны искать в душе его искру Божию - как это сумел сделать Достоевский в своих "Записках из Мертвого дома" (с каторги). "Грехи грехами, а основа в человеке - образ Божий... Грех ненавидь, а грешника люби", - говорил когда-то о. Иоанн Кронштадтский...

Рядом с уважением к личности ближнего, должно стоять и доверие к нему. В особенности нужно оно тогда, когда человек провинился - но приходит с евангельским словом "каюсь" и обещает исправление. Как часто доброе намерение такого кающегося человека бывает встречено недоверием и холодностью - и доброе желание исправления исчезает, заменяясь озлобленностью и гибельным решением: "Ах, так - ну, тогда погодите - я еще покажу себя, я отомщу..." Кто отвечает за гибель этой души?.. Наоборот - искренний, любящий христианин "с радости" стремится навстречу доброму порыву ближнего, подчеркивая полное свое доверие и уважение к нему и этим часто поддерживая и утверждая на добром пути того, кто еще колеблется и не укрепился. Конечно, иногда случается, что человек, обещавший исправиться, - злоупотребляет доверием ближнего или по слабости воли, или по сознательному желанию обмануть. Но разве это может подавить чувство доверия и благожелательности к ближнему в верующем христианине? Ведь он - сын и последователь закона христианской любви - той любви, о которой Апостол сказал, что она "все покрывает, всему верит, всего надеется, все терпит..." (1 Посл. к Кор. XIII гл.).

ГЛАВА XVIII.
Ложь, клевета и сплетня. Лицемерие. Христианское милосердие и благожелательность. Помощь телесная м духовная. Благотворительность личная и общественная.

Одним из самых главных недостатков современного общества является ложь. Проявляется она в различных формах, в особенности - в обычной форме "вранья" в человеческих беседах и в виде обмана - в деловой жизни. Крайне опасен тот легкий взгляд на этот грех, который встречается теперь всюду. Считается обычным делом - утверждать что-либо, не зная - правда это, или нет; сказать: "нет дома" - чтобы отделаться от гостя или просителя; назваться больным, будучи здоровым и т.д., и т. д. (сюда же относятся лживые "комплименты", лесть, похвалы и т. д.). Люди забывают о том, что ложь - от диавола, про которого Христос Спаситель сказал, что он - лжец и отец лжи. Поэтому, всякий лжец - сотрудник и орудие диавола. Еще в Ветхом завете было сказано: "мерзость пред Господом лживыя уста"...

В особенности опасны такие виды лжи, как сплетня и клевета. Всякому известно, что такое сплетня - диаволом сплетенные сети соблазна и лжи, путающие и омрачающие добрые отношения людей между собою. Эта сплетня - дитя лжи и пустословия - сделалась излюбленной принадлежностью чуть ли не всякой беседы. Еще хуже и тяжелее - клевета, т. е. сознательная ложь на человека с целью повредить ему. Эта ложь - на особицу диавольская, ибо самое слово "диавол" значит именно - "клеветник"...

Когда Господь Иисус Христос обличал книжников и фарисеев, Он обычно называл их лицемерами, указывая этим на тот тяжкий вид лжи - лицемерие, которым исполнены были эти мнимые вожди народа. Фарисеи были святоши по внешности, и злобно-лживые ненавистники истины и добра по сердцу и по душе. За это Господь уподоблял их покрашенным гробам, которые снаружи красивы, а внутри исполнены мертвых костей и всякой нечистоты. В наши дни собственно-религиозного лицемерия стало меньше; однако же порок лицемерия и теперь распространен в виде притворства и желания не быть, а казаться. Христианин стремится, конечно, не казаться, а быть хорошим; но это нелегко, и часто почти никем не замечается, кроме Всевидящего Бога. И вот, многие - особенно среди молодежи - стараются казаться - умнее, красивее, даровитее, развитее, да и добрее, чем это есть в действительности. (На этом лживом основании утверждается так распространенная в наше время привычка и любовь к нарядам и "накрашиванию"...). И получается та смертоносная фальшь и неискренность, которая так часто теперь губит людей и их счастие, которое оказалось основанным на лжи, а не на правде.

Мы говорили уже о том, что христианин в основу своего отношения к ближним полагает любовь - а поэтому старается творить им добро. Кто добра не делает, тот не христианин. И это добро, эта любовь к ближним должна непременно выражаться в делах милосердия и благожелательности ко всем. Недаром Спаситель заповедал нам любовь не только к любящим, но и ненавидящим нас. А в своей беседе о Страшном суде Он ясно указал на то, что именно прежде и главнее всего на этом Суде с нас спросится. Ни богатство, ни слава, ни образованность - не будут иметь там главного и самостоятельного значения. Основой же Страшного суда - послужит страшный и роковой для эгоистов и себялюбцев вопрос: "как послужили мы ближнему своему?" Христос перечисляет шесть главных видов телесной помощи. Отождествляя Себя в своей любви, снисхождении и милосердии с каждым бедняком и нуждающимся в помощи, Он говорит: "Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне"... Но не напрасно говорил Иоанн Златоуст: "различен милования образ, и широка заповедь сия". Да, заповедь о милосердии охватывает всю жизнь человека, и Господь неоднократно открывал святым Своим ту утешительную истину, что делами милосердия и сострадания покрываются самые тяжкие грехи человека.

Конечно, христианская помощь не исчерпывается делами помощи телесной. Есть еще помощь духовная - во многих случаях неизмеримо более важная и ценная. Иногда для отчаявшегося человека простое слово искреннего сочувствия, утешения и вразумления дороже всякой материальной поддержки. А кто же станет спорить против того, что дело спасения человека путем сердечного сочувствия и задушевных бесед, напр. от порока пьянства или от греха самоубийства, - есть такая услуга, какую не оценить никакими деньгами! И о такой драгоценной духовной помощи - спасении души человека - Апостол Иаков писал: "обративший грешника от ложного пути его, спасет душу от смерти (и его, и свою), и покроет множество грехов".

Заканчивая речь о долге благотворения ближнему, разъясним еще себе вопрос о разнице между благотворительностью личною - и благотворительностью общественною. Примеры первой - подача милостыни слепому, или встретившемуся нищему, прием на воспитание сиротки из бедной семьи, и т. д. Примеры второй - открытие отзывчивыми людьми благотворительных обществ, обществ трезвости, просвещения, убежищ для детей или больных и престарелых и т. д. Основным преимуществом благотворительности первого вида является, бесспорно, то, что Господь в Евангелии говорил всюду именно о ней. И, конечно, именно такая личная помощь может создать между людьми высоко-христианские отношения участия, благодарности и взаимной любви. Но зато недостаток этого рода благотворительности заключается в том, что здесь открывается широкая возможность для обмана, нечестности и попрошайства. Часто наиболее назойливыми просителями являются те, кто, по существу, помощи вовсе не заслуживают, а люди действительно нуждающиеся - не решаются просить о помощи. Да и кому не известно, на что часто идет милостыня пятачка или гривенника...

Далеко не то - в благотворительности общественной - не случайной, а планомерной и организованной, и многим приносящей существенную пользу. Правда, в ней гораздо меньше тех живых связей личной любви и доверия, какие существуют при личной помощи; но зато каждый, отдающий сюда свою жертву или взнос - знает, что этим он принимает живое христианское участие в чем-то действительно серьезном и ценном, и в значительной степени застрахован от обмана и нечестного попрошайничества, которые так часто сопутствуют личной благотворительности.

ГЛАВА XIX.
Грех зависти и злоречия. Добродетели кротости и миротворчества. Обязанность побеждать зло добром. Греховность мести. Гнев. Греховность дуэли.

Когда Господь беседовал с апостолами о последних временах, Он говорил, что тогда "по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь". Это предсказание кажется уже исполняющимся в наши дни - дни взаимной отчужденности и холодности отношений. И в особенности заметно теперь, что взамен христианской любви и благожелательства врагами Христовой веры в народных массах усердно насаждаются зависть и зложелательство. А "завистливое око" Самим Спасителем причислено к роду тяжелых грехов. Да, по существу своему, зависть и невозможна для христиански настроенных людей. Ведь в каждой хорошей семье - внутри ее - зависти быть не может, и все члены этой семьи радуются (а не завидуют) успеху кого-либо одного из них. То же должно быть во взаимных отношениях всех христиан - как детей одного любящего Небесного Отца. И поэтому, Апостол Павел призывает нас не только плакать с плачущими, но и радоваться с радующимися - в противоположность тем, кто завидует успехам других. А для того, чтобы освобождаться от чувства зависти, - нужно помнить то, что в основе этого греховного чувства лежит наше тщеславие и эгоистическое соперничество. Обычно люди в своем эгоизме боятся, что их "не признают", не отдадут должного, других поставят выше и т. д. Христианин же боится обратного - боится того, чтобы себя не поставить выше других, не обидеть их.

Наряду с завистью, сильным врагом добрых отношений между людьми является еще различного рода злоречье - лживые речи, ссоры и брань. И странно: люди настолько отупели и ослепли, что все эти грехи считают ни за что, и постоянно согрешая злоречием, этого уже и не замечают. А вот как говорит апостол Иаков о грехах языка: "посмотри, небольшой огонь так много вещества зажигает; и язык - огонь, прикраса неправды... это - неудержимое зло; он исполнен смертоноснаго яда"... И в другом месте он говорит: "если кто... думает, что он благочестив, и не обуздывает своего языка, но обольщает свое сердце, у того пустое благочестие"... А Сам Господь прямо говорил: "от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься..." Так опасны грехи слова!

Но самым отвратительным из всех грехов злоречия нужно, безусловно, признать позорную и отвратительную привычку к непечатной брани - которой подвержены многие русские люди. Какой это стыд, какой позор, какое надругательство над чистотой и целомудрием, которых ждет от нас и заповедал нам Господь. И люди думают, что все это - "пустяки", "ничего", забывая о тех страшных словах; "от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься", - которые уже приводили. "Течет ли из одного источника соленая и сладкая вода?" - спрашивает Апостол Иаков. А мы - то скверним свои уста этой отвратительной бранью - то думаем, что чрез эти же самые уста польются к Богу благоуханные слова чистой молитвы - и этими же оскверненными и загрязненными устами принимаем Святыню всех святынь - пречистые Тайны Христовы... Нет, "отложите теперь вы все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших", имеяй уши слышати, да слышит!

В противоположность всем этим источникам взаимного озлобления и ссор, христианство призывает нас к миролюбию и прощению обид. Так снова мы приходим к заповедям блаженства: "блажени кротции, яко тии наследят землю... Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся"... Кроткий человек - это, прежде всего, человек незлобивый и простой и безусловный противник всякого эгоизма. В нем нет самоугождения и своекорыстия - наоборот, он ищет прежде всего того, что нужно не ему самому, а - другим. В то время, как масса эгоистов обычно представляют из себя свору голодных волков, на перебой набросившихся на добычу, отнимая ее друг у друга, - кроткие люди всем уступают и во всем помогают. Но замечательно то, что, по Евангелию, именно их линия поведения является наиболее прямою и устойчивою; ибо не кто другой, как они, кроткие, наследят землю, хотя и проходят в жизни, как овцы посреди волков - по яркому образу Спасителя.

Еще выше - добродетель миротворчества. И награда за нее - высшая, богоподобная: "яко тии сынове Божии нарекутся". Миротворец христианин подобен по своей деятельности, первому "миротворцу" - Сыну Божию, при рождении Которого ангелы пели:.."и на земли мир". Кроткий человек создает уют и мир вокруг себя, не раздражает других. Миротворец эту атмосферу мира и добрых отношений стремится распространить как можно шире - и старается мирить других. А такой подвиг требует большого духовного напряжения, терпения и готовности встретить холодное непонимание, насмешки, вражду и противодействие. Но христианин-миротворец ко всему этому всегда готов, т. к. он хорошо знает, что всякий христианский подвиг доброго дела тем ценнее и выше, чем больше он встречает затруднений и противодействия.

В неразрывной связи с кротостью и миротворчеством стоит то евангельское незлобие, которое должно быть отличительной чертой каждого христианина. Оно больше всего проявляется в прощении личных обид и оскорблений, которое нам заповедал Спаситель, сказавший: "если кто ударит тебя в правую щеку - обрати к нему и левую..." Иными словами - не отвечай на насилие насилием, а отвечай на зло добром. И апостол Павел разъясняет: "если враг твой голоден - накорми его; если жаждет - напои его. Не будь побежден злом, но побеждай зло добром". И обратно: если человек на зло отвечает злом - то он сам очевидно, сделался пленником этого зла, и им побежден (конечно, речь здесь идет о личных обидах, нанесенных христианину).

В жизни мы постоянно наблюдаем, что человек, обиженный кем-либо, гневается и даже мстит. Но месть - безусловно греховна и недопустима для христианина. "Не мстите за себя, возлюбленные", - призывает Апостол Павел. Месть - полная измена христианскому, духу кротости и всепрощения, показывающая в человеке отсутствие христианской любви. Что же касается гнева, то тут положение несколько иное. Господь запрещал не всякий грех, но - "напрасный" гнев. И Апостол говорит: "гневаясь, не согрешайте", - указывая таким образом на то, что гнев может быть и не грешным.

Сам Господь Иисус Христос гневался на лживость и упорство фарисеев (Марка III, 5). Таким образом, гнев может быть естественно-законным и справедливым. Таким гневом воспылал святитель Николай Чудотворец, когда на Вселенском Соборе он ударил по щеке еретика-богохульника Ария. Этот гнев исходил из чистого источника - пламенной ревности о славе Божией. Грешным же грех бывает, во 1-х, тогда, когда он несправедлив и напрасен. Это бывает очень часто, в особенности тогда, когда человеку "правда глаза колет" и бьет по его эгоизму и самолюбию. А о. Иоанн Кронштадтский советовал не только не сердиться на тех, кто уязвляет наше самолюбие, но и ценить их, как духовных врачей, открывающих язвы нашей гордой и тщеславной души. Далее, даже гнев, справедливый по своему началу, может оказаться грешным, когда он затягивается человеком намеренно, как проявление недоброго сердца. Тогда человек уже сам настраивает свое сердце на гнев и этим безусловно грешит. Против этого Апостол говорит: "солнце да не зайдет во гневе вашем". И сознательно раздуваемый и задерживаемый гнев может уже перейти в злопамятство - так противное духу христианской любви.

Мы уже говорили о том, что месть непозволительна для христианина. Тем более непозволительна для него дуэль - нелепый пережиток средневековья. Иное было в средние века - когда люди живо верили в то, что Правда Божия не попустит пострадать невинному, и на дуэль смотрели как на суд Божий. Теперь же и веры той нет, и раскрытое христианское сознание ясно говорит нам, что Господь никому из нас не давал такого права пользоваться Его судом в нашей грешной жизни. Да обычно теперь дуэлисты о Боге думают менее всего, а только руководятся своим оскорбленным самолюбием, злобой и нелепыми понятиями о "чести". Как известно, эта самая "честь": "чувство собственного достоинства", "благородная гордость" и т. д. являются, по существу, все той же богопротивной гордыней и самопревозношением, от которых так предостерегает нас христианство. Да и исход дуэли теперь, по общему убеждению, зависит от ловкости противников и от "слепого случая", так что от средневековой идейной подкладки в нынешней дуэли ничего не осталось. И не напрасно указывают в дуэли - адское сплетение трех грехов: самосуда, убийства и самоубийства. Самосудом дуэль является потому, что она есть дело произвола дуэлистов. Убийством она является потому, что каждый из противников идет для того, чтобы убить другого, а самоубийством - потому, что оба противника ставят себя под пулю или шпагу врага...

ГЛАВА XX.
Нехристианские системы этики (морали): эвдемонизм (эпикурейство) и утилитаризм, философия общего блага. Несостоятельность этих систем морали.

Легко видеть, что все рассмотренные нами подробности отношений христианина к ближним - кротость, миротворчество, незлобивость и т. д. - приводят нас к одной добродетели - основной и главной. Эта добродетель - христианская любовь, и она-то и есть коренной принцип христианской нравственности.

Помимо того учения о нравственности (морали), которое предлагается христианством, существуют нехристианские светские системы морали. Согласуясь во многих своих пунктах с учением христианской морали, эти системы, однако же, отказываются признать принцип христианской любви - основой учения о нравственности. Их как бы пугает высота любви, заповедуемой Евангелием, и они ищут более легких и приемлемых для себя принципов.

Из этих светских систем морали наиболее известны и, в тоже время, наиболее распространены в практической жизни: эвдемонизм и утилитаризм.

Эвдемонизм (иначе - эпикурейство) в основу нравственности ставит свойственное людям стремление к счастью. При этом, счастье здесь понимается как сумма удовольствий и наслаждений, от которых жизнь человека делается приятною и счастливою. Однако, эвдемонисты расходятся в своих мнениях по вопросу о том - каких же именно удовольствий должен искать человек, желающий быть "счастливым". Некоторые из них (едва ли не большинство) говорят почти исключительно о грубых, чувственных удовольствиях. О таком грубом эвдемонизме Апостол Павел говорил: "ямы и пиемы, утре бо успнем" (станем есть и пить, ибо завтра умрем). Другие эвдемонисты, ссылаясь на то, что увлечение чувственными удовольствиями разрушает тело и душу человека, рекомендуют не прельщаться ими, а добиться удовольствий более устойчивых и длительных, а также более одухотворенных. Таковыми являются напр. музыка, поэзия и вообще - различные роды искусства и науки.

Но, конечно, ни в том, ни в другом виде эвдемонизм не приемлем для христианина, как основное начало нравственности. Основной вопрос нравственности - различие между добром и злом, между тем, что хорошо, что дурно. А эвдемонизм говорит о том, что приятно, и что неприятно. А кто же будет спорить о том, что это - далеко не одно и то же?! И не ясно ли, что человек-эвдемонист в жизни практической всегда будет эгоистом, который охотно будет требовать и получать то, что ему приятно, и отказываться от того, что ему неприятно (хотя бы это было приятно и полезно другим). Да и о какой нравственности можно говорить в том случае, если все люди начнут добиваться только того, что им нравится?..

Еще более несостоятельным и положительно нелепым является эвдемонизм - с строго христианской точки зрения. Христианство все время обращает мысль человека к бессмертию души и отчету человека о своей земной жизни и поведении - на Страшном суде. А чего же должны ожидать эгоисты-эвдемонисты на суде Того, Кто спросит у них дел любви и помощи страдавшему брату? Участь богача в Евангельской притче о богатом и Лазаре - вот их ужасный удел в вечности. И иначе быть не может, так как основной принцип христианства- известен: "входите тесными вратами; ибо широки врата и пространен путь, ведущий в погибель, и многие идут ими. Ибо тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их" (Матф. V. 13-14).

Несколько лучшею системою безрелигиозной морали является утилитаризм (иначе - философия общего блага). В нем человеку предписывается делать не то, что ему приятно, а то, что для него полезно. Но и эту систему нравственности нельзя признать состоятельною. Прежде всего, самое понятие пользы далеко не всегда совпадает с идеей блага, как чего-то безусловно доброго. Полезно, например, лекарство для укрепления здоровья, но ведь полезно разбойнику и его оружие - револьвер или нож, полезно для осуществления его злой цели. Таким образом, принцип полезности в основу нравственности поставлен быть не может. А если его выразить в резкой и краткой форме: "поступай как тебе полезно, то есть, выгодно", то разве не ясно, что здесь опять проглядывает тот же грубый эгоизм, о котором столько уже говорилось ранее. А поэтому, некоторые утилитаристы-философы стараются смягчить это обстоятельство тем, что рекомендуют человеку добиваться не своей только личной выгоды, но и общего блага, общей пользы, в которой, говорят они - заключается и личное благо каждого. Конечно, в этом случае утилитаризм является в более облагороженном и возвышенном виде, однако он и здесь все же является несостоятельным, если не подкрепить его высокими принципами христианства. Во-первых, основной его недочет - несовпадение понятий "пользы" и "добра" - остается и здесь. Во-вторых, в жизни практической бывают положения, в которых человека может удержать от преступления именно - только религиозный страх - боязнь нарушить закон Высшей Правды, а не сухой расчет утилитаризма. Напр. голодный человек стоит пред искушением - украсть хлеба или денег у соседа. Что его может удержать от этого? Конечно, только религиозное сознание греховности такого поступка. Но утилитаризм ему нравственной опоры в таких колебаниях дать не может. Пусть утилитаристы его учили искать не своего, а общего блага - именно потому, что в общем благе заключается его личное благо. Но ведь если он во имя этого "общего блага" не украдет денег, или хлеба, то может погибнуть от голода. Где же тут его личное благо? В голодной смерти?..

Так, ни эвдемонизм, ни утилитаризм мы, христиане - не можем признать сколько-нибудь состоятельными системами нравственности. И хотя эти системы морали, эти эпикурейско-утилитаристические взгляды широко развиты теперь - однако же необходимо отметить, что те, кто придерживается их, - часто бывают вполне порядочными людьми. Почему? - А потому, что общественная нравственность, воззрения и взгляды на жизнь у нас до сих пор носят на себе отпечаток влияния христианства. Много веков существует христианство в человечестве - и на все наложило оно свою крепкую печать. И только поэтому люди, считающие себя эвдемонистами или утилитаристами, в действительной жизни являются христиански-честными и добропорядочными. Они выросли, воспитались в чисто-христианских, возвышенных нравственных понятиях, и потому - во многом остаются по душе христианами, и даже - сами того не сознавая - на свои утилитаристические и эвдемонистические идеи накладывают покров христианского идеализма...

ГЛАВА XXI.
Христианская любовь - как основное начало нравственности. Ее характерные черты. Гимн христианской любви у Апостола Павла - XIII глава 1 послания к Коринфянам.

Итак, мы видели, что те системы нравственности, которые не принимают, как основу, Евангельского учения о христианской любви, оказываются несостоятельными. Нравственность же христианская - целиком утверждается на законе любви, эта любовь - и основа, и вершина ее.

Что же такое - эта христианская любовь? Конечно, в полном своем развитии она является самым возвышенным, сильным и ярким из всех человеческих чувств. Она представляет собою переживание особой духовной и нравственной близости, сильнейшего внутреннего тяготения одного человека к другому, Сердце любящего человека открыто для того, кого он любит, и как бы готово принять, привлечь его к себе. В своей любви оно и другого принимает в себя, и себя отдает другому. "Сердце наше расширено к вам, коринфяне, вам в нас не тесно", - писал своим любимым духовным детям Апостол Павел. "Потому узнают все, что вы - мои ученики, если будете иметь любовь между собою" (Иоан. XIII, 39), - говорил своим Апостолам (а в их лице и всем нам, христианам) сам Господь Иисус Христос.

Христианская любовь есть чувство особое, приближающее человека к Богу, Который Сам есть - Любовь, по слову Его возлюбленного апостола (1 Иоан, IV, 8). В сфере земных чувствований нет высшего чувства, чем чувство материнской Любви, готовой на самопожертвование. И вся история отношений Бога к человеку - есть сплошная история самопожертвования Небесной любви. Отец Небесный как бы за руку ведет ко спасению грешника, Своего врага и изменника, и не щадит для его спасения - Своего Единородного Сына. Сын Божий, сойдя с неба, воплощается, страдает и умирает для того, чтобы чрез воскресение дать грешнику ту блаженную вечность, которую он утерял чрез свою измену. А пред страданиями Он дает Своим верным как бы завещание - заповедь - идеал: "как Я возлюбил вас, так и вы - да любите друг друга"...

Таков идеал бескорыстной христианской любви. Она обнимает всех - не только друзей, но и врагов. Господь в Евангелии прямо говорит: "Если вы любите любящих вас, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые ВАМ делают добро, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники тоже делают"... (Луки VI, 32-33) Этим Господь предупреждает нас против эгоистически-корыстного характера любви нехристианской, языческой. В такой эгоистической любви главное - наше собственное "я", наше самоудовлетворение от этого чувства. А нам, христианам, Господь заповедал иное: "любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас"... - Таким образом, христианин любит других людей не за доброе или угодливое отношение к себе, а, так сказать, за них самих, они дороги ему сами по себе, и любовь его ищет их спасения, хотя бы они и враждебно относились к нему.

Но, быть может, ни в одном месте Священного Писания не раскрывается сущность и свойства христианской любви так, как в XIII главе 1-го послания Апостола Павла к Коринфянам. Не напрасно толкователи Священного Писания называют эту главу гимном христианской любви. В ней Апостол сопоставляет христианскую любовь с разными духовными дарованиями и добродетелями, и, назвав эту любовь путем превосходнейшим (в конце предыдущей XII главы) с неотразимой убедительностью разъясняет, насколько она выше всех других дарований и переживаний человека.

"Если я говорю языками (- не только) человеческими, но (даже) и ангельскими, а любви не имею", - говорит Апостол, - "то я - медь звенящая и кимвал звучащий". (То есть, подобен бездушным предметам, которые действуют только на внешний слух человека, а не на сердце его). И все высшие добродетели - пророчество, ведение всех тайн, чудотворящая вера и даже подвиги самоотречения и мученичества, без любви - ничто, и только от нее приобретают свою цену.

"Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует" - она делает человека терпеливым, кротким, смиренным и благожелательным во всем. "Любовь не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине"... Вот - сила, все побеждающая, сила смиренной любви, уничтожающая эгоизм и злобу, гнездящиеся в сердце человека. И эта истинная любовь всегда ищет правды и истины, а не лжи и угодливости. И, наконец - "любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает"... Да, именно - никогда. Ничто не переломит ее - ни испытания, ни муки, ни горе, ни лишения, ни разочарования. И в иной - лучший мiр пойдет она с христианином, и во всей полноте раскроется именно там - когда исчезнут не только дары пророчества и языков, но прекратятся уже вера и надежда. Вера заменится там зрением лицом к лицу, а надежда станет сбывшеюся; одна любовь будет царствовать "во веки веков, навсегда". И поэтому-то и говорит тот же Апостол: "любовь есть исполнение (всего) закона... " (Римл. XII, 10).

ГЛАВА XXII.
Влияние христианства на все стороны жизни. Христианская семья. Взаимные отношения мужа и жены, родителей и детей. Почитание власти - гражданской и духовной.

Основная задача христианства - научить людей жить по воле Божией, дабы чрез это привести их к вечному блаженству. Напрасно некоторые хотят свести христианство только к узко-обособленной сфере религиозных переживаний. Нет, христианство - жизнь, христианство - новая печать на всех жизненных отношениях людей. И влияние его на жизнь - бесспорно и несомненно для всякого беспристрастного человека. Достаточно указать на то, что, хотя в наше время жизнь и поведение людей на земле далеко отошли от христианских идеалов, однако же, понятия и взгляды их сформировались по типу христианскому. У лучших, искренних служителей науки и искусства, их труды и творения носят на себе явно христианский отпечаток. Далее, такие отрадные явления, как исчезновение рабства, возникновение целого ряда благотворительных и просветительных учреждений, и многое другое - несомненно, обязаны своим появлением христианству. Но, быть может, более всего испытала преобразующее и воспитывающее влияние христианства первая ячейка строя общественной жизни - семья.

Конечно, великое и ответственное дело для христианина и христианки - избрать себе друга или подругу на всю жизнь. О христианским браке Слово Божие говорит: "будете два в плоть едину" - то есть, в нем двое составляют как бы один организм, одну общую жизнь. Жена христианка прежде всего думает о муже, а потом уже - о себе. Точно так же и муж сначала позаботится о жене, а потом уже - о себе. И такой христианский супружеский союз Господь закрепил своим Божественным словом: "еже Бог сочета, человек да не разлучает"...

И замечательно, что в таком христианском браке, любовь мужа и жены имеет тот же бескорыстный, самоотверженный характер, каким вообще отличается истинно христианская любовь. Не напрасно Апостол Павел супружеский союз сравнивает с союзом Христа и Церкви, и говорит: "мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби церковь, и себя предал за ню" (за нее). В христианском браке единение любящих личностей становится настолько всеобъемлющим и полным, взаимная преданность супругов настолько глубока и безусловна - что они во всем уподобляются друг другу, а иногда (к старости) даже и внешне становятся похожими друг на друга. И жизнь их проходит в полном согласии - в полной преданности заветам Христа Спасителя и Его Святой Церкви.

Но как тяжело бывает в наши дни видеть опрометчивое, безрассудно-неосторожное и совершенно нехристианское отношение молодежи к этому серьезнейшему вопросу. Постоянно приходится наблюдать, как браки заключаются теперь не по серьезному, глубокому, проверенному чувству любви - а по "влюбленности" - чувству не серьезному, не глубокому. Часто содержанием такой влюбленности является - увы - в сущности, - только животная похоть, только "волнение крови молодой" (а иногда и не молодой, да грязно-бурливой...).

И вместе с этим, в таких "браках" в предбрачную пору постоянно наблюдается фальшь и самоприкрашивание и тела и души, лицемерное желание не быть, а казаться лучше и красивее - о котором мы уже говорили ранее. Но ведь жизнь можно строить только на правде, на лжи она устоять не может. И отсюда - столь частое разочарование супругов друг в друге, и безобразная практика разводов. Да и кто же не знает, что в наши дни эти "влюбленности" постоянно разрешаются в "гражданские браки", то есть, незаконные связи, систематически постоянные нарушения 7-й заповеди, за которые Церковь отлучает от принятия святых Тайн. А оканчивается все это сплошь и рядом трагически - не только ссорами, но и преступлениями, убийством и самоубийством.

Христианский брак есть живая жизнь двух в единении. И с годами супружеская любовь в нем только усиливается, становится глубже, одухотвореннее. Конечно, и в христианстве в эту супружескую любовь, как известное слагаемое входит любовь страстная, связанная с свойственной каждому человеку естественной половой склонностью и чисто-телесным влечением, тяготением его к другому полу. Но в истинно христианском браке такая любовь страсти в привязанность супругов входит, как мы сказали, только - как слагаемое; и никогда не имеет такого значения и силы, как в нехристианских брачных союзах. А в житиях святых мы видим ряд примеров, как супруги христиане по обоюдному согласию отказывались от половой жизни - то с самого начала брака, то после 40 лет. И замечательно, что в таком браке, когда супруги-подвижники живут "как брат и сестра", их взаимная любовь отличается особенною силою привязанности, всеобъемлющей верности и взаимного уважения. Так христианство освятило, возвысило и преобразило брачный союз.

Но в христианской семье, кроме мужа и жены, еще мыслятся и дети и родители. И на взаимные отношения тех и других христианство, опять-таки, накладывает свой характерный отпечаток.

В каждой доброй семье непременно должна быть единая семейная жизнь. "Наше", общее - всегда должно в ней стоять выше "моего", личного. Недаром все члены семьи носят одну фамилию - общею, дружною жизнию должны они и жить.

Главою семьи обычно считается и должен быть муж. На нем, на его трудах основывается благосостояние семьи. И семья - его первый долг. О тех, кто не заботится о своей семье, Апостол Павел говорит кратко, но достаточно вразумительно: "Если кто о своих, и особенно о домашних, не печется, тот отрекся от веры, и хуже неверного"... (1 Тим. V, 8).

Часто бывает в жизни, что родители, направляя детей на тот или иной жизненный путь, поступают так наперекор их склонности и сердечному желанию. А иногда - бывают вообще несправедливы. И против этого Апостол прямо говорит: "отцы, не раздражайте чад своих, чтобы они не унывали, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем" (Кол. III, 21 и Еф. VI, 4). Чрезмерная, непосильная требовательность, действительно, повергает детей только в уныние. Тем более, несправедливость: для ребенка отец - высший авторитет, и горе, если тот авторитет пойдет против того чувства правды, которое в ребенке гораздо сильнее, чем во взрослом. Получится положение, прямо-таки безвыходное для детской души... Но еще хуже бывает, когда родители чересчур балуют детей, бывают слишком снисходительны к ним и часто оставляют их без присмотра. Отсюда может получиться уже великая нравственная порча ребенка -тем более, что, как мы видели, слово Божие прямо повелевает родителям воспитывать и наставлять детей в Законе Господнем...

Дело воспитания детей, конечно, по преимуществу лежит на матери. И это естественно, так как никто не близок так к душе и сердцу ребенка, как его мать - недаром он именно к ней бежит с криком "мама", когда его обидели. И пред матерью - великая задача: воспитать сына (или дочь) - верующего христианина, доброго, отзывчивого, трудолюбивого, полезного работника Церкви и государству - воспитать и словом, и примером, и лаской, и строгостью. И муж должен ценить этот огромный воспитывающий труд жены. Это - алтарь ее служения своему Господу, работа не менее важная, чем его работа для семьи. И стыд, позор тем матерям, которые тяготятся воспитанием своих детей - и отдают их часто целиком на попечение наемных лиц, забывая о том, что душу ребенка так легко повредить или загрязнить. Да разве кто-нибудь может заменить ребенку родную мать?..

Но не меньше, чем родители, должны помнить свои обязанности и дети. Всем известна 5-я заповедь Закона Божия о почитании родителей. "Дети, - писал Апостол Павел, - повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего требует справедливость". И, конечно, это требование вызывается именно справедливостью. Ведь дети всем обязаны родителям, которые заботятся о них любя, трудясь, во многом отказывая себе, выращивая их своей любовью, часто помогая им и тогда, когда они уже сами станут взрослыми и самостоятельными людьми.

Но как часто теперь нарушается у нас 5-я заповедь! Даже те дети, которые убеждены, что они искренно и крепко любят своих родителей - часто не слушают, а значит и не почитают их. Любовь всегда связана с послушанием. А чем старше становятся такие дети, тем - увы - своевольнее становятся они, грубя родителям, в лицо упрекая их в "отсталости", и уже ни во что ставя их авторитет. Это ли - почтение к родителям?.. Ведь в Ветхом Завете было сказано прямо: "кто злословит отца своего или мать свою, того должно предать смерти", а в Евангелии, Спаситель, напоминая об этом законе, назвал его заповедью Божиею. А сколько известно из жизни - ужасных примеров того, как Господь тяжело (иногда - смертельно) карал оскорбителей отца или матери! Недаром говорится: "молитва матери из воды и из огня спасает" и "благословение родителей утверждает дом чад", а, с другой стороны, кто не знает, какое ужасное несчастье - навлечь на себя проклятие отца или матери...

Итак, в основном своем смысле 5-я заповедь говорит о почитании родителей. Но, конечно, сюда относятся и все, заступающие их место для христианина: учителя, воспитатели и т. п., а в особенности, конечно, представители законной власти, охраняющей порядок в государстве. Апостол Павел прямо повелевает молиться "за царей и всех начальствующих", и во многих других местах своих посланий учил повиноваться властям. Еще важнее, конечно, для христианина, почитание духовных властей - пастырей церкви, в особенности же епископов, а также того пастыря, который является его духовным отцом и отвечает пред Богом за его душу. Апостол Павел говорит: "повинуйтесь наставникам вашим, и будьте покорны, ибо они неусыпно пекутся о душах ваших, как обязанные дать ответ"... А сам Господь Своим Апостолам, а в их лице и пастырям Церкви, говорил: "слушающий вас, Меня слушает, а отметающийся (не слушающий) вас - Меня отметается"...

ГЛАВА ХХIII.
Семья и государство. Космополитизм и его односторонность. Патриотизм в Ветхом и Новом Завете. Примеры Моисея, aп. Павла и самого Спасителя. Законность любви к ближним.

Здоровая и крепкая семья - это первая и главная ячейка общества и государства. Самое сильное и организованное государство приходит в состояние упадка и разрушается, если в нем разложена семья, и нет прочных устоев семейной жизни и воспитания. Наоборот - если семья крепка, и воспитание ведется на здоровых началах, то и при большом внешнем разрушении форм государственной жизни, народ остается жизнеспособным, и может восстановить государственную мощь и единение.

Но нужно помнить, что христианская семья не должна всецело замыкаться в себе, обращаться в "курятник". Такая жизнь - жизнь семейного эгоизма. Человек, живущий ею, вне своей семьи не имеет никаких интересов, ничего знать не хочет о радостях и горестях окружающего мiра и ничем ему не служит. Конечно, такая жизнь - не христианская жизнь, и такая семья - не христианская семья. Как уже сказано, христианская семья есть именно ячейка общества, его часть, неразрывно связанная со своим целым. Она принимает живое участие, в общественной жизни, и служит своим ближним, неизменно оказывая им участие и посильную помощь.

Однако и этого мало. По ясному учению Евангелия, живые отношения христианина не должны замыкаться не только в семейных рамках, но и в отечественных, национально-государственных. - Нет, в своей любви христианство всечеловечно. Для христианина каждый человек, к какой бы нации он ни принадлежал, есть его ближний, любить которого он должен, по заповеди своего Спасителя. Об этом ясно говорит нам вся притча о милосердном самарянине, и, а особенности, ее категорическое заключение. В этой притче Спаситель указал иудею-законнику на то, с каким милосердием и любовию добрый самарянин отнесся к израненному и ограбленному иудею - то есть, представителю народа, враждебного самарянам. А дальше - сказал законнику: "иди и ты - твори такожде" (иди и ты - поступай также). Таков закон христианской любви!

Но если к такой всеобъемлющей любви призываемся мы, христиане, то не прав ли тот космополитизм, то учение о братстве народов, по которому человек есть "гражданин всей вселенной" - а вовсе не своего государства. По этому учению, в человечестве не должно быть никаких государственно-национальных различий и разделений, но все оно должно представлять из себя одну семью.

Несомненно, что в положительной части своего учения космополитизм близко подходит к христианству. И опять-таки несомненно, что свои призывы к братству, к любви, к взаимной помощи он взял именно из христианства. И призывы эти - чисто христианские. Но как раз, только эти-то христианские идеи и есть то, что ценно в космополитизме. Зато к этой правде космополитизм примешал еще много уродливой неправды и заблуждений. Благодаря этому его учение оказалось узко-односторонним и искусственным, а потому и не жизненным. Такими заблуждениями являются все выводы космополитизма против чувства патриотизма, против православного учения о долге служения отечеству, его благу и безопасности. Но кто не знает, какими черствыми и неспособными к сердечному, участливому отношению постоянно являются в жизни многоречивые проповедники космополитизма? Они с пеной у рта кричат о своей любви к человеку и не умеют полюбить как должно своего ближнего. А полюбить ближнего - значит полюбить всякого человека, поставленного на их пути промыслом Божиим, и часто нуждающегося в сострадании и поддержке. Христианство не имеет этой ложной односторонности космополитизма. Христос заповедал нам не искусственную любовь к "человечеству", но именно - любовь к ближнему. Таким ближним для христианина является вообще каждый человек (поэтому-то христианин и должен любить всех), а в частности - каждый человек, с которым он встречается в повседневной жизни. И любовь христианская проявляется более всего - именно в этих личных встречах, в живом взаимообщении, взаимной поддержке и сочувствии. Как далеко от этого одностороннее учение космополитизма с его искусственными, оторванными от жизни призывами о любви к "человечеству!"

Когда человек бывает еще ребенком, то в детские годы для него ближними являются родители, братья и сестры, и вообще - родственники. И в эту пору для него вполне достаточно и хорошо, если он будет хорошим, любящим, отзывчивым и преданным членом семьи. Но, очевидно, для него недоступны еще понятия о любви к другим людям, не входящим в его семью. С ними он не имеет никаких живых отношений, и поэтому они для него именно - "чужие". Постепенно подрастая, в отроческие и юношеские годы, он уже завязывает личные, живые отношения с многими людьми, они становятся для него "своими". И вот здесь доброе воспитание должно научить ребенка - и к этим новым для него "ближним" относиться по-христиански - дружески, благожелательно, с искренней готовностью помочь, оказать посильную услугу. (Хотя, конечно, наиболее ближними являются для него по-прежнему его родные). Но и здесь подросток еще не развит в своем духовном кругозоре до того, чтобы можно было от него требовать таких же сердечных отношений любви к каким-нибудь жителям других народов и стран. И лишь тогда, когда христианин становится взрослым и вполне развитым, горизонт его раскрывается широко, и "ближним" для него становится всякий человек, к какому бы народу он ни принадлежал. Но, конечно, прежде и более всего он изо всех людей любит, во 1-х, свою семью, своих родных, среди которых он вырос и живет, а, во 2-х, свою страну, свой народ, к которому он принадлежит. С этим народом он связан всеми своими государственно-политическими и гражданскими обязанностями. И культура, обычаи, все отличительные черты его родного народа, а в особенности, его святыни - являются для него также "своими", "родными". Он привязан к своему народу, к своей родине, он их любит - и эта любовь к родине и есть тот христианский патриотизм, против которого так усиленно борются космополиты в своем заблуждении.

Но, конечно, христианский патриотизм чужд тех крайностей и ошибок, в которые часто впадают люди, именующие себя "патриотами". Христианин-патриот, любя свой народ, не закрывает глаза на его недостатки, и трезво смотрит на его национальные свойства и характерные черты. А поэтому он никогда не согласится с теми "патриотами", которые все родное (даже национальные пороки и недостатки - пьянство, ругань и т. д.) склонны возвеличивать и считать законным и хорошим. Он не замечает того, что это уже не патриотизм, - а вздутая национальная гордость, то есть, тот грех, против которого так сильно борется христианство. Нет, истинный патриот не закрывает глаза на грехи и недуги своего народа - он видит их, скорбит о них, борется с ними, и кается пред Богом и другими людьми за себя и свой народ. Кроме того, христианский патриотизм совершенно чужд ненависти к другим народам. Если я люблю свой народ, то почему же я должен не любить Китай, Турцию или любую другую страну и народ (хотя бы и еврейский)? Это было бы нехристианским чувством. Нет, дай Бог и им всякого благополучия и успеха, ибо все мы люди - дети одного Отца.

Но самые главные данные в пользу патриотизма мы можем найти а Священном Писании. Еще в Ветхом Завете - вся история еврейского народа исполнена свидетельством о том, как евреи любили свой Сион, свой Иерусалим, свой храм. Это был лучший образец истинного патриотизма, любви к своему народу и его святыням. И недаром наша христианская Церковь это прославление евреями своих святынь взяла в свое богослужение (хотя, конечно, в несколько ином - христианском понимании), и поет "благословен Господь от Сиона, живый в Иерусалиме. Аллилуйя". Особенно поразительный пример любви к своему народу в Ветхом Завете показал пророк Моисей. Когда-то - сразу после заключения завета с Богом - Израильский народ изменил своему Богу, и поклонился золотому тельцу. Сильно возгорелся тогда гнев правды Божией. Моисей стал молиться о согрешившем народе, не сходя 40 дней и 40 ночей с горы, на которой он молился. Господь отвечал "оставь Меня, не удерживай, да воспламенится гнев Мой на них, и истреблю их". Замечательно в этих словах Божиих - свидетельство о силе молитвы праведника - которою он, по смелому выражению Иоанна Златоуста, как бы связывает Бога! - Еще пламеннее стал молиться великий пророк - и наконец воскликнул: "прости им грех их, а если нет - то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал"... - "и послушал его Господь и на сей раз, и не восхотел погубить"...- говорит святая Библия. Разве это - не высочайший подвиг самоотверженного патриотизма?

Подобный же пример из Нового Завета мы видим в жизни великого Апостола Павла. Никто не мешал ему в деле проповеди так злобно и упорно, как его соотечественники, не уверовавшие во Христа. Они ненавидели Павла, считая его изменником вере своих отцов. Что же говорит Апостол об этих своих соотечественниках? А вот что: "я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть израильтян". Из этих слов мы видим его любовь к родному народу. Эта любовь была так велика, что он, подобно Моисею, готов был даже пожертвовать своим личным вечным спасением (а не временною только жизнью) за спасение этого народа.

Но вот - пример Самого Спасителя. В Евангелии мы читаем, как Он говорил о том, что пришел прежде всего - к своему народу. В другом случае Он, обращаясь к Иерусалиму, говорил: "Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посылаемых к тебе! Сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели" (Лук. XIII, 34-35). А когда Он ехал а Иерусалим под крики "осанна", когда весь народ ликовал в восторге, Спаситель плакал... Но плакал Он не о Себе, а об этом Своем городе - о гибели тех, кто сейчас кричал Ему "осанна", а через несколько дней будут кричать "распни, распни Его"... Так Сам Он любил свой народ - трогательной, глубокой любовию.

Таким образом, чувство патриотизма христианством не отрицается и не осуждается. Не осуждается им, вопреки ложной точке зрения космополитов, и законность преимущественной любви к своим родным и близким. Мы знаем уже слова Апостола: "если кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже невернаго". А в другом месте, говоря об избрании кого-либо на служение Церкви, Апостол ставит условие, чтобы избираемый "хорошо управлял детьми и домом своим". Но еще раз подчеркиваем то, что такая любовь и забота не должны быть эгоистическими, самозамкнутыми. Нет, заботясь о тех, кто в жизни непосредственно соприкасается с ним, христианин должен всегда в своей христианской любви не забывать и других людей - своих ближних и братьев во Христе. В заключение, приведем еще слова ап. Павла (из послания к Галатам): "доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче - своим по вере"...

ГЛАВА XXIV.
Долг служения отечеству у христиан. Христианский взгляд на войну (отзывы преподобного Афанасия Афонского и святого равноапостольного Кирилла).

Очевидно, что тот христианский патриотизм, о котором мы говорили выше, требует от каждого из нас посильного служения отечеству. Это служение человеком осуществляется, прежде всего, тогда, когда он находится на той или иной государственной или общественной службе. Конечно, ценность такого служения еще увеличивается, если оно совершается бескорыстно - вне зависимости от каких-либо материальных расчетов и соображений. Но человек так или иначе служит своему государству и тогда, когда он, например, участвует в его жизни, работая и выступая в печати, или на общественных выборах и т. п. И вот тут он и должен стремиться к тому, чтобы принести пользу именно всему отечеству, всему народу, а не наблюдать только свои личные (или партийные) интересы. И тогда его совесть будет спокойна. Пусть он и не достигнет большого внешнего успеха - но зато честно, по-христиански исполнит долг патриота и верного сына своей родины.

Существует поговорка; "друг познается в несчастии". И у истинного патриота любовь к родине и своему народу проявляется в особенности сильно в пору всенародных испытаний и бедствий. Всякий знает, как чувствует себя человек, у которого тяжело больны близкие ему люди. Ему не до развлечений и удовольствий. В своем горе и заботе он иногда даже не может есть и пить, или освежить себя отдыхом и сном. Нечто похожее должно проявляться при бедствиях родины у того, кто ее действительно любит -искренно, по-настоящему. Если же у нас сердце сверху до низу набито лишь своими личными переживаниями и интересами, если на словах мы и охаем и вздыхаем, а дела наши отстоят от слов - как "отстоят востоцы от запад", то плохая тут любовь к отечеству!..

Одним из наиболее ярких и самоотверженных подвигов в деле служения своему отечеству, у нас признается смерть за родину, главным образом - на войне. Христианин-воин, защитник родины и ее святынь, явно исполняет заповедь Христову: "нет больше той любви, если кто душу свою положит за друзей своих".

Конечно, война сама по себе есть, безусловно, зло, крайне печальное явление, глубоко противное самым основам христианства. Нечего и говорить о том, как было бы отрадно, если бы люди перестали воевать друг с другом, и на земле воцарился бы мир. Но печальная действительность говорит совсем иное. И только разные мечтатели, далекие от действительности, и узко-односторонние сектанты могут отрицать войну, так сказать, не допускать ее в действительную жизнь.

Вне всякого сомнения - те, кто указывает на заповедь "не убий", справедливо говорят о том, что война есть нарушение этой заповеди. Никто против этого и не спорит. Однако, - мы видим из святой Библии, что в то самое ветхозаветное время, когда была дана эта заповедь, Израильский народ воевал по Божиему повелению, и с помощью Божией - побеждал врагов. Кроме того, мы уже приводили из Ветхого Завета заповедь о том, что человек, злословящий своих родителей, должен быть предан смерти. Следовательно - заповедь "не убий" не распространялась безусловно на всякий случай отнятия жизни у человека. Этой заповедью запрещается только личная расправа одного человека с другим по его личному решению и произволу. Когда Господь в Новом Завете разъяснял глубокий смысл этой заповеди, Он указал, что ею запрещается не только убийство, но и вообще - нехристианский, напрасный гнев. Но он же, Господь, в беседе с Апостолами о последних днях, говорил им: "услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь: ибо надлежит всему тому быть". Этими словами Его о неизбежности войны опровергаются все заявления отрицателей войны о том, что христианство отрицает войну безусловно - до полного непризнания ее, и отказа участвовать в ней. Да, уже говорили мы о том, что война - отрицательное явление в человечестве. Однако, она будет существовать - как иногда единственное на земле средство защиты правды, защиты попираемых святынь и прав народа - от захвата, от грубого вторжения и насилия. И только такие войны - во имя справедливости и восстановления порядка и правды - берутся христианским учением под свою защиту. Недаром читаем мы в Апокалипсисе о том, что война была даже на небе (Апок. XII, 7) - когда святой Архистратиг Михаил и ангелы свергли с неба Божия изменника - диавола с его единомышленниками - падшими ангелами...

Из жития преподобного Афанасия Афонского известен следующий случай. В его монастыре принял монашество грузинский князь Торникий, ранее выдающийся полководец греческих войск. В трудную для государства минуту, при войне с персами, Императрица Зоя вызвала Торникия для начальствования над войсками. Торникий наотрез отказался, ссылаясь на то, что он уже монах. Но преподобный Афанасий сказал ему: "мы все дети одного отечества и обязаны защищать его. Наша обязанность - ограждать отечество от врагов молитвами. Но если Верховная Власть признает нужным употребить на пользу общую и руки наши и грудь, мы беспрекословно должны повиноваться... Если ты не послушаешь Царя, то будешь отвечать за кровь твоих соотечественников, которых ты не хотел спасти, и за разорение храмов Божиих"... Торникий повиновался, победил врага, и спас отечество от опасности. А святой равноапостольный Кирилл в беседе с магометанами о войне говорил им: "мы терпим великодушно свои личные обиды; но в обществе друг друга защищаем, полагая души свои за ближних своих, дабы вы, пленив наших сограждан, не принудили их к отречению от веры и богопротивным деяниям"... Наконец, кому из русских людей неизвестен пример преподобного Сергия Радонежского, который благословил на войну князя Дмитрия Донского, молился об успехе русского оружия, и поминал воинов, погибших на поле брани?..

Конечно, участвуя в войне, человек может и грешить, и - сильно грешить. Это бывает тогда, когда он вкладывает в свое участие в войне - чувство личной ненависти и мести, или же тщеславия и горделивых личных стремлений, И наоборот - чем меньше мысли о себе и больше готовности положить голову свою за других - тем ближе к мученическому венцу такой воин-христианин.

It has been three years since our kind and Blessed Metropolitan Vitaly passed away. Three years since the Russian Overseas Church has been without a head. Our Abba, our Helmsman has gone to the land of the righteous without leaving a successor. Also gone is our Hodigitria (Pathfinder). The Miracle-working Kursk-Root Icon has come to be in the hands of the unchaste, and serves as small change in the hands of patriarchal dignitaries conducting shameful games.

It is in this setting that the remaining true Overseas faithful - like a blind kitten - have been roaming for three years, unable to extricate itself from this situation, which it has found itself inadvertently. Although in point of fact, it would be quite simple to find a way out…

Three years – a period that may not appear long, and yet it seems not that long ago that things which were unthinkable within our Overseas Russian Church, have today become mundane… One can hardly believe one’s eyes and ears…

And so, on this mournful anniversary of the death of the last Hierarch of the glorious Overseas Church, let us remember his love that he had for the Kursk Icon of the Mother of God. Let us recall the eloquent words he used in portraying Her significance to all the Russian people, and in particular, to the whole Russian Émigré. Let us remember that as the real Guide at the head of the White Exodus of the Russian army under the command of General Baron P.N.Wrangel, it abandoned the borders of Holy Rus, which were seized by the Red atheistic savages. Let us bring to mind how the youth Rostislav – future Metropolitan – together with the valiant Army, abandoned Russia forever and how he carried memories of Her in his heart till the day he died. This separation with his native land, left a permanent impression upon his mind and consciousness, and Vladyka Metropolitan always related with trepidation how his young soul suffered over this immense world scale event.

Let us call to mind, how the holy Icon accompanied the Hierarch when he visited his flock, scattered over the 5 continents, and how he preached on the theme of the Icon, about its meaning, significance and what it imposes upon us. These sermons were never simple oratorical exercises, but always carried a deep instructive meaning, which revealed our memorable Metropolitan’s outstanding qualities of a remarkable preacher, subtle psychologist, and sensitive pastor, ideological and principled hierarch.

Vladyka taught that there can not be the minutest deviation from Christ’s truth in His Church, because when a person commits this, he inevitably places himself on a pernicious path – path of destruction – from which escape is possible only through repentance, but repentance in this world.

In reviewing the various deviations in the history of the Orthodox Church during the past century, Vladyka Metropolitan pointed to the secular, Gregorian calendar that was introduced by the Constantinople Church in 1923, which split the Church - to this very day - into the so-called New and Old Calendarists. The other significant deviation and strong attraction was the emergence of the heresy of ecumenism and the entry of the Orthodox into the World Council of Churches. All our past three First Hierarchs, standing firmly before the Kursk Icon of the Mother of God, safeguarded us form such a step, “and I, being the fourth First Hierarch of our Church, with a deep and sincere conviction – and not only by inheritance – humbly join in the pronouncements of my departed predecessors. In my personal opinion, I cannot believe that there is grace among the hierarchy of the Moscow Patriarchate.

In his dialogue on the 700^th anniversary of the miracle-working Kursk-Root Icon, Metropolitan Vitaly elucidates as to why the MP presents itself as a temptation that is perturbing all of us: “She troubles us inexplicably because outwardly she is flesh of our flesh and ostensibly speaks the same language we do. However, they have gone out from us and ceased to become part of us; we speak the same Russian language, but we disjoin in principle; the words are the same, but the meaning is different with a completely different ultimate aim – how to move towards salvation”. “Standing in front of the Blessed Mother of God” continued Met.Vitaly, “who we firmly believe to have been sent to us by our Savior, and who immigrated with us some 75 years ago to be specifically our Pathfinder, can we now imagine that the Mother of God would suddenly begin to lead us toward the unification with the Moscow Patriarchate that is hopelessly bogged down in heresy and lies”. A very perplexed Vladyka concluded: “This cannot be so! Such a thought borders on blasphemy!”...

It has been 14 years since the Metropolitan’s exclamation, and this thought – bordering on blasphemy – has become a bitter reality. The erasure of everything that ROCOR stood for was an act of straight out blasphemy, while the travels of the Icon “to its historical Motherland”, which we are presently witnessing, is an act of blasphemy. At the same time, we must reiterate in the most definite manner that we are not referring to the ordinary faithful who have come in their thousands to venerate the holy Icon, but about the top echelon, which should not be confused with everyday Orthodox people. For three-quarters of a century that the Icon sojourned with the Overseas Church, it has acquired a special “aroma”, and now to see her without the head of the Russian Army – General Wrangel – by her side, but with KGB Lieutenant-Colonel Putin, involuntarily offends the eye. Likewise, to witness our humble First Hierarchs devotedly praying before this Icon, and then to observe the triumphant Goondaev alighting from a plane with a look of gloating delight, and holding the Icon high above his head with his bare hands, as though he was some footballer lifting a cup in a victory sign at some championships. Apparently, the MP doesn’t teach that sacred objects should be held with gloved hands, shawl or tippet, while it turns out that over the past few years they forgot about this even in the ROCOR (MP).

Blasphemy occurs when there is a constant bowing to Mammon, crawling before various “generous philanthropists” from the nouveau riche. Whereas the awarding of the highest award of ROCOR- “Znamenski” decoration of the first degree - by “met.”Hilarion to none other than to Goondaev himself, is a clear act of madness that is devoid of all feelings of shame. Besides, since when did ROCOR commence handing out decorations?... obviously there are no limits for sullying everything that’s holy for the sake of pleasing the new masters.

This is how over a few short years, the Church of Metropolitans Anthony, Anastasius, Philaret and Vitaly, has turned into. Is She still the Russian Overseas Church? Let every person respond according to the measure of his or her own conscience.

Meanwhile, let the small remnant that didn’t surrender to the Overseas Church, preserve the memory of our Fathers-Founders’ directives and the living example of the Blessed Metropolitan’s stance. May his memory live on from generation to generation!

It is sometimes said that we are now living through a time similar to that of the first centuries in the history of the Church, before St. Constantine made Christianity the official religion of the civilized world. There are certainly many similarities between that time and ours. But in one respect at least there is a very sharp difference: whereas in the first centuries Christianity was seen as the most universal of all the existing religions, and the least tied to a specific people and place and national tradition, now Orthodox Christianity is perceived as among the most culture-specific of all religions, closely tied to the national traditions of certain specific peoples, such as the Greeks and the Russians…

Of course, in its origins Christianity did arise in a specific place and out of a specific national tradition: that of the Jews. And for some time the Church was seen as simply a Jewish sect. However, this perception began to change after the destruction of Jerusalem in 70 A.D., when the Jews were expelled from their homeland, relations between the Church and the Synagogue became increasingly tenuous and hostile, and the flow of Jewish converts to Christianity began to dry up. Not that the Jewish roots of Christianity were ever forgotten. But the Church was now overwhelmingly a Gentile community composed of people of all nations and with a message aimed at the people of all nations. The Jews now looked on the Christians as completely alien to themselves, and on Jewish Christians as traitors to the national cause. At the same time, the Roman emperors were forced to reclassify the Christians, distinguish them from the Jews, and treat them in a different manner.

“The Roman government,” writes Alexander Dvorkin, “in practice was tolerant to any cult if only it did not incite to rebellion and did not undermine morality. Moreover, the Romans thought that one of the reasons for their military successes was the fact that while other peoples worshipped only their own local gods, the Romans showed marks of honour to all the gods without exception and for that were rewarded for their special piety. All cults not established by the state were allowed, but theoretically did not have the right to propagandize in Rome, although their gods also entered into the Roman pantheon. In the first century after Christ religions already known to the contemporary Roman were not, as a rule, persecuted for propagandizing. However, the law retained its prior force, and theoretically the possibility of applying it remained. The permitted religions had to satisfy two criteria: place and time. Religion was always a local matter – that is, it was linked to a definite people living in a definite locality, - and also an ancient matter, linked to the history of this people. It was more complicated to assimilate the God of the Jews, Who had no representation and did not accept sacrifices in any place except Jerusalem, into their pantheon. The Jews themselves did not allow His representation to be placed anywhere and stubbornly declined to worship the Roman gods. The Jews were monotheists and theoretically understood that their faith in principle excluded all other forms of religion. Nevertheless, in spite of all the complications with the Jews and the strangeness of their religion, it was still tolerated: the religion of the Jews was a national one and, besides, ancient, and it was considered sacrilege to encroach on it. Moreover, the Jews occupied an important political niche that was for the Romans a stronghold of their eastern conquests. In view of all these considerations, the Romans gritted their teeth and recognized the Jewish religion as licit. Privileges were given to the Jewish people also because their rites seemed strange and dirty. The Romans thought that the Jews simply could not have proselytes among other peoples and would rather repel the haughty Roman aristocrat. Therefore the Jews were given the right to confess their belief in one God. Until the rebellion of 66-70 the Roman authorities treated them with studied tolerance. Augustus gave the Jews significant privileges, which, after the crisis under Caligula, who wanted to put his statue in the Jerusalem Temple (cf. Mark 13.14 and II Thessalonians 2.3-4), were again renewed by Claudius.

“The circumstances changed when Christianity appeared. Having examined it, the Romans classified the Christians as apostates from the Jewish faith. It was precisely the traits that distinguished the Christians from the Jews that made them still lower in the eyes of the Romans even than the Judaism they had little sympathy for. Christianity did not have the right belonging to historical antiquity – it was the ‘new religion’ so displeasing to the Roman conservative. It was not the religion of one people, but on the contrary, lived only through proselytes from other religions. If the propagandizing of other cults by their servers was seen rather as a chance violation, for Christians missionary work was their only modus vivendi – a necessity of their very position in history. Christians were always reproached for a lack of historical and national character in their religion. Celsius, for example, saw in Christians a party that had separated from Judaism and inherited from it its inclination for disputes.

“The Christians could demand tolerance either in the name of the truth or in the name of freedom of conscience. But since for the Romans one of the criteria of truth was antiquity, Christianity, a new religion, automatically became a false religion. The right of freedom of conscience that is so important for contemporary man was not even mentioned at that time. Only the state, and not individuals, had the right to establish and legalize religious cults. In rising up against state religion, the Christians became guilty of a state crime – they became in principle enemies of the state. And with such a view of Christianity it was possible to interpret a series of features of their life in a particular way: their nocturnal gatherings, their waiting for a certain king that was to come, the declining of some of them from military service and above all their refusal to offer sacrifices to the emperor.”[1]

So Christians were suspect because of the supposed “lack of historical and national character in their religion”, i.e. because of its universalism. Rome could tolerate and respect any number of historical and national religions, so long as they did not make claims to exclusive truth and universality. Of course, the Jews did claim that their God was the only true God, and there are definite hints of the universality of the Jewish religion in the Law and the Prophets. However, the Jews were still “historical and national” – and, especially after 70 A.D., they became more closed in on themselves and did not try to make proselytes from other religions. So the Jews could be tolerated – just. But it was a different case with Christianity: it was completely and explicitly universalist. And this constituted a threat to the Roman view of things; for the only universal power that Rome recognized was herself, and the only universal religion – the cult of the Roman Emperor.

Roman universality meant that St. Paul, a “Hebrew of the Hebrews”, could also say, without sense of contradiction: “I am a Roman citizen”. Already from the beginning of the second century, we find non-Roman emperors of Rome; they came from as far afield as Spain and Arabia, Dacia and Africa. In 212 Rome offered citizenship to all free subjects of the empire, which meant that these subjects could both identify with the empire as their own country and rise to the highest positions within it. And so Rutilius Namatianus could say of Rome: “You have made out of diverse races one patria”. And the poet Claudian wrote: “we may drink of the Rhine or Orontes”, but “we are all one people”. For the nations had become one in Rome:

She is the only one who has received

The clash between pagan Rome and the Church was ultimately a clash between two universalist visions – a political and constitutional one, and a spiritual and ecclesiastical one. They could not co-exist in their existing forms. But St. Constantine the Great showed that, with some adaptation on both sides – radical in the case of Rome (the abolition of emperor-worship), minor in the case of the Church (its administrative reorganization) – they could come together in a “symphonic” union – the Roman Christian Empire. Then for the first time the State could feel at home in the Church, and the Christians (up to a point) - in the State. “The breadth of the East,” wrote the Spanish priest Orosius, “the vastness of the North, the extensiveness of the South, and the very large and secure seats of the islands are of my name and law because I, as a Roman and Christian, approach Christians and Romans…”

The critical change came with the Edict of Milan in 313, which was signed by Constantine and his fellow-emperor Licinius: “Our purpose is to grant both to the Christians and to all others full authority to follow whatever worship each man has desired; whereby whatsoever divinity dwells in heaven may be benevolent and propitious to us, and to all who are placed under our authority”.[3] So Christians were no longer compelled to worship the emperor.

But the significance of the Edict goes beyond this. Fr. Alexis Nikolin writes: “The Edict of Milan decisively rejected many traditions of antiquity. St. Constantine clearly proclaimed that Christianity is not the property of any particular people, but is a universal religion, the religion of the whole of humanity. If formerly it was thought that a given religion belongs to a given people and for that reason it is sacred and untouchable, now the lawgiver affirmed a new principle: that the sacred and untouchable religion was that religion which belonged to all peoples – Christianity. It was obviously not an attempt to bring Christianity under the usual (pagan) juridical forms, but a principled change in those forms.”[4]

The modern world – or “the international community”, as it is often called by globalists – has a very similar approach to religion to that of the Roman pagan authorities. Any number of “historical and national” religions are permitted – indeed, encouraged for the sake of cultural variety – so long as none of them makes a claim to exclusive and universal truth. It is politics that is the only permissible universal religion, and the aims of politics – equality, prosperity, stability, “human rights” – the only truly legitimate aims of life… Only two religions defy this consensus: Islam and Christianity. Islam is treated now as Judaism was treated in the first century: with kid gloves. For now, as then, the powers that be would prefer not to use force against a religion having large numbers of adherents and wielding great political and economic power. Besides, any religion that encourages suicide bombers to establish its claims has to be treated with “respect”.

It is a different matter with Christianity. The universalism of Christianity is no longer a threat quite simply because most Christians no longer confess it. Ecumenism has blunted the sharp sword of Christian truth, with the result that each of the Christian “denominations”, and Christianity as a whole, is simply seen as a local tradition no better in principle than any other local tradition. Indeed, Christianity is now seen as so “historical and national” as to be completely passé. In the march of historical progress (a modern concept not shared by the ancient Romans) Christianity has simply been left behind…

Of course, this is highly ironical, because the word “ecumenism” derives from the Greek word oikoumene, “the inhabited world”, from which we get the word oikoumenikos, “ecumenical”, which can also be translated as “universal”. So the ecumenical movement, although universal in its name and aims and emotional pathos, is in fact destroying the only truly universal religion - Christianity. Ecumenism, as the religious component of the globalization movement, is striving to localize Christianity, reduce it to a group of “national and historical” traditions that may have some cultural or aesthetic or psychological value for the nations that inherit them, but no relevance at all for the world as a whole, which can only be saved by what the globalists regard as the only truly universal religion – that of human rights.

But there is a still greater, and more tragic irony: that we the anti-ecumenists, the True Orthodox who maintain that Orthodoxy Christianity is the one and only true faith for all men, often inadvertently give the impression of supporting the ecumenists’ attitude to their faith. For we passionately defend our national religious traditions – whether they be Greek, Russian, Serbian, Romanian or whatever - while failing to unite in a single Church so as to proclaim the truth with one voice to the whole world. It is not that we do not believe that our faith is for all men. We do – or most of us, at any rate. The problem is our failure to present a universalist icon of our universal truth…

“Charity begins at home,” goes the English proverb. This can be understood in both a descriptive and a prescriptive sense. On the one hand, charity, or love, as a matter of psycho-social fact begins in the context of one’s family, friends and neighbours; we learn to love at home. And on the other hand, love should begin with those closest to you, genetically and geographically. For if you cannot love those who brought you into the world and gave you everything that you are, whom can you love? Similarly, at the level of the nation, we see that almost everyone involuntarily loves their own people. He who does not love his own people, we feel, is not fully a man.

This is the order of nature. But nature is fallen. And love of one’s country, like the love of women, is often blind. This fallen, blind love of one’s country we call chauvinism, nationalism or phyletism. But there is a true, spiritual love of one’s country, which we call patriotism.

The Russian religious philosopher I.A. Ilyin described the patriotism, the true love of one’s country, as follows: “To love one’s people and believe in her, to believe that she will overcome all historical trials and will arise from collapse purified and sobered – does not mean to close one’s eyes to her weaknesses and imperfections, perhaps even her vices. To accept one’s people as the incarnation of the fullest and highest perfection on earth would be pure vainglory, sick nationalist conceit. The real patriot sees not only the spiritual paths of his people, but also her temptations, weaknesses and imperfections. Spiritual love generally is not given to groundless idealization, but sees soberly and with extreme acuteness. To love one’s people does not mean to flatter her or hide from her her weak sides, but honourably and courageously criticize them and tirelessly struggle with them.”[5]

The Lord Jesus Christ gives us in this, as in everything else, the perfect example. He loved His earthly country more than any Israelite – but in an unfallen way. Like Paul, He was “a Hebrew of the Hebrews”. But, again like Paul, He recognized that it is precisely earthly kinship and love that often makes one blind to the sins of one’s own people – and the virtues of other nations. He both loved His country and exposed its sins, sometimes expressing both the profoundest love and the sharpest condemnation in the same breath: “O Jerusalem, Jerusalem, thou that killest the prophets, and stonest them that are sent unto thee, how often would I have gathered thy children together, even as a hen gathereth her chickens under wings, and ye would not!” (Matthew 23.37).

Again and again the Lord tried to quench the fallen national pride of His compatriots, foreseeing the spiritual and national catastrophe to which it would need. In several parables He prophesied that the Kingdom of heaven would be taken away from the Jews and given to foreigners. The parable of the Good Samaritan could also be called the parable of the Good Foreigner. Of course, the Samaritan signified Christ Himself. But that is just the point: Christ is symbolized in the Samaritan because He might just as well have been a complete foreigner to His people, so little did they appreciate Him. Thus He was rejected and nearly killed by the people of his native Nazareth, to whom He said: “Verily I say unto you, No prophet is accepted by his own country” (Luke 4.24). And he went on to give two examples of prophets who had to flee Israel, but who were believed in by foreigners: Elijah by the widow of Sarepta in Sidon, and Elisha by Naaman the Syrian (vv. 26-27). It is a striking fact that, if we except the case of St. John the Forerunner (“among them that are born of women there hath not rise a greater than John the Baptist” (Matthew 11.11)), Christ reserved His greatest praise for foreigners – even foreigners from among the occupying race. Thus of the Roman centurion whose servant He healed He said: “I have not found so great faith, no, not in Israel” (Matthew 8.10). And then He went on to prophesy that there would be many more like him: “Many shall come from the east and west, and shall sit down with Abraham, and Isaac, and Jacob, in the Kingdom of heaven. But the children of the Kingdom shall be cast out into outer darkness: there shall be weeping and gnashing of teeth” (vv. 11-12).

Israel fell away from God precisely because she placed the nation and its vain glory above God and His true glory. Their heresy consisted, not in the belief that “salvation is of the Jews” (John 4.22), - for the Lord Himself believed that, - but in the belief that salvation was exclusively for the Jews, and that no other nation was worthy to partake of that salvation. However, the religion of the Old Testament, though full of warnings against adopting the false religions of the Gentiles, nevertheless contained the seeds of true universalism. Thus God commanded Abraham to circumcise not only every member of his family, but also “him that is born in the house, or bought with the money of any stranger, which is not of thy seed” (Genesis 17.12). The Canaanite Rahab and the Moabite Ruth were admitted into the faith and nation of the Jews. King David believed that “all the ends of the earth shall remember and shall turn unto the Lord, and all the kindreds of the nation shall worship before Him” (Psalm 21.27). And King Solomon prayed that God would hear the prayer of non-Israelites who prayed in his temple, “that all people of the earth may know Thy name, and fear Thee, as doth Thy people Israel” (II Chronicles 6.33). And so by the time of Christ there was a large Greek-speaking diaspora which was spreading the faith of the Jews throughout the Mediterranean world.[6]

However, the Pharisees, who came to dominate Jewry, were interested only in converts to the cause of Jewish nationalism (cf. Matthew 23.15). It was the Pharisees who incited Christ’s death because He preached a different kind of spiritual and universalist Kingdom that was opposed to their nationalist dreams. And after His death, and the destruction of Jerusalem in 70 AD and the scattering of the surviving Jews throughout the world, the Jews became possessed by an egoistical, chauvinist spirit that was expressed in such a way that, as Rabbi Solomon Goldman put it, "God is absorbed in the nationalism of Israel."[7]

The path of Jewish chauvinism has been followed, alas, by some Gentile Christian nations. Perhaps the first was the Armenians, whose anti-Chalcedonian and anti-Byzantine nationalism made theirs to be the first national church in the negative sense of that phrase – that is, a church that is so identified with the nation as to lose its universalist claims. Again, the Welsh, the remnants of the ancient Romano-British Church, refused to join with the Roman St. Augustine of Canterbury in the conversion of the pagan Anglo-Saxons because of their continuing hatred of the race that had driven them out of Eastern Britain. And so, as prophesied by St. Augustine, they were both defeated in battle and found themselves outside the union of Celtic and Roman Christianity that was achieved at the Synod of Whitby (664). They went into schism, and were regarded as schismatics by the Anglo-Saxon and Irish Churches. As an Irish canon put it, “the Britons [of Wales] are… contrary to all men, separating themselves both from the Roman way of life and the unity of the Church”.[8] The English bishop, St. Aldhelm of Sherborne, described the behaviour of the schismatic Welsh thus: “Glorifying in the private purity of their own way of life, they detest our communion to such a great extent that they disdain equally to celebrate the Divine offices in church with us and to take course of food at table for the sake of charity. Rather,.. they order the vessels and flagons [i.e. those used in common with clergy of the Roman Church] to be purified and purged with grains of sandy gravel, or with the dusky cinders of ash.. Should any of us, I mean Catholics, go to them for the purpose of habitation, they do not deign to admit us to the company of their brotherhood until we have been compelled to spend the space of forty days in penance… As Christ truly said: ‘Woe to you, scribes and Pharisees; because you make clean the outside of the cup and of the dish’.”[9]

As we enter the second millennium of Christian history, we see nationalist passions becoming more widespread in the Orthodox world. Thus as the Armenians, Syrians and Copts separated from the empire, and came under the power of the Arabs, and then the Slavs and Romanians of the Balkan peninsula came under the power of the Turks, the Christian Roman Empire, while not giving up its universalist claims, came more and more to resemble a (rather small) Greek nation-state whose emperors had to struggle for occupancy of the imperial throne with the leaders of other nation-states – Tsar Kalojan of Bulgaria and Tsar Dušan of Serbia. However, the tearing apart of the empire along national lines was prevented, paradoxically, by the Fall of Constantinople in 1453. For the Turkish conquerors imposed their own rule over the whole of what had been the Eastern Roman Empire, including the warring Greeks, Bulgarians and Serbs. Moreover, by treating all the Orthodox Christians of their empire as a single millet, or “nation”, over whom they placed the Ecumenical Patriarchate as “ethnarch”, or civil-cum-ecclesiastical head, they reversed the fissiparous tendencies of the Balkan Orthodox, forcing them into an administrative unity that they had failed to achieve while free.

But it did not last. In 1766 Patriarch Samuel abolished the autonomous status of the Bulgarian Ochrid diocese as well as the Serbian patriarchate of Peč, and sent Greek bishops into the “reconquered” territories who served the liturgy only in Greek for their non-Greek-speaking flocks. Old wounds were reopened, and resentment against the Greeks among the Slavs became so strong that, for example, when the Serbs rebelled against the Turks under Karadjordje, and the Greek klephts offered their support, it was rejected. Again, when the Bulgarians rebelled against the Ecumenical Patriarchate to form their own autocephalous Church with dioceses even in Turkey, they were anathematized by a Council of the patriarchate in 1872 for adhering to the heresy of “phyletism”, i.e. nationalism. Finally, in the decades before the First World War, and especially in the Balkan Wars of 1912-1913, the Orthodox Christians of the Balkans fought against each other with great savagery for control of Macedonia.

In relation to phyletism the Council of 1872 that anathematized the Bulgarians made the following decision: “…We have concluded that when the principle of racial division is juxtaposed with the teaching of the Gospel and the constant practice of the Church, it is not only foreign to it, but also completely opposed, to it.’ ‘We decree the following in the Holy Spirit: 1. We reject and condemn racial division, that is, racial differences, national quarrels and disagreements in the Church of Christ, as being contrary to the teaching of the Gospel and the holy canons of our blessed fathers, on which the holy Church is established and which adorn human society and lead it to Divine piety. 2. In accordance with the holy canons, we proclaim that those who accept such division according to races and who dare to base on it hitherto unheard-of racial assemblies are foreign to the One, Holy, Catholic and Apostolic Church and are real schismatics.”[10]

Fine words! The problem was that the authors of these words were as guilty of phyletism as those whom they condemned! So who, in truth, was the schismatic? [11]

However, this is not the important question for us now. The important question is: to what extent is the present disunity in the ranks of the True Orthodox the result of phyletism? And the answer is probably: not much, because divisions within the Churches are as numerous as those between them. Moreover, the blame for the lack of communion between different national Churches for most of the last century should with more justice be laid at the door of external factors – wars, revolutions, linguistic problems, persecutions – than of phyletism. Nor should we forget that there have been noble, if not very successful attempts to unite the national Churches – notably the Russian Church Abroad and the Greek Old Calendarists in 1969-71. Nevertheless, it would be rash to deny the strong influence of phyletism in some, if not all, True Orthodox jurisdictions. The most important question, therefore, is: how can the True Orthodox overcome the temptation of phyletism and translate words into deeds, their confession of Universal Orthodoxy into its practical manifestation?

[1] Dvorkin, Ocherki po Istorii Vselenskoj Pravoslavnoj Tserkvi, Nizhni-Novgorod, 2006, pp. 79-80.

[2] Claudian, in Michael Grant, The Fall of the Roman Empire, London: Phoenix, 1996, p. 128.

[4] Nikolin, Tserkov’ i Gosudarstvo (Church and State), Moscow, 1997, p. 27.

[5] Ilyin, Put' dukhovnogo obnovlenia (The Path of Spiritual Renovation); quoted by Fr. Victor Potapov in Put' Dukhovnogo Obnovlenia Rossii (The Path of the Spiritual Regeneration of Russia), p. 5 (MS).

[6] According to Paul Johnson, there were about eight million Jews at the time of Christ - 10 per cent of the Roman Empire (A History of the Jews, London: Phoenix, 1987, 1995, p. 171). Dvorkin (op. cit., p. 41) gives a figure of four million in the diaspora, one million in Palestine.

[7] Quoted in Douglas Reed, The Controversy of Zion, Durban, South Africa, 1978, p. 48.

[8] Quoted in A.W. Haddan & W. Stubbs, Councils and Ecclesiastical Documents relating to Great Britain and Ireland, Oxford: Clarendon, 1869, 1964, volume I, p. 122.

[9] Haddan & Stubbs, op. cit., pp. 202-20; translated by Michael Lapidge and Michael Herren, Aldhelm: The Prose Works, Ipswich: Brewer, 1979, p. 158.

The Welsh Church remained in schism until Bishop Elbod of Bangor restored the northern Welsh to unity in 768 (the southerners followed in 777). Iona was brought into line early in the eighth century through the efforts of the holy Abbots Egbert and Adomnan.

[10] Eugene Pavlenko, “The Heresy of Phyletism: History and the Present”, Vertograd-Inform, (English edition), September, 1999. The full report of the special commission can be found in Hildo Boas and Jim Forest, For the Peace from Above: an Orthodox Resource Book, Syndesmos, 1999; in “The Heresy of Racism”, In Communion, Fall, 2000, pp. 16-18.

[11] Konstantin Leontiev, a Grecophile, wrote: “In the ecclesiastical question the Bulgarians and the Greeks were equally cunning and wrong according to conscience. The difference lay in the fact that canonically, formally, in the sense precisely of abstract principles of tradition, the Greeks were more right” (“Khram i Tserkov’” (Temple and Church), in Vostok, Rossia i Slavianstvo (The East, Russia and Slavdom), Moscow, 1996, p. 165). And again: “Both you [Greeks] and the Bulgarians can equally be accused of phyletism, that is, in introducing ethnic interests into Church questions, and in the use of religion as a political weapon; but the difference lies in the fact that Bulgarian phyletism is defensive, while yours is offensive. Their phyletism seeks only to mark out the boundaries of their tribe; yours seeks to cross the boundaries of Hellenism.” (“Panslavism i Greki” (Pan-Slavism and the Greeks), op. cit., p. 46). D.A. Khomiakov wrote: “Is not ‘pride in Orthodoxy’ nothing other than the cultural pride of the ancient Greek? And, of course, the true ‘phyletism’, formulated for the struggle against the Bulgarians, is precisely the characteristic of the Greeks themselves to a much greater extent than the Bulgarians, Serbs, Syrians and others. With them it is only a protest against the basic phyletism of the Greeks. The contemporary Greek considers himself the exclusive bearer of pure Orthodoxy..." (Pravoslavie, Samoderzhavie, Narodnost’ (Orthodoxy, Autocracy and Nationality), Minsk, 1997, p. 19). N.N. Glubokovsky wrote: "Greek nationalism historically merged with Orthodoxy and protected it by its own self-preservation, while it in its turn found a spiritual basis for its own distinctiveness. Orthodoxy and Hellenism were united in a close mutuality, which is why the first began to be qualified by the second. And Christian Hellenism realized and developed this union precisely in a nationalist spirit. The religious aspect was a factor in national strivings and was subjected to it, and it was not only the Phanariots [the inhabitants of Greek Constantinople] who made it serve pan-hellenic dreams. These dreams were entwined into the religious, Orthodox element and gave it its colouring, enduing the Byzantine patriarch with the status and rights of "ethnarch" for all the Christian peoples of the East, and revering him as the living and animated image of Christ (Matthew Blastaris, in his 14th century Syntagma, 8). As a result, the whole superiority of the spiritual-Christian element belonged to Hellenism, and could be apprehended by others only through Hellenism. In this respect the enlightened Grigorios Byzantios (or Byzantijsky, born in Constantinople, metropolitan of Chios from 1860, of Heraklion in 1888) categorically declared that 'the mission of Hellenism is divine and universal'. From this source come the age-old and unceasing claims of Hellenism to exclusive leadership in Orthodoxy, as its possessor and distributor. According to the words of the first reply (in May, 1576) to the Tubingen theologians of the Constantinopolitan patriarch Jeremiah II (+1595), who spoke in the capacity of a 'successor of Christ' (introduction), the Greek 'holy Church of God is the mother of the Churches, and, by the grace of God, she holds the first place in knowledge. She boasts without reproach in the purity of her apostolic and patristic decrees, and, while being new, is old in Orthodoxy, and is placed at the head', which is why 'every Christian church must celebrate the Liturgy exactly as she [the Greco-Constantinopolitan Church] does (chapter 13). Constantinople always displayed tendencies towards Church absolutism in Orthodoxy and was by no means well-disposed towards the development of autonomous national Churches, having difficulty in recognising them even in their hierarchical equality. Byzantine-Constantinopolitan Hellenism has done nothing to strengthen national Christian distinctiveness in the Eastern patriarchates and has defended its own governmental-hierarchical hegemony by all means, fighting against the national independence of Damascus (Antioch) and Jerusalem. At the end of the 16th century Constantinople by no means fully accepted the independence of the Russian Church and was not completely reconciled to Greek autocephaly (from the middle of the 19th century), while in relation to the Bulgarian Church they extended their nationalist intolerance to the extent of an ecclesiastical schism, declaring her (in 1872) in all her parts to be 'in schism'. It is a matter of great wonder that the champions of extreme nationalism in the ecclesiastical sphere should then (in 1872) have recognized national-ecclesiastical strivings to be impermissible in others and even labelled them 'phyletism', a new-fangled heresy." ("Pravoslavie po ego sushchestvu" (Orthodoxy in its essence), in Tserkov' i Vremia (The Church and Time), 1991, pp. 5-6).

One fact should be recognized immediately: that it is neither possible nor desirable to turn the clock back to the time when the Church, after the falling away of the Judeo-Christians in the second century, was a community without national and historical traditions in the ordinary sense. It is not possible, because the Local Churches of Greece, Russia, Romania, Serbia, etc. are not going to disappear. And it is not desirable because it would be a catastrophe if they did disappear; for the national and historical traditions of these Local Churches are a priceless treasure which should be preserved at all cost, both for the sake of new generations born on the territories of these Local Churches who would most naturally become Christians by absorbing the local national tradition of Orthodoxy, and for the sake of converts from non-Orthodox lands. Moreover, experience has shown that those converts and their supporters among the “cradle Orthodox” who believe in escaping the phyletism of the old national Churches by creating new ones, such as the Orthodox Church of America, have in general been found prone to fall into heresy, especially ecumenism. And this is not surprising; for the Orthodox Church grows and develops in time, not through revolution, but through evolution, not through casting aside the experience and structures of earlier generations, but through accepting and renewing them.

At the same time, it is precisely on the mission-field, in such places as North America or Western Europe or Central Africa, that the dividedness of True Orthodoxy (as of World Orthodoxy) into a number of jurisdictions produces the most bitter fruits. “Cradle Orthodox”, who in general are not tempted to join any other faith than Orthodoxy, simply put up with the divisions in their homeland (although their children might not): potential converts in the mission-field are more likely to abandon Orthodoxy altogether. Somehow a way must be found of preserving both rootedness in the old national traditions and an unhindered entry for converts into the One, Holy, Catholic and Apostolic Church…

In this connection it will be worth briefly examining the experience of the Russian Church Outside Russia (ROCOR). Not planned by men, but brought into being through the Providence of God as a result of the Russian revolution and the huge emigration it created, ROCOR represented a new phenomenon in Church history: a truly global jurisdiction having its headquarters in the mission-field, and yet rooted firmly in the traditions of one national Church. Wherever the Russian émigrés went, – and they went to almost every corner of the globe, - they built churches that reflected with great faithfulness the traditions of their Russian homeland. And yet, since their homeland had fallen into the hands of the God-hating atheists, who had in turn enslaved the officially hierarchy of the Russian Church, the émigrés were forced to become administratively independent.

In this they probably reflected the situation of the Apostles more closely than any ecclesiastical group since the Apostolic era. For the Apostles, too, were rooted in the traditions of a national Church, that of the Jews. And they, too, were both expelled from the homeland by persecution and found themselves compelled, both by their own lofty (i.e. super-territorial) status as Apostles and by the apostasy of their fellow-countrymen, to separate themselves completely from them and devote themselves exclusively to the Gentile mission-field. Moreover, in such a figure as the ROCOR Archbishop John (Maximovich) of Shanghai, Western Europe and San Francisco we see a truly apostolic – as well as thoroughly Russian - man who preached to people of all nations and faiths, and saw in his apostolic work, not an accidental by-product of his forced exile from Russia, but the very purpose of that exile. For, as he wrote: “God allowed the Russian revolution to take place in order that the Russian Church might become purged and purified, and that the Orthodox Faith might be disseminated across the whole world.”

No less instructive is the fall of ROCOR. It would be correct, but superficial, to call this a fall into the heresy of ecumenism - ROCOR is now part of the Moscow Patriarchate, which is part of the World Council of Churches. A deeper analysis, however, would conclude that ROCOR fell into ecumenism because of its almost simultaneous fall into phyletism.

Commentators have noted that, after the death of St. John Maximovich in 1966, and especially after the Third All-Diaspora Council in Jordanville in 1974, the ROCOR hierarchs began to be concerned more with the preservation of “Russianness (russkost’)” than with the confession of the True Faith against the heresies of sergianism and ecumenism. Still less was missionary work among non-Russians a priority for most of them, although St. Philaret of New York, who became first-hierarch in 1964, managed to keep the door open both for converts and for “cradle Orthodox” of other races who were fleeing ecumenism until his death in 1985. True, ecumenism was anathematized in 1983; but the true consequences of the anathema were denied, because these included a continuation and deepening of the break with the apostate “Mother Church” of the Moscow Patriarchate in the homeland – and union with the Russians in the homeland, whether they were truly Orthodox or not, was more important for many in ROCOR than union with the True Orthodox of other races… With the fall of the Soviet Union in 1989-91, and the return of ROCOR to Russia, the crisis deepened. It was not that so much that a return was wrong in principle – the Apostles would undoubtedly have returned to their homeland if they had been able to – but to convert them, not submit to them. However, weakened by sentimental phyletism, the Russian “apostles” did not have the heart consistently to tell their countrymen the harsh truth they needed to hear, and ended up by joining them in their apostasy in 2007.

This tragedy is a clear historical illustration of the truth first propounded by Konstantin Leontiev in the nineteenth century, that liberalism or cosmopolitanism (ecumenism) and nationalism (phyletism) are two sides of the same coin. Nationalism, he argued, is closely related to liberalism, which is simply the political version of ecumenism. Both nationalism and liberalism are rooted in the French revolution – liberalism in its early, Masonic phase (1789-91), and nationalism in its later, Napoleonic phase, when the idea enshrined in the Declaration of Human Rights that the nation is the source of all authority was translated into the idea of France as the nation par excellence. Both liberalism and nationalism insist on the essential equality of men (in the case of liberalism) or nations (in the case of nationalism); both erase individual differences, undermining individuality in the name of individualism, hierarchy in the name of egalitarianism. But this levelling down is only the flip side of a creeping up, as each nation strives to keep up with the others, fearing that while all nations are theoretically equal some are in fact more equal than others… According to Leontiev, the nations’ striving to be independent of each other was based precisely on their desire to be like every other nation: “Having become politically liberated, they are very glad, whether in everyday life or in ideas, to be like everyone else... So much for the national development, which makes them all similar to contemporary Europeans, which spreads… petty rationalism, egalitarianism, religious indifference, European bourgeois uniformity in tastes and manners: machines, pantaloons, frock-coats, top hats and demagogy!” [1]

As Metropolitan Anastasy (Gribanovsky), second first-hierarch of ROCOR, said: “The nation, this collective organism, is just as inclined to deify itself as the individual man. The madness of pride grows in this case in the same progression, as every passion becomes inflamed in society, being refracted in thousands and millions of souls.”[2] Thus there is a similarity in motivation in all three of the great evils: individualism, nationalism and ecumenism. The origin of all of them is prideful self-assertion: “I am as good as you”, or “my nation is as good as your nation”, or “my religion is as good as your religion”. When self-assertion fails to achieve its aim, it is followed by a (temporary) compromise which preserves everyone’s pride intact: “We are equally good”, “our nations are equally good”, and “our religions are equally good”…

So everyone is happy, and the only thing lost is – the truth. We believe, however, that there is a real difference between individuals and nations – not by nature, but because each individual or nation uses or abuses his or its freewill in relation to the truth. As for the truth itself, that is one and immutable, and the religion that expresses it is intrinsically and forever superior to all others…

So ROCOR, the first experiment in truly global True Orthodoxy, failed. But did it have to fail? And does not its at any rate temporary success in preserving True Orthodoxy as a global missionary religion free from the extremes both of ecumenism and of phyletism indicate the need for another experiment on similar lines?

In order to answer this question we need to look briefly at other historical experiments in ecclesiastical globalism. One, the most famous, is that of the Roman papacy. A second is that of the Ecumenical Patriarchate. A third is the American Church before the revolution.

We have to admit that for many centuries, - essentially until the Second Vatican Council in the early 1960s, when traditional Roman Catholicism, as many Roman Catholics ruefully admitted, surrendered to the New World Order, - the papacy was able to maintain its status as a truly global religion without falling into either of the twin evils of ecumenism and phyletism. But it was able to do that, while retaining its administrative unity, only by falling into a still deeper heresy that is truly satanic in its pride: the heresy of papal infallibility.

There are two aspects, or stages, to this heresy. The first is the idea that Rome is the ultimate court of appeal in ecclesiastical disputes, so that the Pope is in fact the single head of the Church on earth, having jurisdiction over all the Local Churches. We find this idea as early as the fifth century, in the writings of Pope St. Leo the Great, for whom the universality and one-man-rule of the Roman Empire naturally required a parallel universality and one-man-rule in the Orthodox Church – that is, the Church of the Roman Empire – that is, the Church of Rome. Although in error in this, St. Leo was too tactful, too Orthodox in other ways, and too genuinely concerned for the welfare of the Church to put his ideas into practice, or to lead them to their logical conclusion – infallibility.[3] It was a later Pope, Gregory the Great, who pointed out that if there is in essence only one jurisdiction in the Orthodox Church headed by an Ecumenical Pope or Patriarch, then if that Pope or Patriarch falls, the whole of the Church falls with him. So either the Church can fall away, which is contrary to the Saviour’s promise that it will prevail over the gates of hell until the end of time, or the head of the Church must be endowed with infallibility. But this was denied by St. Gregory.

However, later Popes – notably Nicholas I and Gregory VII - embraced this second aspect or stage of the heresy, and thereby fell away from the unity of the One, Holy, Catholic and Apostolic Church. Moreover, Gregory VII adopted what we may call the third and final stage of the papist heresy by proclaiming himself head both of the Church and of the State. And this, too, is a logical consequence of the original error. For “symphony” between Church and State, Roman Pope and Roman Emperor, is fine as long as it last, but what is to be done if the empire falls or the emperor ceases to be Orthodox? The only answer, according to the heretical popes, if their global mission was to be assured, was for the Pope to assume authority over the Church as well as the State, proclaiming himself, in effect, the absolute ruler of all things on earth…

The Ecumenical Patriarchate of Constantinople is unlikely to fall into the papist heresy in this extreme form, if only because, for the last 45 years, she has acknowledged the heretical papacy as her elder sister and the first of the Churches of Christ throughout the world. So the most that the Ecumenical Patriarch can hope for is to be a highly honoured deputy to the supreme ruler.[4] However, the Ecumenical Patriarchate’s globalism is significant in two ways.

First, he is quite clearly attempting to subdue all the Orthodox Churches to his sole rule. This trend became clear in July, 1993, when Patriarch Bartholomew convened a “great and super-perfect (pantelhV) Synod” to judge Patriarch Diodorus of Jerusalem and certain of his collaborators for their supposed interference in the Australian Archdiocese of the Ecumenical Patriarchate and certain other questions. It was assumed, completely contrary to the canons, that Jerusalem was “interfering” in Australia on the grounds that the Ecumenical Patriarchate had sole jurisdiction in all lands not directly within the boundaries of any other patriarchate, and therefore in Australia also, in spite of the fact that the Jerusalem Patriarchate had had a mission in Australia since 1892, and the Ecumenical Patriarchate – only since 1924.

The clear implication of this action is that only the Ecumenical Patriarchate has jurisdiction in Australia, Western Europe, North and South America, Asia and Antarctica. This is not quite the whole oikoumene – but not far off it! Moreover, if we remember that Bartholomew is also contesting the Russian Church’s jurisdiction in the Ukraine and Estonia, and that he has divided the Russian diocese in London, it will become clear that even the territories of the other established patriarchates are not safe from his rapacity!

Since Jerusalem’s capitulation to Bartholomew at the “super-perfect” Synod, the Eastern patriarchates are effectively in his pocket. As A.D. Delimbasis writes, Bartholomew is “trying to put Jerusalem [under] Antioch, Antioch under Alexandria, Alexandria under Constantinople and Constantinople under the heresiarch Pope…”[5] As for the territories of Russia, Romania, Bulgaria and Serbia, they were they all under the jurisdiction of Constantinople at one time or another in the past, so why, he could argue (but does not feel powerful enough to say yet), should they not be so now?

But the most original aspect of Bartholomew’s globalist ecclesiology is his concept of the supposedly “symphonic” relationship between the Church that is built on the Rock, which is Christ and the world that is built on sand, which “lieth in evil”. The Emperor Justinian understood “symphony” as existing between the Orthodox Church and the Orthodox Empire, and the Popes followed him in this: they did not pretend that there could be any “symphony” between the Church and the world in any other form. But in a lecture given at the London School of Economics in 2005 Patriarch Bartholomew introduced a new, unheard-of understanding of Justinian’s famous concept in the context of a comparison between two models of Church-State relations in contemporary Europe.

According to Marcus Plested, the patriarch argued that “either model… is perfectly acceptable from a religious perspective. What is more important is that governments and faith communities should work together in the common cause of toleration, respect and mutual understanding. We need, in other words, to find a model of positive co-operation and not mere separation or indeed exclusive patronage of a particular religious tradition.

“He called this new model one of ‘symphonia’ – working together in unison. Symphonia is an old notion deriving from the Byzantine model of harmony between Church and empire – both instituted by God to provide, respectively, for the spiritual and temporal needs of the people.

“The Patriarch has given this ancient notion a new interpretation, turning it into a startlingly prophetic call for a re-imagining of the relation between religion and politics free from the tired dichotomies of the 19^th and 20^th centuries.

“Recent world events, from September 11, 2001, and July 7 this year, to the riots on the streets of Paris, have reminded us that religion is not simply going to disappear as a major social and political issue. It remains a deep-seated force. The great virtue of the Patriarch’s lecture was to provide a vision for the channelling of all this religious energy to the service of the greater social good, for the welfare of those of all faiths and those of none.”[6]

So what is the State with which Bartholomew, as Ecumenical Patriarch of the East in subjection to the Ecumenical Pope of the West, wishes to be in symphony? There is no State in the ordinary sense of the word that could be the partner to such a Global Patriarch. It could only be a Global State, or World Government – the government of that “international community” of western nations that likes to speak as if it were the whole world. However, this World Government or “New World Order” is not wedded to any particular faith, unless that faith is the purely secular one of democracy and human rights. Hence the need for the patriarch to emphasise in his lecture (according to the newspaper report) that his symphonic model does not involve the “exclusive patronage of a particular religious tradition”, but is aimed at “the welfare of those of all faiths and those of none”.

But what concord or symphony can there be between Orthodoxy and heresy, between faith and unbelief, between the Church and the world?

In his Novella 131 the Emperor Justinian decreed: “The Church canons have the same force in the State as the State laws: what is permitted or forbidden by the former is permitted or forbidden by the latter. Therefore crimes against the former cannot be tolerated in the State according to State legislation.” This is true symphony: the State recognises that it is pursuing the same aim as the Church, and therefore legislates in all things in accordance with the legislation of the Church. For, as Fr. Alexis Nikolin writes, “in their single service to the work of God both the Church and the State constitute as it were one whole, one organism – ‘unconfused’, but also ‘undivided’. In this lay the fundamental difference between Orthodox ‘symphony’ and Latin ‘papocaesarism’ and Protestant ‘caesaropapism’…”[7] Bartholomew, however, is both a Latin papocaesarist through his submission to the Pope and a Protestant caesaropapist through his submission to the Protestant-dominated New World Order.

Perhaps he is something even worse… In Russia, the main accusation against the founder of the present-day Moscow Patriarchate, Metropolitan Sergius, was that he proclaimed the joys and sorrows of the God-fighting Communist State to be the joys and sorrows of the Church. In other words, he identified the interests of the Orthodox Church with those of the Communists. His successors even called Stalin “the new Constantine”… This heresy has been called “Sergianism”, and has been anathematised by the True Orthodox Church of Russia. Has not Patriarch Bartholomew become a sergianist in that, under the guise of the Orthodox doctrine of the symphony of powers, he has in fact identified the interests of the Church with the interests of the antichristian world, thereby bringing closer the rule of the Antichrist himself, for whom “symphony” will undoubtedly mean “identity” under his sole rule?

Let us now turn to our third historical example, that of the American Church just before the revolution of 1917… The Orthodox Church in North America was composed of a number of dioceses each with a bishop representing a single national Orthodox tradition – Russian, Greek, Syrian, etc. However, these dioceses were not only in full communion with each other (unlike the different dioceses of True Orthodoxy in North America today), but also recognized the head of one of the dioceses – Archbishop Tikhon (Bellavin), the future Russian patriarch and hieromartyr – to be their head (which is not the case in the American dioceses of World Orthodoxy today). In this way the whole group of dioceses across the whole vast expanse of North America presented the image of a single metropolitan area, in which the spirit, if not the exact letter of the holy canons on church administration was preserved, and in which neither the possibility of vigorous missionary activity to the “native Americans”, nor the links of the émigrés to their native lands and traditions, was lost. Unfortunately, this very promising experiment was destroyed as a result of the Russian revolution, and the conflicting political and national demands this produced. It was replaced, on the one hand by a break-down in the unity of the American Church into independent national jurisdictions, and on the other by half-baked and premature attempts at an American Autocephalous Church having no dependence on any “old” national Church in Europe, in the form of the OCA and HOCNA.

Of course, the American example was not truly global. However, it could be the pattern for a truly global solution if replicated elsewhere. Thus we could see a whole series of inter-locking metropolias on the American model, each with a first hierarch belonging to one or another national Church (for example: Russian in North America, Serbian in Western Europe, Greek in Central Africa). Eventually some of these might become new, truly autocephalous patriarchates. And globalism might be turned to the advantage of the Orthodox: in a world united as never before by a single culture and great ease of communication, the structure of the Church might come to resemble again the collegial net of metropolias (or patriarchates) that St. Cyprian of Carthage spoke about in The Unity of the Church.

Everything depends on two factors, one internal and the other external. The internal factor is the real, and not merely formal freedom of the True Orthodox from the equal and opposite heresies of ecumenism and phyletism, their real, and not merely formal faith that there is only “one Lord, one Faith, on Baptism” (Ephesians 4.4), and that all men, of all races, can enter this unity. If they are free from these heresies, both of which in their different ways destroy the possibility of real missionary work, then they will have a true thirst for the conversion of the heterodox, and will work together for the creation of structures that support and facilitate the missionary drive.

The external factor is the political situation. History shows that the best conditions, both for the unity of existing Orthodox Christians of different races, and for the spread of Orthodox Christianity to other races, are provided by the Orthodox multi-national empires, such as Byzantium and Russia. Although the increasing power of the antichristian New World Order does not bode well for the resurrection of the Orthodox Empire in the short term, we must not write off the possibility of such a resurrection in the longer term, especially when several prophecies assert that it will happen. With God all things are possible, and God can make even the remotest possibility reality if He sees that there are men willing to work together with Him to make it reality. And so here, as always, the external depends on the internal… After all, while the terrible Diocletian persecution of the years 305 to 308 was reaching its climax, in a remote province of the Roman Empire the Roman legions were raising St. Constantine onto their shields. And who is to say that the Church today, having survived a persecution far longer and still more cruel than that of Diocletian, may not be on the verge of a new Constantinian era, when the prophecy of the Lord Jesus Christ, the Saviour of the Church, will be fulfilled: “This Gospel of the Kingdom will be preached to all the world, and then the end will come…” (Matthew 24.14).

[1] Leontiev, “Plody natsional’nykh dvizhenij” (The Fruits of the National Movements, op. cit., p. 560).

[2] Gribanovsky, Besedy s sobstvennym serdtsem (Conversations with my own heart), Jordanville, 1998, p. 33.

[3] However, we should not forget his harsh treatment of St. Hilary, Archbishop of Arles, who disputed his ideas in the West and was thrown into prison for his protest, nor the instructions that he gave to his legates at the Fourth Ecumenical Council: that they should preside over the Council, and present St. Leo’s Tome at the beginning as the absolute truth which could not be disputed or even discussed. Moreover, the legates declared to the Council that the Pope had jurisdiction “over all the Churches”. The Eastern bishops decided to ignore all this...

[4] Or perhaps he can follow the example of Patriarch John the Cappadocian in 518, who, after signing an extraordinarily papist libellus of Pope Hormisdas, added the phrase: “I proclaim that the see of the Apostle Peter [Rome] and the see of this imperial city [Constantinople] are one” (Dvorkin, op. cit., p. 399). In that way he could become co-ruler of the universe!

[5] Delimbasis, Rebuttal of an Anticanonical “Verdict”, Athens, 1993, p. 21.

До настоящего времени факты, связанные с переломными моментами Воткинска, полностью не изучены. Но когда настоящее сделается достоянием истории без советского грима, наверное, только тогда обнаружатся истинные пружины сложного политического механизма, и многое, являющееся непонятным, станет ясным и очевидным. Пока же приходиться довольствоваться немногим и, по отдельным событиям, восстанавливать общую картину хронологии антибольшевистского вооруженного сопротивления в Воткинске. Тема эта очень сложна, многогранна, а изучение ее предполагает привлечение большого объема самых разнообразных исторических источников.

Поэтому ограничиться традиционным комплексом архивных документов, отражающим политические требования повстанцев, их социальный состав, тактику действий и сделать на основании анализа только этих данных логически завершенные выводы не удастся, но приблизиться к истине все-таки можно.

Для исторических исследований времен «развитого социализма» эта тема была заидеологизированна, с характерным отсутствием должного анализа идейно-политических платформ противников Советской власти. В то же время исследователи продолжали, хотя и в суженном объеме, но использовать архивные источники и мемуары участников Гражданской войны, выраженных в различных газетных статейках, приуроченных, как правило, к очередной годовщине Революции или Советской армии.

Подводя общий итог историографии рассматриваемой проблемы, необходимо отметить, что советские историки и современные авторы внесли большой вклад в исследование событий мятежа. Был определен круг основных вопросов, нуждающихся в разработке, собран и обобщен ценный конкретно-исторический материал, подвергнуты изучению многие аспекты этой проблемы. Вместе с тем, некоторые важные сюжеты лишь определены в общих чертах, другие же остались вне изучения.

Исследования по Ижевско-Воткинскому восстанию начаты, но завершенными их назвать нельзя. Большой ряд работ содержит выводы, которые не имеют достаточного обоснования. Произведения многих авторов об этих событиях иногда далеко выходят из границ не только современной, но и средневековой истории.

Так, впечатляющую картину убийств воткинцев - воткинцами воссоздал в статье «Кровавая мгла над Ижевском» В. Фролов: «Самый изощренный способ уничтожения людей придумали воткинские белогвардейцы, которые превратили баржи в орудие по массовому уничтожению людей. Их планировалось затопить вместе с заключенными. Ввиду нехватки патронов людей закалывали штыками, или раскалывали черепа деревянными колотушками. Таким образом, только в Воткинске было убито более тысячи человек». Изощренность убийств воткинцев, описанных в книге Удмуртского отделения КПРФ «Защищая Отечество» 2008г., затмят, наверное, ужасы нацистов Германии. «После команды с диким ревом белые бросились на беззащитные жертвы. Рубили шашками, кололи штыками, ножами. Многих рабочих живыми забрасывали в ямы…». Продолжать можно долго.

Но человеческое воображение, как известно из народных легенд, всегда населяло народы разных стран. Что касается достоверности этих преданий, нужно сказать, что авторы явно строят свои умозаключения лишь на отдельных и ничем неподтвержденных примерах. Представляя читателю полную трактовку событий, литературные художники тем самым, сознательно или по недомыслию, платно или бесплатно, но забывают основные цели и задачи восставших.

Ленин, развивая марксистскую стратегию и тактику, действительно разработал и применил 7-го ноября, положение о вооруженном восстании и сформулировал пять главных правил, вошедших в 24-й том 4-го его издания.

1. Никогда не играть с восстанием, а, начиная его, знать твердо, что надо идти до конца.

2. Необходимо собрать большой перевес сил в решающем месте, в решающий момент, ибо неприятель, обладающий лучшей подготовкой и организацией, уничтожит повстанцев.

3. Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно, переходить в наступление. Оборона есть смерть.

4. Надо стремиться захватить врасплох неприятеля, уловить момент, пока его войска разбросаны.

5. Надо добиваться ежедневно, хоть маленьких успехов и поддерживать во что бы, то ни стало моральный перевес.

Смелость, смелость и еще раз смелость – вот решающий залог успешного вооруженного восстания, подчеркивал человек, ставший диктатором в стране. Понятно, что воткинцы о статье Владимира Ильича «Советы постороннего» не слышали и его «Апрельских тезисов» не читали.

Рассматривая особенности формирования и развития политических и военных структур, уже сейчас требуется высказать несколько добавлений к событиям этого ужасного времени, когда была размыта грань между добром и злом, Христом и антихристом.

Маленький глухой и неизвестный никому городок далекого Прикамья в августе 1918г. стал в центре внимания не только России, но и Европы под магическим словом «Народное восстание». Это восстание в короткий срок выльется в мощное национальное движение и примет организованные формы, упоминаемое в некоторых белоэмигрантских источниках как «Ижевско - Воткинское движение».

Здесь не было организованного государственного аппарата, не было регулярной армии с орудиями и снарядами. Были фронты, которые обложили небольшой островок свободы, но они не были удалены на сотни километров от тыла, которого у воткинцев также не было. Все знали, что на весы была поставлена не только собственная жизнь, но и жизнь родных и близких людей. Идеология борьбы воткинцев и сегодня остается одной из ярких и по-прежнему дискуссионных страниц истории ХХ столетия. Именно они, по мнению зарубежных, советских и современных историков, долгое время считались самым последовательным и бескомпромиссным бастионом антикоммунистической идеологии. Их ценил Верховный Правитель России и духовенство Белой Сибири, исходя из двух начал: Веры и Государственности.

Поэтому изучение предпосылок восстания потребовало изучения материалов, характеризующих социально-экономическое развитие Воткинска и отличие его от Ижевска.

Иван Солоневич в своей работе «Диктатура слоя», с точки зрения наивного реализма, разделял русскую рабочую массу на две очень неясно очерченные категории: пролетариат и не пролетариат. «Пролетариат это тот, кто «не имеет родины» и ничего, «кроме цепей». Кто собирается «завоевывать мир» и треплется по митингам и забастовкам. Не пролетариат - это те, кто имеет родину, кто никакими цепями не обременен, никаких новых миров завоевывать не собирается и ни в какие революции не лезет. Уральский рабочий вырос веками. Здесь деревня называется «заводом». Здесь «завод» включает в себя и деревню: каждая рабочая семья имеет свою избу и свою корову - а то и пять, имеет свой участок земли. Уральский рабочий любит и знает свой завод, любит и знает свое ремесло. Он живет (точнее жил до большевиков) привольно и очень сытно, и статистика заработной платы не имеет никакого отношения к его жизненному уровню».

В дореволюционной жизни Воткинска всегда доминировали коренные рабочие (сельские обыватели) – собственники, имеющие движимое и недвижимое имущество. С времени царствования Николая I у каждого из них были свои усадебные, выгонные земли и лесные участки, сенокосы. Средняя величина земельного надела составляла от 3,8 до 6,38 десятин на двор. К 1916г. каждое третье рабочее хозяйство имело коров. Основная масса рабочих жила в деревянных двух и одноэтажных домах. Рабочая «аристократия» жила в капитальных кирпичных домах. Семья, даже со средним достатком имела 6-7 детей, при этом жены не работали, занимаясь домашним хозяйством. Работники завода уходили на пенсию в 56 лет. При всем этом, Воткинский рабочий всегда вел трезвый, здоровый образ жизни и не был консервативен.

Согласно «Всеобщего русского календаря 1916г.» в поселке Воткинский завод проживало 22 тысячи человек, в Ижевске-38 тысяч. На 1918г. в 30-ти тысячном поселке (1. 03. 1918г.-город) имелось: 14 начальных школ, в т.ч. две татарских с 2000 учениками, более 60 учителей; городское (окружное) училище, равное 8 классам; женская гимназия, имевшая 7 классов основных и 8-й класс педагогический; мужская гимназия; механико-техническое училище, сделавшее шесть выпусков дипломированных техников – механиков. Заводские: больница, госпиталь, аптека, частная аптека.

Одна из трех первых библиотек Урала была основана в Воткинске П.Г. Соболевским в 1823г. В ней имелось более 30 тысяч томов, в основном технической, литературы. В сентябре 1912г. была открыта Земская общедоступная библиотека, в фондах которой находилось более 20 тысяч книг, выписывались шесть газет и два журнала. Только промышленник В.П. Котков подарил библиотеке около 2-х тысяч книг из своей личной библиотеки. С 1905г. стала поступать социал-демократическая газета «Труд». В 1902г. была попытка организовать свою типографию. Имелся собор, вмещающий до 5-и тыс. прихожан, четыре церкви, мечеть, монастырь, часовня и староверческий скит. На заводе числилось 7770 рабочих и около 900 человек инженерно-технического состава.

Интересные сравнения развития заводов-близнецов, построенных почти одновременно и с одинаковым производственным профилем, приводил в дневниках воткинский краевед И.А. Добровольский.

Ижевский завод, после 50 лет работы стал оружейным, Воткинский — заводом широкого профиля. Изготовление им речных судов, паровозов, с/хозяйственных машин, якорей и др., участие в выставках, ярмарках, как в России, так и за рубежом, обеспечили заводу не только хорошую рекламу, но и широкие связи. Образование и широкий кругозор, обусловленный тесными связями с внешним миром в предреволюционный период, придали Воткинску привлекательные черты развитого и культурного центра, образовавшегося в глубокой русской провинции. Можно с уверенностью сказать, что к 1918г., в культурной, социальной и общественной жизни Воткинск был на уровень выше Ижевска, половина жителей которого составляла из «пришлого элемента» времен Великой войны и февральской революции. «Ижёвщина – понажёвщина» - была поговорка у воткинцев.

Ижевск выпускал исключительно стрелковое оружие и в небольшом количестве — легированные стали, которые шли для нужд армии. Это обстоятельство наложило свой отпечаток на развитие общественной жизни. Связи с внешним миром были узкими, завод имел дела в основном только по линии органов военного министерства России. Офицерство всех рангов представляло собой наибольшую часть заводских начальников. В течение многих лет так наз. «Офицерское собрание», т.е. офицерский клуб, было самым деятельным и богатым органом в городе. Офицерство, как известно, было наиболее консервативной прослойкой российской общественности и среди него было много монархистов и противников либерализма и демократии. Разумеется, что в этих условиях прогрессивное развитие общества в Ижевске проходило гораздо медленнее и труднее, чем в Воткинске. Отсюда следовала более быстрая поляризация общества в Ижевске, чем в Воткинске, где большевики, в основном, не были известны до 1918г. В Ижевске же устойчивая большевистская организация, как альтернатива консерваторам, появилась в 1912г.

Говоря о культурной жизни старого Воткинска, прежде всего, следует рассказать о двух клубах, игравших большую роль в жизни населения. Один назывался Благородным собранием, другой — Общественным собранием. Благородное собрание, по сути, было клубом заводской и городской интеллигенции и не соответствовало своему несколько пышному названию. Как известно, в Воткинске и округе почти не было дворян, и клуб имел вполне либеральный и демократический характер. Основание клуба многие связывали с именем горного начальника И.П. Чайковского, отца будущего композитора.

Клуб, стоявший рядом с домом горного начальника, объединял, в основном, заводских служащих - от горного начальника до чертежников, служащих конторы и представителей заводской интеллигенции. Членами клуба были и заводские мастера, промышленники, купцы, священнослужители. Клуб представлял собой оригинальный зал на 200 мест со сценой, библиотека с читальным залом, комнаты для репетиций и кружковой работы.

Общественное собрание было клубом, объединявшим, в основном, молодых рабочих заводских цехов, мелких служащих, как тогда именовали служащих мелких рангов — конторщиков, табельщиков, приказчиков. Основной контингент клуба - рабочие механического, модельного, паровозного, судосборочного цехов, эл/станции. В этих подразделениях завода трудились наиболее развитые, начитанные и работа в этих цехах была наиболее интеллектуальной, в отличие от более тяжелой работы, как, например, в литейном, прокатном или в котельном цехах завода. Двухэтажное помещение клуба размещалось в начале плотины. В доме была библиотека, и на первом этаже — чайная Общества трезвости, весьма популярная среди всех рабочих и очень хорошо обставленная.

Характерной особенностью обоих клубов была их тесная взаимосвязь в кружковой работе. Концерты и спектакли нередко устраивались с участием обоих клубов. Учителям клубы были обязаны хорошо поставленной лекционной работой. В основном это были лекции по истории, литературе, поэзии. Очень популярными были музыкальные вечера, где лекции сопровождались музыкальными и вокальными отрывками. В почете были классики русской литературы – Чехов, Пушкин, Островский.

В воскресные и праздничные дни в клубах устраивались любительские спектакли и костюмированные вечера-маскарады. Особенно эти работы активизировались в праздники Рождества и Пасхи, которые отмечались неделю. В эти дни спектакли и концерты повторялись дважды — днем и вечером. Во время детских каникул также устраивалась особая программа с елками, играми, Дедом Морозом и т.п.

Какой-то политической деятельностью клубы не занимались, за исключением 1905г., когда проводились лекции о Государственной думе, ее целях и задачах. Цензура за деятельностью клубов, особенно Общественного собрания, была тщательной, но каких-либо особенных трений с полицией не было. Здесь нужно отметить, что полицейских в городе-заводе было 11 человек, не включая начальство.

Из спортивной жизни обоих клубов необходимо рассказать об увлечении многих гребным и парусным спортом. Душой этого дела были работающие на заводе бывшие моряки и конструктор яхт барон Шталь. Было 5 или 6 классных яхт, несколько парусно-гребных шлюпок, байдарки и каноэ. Имелось две водные станции, одна на пруду, другая на Каме, в Галево. Ближе к 1917г. появились любители водомоторного спорта. Зачинщиком его был заведующий судового чертежного бюро З.В. Сумароков и старший мастер паровозного цеха Ф.И. Миронов. Было построено несколько моторных лодок. Это увлечение считалось весьма серьезным. Применялись малые нефтяные двигатели типа «Балиндер» и миниатюрные паросиловые установки для лодок.

Именно клубы и библиотеки считались основными культурными очагами старого Воткинска. Театра не было, его заменяли клубные любительские сцены. В 1910г. открылся первый кинотеатр «Фурор». До революции практически большая часть населения была номинально религиозна: посещала церкви, соблюдала церковные обычаи, праздники, посты. Благовещенский соборный хор состоял из 20 человек штатных певчих, но главная его часть были любители и в хоре не было недостатка в вокалистах. Организация хора и управление им были на высоком уровне. Много лет регентом хора работал известный русскому церковному обществу В.С. Овчинников. Хор пользовался большой известностью не только в городах Вятской губернии, но и в Екатеринбурге, Перми, Уфе. Наиболее впечатляющими были выступления соборного хора в большие христианские праздники, особенно пасхальные, когда в течение целой недели в соборе перед народом развертывалась прекрасная легенда о сыне Бога Христе, который пришел на землю, чтобы научить людей жить в любви и мире, и о том, как эти люди мучили его и распяли на кресте. Главную партию в этом великолепном представлении вел хор, его сменяли солисты дуэтов и трио, чтение Евангелия, рассказывающие о скорбном пути Христа. Наконец, мрачное и торжественное песнопение Страстной недели, символизирующее страдания и смерть, завершалось ровно в полночь радостным ликующим песнопением радостного праздника Воскресения. В радостном торжественном звоне соборных колоколов люди в эту ночь, поздравляя друг друга с великим праздником, спешили к праздничному столу.

Причины восстания всем ясны и понятны. Недальновидная политика большевиков, с сконструированным ими местным аппаратом, привела взятие на себя функций исполнительной, законодательной и судебной власти. Избегая бесконфликтных ситуаций и возможностей, коммунисты действовали только насилием, что доказывает их изначальное планирование и использование мер чрезвычайного характера. Так, руководитель воткинских большевиков Баклушин, приговоренный в 1906г. к бессрочной каторге за убийство заводского мастера и амнистированный февральской революцией, летом 1918г. лично поставил к стенке во дворе Совдепа двух рабочих.

Октябрьский переворот пока оставил рабочих в прежнем положении и роль влияний партий была несколько преувеличена. К весне 1918г. они уже лишились своих рупоров - эсеровской газеты «Искра», меньшевистской «Зари» и «Воткинской жизни» разгромленных большевиками. Все газеты не призывали к вооруженной борьбе с последними. Желание рабочих не иметь в советах партийцев никак не подчеркивает сильного влияния правых социалистов. Но партийцы заранее решали важнейший вопрос о власти и на митингах действовали организованно и напористо. На заводе выросло количество чернорабочих, а их зарплата повышалась более высокими темпами, чем у квалифицированных рабочих. Это не вызывало особого удовольствия у заводских умельцев, связывающих такое положение вещей с деятельностью руководителей новой власти. Ленин называл высококвалифицированных рабочих агентами буржуазии среди рабочего класса. Советом завода около тысячи рабочих было сокращено.

В феврале 1918г. воткинцы узнали о грабежах и беспределах команды Ефима Колчина в купеческом Сапапуле и Елабуге. До февраля 1918г., в Елабуге Совет совсем не имел власти, она оставалась в руках уездного земства. В первых числах февраля большевистский Совет захватил власть, но через три дня население выступило и разогнало его. 26-го февраля прибывшая из Сарапула матросская фракция Колчина, в 320 штыков жестоко подавила выступление и вернула большевиков к власти. Около 200 человек было расстреляно, город объявлен на военном положении и в короткое время Совет был восстановлен. При нем был сформирован батальон гвардии в 400 человек под командованием бывшего ссыльного Туруханского края С.Н. Гассара (партийная кличка «Апостол»), который, с восстановлением власти, явился идейным вдохновителем местного Совдепа и быстро «экспроприировал всю буржуазную свору Елабуги».

Реакция крестьян на новую навязанную власть с непонятным словом «продразверстка» также выливалась в адекватные меры, порой принимая форму вооруженного сопротивления с картинами разрушений и непоправимых утрат. В соседних к Воткинску волостях Оханского уезда – Бердышевской, Бабкинской, Частинской и др., грабеж запасов хлеба шел в планетарном масштабе.

С убийством Моисея Володарского, тактика террора, по отношению к политическим противникам, стояла у большевиков на первом месте, была узаконена и возведена в ранг государственной политики. Казанская газета «Знамя революции» 9-го июля призывала: «Кто в панике отступает перед трудностями, кто поддается буржуазным воплям о Гражданской войне, тот не революционер, а революционный словесник».

26-го июня в Шлыковской волости крестьянами был ликвидирован Оханский продотряд из семи человек, в т. ч. австро-венгерские социалисты Густав Бекке и Деревек Ласлов. На следующий день усиленный отряд из 25 мадьяр, под началом чекиста Болотова, прибыл на пароходе в с.Частые. 28-го и 29-го июня более 30 участников восстания были арестованы и расстреляны, причем публично.

Главным персонажем предполагаемых мер сопротивления в Воткинске стал объединение офицеров, солдат и наиболее сознательных рабочих в Союз фронтовиков, которое началось в феврале 1918г., после целого ряда очередных бесчинств, произведенных большевиками. Один из организаторов Союза стал Павел Васильевич Пьянков, который провел четыре года на Германском фронте и дослужился до чина поручика. Организация быстро разрасталась, был выработан устав, который Воткинский Совет утвердил. 1-го марта на собрании Союза присутствовало 139 человек, а к дню роспуска его Советом – 26-го июля, в нем состояло около 600 человек.

2-го августа бывший сторож Дебесского лесхоза и дезертир фронта Малыгин, ставший Вятским губвоенкомом, на территории губернии, большей чем территория Царства Польского, своим приказом ввел чрезвычайное положение. 6-го августа чрезвычайное положение введено в Ижевске и Сарапуле. После переворота в Ижевске воткинские большевики приняли действенные меры для укрепления своего положения и, создав чрезвычайный революционный штаб из трех человек, 8-го числа ввели военное положение в городе. Все военнослужащие были взяты на учет с запрещением отлучаться без согласия Совета не только из Воткинска, но и из дома. 15 деятелей из Союза фронтовиков, арестованных ранее, были выпущены за неимением явных доказательств их контрреволюционной деятельности.

12-го августа приказом Командующего Северо-Восточным участком фронта Кедрова создается Вятский укрепленный участок, в командование которого вступает будущий начальник Особой Вятской дивизии, подавившей восстание в городе и почетный гражданин г.Воткинска 1971г., А. Медведев.

15-го августа вооружается отряд для защиты Воткинска, но количество защитников Советской власти в разных источниках колеблется от 120 до 500 человек. Немедленно были выставлены заставы и секреты на дорогах к городу.

Узнав о восстании в Ижевске, Союз фронтовиков Воткинска отправляет туда двух своих делегатов с просьбой дать винтовки. Ижевцы в выдаче оружия отказали, ссылаясь, что их будет трудно провезти, но обещали выслать на помощь хорошо вооруженную роту. Получив такое обещание, воткинцы начали подготовку к восстанию и приняли все меры, чтобы коммунисты не смогли воспользоваться утащить свое оружие и ценности. Газета «Ижевский защитник» под заголовком «Подробности занятия Воткинска и Галево» 23-го августа 1918г. сообщала: «Посланный Ижевским Штабом отряд в 250 человек подошел к Воткинску 17-го августа в 5 часов утра. Выбив противника из секретов, отряд вступил с ним в перестрелку, продвигаясь к жительству, наступая с разных улиц. После нескольких горячих схваток с красноармейцами, причем многими из отряда было проявлено выдающееся мужество и отвага, подступили к зданию Совета и Штабу красноармейцев, где и завязался решительный бой. Красноармейцы бежали, в Совете были взяты винтовки. К 11-12 часам весь завод был занят. Вся операция не стоила нам никаких жертв: у нас было только двое легко раненых.

Было арестовано более 300 человек красноармейцев и большевиков. Население завода и всех деревень, где проходил отряд, встречало его с восторгом, снабжая кто чем мог и сообщая полезные сведения. Весь завод был занят исключительно силами Ижевского отряда и, только когда было занято помещение Совета, вооружили воткинских фронтовиков. У большевиков захвачено 4 пулемета, 400 винтовок и несколько тысяч патронов».

Воткинцы определяли число ижевцев не более 120 человек и совсем по-другому запомнили эту помощь: «Ждем ижевцев, - вспоминал участник восстания. – Наконец извещение – «Идут!». Все готово, только дело за ижевцами, но они поступили не тактично. Дойдя до д.Кукуи, они повернули назад, объясняя, что у них нет пулемета. Насилу посланные для встречи уговорили их. Если бы они не задержались в Кукуях, ни одному бы из воткинских комиссаров, ни одному красноармейцу было не убежать. Ижевцы подошли уже к семи часам утра, и комиссары смогли быстро понять, в чем дело и дали тревожный гудок. Но все равно, убежать удалось не всем».

По приказу Баклушина был выставлен пулемет в Борисовом переулке. С пулеметом комиссар труда Жужгин, выбрал удобную позицию и, засев в глубокой канаве, длинной очередью заставил залечь цепь наступающих. Хозяин соседнего дома Степан Булдарев, чтобы отомстить Совдепу за расстрелянного сына, из охотничьего ружья сзади выстрелил в пулеметчика. Сражение разделилось на мелкие очаги и восставшие фронтовики Ижевска и Воткинска рвались к центру, хотя на окраинах Воткинска все еще вели бои большевики, оставшиеся в окружении, их отдельные заслоны, группы. К полудню стрельба затихла.

Исследование программ и политической практики высшего командного состава повстанцев также имеет актуальное значение для рассмотрения причин возникновения, хода и итогов стодневной войны. Сразу после переворота руководящую роль в Штабе армии взял на себя секретарь коллегии управления заводом Г.Н. Юрьев, который был расстрелян в июне 1920г. постановлением ВЧК г.Ачинска.

Сначала комендант Воткинска, затем выдвинутый массой и общественными организациями на пост Начальника штаба Воткинской армии и, наконец, Главнокомандующий армиями Прикамского края, этот человек сумел сразу найти мирный тон в сфере перекрещивающихся гражданских и военных отношений, и это помогло ему в деле организации маленького «государства в государстве», каким три месяца являлся Ижевско-Воткинский район. Благодаря его такту, той громадной помощи, какую оказали ему общественные и в частности рабочие организации в Воткинске, удачно был разрешен самый острый и больной вопрос, служивший камнем преткновения не только на всей территории «Комуча», но и на территории, подчиненной Временному Сибирскому Правительству - о разграничении общественных и чисто военных отношений.

Полная свобода в сфере общественной и строжайшая дисциплина в армии - вот схема, которой удалось добиться путем совместной и доброжелательной работы. Он всю свою деятельность строил только на доверии к нему широкой массы, от этой массы исходил, к ней апеллировал, и ею же был выдвинут. В процессе самого восстания и вплоть до окончательной организации стройной боевой единицы – Воткинской дивизии, он всегда координировал свою деятельность с волей массы и ее организаций, прекрасно понимая, что только там находятся и инициатива, и реальная сила. Эта массовая инициатива ярко сказалась, прежде всего, в самом начале восстания.

«Помню у нас в Воткинске, через два часа после свержения большевиков, когда еще на окраинах слышалась трескотня, на площади собрался митинг, – вспоминал участник. - И вот на площади среди солдат-фронтовиков, сбежавшихся отовсюду к месту сбора, еще с не отстывшими винтовками и револьверами в руках, раздались первые слова так давно не слышимые, казалось давно забытые слова. Они были сказаны не вождями, не лидерами, а простыми рядовыми работниками: «Для родины это, товарищи, для всего народа. Нас, солдат, обманули предатели. Мы поверили и ушли с фронта и отдали родину на поругание. Нас, рабочих, обманули большевики. Мы поверили им и разрушили заводы…Мы сами виноваты, значит наше дело, наш долг спасать родную страну…». Этот митинг, весьма немногословный, продолжался не более получаса. Но сказано было страшно много». («Наш Урал» Екатеринбург. 1919. 11 марта).

Количество убитых большевиков определялось до двух десятков, в т.ч. расстрелянный на плотине повстанцами редактор газеты РСДРП «Путь» Константин Гилев. Всему Совдепу с документами все же удалось скрыться на пароходе «Стрела» за Шарканский мыс заводского пруда. Преследовать их вызвалась команда под началом Г.И. Мудрынина.

Военком Вавилов, коммунисты Мошкин и Шлюхин сопровождали обозы с оружием из Вятки. Доехав из с.Дебесы в Шаркан, они узнали о восстании в Воткинске. Засев на телеграфе, Вавилов разослал тревожные телеграммы по всем направлениям. (см. № 134)

Здесь открывается один из ключевых тезисов восстания в Ижевске – тезис о единодушном выступлении ижевских рабочих против Советской власти. Нелепо утверждать, что на Ижевских заводах совсем не было ее сторонников. Было, но меньшинство. Известный С.Г. Пушкарев писал в «Воспоминаниях историка»: «хотел бы умолчать, если бы не был историком. Тезис о единодушном выступлении рабочих считают ложным, предполагая, что сторонников контрреволюции, как и защитников советской власти, на обоих заводах оказалось меньшинство. Определяющее влияние на ход событий оказала позиция основной массы местных рабочих с идеей нейтрализма и лозунгом беспартийности».

Воткинский краевед И.А. Добровольский видел по-другому: «В Воткинске преобладали правые эсеры, и большевиков здесь не знали до семнадцатого года. В Ижевске, наоборот – много левых эсеров. Современные историки сходятся к тому, что у ижевцев был неустойчивый и ненавидящий воткинскую интеллигенцию дух». Ярким выражением этой позиции являются слова ижевского рабочего Е.Д. Соболева: «Я – беспартийный, и мне все равно, та власть или другая». Большинство местных рабочих не понимали того, что их стремление уклониться от борьбы в той или иной степени, но объективно помогло РККА через три месяца жестоко подавить сопротивление. Так, если 8-го августа в Ижевскую армию записалось 3 тыс. добровольцев, в т.ч. 2 тыс. рабочих, то в последующие дни приток добровольцев сокращается и 9-го – 11-го августа в армию вступило от 700 до 1700 человек. Изменился и социальный состав: уменьшилось число рабочих, превалировали гимназисты, ученики оружейной школы, интеллигенция, крестьяне. К середине августа ижевцы поставили под ружье около 8 тыс. Это был предел. Во второй половине августа из-за недостатка добровольцев, потерь убитыми и ранеными и перехода на сторону противника, численность армии начинает непрерывно начинает сокращаться. Из приказа Главнокомандующего Федичкина видно, что многие получали оружие, но не желали нести службу в рядах армии. Даже большевицкие мемуаристы, отнюдь не заинтересованные в приукрашивании контрреволюции, неоднократно отмечали отказы вооруженных рабочих от расправ с красными. Ненависть к большевикам приходила в массы простых людей не сразу.

В Воткинске примкнули и приняли участие в восстании живущие в Воткинске офицеры, но не все, а «первый начальник штаба был совсем не офицером». Основной задачей, вставшей перед принявшим власть в городе Советом рабочих депутатов, явилось скорейшее создание собственных вооруженных сил, получивших название Воткинская Народная армия. Хотя армией и ее импровизированный штаб – Ставкой можно назвать только условно. В условиях восстания, именно Народная армия, представляющая собой цельный сплоченный общенациональный организм, являясь носителем идеи национального единства, смогла обеспечить, хотя бы временно, стабильность в обществе и предотвратила его распад.

Рассматривая механизм становления и существования этой организации, необходимо подчеркнуть, что это был элемент общественной структуры, институт сугубо политический. При этом он являлся порождением совокупности всех – экономических, социальных, политических, духовных условий и отношений общества.

Штаб формирований разместился в доме горного начальника. В доме, где родился известный композитор, от добровольцев не было отбоя.

«Тут был Исполком Совдепа, из окон которого торчали дула пулеметов – писал участник событий. - Приближаюсь к Штабу. Невиданная картина перед глазами. Толпы народа. Рабочие перемешались с подходившими крестьянами. От штаба двигаются стройными рядами уже вооруженные группы. Скачут туда и обратно верховые. Слышатся песни, настоящие солдатские песни, которые казалось, уже забыты. Все спешат, все собраны и сосредоточены и в то же время все празднично веселы. У самого штаба такая масса людей, что невозможно протиснуться в штаб. Такое море голов большевики не видели ни на одном своем митинге. Среди моря голосов молодой человек объясняется с жавшей его плотной массой. Помню дословно его разговор.

- Вы откуда? - Черепановские…Есть Луговские,…- Мы Осинские, - загудела толпа.

- Ну, хорошо. Зачем пришли? Помогать нам? Да? – Спрашивает молодой человек.

- Мобилизовываться…За оружием. Вооружаться….- Опять загудело кругом.

- Так…Так вот знайте, зачем мы идем. Рабочие Ижевска и Воткинска сбросили власть большевиков…(идет пояснение как «сбросили»). Мы идем за Учредительное собрание, которое одно может распоряжаться, как и что. Вы пришли к нам, становитесь в наши ряды и знайте, что мы должны или умереть, или победить, а другого выхода и быть не может.

- Знамо, зачем идем, - крикнуло сразу несколько голосов.

- А раз так, то разбивайтесь группами по деревням и стройтесь в ряды. Вам выдадим сейчас же винтовки и патроны. Потом укажут где столовая и отведут в помещение. А там, куда будет нужно, направят. Выстраивайтесь. Выделите пока командиров – фельдфебелей и старших унтер-офицеров, наверное, есть такие среди вас?

- Ну, живо строится и марш – освобождайте улицу.

Все зашевелилось, загудело и через 20-30 минут, вместо густой толпы стояли группы, построенные в правильные ряды. Перед каждой находился командир – фельдфебель или унтер-офицер. Через полчаса эти ряды, вооруженные новенькими винтовками, двигались с песнями от Штаба к заводской плотине. На смену им появлялась опять толпа и опять та же картина. Формирование отрядов и вооружение шло скорее, чем деревенская хозяйка печет блины. Списки разные и, в общем, канцелярия отодвигалась на задний план и проделывалась позже, на досуге.

Пробираюсь в помещение Штаба. Боже мой, что там делается! Настоящий муравейник. Кругом все копошатся, все спешат. Полно народу. Распоряжения вопросы, ответы и все это быстро, на ходу.

- Вам что? Вопрос одного из штабных к двум субъектам – по-видимому, рабочим.

-Мы рабочие N завода. Бежали оттуда и уже второй месяц скитаемся по деревням. Хотели вступить в ряды. Хотелось бы в отряд, где рабочие.

- Пожалуйста. Идите вон в ту комнату и спросите где отряд N. Вам укажут.

Останавливаюсь у двери канцелярии коменданта. Потолкавшись у штаба и в штабе, таким образом, раза три – четыре, ко всему присмотревшись, прислушавшись, вполне искренне уверовал, что положение восставших крепнет и из формирующихся отрядов будет создано нечто здоровое, сильное духом и могучее. Это «нечто» не раздавить и даже не подавить никаким «совдеповским союзам». Я не ошибся». (Ижевско-Воткинская годовщина. Омск. 17 августа 1919г. С 2. Исп-ский).

Всем добровольцам выдавалось по 20 патронов на человека.

Отряд, действующий в Галевском направлении, по своему почину начал формировать Н.Н. Наугольных и, с занятием этой пристани был назначен комендантом Галевского района. Пассажирское судно «Соликамск», вооруженное полевым орудием с пулеметами, начало быструю отшвартовку с приближением мятежников к пристани. Командир находившегося на борту красного отряда и капитан Мохов, быстро оценив обстановку, решили сразу же отойти от пристани, чтобы на открытом речном плесе иметь большую свободу для маневра. Заметив, что пароход отходит от пристани, воткинцы открыли по нему прицельный огонь. Был убит помощник капитана Поскребышев, кочегар Еремин, тяжело ранена медсестра Попова. Помощник командира отряда Корольков, расставив у иллюминаторов красноармейцев, встал сам у пулемета. Все надстройки и борт «Соликамска» были изрешечены винтовочными и пулеметными пулями, но судно успело скрыться, не приняв боя.

Воткинцам удалось захватить шесть, стоящих на пристани судов: быстроходный баркас «Воткинский завод», буксир «Русло», нефтяную баржу и др., на которых повстанцы подойдут, стоящей ниже по течению д.Костоваты. Гарнизоном из 180 человек, на разъезде «16 км.» был установлен вагон с необходимым снаряжением, а опытными связистами был определен шифр противника, хотя большая часть телеграмм отправлялась им открытым текстом.

С быстротой молнии восстание охватило весь прилегающий район среднего Прикамья. Житель самой северной Петропавловской волости Сарапульского уезда Дурыманов вспоминал: «Более зажиточная часть с котомками во всю прыть бежала в лагерь повстанцев, с ними бежали и наши волостные главки. В этот момент мы остались одни. Была получена секретная телеграмма за подписью Юрьева о немедленной мобилизации нескольких лет в Народную армию и отправке их в Воткинск. На другой день мы услышали, что в ближайших волостях также идет спешная мобилизация и вербовка мужского населения. Через пару дней у нас появились крупные группировки конных разведок, силой до 50 всадников, именовавшие себя дробининской кавалерией, которые стремились пробраться к на север к ж.д. Нам пришлось скрываться в оврагах и лесах. На какую-то помощь надеяться не приходилось. Во всем разрыве, шириной в 100 км. мы являлись жалкими каплями в море. Изредка появлялся Пономаревский отряд в районе Тойкино из 12-14 человек, Лещевский в 40-50 конных, за Сивой бродил кавалерийский отряд Носкова. В этот серьезный момент отряды ничего не представляли из себя, и их бои были бы весьма чреваты горькими для них последствиями».

По скудным данным воткинцы, на короткий срок, но перерезали ж.д. ветку, прервав связь и снабжение центра и 3-й армии РККА. В феврале 1965г. в адрес начальника отдела кадров Свердловской ж.д. поступило письмо от бывшего начальника Особой Вятской дивизии тов. Медведева. В письме он просил оказать помощь в восстановлении фамилии машиниста «проявившего исключительную бдительность по спасению пассажиров, военного груза и геройски погибшего путевого рабочего в событиях августа 1918г. на перегоне ст. Чепца – Балезино».

К 20 августа воткинцы заняли с.Шаркан. Были расстреляны пламенные борцы за Советскую власть: Двинянинов, Собин, председатель комбеда д.Тыловай Ардашев, его заместитель Вахрушев, избранный председатель волисполкома Агафонов, председатель волостного комбеда Васильев, коммунисты - братья Окишевы и другие. Арестованные были отправлены в Воткинск. К восставшим в этот же день присоединились проживающие там бывшие офицеры: Коротков, Шитов, Собин, Фролов, братья Трапицыны, Родыгин.

Михаил Алексеевич Родыгин р.1886г. Отец был владельцем «Торгово-промышленного товарищества: братья А. и П. Родыгины». Закончил Сарапульское реальное училище. Воинскую повинность отбывал в 3-й запасной артиллерийской бригаде в Самаре. Был произведен в чин прапорщика легкой артиллерии из вольноопределяющихся 1-го разряда. В составе 112-го паркового артиллерийского дивизиона 112-й артиллерийской бригады Сводного генерала Кондратовича корпуса выступил на фронт и находился там один год восемь месяцев. Занимал должности: младшего офицера артдивизиона, начальника связи бригады, адъютанта 2-го дивизиона 212-й артбригады, офицер для поручений Инспектора артиллерии корпуса. Подпоручик.

Сергей Иванович Трапицин. Из духовенства с.Шаркан. Сарапульское реальное училище и курс Екатеринославского горного института. Отбывал службу вольноопределяющимся в Сергиевском артиллерийском училище в г.Одесса, закончил его. Вышел во 2-й запасной дивизион тяжелой артбригады, служил в 5 тяжелом артдивизионе «Е». Младший офицер батареи, временно командир батареи. Подпоручик.

Повстанцами были распечатаны листовки «Братьям-крестьянам», в которых провозглашалась власть Учредительного собрания и говорилось, что: «Наши войска – это не белая гвардия; наши войска это Народная армия Учредительного собрания…», «…Большевики как бараны бегут от стройных рядов фронтовиков и ставших под ружье рабочих». Но ничего нового и конструктивного ими пока не выдвигалось.

Первая серьезная попытка разблокировать так наз. галевский узел произошла со стороны 3-й советской армии экспедиционным отрядом ВЧК у д.Неумоино 23-го августа. Отряд, двигаясь по дороге без разведки, попал под пулеметный огонь устроенных засад и потерял до сотни человек убитыми и ранеными. У воткинцев были потери не только в рядовом, но и в командном составе: ранен младший офицер 4-й роты Орлов, был убит Командующий Бабкинским фронтом Павел Васильевич Пьянков. Его заменил Григорий Ильич Мудрынин.

В это же время вооруженное судно с двумя понтонами подошло к пристани Галево. Не доходя, пароход застопорил ход, а артиллеристы с понтонов сразу же обстреляли пристань. В ответ раздались залпы замаскированного на берегу орудия. «Наш пароход «Ерш», на котором я был кочегаром, оказался у пристани Галево под неприятельским огнем береговой батареи неприятеля, - вспоминал ветеран красной флотилии Степанов. - Два понтона с орудиями оказались потопленными. Наше судно стояло на якоре. Большая часть верхней команды и артиллеристов с понтонов вышла из строя, был ранен капитан судна, но коммунист Демидов взял на себя командование судном. Под шквальным огнем противника он вызвал из машинного отделения меня и оставшихся в живых матросов. Мы сообща подняли вручную якорь и отрубили топорами тросы, на которых повисли потопленные понтоны, удерживая на месте наш пароход. Освободив судно, Демидов стал к штурвалу и увел судно в Пермь».

Поднятые со дна орудия в дальнейшем составят основу Воткинского артдивизиона.

В оперативной сводке Штаба армии от 23-го августа сообщалось: «В Галеве Воткинские войска выдержали ожесточенный бой, в результате которого красноармейцы бежали. Подробности таковы: в 11 часов утра снизу Камы подошли к Галеву, держась противоположного берега, два катера и два парохода и открыли ожесточенный артиллерийский огонь и пулеметный, после чего высадили десант. Наш небольшой отряд принужден был отойти. Но вскоре, получив подкрепление, мы перешли в наступление, вынудили красноармейцев отступить к берегу.

Развивая успех, мы быстро занимаем деревню за деревней по направлению к Ножовке. Крестьяне при нашем приближении встречают нас с молебствием, как своих избавителей. Фронтовики деревень присоединяются к нашим войскам в большем числе. Положение Ижевска и Воткинска крепнет с каждым часом. Штаб Командующего Армией». (Ф. Р-656.оп.1. д.31 Л.12).

Этой операцией воткинцы прервали связь между 2-й и 3-й армией РККА и вошли в связь с восставшими крестьянскими отрядами под командованием И.Е. Балобанова в Осинском уезде. В оперативной сводке Штаба Народной армии за 5 сентября сообщалось, что «при наступлении нашего отряда под командой Ермакова на с.Фоки, в числе других были ликвидированы осинские комиссары Кобелев и Лыткин».

Небольшие стычки происходили каждый день. Известно, что «во время наступления красноармейских банд к Воткинску 28-го августа пал смертью героя командир 3-й Бабкинской роты Семен Дмитриевич Мартюшев, в то время когда исполнял отданное ему Начальником участка боевое приказание под ураганным пулеметным огнем противника».

Потери были и на других боевых участках. 25-го августа на Шарканском фронте был убит Начальник отряда разведки Иоиль Николаевич Мешков, солдаты Федор Брысов (19) и Николай Мордвин (24г.).

А.И. Брысова, потерявшая в один день и брата, и жениха, описала в дневнике похороны последнего: «Сначала был обряд отпевания по староверческим правилам, без попа, только наставником – начетчиком из братии староверческого согласия Андрианом Радощекиным. Гроб вынесли из дома мужчины на плечах и отправились на гору, но не по прямой дороге, а в обход, чтобы душа попрощалась с родными местами. На плотине к процессии присоединился отряд, чеканя шаг по-военному. Заиграл духовой оркестр, придавая траурно-торжественный вид похорон. Когда гроб стали опускать в могилу, в честь убитого прозвучали залпы из нескольких ружей. Так белогвардейская власть торжественно проводила в последний путь своих воинов, отдавших единственные жизни за народное, правое и святое дело».

Но в Воткинск прибывали и прибывали новые добровольцы. Очевидец описывал события конца августа: «Было еще тепло, и стояла хорошая погода. Коврижников с утра сидел за своим письменным столом, прямо во дворе штаба, записывая фамилии прибывавших в список очередной маршевой роты. При этом каждому на руки выдавалась личная карточка, похожая по форме на современную визитку. Записавшиеся уходили в здание Технического училища, где им было отведено место для постоя, и ждали, пока список их маршевой роты будет заполнен. После этого назначался командир роты, производилась выдача оружия, патронов и новая рота следовала на участок фронта».

Следует отметить, что форсирование боевых частей Воткинской Народной армии к сентябрю выходило уже на более высокий уровень. В первых боях было выявлено оптимальное количество боевого состава рот и, приказом Начальника Штаба Юрьева по строевой части № 9 от 1-го сентября боевой единицей было принято «считать роту в 150 штыков при двух пулеметах». Командированный Союзом оружейников Ижевска оружейный техник Семенов, назначенный заведующим огнестрельными боеприпасами, «рапортом 30-го августа донес, что он приступил к формированию взвода 1-й батареи».

Закончил Воткинское среднее механико-техническое училище, Константиновское артиллерийское училище. Служил в 26 Мортирном артиллерийском дивизионе, был на фронте с 26-го мая 1916г по 1-го января 1918г. Занимал должность начальника службы связи дивизиона. Подпоручик.

Помимо 22-х окончательно сформированных рот пехоты, в т.ч. самокатной, Галевской боевой флотилии, существовали отделы: санитарный, контрразведки, артиллерийский, ветеринарный, снабжения, связи. Главными направлениями считались три боевых участка (фронта): Бабкинский, Шарканский, Кельчинский и сформированный чуть позже 4-й Сайгатский.

Произошли сдвиги в отношении униформы. Было объявлено, что: «Все чины при исполнении обязанностей должны носить установленную нарукавную повязку». Служащим в армии чехам было приказано носить вместо кокарды красно-белую ленточку, а конным частям «нашить на шаровары отличительный знак – ленту шириной три пальца». Начальникам боевых участков, командирам рот и отрядов было приказано немедленно представить списки на солдат - рабочих завода, с указанием в каком цехе работает и его рабочий номер. Всех солдат, не проходивших ряды войск, «немедленно выслать в распоряжение Инспектора пехоты, а Инспектору пехоты взамен солдат выслать в части только солдат фронтовиков». Постановлением № 7 Временного Прикамского Комитета Членов Учредительного собрания от 12-го сентября следовало «освободить от военных обязанностей всех учителей и учащихся, как призванных по мобилизации, так и поступивших добровольно».

Формирование конных частей, в отличие от пехоты, проходило значительно сложнее. Кроме стрелкового оружия требовались лошади, седла, шашки и прочее снаряжение. Формирование конницы осуществлялось не штабом армии, а самостоятельно и на боевых отдельных участках по инициативе одного или нескольких участников борьбы. Такие конные отряды в начале восстания не превышали эскадрона конницы при 1-2-х легких пулеметах Шоша или Люиса. Было сформировано три конных отряда, которые имели громкие названия.

Первым, самым многочисленным являлся конный отряд «Имени партизана Дениса Давыдова», который был сформирован на Бабкинском боевом участке, по почину подпрапорщика 15-го Драгунского Переяславского полка Федора Рябкова. Отряд состоял из добровольцев и односельчан командира - жителей завода Ножевка. В отряд также входили крестьяне с.Бабка и округи, вступившие добровольно со своими конями и седлами. Неоценимую помощь во время его формирования оказывали кожевенные заводы и мелкие кустари Ножевки. Кроме ремонта старых крестьянских седел началось лихорадочное изготовление новых, по образцу русского кавалерийского седла, а также уздечек, подпруг, переметных сум и патронташей. В короткое время отряд был хорошо экипирован и достиг численности 220-240 сабель, а скоро все всадники были на русских кавалерийских седлах, изготовленных односельчанами или захваченными в боях у красных.

Вторым, не менее значительным по своему составу и боевым характеристикам, являлся отряд, сформированный на Кельчинском боевом участке по инициативе прапорщика конной артиллерии Вдовина. Этому отряду в торжественной обстановке было присвоено имя «Партизана Дорохова». Численность его колебалась от 180 до 200 сабель. В силу тяготения командира к роду оружия в отряде было много бывших конных артиллеристов, в то время как в отряде Рябкова их не было совсем.

Третий конный отряд был сформирован на Мишкинском участке фронта. Формирование проходило на Воткинском заводе только из добровольцев-рабочих и крестьян окрестных селений, прошедших военную службу в кавалерии и было начато по инициативе коренного жителя завода М.И. Агафонова - сына регента, управляющего церковным хором Благовещенского собора. Действительную военную службу командир отбывал вольноопределяющимся в 6-м Уланском Волынском полку.

Отряд носил гордое имя «Партизана Фигнера», был хорошо вооружен и снабжен всем необходимым непосредственно жителями заводского поселка, оправдав свои высокие боевые качества. 20-го сентября из импровизированного конного отряда приказом будет сформирован эскадрон в составе двух взводов с названием «1-й Воткинский эскадрон». Командиром был назначен Коробов, командирами взводов Дробинин, Агафонов.

К сентябрю 1918г. были заняты волости Оханского уезда: Бабкинская, Бердышевская, Рождественская (Ножевка), Змеевская, Частинская, Черновская, Больше-Сосновская, частью занята Кленовская и Шлыковская. Ножевка была отбита от красных и занята вторично 5-го Сентября 1918г. ротой Чиркова.

Из московских архивов известно, что Начальник Штаба Воткинской армии Юрьев 30-го августа, лично «командуя боевой флотилией из трех судов, взял укрепленное село Частые», а высаженный десант повстанцев, прорвав укрепленную линию с.Черновское – Андреевка, подошел к уездному Оханску. Местными чекистами немедленно были арестованы и взяты в заложники 20 (двадцать) офицеров.

П.А. Прокурорскому, р.1889; Л.М. Трухину–поручику 2-го Омского ударного батальона; А.К. Андреевскому, р.1871, -поручику; Ф.А. Колчанову, р.1897; С.П. Осипову, р.1883, - полковнику в отставке; К.А. Топоркову, р.1862; И.Г. Иняшеву, р.1899, - поручику 142-го Звенигородского полка; Б.А. Зубакину, р.1896-офицеру 5-го артдивизиона; П.Д. Подлипскому, р.1862; было предъявлено обвинение в контрреволюционной деятельности и постановлением за № 10 Оханской УЧК от 2-го сентября, они были расстреляны. Судьба еще 11 офицеров, заключенных под стражу, неизвестна. 4-го сентября будут расстреляны по подобному обвинению 9 (девять) бывших работников Пермского Жандармского полицейского Управления. Дальше очередь шла за служителями культа.

Жизнь в Воткинске, вопреки уверениям советской пропаганды, не замерла с началом восстания. Завод продолжал работать, открывались гимназии и школы, выплачивались пенсии и зарплаты, торговали лавки и магазины, люди могли свободно посещать храмы, участвовать в заводских собраниях и сельских сходах.

К 10 сентября на подавление Воткинского восстания, со стороны Перми, были выдвинуты значительные силы 3-й армии РККА.

* * *

Н.Смоленцев-Соболь, из цикла «...и другие белогвардейские рассказы»

У него сипловатый голос кавалериста, привыкшего отдавать приказания. Слегка покачивающаяся походка в сопровождении нежного звона серебряных шпор. Эти шпоры он заказал сразу же по выпуске из Николаевского училища, еще в 1908-ом.

Они звенели на его мягких хромовых сапогах, когда он становился в караул в Зимнем Дворце. Ах, с каким обожанием он глядел на Государя в парадном мундире Преображенского полка, на Государыню в широкой шляпе с вуалью, сходящих к карете по красным ковровым дорожкам!

Ими он пришпоривал своего Громчика во встречной атаке на немецких гусар под Вильно, в сентябре 1915-го. Жаркое было дело! Искрошил и разметал немцев его эскадрон. В них же, своих заговоренных шпорах, получал он из рук генерала Радкевича крест Владимира с мечами и бантом. Потом танцевал с хорошенькой паненкой, дочкой графа Кралицкого. Ах, какая была девчоночка! Сердце заходилось огнем. Ее щеки горели счастьем молодости и первой влюбленности. Он же ловко сдвигал каблуки вместе, и шпоры издавали звон безусловной победы.

Он не позволил туповатому швабу-фельфебелю снять их с его сапог, когда попал в плен весной 1916-го. Куда, швабище? А кулака русского не хочешь? В них же он бежал из плена месяц спустя. В разодранной солдатской фуфайке, в чужой шапке, провонявшей махрой и чьим-то потом, обросший густой щетиной. Надо было его тогда видеть: бродяга в рванье, но с кавалерийскими шпорами на сапогах!..

Даже в феврале 1918-го, вызванный к военному комиссару, он прошел в них через весь город, через всю длинную Благовещенскую улицу, небрежно помахивая перед носом красногвардейского патруля бумажкой: «Мандат военного комиссара товарища Лейкиса. Прочь с дороги!»

Еще спустя два месяца он прозвенел ими в штабной хате генерала Эрдели и отчеканил рапорт:

«Ваше Превосходительство, ротмистр Штейн-Коссовский с вверенным мне эскадроном бывших красных улан явился для продолжения службы в Добровольческой Армии!»

Генерал, выйдя перед строем, не удержался от восхищения:

«Где же вы взяли, ротмистр, таких здоровяков?»

«Лично отбирал, Ваше Превосходительство. Лучших из лучших - статью, видом, духом, молодечеством. А других в кавалерии не нужно!»

Его уланы прославились своим атаками и контр-атаками. Вы на нас налетом, а мы из-под вас маневром. И в хвост и в гриву, берегите задницы, красные лохмотья, мало не покажется! С нами Бог, господа уланы!

В июле 1918-го эскадрон поддерживает части Дроздовской дивизии и выбивает большевиков из станции Динской. Там вместе с пехотой генерала Казановича берет сильно укрепленный красными монастырь. Потом отступает. Потом летит в жертвенную атаку на Коренновскую. И снова отступает, многие уланы переранены, по бокам лошадей кровавый пот с пеной. Кто сказал, что мы отступаем? Мы воюем по-умному! Вперед! Вперед, в таком бою погибнуть - что орден бриллиантовый получить!

Уланы совершают круговой маневр и через Журавскую, Тимашевскую и Медведовскую вновь захватывает Динскую. Легки кони, остры сабли, метки карабины. Бей красных, ребята! Пуля - деточка, сабля - сестренка звонкая... Добыча эскадрона - одних пленных двести человек, да 16 пулеметов, да три пушки с зарядными ящиками. Дальше уже всеми силами на Екатеринодар. Красный командарм Сорокин разбит.

В городе церковный звон. Со всех колоколен, при каждой церкви и часовенки, били в колокола. А особенно с монастырских колоколов радость летела - натерпелись монахи обители от советчиков.

Монахи же в благодарность вынесли из кладовых серебряные кубки да подносы, да штуки серебряной парчи, растилая их перед эскадроном по брусчатке. Из этой парчи приказал ротмистр Штейн накроить шевронов для своих улан. Ювелирная фабричка еврея Мордко Беренбойма на недели была завалена заказами. Скоро у большинства улан были такие же серебряные шпоры, как у их эскадронного командира.

При наступлении летом 1919 года он был ранен. Пуля красного стрелка ударила его в грудь, чуть выше сердца, по касательной перебила плечевые суставы, ушла в лопатку и задела какой-то нерв. Левая рука его повисла. Дивизионный доктор, когда-то светило в Москве, только развел руками:

«Голубчик, теперь только отдых, покой, функции должны восстановиться...»

Его отправили в тыл, сначала в походный лазарет, где сделали операцию, извлекши проклятую пулю, потом в стационар в Ростове. Уход в лазарете был дрянной, и он перешел на квартиру. Продолжал лечиться и наблюдаться у частного доктора Попкова. Известная тогда была лечебница, многих офицеров поставил доктор на ноги.

Они столкнулись на Большой Садовой, прямо у ресторана «Ампир», он - рука на перевязи, чтобы не тревожить покалеченное плечо.

От неожиданности бросились обнимать друг друга. Вот уж встреча так встреча.

«Пуля. Да не руку - в грудь, плечо и через лопатку вышла...»

«Ах, Штуцер, Штуцер, ты всегда был такой неосторожный!»

Еще с училища закрепились за ними эти прозвища. Однажды на вопрос отца-командира, чем вооружена современная армия Великобритании, Штейн не долго думая ответил: «Штуцерами». Рота грохнула хохотом. Даже отец-командир не мог удержаться: «Экий ты, братец, штуцер!» Так прилипло прозвище: Штуцер да Штуцер. Так оно и не обидно, а даже очень по-военному звучало.

А барону фон Дризену, кутиле и заводиле всяких юнкерских проказ, сам Господь дал прозвище «Бобушка». Шел барон курсом выше Штейна-Коссовского, но подружились они. В отпуска - вместе, за барышнями и филипповскими пирожками - вместе, в синематограф - вместе, в оперетку - вместе, в Манеж - вместе. Через год встретились снова, уже в полку. И «Бобушка», уже установленный поручик фон Дризен, на правах старого друга, представлял его в офицерском собрании:

«Господа, принимайте этого зверя с серебряными шпорами! Ей-Богу, господа офицеры, нет более лихого наездника, чем корнет Штейн-Коссовский!»

Фон Дризен поил его тогда шампанским из огромной литой серебряной братины, полковой реликвии, а офицеры кричали:

«До дна, до дна, благородный корнет! Шампанское не водка, пьем не ковшичками, а кубками!»

Теперь фон Дризен был в полковничьих погонах, под глазами тяжелые мешки, рыжие усы обвисли, движения стали скупее, словно бы осторожнее. Он опирался на палочку. Его левая нога не сгибалась. Но встретить старого друга, вот так, прямо на улице, через столько лет...

Они вернулись в ресторан. Официант удивленно вскинул брови. Метрдотель, знаменитый Феоктистович, проплыл к ним мощной канонеркой:

«Павел Александрыч, никак однополчанина встретили?»

«Однокашника, Феоктистыч - лучшего наездника всех времен знаменитой Николаевской школы... Ты кто? Ротмистр? - обратился он к Штейну, скосив глаз на погон, и докончил: - Ротмистра Штейна! Ну-ка, родной, подай нам каплуна, мадеры своей самой наилучшей, да ты сам знаешь...»

Время молодой дружбы вернулось. Так иногда случается. Они не могли насмотреться друг на друга, не могли наговориться, вспоминая училище, друзей, наставников-командиров, делясь прожитым, тихо радуясь, что уцелели в такой трудной войне, что пока им везет и сейчас.

За первым обедом последовал другой. Потом они провели вечер в кафе. Фон Дризен светлел лицом, когда он видел, как через толпу напомаженных штатских хлыщей, лощеных штабных и их разодетых дам пробирается к нему за столик фронтовой ротмистр.

Как и в те прекрасные годы, они стали позволять себе кое-то большее. Например, заезжали к двум хорошеньким ростовским вдовушкам, двум подругам-хохотушкам, Катеньке и Машеньке, хотя чаще проводили вечера за пулькой в офицерском собрании. А скоро фон Дризен пригласил его к себе на квартиру.

Он снимал целый этаж в купеческом доме на Никольской, с отдельным входом для прислуги, с комнатой деньщика, с кухней и кухаркиным закутом. Барон постарался устроить свое жилье с наибольшими удобствами, так как жил с престрелой матерью и сестрой. Здесь была большая гостиная с диванами, с китайскими вазами из Англии, с лакированными столиками, с пуфами для удобства. Была библиотека со шкафами и зелеными абажурами на столах, были старые напольные часы, которые мелодично и сложно отбивали каждые четверть часа, а на часовой отметке начинали играть менуэт. Были плотные шторы с золотыми кистями. Был даже камин, довольная таки редкость в российских провинциальных домах.

«Прошу любить и жаловать, моя матушка, баронесса фон Дризен, Кристианна Феодоровна!»

Ротмистр приложился к дрябловатой руке баронессы, с большим изумрудом на среднем пальце.

«Это - Соня, моя любимая сестренка, - сказал барон, и в голосе его что-то дрогнуло. - А это, Сонечка, мой старинный друг, Георгий Штейн-Коссовский. Прошу, не бойся его», - словно в шутку добавил он.

Ромистр быстро понял, что за шуткой что-то кроется. Ее большие испуганные глаза вызывали желание защитить ее. Это длилось два-три мгновения, потому что в следующий же миг молодая женщина поднялась и, сделав быстрый книксен, исчезла за дверью. Постойте, но так же нельзя! Нет, точно так же она поднималась, шурша юбками, и в следующие его приходы к другу.

Неуловимый аромат ее беломраморной кожи оставался в гостиной. Он будоражил чувства. Как странно! Да, чувства, почти убитые войной, ранениями, трудными походами, тифозной горячкой, грязью, вшами, страхом быть убитым, еще большим страхом попасть в плен. Что-то забытое рождалось в его кавалерийском сердце. Аромат оставался, но самой ее уже не было. Старая баронесса тогда тоже поднималась из кресла и уходила вслед за дочкой.

«Что с твоей сестренкой, Бобушка? - как-то после третьей чарочки спросил ротмистр. - Она словно бы избегает меня. Что-то отвращает ее во мне?»

Оркестрик на эстраде играл «Амурские волны». Щемило сердце от этих легких звуков. И чудилось, что плывет по ресторану ее аромат.

«О нет, Георгий, она не избегает тебя. Думаю даже, что ты ей нравишься. Только...»

Он замолчал, налил себе еще водки, поднял чарку, почему-то долго смотрел внутрь, словно ища ответ на какой-то мучивший его вопрос.

«А вы что ждете, бывший благородный корнет? Ковшичков нет? Чаще чарочки наполняйте!»

Они выпили. Но ротмистр не спускал глаз с товарища.

Полковник вдруг как-то враз обрюзг, опустил плечи, обмяк, и стал совершенно старым, немощным. И это в его тридцать четыре!

«Нет, ничего, милый Штуцер. Не спрашивай ни о чем, пожалуйста. Сегодня был тяжелый день...»

Через неделю они ехали с полковником от двух вдовушек. Те жили на Сенной. Была поздняя ночь, точнее даже раннее утро. Оба молчали, утомленные обильной едой и выпивкой, прекрасным вечером с зазывным женским смехом, с гитарой и романсами, которые так хорошо напевала Катенька, а потом любовными играми, к которым со своей кавалерийской непосредственностью относились так же, как к партии в преферанс, к выездке в манеже, к бивачным хлопотам или к вызову по команде.

Пролетка выкатила на Большую Садовую и зашуршала резиновыми шинами мимо кафе-шантанов и ярко освещенных витрин гастрономических магазинов, мимо электрических столбов с лампочками и групп офицеров, выходящих из известных им домов, мимо городских патрулей и старика-молочника, уже толкающего свою тележку с бидонами и крынками.

«Завтра у Сони именины, - вдруг сказал Дризен. - Я спросил, кого бы она хотела пригласить на вечер. Она назвала тебя!..»

Полдня он потратил, рыская по городу в поисках приличного подарка. Чтобы он, ротмистр Штейн-Коссовский, да пришел без подарка? Он прошерстил всю Большую Садовую и Таганрогский проспект, Большой проспект и мастерские и лавки в Николаевском переулке.

Чертовы спекулянты, рвачи и выжиги, привыкшие, что это офицеры приносят золотые вещи! Они поначалу никак не понимали, что от них хотят. Нет, этот ромистр хотел купить золотую вещь. Перстенек или колье, или серьги. Их цепкие глазки начинали бегать, их пухлые пальцы начинали стучать по крышке конторки, их сальные губы кривились в недовольную гримасу: «Нет, господин офицер, ми не продаем. Ми покупаем золото, платину, или ежели, к примеру, ви имеете бриллиантовую табакерку или какой другой антик...»

Рассерженно позвякивая шпорами, он шваркал дверью лавки или магазина, или ломбарда. У-у, скоты, сволочи, падаль человеческая, это за вас мы кровь проливаем, за вас жизни свои там кладем? Даже знаменитый магазин золотых и серебряных вещей Смирнова оказался в руках какого-то хитрого армянина, который вращал глазами, причмокивал и постоянно возвращался к тому, что продать он нэ можэт, а вот купить у господина ротмистра - га-атов.

В немецком ювелирном магазине ему, наконец, повезло. Старая дама в кружевном стоячем воротничке, твердо выговаривая слова, сказала, что да, они приобретают золотые, серебряные, платиновые предметы, а также драгоценные камни, жемчуг, художественную эмаль, малахит и кораллы. Но также они продают некоторые предметы.

Это был тонкий золотой браслет с сапфирами и крохотными, но очень чистыми алмазиками вокруг каждого сапфира. Ромистр сразу углядел его. Цена была высока, почти его двухмесячное офицерское жалование. Но на кого и на что еще было ему тратиться?

Соня вспыхнула, когда он подал ей бархатный футляр.

«С Днем Ангела вас, Софья Александровна, - так, по имени-отчеству, всегда звал ее ротмистр Штейн. - В знак признательности и глубокой симпатии к вам, прошу принять этот небольшой подарок...»

Вечер был обставлен по-семейному и скромно. Было приглашено еще две дамы, добрые знакомые старой баронессы, один военный чиновник, с которым барон часто гонял пульку, и Штейн-Коссовский. Стол был украшен жареным молочным поросенком, французскими салатами, сладкими наливками для дам, бутылкой шампанского «Piper-Heidsieck» и водкой для мужчин.

Ротмистр был посажен несколько наискось от Сони, рядом с чопорной Ксенией Ричардовной, которая возглавляла какой-то комитет. После нескольких рюмок наливки впрочем, и Ксения Ричардовна уже придвигалась к нему, касаясь краем лилового крепдешина его колена.

Но Коссовскому было не до нее. Он был, что называется, в ударе. Он не понял, что на него нашло, он никогда не был хорошим рассказчиком, предпочитая слушать и кричать тосты на офицерских пирушках. А тут его словно подменили.

«...мы знали, что в этой Хвостовке стоит штаб «червонной» бригады. Но надо знать большевиков: как только они чувствуют, что опасность отступила, они тут же напиваются, как говорится, до синих чертиков, особенно их штабные. Так вот я командую своим «серебряным уланам»: молча, без звука, без стрельбы входим в Хвостовку. Сказано - сделано. Часовые у них тоже валялись пьяные, нам только нужно было собрать их винтовки. Захожу в их штаб, там все красные командиры и комиссары вповалку. Вонь, храп, стон, грязь. Какая-то женщина, полуголая, прошу дам извинить меня за такой натурализм, но в самом деле в ночной рубашке на одной бретельке, подняла голову - она спала прямо за столом. Я ей сделал знак, чтобы молчала. Она, по-видимому, решила, что я ей померещился, опять уронила свою кудлатую голову на стол. Так вот мы осторожно заходим, снимаем со стен их оружие, все их маузеры, наганы, карабины, шашки. Двое моих молодцов выносят все это из избы. Еще двое других начинают разогревать самовар, такой пузатый, ведра на три, не меньше....»

«Ловко, ловко!», - потирал и прикладывал к груди ручки военный чиновник.

«Нет, вы послушайте...» - шептала полная одышливая вдова ему в ответ.

Ротмистр ничего не замечал. Он говорил, говорил, слегка подыгрывая голосом, подпуская иронии, несколько бравируя. Откуда только в этот вечер у него нашлось столько слов?

«...Мы с капитаном Подлесским садимся в кресла - красные мародеры явно сперли эти кресла в чьем-то господском доме! - запаливаем папироски и ждем».

Одышливая вдова переводила взгляд на военного чиновника. Ее глаза становились сладкими и требующими чего-то от чиновника. Словно это он незаметно пробрался в красный штаб, обезоружил пьяных комиссаров и преспокойно уселся выкурить папироску.

Штейн-Коссовский не мог удержаться, чтоб не подмигнуть.

«Мои уланы у входа, у окон с шашками, с карабинами, стоят ухмыляются. Чуть позже к нам присоединяется поручик Соболев, славный малый, любитель анекдотов. Мы начинаем вспоминать всякие смешные случаи. Уланы наши похохатывают. Унтер вносит самовар, начинает колоть сахар. Тут только один комиссар, из матросов, очнулся. Сел на полу, озирается. Можете представить его изумление: он на полу, в подштанниках, а вокруг белые офицеры, мирно пьют чай, курят свои папироски, что-то друг другу рассказывают. Малый этот кричит: «Измена! Полундра!» А капитан Подлесский ему, с его такой изящной картавинкой: «Не надо ог-гать, товагищь! Какая такая измена? Меньше надо самогона жг-гать!» И револьвер к его лбу приставил. Тут матросик и ожах, понял, что криком-то мировой революции у него больше не получится».

Соня сидела почти все время опустив глаза. Иногда яркий румянец вспыхивал у нее на щеках. Но минуту спустя снова была она сосредоточена. Только раз или два осмелилась она взглянуть на рассказчика. И тут же погасла ее внезапная улыбка. Будто что-то вспомнила. Но было видно, что она внимательно слушает ротмистра, что не пропускает ни одного слова.

Когда все просмеялись над незадачливыми красными штабными, она вдруг спросила:

«А что вы сделали с той женщиной, Георгий Николаевич?»

«С той, что спала, а когда вы вошли, подняла голову...»

«А что нам с нею делать? - пожал потом плечами. - Отправили ее в обоз, она теперь там рубахи моим уланам стирает, заплаты ставит, починка белья и все такое прочее...»

Поздним вечером они с бароном вышли из дома. Гости уже разъехались, и друзья решили немного пройтись. Дризен сначала был весел, даже насвистывал что-то, бодренько прихрамывая на своей палочке. Потом вдруг поскучнел, вновь осунулся, чем-то озабоченный.

«Жорж, а признайся мне, что сочинил ты про починку белья, - вдруг сказал он. - Ничего не сочинял, всю правду рассказал, как вы эту Хвостовку взяли, как самовар грели, как папироски курили. А вот насчет девки - соврал!»

«Да, Бобушка, соврал. Зачем такой прекрасной женщине, как твоя сестра, знать правду? Повесили мы их всех. Они за неделю до того, эти «червонные», взяли в плен двух моих улан, вахмистра Черенкова и ездового Быкова. Переоделись в наших и захватили. Потом трупы их нам подбросили. С записочкой. Ах, Бобушка, если б ты знал, что они сделали с моими ребятками... До сих пор казнюсь, что не уберег я их. Всю свою жизнь буду себя казнить!»

Им навстречу, из темноты вышел патруль. Четыре солдата и поручик. Солдаты с винтовками на ремнях. Приблизились. Поручик присмотрелся, потом отдал честь. Оба ответили, приложив руки к козырьку.

Мимо прокатила пролетка. В ней сидел какой-то толстый господин и курил толстую сигару. Сладкий дым сигары потом долго висел в сентябрьском прохладном ночном воздухе. Ни на патруль, ни на офицеров он не обращал никакого внимания.

«Определенно, мой милый, определенно. В тот самый момент, как ты сказал про рубахи, заплаты и починку, она все знала».

На углу Никольской и Таганрогского проспекта они расстались. Пожали друг другу руки, пожелали спокойной ночи. Ромистр пошел домой, неспешно, слушая привычный тихий звон своих шпор. Ему надо было спуститься мимо Старого Базара до Донской. Он хотел побыть один. Ему нужно было понять, что с ним происходит.

Увлечения... У кого из молодых кавалерийских офицеров их не было? Ларисса Лемке, утонченная красавица, баловавшаяся опиумом, художница и поэтесса, водила его по кабачкам столицы. До него был у нее роман с каким-то известным поэтом. Фамилию поэта ротмистр забыл, но помнил, что был он очень моден, путешествовал по Индии, охотился на слонов в Африке, на бизонов в Америке. Это от него Ларисса научилась курить опиум и рисовать окурками пахитосок на ресторанных салфетках.

Однажды, года два спустя он обнаружил среди почты к нему толстый конверт. В конверте оказался тонкий сборник стихов. Прямо в середке, где была закладка в виде розовой пышнотелой русалки, очередное стихотворение начиналось так:

Говорят, кто-то позже переложил эти стихи на музыку и получился весьма недурственный романс. Он не слышал этого романса.

Зоя, дочка известного адвоката, обожала появляться с ним в публичных местах, на Невском проспекте, в Летнем Саду, в Александринском театре, любила кататься с ним на прогулочном ялике по Неве, по Фонтанке, по каналам, под мостами, в белые ночи. Она была хороша, что в открытом бальном платье с жемчугом на красивой белой шее, что в амазонке, обольстительно обтягивающей ее фигуру, и со стеком в руках. Они стали близки только через год после их романтического начала. Это случилось на даче адвоката, на Крестовском острове. И он уже намекал офицерам, что не за горами тот день, когда представит он полковым дамам свою жену.

Но адвокат оказался замешан в противоправительственной деятельности и уехал за границу. А тут и война началась.

Полина де Журиак уходила к нему от мужа, оптового торговца муслинами, шелками и газом. Для нее он снял квартиру на Васильевском острове. Приезжал туда в закрытом экипаже. Муж их выследил. Дело было предано огласке. Штейн-Коссовский имел объяснение с полковым командиром. У плешивого рогоносца де Журиака в знакомцах оказались либеральные газетчики, которые со неприкрытой злостью стали заполнять страницы фельетонами, обыгрывая как его первую немецкую фамилию, так и звучащую несколько по-польски вторую. Едва было объявлено, что набирают офицеров полка на театр боевых действий, поручик Штейн-Коссовский подал рапорт. Рапорт был удовлетворен.

О случайных встречах между боями, рейдами, на отдыхе в польских и литовских городках, на биваках, на дневках и остановках в шляхетских домах он не вспоминал. Это было частью войны. Даже та юная паненка, что прибежала к нему в спальню, в одной рубашке, с голыми, похолодевшими от каменного пола пятками, оставила лишь смутный образ после себя. Ей не нужно было прибегать. Но они, эти польки, такие непредсказуемые, такие своенравные!

Соня... Они почти и не говорили. Две-три ничего не значащие фразы. Потом испуганное шуршание ее юбок, ее исчезновение за дверью. И неожиданно этот странный вопрос: что они сделали с большевицкой девкой?

Он помнил, как она выла и брыкалась, уже крепко связанная. Она назвала все их имена. И кто был кем. Матрос харкал, набрав в грудь побольше воздуха, все пытался попасть ей в лицо и материл на чем свет стоит. А пропитого вида уголовник подбадривал его: «Еще, Коваль, еще харкни в нее, падлу!» У него единственного не было найдено никаких документов. И девка не знала его имени. Но раз уж этот уголовник так вел себя с комиссаром, то можно представить, что за птица он был.

Командир-латыш был единственным из всей штабной сволочи, кто вел себя достойно. Попросил позволения написать домой письмо. Когда ему не позволили, опустил голову на грудь и стал молиться. Другой латыш, молодой парень с белесыми глазами, просто окаменел. А помощник матроса, еврейчик-студент, истошно кричал, что он мобилизованный, что его ждет мама, что они должны его отпустить, потому что он тогда даст им нужные сведения.

Повесили рядом с матросом. И рядом с молодым латышом. А потом повесили уголовника, латыша-командира и еврейчика-студента. И еще двух взводных, молодых рабочих парней, у которых нашли коммунистические билеты...

Он плохо спал в эту ночь. Просыпался, отчего-то пытаясь в темноте отыскать шашку. Потом, уже в пять утра, понял, что больше не заснет. Встал, спустился вниз, у сторожихи напился чаю. Сторожиха, она же и кухарка в этом доме, толстая тетка в шерстяных юбках, смотрела на него жалостливо. Она никак не могла привыкнуть, что фронтовой офицер давно уже полюбил пить обжигающий чай из железной кружки, что ему не надо ни подогретых булочек, ни кофе со сливками, ни золотистого масла в фарфоровой масленке. Густой, почти черный чай, кусок сахара вприкуску. И все! Потом он поднялся, поблагодарил ее.

Что его заставило прийти на улицу Никольскую в тот полдень?

Какой-то внутренний толчок. Словно кто-то невидимый потянул его за руку: иди, сверни на Никольскую, вот он, этот купеческий особняк, шторы на третьем этаже полузадернуты.

Он посмотрел вверх по улице. Там, по Большой Садовой, сновала неугомонная толпа. Торгаши, военные, банкиры, чиновники, земгусары, интендантские, штабные и прочие тыловики всех сортов, а между ними побитые, усталые, с погасшими глазами фронтовики, казаки в лихо заломленных фуражках, лошади, лошади, снова лошади, все эти экипажи, пролетки, автомобили, и снова солдаты, газетчики, инвалиды, сестры милосердия, грузчики с пристани, железнодорожные рабочие, монахи, нищие у папертей, животастые фабриканты и юркие приказчики. А еще их жены, их любовницы, их сестры и матери...

Он поднял руку, взялся за толстое бронзовое кольцо и ударил.

Горничная ввела его в гостиную и оставила одного. Все было уже прибрано. В воздухе стоял все тот же неуловимый аромат ее присутствия. Это не были духи или цветы. Это был тот запах, который пропитывает человеческое жилье и делает это жилье своим, единственным, родным.

Софья Александровна вошла тихо, едва ли скрипнув половицей.

«Простите, я без приглашения, - сказал ротмистр. - Шел по улице...»

«Вам брат все рассказал», - не то спросила, не то уличила она.

«Не лгите, Георгий Николаевич. Вы все знаете...»

«Вы все обо мне знаете, поэтому вы и пришли!»

Что-то отчаянное звучало в ее словах. Что-то такое, отчего мутилось в сознании ротмистра. А в самом деле, почему он вдруг свернул к их дому? Незванный, без приглашения. Почему он чувствует в ее упреках мольбу о пощаде? Или о защите?

Соня порывисто сделала два шага к окну, ухватилась за скобку. С режущей глаз отчетливостью увидел Георгий Николаевич, как бьется жилка на ее виске. Горячее, порывистое желание охватило его. Подойти, взять ее голову в ладони, вот так, сбоку, и прильнуть губами к жилке. Софья Александровна! Сонечка! Отчего же ты так встрепенулась? К чему это волнение? Не надо, не надо... Я тут, рядом. Всегда был, всегда буду...

Он тоже сделал шаг к окну. Тихо, нежно звякнули его шпоры. Его взгляд упал на ее запястье. Его подарок, браслет с сапфирами, нежно обнимал тонкую руку. Боже, он принят! Принят его подарок, принято все, чем он живет.

Всем существом своим, всем своим сильным, закаленным в походах телом, всем своим бесхитростным сознанием, душой своей одинокой, истосковавшейся по тишине, по мерному бою напольных часов, по женской слабой и чистой улыбке - и готовый к решительному объяснению, шагнул он к ней.

«Мамá! - выдохнула вдруг Софья Александровна. - Простите, я должна идти...»

Она выскользнула из гостиной, мимо входящей баронессы.

Самообладание медленно вернулось к ротмистру.

«Приношу извинения за непрошенный визит, баронесса», - сказал он.

«Это ничего, голубчик, - сказала она с теми же интонациями, что были и в голосе ее сына. - Это даже очень хорошо...»

На следующий день они намечали пойти с полковником Дризеном в собрание, поиграть в преферанс, послушать сплетни и слухи с фронта, выпить бутылку хереса. А самое главное, нужно было разобраться в своих чувствах, нужно было разложить все по полочкам. И сделать это он собирался с помощью родного Бобушки, а с чьей же еще?

Полковник уже ждал его в открытом кафе, на террасе. Перед ним, к изумлению ротмистра, стоял... бокал с лимонадом. Дымилась папироска, положенная на край пепельницы. Расторопный малый в зеленой рубашке провел ротмистра к столику.

«Господин ротмистр!» - голос барона звучал напряженно.

«Господин полковник», - в тон ему ответил Штейн, ничего не понимая, но готовый поддержать шутку.

Но лицо барона было сосредоточено, темно и неулыбчиво.

«Я полагаю, милостивый государь, что вам больше нельзя появляться в нашем доме», - размеренно и твердо выговорил он.

«Что такое, Бобуш... Что такое вы говорите, барон?»

Ротмистр весь подобрался, как перед боем. У него заныло где-то в области шеи, но он выпрямился.

«Я полагаю, что ваше присутствие и общение с Софьей Александровной крайне нежелательно, - все так же твердо и размеренно повторил фон Дризен. - Это не мое решение, господин ротмистр. От иных объяснений прошу меня уволить!»

Георгий Николаевич не помнил, как он добрался до своей квартиры на Донской. Хозяйка, хотевшая было что-то ему сказать, испуганно забежала в дверь. В следующий момент весь дом был сотрясен ударами: ротмистр Штейн-Коссовский, не жалея кулаков, бил по стенам, и дом гудел он этих ударов...

Своих «серебряных улан» он нашел под Касторной. Они были в самом потрепанном и плачевном состоянии. Все взводные были сменены уже по три-четыре раза. Дважды эскадрон был разгромлен наголову конницей Буденного, дважды его отводили на переформирование, вливая в его ряды пленных казаков и красных конников. Но казаки при первой же возможности бежали, а красные конники отказывались атаковать и отступали, обнажая фланги соседей.

Он пытался восстановить порядок. Но его помнили только пять-шесть старослужащих. Остальные восприняли его появление неприязненно. Когда он проходил, глазами не провожали. Команду «смирно!» исполняли как из-под палки. А главное - взгляды, исподлобья, подлые, предательские. Он пытался не замечать их. Он был кадровым военным, он беззаветно верил в Армию.

Ударили холода. Армия откатывалась. Поставок из тыла не было. Амуниция пришла в негодность. Патронов не хватало. Приходилось самим добывать провиант и фураж, приходилось реквизировать телеги и упряжь у «благодарного населения». Где мог, он старался избежать этого. Однако людей нужно было кормить, коней содержать в порядке, снаряжение и обмундирование добывать, и он, как офицер, понимал это лучше кого бы то ни было.

Но не это угнетало его. Главное, что моральное состояние в эскадроне оставалась на самом низком уровне. Это не были его великолепные «серебряные уланы». Украсть, ограбить, избить, а то и просто застрелить проезжего мужика для этих, прошедших через «красную армию», оказалось самым плевым делом.

Ротмистр ответил жесткими мерами. После отступления из-под Касторной, он поймал на мародерстве двух взводных и лично расстрелял их. Эскадрон вроде бы присмирел. Даже пошел за ним в контр-атаку, выбил красных из безымянного хутора.

Однако через неделю ротмистр Штейн-Коссовский вдруг обнаружил, что два взвода, шестьдесять восемь человек, в полном составе, с оружием, перешли на сторону красных. При этом вахмистр Юшко был ими убит. Ротмистр доложил об этом генералу Барбовичу. Тот приказал расформировать эскадрон, а оставшихся влить в другие части.

«Серебряные уланы» прекратили свое существование.

Георгий Николаевич продолжал носить свои галуны и серебряные шпоры. На висках его, тоже легким серебром, проступила первая седина. Он поочередно был взводным командиром, затем снова командовал эскадроном.

На подступах к Новороссийску был опять ранен, теперь уже осколком в бок. Провалялся в луже собственной крови до глубокой ночи, потом выполз к своим. 25 марта 1920 года на барже, переполненной ранеными, он был переправлен в Крым.

Море было неспокойное. Баржа низко сидела в волнах. Терпко воняло гноем, пóтом, табаком, дегтем и чесноком. Какой-то унтер жрал и жрал чеснок, макая в соль. Пока баржа ползла по крутым волнам, умерло несколько раненых. Ротмистр Штейн-Коссовский видел, как их зашивали в мешковину.

О Софье Александровне он старался не думать, но чем больше он старался, тем чаще она являлась к нему. То в тяжелых снах, то в мыслях, то в почти явственно звучащем голосе - ее голосе! - то вдруг в романсе, который, наконец, он услышал от казачьего подъесаула.

С подъесаулом они познакомились и близко сошлись в симферопольском лазарете. Откуда тот услышал стихи, сочиненные Лариссой Лемке, он вспомнить не мог. Однако в них не было больше ничего от белых ночей, от кабачков и рисунков окурком на ресторанных салфетках - в них был только звон его серебряных шпор, и этот звон каким-то непостижимым образом теперь связывался только с Соней фон Дризен, с ее испуганными, просящими о пощаде глазами.

Генерал Врангель, наслышанный о его победах во главе «серебряных улан», произвел его в полковники. Он безразлично отнесся к этому. Только стараниями его деньщика, унтера Мешкова, полковничьи погоны оказались на его плечах.

«Нашел, о чем суетиться, Мешков...» - только и сказал он.

«Вы как хотите, ваш-высок-родие, а мне теперь бóльший респект, как я деньщик полкового командира», - ответил не без юмора Мешков.

Осенью 1920 года полковник Штейн-Коссовский сдерживал орды красных у Джанкоя. Его полк насчитывал всего двести штыков и сорок всадников конной разведки. Командовать разведчиками он поставил опытного кавалериста, капитана Суходольского. Сам теперь чаще прохаживался перед окопами своих стрелков, под пулями красных, позванивая не нужными больше серебряными шпорами. Он словно искал смерти. Но та, последняя смертная пуля не находила его.

После тяжелых боев в октябре, полк был сведен до ротного состава и влит в батальон «корниловцев». С ними полковник Штейн-Коссовский отступал до Симферополя, а затем с частями Конного корпуса на Ялту.

Отсюда, из Ялты, его люди должны были грузиться на пароход «Константин». Но пароход оказался переполнен гражданскими беженцами, армейскими и моряцкими семьями, мальчишками-кадетами, большим количеством раненых, каким-то военным и штатским имуществом, матрасами, корзинами с птицей, мешками с зерном и бочками с маслом. Тогда он приказал брать штурмом пароход «Русь». Кавалерийский полковник угрожал ему револьвером. Он смотрел в нервно-дергающееся лицо полковника.

«Вам на «Руси» делать нечего! - кричал полковник. - Сейчас же извольте отдать приказ ваши людям покинуть транспорт!»

«Мне на «Руси» нечего делать? Это вы перегнули, - отвечал с мрачной иронией Штейн-Коссовский. - И уберите свой револьвер, полковник, еще нечаянно выстрелит».

Кавалерийский полковник аж вспотел от такой наглости.

Штейн-Коссовский не понимал, что с ним случилось. Армия уходила. Порты и пристани были забиты беженцами, и они все прибывали и прибывали. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч беженцев со всей России! Люди ночевали на пристанях, под открытым небом, в пакгаузах, по углам, на баулах и чемоданах, отдавая последние деньги, потом толпились перед трапами, отталкивали друг друга, давились, кричали, дрались, поднимаясь на линкоры, сторожевые катера, пассажирские транспорты и грузовые пароходы, на ржавые баржи, рыбачьи баркасы, парусные фелюги. Уплыл даже Мешков.

В города, городки и села уже вливались красные потоки: сначала конница Миронова, потом пулеметчики, косившие все, что бежало или шевелилось, наконец, красные армейцы, пехота, которой было позволено грабить днем и ночью. Вслед за ними шли каратели. Эти без устали вылавливали белых. Везли их на фильтровочные пункты и лагеря. Оттуда - по тюрьмам или к стенке.

Он же, в своей прожженной долгополой шинели, без погон, но с серебряными шпорами на порванных сапогах, живет в брошеных дачах вокруг Алушты. Бродит по тесным улочкам татарской части, никогда ни о чем не прося. Только иногда смотрит в лицо татарину, и тот все понимает без слов, наливает ему в крынку жирного йогурта или отрезает кусок брынзы и дает лепешку.

Потом он уходил. Ночевал где придется. Сегодня на профессорской даче с книгами по истории римского права. Завтра лесу, в наскоро построенном шалаше, просыпаясь от неизбывного чувства голода. Послезавтра - о счастье! - в садовой сторожке у сгоревшего дома. Там он обнаружил несколько кругов подсолнечного жмыха и по нескольку часов в день сосал и жевал этот жмых. Им же он топил железную печку в углу.

На несколько дней нашел приют в полуобваленной хижине, сложенной из рыхлого известняка, пока голод не выгнал его снова в горы. Еще дней пять он провел в брошеном имении княгини Гагариной. Есть было нечего. Только на третий день, бесцельно обходя пустые комнаты, конюшни, службы, случайно обнаружил в сарае сваленные початки кукурузы. Грыз их, сухие, твердые.

Но туда примчались на тачанке вооруженные каратели. Он снова поднялся в горы, скрываясь между кипарисов и буков, опутанных лианами винограда. Опять бродил по горам между Ялтой и Алуштой, спал в норе, вырытой голыми руками, собирал земляные орехи. Его называли шайтаном, татарские дети кидали в него камнями. Он тогда поворачивался в их сторону, и они в ужасе разбегались кто куда.

Специальный карательный отряд был послан выловить сумасшедшего полковника. Отряд провел неделю в холмах, покрытых орешником и диким виноградом. Каратели мародерствовали, грабили местных татар и болгар. В одном болгарском сельце командир отряда, бывший матрос Балтийского флота, по пьянке застрелил уполномоченного от ЧеКа. Из Ялты пришла телефонограмма. Бывший матрос был арестован. Но по пути он бежал и стал скрываться, подобно сумасшедшему полковнику.

Однажды, в промерзлых холмах, они встретились. Оба были вооружены. У полковника Штейна-Коссовского - карабин, у матроса Иванчука - маузер. Как получилось, что они не убили друг друга, трудно сказать. Матрос так же ненавидел белых, как и полковник Штейн ненавидел красных. Но короткого и яростного обмена выстрелами не произошло. Зато из своего карабина полковник Штейн подстрелил кролика, и спустя какое-то время оба сидели около костра под черным кипарисом и смотрели, как медленно золотится и местами обугливается тушка животного.

Когда изголодавшийся матрос вцепился в свою половину кролика, Георгий Николаевич увидел у него на мизинце крупный перстень с изумрудом. Этот перстень был слишком знаком полковнику. Но он не подал виду, что знает, кому принадлежал он. Он спросил Иванчука:

«Чокнутая старуха сама мне отдала, - сказал Иванчук, чавкая и облизывая жир с пальцев. - Сидит на площади в Алуште, вечно голодная, песенки поет, молится, просит пожрать. Я за банку тушонки у нее выменял».

Полковник подождал, пока матрос догложет последнюю косточку. Потом сказал:

«Что, твоя мать, ваш-бродь?» - спросил матрос.

«Я - полковник», - поправил его Штейн-Коссовский.

«А-а-а! - с сарказмом сказал Иванчук. - Тогда - ваш-сок-бродь!»

Но полковнику он подчинился. Они спустились в город. Какое-то время высматривали патрули. Хорошо, что Иванчук был прежде командиром чекистского отряда, он знал, где их посты, где их казармы, когда и как проходят по городку патрули.

«Ты бы хоть шпоры снял, - сказал, поежившись, наконец, он. - Не ровен час...»

Неожиданно он понял, почему он здесь. Это не была его воля. Кто-то свыше удерживал его в этом мертвом месте. Только для того, чтобы он вдруг прошел по пустым улицам Алушты в сопровождении своего лютого врага, крепко печатая шаг, слушая малиновый звон собственных шпор.

Баронесса узнала его с первого взгляда. Она сильно похудела, под шеей у нее висела кожа, космы седых немытых волос выбивались из-под старого и рваного клетчатого платка, руки были черны от земли и угольной пыли. Платье на ней было чужое, все в заплатах. Поверх платья - что-то вроде рабочего бушлата, выброшенного за ветхостью и ненужностью. На ногах совершенно расползшиеся опорки от старых солдатских сапог. Подошвы привязаны веревочками, но голые пальцы видны через дыры.

«Милый, голубчик, - безголосо просипела она. - Как же так?»

«Она очень плоха. А я побираюсь, вот... Господь привел на старости лет...»

«Но где Соня? - настойчиво повторил полковник. - Где она сейчас?»

«Она умирает. Зачем же вы тогда ее послушали?»

«А вы разве не знаете? Это они... - взгляд старухи остановился на Иванчуке, - их иродово племя, эта грязь...»

«Эй-эй-эй, - подал голос матрос. - Язычок прикуси, старая, а не то...»

«Они вытолкнули нас с поезда, матросы и солдаты... Когда мы ехали в Ростов... Мою чистую, мою доченьку...»

Штейн-Коссовский стоял над нею и терпеливо ждал.

«На третью ночь она убежала, - справившись, наконец, досказала баронесса. - А я ждала на станции... Павлик был ей всем, и братом, и отцом. Он защищал нас... Они пришли и убили его. Они расстреляли его и утопили в море... Вы же помните, какой он был решительный, наш Павлик. Потом они убили княгиню Барятинскую, и доктора Звягинцева, и профессора...»

В один слепящий миг все стало понятно полковнику.

Вот почему даже самый вид военных у нее вызывал страх. Вот почему она поднималась и быстро исчезала за портьерами, за дверью. И почему так надрывно, так упорно спрашивала, что они сделали с комиссарской девкой.

Сердце его, уже застывшее мертвым кровавым сгустком, вдруг ударило:

«Где вы живете? Пойдемте, баронесса, я вас поддержу... Пойдемте к Соне!»

Он сказал это с уверенностью командира, привыкшего, что его приказания выполняются. И старуха вдруг засуетилась, заподхватывала свои тряпки.

«Да, голубчик, конечно же надо идти. Вы объясните все Сонечке, правда?»

Уже много лет спустя, когда братские могилы тысяч расстрелянных сровнялись с землей, когда море перестало, наконец, выбрасывать вымытые белые косточки на гальку алуштинских пляжей, когда сами каратели уже состарились и были перебиты другими карателями, жители Алушты продолжали рассказывать одну и ту же странную историю.

Как на исходе той голодной и страшной зимы 1921 года по улицам городка шли трое: высокий офицер в длинной шинели, старуха в тряпье и озлобленный матрос.

На руках у офицера была маленькая женщина. Может быть, она в жизни и не была маленькой, но голод и болезни и страх сделал ее совсем легкой, почти невесомой. Она не спускала глаз с офицера, обхватив тонкой рукой его за шею.

Офицер был обросший, в свалянной бороде. Он шел неспешно, стараясь не оступиться. Его кавалерийские шпоры мелодично тенькали. Старуха рядом время от времени хваталась за его локоть. Тогда офицер приостанавливался, давая старухе передохнуть и уцепиться покрепче.

Матрос, размахивая маузером, зло шипел вооруженному патрулю:

«Не замай, Гришутка! Враз пришью, как жидка под Конотопом!»

В матросе патрульные сразу узнавали своего бывшего начальника Василия Иванчука. И оробело опускали головы:

«Да ты что, Василь-Фролыч? Мы чего? Мы ничего. Идите, коли так. Только куда ж вы уйдете?»

Нечастые прохожие останавливались. В их лицах был страх. Глаза они отводили. Даже самим себе они не хотели признаться, что творилось по ночам. Когда по узким улочкам, от бывшего полицейского участка к молу, на пристань, вели группы связанных людей. Туда, к пристани, подходили в ночи военные катера. Людей заталкивали в эти катера...

Вся небольшая процессия достигла, наконец, пристани. Там стоял рыбачий баркас. Время было не рыбное. Но местные греки подрабатывали, перевозя грузы от Батума. Грузом были винные бочки. Их скатывали на пристань два долгоногих молодых грузчика-грека.

«Капитан, дизель есть или тебя вместо дизеля в топку засунуть?»

Старый грек с седой бородой все сразу понял. Он так долго жил на этом свете, что ничем его нельзя было ни удивить, ни испугать.

Он подождал, пока офицер с долгополой шинели внесет на баркас женщину. Потом ждал, пока он спустится вниз и под руку проведет по трапу старуху. Шпоры на ногах офицера нежно позванивали. Матрос в это время стращал всех своим маузером:

«Не подходить! Шмальну - мозги чайки склюют».

Старый грек-капитан все-таки удивился, как этот русский офицер не побоялся ходить по городу в серебряных шпорах. Времена - не приведи Господь, не то что серебро, даже стальные зубы могли привлечь внимание бандитов.

Офицеские же шпоры нестерпимо блестели посреди серой грязи пристанного мусора, всех этих пустых и разбитых бочек и ящиков, гнилых канатов, обрывков рыбачьих сетей, ржавого, безколесого экипажа, переломанных оглобель и дырявых бидонов. Грек не мог оторвать своих глаз от их чистого светлого блеска.

Потом он крикнул что-то грузчикам-грекам по-своему. Двигатель уже стучал.

От города к пристани бежали солдаты. Гулко ударили выстрелы. Баркас медленно повернулся и, словно бы ничего не происходило у него за кормой, направился в море.

США

 * * *

Читайте электронный Западно-Европейской Журнал РПЦЗ, под редакцией о. Протодиакона Германа Иванова-Тринадцатого:

Журнал Белой Эмиграции «Карловчанин» объясняет, что для русского человека самое главное это Вера, Царь и Отечество. Что русскость это не исключительно географическая, как это у западных народов национальность, но это сущность – служение Церкви и Отечеству. Что русский, всегда стремился к высшему смыслу и духовным ценностям, не раболепствуя перед жизнью. Что русский стремится копить не материальные, но духовные богатства, перед которыми открываются все двери. Что если русский религиозен, то он православный, т.е. правильно славит Творца, сознавая себя грешным человеком. Что русский оценивает ближнего по его душевным качествам: отношению к больным и нуждающимся, а не по имущественному положению. Что русские всегда стремятся и ищут Правду.

Журнал предостерегает своих читателей о грозящей потери родиноведения: знания прошлого и понимания современности и об угрозе промены «первородства на чечевицу» – западного материализма и равнодушия к духовным ценностям.

Журнал призывает верующих в «осколках» бывшей единой Зарубежной Церкви к объединению в одну религиозную организацию, без которой невозможно бороться против обновленческих новшеств и экуменизма вводимого МП. Отец Герман предостерегает верующих от возможного заблуждения вследствие лицемерных посулек представителями «униатов» являющихся ничем иным как сателлитами МП.

Некоторые авторы хорошо умеют писать, и другие борзописцы, весьма плодотворны в писании статей, но о. Герман отличается от них, так как он обладает обоими этими качествами и главное в том, что он пишет содержательно. Некоторые люди умеют писать десятки тысяч слов, но при анализе содержания их статьи не сообщают читателю ничего поучительного и интересного. Не таковы статьи о. Германа являющегося одним из лучших современных духовных писателей в Зарубежной Руси и он заслуживает более похвалы, чем ему оказывается. Читателям нравятся его статьи своим содержанием и стилем и они не разочаровываются а, начав их читать, не откладывают чтение «на потом».

Если бы была награда в РПЦЗ, то за писание духовно-патриотических статей о. Герман, несомненно, заслужил получение награды.

Поэтому Общество Блаженнейшего Митрополита Антония советует читателям регулярно обращаться по адресу:

===============================================================================================

РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНО-НАЦИОНАЛЬНО-ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ГАЗЕТА «НАША СТРАНА» НЕ ДЛЯ ПЕССИМИСТИЧЕСКИ НАСТРОЕННЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ, ОНА ОБЪЯСНЯЕТ ОШИБКИ ПРОШЛОГО И СОВЕТУЕТ, ЧТО НЕОБХОДИМО ДЕЛАТЬ ДЛЯ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО. ОНА НЕ ПРОВОЗГЛАШАЕТ, ЧТО ПОЛОЖЕНИЕ НАСТОЛЬКО ПЛАЧЕВНОЕ ЧТО, ПОХОЖЕ, НАСТУПИЛИ, ДЛЯ ВСЕГО МИРА И НАСЕЛЕНИЯ, ПОСЛЕДНИЕ ДНИ, И ЧТО ПОЭТОМУ, НЕТ БУДУЩЕГО, К КОТОРОМУ НУЖНО СТРЕМИТЬСЯ.

«НАША СТРАНА» ВЕРИТ В СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ ДЛЯ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ, РОДИНЫ И ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ. ПОЭТОМУ ОНА БОРЕТСЯ ПРОТИВ НЕОКОММУНИЗМА И ЗЛА ПОРАБОТИВШЕГО РУССКУЮ ЦЕРКОВЬ И РОДИНУ. И БОРЕТСЯ ОНА НА СТРАНИЦАХ ГАЗЕТЫ - ПРАВДОЙ!

ПОЭТОМУ ЧИТАТЕЛИ "НАШЕЙ СТРАНЫ" ВО МНОГОМ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ТЕХ, КТО УВЛЕКАЕТСЯ ДРУГОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ.

ПОЭТОМУ С ЧИТАТЕЛЯМИ «НАШЕЙ СТРАНЫ» ПРИЯТНО ОБЩАТЬСЯ И ГОВОРИТЬ О БУДУЩЕМ, СОВМЕСТНО МЕЧТАТЬ И СТРОИТЬ ПЛАНЫ.

НИКТО НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ В СРЕДЕ ТЕХ, КТО ПОСТОЯННО НОЕТ, ЖАЛУЕТСЯ НА ВСЕХ И НЕ ВИДИТ ТО, ЧТО ОКРУЖАЕТ ЕГО ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ. В ОКРУЖЕНИИ ТАКОГО ПЕССИМИСТА ТЕ, КТО С НИМ ОБЩАЕТСЯ, САМ ПОДПАДАЕТ ПОД ЕГО НАСТРОЕНИЕ И НЕ СТРОИТ НИ СВОЕГО, НИ ДРУГИХ БЛАГОПОЛУЧИЯ.

ПОЭТОМУ РЕДАКЦИЯ «ВЕРНОСТИ» СОВЕТУЕТ СВОИМ ЧИТАТЕЛЯМ ПОДПИСЫВАТЬСЯ, ЧИТАТЬ И ДЕЛИТЬСЯ СОДЕРЖАНИЕМ ЕДИНСТВЕННОЙ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ, ГАЗЕТЫ ПРИЗЫВАЮЩЕЙ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ К ОБЪЕДИНЕНИЮ "ОСКОЛКОВ" ПРЕЖДЕ ЕДИНОЙ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ ЗАГРАНИЦЕЙ, СТРЕМЛЕНИИ ИДТИ ПО УКАЗАННОМУ ЦЕРКОВЬЮ И РУКОВОДИТЕЛЯМИ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ ПУТИ, ДЛЯ СПАСЕНИЯ СВОЕЙ ДУШИ И ПОСТРОЕНИЯ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО ДЛЯ БУДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ.

Основана 18 сентября 1948 г. И.Л. Солоневичем. Издательница: Лидия де Кандия. Редактор: Николай Леонидович Казанцев. 9195 Collins Ave. Apt. 812, Surfside, FL. 33154, USA Tel: (305) 322-7053

Электронная версия "Нашей Страны" www.nashastrana.info

Просим выписывать чеки на имя редактора с заметкой "for deposit only" Денежные переводы на: Bank of America, 5350 W. Flagler St. Miami, FL. 33134, USA. Account: 898018536040. Routing: 063000047.

Цена годовой подписки: В Аргентине - 100 песо, Европе - 52 евро, Австралии - 74 ам. долл. Канаде - 65 ам. долл. США - 52 ам долл. Выписывать чеки на имя:Nicolas Kasanzew, for deposit only.

НЕ ЗАБУДЬТЕ СДЕЛАТЬ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОДАРОК "НАШЕЙ СТРАНЕ" - ЕДИНСТВЕННОЙ МОНАРХИЧЕСКОЙ ГАЗЕТЕ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ!

===============================================================================================

(Более крупные суммы на почтовые, типографские и другие расходы принимаются с благодарностью.)

I wish to join the Society and am enclosing the annual membership dues in the amount of $25 per family. Students

pay $ 10. The amount of annual dues is only for those in US, Canada and Australia. Others pay as much as they can afford.

(Larger amounts for postage, typographical and other expenses will be greatly appreciated)

ADDRESS & TELEPHONE ____________________________________________________________________________

Если Вы прихожан/ин/ка РПЦЗ или просто посещаете там церковь, то согласны ли Вы быть Представителем Общества в Вашем приходе? В таком случае, пожалуйста укажите ниже название и место прихода.

If you are a parishioner of ROCA/ROCOR or just attend church there, would you agree to become a Representative of the Society in your parish? In that case, please give the name and the location of the parish:

She is the only one who has received

THE BLESSED METROPOLITAN ANTHONY MEMORIAL SOCIETY

Желаю вступить в члены общества. Мой годовой членский взнос в размере $ 25