Vernost'Number 143

1. HIEROMARTYR JOHN (STEBLIN-KAMENSKY) OF VORONEZH and those with him. Dr. Vladimir Moss

2. НАЗЫВАТЬ ВЕЩИ СВОИМИ ИМЕНАМИ. Епископ Иосиф Вашингтонский

4. НЕОБХОДИМЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ ИСТИННОЙ ЦЕРКВИ. Епископ Новгородский и Тверский Дионисий

6. НЕЗНАКОМЫЙ ВАМ ТАРАС ШЕВЧЕНКО И ЕГО ДРУЗЬЯ- АРИСТОКРАТЫ. Владимир Сиротенко (Вербицкий)

Protopriest John Georgievich Steblin-Kamensky was born on October 26, 1887 in St. Petersburg. His father, George Georgievich, was the director of the chancellery of the Naval Ministry, and in the last years before the revolution – a senator and privy councillor. He was also president of the Russian Society of Maritime Law. John’s grandfather, George Pavlovich (+1882), was during the last years of his life the governor of Vilnius in the rank of privy councillor. At that time he acquired the estate of Biutsishki in Vilnius uyezd, where John spent his childhood. Here in the estate his mother, Olga Alexandrovna, was buried. She was the daughter of Rear-Admiral Alexander Pavlovich Zhandr, and she died on August 17, 1902.

John received his first education at home. Olga Alexandrovna exerted a huge influence on him and his two sisters, Olga and Elizabeth – they died in the city of Kashin, Tver province. From his childhood the boy felt the warmth of her maternal love and the power of her blessing. But she died early, when John was only fourteen. Looking at his mother on the day of her death, he felt both sharp pain at her loss and that the rest of his life without his mother would witness to the movement in his soul that she developed. It seemed to him then that every bad act of his from now on would be a defilement of her radiant memory and a violation of his obligations in relation to her.

After the death of his mother John finished four years at the gymnasium, and, in accordance with family tradition, chose to serve in the fleet. He entered the Naval cadet corps, finishing in 1908 with the title of guards mariner. Then he was appointed to the cruiser “Knight”, and from 1908 to 1909 was in foreign waters. In 1909 (or 1912) he was promoted to the rank of midshipman, transferred to the First Baltic Fleet and served on a minesweeper. From 1909 to 1910 John Georgievich was a company commander on the cruiser “Admiral Makarov”. In 1911 he was awarded with a silver medal by the Italians for helping sufferers during the 1908 earthquake in Sicily and Calabria. In June 1917 he was retired from the fleet for reasons of health.

In the summer of 1918 he worked on a scientific expedition studying the sandbanks of the Neva. In 1919 he was mobilized and until 1921 served as assistant director of the lighthouses of the Baltic fleet and at the same time carried out the duties of a reader in the Holy Trinity church in Petrograd. During this period he firmly decided to become a clergyman and give himself wholly to the service of God. The grace-filled support he felt when he made this decision led him clearly to understand that the Lord was calling him and would not abandon him in his earthly trials.

Having decided to become a priest and entrusted himself completely to the will of God, he went to the grave of his mother in the estate that had belonged to them near Vilnius. Falling down to the earth, he felt peace and calm descend into his soul, and a warmth as if his mother were blessing him again. On returning to Petrograd in 1920, John Georgievich was ordained to the diaconate.

In 1921 Fr. John was arrested by the Cheka for the first time, but soon released. In the summer of 1923 he was ordained to the priesthood for the church of the Holy Trinity on Stremyannaya street. There he gave all his time and energy to his flock. Soon Patriarch Tikhon appointed him rector of this church and raised him to the rank of protopriest.

It was the time of the renovationist schism, and persecutions began against the Tikhonite Church. The life of the parishes was activated, and brotherhoods were organized. Under the leadership of Fr. John the believers began to gather not only in the church, but also in flats, where akathists were read, and the priest explained one or two chapters from the Holy Scriptures.

The OGPU began to interfere more and more into Church life. About forty clergy and laity were arrested in Petrograd. On February 2, 1924 Fr. John was arrested in connection with the case of the Orthodox Brotherhoods. He was accused of uniting Orthodox around him. During interrogation Fr. John said that he served molebens in the flats of some of his parishioners, after which they drank tea and discussed religious matters. That was enough for the authorities. On September 26, 1924 he was sentenced to three years on Solovki. In all thirty-five clergy and laity were sentenced to the camps.

On Solovki Fr. John worked as an accountant, and always walked in priestly clothing and went to church services as long as this was allowed. He wrote letters to his father, sisters and spiritual children. Many of these letters have survived to this day.

Towards the end of his term it became increasingly obvious that the authorities were not going to allow Fr. John to live in Petrograd, and his spiritual children had to reconcile themselves to a prolongation of his absence. And so it turned out: on October 1, 1927 he was released and sent for three years’ administrative exile to Voronezh. Arriving in November, he was given the place of a priest in the Alexeyev church of the former Pokrov Devichi monastery, and after some time was appointed its rector and one of the deans of the Voronezh diocese. He served in the church until its closure on May 2, 1929. Thanks to his efforts and active support, the Voronezh parishioners gathered together frequently and sent food to Archbishop Peter (Zverev) of Voronezh and other prisoners on Solovki.

Fr. John rejected the declaration of Metropolitan Sergius and remained to the end of his life faithful to the “Tikhonite”, True Orthodox Church. He was in communion with Metropolitan Joseph, Archbishop Peter and Bishop Alexis (Buy).

In 1928 persecutions against the Church increased, and everywhere the authorities organized meetings of workers demanding the closure of churches. 275 flats were built on the territory of the Devichi monastery, and unbelieving people were accommodated in them. Thus in addition to the nuns who remained in their cells there lived 872 people. On September 2, 1928 a meeting of the inhabitants of the workers’ village in which the monastery was situated took place. 217 people were present, and 100 people were invited from outside, so unsure were the authorities that they could obtain the closure of the church. One of the speakers immediately pointed out that the followers of Archbishop Peter (Zverev) were increasing their activity. “… ‘Zverevschina’ had again raised its head, its nest was not completely destroyed, it is necessary to destroy it through the GPU.” Others supported the speaker.

“In the 31^st cell there lives Pope John, a follower of Zverev. I live in cell number 89 and I see how the wives of the counter-revolutionaries Nechayev and Pushkin (the former founder of the Ternovaya church) visit him. The nuns teach the children of workers to go to the priest for a blessing.”

“It is already clear to all that the music of the church bells is the music of counter-revolution. As long as this counter-revolutionary nest exists here, the workers’ village will not exist.”

“The nuns are hindering the cultural development of the growing generation and are winning the sympathy of the inhabitants not only within the walls of the monastery, but far beyond its walls.”

On September 8, 1928 an article appeared in the Voronezh newspaper, “Commune”, calling for the monastery to be turned into workers’ flats, and the church – into a club. It called for a “decisive battle” with the counter-revolutionary statements of the nuns and their leader, Fr. John.

After the arrest of Bishop Alexis (Buy) and the death of Protopriest Alexander Palitsyn at the end of 1928, Vladyka Alexis appointed Fr. John as diocesan dean, and in March, 1929 he was the de facto leader of the Voronezh diocese. Articles appeared in the atheist press demanding his arrest. On March 4 the assistant head of the police Podkopayev sent a “top secret” message to the OGPU saying that Fr. John was conducting agitation against Soviet power.

At five o’clock on May 1, 1929, when the atheists came to break the cross on the dome of the church, the abbess of the Devichi monastery died. This coincidence amazed many in the city. Later the authorities accused Fr. John of affirming that her death was the result of persecutions against the Church. The burial of the abbess took place on May 4, and after the burial Fr. John blessed everyone and advised the remaining nuns and parishioners of the monastery to hold out together. On May 6 (19) Fr. John was arrested, and on May 21 he was interrogated. On July 4 Agent Victorov composed an indictment, in which we read: “Having received the leadership of the nuns of the former Devichi monastery, [Fr. John] Kamensky, so as to become a specially venerated ‘pastor’, obtained for himself a portrait of the ‘eldress’ Theoctista Mikhailovna, who is well-known among the hysterical element, and began to occupy himself in exorcizing the demon-possessed, and other similar machinations. Thanks to the rumour spread by the nuns that Kamensky was ‘holy’, he began to acquire great authority among the hysterical element and in general among antisovietically inclined believers. Kamensky began to be visited not only by believers from Voronezh, but many peasants also came to him from the villages of the Central Black Earth region, asking him to heal them of headaches, etc. Kamensky gave advice to everyone who came to him, and particularly how to behave in the present conditions of life and what attitude to take towards Soviet power. Sometime Kamensky personally, but usually through the nuns who were close to him, spread various provocative rumours undermining Soviet power and insinuating anti-Soviet idea, mainly among the inhabitants of the Workers’ Village (the former Devichi monastery). When Metropolitan Sergius published his declaration of loyalty to Soviet power, Kamensky and other exiled priests of the city of Voronezh broke with Sergius and began to recognize the leadership of Metropolitan Joseph of Leningrad. They began to spread rumours about Metropolitan Sergius that he had given in to Soviet power, had become a heretic, red, etc. After the arrest of Bishop Alexis Kamensky became the diocesan dean, and for that reason the whole leadership of the ‘Josephites’ in the Central Black Earth region passed into his hands. Since he is an extreme rightist element among the churchmen, Kamensky personally and through the nuns conducts an active struggle against the churchmen who are in one way or another loyal to Soviet power. Through the nuns Kamensky spreads rumours that Soviet power is going to perish soon, that other states will come and conquer all those loyal to Soviet power. On February 16, 1929 Kamensky personally in a sermon in church said with regard to the proposed introduction of bread ration books: ‘Citizens, there are no reserves of bread, a famine is threatening, whoever can let him store up food, all these are harbingers of coming battles.’ As a result, the nuns and women of the workers’ village began to store up food, queues were formed, and a panic that there really would be a famine, etc., and one of the workers, giving in to this influence, was storing up flour at 2 roubles 80 a pound. The death of the former abbess, coinciding with the moment of the closure of the church of the former Devichi monastery and the removal of the cross was used by Kamensky to stir up religious fanaticism and incitement of believers against Soviet power. Kamensky said that the abbess was a victim of the contemporary persecution against religion, and he (Kamensky) was a defender of the faith against the dark forces of hell (Soviet power). At the burial of the abbess, Kamensky, remaining in the cemetery to bless the believers, said: ‘Look, we are again together, again one flock, soon better times will come and we shall again triumph.’ In the circle of those close to him Kamensky usually turned the conversations from religious topics to political ones. So, for example: in February of this year, while a guest in the house of citizen Eusebius Fomich Kalinina, while discussing the contemporary construction of Soviet power, adduced an example from the Bible: ‘Madmen, you will build, but I will destroy’. When a former teacher (her name has not been established) complained to Kamensky that they were forcing her to teach children unbelief in God, she was advised to drop her job and not bring up children in unbelief.

“One can deduce how authoritative Kamensky was among the believers from notes taken from him during a search in his house: ‘Greatly respected batyushka, I turn to you again with the request that you pray for Alexander, he was at his place and was working, but they fired him and he began to drink… Your prayer will reach God, and I believe that he will again go there and stop drinking vodka.’… In the notes that believers give to Kamensky in church they write: ‘for the health of so-and-so who has gone astray’ (‘gone astray’ means ‘unbelieving’), supposing that Kamensky will be able to turn the unbeliever to God, and make him a believer again.

“Everywhere the nuns spread the idea that Kamensky is a martyr, a sufferer from Soviet power, the persecutor of Christians. Often Kamensky himself has said: ‘Well, what if I go into exile, I can unite believers around me everywhere, they will always feed me, so all their (the authorities’) efforts to do something to me are in vain.’”

Fr. John denied the charges against him and said: “I do not sympathize with actions directed against religion. I think that the teaching of children in schools in an anti-religious direction, etc., is incorrect. I have no doubt that faith in the crucified Christ is invincible, and that the apparent triumph of materialism is a temporary phenomenon. The photograph found during the search of my flat of the old woman known in Voronezh as the wanderer Theoctista Mikhailovna came into my possession by chance from a woman that is known to me only by name (Catherine). I received many notes asking for my prayers. Among the notes there are some that ask for prayers for prisoners and those who have gone astray. By ‘gone astray’ I understood fall away from the faith or nominal believers who are living in an unlawful manner. During the whole of my service in the former Devichi monastery, unfailingly on every feastday and every Sunday, and sometimes also on weekdays, I gave a short instruction of a purely spiritual character without in any way touching on the civil authorities or on the necessity of storing up this or that kind of food. In particular, I gave such an instruction on February 16.

“After the death of the abbess I neither personally nor through anyone else spread rumours through the city. I am still less guilty of having ever calling myself or incited others to call me a true pastor in the exceptional sense of being called to save believers from the dark forces of the hell of Bolshevism, but I do not deny that I consider myself to be one of the faithful pastors of the Church of Christ, who are obliged by word and life and spirit and faith and purity to be a model for believers and to guard them from the darkness of unbelief. And I confess that, according to my faith, not only materialism, but also the very ‘gates of hell’ will not prevail over the Church of Christ. I left the grave of the abbess before its closure, but it is true that I blessed those who came to me. Moreover I comforted them as far as I was able, but I did not say: ‘Don’t grieve, we’ll get what is best for us’…

“To those who came to me and asked about entering a cooperative, collective farms, communes, etc., about taking part in the new structure of agriculture, I always replied in this spirit: that if in this, as far as I know, no renunciation from the faith is required, then it goes without saying that there can be no sin in such a participation…”

From prison Fr. John secretly sent a letter to his flock which said: “If during my service in Voronezh and stay amongst you, you, who have been entrusted to me by the Lord, have not felt that your faithfulness to Him is dearer to me than my own life, then, alas, neither this letter nor any other will reveal this to you. But if I truly love you with the love of Christ, and if I partly take comfort in our sorrow, since it witnesses also to your love for me…, I now want for the last time with tears in my eyes to ask you… If you do not depart from the Cross, then we shall be close to each other during our separation, however long it may last…”

On August 16 he was sentenced to three years in the camps, and was again sent to Solovki.

This time, however, his stay on Solovki was short. On April 23 (February 12 or February 20), 1930 an order came to Solovki for his arrest and his despatch to the Voronezh OGPU together with Fr. Nicholas Dulov. On May 5 (or March 5) Fr. John was imprisoned in Voronezh.

Case № P-24705, “The Church-Monarchist Organization, ‘The Buyevtsy’ (TOC) in the Central Black Earth region (February to July, 1930) was brought by the OGPU for the Central Black Earth region, and consisted of seven volumes. Between February and March 134 members of the True Orthodox Church were arrested, and 492 people were indicted. The accused were held in Voronezh prison.

The first interrogation took place on May 15. Priest Nicholas Dulov had been broken by cruel tortures, and agreed to testify against the accused. The investigator therefore had to prove nothing more than his close acquaintance with Fr. John, who said: “During my time in freedom in Voronezh, Priest Dulov came twice to Voronezh, the first time at the feast of the Trinity (at the beginning of June), 1928, and the second time in November in the same year. We saw each other twice in the church. The first time he served in the cathedral with the clergy of the former Devichi monastery, while the second time he was only present at the service. After the first service I invited him to have lunch with me. No conferences of priests with the participation of Dulov were arranged. Dulov did not bring me any brochures; I don’t know the brochure, “What the Orthodox Christian Must Know”. In general, I was interested only in the opinions of authoritative hierarchs, and not in anonymous brochures.”

On May 20 Fr. John was accused of “spreading church-monarchist leaflets and brochures and spreading various kinds of provocative anti-Soviet rumours, and of conducting agitation against all the actions of Soviet power in the sphere of collectivization, the industrialization of the USSR, his ultimate aim being to prepare the believing masses to speak out against Soviet power, overthrow it and restore the monarchy. As a result there were massive outbursts of the population against Soviet power and its actions in many regions of the Central Black Earth region.”

Later during the case Fr. John was called one of the initiators of the anti-sergianist movement of the True Orthodox Christians in Voronezh, which at that time formulated public opinion in the city. In the protocol of the interrogation of Fr. Sergius Butuzov it was said: “… They created that firm mood of the masses which drew in its wake the whole of the Voronezh clergy.”

According to the case records, in order to achieve the practical leadership of the “Buyevite” movement of the True Orthodox Christians in Voronezh, there was created instead of the legal deanery council a secret college for administering the Voronezh diocesan centre of the TOC composed of five people. Its president was Protopriest John Steblin-Kamensky, and its members: the priests Fr. Sergius Gortinsky, Fr. Eugene Marchevsky, Fr. John Zhityaev and Archimandrite Ignatius (Biriukov) – the diocesan spiritual father, who headed the Josephite monastics of the TOC in the Central Black Earth region. The college had a wide net of propagandist-messengers in the diocese. The most important of them were Archimandrite Tikhon (Krechkov), Igumen Joannichius (Yatsuk), Hieromonk Melchisedek (Khukhryansky), and the laymen Polyakov, Kartsev and Karelsky.... After the arrest of Fr. John the secret college was led by Fr. Sergius Gortinsky, and the rector of the church of the Alexeyev monastery, Fr. Theodore Yakovlev, was made a member in the capacity of secretary. The college maintained links with Bishop Alexis in camp.

One of the main points of the indictment was the immediate participation of “Buyevite” clergy in massive uprisings of the peasants. The Alexeyev monastery was accused of playing the leading role. In 1929 and at the beginning of 1930 there were supposedly meetings of the “Buyevite” leadership there in order to coordinate their work among the peasantry.

On getting to know the indictment, Fr. John demanded that he be given the opportunity to reply to the accusations. Two days later the investigator gave him that opportunity. He wrote: “I categorically refuse to accept that I am guilty of the accusation I am charged with. I have not belonged to a monarchist church organization… Peasants, members of communities and clergy came to me on various church business. I never had any political or organizational discussions with anybody…”

The investigation came to an end of July 14, 1930. On July 23 the result was sent to the OGPU college. On July 28 the college reviewed the case and sentenced eleven men to death in accordance with articles 58-10 and 58-11: Protopriest John Steblin-Kamensky, Archimandrite Tikhon (Krechkov), Protopriest Alexander (Arkhangelsky), Priest Sergius Gortinsky, Priest Theodore Yakovlev, Priest George Nikitin, Hieromonks George (Pozharov) and Cosmas (Vyaznikov) and the laymen M.P. Tymchishin, Euthymius Grebenschikov and Peter Vyaznikov. The sentence was carried out on August 2 in Voronezh.

«Ибо многие о которых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова». (Фил. 3,18)

Эта из цитата из Священного Писания указывает на то, что нужно употреблять духовную рассудительность для более точного понимания дел в нашей церковной (а также и светской) жизни. Нужно называть вещи своими именами, а не именами которые нам нравятся, или которые соответствуют тому, что нам бы хотелось, чтобы было. Желание может быть очень хорошее, но все же нужно называть явления так, как они есть. Например: в 90-х годах многим из нас казалось что СССР полностью перестал существовать, что это уже реальность. Нам хотелось, чтобы так случилось, но к сожалению этого не произошло. Просто был короткий НЭП – как в 20-е годы, так и в 90-е. Изменили лишь названия: вместо СССР теперь Российская Федерация, а комунисты за одну ночь стали называться демократами или бизнесменами.

А вот в церковном отношении произошло интересное явление: если СССР переименовали на Российскую Федерацию, переменили название НКВД-КГБ, подправили кое-что косметически, то в так называемой Московской Патриархии абсолютно ничего не изменилось: как было при Сталине в 1943-м (год основания МП), так и сейчас.

Таким образом «Московскую Патриархию» нужно называть Советской Патриархией, а «Московского Патриарха» Советским Патриархом.

Советская Патриархия с помощью советской власти (простите, власти Российской Федерации) старается связать себя с Исторической Россией и Русской Православной Церковью возглавлявшейся Святым Патриархом Тихоном.

Об этом говорилось уже много раз нашими Первоиерархами Митрополитами Антонием, Анастасием, Филаретом и Виталием.

Что касается приснопамятного Владыки Виталия - он был последним свободным Митрополитом РПЦЗ. Во всяком случае - сколько мог, особенно в последние годы. Его слабостями довольно искусно, по иезуитски, пользовалась Темная Сила для подготовки трагедии РПЦЗ 2007-го года. Темная Сила начала разрушение в 1992-95 гг. и окончила его, добившись полного уничтожения РПЦЗ, унией 17 мая 2007 года.

Таким образом то, что сейчас называет себя Зарубежной Церковью есть ни что иное как одна из епархий Советской Патриархии. А те, что не пошли на унию с Советской Церковью, так называемые «осколки», из-за происков Тёмной Силы (вспомним, что в народе прозвали одного из главных деятелей унии «архиепископом Мраком»), не могут, благодаря «помощи» разных «мраков», договориться между собой. Нас специально, руками униатов, разных « мраков» и других антиправославных экуменических структур, разделяют и не дают возможности как-нибудь договориться. Причем часто употребляют слово «неканоничность», чтобы принизить тот или другой «осколок».

Нужно вспомнить, что Советская Церковь всегда была неканоничной, с самого начала, - согласно учению РПЦЗ в лице наших свободных первоиерархов. Такой Советская Церковь и осталась по сей день. А зарубежные униаты - вливаясь в нее — тоже стали неканоническими.

Более того, Советская Церковь изменила православное учение в догмате о Церкви (принимая экуменизм) и в вопросе о Соборности: Церковь управляется Соборами Церкви, а не соборами архиереев, которые сами по себе есть ЧАСТЬ Церкви, то есть часть целого.

Нужно серьезно всмотреться, как нас искусно и искусственно, играя на наших человеческих слабостях, - РАЗДЕЛЯЮТ.

Без сомнения, есть между нами много советской агентуры внедренной при помощи Темной Силы.

Из-за влияния Советской Церкви, мало кто теперь уже обращает внимание на «сергианство».

Обычно принято думать, что суть «сергианства» - полное подчинение Церкви КГБ или правительсту РФ. Это так, но это не всё. В Советской Патриархии так много нецерковности и отсебятины, что даже трудно их отсортировать. Исключения есть, но в общем это печальный факт. Священнослужители, которые уходят из Советской Церкви приносят эту отсебятину к нам, иногда даже не сознавая этого.

Есть однако одно светлое явление в этой темной ночи духовной жизни. Это то, что те миряне и священнослужители, которые тянутся к нашей, ныне расколотой Зарубежной Церкви, стараются сбросить с себя этот налёт «сергианства».

Мне кажется, что по этому признаку можно видеть, кто искренно ищет истину в РПЦЗ, а кто неискренно. Последние могут быть подосланными. Я уверен, что такие есть, и от них нужно сторониться.

Одну вещь нам нужно хранить - это настоящий православный дух наших великих Первоиерархов. Святителей и отпов РПЦЗ Митрополитов Антония, Анастасия, Филарета, Виталия, учителей Святого Архиепископа Иоанна Шанхайского, Владыки Аверкия, Архимандритов Константина, Сергия, протоиерея Михаила Помазанского, Владыки Серафима, историка Н. Д. Тальберга, профессора И. М.Андреева и множество других наших отцов и учителей.

Будем держать то, что они нам, с Божей помощью, дали.

Dedicated to those deceived ex-TRUE ROCA followers that chose to join the false KGB-created instrumentality – The Moscow Patriarchate.

We live, we function, we love, we hate, we pain and suffer, we rejoice, we condemn, we praise, we live, we disbelieve, we sin and we sanctify, we work, we play, we age and we don’t think about eternity, and……….we die…in the belief that there is nothing beyond and that we “got away” with all the disgusting and criminal acts that we performed with “impunity” during our life on earth. Brave thoughts and braver still – misguided beliefs and wishful thinking!

As the song goes: “What’s it all about ?” – Indeed, what is it all about???

Is life a series of experiences and events that lead to a conclusive end of oblivion? Is it an enormous fraud that permits injustice, pain and suffering to touch the lives of some and not others? Is it an arena of defilement of elementary human values and basic justice that pronounces lies and cruelties as norms? Is it a mechanical exercise in sterile functions that accept the black void nothingness - as the purpose and reward for living? Really, what is the purpose of living, of struggling, of pursuing goals in climbing Mount Everests of learning, morals and faith, of expending time and effort in complying with determined social standards?….and indeed, self-proclaimed standards?

Obviously, there are explanations and reasons for every occurrence on the human planet, and even if they may not be accepted by all human beings as being correct or valid, they are there waiting to be disproved.

In reality, the answer can be found in the subconscious motivations within each individual, generated by a yearning need to believe in a higher level of purpose, reason and determination – a rudimentary desire that emanates from within every individual - from a Divine spark that lies at the core of every human soul - “Let us make man…..after Our Likeness”! It is the “id”, the “nub”, the essential nucleus – the “raison d’etre”!

Yet how do you impart this statement of redemption to those that seek neither truth nor salvation? How do you stimulate in the minds of those that deny both reality and realisation, that are incapable of discriminating between the awesome and the awful? How do you liberate them from their self-imposed exile from truth and “the Light”, immured in a cell of spiritual darkness, rich in the stench of moral anarchy, hedonistic embraces and self-delusion?

It is totally illogical yet profoundly sad, that to these lost souls the application of basic common sense has become an unrealisable ambition of insurmountable proportions. Yet the unambiguous reason for life and death is quite simple to comprehend, both in the light of rational thought and scholastic debate. All it requires to start a thinking process that will deliver the answers is to observe your surrounds and ask yourself, “Why is it that some people are born: crippled and others healthy, some handsome and others ugly, some rich and others poor, some talented and others retarded, some “lucky” and others “losers” etc….Why this vast disparity in body, mind and matter? Why this inequality that is seemingly dispensed without rhyme or reason?…and by whom? Surely it can’t ‘just happen’ without a specific pre-determination?…without a guiding hand?”

Having set the mental wheels in motion, it is now a question of seeking answers in the right quarters - and without prejudicial preconceptions….and this is very, very, difficult.

In its individual conviction and righteous supposition, the human mind is a profoundly firm and sometimes inflexible controller of a human being. “My mind is made up, so what’s your erroneous contribution on the subject?” would be a normal offering by such a mind to a statement that challenges its conviction. The fact that there could be other – more convincing – determinants involving this question, is beyond acceptance and debate, because to evaluate is to doubt, and to doubt means to eventually reject flawed thinking, and to do that, means to acknowledge years of misguided thought which in turn may ultimately result in embarrassing ridicule by relatives and friends. The ubiquitous shadow of self-righteousness and pride, contained in such minds, are extremely difficult influences to conquer. To embrace a truly new faith is easy, but to reject old beliefs is extremely difficult, because it exposes one’s past misguided thoughts, one’s erroneous convictions and one’s wrong pronouncements over the years. In this type of mental climate, true enlightenment becomes too expensive to embrace, in both personal and social terms. The change would be too traumatic and “awkward.”

“What will my family and friends say?” is a common offering by those that seek the truth, yet baulk at its acceptance when it’s presented to them. The vicious circle of ignorance persists and the fear of ridicule, with its attendant consequences, prevails. It is better to remain a lauded spiritual ignoramus than a publicly scorned enlightened faithful in Christ. Darkness is preferred to light, and human acceptance and acclaim is allowed to overwhelm spiritual reality and mental determination.

Given an opportunity for rational thought and silent contemplation, every human being should invariably come to a conclusion that outside the Gospel, there is no purpose to life, simply because there is no life or meaning beyond the holy directives of the Scripture. The disciplined “blue-print” that carries all the answers – and more, is rejected and ignored because, in the main, it is too simplistic, childish and too demanding both in physical discipline and spiritual commitment. It is much more illuminating and socially acceptable to maintain adherence to the involved (and discredited) “big bang” hypothesis and the “profound” theory of evolution (rejected by its founder Darwin on his death-bed with “Thank God I am Darwin and not a Darwinist!), which require no such effort or self-denial.

“Fancy believing that God would permit His Only Son to die for the sake of mankind! How positively implausible! By the way, did you read an article the other day of a man rushing into a burning house to save some children trapped there. It was great that he rescued them – pity that he later died from his burns.” Now this is believable!!! Here, public acclaim is not only possible, but is demanded by the hero-seeking masses and unprincipled media. “Lifesaver drowns while trying to rescue swimmers in distress….policeman gives his life by confronting an armed bandit, bent on killing his hostages….man gives his life in attempting to free victims of a multiple car smash…” All gut-grabbing captions, headlined in the press and bombarded through the electronic media. The unthinking masses must have their human heroes…their idols that personify their dreams and not their somnolent spiritual conscience… not their Divine Redeemer, not the One that gave His life for humanity’s everlasting salvation – “Jesus Christ the Saviour.”

Unfortunately, the main impediment towards believing in Christ’s sacrifice for the WHOLE human race lies primarily in terms of numbers. While one can accept and absorb a heroic act involving a limited number of people at the expense of a human life, it becomes incomprehensible when the scenario involves the redemption of the WHOLE human race! This is best explained by an incident during the early days of the horrific Russian Revolution. There was a meeting between Lenin and his Minister of State Bukharin, regarding the merciless introduction of total collectivisation of the Russian farms, which at that time were showing stubborn resistance against the Communist regime. When Bukharin showed alarm at the world-wide repercussions against Lenin’s proposal to “liquidate” – if need be – 90% of the population in order to crush their resistance, Lenin calmly justified his plan with: “If you kill one person, it’s a tragedy. However, if you kill a MILLION, it’s STATISTICS!” In effect, the human mind in its purely physical state is incapable of absorbing the vastness of such figures, especially when you are talking about the WHOLE HUMAN RACE! It cannot comprehend neither the scope nor the enormity of the act of salvation and the resultant redemption. It takes the omnipotent influence of faith to secure a conscious understanding and spiritual rationale of Christ’s Offering... and our reason for living. But in order to absorb this belief, one must have TRUE faith! Without it, the reality of Christ and His design for our lives, becomes a preposterous and fictional offering, smacking of fantasy and begging ridicule.

Yet if one was to limit Christ’s sacrifice to save a limited few – say 5 people – the possibility of belief becomes pronounced and the sceptical public is ready to wave the flag at the dead Hero! “Of course that is possible” may be heard by the doubtful Thomases, flushed with their recent acceptance of a slain “hero”, extolled in the media and acclaimed by all and sundry!

With regard to God’s purpose for Man, the correct hypothesis that human logic is not constrained by time, space or numbers, is severely challenged by the obvious presence of disbelief and derision among the populace. People believe what the media tells them to believe. They have surrendered their capacity to think and reason – they can only accept and follow. Due to lack of mental exercise and spiritual development, their powers of reasoning and evaluation have been severely retarded. They are not thinkers, but blind followers of the daily “evangelical” tabloids that proclaim the “truth” and reveal its interpretation.

The shameful capitulation of the human spirit - its spiritual and mental capacities to reason and rationalise - to the seductive forces of “new world” thinking is morally indefensible! Yet it has come to stay, because Man has lost his fear of God!! He has rejected “the Light of the world.”

Just as Pilate the heathen revealed his mind-set through “What is truth?”, so does contemporary humanity excuse its unworthy and shameful behaviour with the same declaration. Their spiritual and mental decline renders them incapable of accepting the simplistic yet profound “I am the Way, the Truth, and the Life.”

In its most basic form, Christian living can be explained in four words – life, death, Heaven, Hell.

Life and death is understandable to all, but Heaven and Hell - now that is something else. The first two are realities because they can be seen, witnessed and felt, even though they carry a far more profound meaning and understanding in an unseen spiritual sense. And it is the individual’s decision as to how he lives and dies (repentant or not), that will determine his domicile either in Heaven or in Hell. None of these four features are independent in the tapestry of life, as they are tightly bound together with the human soul. Without it, life and death become irrelevant, while Heaven and Hell are but curios of a fertile imagination.

The strange thing about people is that when they are posed with the question as to whether they believe in the life hereafter, the usual response is “I don’t believe in the devil” (consequently there must be something else), or “I don’t believe in Hell!” (but what about Heaven or God?). Not so strange is the fact that people don’t say, “I don’t believe in Heaven!” Their subconscious hope doesn’t allow them to say this because they obviously wish there was one.

Yet in all these inconclusive declarations, the unconscious yearning for the Divine is present within those souls, albeit feeble as it may be. Even those that pronounce that they have no belief of any kind in their hearts are contradicting themselves, because they still BELIEVE in “nothingness”.

Sad as it may be, even many “Christians” of great intellect and learning have a corrupt understanding of Hell by declaring that: “It is a place of temporary suffering, where its inhabitants will eventually be released through God’s infinite mercy.” This warped hypothesis stems from their human rationalisation, that a finite offence against God cannot result in an infinite punishment. According to them, this act goes against God’s justice that is based above all else, mercy. Yet they blindly ignore the fact that a finite act that remains unrepentant, becomes an infinite act with the physical demise of an individual. The decreed punishment, pronounced by the offender himself – through his impenitence – upon himself, continues ad infinitum. Christ can only extend mercy where mercy is sought i.e. through repentance. Obviously, an unrepentant soul does not seek this, and as a consequence, remains damned forever in its unrepentant state!

Life is an evolutionary process that offers each person an opportunity to participate in the ongoing act of creation, to experience Divinity by embracing Christ and His Teachings, to be part of a Body that gives purpose and meaning to all things, to be a genuine and faithful Christian and grow in spiritual stature! Everyone and everything that God had created has His imprint and is continually evolving – nothing is static or “set in concrete”, for He is a “living God” - the very word “living” denoting activity.

And it is this activity that gives meaning and purpose to life….and it is up to the individual to decide as to who he or she will serve – God or the devil. The choice of the type of life one lives is entirely up to the individual. God’s gift of a free will to every human being makes this possible.

At the same time, the consequences of such a decision are quite clear and explicit… and that’s “what it’s all about”!

НЕОБХОДИМЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ ИСТИННОЙ ЦЕРКВИ

Епископ Новгородский и Тверский Дионисий

Заключение унии Нью-йоркского Синода митр. Лавра с Московской Патриархией заострило вопрос об истинной православной альтернативе апостасийному официальному православию. Если не уния, то что вместо нее? Чем должна отличаться истинная православная церковь от ложной официальной, равно как и от ультра-правого раскола? Очевидно, что она должна сохранять неповрежденным догматическое учение, апостольское преемство иерархии и чин совершения таинств, - это необходимо, но не достаточно. Противостояние внутрицерковной апостасии в ХХ веке в Русской Церкви, и в частности опыт последних лет, показали, что истинная церковь должна иметь и нечто другое. Это, прежде всего, иные внутренние качественные характеристики, а не внешние атрибуты, тем более, не рекламные лозунги. Уния с МП как раз и показала, что при внутреннем сродстве двух церковных организмов внешнее различие носит чисто временный и поверхностный характер. Попробуем выделить те внутренние качества истинной церкви, без которых она просто невозможна.

1. Отношения с внешним миром.

Одной из главных причин падения РПЦЗ (Л) послужило глубокое и всестороннее обмирщение, усвоение ценностей мира сего, как главных, точнее, как руководящих в повседневной практической жизни и церковной деятельности, причем признание духовных ценностей становилось чисто декларативным. Если бы ведущие деятели унии руководствовались заповедями Христовыми и голосом совести, они не стали бы отрекаться от своих же писаний и выступлений десятилетней давности, не сделались бы, по меткому выражению авторов "Нашей страны" "акробатюшками". Стремление жить на уровне западных стандартов, притом любой ценой, порождало и воспитывало личный и групповой эгоизм, служивший питательной средой, где начиналось брожение умов в пользу унии.

Понятно, что и отдельный христианин, и вся церковь в целом живут в мире, и не могут не учитывать реальных условий общественной жизни. И все-таки главная цель христианина – стяжание не мирских благ, а небесных. Иное духовное качество, определенная неомирность должны сознаваться и сохраняться членами истинной церкви, как необходимое условие духовной свободы. О том, что мирские блага имеют свойство порабощать совесть верующего, предупреждал и сам Христос (см. напр. Мф. 13, 22; Лк. 21, 34 и др.), и Его апостолы (1 Кор. 6, 12, 1 Тим. 6, 8-10 и др.). Руководство РПЦЗ (Л) давно уже желало "держаться на уровне" в богатом и престижном обществе Запада, игнорируя, что это общество по преимуществу апостасийное, уже давно нехристианское и преуспевать в нем можно лишь ценою внутреннего отречения от Христа, или, по самой меньшей мере, - от евангельского идеала. Неслучайно правящая элита Запада спокойно восприняла высшую номенклатуру Московской Патриархии, достаточно одиозную по своим связям с советскими спецслужбами и по своему моральному облику, но духовно родственную. И руководству РПЦЗ (Л) пришлось учитывать, что ее объединения с МП желают высшие сферы Запада и глобалистские круги, а не только спецслужбы РФ. Только подлинная материальная независимость и духовная свобода, основанная на внутренней неотмирности, могли бы дать силы зарубежным деятелям противостоять процессу унии, но этих-то качеств у них не оказалось.

В истинной Церкви преимущественный интерес должен быть обращен на духовные вопросы, а не на материальное или правовое положение церковной организации. Беда в том, что и в официальной, и в неофициальной церкви сплошь и рядом вопросы вероучения и правильной духовной жизни ставятся на самое последнее место в реальной практической деятельности иерархии, духовенства и церковного актива. Главное внимание занимают вопросы церковной экономики и церковной политики (борьба конкурирующих групп, самореклама, очернение соперников). В такой обстановке церковного бизнеса и политиканства неизбежно разгораются конфликты на всех уровнях от прихода до синода, конфликты, в принципе неразрешимые, угрожающие превратить церковную жизнь в войну всех против всех. Единственный способ выйти из такого тупика – общее оздоровление атмосферы, переключение внимания преимущественно на вопросы вероучения, благовестия и миссионерства, налаживания здоровой церковной жизни.

2. Миссия в мире.

Церковь оставлена в мире Христом и сохраняется Богом ради определенной цели: свидетельства об Искупителе и приведения людей к жизни в Нем. Формы этого благовестия могут быть различны в зависимости от исторических условий. Но в любом случае это служение должно оставаться: словом проповеди, примером благочестивой жизни, благотворительной деятельностью, а если позволяют обстоятельства – влиянием на общественную и государственную жизнь. Это свидетельство Невесты Церкви о своем Небесном Женихе и служение Ему. Истинная Церковь не может быть замкнутой только на себя, служить себе самой и своим узко корпоративным интересам. Корпоративный эгоизм, под псевдонимом "блага церкви", очень часто является главной ценностью для апостасийной церковной организации, как официальной, так и неофициальной, и в жертву ему зачастую приносится честь и совесть отдельных лиц. Но любовь к Богу и ближнему, напротив, требует размыкания эгоизма, как личного, так и корпоративного. Служение Церкви Христу требует от нее жертв, и одной из первых и тяжелых таких жертв является отвержение самозамкнутости и самодостаточности. Но именно в ответ на такое самоотвержение подается Церкви благодать Божия.

Истинной Церкви должно быть свойственно миссианское сознание – ответственность за свою миссию, за врученное Богом служение, и при этом ясное ощущение своего подчиненного, служебного по отношению к Богу положения, а отнюдь не самостоятельного и властительного. В отличие от миссианского – мессианское церковное сознание претендует на самодостаточность, собственную чистоту, избранность, обладание полнотой благодатных полномочий. А это не церковное, а сектантское самосознание, часто проявляющееся опять же и в официальном, и в неофициальном православии.

Русская Зарубежная Церковь в лучшую эпоху своей жизни показывала в этом отношении самый достойный пример. Сохраняя свою самостоятельность и духовное качество, она несла и особое служение в мире: не только свидетельствовала нехристианскому и инославному миру о глубине и красоте православной веры, но и обличала богоборческий коммунизм, сострадала и помогала гонимым братьям в России. Но при этом она не претендовала ни на особую власть, ни на особую чистоту, исповедовала себя частью Русской Церкви, а не всей ее полнотой. Группы, отпадавшие от нее "влево", делали это из-за боязни такого ответственного служения и скорбей, с которыми оно неизбежно бывало связано, они желали более широкого признания от мира сего. Группы, отпадавшие от РПЦЗ "направо", не понимали скромности своей церкви в таком служении, путая ее с обмирщением. Это скромное служение они пытались заменить громким лозунгом, "позой и фразой", пытались присвоить своей церковной группировке ощущение полноты власти и благодатных полномочий, что по сути являлось лишь игрой в истинную церковь.

3. Здоровое каноническое правосознание.

Ориентация на канонические нормы и формы церковного управления, церковного суда и разрешение спорных вопросов – обязательна для истинной Церкви. Эти выработанные веками канонические нормы противостоят греховному произволу, как клириков и мирян, так и архиереев. Произвол и самочиние разрушают не только церковную структуру, но и нравственные устои членов церкви. В истинной церкви недопустима практика двойных стандартов, когда одни мерки применяются к "своим", или "угодным", а другие – ко всем прочим. Например, канонические нормы для ставленников в священство (и, естественно, для служащих клириков), должны быть едины и соответствовать апостольским правилам. Хотя в определенных случаях допускаются послабления, но и такая "икономия" должна быть делом не произвола, а законного церковного суда при соборном рассмотрении дела.

4. Нравственная чуткость и щепетильность.

Далеко не всякие средства годятся для осуществления тех целей, ради которых существует Церковь. В подлинном христианстве цель не оправдывает любых средств. Нравственное чувство христианина не может принять на вооружение саморекламу, клевету, ябеды, интриги, похалимаж, нарушение принятых обязательств и тому подобные поступки, которые, к сожалению, не редки в церковной среде различных юрисдикций. Принцип мира сего: все, что прямо не запрещено, то разрешено, имеет для христианина ограничения в заповедях Евангелия, научающих всегда избирать нравственно лучшее, даже среди того, что прямо не запрещено. Нравственный максимализм, или точнее, нравственная чуткость ко всем вопросам церковной жизни, должны быть неотъемлимым свойством истинной церкви.

5. Пастырский подход.

В наше время при разрушении канонического правосознания у многих церковных людей, при размывании четких церковных границ в хаосе церковных разделений, формально-канонический подход оказывается недостаточным при решении многих важных церковных вопросов. В конечном счете, канонично то, что созидает церковь, а не то, что ее разрушает, как писал в свое время замечательный русский богослов проф. В. Болотов, и его слова тридцать лет спустя повторял в споре с сергианами его ученик митр. Иосиф Петроградский. Пастырский подход позволяет смотреть не формально, а по духу, с точки зрения душепопечения, а не канцелярии, созидать церковь, как Тело Христово, как союз душ, вступивших в завет со Христом, а не как внешнюю организацию. Подлинный пастырь не притязает на духовную власть над пасомыми, на утверждение своего внешнего авторитета в силу сана, а более дорожит братским союзом с ними, и через это обретает более глубокий авторитет – внутренний. В основе подлинного православного пастырства лежит не подчинение слуг господину, а самоотверженная и сострадательная любовь духовного отца к детям. Настоящее православное пастырство в традиции митр. Антония и его школы исключает всякую лжедуховность и лжестарчество, которые так обильно произросли в последние годы, как в официальном, так и в альтернативном православии.

6. Соборность, понимаемая как преемство с прошлым Православия и связь с его настоящим, ощущение себя частью великого целого, но именно частью, а не всей полнотой – тоже необходимое качество истинной Церкви. Соборность ведет к стремлению установить братские отношения с единомышленниками и ценит это общение, умеет терпеть недостатки и немощи братий. Девизом соборности служат знаменитые слова блаженного Августина: в главном единство, во второстепенном – свобода, и во всем – любовь. Подлинное единство немыслимо без свободы и братолюбия. Их искажение, убивая соборность, подрывает и церковное единство. И властное подминание всех под себя ("папизм"), и отсечение от себя братий, а на деле отделение себя от всех (раскол), изгоняя соборность, разрушают единство церкви.

Конечно, в реальной жизни реализовать конкретно эти идеальные начала бывает трудно. И тем не менее, в истинной Церкви должна сложиться соборная атмосфера и посильно осуществляться ее элементы: коллегиальное управление, пастырские совещания и т.п. Конечной целью должен стать собор всех частей РПЦЗ, отвергших предательскую унию. Только такой собор, достаточно представительный и духовно зрелый, способный избрать авторитетное церковное руководство, мог бы стать достойной альтернативой официальной апостасийной церкви. Только подлинно соборная и духовно свободная церковь, чуждая обмирщения, исполняющая в мире служение Богу, имеющая здоровое каноническое правосознание и нравственную чуткость, достойна называться истинной и получить благословение Божие.

Р.Ф.

ВОЛКИ В РЯСАХ.

Грешник Петр

Никодим в церкви буянил

И волков к престолу ставил.

Все догматы извратил,

С сатаною он дружил.

Волков в рясах наплодил,

Жить по волчъи их учил.

Он с бесами причащался

И у папы ног, скончался.

Ярый был экуменист

И отпетый сатанист.

Горя нам принес не мало,

От него церковь страдала.

Его чада обнаглели,

Шкуры овчие надели.

В церкви нашей они правят,

Верных Богу нагло травят.

Ересь в вере насаждают,

Православные страдают.

Волчъю стаю Кирилл водит

И от Бога люд уводит.

На Патриарха место метит

И победа ему светит.

На могиле Никодима,

Выли все не выносима.

Сам Вселенский Патриарх,

Потерявши Божий страх.

Никодима возносил,

Даже службу отслужил.

Неужели церковь пала?

И ревнителей не стало?

Враги наши обнаглели

И похоже осмелели.

Не боятся они нас,

Думают, пробил их час.

Русь Собор один спасет

И свободу принесет.

Если сможем мы подняться,

Богу верными остаться.

Не жалея сил своих,

За Россию и святых.

Р.Ф.

НЕЗНАКОМЫЙ ВАМ ТАРАС ШЕВЧЕНКО

И ЕГО ДРУЗЬЯ- АРИСТОКРАТЫ

ВЛАДИМИР СИРОТЕНКО

(Вербицкий)

Двум прекрасным женщинам –

Берегите памяти Шевченко

Зинаиде Тархан-Березе

И Валькирии моих Майданов

Эмилии Подляшецкой

ПОСВЯЩАЕТСЯ

ВСТУПЛЕНИЕ

Мне повезло и не повезло с Детством. Родился я в апреле проклятого 1941. Ещё задолго до моего рождения, отца, преподавателя истории Черниговского пединститута призвали в армию. Служил он рядом с Черниговом, но из роддома меня забирал не он, а бабушка http://i020.radikal.ru/0711/67/4e78c5cced6d.jpg с дедушкой. Собственно говоря, этот дедушка был мне не родным. Родного – Николая Вербицкого http://i006.radikal.ru/0711/6a/dcf30add3073.jpg, участника Ледового похода Лавра Корнилова, комиссованного из Белой Гвардии по болезни, расстреляли вместе с заложниками в 1922, когда студент-еврей из эсеров застрелил какого-то большого жида из ВЧК, приехавшего в Чернигов с инспекцией. Началась война. Отец с войсками ушёл на Запад, http://i017.radikal.ru/0711/b1/e1cac4990d3c.jpg а затем отступал на Восток. В город вошли фашисты. Сказать по правде, к нам они отнеслись более чем хорошо. Начальником управы они поставили бывшего дедушкиного сослуживца и нам вернули дедушкин дом в центре города, да ещё и компенсировали ценности, реквизированные в 1922. Увы, нашу семью преследовал злой рок. Не исполнилось мне и года, как вместе с заложниками, фашистские прислужники из Волынского сичевого куреня расстреляли мою http://i035.radikal.ru/0711/fc/6024baf64946.jpg. мать-студентку. Ей тогда сказали, что видели отца в Яцевском концлагере. Не был он в плену. Даже похожих в том лагере не было. Но как раз, когда там мама пыталась найти отца, чтобы забрать домой (немцы тогда отпускали пленных на поруки родственникам) на лагерь налетели партизаны. Полицаи попрятались и все, кто хотел, ушли с партизанами. Об этом показывалось в знаменитом когда-то сериале «Обратной дороги нет». Но стоили партизанам уйти, как повылазили сичевые стрельцы и поубивали всех свидетелей их трусости, в том числе и мою маму. Правда, гестаповцы нашли таки трёх выживших и узнали от них всю правду. Каждый пятый из сечевиков был расстрелян перед строем за несанкционированный расстрел мирного населения. Почти все из тех сечевиков, что выжили, со временем ушли в УПА, где и продолжали свои изуверства над людьми. Мама же так и осталась вечно юною. Задолго перед наступлением наши начали бомбёжки Чернигова по площадям. При одной такой бомбёжке осколок попал мне в голову. Я потерял много крови. К счастью у нас снимал две комнаты (гостиную и спальню) военврач, штурмбанфюрер Иоганн Миллер. Он не только меня прооперировал, но и перелил свою кровь. Вот из-за этого случая нам и пришлось срочно переезжать в глухое лесничество на только что освобождённой Винничине. Подальше от НКВД. Дедушка устроился там лесоинженерном. В том лесничестве и было то всего четыре-пять домишек. Кроме нас там скрывалось семейство Левицких, деятелей ЗУНР. Я дружил с их малышами, погодком Витей, ровесником Юрой http://i037.radikal.ru/0711/e4/a3b4a5590df0.jpg и старшим на 3 года Борей. Бабушка всех нас учила читать и писать. И не по чём-нибудь учила, а по букварю самого Шевченко http://i015.radikal.ru/0711/26/eb96bf6c592d.jpg, который захватила вместе со сборниками стихов Кольцова и Ахматовой. Так, с Шевченко начиналась моя учёба…

В конце мая 1948 дедушку замучили бандеровцы. Привязали колючей проволокой к могучему дубу, а на спине вырезали двуглавого орла (он, как и первый бабушкин муж, служил в Белой Гвардии). После его похорон на Гущинском кладбище http://i037.radikal.ru/0711/aa/19b070d68a79.jpg мы вернулись в родительский Чернигов. Бабушка сняла угол у золовки на Лесковице, а меня забрал отец в свою преподавательскую квартиру на Пяти углах. Отец с войны http://i035.radikal.ru/0711/dd/5daee1b8da82.jpg привез мачеху и в его Семье я чувствовал себя лишним. Вдобавок мачеха и бабушка «не сошлись характером». В общем бабушка к отцу и на порог не ступала. Со мною она виделась только, когда приходила в гости к соседям отца - Цитовичам. Этот дом, собственно, до революции принадлежал им. Но затем их уплотнили, а в 1938 оба брата Цитовичи получили десятку неизвестно за что. В Чернигове осталась дочка старшего – Елизавета Викторовна. Ей выделили балкон-веранду в этом родительском доме. Сделали из этой узюхонькой, но длинной веранды, комнату и с 1948 они жили там вчетвером. Дедушка Илья, дедушка Витя, Елизавета Викторовна и их дочка Вита, старшая меня на несколько лет. http://i017.radikal.ru/0711/3d/1b74337959d8.jpg. Они приходились бабушке какими-то родственниками, так что она регулярно ходила к ним и я, всегда торчал у соседей. После Колымы братья были на удивление тихими, и только Вита щебетала за всех. На именины или православные праздники они плотно завешивали одеялом двери. Включали на полную мощность тарелку-репродуктор, висящий над дверьми, чтобы не было слышно, что делается в комнате. Нет, они не вспоминали Колыму, не вспоминали жизнь до Советов. Собственно говоря, им той жизни, когда их отец был директором банка, пришлось 2-3 года. Затем грохнул октябрьский переворот и отца, и банк «пустили в расход». Они оба ухитрились выучиться при Советах, дядя Витя был даже редактором радиокомитета. Но пришёл 38 и отправил их на Колыму. Вот и вспоминали они детство 20-х и юность 30-х. В разгар тех вечеринок дядя Илья брал в руки гитару, а дядя Витя хриплым басом пел украинские народные песни, которые я у них только и слышал. Была среди тех народных песен и «Ще не вмерлы». Дядя Витя говорил, что эта народная песня на слова самого Шевченко. Бабушка же всегда при этом как-то загадочно улыбалась…

Но вот в 1952 http://i029.radikal.ru/0711/b8/0fd7022dbf4b.jpg мой дядя, Евгений Вербицкий, занёс во Львовское издательство свой первый роман. Написал он о трёх Харьковских окружениях, которые ему пришлось пережить. Это был его первый и последний роман. Прямо с издательства его забрали, и больше никто его не видел. Куда бы не обращалась бабушка, отовсюду получала ответ: «Данных нет». Сразу после ареста дяди, Черниговское МГБ провело обыски у всех Вербицких и их родственников. Помню, как шмонали отцову квартиру. Он тогда был в институте. Мачеха с посеревшим лицом стояла у стены и только смотрела, как перерывают постель и шкафы, перелистывают по странице сотни книжек, привезенных отцом с войны. Вот за те старинные фолианты, которые он привёз из Германии, за артефакт - книгу Святого Августина и грозило обвинение в мародёрстве. К счастью для отца, он перед войной читал лекции офицерам Яцевского концлагеря. Теперь некоторые из них стали высокими чинами в МГБ. Вот и посоветовали ему срочно убраться из Украины. Он перешёл преподавателем в Калужский пединститут и забрал с собой семью. Я не захотел ехать в чужую северную Калугу и удрал к бабушке. Пока он не уехал, скрывались у её знакомых. Когда всё успокоилось, бабушка решила, что снимать угол в родительском доме глупо. Отсудила себе две комнаты. Конечно, после этого отношения с Кулешами, которые и до этого были прохладными, стали на грани холодной войны. Все вечера мы проводили у Вербицких.

До сих пор помню те их традиционные вечера за огромным столом с пузатым медным самоваром в центре и тарелкой, на которой горкой громоздились голубые куски колотого рафинада. Бабушка Вера важно наливала из заварочного чайника коричневый благоухающий напиток, а бабушка Ната весело добавляла в чашки кипяток. Затем все степенно брали по кусочку рафинада и вприкуску степенно пили тот божественный чай, благоухающий майским мёдом и разнотравьем. Пили и вспоминали свою юность, своих расстрелянных мужей и близких. Но больше всего говорили о предках. Ведь целью этих вечеринок было донести до нас, детей, память о когда-то могучем роде Вербицких-Антиохов, Белозерских, Голицыных, Дорошенко, Забил, Марковичей, Рашевских. Вообще-то бабушка тоже должна была бы рассказывать о своём знаменитом деде – Пантелеймоне Кулише. Но её к нему возили единственный раз. Ей тогда было всего 6 лет. Показался он ей страшно высоким и страшно злым. Так что не любила она о нем говорить, как впрочем, и её братья и сёстры. Им он тоже запомнился старым маразматиком, вообразившим себя выше Шевченко. Шевченко же для нас всех всегда был Богом. Так что ни о Кулише, ни о муже бабушки Веры, поэте Вороном, не принято было вспоминать. Говорили о Шевченко и наших предках, его друзьях.

Правда, из их разговоров вырисовывался совсем иной Шевченко, чем нам вдалбливали в головы. Не злобный кровожадный революционер, а казак-гуляка. Мало того, хоть о Николае Вороном и не принято было упоминать после его развода с Верой Вербицкой, но вот о том, что у него была записная книжка Нестора Кукольника и то, что в той книжке говорилось, что Тарас бастард Великого Князя Константина Павловича, почти всегда обсуждалось. Может, просто потомкам столбовых дворян не хотелось иметь Богом простого крестьянина, а может они действительно верили в голубую кровь Тараса. Во всяком случае, те не официальные знания о Шевченко вышли мне боком. На выпускном экзамене по украинскому, я писал сочинение на свободную тему. На выбор было три темы. «Строители коммунизма», „Краснодонцы» и «Мой Тарас Шевченко». Конечно, я выбрал последнюю тему и написал о любви Тараса и Анны Закревской и их дочурке Софии. Сочинение сочли поклёпом на великого пролетарского поэта. Влепили кол, перекрывший дорогу в Киевский университет, в котором учились и мой отец, и мой дед, и мой прадед. Слава Богу, у бабушки был свиток рецептов горилок Виктора Забилы, благодаря чему я, набрав конкурсный балл, прошёл в Киевский институт пищевой промышленности. На третьем курсе, когда я из-за упрямства (пытался доказать преподавателю, что учебник врёт) завалил экзамен, бабушка приехала выправлять положение. Остановилась у далёких родственниц, сестёр Голицыных, живших по соседству в Назарьевском http://i032.radikal.ru/0711/70/0718a6670c53.jpg переулке. Вот у них я и увидел сафьяновый альбомчик с текстом «Ще не вмерлы Украины». И узнал, что автором слов был не Тарас Шевченко, а юные студенты – первый переводчик «Еще Польська не згинела» Коля Вербицкий-Антиох (мой прадед), его побратимы-студенты братья Рыльские - Иосиф и Тадей, болгарин Александр Стоянов. Редактировал текст и добавил припев их старший друг, преподаватель женского пансиона сестёр Ленц – Павел Чубинский.

Вот тогда я и понял, что разговоры бабушек о предках не пустые сплетни. Вот с того времени, вначале в университетской научной библиотеке, затем, когда стал мотаться, внедряя свои разработки по всему Союзу http://i018.radikal.ru/0711/d7/36990cccfae1.jpg - в крупнейших научных библиотеках Союза я искал в старинных изданиях упоминания о Шевченко и его друзьях…

Тот, кто имеет возможность бывать в Ленинке, пардон, Румянцевке в Москве, может убедиться, что карточки книг, посвящённых Шевченко, занимают больше четырёх ящиков каталога. Несколько тысяч наименований! Книги писателей, литературоведов, филологов. То же самое Вы увидите и в Санкт-Петербургской библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, и в Бакинской библиотеке им. Ахундова и в Ташкентской им. Алишера Навои. Даже в Йошкар-олинской библиотеке им. Крупской карточкам книг о Шевченко отведено целых два ящика.

Конечно, мотаясь по Союзу, внедряя свои разработки, я не только с литературой о Шевченко и своих предках знакомился, но и литературу по специальности изучал. Подготовил докторскую диссертацию «Роль комплексных безотходных технологий сельхозпереработки в оптимизации землепользования». Но грянуло пьяное ГКЧП 1991 года, а затем за бутылкой «Беловежской» на троих похоронили могучую Державу, в которой я родился и вырос. Докторскую вначале негде было защищать, а затем, когда вновь открыли Советы, но защиту сделали платной, стало не за что защищать – пятьдесят тысяч рублей, положенные на накопительный фонд „Дома Селенга”, исчезли неведомо куда. К тому же зарплата доктора наук в институте сравнялась с зарплатой уборщицы в банке. Так что на защите поставил крест. Пытался ещё что-то строить и внедрять свои разработки, изобретения и ноу-хау в колхозах Украины, но грянула принудительная приватизация и те колхозы уничтожили. При этом разграбили всё коллективное имущество, в том числе и созданные мною безотходные сельхозперерабатывающие комплексы. Мой межвузовский агроконсорциум обанкротился, не расплатившись с заводами-изготовителями за установленное в тех колхозах оборудование.

Попробовал создавать минимолокозаводики, миниколбасницы и минимельницы для фермеров. Увы, урожай у них забирали за бесценок кредиторы, так что даже минимельницу, которая окупается за считанные месяцы, им построить было не за что. Если что и внедрял, то только в России – колхозы там не уничтожены. Когда подошло 60-летие, чтобы не потерять право на научную пенсию, вернулся в сельхозинститут, ставший уже агроуниверситетом, с выплатой зарплаты Заказчиком. Заказчиком этим стал концерн «Симекс», возглавляемый хорошим знакомым ректора паном Марковским. Концерн во времена Союза занимался прокладыванием линий спецсвязи. Марковский после распада ухитрился приватизировать концерн со всем его добром. Благодаря связям с тогдашним львовским губернатором он получил доступ к дешёвым кредитам. Вот и решил заняться агробизнесом. Уговорил крестьян из 5 сёл передать ему землю бывших колхозов, а коллектив сахарного завода - передать ему свои акции. Я думал, что у него смогу реализовать свои идеи – объединить агропроизводство, безотходную переработку сельхозсырья и реализацию готовой продукции. Закупил ему лучшее в Европе оборудование «космического» Саратовского «Восхода» для хлебопекарни. Разыскал оптимальное оборудование для крупоцеха и мельницы. Увы, губернатора, который протежировал концерну, убрали. Концерн остался без дешёвых кредитов. Не смогли даже докупить ту мелочь, которая осталась по хлебопекарне, но без которой хлеба не сделаешь – тестомешалку. Затем босс просто ликвидировал агроподразделение концерна. Работники сахарного завода и крестьяне остались с носом. Мне также «забыли» выплатить зарплату за целый квартал…

В таких условиях работать в агросекторе стало бессмысленно. К тому же подошёл срок выхода на пенсию. Хоть той Державе мои разработки и принесли миллионы переводных рублей, но жульё из пенсионного фонда два года утверждало, что я не имею права на научную пенсию. Под давлением Антикоррупционного комитета, доказавшего фальсификацию справки о негосударственном статусе моего институтского предприятия, признали это право. Зато рассчитали пенсию так, что она составила в 2005 всего 92 гривны 26 коп($17,5)! После обращения в Европейский Суд она увеличилась на порядок. Всё это я посчитал местью Судьбы за то, что так и не выполнил до конца клятвы, данной в молодости – донести до людей правду о предках.

Клятва эта была частью Присяги Рода, которую я давал в день своего совершеннолетия возле могилы побратима моего прадеда Вербицкого-Антиоха, Афанасия Марковича. http://i025.radikal.ru/0711/83/d88ddd6e57c9.jpg (Мы с сестрой у могилы Марковича). Располагалась могила когда-то возле захоронений моих предков – Вербицких-Антиохов-Белозерских-Голициных-Дорошенок-Забил-Рашевских, уничтоженных в 1922 году и превратившихся в овраг – тропинку с горы в урочище «Святое». Правда та присяга, идущая к нам от присяги членов Кирилло-Мефодиевского братства и лично Василия Белозерского, мало чем отличалась от присяги «строителя коммунизма», которую тогда же приносили мои ровесники. Разве тем, что я клялся не вступать в КПСС, не служить в красной армии, служить людям, а не властям, быть верным Родине, а не Государству, донести до людей правду о людях моего Рода. Присягу я выполнил почти полностью. Не влез ни в какое КПСС, не служил в армии, был в умеренной оппозиции к власти того Государства и в жёсткой оппозиции к этой. Мои разработки позволяли в сельмагах иметь продтовары более качественные и более дешёвые, чем городе. Но вот о Людях Рода так и не успел рассказать, хотя во время тех внедренческих командировок по Союзу всегда бывал в научных библиотеках и, листая старинные издания, искал в них знакомые фамилии. Дело в том, что по «Сусловским» спискам из библиотек изымалась не угодная власти литература. Но исполняли те приказы по-разному. В Ташкентской научной библиотеке Алишера Навои, находящейся под личным патронатом Рашидова, ни одна старинная книга не была уничтожена. Находились «запретные» издания и в Йошкар-Оле, и в Архангельске, и в Петропавловск-Камчатском. Находил я в них упоминания о предках. Но всегда они упоминались рядом с именем Шевченко.

Я так и не написал «Книгу Рода», хоть из рассказов о предках моей бабушки-мамы Евгении Львовны Кулешовой-Вербицкой и бабушек Веры Вербицкой-Вороной и Марии Вербицкой-Раковой можно было бы составить несколько толстенных томов. Но, к сожалению, все те пересказы, без подтверждения первоисточников, просто сказки, не имеющие права на печать. Увы, в старинных изданиях, писалось только о Великих. О Шевченко, Кулише, Марко Вовчок, Глебове. Даже о любимом художнике самого Гитлера – Иване Рашевском, почти не осталось упоминаний. Как его картины из наших коллекций увезли по распоряжению Гитлера, так все упоминания о нём уничтожили по распоряжению главного идеолога компартии.

Не написал я пока «Книги Предков». Зато о Шевченко я собрал такой материал, что из него он встаёт не бестелесным ангелом или шизофреником-революционером, а романтическим витязем! Я, честно признаюсь, не люблю Пушкина. Считаю, что автором современного русского литературного языка был не Пушкин, а Барков. Я обожаю Лермонтова и Кольцова. Их обожал и Шевченко. У меня такие же взгляды и вкусы как у него. У меня было схожее детство, правда, матери я совсем не знал. Её расстреляли в год моего рождения. У Тараса она умерла, когда ему уже было 9 лет…У меня не было берегини-сестры. Вместо неё была бабушка-мама. http://i014.radikal.ru/0711/70/e7a53658c41c.jpg От мачехи я сбежал, воспользовавшись тем, что отцу пришлось удирать от МГБУ в Россию. То, что испытывал Тарас с мачехой, знаю по себе. Мало того, в молодости я и пил, как Тарас. Может даже больше. Всё же имел возможность. Ведь учился на спиртовика, ликёро-водочника. Но на заключительной дегустации зав. кафедрой бродильных производств, профессор Мальцев подлил нам в водку какой-то дряни. С тех пор я стал абсолютно непьющим, но потерял вдохновение писать стихи. Так что на собственном опыте знаю – для стихов нужно раскрепощение. А его трезвым не достигнешь. Как видите, у меня Жизнь выработала такое же восприятие Мира, как и у Тараса Шевченко. Правда, я уже жил совсем в другое время. Учился не у полуграмотного дьячка, а в прекрасной школе. Не били меня учителя, а учили Добру и Правде. Я до сих пор помню нашу классную руководительницу – «дюймовочку» Клару Ильиничну Калиту. Помню почти всех одноклассников. Потому, что жили одной семьёй. Жили по принципу: Один за всех и все - за одного! Тарас же жил в эпоху, когда, как и ныне, был совсем другой принцип. Как в песне: «Какое мне дело до вас до всех, а Ваше до меня!». И вот этот то принцип и стремился поломать Тарас. Первый витязь-романтик зарождающейся Украины. Благодаря ему зарождающейся! И именно поэтому в каждой украинской хате в углу были образа, а на центральной стене, под рушниками висел образ Тараса…

У нас вышло много книг, пересказывающих легенды о Тарасе простых людей – ремесленников, художников, крестьян. Но народ это ведь не только простые люди. Вот о том, каким видели Шевченко столбовые дворяне я и расскажу Вам.

Я жил в то время, и в той Стране, где детские мечты сбывались. Я мог интересно писать, но меня больше тянуло к науке, изобретательству. Я стал не писателем, а учёным. Внедрял свои изобретения по всему бескрайнему Союзу. Но нет больше той Страны Моего Детства. Предприятия, созданные мной, разграблены прихватизаторами. Мои технологии используют в других странах, так как у нас больше некому их применять. Разработки мои стали здесь никому не нужными. Может хоть эта книга останется после меня…

ГЛАВА 1.

Детство Тараса

http://i034.radikal.ru/0711/de/bf81e8b6943b.jpg

Все мы родом из детства. Из муравьино-стрекозиной страны серебряных и золотых медвяно-пахучих весенних котиков, гудения пчёл и хрущей над сугробами-заметелью вишнёвого цвета, бомбардировщиками-шмелями над клевером, притягивающих тайн запущенного сада...

Вот в такой таинственно-волшебной стране пролетало и Детство Тараса. Увы, с раннего детства над его семьёй висело проклятье. И совсем не крепостничество было тем проклятьем. Не будем размазывать сопли над страшным житьём-бытьём тогдашнего крепостного крестьянина. Жизнь его отличалась от жизни сегодняшнего ограбленного и униженного украинского крестьянина только тем, что новые паны не имеют права продавать крестьян. Те же имели. Правда, в 1833 г., царь запретил продавать крестьян без земли и в розницу, а через десять лет дал помещикам право освобождать крестьян без земли. По закону барщина составляла не более 2 дней в неделю, причём привлекать на работу в выходные дни или праздники запрещалось. А вот мою жену вызывают на работу и в выходные и на праздники. Без отгулов или доплаты. Крепостных продавали. А разве сейчас украинок не продают рабынями в бордели Зарубежья? Так что не при нашей власти хаять самодержавие!

Крепостные должны были кроме барщины отдавать пану 10% урожая с той земли, которую им дал пан, или они унаследовали от родителей, но она принадлежала пану. Зато Пан отвечал за то, чтобы крестьяне не голодали. Я в библиотеке выписал рапорт Киевского генерал-губернатора http://i028.radikal.ru/0712/a1/bf5b579f86f0.jpg Бибикова о том, что помещица Браницкая (сестра Василия Энгельгардта) позволяет себе во время жатвы заставлять своих крепостных отрабатывать не 2, а 3 дня в неделю. Тут же он приводит список и других помещиков, заставляющих людей работать больше. Губернатор просит царя строго наказать всех виновных! И они таки были наказаны!

Пять дней в неделю крепостной волен был заниматься своими делами. Всё, что крепостной зарабатывал в это время, принадлежало ему. На эти заработки он имел право выкупиться. Надо не забывать, что крепостной (кроме челяди) выкупался и продавался с землей. Так выкупился двоюродный брат Тараса Варфоломей Шевченко, а его сводный брат – Степан Терещенко, стал одним из основателей династии богатейших сахарозаводчиков. Да из тех сахарозаводчиков большинство было выходцами из крепостных- те же Семиренки, Ханенки, Хрякины...

Вряд ли, по сегодняшним меркам, можно считать бедными семью Шевченко. Отец его, Григорий Иванович Шевченко-Грушевский был достаточно зажиточным, чтобы выбрать жену не по указке родителей, а тем более пана. Он женился на красавице Катерине, дочери зажиточного казака Бойко, сбежавшего во времена Хмельниччины с польской Галиции. Во времена Екатерины все земли Звенигородщины были отданы родственникам Потёмкина. Кстати, мне довелось читать послание княгини Браницкой http://i015.radikal.ru/0712/0a/5c4229bb5a49.jpg к населению Богуслава, где она пишет, что земли теперь принадлежат ей, и она предлагает людям или идти к ней в крепостные, или идти, куда глаза глядят. Именно тогда Старый Бойко не захотел бросать насиженное место и остался крепостным. Григорию пришлось пойти в „примаки”, так как у отца жило ещё четверо детей. Трудно быть примаком, мириться с чужими родителями. Видимо поэтому, после рождения в 1804 году дочери Катерины, не было у них детей. В 1810 Аким Бойко, пошёл к управляющему ротмистру Дмитренко и попросил его отдать молодым пустующие хату и землю их соседа Колесника. Ротмистр вызвал к себе его и молодых, долго о чём-то договаривался с ними, наконец, отдал им землю и хату Колесника. Вот та земля и та хата, и стали проклятием семьи Тараса.

Колесник был чумаком. С весны до глубокой осени чумаки уходят с обозом. Во время похода за солью на Азов, его жену, на последнем месяце беременности, моринецкий помощник управителя заставил выйти на жатву, хоть это было и не по Закону. Там, в поле, у неё начались роды. Повивальной бабки не было, вот она и скончалась вместе с ребёнком. Вернулся чумак Колесник в пустую хату. Соседи рассказали ему о причине смерти жены. Не стал Колесник жаловаться ни управляющему, ни помещику, а сбил на землю ту нелюдь и забил (накопал) его ногами до смерти. Вот за это и прозвали его односельчане - «Копий». Но разве же мог допустить пан, чтобы вместо его, суд вершил какой-то крепостной. Отдал он Колесника в москали (солдаты). А вскоре случилась война с Наполеоном. Бился с французами Копий на российских просторах, а затем вместе с армией пошёл в далёкую Францию устанавливать «демократию». Опустели земля и хата…

Хата была добротная. Земля плодородная. Завели молодые коровёнку, один дед отдал им с дюжину овец, другой - воз с волами. Григорий стал чумаковать. Зимою зарабатывал деньги плотничаньем и стельмахованием, так как чувствовал дерево и любил работать с ним. Жили они добротно, получше, чем большинство нынешних единоличников. Осенью 1811 родился у них сын Никита…

После победы при Бауцене, 23 мая 1813 года было заключено Плесвицкое перемирие. Воспользовавшись краткой передышки в войне, Александр 1 вместе с двором поехал к графине Браницкой, а престолонаследник, командующий http://i010.radikal.ru/0712/53/508f3b99f37f.jpg резервной армией Великий Князь Константин Павлович, прикатил к Энгельгардту. Приехал, чтобы отдать честь старому Энгельгардту за подвиг его сына. Раненый, тот собственной рукой отсёк себе полуоторванную пушечным ядром ногу и после перевязки продолжал командовать частью. Весь июнь пробыл Великий князь у Василия Энгельгардта. Был он нелюбимым в царской семье, но любимцем у армии и простонародья. Был побратимом недавно умершего Кутузова. Так что заливал у Энгельгардта горе вином, до которого был большой охотник. Сочинял стихи окрестным дамам. И до стихов и до дам он также был большой охотник (Впоследствии даже от престола отказался ради прекрасной польки http://i010.radikal.ru/0712/53/508f3b99f37f.jpg). Обслуживать его Дмитренко выбрал самых красивых крепостных со всех поместий пана. Была среди них и Катерина Шевченко. Отрабатывала ту хату, отданную им три года назад Дмитренко. Григорий, как и положено, с начала мая укатил с обозом за солью…

Через 9 месяцев после тех событий, 25 февраля 1814 родился Тарас. Не исполнилось Тарасу и года, как окончилась война с Наполеоном. Русская армия с победой вернулась домой. Колеснику дали бессрочный отпуск. Вернулся он домой. А дома то и нет. Захватили соседи! Сколотил Копий-Колесник ватагу таких же, как он добрых молодцев, соорудил схорон в глубине леса и стал оттуда налетать на проезжих и грабить их. Не раз приходил он и к Григорию Шевченко. Придет среди ночи и тарабанит в окно. Шевченко откроет форточку и спрашивает: «Кто, и что надо?” А тот отвечает -„Копий, вот кто! Пришёл с товарищами к тебе в гости. Забрал ты мою землю и хату, так теперь корми нас. Не дашь честь-честью, так дашь, как собака!” За короткое время забрал он у Шевченко дюжину овец и корову, а затем заявил: «Корову сожрём, хату сожжём, а тебя забьём. Не хочешь этого - убирайся с моей хаты и моей земли вон!”

Бросились Григорий с женой к родителям. Рассказали о своей беде. Посоветовались родители, покряхтели. Аким Бойко вновь пошёл к Дмитренко. Неизвестно о чём они говорили, но после этого старый Бойко дал детям 200 рублей, чтобы купили они хату http://i033.radikal.ru/0712/48/6ce7c936afb1.jpg с усадьбой в соседней Кирилловке. Гайдамаки Копия после переезда остались кошмарными снами, из которых в будущем Тарас Шевченко будет черпать своих героев - гайдамаков...

Скажите, пожалуйста, вы можете для своих детей, так сразу найти деньги на новую квартиру? Я всю жизнь проработал, мои изобретения принесли той Стране миллионы, но когда сыну понадобилась квартира, я не смог ничего ему дать. Пришлось ему брать ипотечный кредит в $50 000 на двукомнатную в многоэтажке. А тут дом с усадьбой…

Усадьба стоила тех денег, которые за неё заплатили. Вот как её описывает сам Шевченко:

«Возле хаты яблоня с краснощёкими яблоками, а вокруг яблони цветник старшей сестры, моей терпеливой, моей нежной няньки! А возле ворот стоит старая разлогая верба с усохшей вершиной, а за вербой стоит клуня, окружённая копнами жита, пшеницы и всяких разных хлебов; а за клунею, по косогору пойдёт уже сад. Да какой сад! Густой, тёмный, тихий.…А за садом левада, а за левадой долина, а в той долине тихой еле слышно журчит ручей, обставленный вербами и калиной и опоясанный широколистыми, тёмными, зелёными лопухами…”(повесть “Княгиня”).

Конечно, в детстве нам всё кажется большим и высоким. Но вот родительскую усадьбу Тарас Шевченко не приукрашивает. Наш дальний родственник Афанасий Маркович в 60-е годы Х1Х столетия был Государственным представителем в Земском суде. Сохранились его записи о том, что, освобождая своего крестьянина, помещик должен был отдать ему и участок земли, которым тот пользовался, но не меньше чем 7 десятин на семью (десятина = 1,029 га). Нынче, при приватизации земли, у нас на семью припадает от 1.5 до 3 га, то есть меньше 3 десятин!

В этом рае, в этой стрекозино-муравьиной долине с прячущимися в лопухах ручейками, и проходило раннее детство Тараса. Когда не носился по улице с такими же голопопыми малышами-соседями, то блуждал своим садом, спускался в долину, укладывался под величественным лопухом и смотрел на свой ручей- ручеёк, который бежал куда-то в бесконечность...

Наше Детство начинается с узнавания вселенной всеми органами чувств: зрением, обонянием, вкусом. Иногда странные вещи встречаются при попытках ребёнка познать свою расширяющуюся вселенную теми органами. Вон, когда я ещё жил в аспирантской общаге, соседский детеныш любил жрать с пола собственные экскременты. Нынче он доктор наук, зав. кафедрой. Откушивает только в дорогих ресторанах с элитарной публикой… Подобный сдвиг был и у Тараса. Только не экскрементами он лакомился, а глиной. Ел землю в детстве наибольший поэт украинской земли. Разве же не символично!

Возвращался домой к ужину мурзатый, с резью в животе от съеденной глины, и, несмотря на ту резь, сияющий от счастья. Вселенная его детства все больше и больше расширялась. Вначале это была усадьба их соседей Коваленок, затем село, а затем и поля за селом. Когда ему исполнилось 6 лет, летом, когда отец поехал чумаковать и прихватил с собой старшего брата Никиту, Тарас захотел посмотреть, где же те железные столбы, на которых держится небо. Вышел за село, дошел до величественного Пединиевского кургана, забрался на вершину и вдали, за зеленым полем и синим лесом, увидел верхушки белой трехглавой церкви. Пошел он в то, чем-то знакомое, далекое село (это были Моринцы, где он родился). Почти возле самого села, переходя дорогу, натолкнулся на чумаков. Те спросили, кто он и куда идет. Ответил – « Тарас и иду к своему дому в Кирилловке! » Посмеялись чумаки над голопузым путешественником и отвезли его в Кирилловку. Хотя Тарас и говорил всегда, что мать очень о нём заботилась, но не видно этого из его описаний. Вот как он сам описывает своё возвращении после того, как был неизвестно где с раннего утра до сумерек:

“На дворе уже смеркалось, когда я подошел к нашему перелазу; смотрю через перелаз во двор, а там, около дома, на темно- зеленом, бархатном спорыше, все наши сидят себя в кружке и вечеряют; только моя старшая сестра и няня Екатерина не вечеряет, а стоит себя около дверей, подперев голову рукой, и всё поглядывает на перелаз. Когда я высунул голову из-за перелаза, то она увидела меня и обрадовано вскрикнула: “Пришел! Пришел!” Подбежала ко мне, подхватила меня на руки, понеслась через двор и посадила в кружок вечерять, сказав: «Сидай, приблудо, вечеряй!”...

Странная какая-то материнская любовь. Ребенок исчез на целый день неизвестно куда, а все, кроме сестры-берегини, этого не замечают. Когда я в таком же возрасте (мы тогда жили в Яновском лесничестве на Винниччине, невдалеке от «Вервольфа») пошел дорогой к соседнему селу и шел себе спокойненько, любуясь природой, до самого вечера, родные подняли такой шум, что на поиски ринулось все лесничество. Натолкнулась на меня машина, которую послали в то соседнее село за подмогой. Дедушка так выпорол меня за это путешествие, что и сейчас помню все подробности. А Тарасовой родне - хоть бы что! Даже не заметили!

Отец Тараса был грамотным. Хотел, чтобы грамотными были и его дети. Если учесть, что братья столбового дворянина Виктора Забилы (будущий побратим Тараса Шевченко) не умели писать, то согласитесь, что семья Шевченко не была такою уж бедною. Когда Тарасу исполнилось 8 лет, отец отдал его учиться грамоте в церковно-приходскую школу. Нужно сказать, что на Украине те школы при церквях были большей частью польские. Присоединив Польшу к Украине во времена Екатерины Великой, Россия оставила на Украине все так, как было при Речи Посполитой. Все было в руках польских управителей барских имений. Даже после того, как господами стали уже не польские шляхтичи, а российские дворяне. Православные школы были редкостью. У действительного статского советника графа Василия Энгельгардта и управителем был бывший однополчанин, ротмистр в отставке украинец Михаил Дмитренко. Церкви в его селах были православными, и учили не латыни и Катехизису, а Псалтырю на церковнославянском языке. Трудно сказать, кто был тот дьяк Совгир, который стал первым учителем Тараса. Знаем только, что он порол учеников нещадно, но справедливо, как и было заведено в те времена. Считалось, что ничто так не закрепляет память, как порка. Сказать по правде, я полностью с этим согласен. Когда дед или бабушка хотели, чтобы я что-то запомнил на всю жизнь, обязательно устраивали порку. Так было и с рассказами их о Белозерских, Забилах, Кулише, Марковиче, Рашевских. Да и Присяга Рода сопровождалась кровью на руке. По-видимому, поэтому и детьми, мы, давая клятву побратимства, скрепляли ее кровью. Чтобы запомнить на всю жизнь. Так что не будем хаять предков за те порки…

В те времена в ЦПШ учились четыре года. Первые два года учили псалтырь на церковно-славянском, после чего приступали к изучению грамматики. Но не пришлось Тарасу учить грамматику. В конце января 1823 ушла замуж сестра-берегиня Екатерина... А осенью, от какой-то болезни, умерла мать... Вернулся с чумаками Григорий Шевченко, а дома ни жены, ни покоя. Орут голодные дети. Что одному делать с детьми мал-мала меньше...

Привез ему из Моринцев Аким Бойко сестру Екатерины – Оксану Терещенко, вдову с тремя малыми детьми на руках. Покорился Григорий тестю, взял ту Оксану, хоть и знал о ее ведьмацком характере. Справили свадьбу, когда еще и 90 дней не прошло со смерти жены (умерла 6 августа, а женился 16 октября). Унесло его счастье и достаток то нарушение дедовских обычаев! Грызла поедом новая жена. Грызлись между собой сводные дети. Сбегал от тех ссор Григорий чумаковать, забирая с собой старшего сына Никиту. Раз, когда отец с Никитой чумаковали, на постой в дом Шевченко прислали москаля (солдата). Не будем говорить, сколько он там жил и как его обслуживала изголодавшаяся по мужской ласке Оксана, но когда наступило время идти в поход, исчезли у того солдата три золотых рубля. Ну, на кого должна была подумать Оксана? На своих родных детей? Самым старшим из чужих детей был Тарас, к тому же нелюбимый отцом. Вот и указала на него, как на вора. Тарас сбежал в свой схорон в глубине сада соседа Жениха. Носила ему в схорон снедь сестра Иринка. Сводные сестры выследили ее и привели к Тарасу мачеху с дядькой Павлом. Три дня мучил дядька Тараса. Выбил из него признание в краже, а вот места не выведал. Ведь украл те деньги не Тарас, а сводный брат Степан. Может те солдатские три золотых, и были началом того капитала, который потом сделал из Степана Колесниковича Терещенко – сахарозаводчика, сооснователя династии миллионеров Терещенко...

После того случая, Тарас на всю жизнь возненавидел и тех сводных сестер, и того Степана, и палача-дядьку, и ведьму мачеху. Через много лет он напишет: „«Кто видел хоть здали мачуху и так называемых сведенных детей, тот знает ад в самом его отвратительном торжестве»…

Узнав о случившемся, дед Иван приказал Григорию брать чумаковать не Никиту, а Тараса. Никиту же взялся учить плотничать и стельмаховать. Стал ездить Тарас с отцом в дальний Елизаветоград и к Азовскому морю. Осуществились его мечты увидеть мир. Но не таким оказался тот мир, как представлялось в раннем детстве. Едешь день, два, три, а вокруг все та же степь, все те же лесочки, все такие же одинаковые военные поселения. Скукотища…

Чумакование для отца Тараса закончилось бедой. Поехал он осенью 1824 в Киев. На обратном пути сильно промок и заболел. Да не то, что надлежащего ухода, даже покоя дома не было. Злые вопли жены, вечные ссоры между сводными детьми... Проболел он осень и зиму, а в марте отдал Богу душу. Звещал он перед смертью имущество детям и жене. Вот только Тарасу ничего не завещал. Так и не признал…

Весной, на время страды, взял Тараса к себе в помощники дядька Павел. Батраку нужно платить, а племянника можно заставить работать лишь за кусок хлеба. Закончилась страда, и выпер племянника обратно к мачехе. А мачеха уже начала напропалую грешить с молодым дьяком Богорским, который, выжив со школы Совгиря, стал учить детей вместо него. Но какая там была учеба – дьяк и дневал и ночевал у Оксаны, пропивая с ней добро её мужа. Чтобы Тарас не мешал им, Богорский пригласил “у него поселиться яко школьник и рабочий”. Парню исполнилось 11, и он уже понимал, что стоит делать, а что нет. Дьяк предложил ему выполнять обязанности “ консула”, а в отсутствие дьяка, читать над покойниками Псалтырь за 20% от принесенного людьми подаяния. Тарас с радостью согласился. Ведь это давало возможность, и избавиться от грызни ведьмы-мачехи, и иметь хоть какой-то заработок. К тому же это было и престижно. Ведь главной обязанностью ”консула” было следить за успехами в учебе школьников и давать им розог за не выученное задание.

Но вот с прибылями от того “ консульства” было не очень. После того, как из школы пошел суровый, но грамотный Совгир, бросили школу и большинство его учеников. Ведь Богорский почти все свое время проводил не в школе, а у Оксаны. Тарас, хоть и наизусть усвоил Псалтырь, и мог сам учить ему других, а вот грамоты у Совгиря научиться не успел...

Видимо, поэтому те дни у Богорского Тарас вспоминал как самые голодные и самые позорные в жизни. Мало того, он стал банальным взяточником, как вспоминает Петр Шевченко:

“Кто приносил ему больше подарков, тому он меньше розог давал, а кто приносил мало или совсем не приносил взятки, того бил больно... Но школьников в школе было совсем мало; из-за этого одними подношениями нельзя было прокормиться и “ консул”, голодая, должен был пускаться на другой промысел: он крал гусей, поросят и среди ночи варил себе похлёбку в своём схороне на Пединовском кургане. Кирилловцы, заметив, что в пещере временами ночью горит огонь, решили, что в пещере поселилась нечистая сила, и просили попа выгнать чертяку. Поп, собрав людей, пошел к пещере, вычитал молитвы, окропил святой водой вход в пещеру и сказал, чтобы кто-нибудь полез туда и посмотрел, что там есть. Никто не отваживался. Тогда люди решили, что надо заплатить тому, кто полезет в пещеру. Раньше всех вызвался Тарас, который хорошо прекрасно знал, что в пещере той чертяки нет, а есть только кости украденных им птиц и поросят. Но он сделал вид, что боится лезть, и потребовал, чтобы к его ноге, на всякий случай, привязали бечевку: когда, мол, нечистая сила совершит над ним в пещере что-то недоброе, то можно будет вытянуть его. Так он на привязи полез в пещеру; там спрятал следы своей кулинарии и вылез обратно в добром здравии, поведав, что в пещере ни одного чертяки нет. Вот и заработал деньги...”

Если бы та жизнь у Богорского длилась дольше, неизвестно в какого ворюгу или взяточника превратился наш Тарас. Но деду Ивану осточертело смотреть, как его невестка блудит и пропивает с дьяком сыновье добро. Он приказал Акиму Бойко забрать её назад в Моринцы. Забрала она своих детей и остаток добра, нагрузила их на мужнину подводу и поехала к себе в Моринцы, оставив в хате голые стены...

Никите уже исполнилось 15, так что дед женил его на соседской девушке, сделав хозяином в доме. Дьяк Богорский вернулся в школу. Но не для того, чтобы учить, а чтобы пьянствовать. Все, что зарабатывал Тарас на заупокойных чтениях, отбирал дьяк. Да и розги ученикам стал давать самолично. Что же Тарасу было от голода умирать? К тому же во время тех попоек дьяк старательно тыкал в руку парня стакан с перваком, не давая закуски. Так с детства его приучили к водке…

Наконец, Тарас не выдержал и после очередной попойки, когда водка бросила дьяка на пол, связал его и хорошенько накормил розгами. Затем, собрав вещи, пошел к дьяку-маляру в Лисянку учиться живописи. Увы, дьяк заставлял его таскать на гору тяжелые ведра с водой, растирать краску-медянку на железном листе, а с согласием учить живописи не спешил. Пришлось Тарасу идти в соседнее село Тарасовку, где жил знаменитый дьяк-богомаз. Тот дьяк мнил себя великим хиромантом. Рассмотрев ладонь Тараса, он заявил, что тот не имеет призвания ни к чему и в ученики ему не подходит. Пришлось Тарасу ни с чем возвращаться в родную хату, где уже всем командовал Никита. Брат его попробовал научить плотничанью и стельмахованию. Не вышло. Снарядил выпасать общественное стадо. И здесь, несмотря на то, что вместе с ним пасла стадо лучшая подруга его любимой сестры Иринки – Оксанка http://i019.radikal.ru/0711/73/706a73ee3199.jpg Коваленко, у Тараса ничего не вышло. Он больше на Оксанку глядел, чем на стадо. Уволила его община из пастухов. Пошел в батраки к зажиточному священнику Кошицу. Зажиточному, но скупердяю. Хоть Тарасу и нравилось возиться-смотреть за новорождённой малюткой-дочуркой священника Феодосией, дьяк нашёл ему другую работу. Заставил он Тараса сопровождать сына Яся в Шполу, продавать ранние сливы. Сразу за селом, на мостике через пруд, телега поломалась, и сливы полетели в грязь. Весь день ребята вытирали те сливы от грязи. Ясно, что ничего за них не выручили. Всё село смеялось над той коммерцией Кошица и над Тарасом с Ясем. После этого позора не захотел он оставаться у священника. Поблагодарил за хлеб-соль, поцеловал в лобик Феодосию, к которой успел привязаться, и пошел в село Хлиповку, славящееся своими малярами. Увы, и там отказались взять его в ученики…

Практичный дед Аким, видя, что парень пропадает без дела, опять пошел к управляющему Дмитренко и долго о чём-то беседовал с ним. В результате тот приказал Кирилловскому помощнику управляющего Яну Дымовскому взять Тараса к себе мальчиком - порученцем.

Обеднелый польский шляхтич Ян Станиславович Дымовский закончил Дерптский университет. Впитав его человеколюбивые идеи, пытался, чем мог, помогать людям. Ему очень понравился сообразительный и любознательный мальчик. Он научил его азам письма, чему так и не успели научить дьяки. Но Дымовский был поляк. Все книжки у него были польские. Так что после церковно-славянского Тарас усвоил не украинский, даже не русский, а польский язык. Именно по-польски он научился читать и писать. Ясно, что и разговаривать по-польски он тоже научился у Дымовского.

В 1828 году умер старый Василий Васильевич Энгельгардт, так и не получив разрешение на бракосочетание с польской княжной, которую когда-то похитил из девичьего монастыря. С которой нажил три сына и две дочери. Поместья его разделили между наследниками. Ольшанский куст сел достался Павлу Васильевичу Энгельгардту http://i014.radikal.ru/0711/6c/ffa44f18e489.jpg , младшему из братьев. Служил он в гвардии. Дослужился лишь до штаб-ротмистра. Звания низшего, чем у его управителя Ольшанского куста имений ротмистра Ивана Дмитренко. После получения наследство его устроили адъютантом друга отца, героя Отечественной войны, 75 летнего Виленского генерал-губернатора , графа http://i013.radikal.ru/0712/1e/6841270de5fe.jpg Н.Римского-Корсакова.

Чтобы хвастануть, какой он пан, к новому месту назначения Павел Васильевич решил приехать с новонабранной гвардией из молодых крепостных. Он приказал Дмитренко сформировать ему этот гвардейский экипаж. Дмитренко передал поручение всем своим помощникам. Ян Станиславович, видя, что Тарасу становится уже тесно в Кирилловке, зная, как он хочет научиться рисовать, посоветовал парню ехать с паном в Вильно. После Тарасового радостного согласия, он порекомендовал Дмитренко ввести его в состав того гвардейского экипажа в роли домашнего художника. С этой же просьбой к Дмитренко обратился и Аким Бойко. В результате Дмитренко Тараса даже к знаменитому Ольшанскому художнику Степану Превлоцкому записал и тот несколько месяцев обучал Тараса азам живописи.

И вот осенью 1829 году в Вильно с Ольшан выехал обоз, с которым ехал и домашний живописец Тарас Шевченко. Казачком ехал Иван Нечипоренко.

Не всем рассказам Тараса следует верить безоговорочно. Так он пишет, что в обязанности казачка входило “подавать господину трубку или стакан и стоять незаметным истуканом рядом...” В действительности же, казачок был мальчиком для поручений. Как правило, интимных поручений пана. То есть казачок был приближенным лицом пана, со всеми вытекающими из этого привилегиями. Обычно, у панов было по одному казачку. Была еще девушка при пани. Казачком при Павле Васильевиче был Иван Нечипоренко. Следовательно, Тарас всё же был комнатным художником и выполнял отдельные поручения пана и пани, главным образом - пани. Вот именно пани, первой Виленской красавице, баронессе Софии Григорьевне http://i019.radikal.ru/0711/1c/92b22a2376d1.jpg Энгельгардт и обязан Тарас тем самым светлым, что вынес он из детства и ранней юности.

Баронесса происходила из остзейской ветви Рода Энгельгардтов, воспитывалась в семье с масонскими взглядами. Она видела в Тарасе не быдло, а Человека. Мало того, он стал для неё Вольтеровским «Простодушным», из которого она могла сотворить Личность по своему усмотрению. Это благодаря ей Тарас научился читать и писать по-русски и даже говорить на французском (разрешила обучить его французскому гувернантке-француженке). С отъездом в Вильно закончилось Детство Тараса. Детство, которое заложило в его душе любовь к украинской земле. Детство, в котором осталась его Предлюбовь – соседская девочка Оксанка. Остались мудрые деды Иван и Аким. Остались и такие ненавистные мачеха, дьяк Богорский, дядька Павел, сводные брат и сестры и все другие друзья и недруги. Всё осталось в Детстве, том пьянящем украинском Детстве! Он вступил в Виленскую юность…

ГЛАВА 2.

ВИЛЕНСКАЯ ЮНОСТЬ, ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Своей предлюбви Тарас посвятил волшебные стихи, преисполненные миром детства и печалью за ним, потерянным навсегда. Оксанку он вспоминал всю свою жизнь. А вот о своей Первой Любви так и не написал ничего. Да и о Первой своей женщине вспомнил только несколько строками в “ Дневнике”. Почему же так вышло? По-видимому потому, что та Первая Любовь и та Первая Женщина так сильно ранили сердце, что больно было о них вспоминать. Так кто же был Первой Любовью Тараса, и кто была его Первая?

Так уж случилось, что в 80-х годах я почти полгода был в командировке в Литве, внедряя там свои разработки. Большую часть того времени пробыл в Вильнюсе. Городе, где жил Тарас, где он был со своей первой, недосягаемой Любовью, в городе, где он встретил и свою Первую женщину...

Я ходил теми же тенистыми парками, которыми бродил он, был в том же величественном дворце - крепости Миндовга, любовался спокойными Вилиею и Закретом, кружил по старинным улицам. Был в тех двух домах, где жил его пан Энгельгардт, был в университете, на одном из корпусов которого в те времена висела мемориальная доска : “Здесь у профессора Йонаса Рустемаса учился великий украинский поэт-революционер Тарас Шевченко». Не один вечер провел в Республиканской и Университетской библиотеках. В их залах старинных книг и рукописей пытался разобраться, что написано в журналах той поры, когда Тарас находился в Вильно. Слава Богу, периодика того времени была на русском языке. Навыписывал я много материалов о Константине Павловиче, братьях Кукольниках, высшем Свете Вильно и об университетских порядках той поры. А вот о Шевченко почти ничего нового не накопал. Почти всё уже было опубликовано в современной прессе и литературе. Но благодаря тем материалам, стал по-другому смотреть на вещи. Для меня перестали быть ненавистными крепостниками Тарасовы паны. Я понял, кто был Первой Любовью Шевченко и почему он всю жизнь не желал о ней вспоминать. Понял, почему только несколькими строками в “ Дневнике” вспомнил Тарас и свою Первую... Поделюсь тем пониманием и с вами.

Знаете, какие-то странные отношения были у Тараса с его панами. Что они с паном терпеть не могли друг друга, это вполне понятно. Тарас для пана был быдлом. Пан для Тараса тоже был быдлом, которое не способно оценить то, что имеет. А вот не понятно другое. Если Павел Васильевич Энгельгардт был таким богатеем, как пишут биографы Тараса Шевченко, то почему за несколько свечей, которые сжег Тарас, срисовывая лубковый портрет Платова, он устроил такой скандал? Мало того, сам, своими руками, неслыханная вещь для столбового дворянина, избил крепостного? Скажете, такой, мол, характер, вон Гоголь же изобразил Плюшкина...Но разве же выглядит Плюшкиным молодой штабс-ротмистр, который пытается на всех светских раундах и балах пустить пыль в глаза своим богатством?..

Вот, например, Гнат Хоткевич, обстоятельно изучивший жизнь Энгельгардтов, пишет, что Павел Васильевич унаследовал от отца более трех миллионов деньгами да ещё только на Киевщине 18 000 крепостных. В официальной биографии Шевченко под редакцией Бородина и Кирилюка, также сказано, что после Василия Энгельгардта осталось 160 тыс. десятин (Десятина =1,025 га) земли в имениях, расположенных в разных местах Российской империи и 50 000 крепостных. Директор Центра истории славян Сорбонского университета Даниель Бовуа называет Энгельгардтов среди первой четверки самых богатых людей Российской империи. Как видите, по документам Павел Энгельгардт – чуть ли не самый богатый человек Малороссии. Как же объяснить, что согласно документам, этот миллионер живет с семьей, в которой уже было трое детей, в двухкомнатной квартирке и слёзно умоляет начальство улучшить жилищные условия? Ведь даже в наше время тесных многоэтажек, ему была бы положена четырехкомнатная квартира. А здесь богатей вместе с двором поселен в двухкомнатную. Так может он был богатеем лишь на бумаге? Разве же будут дети богатея после его ранней смерти (умер Павел Васильевич на 51 году жизни) продавать семейные ценности (статуэтки, серебряная и фарфоровая посуда), чтобы рассчитаться с родительскими долгами? Кстати, Тарасову Кирилловку после смерти Энгельгардта и банкротства Флярковского купил дядя Тарасового недруга Степана – сахарозаводчик Терещенко...

Как получил большое наследство от отца Павел Энгельгардт, так и спустил его. Потому что был азартным картежником. Он, словно алкоголик, не мог своевременно остановиться. Расскажу о Павле Энгельгардте немного подробнее.

Родился Павел Васильевич 5.02.1798. А уже в 1805 году “Государь император высочайше повелеть соизволил действительного тайного советника Энгельгардта сына Павла определить ко двору его императорского величества пажом с отпуском в дом родителей к окончания наукам» А 23.03.1818 он заканчивает пажеский корпус и записывается прапорщиком в Казанский драгунский полк, но не прослужив и года, переводится в лейб-гвардейский Уланскому полк с “переименованием в корнеты». Еще через 2 года, продолжая считаться в Уланском полку, назначается третьим адъютантом к другу-однополчанину отца, а теперь Виленскому генерал-губернатору Александру Михайловичу Римскому-Корсакову. В 1822 году его делают поручиком, а в 1823 году http://i004.radikal.ru/0712/d3/8cd3d4e63549.jpg красавец-поручик знакомится на балу с юной 18-летней красавицей – баронессой Софией Энгельгардт, дочерью генерал – лейтенанта Герхарда Готгардта Энгельгардта, курляндского барона, героя 1812 года, дальнего родственника…

Они были лучшей парой на этом балу. Молодой поручик и прекрасная паненка. Он сразу же влюбился у нее. Даже записал в свой личный альбом латынью: ”София, или смерть!” Как видите, не такой уже муреной или свиньей в пантофлях, как назвал его Брюллов, был Павел Энгельгардт. Был он в юности и романтиком. Был и завоевателем. Потому что на прекрасную Софию имел виды старший из сыновей князя Мещерского. Но, к счастью Павла, старый князь Иван Сергеевич Мещерский посылает в 1824 году своих сыновей в Париж. Божественная Софи осталась без титулованного почитателя ( он со временем женится на княжне Голициной). Вы не забудьте, что в те годы девушка после 20 лет уже считалась старой девой. Недаром же бальзаковский возраст – 30 лет. Поэтому, когда Павел Васильевич сделал предложение Софи, она позволила ему обратиться к родителям для решения их судьбы. Родители с удовольствием дали согласие – как не как, тоже Энгельгардт, да еще и не только потомок богатея, но и красавец! 25.10.1825 Павел пишет рапорт Римскому-Корсакову о своем намерении жениться на Софии. 16.11. получает разрешение. Свадьбу сыграли в Ольшанском имении Энгельгардтов. Вероятно, малышом Тарас видел ту свадьбу, ведь вспоминает о ней в “Прогулке с удовольствием и не без морали”. Через надлежащее время у Энгельгардтов появилась на свет доченька София, в июле 1828 - сын Василий, а в ноябре 1829, уже во время Тарасовой службы – сын Григорий. Всего же за 10 лет София родила 7 детей - 4 сына и 3 дочери. Но только родила. Даже грудью не кормила. Молоком выпоили ее детей кормилицы, а присматривали за детьми гувернантки. Как писал Тарас Шевченко:

”Да княгини только могут

Породить ребенка.

А воспитывать, кормить

Не могут нисколько.

Затем охают: „Забыл, мол,

Меня Поль мой иль Филат!

А за что же вспоминать?

Ты ж его лишь родила?”…(пер. авт.)

Вот и прекрасная Софи по моде того времени свое призвание видела не в детях, а в балах. Павла Васильевича это тоже устраивало, ведь когда рядом такая волшебная женщина – успех в обществе обеспечен!

Помните, тот пресловутый бал по поводу тезоименства Императора 6 декабря 1829 ? Софи помчала на бал, хоть совсем недавно, в конце ноября, родила ребенка! Не будем строго судить её. Что мы можем знать о нравах тех времён! Да и не забудем, что почти все дети Павла Энгельгардта заняли достойное место в обществе. Дочери вышли замуж за военных, а сыновья стали учеными и общественными деятелями. Но вернемся к прекрасной Софии, ведь если бы не попал Тарас к ней, не было бы величайшего украинского Поэта. Как утверждал Кант, “ Бытиё определяет сознание». Мировоззрение Тараса определилось именно во время пребывания у Софии Энгельгардт. Попал к ней он 15-летним подростком, а вышел из под её опеки уже 24-летним мужчиной. Наилучшие годы, годы мужания - прошли под Софьиным крылом. София была не обычной помещицею. Ее отец Готтгард Герхард был хорошим воином. Во время войны генералов так просто не давали. Но быть воином совсем не означает быть солдафоном. Генерал-лейтенант был широко образованным человеком, любил философствовать. Читал и Вольтера, и Руссо. Вольтерьянкою воспитал и дочь. В Тарасе вольтерьянка Софи увидела своего Простодушного. Лишенная светскими условностями возможности воспитывать собственных детей, взялась за воспитание Простодушного. Но сначала о том, как Тарас стал принадлежать собственно Софии, а не Павлу Васильевичу. Дело в том, что пан для своего двора в Вильно набирал не казачков, а штат прислуги. Были там и повара, и конюхи, и просто слуги. Напомню, что Тараса Шевченко барский управитель ротмистр Дмитренко, по настоятельному ходатайству Яна Дымовского и деда Акима, рекомендовал пану именно, как комнатного художника. Для этого Тарас даже пару месяцев учился у художника Превлоцкого. Казачком направил Ваню Нечипоренко. Но пока у пана была казенная квартира, в которой он не имел права что-то переделывать, комнатный художник ему, фактически, был не нужен. В это время Софи была на последних месяцах беременности. Как раз ей то и нужен был помощник. Вот таким помощником и стал 15 летний Тарас! Софи была ровесницей его сестры Екатерины. Софи и относилась к Тарасу так, как когда-то относилась старшая сестра-берегиня. Это пан видел в Тарасе бессловесное быдло. Для Софии он был Простодушным! Видела, что парень интересуется книгами. Позволила пользоваться книжками из семейной библиотеки, правда только в отсутствии пана. Но Тарас и сам хорошо понимал, что пану вряд ли понравится, что его крепостной читает те же книги, что и он. Софи объясняла Тарасу непонятные слова и выражения в польских книгах. Именно с нею впервые прочитал Тарас две книжечки Адама Мицкевича, изданные в Вильно в 1822 году. http://i004.radikal.ru/0712/cc/19188573923e.jpg. Она даже стала одевать его под Мицкевича и такие же бакенбарды, как у Мицкевича, появились и у него...

Но не только читать книжки позволяла госпожа Тарасу. В тогдашнем высшем свете всё ещё общались по-французски. Энгельгардты даже держали гувернантку-француженку, которая учила их детей манерам и французскому языку. Госпожа позволила гувернантке давать и Тарасу эти уроки . Недаром же впоследствии Элькан напишет о Тарасе, что тот свободно болтал по-французски…

Какой бы не была госпожа, но спасти Тараса от той порки 7 декабря 1829 она не могла, даже, если бы и хотела. Но может, перед тем, как осуждать пана за ту порку, подумаем, почему так случилось?

Во-первых, это был не обычный бал, а посвященный тезоименству Николая 1.

Во-вторых, этот бал должен был длиться до утра. Чтобы господа вернулись еще до полуночи, должна была быть уважительная причина. Если почитаете книги тогдашних авторов, то выясните, что во время тех балов, несмотря на царское запрещение, в отдельном кабинете собирались картежники и всю ночь на пролет играли в карты, давая возможность женам, сестрам, дочерям, танцевать и веселиться с молодыми поклонниками. Бросить игру можно было лишь при условии, что тебя обвиняют в шулерстве.

По-видимому, именно за это и выперли игроки штабс- ротмистра. Ясно, что он вернулся домой злой. Да и Софи от него, вероятно, досталось. Ведь она сразу шмыгнула к себе в спальню и не присутствовала при панской разборке с Тарасом. Вспомните еще одно обстоятельство. Пан жил на казенной квартире. Для освещения должен был пользоваться казенными же свечами. В те времена были перебои со снабжением свеч для офицеров. В письме к гражданскому губернатору от 3.12.29 пишется:”...местная дворянская дровяная администрация по требованию коменданта на этот декабрь месяц свеч ни одному из штаб-офицеров, которые квартируют в частных домах, не отпустила”... А теперь подумайте, мог ли Тарас для копирования использовать лишь одну свечу? Мой младшенький сынулька тоже любит рисовать и перемалевывать. Имеет дурацкую привычку, заниматься этим в то время, когда отключают электричество и компьютер! Ему видите – скучно! Насобирает все свечи, которые у нас есть, даже к голове привяжет, чтобы видеть и что рисует, и из чего срисовывает. Сколько его не лупил, по 5-6 таких дефицитных свеч сожжет за вечер. Но это же мой родной сын. А здесь пану дефицитные свечи жжет его крепостной! Мало того, мой сынулька, когда перемалевывает, не обращает внимания, что там вокруг. Все заляпано воском, так и смотри, что вспыхнет! Думаю, что и Тарас ни на что не обращал внимания, недаром же он появления пана не заметил. А тогда в Вильно за нарушение правил противопожарной безопасности карали, несмотря на звание и чин. Зацитирую из “Улицы Вильно” М.Богдановича: “По приказу бурмистра, все, как надо, закрыли все окна, затушили огни ”. Тарас же копировал себе атамана Платова, а на то, или закрыто окно, или сияет на всю улицу, внимания не обращал. Так что простим Василия Энгельгардта за то, что сам отколотил Тараса, как дворянина. А вот то, что приказал конюху его выпороть, Тарас запомнил на всю жизнь…

Та порка дала возможность Софии совсем забрать Тараса от пана. Но, сказать по правде, это тогда было нужно и самому пану. Дело в том, что осенью 1829 в Вильно приехал прославленный Венский художник-портретист Йоган-Батист Лампи младший. Все самые знаменитые и самые богатые паненки кинулись к нему заказывать свои портреты. Ведь Иоганн http://i047.radikal.ru/0711/dc/372dda69449d.jpg даже серую мышку мог изобразить прекрасной принцессой, при этом красавица-принцесса оставалась чертовски похожей на саму себя. Правда, за художником водился один грешок. Сделав из той мышки красавицу, он не мог устоять против того, чтобы не затянуть ту красавицу в постель. Девушки , очарованные его способностью увидеть и показать в них ту Красоту, не очень – то и сопротивлялись. Не было ни одной, из портретированных Лампи, которая бы против него устояла...

Павел Васильевич хорошо знал о цене портрета. Но, с одной стороны, не сделай Лампи портрет Софи, получится что она не из Первых в Виленском свете. Сделай он портрет, станешь рогатым. Верность своей жены Павел Васильевич поручил оберегать Тарасу, который должен был безотлучно находиться при ней во время визитов к художнику. Пан требовал от него детальных отчетов о поведении и пани, и художника. Тарасу это поручение очень понравилось. Во-первых он получил возможность смотреть, как работает настоящий Мастер, а во- вторых мог доказать пани, что он ее настоящий Друг, а не любимая зверушка, наподобие её болонки. Он всегда рассказывал пану, как скромно ведет себя пани. Что художник ничего себе не позволяет. Но вот о Лампи рассказывали, что он девушек рисовал обнаженными, а затем уже дорисовывал на изображение одежду. Поэтому они на картинах и были такими живыми. Но взгляните на этот его портрет Софи http://i030.radikal.ru/0711/f6/dda6cca068f0.jpg и увидите то же. Тарас старательно выполнял приказ господина не отходить от госпожи во время рисования. С наслаждением выполнял. Какой бы парень отказался наблюдать свою Богиню обнаженной! Именно же Богиней была для 15 летнего парня красавица Софи. В спальню художника за ними он не ходил. Того ведь пан не поручал. Что было в той спальне, он мог только фантазировать, а о фантазиях он пану не обязан был докладывать. К тому же Тарас хорошо знал, что красавец-ротмистр хвастается везде своими многочисленными победами над светскими дамами, изменяя Софи на право и на лево. Так что на ее связь с Иоганном Лампи смотрел как на справедливую месть...

Наконец Лампи нарисовал портрет Софи. Так и осталась она на нем вечно юной, немного капризной, красавицей. Как прекрасное воспоминание о счастливой молодости, которая уже никогда не вернется. Окончились Софьины сеансы. Окончилась возможность Тараса смотреть, как работает настоящий Художник, перенимать у него манеру письма. А учиться рисованию и дальше так хотелось. Сам великий Лампи посоветовал его пани отдать казачка в обучение к какому-нибудь профессиональному преподавателю искусств, например к профессору Виленского университета Янасу Рустемасу. О Рустемасе София знала уже от ученицы модистки Ядзи Гусиковской, приносившей к ней на примерку платья. Брат Ядзи - Франек учился рисованию у http://i014.radikal.ru/0711/58/ba70a721d2ca.jpg у Рустемаса и очень его расхваливал. Но учиться в университете крепостному не позволялось, даже билет на посещение лекций нельзя было достать официальным путем. К счастью, среди Софьиных поклонников были братья Кукольники, средний из которых Платон как раз и ведал студенческими билетами и отвечал за жизнь студентов. Софи не стоило особого труда уломать воздыхателя передать Тарасу чей-то студенческий билет, дающий право на посещение лекций. Достаточно было намекнуть, что Тарас – бастард Великого Князя Константина Павловича, фактического Польского наместника. Платон Кукольник принёс студенческий билет, и Тарас получил право посещать университет. Об обстоятельствах поступления Тараса в университет записал в свою записную книжку Нестор Кукольник, преподававший русскую словесность в гимназии при университете. Его уроки тоже посещал Тарас, как и лекции его брата Павла. Кстати, как Тарас не вполне законно стал студентом, так и Нестор не вполне законно стал преподавателем. Его ведь выгнали из Нежинской гимназии с «волчьим билетом»...

Софи удалось уговорить Павла Васильевича позволить Тарасу посещать уроки профессора Рустемаса. Ведь обученный художник поднимал реноме пана выше, чем художник-самоучка. Энгельгардт дал согласие, при условии, что не будет за это платить. Расходы, если они и были, взяла на себя Софи. Но, скорее всего, тех расходов было не много. Разве же мог бы устоять против такой красавицы горячий , длинноносый турецкий сын Рустем?

Тарас получил возможность ходить на уроки. По воспоминаниям Тараса, Рустемас за то время, что тот ходил на его уроки, успел научить его только копировать. Но взгляните на ту копию бюста женщины. Разве же скажешь, что это копия? Но это же смотрит на зарю живая, прекрасная женщина. Ядзя Гусиковская http://i014.radikal.ru/0711/91/bf7ea65658a9.jpg

В Виленском университете Тарас и встретился со своей Первой женщиной...

Помните Ядвигу Гусиковскую, которая рассказала Софи о Яне Рустемасе? Ее брат учился в Виленском университете рисованию у Рустемаса. Тарас, который стал ходить на уроки рисования, быстро сдружился с парнем. Мало того, Франек даже нарисовал его портрет, который так не похож на все сохранившиеся портреты Шевченко. http://i050.radikal.ru/0711/f7/e15564f24c71.jpg. НА нём Тарас так похож на Великого Адама Мицкевича в молодости…

Тарас ещё не знал девушек, еще не умел знакомиться. Прибегала к пани симпатяга Ядзя, она нравилась ему ( в Софи он был влюблен, но не как в женщину, а как в Богиню. Невозможную мечту). Но вот как подступиться к Ядзе, он не знал. Когда же подружился с Франеком, Ядзя, сама захотела познакомиться с ним. Тарасу уже было 16, ей оставалось еще лет десять быть 18- летней... У нее уже была Любовь. Было и сплыла. А здесь парень, такой не похожий на других, такой чистый, такой самобытный, да ещё, сплетничают, царских кровей. Как не полюбить такого! Ведь вокруг сияет вишнево-яблочными сугробами Виленская Весна. Были ли вы в тенистых Виленских парках http://i018.radikal.ru/0711/4b/fc71e1a74bf3.jpg? Гуляли берегами плавной Вилии или такого романтического Закрета? Смотрели на Вильнюс из многовековой башни Гедеминуса? Там и сейчас всё напоено любовью!

Разве же мог оставаться безразличным Тарас, когда рядом такая симпатяга - стройная, чернобровая, с типично украинской волнительной грудью. И совсем не недоступная Богиня, как его хозяйка, а своя, до щемящей боли в груди чем-то похожая на его Оксанку из Детства. Те же тёмные глаза. Та же улыбка, тот же дружелюбный характер. Это именно она, а не Оксанка из детства была той, о которой писал:

“ ...чужая. Чернобривая!

Ты и не вспомнишь того сироту,

Что в серенькой свитке, бывало, счастливый,

Как чудо увидит – твою красоту.

Кого ты безмолвно, без слов научила

Сердцем, глазами, душой, говорить...”(пер.авт.)

Ядзя не говорила по-украински. Как большинство поляков, имела языковую глухоту. То есть очень тяжело усваивала другие языки. Тарас хорошо умел читать по-польски, а вот разговаривать, правильно строить предложения еще не умел. Слава Богу, со времён службы у Яна Дымовского хоть понимал все то, что говорят на польском. Вот и пришлось Ядзе на первых порах разговаривать с парнем сердцем, глазами, душой...

Блуждали они тенистыми парками Вильно, старинными узенькими улицами, сидели в многочисленных Виленских беседках и альтанках. Открывали душу друг другу. В конце концов, стали любовниками. Из-за той любви Тарас даже не запомнил времена учебы у Рустемаса. Вон о дьяке, у которого пробыл чуть больше дня, напишет впоследствии, а о Рустемасе вспомнит лишь мимоходом в письме к Брониславу Залесскому. Да и то не о том, что у него учился и как учился, а лишь о том, что старый Рустемас говорил, что” 6 лет копируй, полгода рисуй, а тогда уже пиши маслом». И все же Тарас многому научился у Рустемаса. Ведь почти сразу же стал у Ширяева первым рисовальщиком! А забыл обо всем, потому что кроме Ядзи, своей Первой Женщины, тогда никого и ничего не видел ...

Но горько окончилась та первая любовь. Так горько, что он никогда так и не вспоминал дальше Ядзю. Почему?

Я был в Вильно в 80 годы. Был удивлен, как литовки относятся к своей Родине. Они не видели смысла жизни без ее независимости. Она для них была превыше всего. Выше собственного благосостояния. Выше любви! Вот и Ядзя не видела своей жизни без великой Речи Посполитой. Она была влюблена в Апостола польской независимости Адама Мицкевича. Она и Тарасу отдалась, пожалуй, потому, что он, украинец, наизусть знал стихи ее Бога, читал ей свои первые стихотворения, посвященные ей, написанные под Мицкевича и на языке Мицкевича. Да и сам был так похож на юного Адама Мицкевича…

Но теперь ей уже этого было мало. Заканчивался 1830. После июльской революции во Франции все только и говорили о восстании. Ядзины друзья укатили в Варшаву. Вернулись в Варшаву и Ядзя с братом, коренные варшавяне. Тарас затосковал. Бросился на колени перед панею и упросил, отпустить его в Варшаву. Он не сказал, что хочет к любимой. Нет, он сказал, что поедет к Лампи, ведь Виленский университет закрыт из-за студенческого бунта, а ему так хочется продолжить обучение художеству. Рустемас уже списался с Лампи и тот обещал взять Тараса…

Пани согласилась и уговорила пана, отправлявшего в Варшаву своего уполномоченного( как никак Энгельгардт числился в кавалергардском полку, расквартированном в Варшаве) отпустить с ним и Тараса. Где-то в половине ноября они уже были в Варшаве. Уполномоченный занялся делами пана в гарнизоне, а Тарас бросился к Ядзе, жившей у родни на чердаке огромного старинного дома почти возле центра Варшавы. Тарас не без копейки ехал в Варшаву. Сняла ему Ядзя малюсенькую комнатушку рядом, на чердаке. Только вот остальные надежды не оправдались. С Лампи он так и не смог встретиться. Тот, прослышав о новой французской революции и о том, что «Патриотическое общество» готовит восстание в Варшаве, укатил в Вену писать портреты в спокойной обстановке столицы Австрийской империи. В Варшаве остался на память о нём портрет Великого Князя Константина Павловича http://i008.radikal.ru/0711/e2/0a535888dc70.jpg.

Уполномоченный застрял в Варшаве надолго. Ведь в это время Николай 1 занялся разработкой плана военной кампании против Франции. Он хотел сбросить с престола Людовика-Филиппа, занявшего место отрёкшегося от престола Карла Х. При этом Император в качестве основной силы против французской армии хотел использовать польские войска. В Гарнизоне шла усиленная подготовка к предстоящей кампании. При этом, не забывайте, что Константин Павлович и с Наполеоном не хотел воевать, ибо боготворил его. Взял в руки оружие только после того, как Наполеоновские армии вторглись в Россию. Теперь же его собственная польская армия должна вторгнуться во Францию! Он пишет брату – Императору: «Я сильно сомневаюсь, чтобы в случае, если бы произошёл вторичный европейский крестовый поход против Франции…мы встретили то же рвение и то же одушевление к правому делу. С тех пор столько осталось обещаний, не исполненных или же обойдённых, и столько попранных интересов; тогда, чтобы свергнуть тиранию Бонапарта, тяготевшую над континентом, повсюду пользовались содействием народных масс и не предвидели, что рано или поздно то же оружие могут повернуть против нас самих» Николай 1 не послушал старшего брата и, готовясь к войне, назначил командующим русско-польской армии героя русско-турецкой Войны генерал-фельдмаршала Дибича-Забалканского http://i014.radikal.ru/0712/32/b7e99b3ec247.jpg. Поляки встревожились. Если их армия уйдёт воевать к Франции, им без неё уже о Независимой Польше и думать нечего. Поэтому 9(21)ноября, на квартире бывшего профессора истории Виленского университета Иахима Левеля http://i030.radikal.ru/0711/6e/5e465c967f3d.jpg приняли решение, начать восстание 16(28) ноября, напав на Константина Павловича и русских генералов во время развода…

Все Ядзины родственники, друзья и знакомые готовились к восстанию. Ядзя вместе с тётками, их и своими подругами, шила нарукавные повязки и шапки-конфедератки для будущих повстанцев. Франек с друзьями-студентами добывали оружие и учились стрелять. Тарас, нашедший приют по соседству в комнатушке на чердаке, чувствовал себя абсолютно чужим. Ведь для него главное было их с Ядзей любовь! На ту революцию, на ту Великую Речь Посполитую ему было наплевать! К тому же Тарас, хорошо помнящий, что принес его родителям гайдамак Копий, не был революционером. Не жаждал он воевать за свободу и господство чужих панов. Он уже и рад бы вернуться к пану в Вильно, да уполномоченный застрял надолго в гарнизонных службах, самому же ехать не полагалось…

В 19.30 , 29 ноября началось восстание. Толпы вооружённых студентов и мещан бросились к Бельведерском уhttp://i005.radikal.ru/0712/d1/421ae766673e.jpg дворцу – резиденции Константина Павловича. Здесь они успели заколоть штыками вице-президента города Любовницкого и растерзать дежурного генерала Жандра. Но, благодаря этим жертвам, Константин Павлович успел скрыться из дворца и умчать к русским войскам. Конечно, имея в своём распоряжении армию, он мог в считанные часы подавить ещё не разгоревшееся восстание. Но он любил эту Варшаву, этих людей и решил, что это просто, вспышка гнева за что-то. Он запретил стрелять по восставшим, заявив, что «русским в польскую распрю незачем вмешиваться» Вместо того, чтобы бросить войска на восставших, он оставался сторонним наблюдателем. Доневмешивался до того, что все польские части перешли на сторону бунтовщиков. Когда же 13(25) февраля русские войска разгромили польскую армию у предместья Варшавы, Горохове, Константин приказал прекратить резню и не штурмовать город. Это затянуло войну на 8 месяцев …

Тарас, в отличие от Ядзи и её друзей, не обрадовался восстанию. Он предчувствовал беду. И не даром. Так и не получив от него согласия на участие в восстании, Ядзя лично сообщила о Тарасе уполномоченному Варшавского гарнизона. Тарас был интернирован как и другие русские, оказавшиеся в Варшаве…

После Рождества 1831 в Вильно прибыл герцог Александр Вюртермбергский со своим порученцем, полковником Василием Васильевичем Энгельгардтом. Престарелый генерал-губернатор Римский-Корсаков ещё в августе был отправлен в отставку. До прибытия http://i017.radikal.ru/0711/28/82cd8674e0ac.jpg Дибич-Забалканского, назначенного на его место, обязанности генерал-губернатора выполнял генерал-адъютант http://i028.radikal.ru/0711/ad/9ffc870289fc.jpg Матвей Храповницкий. Из-за тех карт он терпеть не мог Павла Васильевича. Павел Васильевич и стал умолять брата замолвить о нём словечко перед своим патроном и в конце концов, получил назначение адъютантом у герцога. В феврале он уезжает в Петербург, чтобы оформить назначение. Здесь он с помощью Василь Васильевича снял в аренду бельэтаж дома http://i047.radikal.ru/0711/af/c4a11e6e1031.jpg Щербакова по ул.Моховой 26. Семью он забрал через две недели. Тарас в это время содержался среди интернированных в Варшаве. Сразу же после поражения под Гороховым Административный Совет принял постановление о высылке всех интернированных из Варшавы. Вместе с сотнею таких же бедолаг, Тараса выслали из Варшавы и передали русским властям в Белостоке, а затем, отправили этапом по месту нового жительства пана – в Санкт Петербург. Тяжким был тот путь. Он напишет впоследствии:

“ Далекий шлях, паны-браты

Знаю его, знаю!

Даже за сердце хватает,

Когда вспоминаю .

Понамерял я когда-то –

Чтоб его не мерить!..

Рассказал бы о том горе.

Только кто поверит!...” (пер.авт.)

Так отблагодарила Тарасу его Первая... Вот и не хотел вспоминать о ней никогда. Лишь в письме к Брониславу Залесскому вспомнил собор Святой Анны и чернобровую Гусиковскую из Юности. Как давний, забытый сон. Так закончилась Первая любовь Тараса. Прекрасная Софи так и осталась для него Богиней. Богиней-берегиней из прекрасной Юности. Недосягаемой и незабываемой. Лишь Анне Закревский поведал о своей Первой любви. В честь той любви она и назвала их доченьку-солнышко - Софией. Встречаемся мы с ней во многих его стихотворениях и повестях. Но не узнаем. Бережно он спрятал свою Первую любовь. В самом сердце, в глубине души...

Не были святыми ни его Богиня, ни его Первая... А они же были алгоритмом его отношения к женщинам. Поэтому, сколько бы он не влюблялся, не верил он ни в женскую верность, ни в святость брака. Это из-за Ядзи пострадал его друг Иван Сошенко, у которого Тарас играясь отбил невесту. Да еще и писал впоследствии такие цинические строки:

“...Як тому дурному,

Що полюбить, побереться,

А вона другому

За три шага продається

Та з його й смиеться.”...

ГЛАВА 3.

ПЕТЕРБУРГ, ПОРТРЕТ, ВОЛЯ

Если обозу Энгельгардтов добираться из Вильно в Санкт-Петербург пришлось неделю, то Тарас из Белостока шёл этапом почти два месяца и прибыл к пану в начале мая. Его прибытие почти не заметили. Пану было не до этого. В Санкт- Петербург пришла холера и все аристократы в панике покидали город. Энгельрардты ещё не определились – будут ли они выезжать, или останутся в городе, ведь шеф Павла герцог Вюртенбергский никуда не собирался уезжать. В конце концов, Павел Васильевич приказал закупить десяток бочонков кислого вина, с сотню вязанок крепчайшего чеснока и лука и стал готовить дом к оседлой жизни. Но вот Тарасу в той оседлой жизни пока не находилось места. Ему ведь уже исполнилось 17 лет. Он уже успел стать мужчиной. На роль казачка при пани он уже явно не подходил. Да и сама пани уже была не романтичной красавицей из снов его юности. Она погрузнела, потускнела http://i004.radikal.ru/0711/d7/405dd28b218c.jpg, стала обычной светской дамой. У пана уже был казачок – Ваня Нечипоренко. Так что, брал он с собой Тараса только на светские рауты, чтобы похвастать слугой-аристократом. Всё остальное время Тарасу абсолютно нечем было заняться, и он слонялся по дому, как неприкаянный. Ведь из-за холеры дворне было запрещено покидать дом. С конца мая в Петербурге начинаются Белые Ночи. Тарас, дождавшись, когда пан и дворня заснут, уходил исследовать город. Больше всего ему нравилось гулять по Летнему Саду, где зелень напоминала ему и родную Украину, и так и не ставший родным Вильнюс. Он не только гулял, но частенько застывал перед мраморными скульптурами. Срисовывал их в свой альбом. Безлюдным ночным Летним Садом любил тогда прогуливаться и его Великий земляк, Николай Гоголь. http://i031.radikal.ru/0712/77/cd25adbbcbc2.jpg Он даже внешне был полной противоположностью Тарасу. Николай уже познал первый литературный успех, он уже успел подружиться с самим Пушкиным. А ведь он был всего на 5 лет старше Тараса! Выглядел он, правда, на много комичнее крепыша Тараса – тоненькая худая фигурка невеликого росточка с ножками, кривизну и худосочность которых подчёркивали брючки в обтяжку. На лице, под петушиным чубчиком, выделялся длиннющий, худющий, кривой нос. Модный галстук подчёркивал потёртый лоск его сюртука. И при этом его неправильная мордочка, его тощая фигурка с кривыми ножками, излучали такое веселье и доброту, что к нему влекло всех – от нищего до князя. Тарас сразу почувствовал огромную симпатию и доверие к этому странному пану. Показал ему свои зарисовки скульптур и аллей. Гоголь, который считал себя художником и к тому же был вольнослушателем Академии Художеств, похвалил Тараса. Стал расспрашивать о житье-бытье. Узнав, что тот крепостной Энгельгардтов, не отшатнулся, а посоветовал рисованием заработать деньги на выкуп. Рассказал, что крепостным художникам помогает общество поощрения Художников, всё руководство которого ему знакомо. Обещал при случае помочь. Но второй встречи уже не было. 22 июня на Сенной площади, вспыхнул так называемый «Холерный бунт», который начался с дикой расправы над медиками в холерной больнице Таирова переулка, в непосредственной близости от площади. Волнения на Сенной приобрели такой размах, что пришлось прибегнуть к помощи армии. Руководил действиями войск лично император Николай I. «Царь «въехал в середину неистовствовавшего народа», встал во весь рост, взял «склянку Меркурия», которой тогда лечили холеру, и поднёс ко рту. «Ваше величество, вы лишитесь зубов!» - в испуге воскликнул подъехавший к нему лейб-медик Арендт. Но император резким движением оттолкнул его и со словами: «Ну, так вы мне сделаете челюсть», проглотил всю жидкость. И тогда потрясённый народ бросился на колени». Бунт был подавлен, но холерик Гоголь сбежал от холеры на дачу к Пушкину. Затем новая беда. В Витебске, откушав свежих ягод со взбитыми сливками, переданных ему местным губернатором по поручению царицы, неожиданно скончался Константин Павлович. Софи намекала, что смерть его связана с царицей. Теперь для Тараса потянулись по настоящему серые безнадёжные будни…

Павел Васильевич страшно завидовал дому-дворцу, который построил за деньги жены и для жены его брат Василий Васильевич. Дом стал местом, где по средам собирался весь петербургский бомонд. Сюда даже наведывался Николай 1 с женой и наследником. http://i024.radikal.ru/0712/06/91fe2dd873d1.jpg Павлу Васильевичу хотелось и свой дом превратить в такой дворец. Он стал искать комнатного художника, который взялся бы за превращение его нового дома в такое чудо. Василь Васильевич посоветовал обратиться к Первому Петербургскому мастеру живописных искусств (дизайнеру-декоратору) Ширяеву, который из-за этой холеры оказался без заказов. В доме Щербаковых жил приятель Ширяева по рисовальных классах при Академии художеств капитан Василий Андреев. Вот он и помог Павлу Васильевичу договориться с мастером. Мастеру понравился пан, не испугавшийся холеры, и он не стал требовать с него больших денег. Тут же ударили по рукам. Мастер со своими учениками и подмастерьями не только все работы делал сам, но и материалы использовал только свои. Павел Васильевич поручил Тарасу быть панскими глазами и ушами на тех работах. Чтобы он ежедневно, ежечасно, ежеминутно мог знать, что там делается, а если нужно, то и помочь мастеру. Но Мастер, своим искусством выбившийся из крепостных, был очень горд и не признавал никакой помощи, даже если в ней нуждался. Тарас обожал его. Он благоговейно наблюдал как высокий, красивый, самоуверенный Ширяев священнодействует с шёлковыми полотнами обоев, кистями и кисточками, превращая убогие, обшарпанные стены в что-то прекрасно-уютное. Мастер свирепо орал на подмастерьев, а те по- рабски, исполняли все его прихоти. Тарас и сам готов был стать его рабом, лишь бы стать со временем таким, как Мастер. Он тенью ходил за Мастером, мгновенно исполнял все его наказы, бегал к управляющему Прехтелю за напитками. Ширяев замечал те обожающие взгляды. Замечал, как мальчишка профессионально смотрит на роспись. Тарас ему тоже понравился. Когда парень робко стал зондировать почву о возможности пойти к нему в науку, Мастер рассмеялся и ответил, что он совсем будет не против, но вот пан вряд ли согласиться потерять такого опытного мастера- надзирателя.

Тарас бросился в ноги к пани. Умолял попросить пана отдать его в науку к Ширяеву. Софи пообещала. И выполнила свое обещание. Произошло это так- Ширяев закончил роспись дома. Энгельгардт лично решил принять работу. Тарас должен был выступать экспертом-консультантом.

Вообще, стоило посмотреть на ту приёмку. Пан стремительно бегал по комнатам, придирчиво разглядывая стены и потолки, пытаясь обнаружить там какие-то огрехи. За ним, медленно и важно плыл Василий Григорьевич Ширяев и величественно касался кистью в местах обнаруженных огрехов. Иногда он дотрагивался даже до мест, уже одобренных паном. И места, которых касалась его кисть - теплели, светились, оживали. Пан, вначале вопивший о массе недоделок, становился всё спокойнее и всё счастливее. Его квартира становилась прекрасным дворцом, светлым, уютным, живым! Наконец пришло время расчета. Пан небрежно, даже не прочитав, отбросил расчеты, предоставленные мастером, и сказал, что он доволен работой, а проверять счета дело управляющего. Он прикажет уплатить всё до копейки! А затем он спросил Ширяева, на каких условиях тот законтрактует его крепостного.

Ширяев уже давно положил глаз на Тараса, но показать свою заинтересованность, значило сбить цену за обучение. Вот и бегает пан вокруг кресла, в которое без приглашения уселся Ширяев, и вопит: «Ну, Вася, говори сразу – берёшь или нет. Мне ведь, пока не поздно, нужно определиться, что с этим переростком делать. На поле он не годится, в дворовые тоже…»

Василий Григорьевич лениво отвечает –” Да Бог с Вами, дражайший Павел Васильевич. На что мне Ваш переросток. Я мастер-живописец, а не школьный учитель. Если у него нет таланта, то чему я его смогу обучить? Только деньги выбросите…»

Энгельгардт молча протянул ему несколько рисунков Тараса. Тот долго их изучал, а затем хмыкнул: « И вы хотите сказать, что это рисовал казачок, ничего не смыслящий в живописи?». Энгельгардт расплылся в улыбке: «Это у ваших Петербургских господ казачки ничего не умеют. Мой обучался в Виленском университете у профессора Рустемаса, да и у самого Лампи научился кое-чему» Зачем же тогда Вам я, - удивился Ширяев.- После таких знаменитых иностранных профессоров, что ему может дать простой русский живописных дел мастер?"

«Так ведь не к простому я его отдаю, а к Первому мастеру-живописцу Санкт-Петербурга!»- парировал Павел Васильевич.

Поторговавшись, как водится, они порешили на следующем: Ширяев берёт в обучение Тараса не на 5,5 лет, как принято, а всего на 4 года. Через 4 года Тарас сдаёт все необходимые экзамены на звание подмастерья и ещё 2 года работает на Мастера, отрабатывая науку. Затем сдаёт экзамен Гильдии и сам становится Мастером. А дальше уже панская воля…

И вот ранним утром Тарас спешит на новое место учёбы. Вот Храм святого Владимира. Вот Ремесленное управление. Вот и дом Крестовских, где обитает Мастер. Дворник не просто показывает ему, как пройти в помещение Мастера, а доводит его до самых дверей. И тарабанит в них. На стук выглядывает парнишка, по виду на пару лет младший Тараса:

- Ты новый ученик? Ты немного опоздал. Все уже на работах, я болею, вот и остаюсь на хозяйстве. Пошли, пока нет мастера, покажу квартиру. Может, когда выучишься и выкупишься, в такой же сможешь жить.»

Мальчишка, назвавшийся Фёдотом Ткаченко повёл Тараса по комнатах. В кабинете тот застыл перед шкафами, набитыми книжками. Тут были толстые тома исторических, медицинских и философских книг. Были и разномастные художественные книги - Шекспира, Гомера, Пушкина и авторов, о которых Тарас и слыхом не слыхивал. Он благоговейно застыл перед шкафом и спросил Ткаченко: - Неужели Мастер прочёл это всё?.-

- И не только Мастер, - вздохнул Федот.- Тебе тоже придётся прочесть не одну из этих книг. И не только прочесть, а и выучить не одну сотню страниц.-

Затем Федот отвёл его в коморку на чердаке, где все вместе жили ученики Мастера. А затем началось Учение.

Увы, Тарас переоценил свои возможности. Мастер решил, что рисует он хорошо, а вот с красками ещё абсолютно не умеет работать. Ему, как в давнем детстве, пришлось растирать краски и ещё целый год только и делать, что красить заборы, полы, крыши и решётки. Пока не научился делать краски необходимой густоты и оттенков. Только после этого Мастер приступил с ним к изучению медицинского атласа. Тарас должен был изучить расположение каждой мышцы, каждого сустава, каждой косточки человеческого тела. Дело в том, что Ширяев был, прежде всего, талантливым предпринимателем и бесталанным Художником. Он прекрасно чувствовал цвета, мог оживлять краски, но вот ни портреты, ни, просто, человеческие фигуры ему не удавались. Он ещё в 1824 вступил в Академию художеств и проучился там 8 лет. Увы, дальше копирования он так и не продвинулся. Так и не получил звание вольного художника. Поданные им на экзаменах рисунки были отклонены Советом Академии и ему отказано « в присвоении звания свободного художника из-за слабости его в искусстве».

Его и признавали все Петербургские Архитекторы и считали, что лучшего мастера для декоративной росписи их зданий в Петербурге нет. Но сам Ширяев считал, что ему, чтобы остаться Первым, нужен талантливый художник. Именно такими Художниками он и видел Тараса и Федота. Так как Федот не имел тяги к книгам, то основную ставку он сделал на Тараса. Так что через год Тарас стал у него Первым рисовальщиком.

В Августе 1834 случилось то происшествие в Летнем Саду, о котором записано в Шевченковом «Художнике». Только там не было ни Сошенко, ни Тараса. А был Николай Гоголь и Федот Ткаченко. Благодаря этой встрече, хорошие знакомые и земляки Гоголя гардемарины Пётр и Владимир Оболенские, дети Хорольского помещика, с ведома и согласия своего отца, отпустили Федота и его братьев Григория, Дениса и Якова на волю. В декабре старший брат Григорий, архитектор-самородок, представил в Академию художеств проект загородного помещичьего дома и по нему получил звание свободного художника архитектуры. В начале 1835 он смог устроить вольнослушателями Академии Художеств и своих братьев - Федота и Дениса. При этом приятель Тараса Федот попал в класс самого Карла Брюллова! http://i030.radikal.ru/0712/3d/c5179ec6a705.jpg

Представьте, каково было Тарасу узнать, что его приятель освободился от крепостничества благодаря тому его давнему знакомцу из Летнего Сада. Он вновь летними ночами бегает в знаменитый сад. Вновь, копирует там изваяния, получая днём подзатыльники от хозяина за невнимательность. А какая тут будет внимательность, когда все твои мысли занимает ожидание той Встречи. И, наконец, они вновь встретились. Вновь проговорили почти всю ночь. Но Тарас просил Гоголя не помочь избавиться от крепостной доли. Тогда это его как-то не очень то и тревожило. Ведь ему у Ширяева было намного труднее, чем при пани. Так что не это для него тогда было главным. Главным было желание стать настоящим Художником и уже самому выкупиться. И вот, по протекции Гоголя, в 1835 он вступил в Общество поощрения художников и получил возможность посещать рисовальные классы. (по свидетельству Г. Данилевского, присутствовавшего в конце 1851 года при беседе Гоголя с Бодянским, когда речь зашла о Шевченко, Гоголь сказал, в частности: «Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы»)/

Мало того, рассмотрев в том же году рисунки Тараса, комиссия Общества в составе гр.Толстого, гр. Виельегорского и Василия Григоровича, вынесла решение: ”Рассмотрев рисунки стороннего ученика Шевченко, комитет признал, что они заслуживают похвалы и постановил, иметь его ввиду на будущее»…

Ширяев хоть и был предпринимателем-эксплуататором, но не препятствовал Тарасу посещать уроки в рисовальных классах.. Кстати, с 1835 был пансионером Общества поощрения художников и Аполлон Мокрицкий, тоже посещавший эти рисовальные классы. Посещал их и приятель Тараса Федот Ткаченко, после получения «вольной» ставший вольнослушателем Академии. При этом Федот ещё продолжал жить и работать у Ширяева, ибо он был свояком жены Мастера. А дальше даю слово Ивану Сошенко, в записи Чалого: « Когда я был в «гипсовых головах», а может и в «фигурах»(1835-1836), вместе со мною рисовал брат жены Ширяева. От него я узнал, что у его зятя служит в подмастерьях мой земляк Шевченко, о котором я кое-что слышал ещё в Ольшанах, во время своего пребывания у своего первого учителя С.С. Превлоцкого. Я очень просил родственника Ширяева прислать его к нам на квартиру. Узнав о моём желании познакомиться с земляком, Тарас на другой же день, в воскресенье, разыскал мою квартиру на 4-й линии и пришёл ко мне в таком виде: одетый в засаленный тиковый халат, сорочка и штаны из голубого полотна заляпаны краскою, босой, расхристанный, без шапки. Он был хмурый и стеснительный. С первого же дня нашего знакомства я заметил у него огромное желание учиться живописи. Он начал бывать у меня в выходные, потому что в обычные дни и мне было некогда и его Хозяин не отпускал… Меня до глубины души взволновала жалкая судьба юноши, но помочь ему я был несостоятелен. Да и чем мог помочь его горю я, бедный труженик-маляр, который, работая непрерывно ради куска хлеба насущного, без связей, без протекции, без денег…».

В том, что Превлоцкий рассказывал своему племяннику Сошенко о Тарасе, нет ничего удивительного. Без его рекомендации вряд ли попал бы Тарас к пану в звании «комнатного художника». А вот дальше Сошенко уже сочиняет: «В это время я был хорошо знаком с известным малороссийским писателем Евгением Гребинкою. Вот с ним я, прежде всего и посоветовался, как помочь нашему земляку. Гребинка сердечно отнёсся к моему предложению и начал часто приглашать Тараса к себе, давал ему читать книжки, пересказывал различные сведения и т.д. Потом уже я представил Тараса конференц-секретарю Академии художеств В. И.Григоровичу с большой просьбой освободить его из этого жалкого состояния. С Гребинкою Тарас начал иногда бывать у придворного живописца Венецианова, который вместе с Григоровичем познакомил его с В.А.Жуковским».

Вот в этом моменте пересказы моих бабушек коренным образом отличаются от записанных Чалым воспоминаний Сошенко. Дело в том, что Тарас был знаком с Григоровичем ещё с 1835 года, когда Гоголь представил его секретарю Общества поощрения художников. В этом 1836 у него уже была в рисовальных классах акварель http://i024.radikal.ru/0712/fc/b9e157a9e16c.jpg получше любой Сошенковой. Да и то, что мещанин Сошенко мог ввести крепостного Шевченко в круг столбовых дворян Нежинского землячества Петербурга тоже сомнительно. Ведь его самого в том кругу не принимали!

Вот как происходило дело по пересказам моих бабушек.

В то время Сошенко не сам снимал квартиру. Процитирую запись из дневника Аполлона Мокрицкого от 7.11.35: «…После обеда в классе, из класса зазвал к себе хорошего человека – Сошенка. Малый кажется, добрый, с дарованием и с прекрасными чувствами, ещё не тронутый скобелем света. Я пригласил его жить с собой». А, между прочим, Мокрицкий был в родственных связях и с самим Григоровичем, и с Гоголем, и с Гребинкой, и с Мартосом, и с Глинкой и, даже, с Энгельгардтами. Как, впрочем, были между собой в родственных связях почти все столбовые дворяне Малороссии. Он в 1832 вынужден был из-за безденежья бросить учёбу в Академии художеств и вернуться домой в Пирятин. Именно Василий Григорович помог ему с помощью Общества поощрения художников в 1835 вернуться в Академию. С августа по ноябрь 1835 он жил в доме Григоровича и только в ноябре снял квартиру в доме №56 на 4-й линии Васильевского острова. А теперь вспомните адрес служебной квартиры Гребинки в Петербурге. Тот же дом №56 на 4-й линии Васильевского острова! Так что снимал он квартиру вместе с Сошенко там же, где жил Гребинка!

Познакомившись с Сошенко где-то в августе 1835, к концу осени Тарас стал уже ходить в гости не так к Сошенко, как к Мокрицкому, которого мог встречать и до этого в рисовальных классах. Ведь именно в 1835 там Тарас рисовал «Аполлона Бельведерского» - шутливое прозвище Мокрицкого…

Мы сейчас носимся со словом «Громада». Говорим о роли громад в возрождении Украины. Да ведь те «громады» возникли, как противовес польским «Гминам», то есть землячествам. Польское землячество было и в Петербурге, но самыми многочисленными и самыми популярными были малороссийские землячества. Из них же самым крупным было землячество, объединявшее выпускников знаменитой Нежинской гимназии. А собиралось землячество преимущественно у двух выпускников. Старшее, гоголевское поколение – у Нестора Кукольника, младшее - http://i021.radikal.ru/0712/a8/4fdfcf4783d2.jpg у Евгения Гребинки. Конечно, младшие также могли бывать и на средах у Кукольника, есть даже куча карикатур Степанова об этих вечерах, http://i020.radikal.ru/0711/f3/7ca10077c9f5.jpg но вот у Гребинки старшие появлялись редко. Захаживал только Нестор Кукольник, державшийся со всеми свысока, как и положено любимому писателю царя, сопернику Пушкина. Но зато на этих вечеринках бывал молодой литературный бомонд- Даль, Бенедиктов, Ершов, Панаев, математик Остроградский и помещик Тарновский.

Естественно, Мокрицкий http://i037.radikal.ru/0712/cb/0c1a183992f3.jpg был непременным участником этих вечеров. Ведь ему для этого нужно было только подняться со своей квартирки в квартиру Гребинки. Пару раз он притащил и Ивана Сошенко. Но безродный, бедный мещанин чувствовал себя среди этих успешных чиновников из столбовых дворян, как бродячая собака среди породистых псов. Ни он не устраивал общество, ни оно его. В 1836 окончилось обучение Тараса. Из бесправных учеников он стал подмастерьем и уже как подмастерье перезаключил контракт с Ширяевым на двухгодичную отработку. Как подмастерье он уже участвует в росписи Большого театра. http://i048.radikal.ru/0712/48/ca4f4634e12d.jpg Теперь он мог вольнее использовать своё время и приходить в гости к землякам не только в выходные, а в любое, свободное от работы время. При этом он уже не в засаленном, измазанном краскою халате приходил. Он теперь щеголял во вполне модной одежде, которую мог позволить себе, благодаря заработкам на росписях. Вот что пишет участник тех вечеринок Момбелли: « Я встречал Шевченко у Гребинки. Шевченко всегда проявлял огромную привязанность к своей родине – Малороссии, и всё малороссийское его веселило и захватывало. От малороссийской мелодии или песни у него из глаз лились слёзы. Он среднего роста, широкоплечий и вообще- крепыш. В талии широк из-за особого строения костей, но отнюдь не толст. Лицо круглое, всегда тщательно выбритое, обрамлённое бакенбардами. Волосы стрижены по казацки, однако зачёсаны назад; он не брюнет и не блондин, но ближе к брюнету и не только волосом, но и цветом красноватой кожи; черты лица обычны, мимика и общее выражение физиономии свидетельствуют об отваге, небольшие глаза излучают энергию» http://i007.radikal.ru/0712/0e/302e8357d47e.jpg При этом уже в те времена его любимой поговоркой Тараса была « с кем бы сесть, хлеба съесть». Он искал людей, близких по духу. И нашёл их среди друзей Гребинки. Не подмастерьем декоратора он вошёл в кружок, а Мыслителем. Вот как описывает то время и те нравы Панаев: «Кроме надлежащих еженедельных артистично-литературных, великосветско-литературных и просто литературных вечеров, литераторы временами сходились друг у друга и устраивали вечеринки. Самым гостеприимным из литераторов был Евгений Гребенка, который постоянно приглашал к себе своих литературных приятелей, когда получал из Малороссии сало, варенье или наливку.»

Тарас, любитель всего этого стал завсегдатаем этих вечеров. Благо, подмастерье, в отличие от ученика, имел право сам распоряжаться своим свободным временем. В конце 1836 «на сало» заглянул к Гребинке знаменитый Нестор .http://i019.radikal.ru/0712/bb/c53082846971.jpg Кукольник. Этот год был пиком его славы. С огромным успехом во всех театрах шли его «Рука всевышнего отечество спасла». За неё Николай 1 даже подарил ему перстень с собственного пальца. С успехом шла драма «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский». Он мог считать себя родоначальником школы русских романтиков. Появление его в кружке скромного преподавателя было подобно появлению Цезаря в Александрии. Все благоговейно застыли. А затем удивлённо открыли рты, когда сам великий Кукольник схватил в объятья Тараса, которого ему представлял Гребинка. На недоуменно-ошарашенные взгляды Нестор рассмеялся и объяснил, что прекрасно знает Тараса ещё по Вильно, где имел честь преподавать ему уроки словесности. Что он знает о Тарасе такое… Но что именно „такое» он знает о Тарасе, предпочёл умолчать. Зато взял с Тараса слово, что он непременно придёт к нему на очередную «среду». С этого времени Тарас стал уже больше ходить на «среды» Кукольника, чем «на сало» к Гребинке. Только если вечера у Гребинки частенько бывали пресно-скучноватыми, то у братьев Кукольников эти встречи были переперчены спорами за бесчисленными фужерами вин и шампанского, которые стали модными в те времена среди петербургской интеллигенции. Эти литературные вечера у Кукольника хорошо описал в своих мемуарах Панаев: « В это время Кукольник занимал вместе со своим братом Платоном, управляющим делами Новосильцева, довольно большую квартиру в фонарном переулке, в доме Плюшара. Он завёл у себя «Среды»…На этих средах впоследствии собиралось иногда человек до восьмидесяти…На этих средах побывали все пишущие люди за исключением немногих писателей-аристократов, принадлежавших к друзьям Пушкина…На одной из сред Кукольник часов в одиннадцать подошёл ко мне, значительно подмигнул и шепнул с улыбкою. – Не уезжай, когда разбредётся вся эта шушера, останутся избранные.… До сих пор была увертюра. Сама опера начнётся потом.…За ужином у Кукольника в этот раз было человек пятнадцать. Несколько офицеров Преображенского полка, М.И. Глинка, Яковенко, Струговщиков, переводивший тогда Гете и издававший «Художественную газету»…Остальных присутствующих на этом ужине я не помню. Ужин отличался не столько съестною, сколько питейною частью»…

Нестор уверял всех, что стихи без алкоголя не пишутся. Даже Пушкина цитировал. К сожалению, эту теорию подхватил и Тарас. Но не будем его осуждать за это. Его ведь дьяк Богорский приучил пить с детства. В той, новой компании ему « были так нужны стихи и водка, стихи и водка, водка и стихи..." Нельзя было без этого стать своим в копании этих замечательных людей, таких отличных от его Ширяевских подмастерьев… После дружеской выпивки он любил посидеть в Летнем Саду. Посидеть, помечтать, подумать. И сами собой складывались строчки стихов об украинской степи, курганах-могилах, казаках и молодицах. Обо всём том, о чём говорили на этих романтичных средах у Кукольника. Он записывал эти первые стихи на клочках бумаги, чтобы утром прочесть, осмыслить и …выбросить. Ведь по сравнению с теми стихами, которые он когда-то писал Ядзе на языке Мицкевича, они были ходульными и безжизненными. Ничего пока не давали ни сердцу, ни уму. Не настало ещё время настоящих стихов. Они только прорастали в нём…

С новыми знакомыми и вступил Тарас в Новый 1837 год. Этот год был богат событиями. Сгорел Зимний дворец и его срочно восстанавливает генерал Клейнмихель, ставший за это любимчиком царя и получивший за досрочное восстановление графское достоинство. Открыли новую железную дорогу – Царское село – Санкт-Петербург, на что Глинка и Нестор откликнулись знаменитой «Попутной песней». Именно в этом году побратимы Глинка и Кукольник нашли старшего побратима. Им стал http://i048.radikal.ru/0711/6e/d4fb177c72df.jpg Карл Брюллов. А вскоре с «Карлом Великим» познакомился и Тарас. Брюллову о Тарасе рассказывали его ученики Аполлон Мокрицкий и Иван Сошенко. Но заинтересовался он им после рассказа побратима – Кукольника о его необычном знакомом, крепостном Энгельгардтов. Заглянув как-то к Сошенко, Брюллов увидел у него Шевченко и обратил внимание на его, действительно, « не крепостной облик ». Сошенко послал Тараса в театр с запиской о билетах, а пока тот ходил, рассказал Брюллову историю жизни Тараса. Показал рисунки. Карл Великий «ласково и снисходительно похвалил его рисунки». А через несколько дней к Брюллову буквально ворвался Мокрицкий и стал делиться впечатлениями о Тарасовых стихах, с которыми тот выступил «на сале» у Гребинки. Брюллов всегда оставался поэтом. Перечитывая томик «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо, он находил в этом произведении созвучность своим помыслам: «О, память, враг былого и забвенья, /Строитель, страж событий и людей, /Дай силу мне огнем воображенья /Пересказать все стяги, всех вождей, /Прославить их и осветить сраженья,/Померкшие под мраком многих дней, /Твоих богатств дай возвратить потерю, /Да всем векам в хранение их вперю»…

Если рисунки Тараса он только похвалил, то необычные стихи и их автор теперь заинтересовали Брюллова. Он приказал Сошенко привести Тараса. То первое посещение квартиры Брюллова запомнилось Тарасу на всю жизнь : «Красная комната, увешанная оружием, преимущественно восточным, освещённая сквозь прозрачные алые занавески солнцем, и сам Он в красном http://i013.radikal.ru/0712/94/622dbd3e04dd.jpg халате на фоне этой декорации».

Брюллов пригласил его приходить, как только выдастся свободная минутка. Тарас, воспользовавшись приглашением, стал завсегдатаем у Брюллова. Тот давал читать Тарасу исторические книги, знакомил с последними сочинениями Жуковского, Пушкина, Гоголя. Но больше всего поразила Шевченко книга «История Руссов». Она оживила детские воспоминания о дедовых думах о казаках и гетманщине. Эти образы не давали ему покоя ни днём ни ночью. Он уже стал записывать стихи, рвущиеся из сердца. Тарас запишет через двадцать лет в дневнике: « Странное, однако же, это всемогущее призвание. Я хорошо знал, что живопись – это моя будущая профессия, мой насущный хлеб. И вместо того, чтобы изучать её глубокие таинства, и ещё под руководством такого учителя, как бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто не заплатил и которые, наконец, лишили меня свободы, и которые несмотря на всемогущее бесчеловечное запрещение, я всё-таки втихомолку кропаю…Призвание – и ничего больше!».

На вечеринки к Кукольнику Брюллов теперь отправлялся в сопровождении верного адъютанта – Тараса. Правда, Карлу Великому страшно не нравилось то, что там приходилось выпивать огромное количество шампанского. Его от него пучило и Тарас с удовольствием поглощал его вместо Мэтра. Брюллов после одной из тех попоек даже изобразил наклюкавшегося своего любимчика с копытцами: http://i044.radikal.ru/0711/01/1e283e2db2ea.jpg

Ширяеву, конечно, нравилось, что его подмастерье учится у самого знаменитого Художника России, дружит с ним. Но отлынивать от работы он не позволял никому. Так что после тех «сред» с возлияниями Тараса частенько ожидала хорошая взбучка по четвергам.

Тарас всё чаще и чаще задумывался над тем, что с ним будет, когда совсем скоро окончится срок отработки у Ширяева и ему нужно будет возвращаться к пану. Он уже и сейчас должен в любое время по вызову пана являться к нему. Правда, эти вызовы были совсем не обременительны. Пан охладел к Софии и увлёкся коллекционированием соблазнённых Петербургских красавиц. А для облегчения побед он и вызывал Тараса, который должен был нарисовать портрет очередной кандидатки в любовницы. Сказать по правде, Тарас совсем не был против таких вызовов. У пана была губа не дура и рисовать его красавиц было одно удовольствие. К тому же, частенько, они и Тараса дарили своим сладким вниманием. А как приятно наставлять рога собственному пану! Но удовольствия – удовольствиями, а главная мечта Тараса – выучится и стать Настоящим Художником, так и не могла осуществиться, пока он оставался крепостным. Ведь крепостным вход в Академию художеств был закрыт. Всё чаще и чаще он говорит об этом Сошенко и Мокрицкому. Наконец, в дневнике Мокрицкого за 18 марта 1837 появляется запись: « Часам к 7 пошёл я к Брюллову…Когда все ушли, я остался один, говорил Брюллову насчёт Шевченко, старался подвигнуть его на доброе дело, и кажется, это будет единственное средство - через Брюллова избавить его от тяжких ненавистных цепей рабства». А вот ещё - запись за 31 марта: « Вечером после чая отправился я к Брюллову… Он послал меня за Василием Ивановичем( Григоровичем) и, когда тот пришёл, я предложил им рассмотреть дело Шевченко. Показал его стихотворение, которым Брюллов был чрезвычайно доволен и, увидя из оного мысли и чувства молодого человека, решился извлечь его из податного состояния и для этого велел мне завтра же отправиться к Жуковскому и просить его приехать к нему. Не знаю, чем-то решат они горячо принятое участие». И наконец, запись от 2 апреля: «После обеда призвал меня Брюллов. У него был Жуковский, он желал знать подробности насчёт Шевченко. Слава Богу, дело наше, кажется примет хороший ход».

Увы, не приняло. Дело в том, что друзья решили уговорить помещика отпустить Тараса на волю. А с какой стати было помещику отпускать курицу, несущую золотые яйца? Ведь Тарас уже начал приносить ему доход. Пусть пока это выражалось только успехом у женщин, которому он был обязан Тарасовым портретам. Но в дальнейшем ожидался и денежный интерес. Однако, Энгельгардт даже не стал говорить с Брюлловым. Пришлось тому не солоно хлебавши уйти от «свиньи в пантофлях». На вторую встречу отправился уже более дипломатичный Венецианов. Увы, хоть его Энгельгардт и не выпер, как «настоящего американского дикаря» Брюллова, но заявил, что меньше чем за полторы тысячи Тараса не отпустит. Я не знаю, можно ли порицать Энгельгардта за то, что он так высоко оценил своего комнатного художника. В конце концов, когда очень надо, на деньги не смотрят. Да и большие деньги можно получить с помощью лотереи. Вот в феврале 1833 устроили лотерею, в которой разыгрывали картины крепостного художника Ивана Каширина. Выручили тысячу рублей, за которые он был и выкуплен у помещицы Ульяниной. Брюллов согласился отдать для лотереи одну из своих картин. В это время он как раз рисовал портрет воспитателя цесаревича Василия Жуковского. Вот и рассчитывали с помощью Жуковского найти управу на Энгельгардта. Заставить его снизить цену. Не удастся, то Жуковский должен был убедить царскую семью принять участие в лотерее, как никак слухи о том, что они отказали в выкупе на волю бастарда брата царя, скомпрометируют их.

Конечно, Мокрицкий, уверенный в успехе, проболтался обо всём Тарасу. Тарас ходил весёлый, светящийся от предвкушения скорой свободы. Увы, в мае Жуковский укатил с царевичем вначале в Сибирь, а затем в Европу. Так ничего и не успел обговорить насчёт Шевченко. Брюллов к тому же не смог закончить его портрет. Для Тараса это был страшный удар. Он ведь уже привык к мысли о воле. Из-за нервного потрясения первая же простуда, а весна в Петербурге тогда была очень холодной, перешла в воспаление лёгких. В «отчёте о расходах « Общества поощрения художников» 30 мая 1837 есть запись: « пансионеру Алексееву и ученику Шевченко выделить на лекарства 50 руб.»

Так закончилась первая попытка выкупа Тараса. Не вышло. Но благодаря этому, Брюллов взялся учить его частным образом. Бесплатно. Тарас получил доступ в мастерскую Карла Великого. Мало того, он очень быстро стал его любимым учеником. И вот это то и сыграло с ним злую шутку. В те времена богачи любили себя увековечивать в портретах. Тогда ведь не было фотографий. Вот и шли к известным портретистам. Самым известным считался Брюллов. И сам Брюллов, и его школа. Карл Павлович был буквально засыпан заказами. В конце концов он модернизировал процесс. Он только набрасывал начальный контур, а черновую работу делали ученики. Затем он вносил правки, которые и делали портрет Портретом! Так же стали делать вскоре и другие знаменитые портретисты. Только над портретами царской семьи Мэтр обязан был работать сам лично от начала до конца. Но сколько той царской семьи…

В конце 1837 к Брюллову пришёл любимец царя Пётр Клейнмихель. Он только что закончил восстановление http://i008.radikal.ru/0712/d3/33bd1f4fb2e7.jpg Зимнего дворца. Получил в награду графское достоинство и должность управляющего Эрмитажа. Вот и захотелось графу, чтобы в Эрмитаже на самом видном месте висел его портрет. Брюллов имел привычку рисовать только то и только тех, что и кто ему нравился. Клейнмихель ему не понравился. Отказать царскому любимцу было нельзя. Но рассказать, как у него принято работать над портретами, можно было. Он и сказал Клейнмихелю, что портрет его нарисует ученик, он же только докончит его. Клейнмихель http://i011.radikal.ru/0712/b2/591ca2db51ca.jpg вначале попробовал добиться привилегированного отношения, но узнав, что Мэтр сам работает только над портретами царя и членов царской семьи, согласился. Выторговал только самую низкую цену за портрет – 50 рублей и то, что рисовать его будет любимый ученик Брюллова. А этим любимым учеником и был Тарас.

Граф пошёл смотреть на того ученика. Тарас в это время рисовал портрет какой-то старой карги. Клейнмихеля умилило то, что на портрете у Тараса эта, увешанная бриллиантами старуха, выглядела доброю, всепрощающею бабушкой из какой-то сказочной страны. Когда же узнал, что Тарас учился когда-то портретированию у знаменитого кудесника Лампи и увидел выполненный недавно Тарасом портрет Абазы, светящейся голубой чистотой, http://i032.radikal.ru/0712/32/08b030ad03d7.jpg с радостью согласился делать портрет именно у него. Сразу же ударили по рукам.

То портретирование для Тараса превратилось в сплошное мучение. Он ведь и сейчас работал с Ширяевым на росписи театра. Мог выполнять поручения Брюллова только в свободное время. Поэтому он всегда сам назначал клиентам время сеансов. Клейнмихель же указывал, когда его ждать. При этом частенько не приходил в назначенное время. Потеряв время в напрасно ожидании, Тарас ещё и Ширяева подводил. К тому же граф почему-то считал себя красавцем. Вот и приказал Тарасу изобразить его таким, как он есть. Тарас мог из уродливой карги изобразить добрую старушку. Для этого нужно было всего-навсего, чтобы эта карга нормально относилась к нему и людям. О том, как Клейнмихель относится к своим людям шептался весь Петербург. Его за глаза называли шакалом. И вот этот уродливый шакал требует реалистического изображения!

Тарас с удовольствием нарисовал изобразил графа, таким, как тот был – уродливое лицо с жадно-угодливыми глазками и свирепым оскалом гнилозубого рта под огромным, кривым носом. Зато какой был красивый мундир на этом чудовище. Портретирование закончилось. Граф глянул на себя, Дракулу. Вынес портрет на солнце. Вновь посмотрел. Увиденное ему страшно не понравилось. По его приказу Тарас вылечил зубы и выпрямил нос. Но и после этого граф всё равно забраковал портрет и отказался его забрать. Так и остался он в мастерской. Остался вместе с надеждой на те 50 рублей, которые он собирался отложить на выкуп из крепостных…

Где-то в начале декабря к ним в мастерскую заглянул мастер-цирюльник, предложить свои услуги. Побрил ребят. И в наши времена парикмахеры – разносчики новостей и сплетен. В те времена они также не замолкали. Вот и узнал цирюльник историю с невостребованным портретом. Ему как раз была нужна вывеска для цирюльни. Он и предложил Тарасу переделать портрет графа под вывеску. Дал слово, что за это до конца жизни будет его брить и стричь бесплатно. Тараса вначале не очень устраивало такое безденежное предложение. Но когда парикмахер стал красочно описывать, как к нему валом попрут аристократы – недруги Клейнмихеля и как будут смеяться над графом, согласился. Он тут же закрасил генеральские регалии, кинул на бакенбарды и бороду хлопья пены, на шею набросил полотенце, а в руки вложил бритвенные принадлежности. Вернул кривизну носу и гнилозубость рту. На вывеске угодливо улыбался живой Клейнмихель! Распили компанией пару бутылок горилки, которые тут же притащил цирюльник, и тот понёс картину к себе в мастерскую. На другой же день у цирюльни собралась толпа. Все любовались вывеской. Выручка увеличилась на порядок. Парикмахеру пришлось нанимать помощников и ставить новые кресла, чтобы обслужить всех желающих. В высшем свете стало модным бриться не у собственного мастера, а там «под Клейнмихелем». Об этом курьёзе императору с удовольствием доложил начальник 111 отделения http://i046.radikal.ru/0712/c6/7eb0e78547b1.jpg. Бенкендорф Царь сам прокатился посмотреть вывеску. Увиденное взбесило его. Толпа смеялась над его любимцем. А ведь смеяться над любимцем царя означает смеяться над самим царём!

Царь немедленно вызвал к себе Клейнмихеля и приказал делать что угодно, но чтобы это безобразие было тихо прекращено! Бедный Клейнмихель и понятия не имел, о каком безобразии говорит царь. Ведь новости о себе мы узнаём последними. Вельможи разъяснили ему, в чём дело. Граф, в сопровождении своих адъютантов, поскакал к той парикмахерской. Уже подъезжая, увидели несколько дорогих карет и небольшую толпу хохочущих людей перед парикмахерской. Злющий-презлющий Клейнмихель бросился сквозь толпу к парикмахерской. Люди испуганно отскакивали в стороны, пока какой-то мальчик не завопил : «да это же та самая кака, которая на вывеске!»Тут толпа вновь объединилась в гомерическом хохоте. Клейнмихель не выдержал и бросился наутёк, приказав двум адъютантам привести к нему вечером парикмахера. Вечером разговор-сражение с парикмахером проходил на графской территории. Но напрасно граф ожидал лёгкой победы над робким простолюдином. Парикмахер, заработавший за неделю столько, сколько зарабатывал за полгода, не собирался отдавать ему картину-вывеску. Он отказался взять те 50 рублей, которые предлагал ему граф. Парикмахер заявил, что столько денег он уже заработал за эту неделю. Если он отдаст вывеску, то потеряет и клиентов. Если граф хочет её купить, то пусть заплатит тысячу рублей и разойдутся довольными! Что ни делал граф, парикмахер не сдавался. К концу дня таки сошлись на 500 рублях ( годовая зарплата учителя гимназии тогда была 300 рублей, а свой портрет за 1500 руб. даже Великая княгиня Мария Николаевна не смогла выкупить у Брюллова). Граф отдал цирюльнику деньги и послал адъютанта забрать ту вывеску. Позорище перед парикмахерской прекратилось. Но Клейнмихель был именно таким, каким изобразил его Тарас. Жестоким, злобным, мстительным. На другой же день он послал за Энгельгардтом адъютантов с просьбой немедленно приехать к нему для важного разговора. Полковник в отставке поспешил к генералу, даже не успев побриться. Но графу было не до внешнего вида визави. Он рассказал тому, как его, любимца царя, опозорил крепостной. Объяснил Энгельгардту, что как и царь, строго соблюдает законы. Крепостного имеет право наказывать только хозяин. Вот он и просит Энгельгардта продать ему Тараса, чтобы он мог наказать того. Энгельгардт хоть и ушёл в отставку полковником, но большой храбростью не отличался. Отказать любимцу царя он не смел. Но и от выгоды отказываться не собирался. Узнав, что граф заплатил за тот рисунок 500 рублей, он потребовал за Тараса в 10 раз больше. Граф объяснил, что заплатил за картину он целых 500 рублей только потому, что царь приказал тихо уладить дело. Средняя цена выученного крепостного 500 рублей и требовать в 10 раз больше это значит оскорбить его да и самого царя. Долго они торговались, пока не сошлись на 2500 руб. (Должен сказать, что эта легенда, записанная Мартосом, всегда действовала на нервы Тарасу Григорьевичу. Услышав о ней от очередного поклонника, он плевался и заверял, что это брехня. Но тогда почему об этом случае записала его последняя любовь - Ликера Полусмак?).

Вернулся Павел Васильевич домой. Не знал, радоваться ли ему, неожиданно свалившимся двум с половиной тысячам, или грустить о потере Тараса, пролагавшему ему портретами путь к сердцам прелестниц. Рассказал о продаже Тараса жене. Та сразу же послала известить Тараса. Можете представить себе, что чувствовал парень, узнавший о том, что его продают личному врагу, да ещё и известному садисту! Он сразу помчался с этой вестью к Карлу Брюллову, а от него уже вместе поехали к Жуковскому, только что вернувшемуся из путешествия. Сын рабыни, Василий Жуковский прекрасно понимал положение Тараса. Он тут же одел парадный мундир и поехал к Императрице. Он ведь был её личным воспитателем во времена её юности. Правда, так и не смог обучить русской словесности, но пользовался любовью и уважением и у неё, и у всей царской семьи. Долго, очень долго разговаривал Василий Андреевич, посвящённый в тайны Тараса с Императрицей. В конце концов, она послала за Энгельгардтом и приказала тому приостановить продажу Тараса Клейнмихелю. Павел Васильевич, оказавшийся, между гневом жены, за продажу её любимца, и страхом обидеть любимца царя, с удовольствием согласился выполнить её приказание. Тем более, что Императрица заверила , что ему будет уплачена та же сумма. Жуковского же предупредила, что Тарас получит вольную за деньги, уплаченные за тот портрет, который ещё с прошлого года рисует Брюллов.

От этого известия Тарас свился в горячке. Он ведь хорошо знал, что Брюллов никогда не заканчивает брошенные работы. Его бесило, что Императрица, которую он и так винил в смерти Константина Павловича, отказалась заплатить и выдвигает явно невыполнимое условие. Брюллов вроде бы и согласился доделать портрет. Но ничего не получалось. Василий Андреевич застывает на кресле, Карл Великий проведёт одну линию, другую и тут же замазывает их. Нет настроения. Не может работать. В конце концов раздражённо отбрасывает кисти и просит Василия Андреевича извинить за потраченное время. Больной Тарас приходил на эти сеансы. С горечью наблюдал этот никак не завершающийся портрет. http://i045.radikal.ru/0712/15/a179ca384c78.jpg Сочувственно вздыхали Мокрицкий и Сошенко. Они знали характер Мастера. Не знали чем можно помочь. Пока наконец тихоня Сошенко не подал идею. Ведь обычно мастер не делает черновой работы. Её делают ученики. Он делает основы портрета, а затем уже в самом конце наносит последние штрихи. Почему же над этим портретом мастер работает сам? Портрет ведь для царской семьи, а не члена царской семьи. Вполне черновую работу может проделать Тарас. Карл Павлович побурчал для проформы и согласился. Согласовали с Жуковским время сеансов так, чтобы в мастерской находились только они трое, и сеансы пошли. Василий Андреевич сидел в привычной позе, Тарас рисовал, а Брюллов покрикивал, когда Тарас наносил краску не там и не так, как виделось Калу Великому. Наконец, портрет был закончен. Вместо Тараса за мольберт встал сам Брюллов и нанёс несколько завершающих штрихов. И портрет как бы ожил. С него в столетия со всепонимающей улыбкой спокойно смотрит немного усталый наставник - Василий Андреевич Жуковский. http://i019.radikal.ru/0712/9d/edf9f7083ca1.jpg. Сравните его с предыдущим портретом-черновиком. Совсем другой взгляд и другое выражение лица. Совсем другой человек!

Александра Фёдоровна была довольна. Такой портрет достоин украсить любое помещение. Она объявила о розыгрыше портрета в лотерею. Сама она купила билетов той лотереи на 400 рублей, по 300 руб. заплатили цесаревич и Великая княжна Мария Николаевна, остальные были раскуплены Жуковским, Брюлловым, Кукольником, Гребинкой, Мокрицким и царскими приближёнными. Правда, кому бы не достался выигрышный билет, он всё равно должен был подарить приз (портрет) Императрице.

20 апреля графиня Юлия Баранова собрала у царской семьи 1000 рублей и начала собирать деньги у приближённых. Сбор денег был окончен 25 апреля. Но 22 апреля братья графы Михаил http://i043.radikal.ru/0712/2a/96a314ea7352.jpg и Матвей Виельгорские http://i050.radikal.ru/0712/c2/57b515ecd067.jpg взяли в банке под лотерею заём в сумме 2500 руб. и Жуковский вручил их Энгельгардту. Тот в свою очередь передал ему заверенную отпускную Тараса. http://i009.radikal.ru/0712/a3/2f6a168afca9.jpg. Тарас в это время всё ещё валялся в госпитале. Известие о свободе он получил не от стеснительного Ивана Сошенко или Мокрицкого, а от Ширяева. Тот прорывался в госпиталь ежедневно, не спрашивая ничьего разрешения. Здесь ведь, кроме Тараса, лежал ещё один его ученик. Отсутствие двух лучших работников сказывалось на работе. Вот он и заботился, чтобы они побыстрее выздоравливали. Хоть Ширяев и понимал, что без Шевченко ему будет трудно и убыток неминуем, он всё же поздравил Тараса со свободой и объявил, что освобождает его от всех обязательств по тому контракту 1832 года (перезаключённому в 1836, когда Тарас сдал экзамен на подмастерье). 23 апреля Ширяев вынужден был обратиться в контору театральной дирекции со следующим заявлением:» В связи с собственными домашними обстоятельствами я, Ширяев, не имея возможности продолжать малярные работы, взятые мною перед Дирекцией по контракту до 1 июня этого 1838 года, передаю эти обязательства живописного цеха мастеру Зиновьеву»…

В этот же день Шевченко в госпитале навестил Сошенко и подтвердил известие о свободе. Это в мгновенье ока излечило Тараса. На следующий день он был уже на квартире Сошенко, а на другой день нанесли визит Мокрицкому, главному инициатору выкупа Тараса. Человеку, которому он был обязан больше всех вхождением в Петербургское общество Нежинских аристократов…

25 апреля, на квартире Брюллова в торжественной обстановке, перед выстроившимися в каре братьями Виельгорскими, братьями Брюлловыми, братьями Кукольниками и одним Мокрицким, воспитатель цесаревича Василий Жуковский торжественно вручил Тарасу его отпускную. Не только Тарас, все были счастливы, как мальчишки. Жуковский, 45-летний Жуковский прыгал и качался по полу, как ребёнок. Он это изобразил в письме устроительнице лотереи Юлии Фёдоровне Барановой http://i021.radikal.ru/0712/09/bc88a35ba871.jpg...

Но портрет так и не был забран у Брюллова. У третьего отделения были хорошие агенты. Об истории написания портрета стало известно царю и царице. Всё, вплоть до мельчайших подродробностей. У Брюллова, как и у его коллег – академиков, были и кроме этого портреты, которые заканчивали не они, а ученики. Но это были портреты, сделанные по заказу простых смертных а не Императорской семьи! Не захотела царица забирать портрет, написанный не лично Брюлловым. Так и простоял потрет у Брюллова до самой его смерти. Затем перешёл в наследство к его брату Александру. У него портрет купил собиратель картин Кокарев, чтобы, в свою очередь, продать Третьяковской галерее.

Тарас и так не любил Императора Николая 1, отобравшего престол у законного наследника. А царицу, вообще - ненавидел. За приписываемую ей смерть Константина Павловича. А теперь ещё и за то, что если бы Виельгорский не взял срочный заём и не заплатил за него выкуп, не видать бы ему воли…

Но как бы то ни было, Тарас стал свободным человеком. Он об этом мечтал с самого детства. Именно из-за желания самому выкупить себя из крепостной неволи он и хотел стать Художником. Именно из-за желания Свободы, видел в художестве своё призвание. Но вот долгожданная Свобода получена. А действительно ли его призвание только в рисовании картин? Перед ним встал вопрос. Воля получена. А что теперь делать с нею и с самим собою?

ГЛАВА 4.

КОБЗАРЬ

Сразу после госпиталя Тарас поселился у Сошенко, чем доставлял трудяге Ивану Максимовичу массу неудобств. Только тот углубится в работу или начнёт обдумывать композицию картины, как врывается «весёленький» Тарас и начинает делиться мечтами о своей будущей карьере. На кой чёрт было Сошенко слушать те сладкие фантазии, когда его горькая работа не выходила!

Наконец, 20 мая отпускная была заверена в Гражданской палате и 21 мая Тараса зачислили в класс исторической живописи Академии художеств к академику Брюллову. С этого дня он стал полноправным студентом. Мало того, он всё реже бывал в квартире Сошенко и всё чаще ночевал у Брюллова Он и через 19 лет в дневнике вспомнит этот « быстрый переход с чердака грубого мужика-маляра в великолепную мастерскую величайшего живописца нашего века». Вообще-то, как зафиксировал в своём дневнике Мокрицкий, Тарас и до этого днями и ночами торчал у Брюллова: 2.04.1839 «Вчера вечером, часу в 11-м пришёл я к нему. Шевченко читал «Анахорета», а он раскладывал гран-пасьянс».

Теперь же вообще переселился к Брюллову. И тут произошла странная вещь. Тарас, который всю жизнь мечтал стать настоящим Художником и при любой возможности брался за карандаши или кисти, вдруг потерял интерес к живописи. Вместо мечты она стала необходимой работой. Отстояв положенное время за мольбертом и выполнив положенные рисунки, он тут же забывал о них и бросался в реку развлечений. Сошенко пишет: « В это время он совершенно изменился. Познакомившись через Брюллова с лучшими петербургскими домами, он часто ездил на вечера. Прекрасно одевался, даже с претензиями на комильфо. Одним словом, на некоторое время в него вселился светский бес…Правда, иногда он сидел и дома, но все-таки делом не занимался : то поёт, то пишет себе что-то, да ко мне всё пристаёт : «А послушай, Соха, так хорошо будет?» Да и начнёт читать свою «Катерину» (он тогда писал её). « Да отвяжись ты, - я говорю,- со своими стихами. Почему дела не делаешь»!

Разве же до уроков рисования было Тарасу. Он погрузился в мир другой музы. Музы поэзии. Не пропускал ни одного литературного вечера. Ни у Гребинки. Ни у Кукольника, ни у Глинки, ни у новых друзей – Струговщикова, Панаева, Толстого, кн.Одоевского! Страшно жалел, что из-за той горячки не смог познакомиться с Алексеем Кольцовым, чьи стихи были так близки Тарасу. Он уже не бесправный член этих вечеринок, а один из самых активных участников. Благодаря Брюллову и Гребинке, достававших современную зарубежную и отечественную литературу и периодику, он очень много читает. Становится эрудитом и может противостоять даже бешенному Белинскому, непременному участнику всех литературных вечеров. Он зачитывается Вальтером Скоттом. Погружается в романтическую глубину истории. И в это время ему в руки попадает книга « История Руссов». Книга об истории, но похожая на прекрасные Мифы Древней Греции. Даже более захватывающая, чем романы Вальтера Скотта. Нужно сказать, что благодаря Великому Гоголю тема Малороссии стала модной в высших слоях российского общества. Романтизировалась история Украины. Даже украинофоб Виссарион Белинский писал: «какой-нибудь вельможный гетман отличался от простого казака не идеями, не образованием, но только старостью, опытностью, а иногда только богатым платьем, большими хоромами и обильною трапезою». А ведь мечту именно о таком народном царстве привила в ранней юности Тарасу его Берегиня – Софи Энгельгардт. Он стал убегать от горького настоящего в прошлое. Но не в близкое прошлое сотворённой Петром Великим Российской Империи. Даже не в порождённое Золотой Ордой Московское Царство. Он убегал в Прадавнюю Русь, которая у него почему-то ассоциировалась с запорожскими казаками. Возможно под впечатлением «Запорожской Старины» Срезневского или «Истории Малой России» Бантыш-Каменского – бестселлеров тех лет. Когда же в руки Тараса попали «Малороссийские песни» Михаила Максимовича, в душе произошёл перелом. Он вдруг почувствовал, что там:

« Нехай души козацкии

В Украйни витають-

Там шыроко, там весело,

Як та воля, що мынулась,

Днипр шырокый - море,

Степ и степ, ревуть пороги,

И Могылы –горы, -

Там родылась, гарцювала

Козацкая воля;

Там Шляхтою, Татарами

Засивала поле,

Засивала трупом поле,

Покы не застыло…»

Он уже не мог остановить в себе стихи. Они рвались на волю. Тарас их пока не записывал. Он не верил ещё, что его призвание стихи, а не картины. Да и стихи те были и на русском, и на украинском. Только вот украинские он запомнит и затем запишет, а русские, написанные на безукоризненно русском языке, именно из-за этой безукоризненности не трогали душу. Он их и забыл. Потому до нас и дошли только первые украинские стихи. Именно тогда Тарас уже сам стал выступать со стихами. Тогда он впервые прочёл свою поэму «Тронутая»(Причинна), начинающуюся с бессмертных строчек «Реве та стогне Днипр шырокый» Гребинка пишет 18.11.1838 http://i039.radikal.ru/0712/e8/88474673e98b.jpg: Квитке-Основьяненко «А ещё есть у меня тут один земляк Шевченко, до того рьяный писать стихи, что пусть ему сей на тот! Если напишет, то только чмокни и ударь руками о полати! Он мне дал два прекрасных стиха на сборник»

А затем триумвират Брюллов-Кукольник-Глинка, а значит и Шевченко, постигла беда. У Брюллова учился живописи сын бургомистра Риги Вильгельм Тимм. Мэтр был очень компанейским и не отказывался принимать участие в весёлых вечеринках учеников. Тарас даже описывает, как они раз с Брюлловым выехали на студенческую пирушку на безлюдный остров. Да так запировались, что компания уехала с острова без них. А на другой день к ним присоединилась уже другая компания пирующих. И так они беспрерывно пировали несколько дней…

Вот на одну из таких пирушек художников и пригласил Вильгельм своего учителя. Сам он на пирушку пришёл с только что приехавшими из Риги отцом Фридрихом и сестрой Эмилией. Девушке было 18 лет. Она была похожа на лесной ландыш – такая же скромная, нежная и ароматная. http://i006.radikal.ru/0712/97/2ef3b9485749.jpg. Тарас запишет: «Я в жизнь мою не видал, да и не увижу такой красавицы". Брюллов уже много лет был влюблён в светскую красавицу Юлии Самойлову. Они даже были любовниками. Но о браке с нею, у предков которой служил сам великий Леонардо да Винчи и мечтать не стоило. Сердце она ещё могла ему отдать. Но руку…

И вот он встречает прекрасную, робкую, чистую девушку. Благодаря побратиму Глинке, http://i018.radikal.ru/0712/7c/81cce574a09e.gif Карл Брюллов в это время был очарован поэзией звуков. Вот и околдовала его своей игрой на фортепиано Эмилия, любимая ученица Шопена. На время Эмилия вытеснила из сердца художника образ Юлии. Карл страстно влюбился в необычный северный цветок. Вообще-то он был убеждённый холостяк, но Рижскому бургомистру хотелось получше пристроить дочь. Лучше партии, чем самый модный , а значит, и самый богатый художник России и не придумаешь. Вот они с дочерью и повели дело так, что Карл, неожиданно для себя, предложил Эмилии руку и сердце. Она скорёхонько согласилась и 27 января сыграли свадьбу. Но безрадостной для Брюллова была та свадьба. Шевченко, который был там дружкой, запишет: «В продолжение обряда Карл Павлович стоял, глубоко задумавшись; он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту» . Тарас прекрасно знал причину этого. Уже после того, как всё было твёрдо решено и назначена дата свадьбы, Эмилия, между делом, сообщила жениху, что «… утратила невинность с (в виду религиозного направления "Верности" имя виновника выпущено - ред.) Но это ничего не значит, так как она любит своего Карлушу и будет ему всегда верна и послушна». Брюллов простил её, но поделился горькой тайной с Кукольником и Глинкой. Друзья отказались быть дружками на свадьбе. Мало того, предложили провести предсвадебный мальчишник в самом модном борделе Петербурга. Был на этом мальчишнике и Тарас. Как раз из Парижа прибыло несколько модных путан и они весело щебетали по-французски, пересказывая последние великосветские сплетни. Должен сказать, что в те времена великосветские бордели были именно публичными домами. Как нынче библиотеки, клубы, партии. В них не только похоть, но и нужду в общении удовлетворяли. Остался доволен Тарас этим мальчишником. Да и Брюллов хоть на одну ночь, но забыл о своём позоре.

Затем началась вполне добропорядочная жизнь в стиле немецкого бюргерства. Тарас это мог наблюдать вблизи. Брюллов оставил его жить у себя, несмотря на женитьбу. Эмилия играла с Тарасом в карты, расплачиваясь за проигрыш музицированием на фортепиано и пением. Следила за тем, как нанятая ею кухарка, готовит завтраки, обеды и ужины. Отдельно для них и отдельно для Тараса. Не забывала сказать Тарасу, сколько он должен заплатить за то отдельное пропитание. Так продолжалось почти месяц. 8 марта, по требованию отца, Эмилия ушла от Брюллова. По Петербургу сразу же поползли грязные слухи. Дошли они и до царя. Император Николай 1 требовал ото всех строго придерживаться христианской морали. Он и сам строго ей следовал, хотя это ему и очень дорого стоило. Дело в том, что любительница баллов, царица http://i005.radikal.ru/0712/45/e44f6f7de022.jpg Александра Фёдоровна , дотанцевалась до того, что после седьмых родов ей стала невозможна интимная близость. 7 лет император не спал с женой. Она сама http://i043.radikal.ru/0712/29/f20951978c30.jpg предложила супругу не стесняться с её фрейлинами. Не избегать красавиц. Лишь бы в каждой он видел её…Но, кроме обычного флирта, царь ничего себе не позволял. Вот и с Эмилией Тимм он только флиртовал. И вдруг она исчезает, а в обществе об этом говорят, чёрт знает что. Он требует, чтобы Брюллов подробно отчитался перед начальником 111 отделения Бенкендорфом о своём поведении. Чтобы он пояснил, не связан ли тот уход жены с болезнью, которую он, говорят, подцепил на мальчишнике. Брюллов, до сего времени прятавший обстоятельства ухода Эмилии, вынужден был излагать их на бумаге. Он пишет: «Я влюбился страстно. Родители невесты, в особенности отец, тотчас составили план женить меня на ней... Девушка так искусно играла роль влюбленной, что я не подозревал обмана... Родители девушки и их приятели оклеветали меня в публике, приписав причину развода совсем другому обстоятельству- мнимой и никогда не бывалой ссоры моей с её отцом за бутылкой шампанского, стараясь выдать меня за человека, преданного пьянству… Я так сильно чувствовал своё несчастье, свой позор, разрушение всех надежд на домашнее счастье, что боялся лишиться ума…». Такое же письмо было отправлено в священный Синод и там, небывалое дело, к концу года « в связи с крайне печальными отношениями между супругами» разрешили полный развод. Как бы то ни было, но в октябре Брюллов удрал от тех кривотолков к Клодту. «Как я покажусь на улице? - говорил он жене Клодта. - На меня ведь пальцем станут показывать, как на злодея. Кто поверит в мою невинность? А это "волшебное создание" еще осмеливается требовать с меня пенсию... За что?”

Так что пришлось Тарасу в октябре вернуться к Сошенко и действовать тому на нервы своими стихами. Но не из-за стихов его выгнал Сошенко. Всё произошло гораздо прозаичнее. После скоропалительной женитьбы и развода Брюллова, по Петербургу поползли разные слухи о том мальчишнике. Сплетничали, что у тех модных французских путан вся четвёрка – Брюллов, Глинка, Кукольник и Шевченко получили модную французскую болезнь, из-за чего и бросили Брюллова и Глинку жёны, а Кукольник получил афронт от родителей невесты. Сошенко и верил, и не верил тем слухам, но на всякий случай, стал есть отдельно. А затем произошёл эпизод, который Тарас со стыдом вспоминал всю жизнь.

В их доме жило немецкое семейство Европеусов. Вместе с ними жила племянница, дочь спившегося бургомистра Выборга Мария-Амалия. Шевченко в своём «Художнике» пишет, что ей было 15 лет, но поглядите на этот портрет, выполненный влюблённым в неё Сошенко, разве она http://i038.radikal.ru/0712/36/7119f5edd94f.jpg похожа на 15 летнюю девчушку? Пьяный отец выгонял её зарабатывать деньги на улицу. Когда он зимою, напившись заснул на улице и больше не проснулся, Машина тётка позарилась на его квартиру, и ради её, взяла опекунство над племянницей. Её муж, бухгалтер, неожиданно получил место в Петербурге. Вот и продали они ту квартиру, а на вырученные деньги сняли квартиру в полуподвале, рядом с Сошенко. Тётка была занята заботами о своих детях, муж кроме цифр ничего не видел, так что Машенька жила так, как ей самой хотелось. С первых же дней пребывания Сошенко в их доме, она стала прибегать к нему. Маша строила глазки, откровенно заигрывала, но увы, скромняга Иван Максимович ничего не замечал. Что поделаешь, в http://i016.radikal.ru/0712/a1/c6d95d80bc56.jpg свои 32 года он был девственником. Но он всё же влюбился в Машу и даже начал строить мотримональные планы. Даже приготовился просить у Европеусов руки их племянницы. Но вот к Сошенко переселился Тарас. Младший его на целых 6 лет и http://i028.radikal.ru/0712/27/a778d8f9998d.jpg гораздо более симпатичный. Естественно Машенька переключилась на него. Тарас уже имел опыт с женщинами, так что понял всё, как нужно. Буквально в считанные дни они стали любовниками. Иван Максимович держал в себе чувства к Маше. Тарас не стал хвастаться успехом. Так и жили они в мире и спокойствии . Машенька даже вдохновила Тараса на «Думку». Помните: «Нащо мени чорни бровы, нащо кари очи, нащо лита молодийи, весели дивочи?”. Но вот, 17 февраля Иван Максимович, как обычно, пошёл на занятия в рисовальные классы. Тарас, как обычно, предпочёл понежиться в постели. Машенька, как обычно, пришла скрасить его одиночество. Но по какой-то причине занятия в этот день отменили. Сошенко , наконец, решился пойти к Европеусам и попросить руки их племянницы. Зашёл домой, чтобы переодеться для такого торжественного случая. И надо же, застал самый разгар любовной схватки. У Ивана Максимовича перед глазами обрушился мир. Он даже не понимал, что кричит. Машенька же не спеша, абсолютно не стесняясь Ивана Максимовича, оделась, осмотрела себя в зеркале и вышла, горделиво чмыхнув, как оскорблённая кошка. Тарас смущённо валялся в постели. До него только сейчас дошло, что Соха влюблён в его Машу. Он не стал оправдываться. Когда Иван Максимович потребовал, чтобы он убирался, тихо собрал вещи и подался к Брюллову. У Карла Павловича до сих пор была депрессия. Ему не нужно было общество, кого бы то ни было. Поэтому вытерпел только день и определил Тарасу комнатушку на Васильевской части. Описание этой комнатушки оставил Пётр Мартос в своих воспоминаниях : «Квартира его была на васильевском острове, недалеко от Академии художеств, где-то под небесами, и состояла из передней, совсем пустой и небольшой, с полукруглым окном вверху, комнатки. Где едва могла вместиться кровать, что-то вроде стола, на котором беспорядочно были разбросаны художественные приспособления хозяина, всякие обрывки исписанных бумажек и эскизов, мольберт и один поломанный стул». Но это была отдельная квартира, так что Машенька теперь беспрепятственно бегала к Тарасу. Сошенко страшно мучился от ревности. И не только от ревности. Его мучила зависть. То, чего он добивался долгим, терпеливым трудом, Тарас одолевал в считанные дни! Иван месяцами рисует портрет, который Заказчик не хочет забрать. Тарас тратит на такой же портрет считанные часы и тот его портрет хватают ещё не высохшим!

Поэтому, когда Европеусы пристали к нему, почему выехал « Гер Шевченко», он не выдержал и выложил всё, как было. Объяснил свой гнев тем, что мол знает о том, что Тарас подцепил французскую болезнь и теперь наградит ею Машу.

Европеусам была когда-то нужна Машина квартира. Они её получили и продали. Маша им абсолютно не была нужна. Эти сплетни о французской болезни давали повод выгнать племянницу. Грех было им не воспользоваться. Показали ей на дверь. Пошла Маша к Тарасу. В его малюсенькой комнатушке ещё можно было заниматься (любовью), но жить… На другое же утро он побежал к Брюллову и рассказал о Машиной беде. Вместе пошли к Василию Григоровичу и тот определил сироту натурщицей в художественные классы с предоставлением пансиона. То есть она могла и жить при Академии. Машеньку в роли натурщицы мы видим и у Шевченко на егоhttp://i005.radikal.ru/0712/bf/2697ee986f28.jpg картинах 1840 года и на картине гениального Павла Федотова 1847 года http://i045.radikal.ru/0712/9f/1c95e3cf5733.jpg. Вам не кажется, что этот «свежий кавалер», хвастающийся перед беременной служанкой крестом, поразительно смахивает на Ивана Максимовича Сошенко? Кстати, именно из-за этой картины Маша в «Художнике» забеременела. В действительности Машенька не могла иметь детей. Да и красавец-мичман её не соблазнял. Тем красавцем-мичманом и был Федотов http://i028.radikal.ru/0712/b0/ace217de691a.jpg ( на своей картине он на прогулке с родителями). Его же отношения с женщинами окончились тем, что он в один прекрасный день сделал предложение одновременно почти сотне старых дев Петербурга, но, вместо спальни жены, попал в сумасшедший дом…

Тарас не оставил Машу наедине с бедой. Брюллов помог ей устроить судьбу. Но то, что один из его любимчиков вместо совершенствования в искусстве будет совершенствоваться в (любви - ред.), абсолютно не устраивало Карла Великого. Он велел Тарасу из отдельной квартиры перебраться в двухкомнатную к другому любимчику – Григорию Михайлову. О Михайлове ходил анекдот – он как-то нарисовал воробья и выставил акварель в окошке. Немедленно к окошку подлетела воробьиная стая и стала биться в стёкла, чтобы освободить того, рисованного воробья. Он был ровесником Тараса. Хоть и был страшно нудным аккуратистом, но больше всего любил выпить с друзьями. Тарас пишет в «Художнике»: «Я не знаю, что мне делать с квартирою. Она меня не обременяет, я плачу за неё пополам с Михайловым. Я почти безвыходно нахожусь у Карла Павловича, только ночевать прихожу домой, а иногда и ночую у него. А Михайлов и на ночь домой не приходит. Бог его знает, где он и как он живет? Я с ним встречаюсь только у Карла Павловича да иногда в классах. Он очень оригинальный, доброго сердца человек.»

Собственно говоря, квартира фактически пустовала и держал её Тарас только потому, что ожидал приезда из Украины Васи Штернберга, с которым заочно был знаком через Брюллова и Тарновского. Именно в поместье Тарновского на Черниговщине Вася сейчас находился на пленэре. Наконец Василий приехал. Вот как это описывает Тарас:"Я в восторге! Давно и так нетерпеливо ожидаемый мною Штернберг наконец приехал! И как внезапно, нечаянно! Я испугался и долго не верил своим глазам; думал, не видение ли. Я же в то время компоновал эскиз "Иезекииль на поле, усеянном костями". Это было ночью, часу во втором. Вдруг двери растворяются - а я углубился в "Иезекииля" и двери забыл запереть на ключ,- двери растворяются, и является в шубе и в теплой шапке человеческая фигура. Я сначала испугался и сам не знаю, как проговорил:

- Штернберг!

- Штернберг, - отвечал он мне, и я не дал ему шубу снять, принялся целовать его, а он отвечал мне тем же. Долго мы молча любовались друг другом, наконец он вспомнил, что ямщик у ворот дожидается, и пошел к ямщику, а я к дворнику - просить перенести вещи в квартиру. Когда все это было сделано, мы вздохнули свободно. И странно. Мне казалось, что я встретил старого знакомого… Пока я расспрашивал, а он рассказывал… и ночь минула. И мы тогда только рассвет заметили, когда увидели от подсвечника упавшую ярко-голубую тень…»

Это знакомство было судьбоносным для Тараса. Именно Вася Штернберг http://i001.radikal.ru/0712/bf/271792b56b64.gif сделал из Тараса Кобзаря. Вася ведь приехал из знаменитой Качановки. http://i011.radikal.ru/0712/3c/2fe2b87c2e6a.jpg Привёз с собою свои рисунки http://i004.radikal.ru/0712/7a/432a344da7f2.jpg. Пейзажи. Людей. Панов http://i009.radikal.ru/0712/83/6e559d32042e.jpg и простолюдинов, крестьян и купцов http://i006.radikal.ru/0712/dd/b61ee10af623.jpg. Он мог бесконечно рассказывать Тарасу о его Украине, о чудной природе, старинных развалинах. О прекрасном поэте Викторе Забиле и его чудных песнях. Он даже прочёл наизусть несколько стихов Забилы, спел его песни, положенные на музыку Глинкой. Но больше всего он рассказывал о преданьях старины. О знатоке тех преданий соседе Тарновских Николае Маркевиче. И Тарас стал перечитывать вместе с Васей и книги Бантыш-Каменского, и «Историю Руссов», и сборники «Запорожской старины» Срезневского. А когда в Петербург приехал Николай Маркевич, Вася потащил Тараса к нему и они до самого утра за столом, уставленном прекрасными наливками и горилками, слушали рассказы Маркевича о старине. Тот дал им свои рукописи по истории Украины. Они читали их взапой. И перед ними вставала степь древней Украины. Скакали по ней казаки. Рубились с татарами и поляками. Варили кулеш и горилку. Пели песни…Никогда ещё Тарас не был так счастлив. Он напишет в Художнике»: "Вот уже более месяца, как мы живем вместе с несравненным Штернбергом, и живем так, как дай Бог, чтобы братья родные жили. Да и какое же он доброе, кроткое создание! Настоящий художник! Ему все улыбается, как и он сам всему улыбается. Счастливый, завидный характер! Карл Павлович его очень любит. Да и можно ли, знавши, не любить его?» .

Мы все поражаемся энциклопедичности Шевченко. Нам талдычили и талдычат, что до всего этого он дошёл своим умом. Прямо, как Леонардо да Винчи. А на самом деле знания Тарас почерпнул из лекций, которые слушал вначале в Виленском университете, а затем в Петербургском. А вольнослушателем университета Тарас стал благодаря дальнему родственнику и другу Васи Штернберга , инспектору университета Александру Ивановичу Фитцуму фон Екштедт. И не думайте, что Вася был сыном простого горного инженера. Род Штернбергов веками славился в России. А память о его далёком потомке http://i016.radikal.ru/0712/80/bf02d029b3b9.jpg бароне Унгерне фон Штернберге и ныне приводит в ужас красную шваль. Благодаря Александру Ивановичу, Шевченко познакомился с ведущими профессорами университета, участниками самодеятельных концертов, устраиваемых Фитцумом. Дирижёром на этих концертах был Шуберт. Так что не только с великим Глинкою был знаком Тарас.. Конисский пишет : «Штернберг познакомил Шевченко с семьями своих знакомых в Петербурге. Все они были люди образованные и знакомство с ними возвышало Тараса. Знакомится он с семьёй Шмидтов, часто наведывается к ним по вечерам, а по выходным и обедает там и выходит от них чистее и добрее. Семья Шмидтов, как сам он признаёт, просто благодать господняя».

Но вот Штернберг уехал вместе с Владимиром Далем в военный поход на Хиву. Без него всё как будто опустело. Стал гасить Тарас одиночество в литературных вечеринках, не пропуская ни одной. На вечеринке у Глинки обнаруживается, что новый знакомый Николай Маркевич прекрасный бандурист. Он под свою бандуру исполняет Забилины и народные песни. Тарас в восторге. И снова его голову переполняют стихи. Он уже не отмахивается от них. Записывает на чём придётся. А дома неуютно. Во вторую комнату опять вернулся Михайлов и там он сутками пьянствует с Эльканом. Тарас, и сам любитель Бахуса, ему нравится полиглот Элькан, он напишет о нём в «Художнике» : « Странное явление этот Элькан: нет языка, на котором он бы не говорил, нет общества, в котором бы он не встречался, начиная от нашей братии и оканчивая графами и князьями. Он сказочный волшебник, везде и нигде: и на Английской набережной, у конторы пароходства – приятеля за границу провожает, и в конторе дилижансов, или даже у соседней рогатки – тоже провожает какого-нибудь задушевного москвича, и на свадьбе, и на крестинах, и на похоронах. И всё это в продолжении одного дня, который он заключает присутствием своим во всех трёх театрах. Настоящий Пинетти. Его иные остерегаются, как шпиона, но я в нём не вижу ничего похожего на подобное создание. Он, в сущности, неумолкаемый говорун и добрый малый и, вдобавок, плохой фельетонист. Его в шутку называют "Вечным Жидом", и этот титул он сам находит для себя приличным. Он со мною иначе не говорит как по-французски, за что я ему весьма благодарен, это для меня хорошая практика». То есть, в любое другое время Тарас рад был бы составить им компанию. Но сейчас готов к чёрту на рога бежать от этих громких оргий. Они мешают ему сочинять. В конце ноября, вначале Брюллов, а затем и он заболели брюшным тифом. По приказу Брюллова, перенесли Тараса Михайлов с Эльканом к художнику Пономарёву, живущему в квартире при Академии художеств. Чтобы и врачи и коллеги могли регулярно за ним приглядывать. Тяжело болел Тарас. Но вот 16 декабря возвращается из Хивинского похода Вася Штернберг. Тарасову болезнь, http://i047.radikal.ru/0712/1b/e660eb6754c3.jpg как рукой сняло. Они выперли из своей квартиры пьяную компанию и снова стали жить вдвоём.

Перед болезнью Тарас нарисовал портрет гимназического побратима Кукольника Петра Мартоса. Теперь пришла пора получить за него оплату. Но, как назло, у Мартоса не оказалось денег. Проиграл в карты. Он хорошо знал историю с портретом графа Клейнмихеля. Попросил у Нестора в долг. Как назло, и Нестор оказался без денег. Зато он дал прекрасный совет. Пётр вместо денег может с лихвой рассчитаться с Тарасом, если издаст его стихи. Ведь в задуманных Гребинкой украинских приложениях к «Отечественным запискам» отказано. Тарас же для тех приложений отдал «Причинную» и ещё пару стихов. Он так мечтает о публикации…

Петру идея очень понравилась. Он сам не имел писательского дара, но зато мог помочь издать любую книгу. Он, например, в 1835 помог издать анонимно другу по гимназии Виктору Забиле «Рассказы прадеда», наделавшие столько шума. Ларчик открывался просто. Мартосу легко было решить цензурный вопрос. Близким его родственником по матери был цензор Корсаков. Легко было решить вопрос и с печатанием. Владелец типографии Фишер был его дальним родственником, к тому же проиграл ему в карты столько, что за эти деньги не одну книгу можно было бы издать.

Захватил Мартос пару барылец горилки своего одноклассника Забилы и пришёл к ребятам. Выпили и вот, когда зашла речь о долге за портрет, Мартос предложил погасить его выпуском книги Тарасовых стихов. Тарас вначале заартачился, зато Вася Штернберг принял идею с энтузиазмом. Он даже название для книги придумал «Кобзарь». Даже иллюстрацию обложки поклялся сделать. Мало того, нарисовал её за несколько дней. Тарас, в конце концов , согласился. Он пособирал все обрывки бумаг, на которых были записаны стихи, переписал их в тетрадь и вручил её Мартосу. Дальше дело пошло по накатанной колее. Но тут возникло одно затруднение. Тарас в это время сочинял поэму «Тарасова ночь». Начало так понравилось Васе, Брюллову , Кукольнику, да и самому Мартосу, что они решили и эту поэму включить в Кобзарь. С цензором проблем не было. Он восторженно прочёл имеющиеся стихи и поэмы и подписал их в печать с минимальной правкой. Фишер также в считанные дни стал печатать книгу. «Тарасову ночь» Корсаков подписал , даже не успев прочесть. № 55. 1840 р., мая 20 1. Запись о випуске в свет книги Шевченко «Кобзар» в реестре, поданном Петербургским цензурным комитетом в Головное управление цензуры

№	Время вступления	Заглавие	Где напечатана	Когда выдан билет	Имя цензора, подписавшего билет
551	Апреля 18 »	Кобзарь Т. Шевченка	В типографии Фишера	[Апреля 18]	Корсаков

Кобзарь вышел. Первые, ещё пахнущие краской экземпляры, Мартос принёс 24 апреля к Николаю Маркевичу « на рюмку чая с ромом». Маркевич записал в дневнике: « Вечер и за четвертый час после полуночи у меня гости: Чижов, Мартос, Каменский, Струговщиков, Корсаков, граф Толстой, Булгарин и Кукольник... Это замечательнейший в моей жизни вечер... А Кукольник уже напал на Мартоса, критиковал Шевченко. Заверял, что направление его «Кобзаря» вредно и опасно. Мартос впадал в отчаяние. Нестор прибавил, что теперь необходимо запретить языки: польскую, малорусскую и в остзейских губерниях немецкую. Мы смеялись, и я прибавил, что немцев, поляков, татар и самоедов нужно сделать греко-католиками».

Нестор напал на Мартоса из-за строчек в «Тарасовой ночи»:

«…Зажурылась Украина-

Така йийи доля!

Зажурылась, заплакала,

Як мала дытына-

Нихто йийи не рятуе!

Козачество гыне,

Гыне слава, батькивщына,

Немае де дитысь,…

Выростають нехрещени,

Козацкийи диты,

Кохаются не винчани,

Без попа ховають,

Запродана жыдам вира,

В церкву не пускають!...»

Нестор усмотрел в них критику самодержавия. Сказать по правде, Кукольник, посоветовавший Матросу содействовать изданию стихав Шевченко, не ожидал, что они окажутся сильнее его собственных произведений. Скажем прямо – Кукольник был намного грамотнее и Пушкина и Гоголя. Писал, опираясь на доступные в то время исторические первоисточники, а не на мифы и легенды, как Гоголь. Но именно из-за той научности его драмы только не на долго оставались в памяти слушателей и зрителей. Пусть не грамотные, написанные на странной смеси русского и украинского языка, произведения Гоголя, задевали какие-то незнанные струны сердца. Оставались там навсегда. То же случилось и со стихами Шевченко. Увидев , что стихи Тараса покорили всех его друзей и не оставили места для его собственных стихов, Нестор решил бороться за восстановление своего первенства. Ведь стихи Шевченко будили в душах людей память о той великой казацкой Украине, которая ходила брать Константинополь и Москву, громила польских коронных гетманов. С этого момента стали расходиться пути Кукольника и Тараса. Не вписывались стихи Тараса в поддерживаемую Нестором, да и всеми Неженцами, доктрину Российской Империи: Православие, самодержавие, народность. Не было в них места тому самодержавию…

После смерти Пушкина Кукольник видел себя уже не конкурентом, а преемником Пушкина. И вот не без его помощи появился «Кобзарь». А дальше…

В ближайшем номере «Библиотеки для чтения» появилась рецензия его ближайшего друга Осипа Сеньковского: «Лишь только Пушкин умер, все мудрые мужи приложили палец ко лбу и задали себе вопрос: есть ли на Руси поэт?.. Долго думали они, много истратили времени, желчи и чернил и наконец решили: «А. не поэт, — пишет кудряво; Б. не поэт, — пишет гладко; В. не поэт, — не у нас печатает», и так далее. А есть поэты: по временам доходят до нашего слуха прекрасные песни, отрадные явления, носящие на себе отпечаток несомненного дарования. К таким явлениям принадлежит «Кобзарь» господина Шевченко [...]

На каком бы языке он ни писал, он — поэт. Он умеет чувствовать и высказать чувство свое ловким стихом; на каждом произведении его лежит печать поэзии, которая идет прямо к сердцу. ( О. Сенковский, Новые книги, «Библиотека для чтения», 1840, апрель, т. XXXIX, стр. 4.). То есть, лучший друг Кукольника преемником Пушкина указал Шевченко!

Прав был Нестор в своём горьком предчувствии. Мы все знаем Шевченко. Мало того, мы даже знаем замечательного писателя Осипа Сеньковского, он же Вельтман, он же барон Бромбеус. Совсем недавно шло кино по его роману «Рукопись найденная в Сарагоссе». А вот Кукольника, Великого Кукольника, конкурента самого Пушкина мы давно забыли. Слава Богу, скоро выйдет книга заслуженного журналиста России Александра Николаенко о писателе и Гражданине Несторе Кукольнике…

В том же 1840 вышли первые книги Михаила Лермонтова, Николая Некрасова, Афанасия Фета. Будущих светил Российской литературы. Но ни на одну из этих книг не было и трети таких хвалебных отзывов, которые получил Тарас. Ведь они были продолжателями того пути, который открыли Жуковский и Пушкин. Шевченко же открыл совсем дугой путь. И в литературе, и в Истории. Он открыл обществу глаза на то, что нет уже той Малороссии Котляревского и Гоголя, которая могла только развлекать великороссов, быть у них на подтанцовках и не видела себя вне Российской Империи. Но не только той бурлескной Малороссии нет. Нет и той, которая видела себя врагом России и готова была хоть с Наполеоном, хоть с Турками, хоть с Поляками воевать с нею. Быть с кем угодно, под кем угодно, лишь бы против России. Нет уже тех Малороссий. Это из его Кобзаря

«…Встане Украина

И розвие тьму неволи,

Свит правды засвитыть,

И помоляться на воли

Невольнычьи диты!...»

И она встала. Вначале в составе Российской империи и СССР. Затем Независимой. От всего независимой. Даже от здравого смысла. В советские времена делали из Тараса революционера. Нынче делают отца украинского сепаратизма. Что же, как писал Тарас «У кожного своя доля и свий шлях широкий». То есть, у каждого своя правда и свой Тарас Шевченко.

Я описал Тараса таким, каким видели его побратимы – столбовые дворяне. Да, он не был святым. Ошибался и каялся. Но ведь и на солнце есть пятна. Но оно всё равно остаётся солнцем. Почему же мы не хотим видеть в Тарасе Человека, а не холодную статую?

___________________________________________________________________________

От редакции: Благодарим Владимира Васильевича за присланную хронику его семьи, членом которой был певец-поэт всей Руси, и можно смело сказать, также других славянских народов – бессмертный Тарас Шевченко. Несмотря на свою короткую жизнь (он умер в 1861 г., 47 лет от роду) Тарас пережил много тяжестей и разочарований, которые отразились на его произведениях. Будучи впечатлительным человеком, зависящим от его хозяев, он легко поддавался влиянию других, вследствие чего у него происходили изменения впечатлений и планов. Поэтому в его поэзии, одни находят призывы к разделению на «хохлов» и «кацапов», на «украинцев» и «москалей» (см. напр. поэму «Катерина»), другие видят в его произведениях художественное описание общность и братство населения всей Руси. Тарас, несмотря на знание французского языка, не увлекся переводами, как это сделал Франко, но воспел исключительно любимую им Русь. Трудно допустить, что он мог не любить великороссов (как это делают сепаратисты, указывая на отдельные выборки текста из «Катерины и «Кобзаря») так как он сам к ним стремился, чтобы у них научиться и среди них весело проводил время за попойками.

Когда в 1844 г. он поехал на свою родину он познакомился там с Кулишом и Костомаровым, подпал под их влияние и... появились известные всем любителям литературы: «Тризна», «Наймичка», «Сон невольника» и «Холодный яр». Он занял место учителя рисования при Киевском университете, но в 1847 г., несмотря на свою осторожность, не вмешиваться в политику (вспомните, как он был осторожен во время Польского восстания), был арестован за свое членство в Кирилло-Мефодиевском братстве, осужден с разжалованием в солдаты и лишен звания «свободного художника». Тарас был сослан в Оренбургский линейный батальон, с запрещением писать и рисовать.

Десятилетняя ссылка душевно повлияла на Тараса, не считавшего себя виновным. Вернувшись в СПетербург, но не в Киев, он последние годы жизни заботился об освобождении родных братьев и сестер от крепостной зависимости. Но, у него было желание вернуться к Днепру, на берегу которого, он мечтал построить хату и, женившись обзавестись семьей. Но его мечтания не осуществились.

Он был сначала погребен в столице, но вскоре согласно завещанию его тело было перенесено на высокий берег Днепра около гор. Канева.

Будучи в среде известных писателей, художников, слушателем лекций в высших учебных учреждениях он слышал об сравнительно недавнем освобождении русскими войсками Крыма, лишения особых прав казачьего войска и т.д. Малороссийская муза его охватила, как и многих других его друзей и он воспроизвел свою родину яркими, красочными образами и изысканным слогом, отдаленным от действительности, но все же в художественном – прекрасном смысле.

Если у него была горечь за судьбу родины, то она была в крови всего населения Украины. Эта горечь была следствием постоянных попыток западных и южных соседних народов завладеть черноземными землями, богатыми рыбой реками и большими просторами. Почти каждое столетие страна подвергалась нападению и разорению от «освободителей», желавших заставить население изменить веру, закабалить жителей сельскохозяйственными работами, или превратить ее в базу для ведения воин с Великороссией.

Вероятно, будут желающие отозваться на это произведение Владимир Васильевича и «Верность» надеется на отзывы читателей об одном из самых известных сынов Руси – и выскажут свое мнение о Тарасе Шевченко и его влияние на современную Украину?

ABOUT FASTING

Translated by Seraphim Larin

Holy Ambrose of Optina – responding to a letter received by him:

It’s not the food that carries significance but the commandment governing it. Adam was not driven out from Eden for over-eating, but for simply eating food that was forbidden to consume. That is why today, we are permitted to anything we want on Tuesdays and Thursdays without incurring any punishment. However, we are punished for eating certain foods on Wednesdays and Fridays, because we are not submitting ourselves to the commandment. And the especial importance here is that it’s through our compliance, is how we develop obedience.

I am very happy to learn that your workers have begun to respect Wednesdays and Fridays by not violating the Church laws on fasting. Many Russian Orthodox people have been led astray in not respecting the practice of fasting, because of the examples set by the Germans and others in stating that there is little or no sin in food. If this was true, then Adam and Eve wouldn’t have been driven out of Eden for consuming fruit from the forbidden tree, which in was in fact a fig tree. However, the potency of the sin was not in the fruit of the tree, but in its prohibition and the act of not heeding it. Similarly today, the sin is not in the food, but its prohibition on certain days and in not complying with the Church rules.

Simple fare is certainly not filth. It doesn’t defile a person but enriches the body. As Saint Apostle Paul states: “Even though our outward man is perishing, yet the inward man is being renewed day by day” (2 Cor. 4:16). The Apostle refers to the outward man as the body, and the inward man – the soul… And conversely, if the body feeds and begins to fatten, then the soul starts to decay, or neglects God and its higher calling – as the Bible states: “…and hast forgotten God that formed thee” (Deut. 32:15). The essentiality for observing fasts can be seen in the Gospel. Firstly, from the example set by Christ Himself. Although He was God and had no need to do this, He fasted for 40 days in the wilderness. Secondly, in responding to His disciples’ question as to why they couldn’t drive out the demon from a possessed man, the Lord said: “Because of your unbelief”, adding “However, this kind does not go out except by prayer and fasting” (Mat.17:20-21).

Tikhon of Zadonsk:

A genuine and direct fast is the abstention from all evil.

Christian! If you want to the fast to be beneficial to you, then in fasting physically, fast spiritually as well, and fast always. Just as you apply the fast to your stomach, apply a fast on your evil thoughts and impulses.

May your mind fast away from fretful thoughts. May your memory fast from rancor. May your will fast from evil desires. May your eyes fast from corrupt sights: “Turn away my eyes from looking at worthless things” (Psalm 119:37). May your ears fast from foul songs and defamatory whispers. May your tongue fast from slander, judgments, blasphemy, lies, flattery, bad-mouthing and all idle and foul words. May your hands fast from being aggressive and misappropriating other people’s property. May your feet fast from walking toward evil works. “Let him turn away from evil and do good” (1 Peter 3:11).

Such is a Christian fast, which God demands of us. Repent and abstain from all evil words, deeds and thoughts – learn to create virtuous deeds, and you shall be always fasting before God.

УГРОЗА УНИИ или КРЕСТОВЫЙ ПОХОД 21-ГО ВЕКА

Дорогие братья и сестры!

Католический Запад с момента раскола никогда не оставлял попыток подчинить себе духовно Православную Церковь. Казалось бы, имея за плечами много вековой опыт святоотеческого предания, у нас есть все возможности обратиться к чистому источнику опыта церкви и строить церковный порядок согласно святооте ческой традиции. Но папизм не дремлет. Ныне он вновь наступает на Россию. Тем более, что теперь у него есть приспешники и в Московской Патриархии, так как она за годы «духовной смуты» вобрала в себя плевелы этой ЕРЕСИ. Не утихает тысячелетний спор между еретиками-папистами и православными христианами о том, кто же является главою в Церкви Божией – Первосвященник или Царь.

По мудрованию папистов именно духовенство есть та определяющая сила, которая через своего ПЕРВОСВЯЩЕННИКА определяет своё главенство и власть в Церкви.

Они назвали этого первосвященника «Папой Римским». Вторят заморским ерети кам еретики, так сказать, местные – по сути же предатели Веры Православной – величая Главою Церкви православного первоиерарха. Они называют этого первосвященника «Патриархом Московским и всея Руси…».

Но всякий священник, как бы его ни возвышали, пусть даже до уровня первосвященника, первоиерарх – по сути просто все тот же духовник.

Православное же понимание Главы Семьи зиждется на том основании, что ОТЦОМ может быть лишь тот человек, кто поставлен на это Самим Богом.

Возьмем малую семью, в ней папой называют только одного, кто им и является. Поэтому настоящего отца ни с кем не спутаешь. Для разумного человека – это норма.

Очевидно, что, например, глава древнего Израиля был в свое время Моисей, а не Аарон – первосвященник. А еретики-паписты нам говорят: нет, это неправильно, глава Израиля – Аарон. Они тем самым отвергают Моисея, поставленного Самим Богом, и в очередной раз хотят заставить народ крещеный поклониться золотому тельцу.

Вспомним евангельских первосвященников Анну и Каиафу. Как им не хотелось отдавать власть потомку царя Давида – Господу нашему Иисусу Христу.

И сейчас все повторяется, так как Священное Писание всегда, в любую эпоху, будет современным. Для Слова Божия нет времени, Оно вечно. Глава Церкви – это Христос. Слово «Христос» – греческое, оно означает «Помазанник».

На Седьмом Вселенском соборе был принят Церковью догмат иконопочитания, основная мысль которого: «Честь, воздаваемая образу, переходит на Первообраз».

Мы, христиане, призваны нашим Отцом Небесным устраивать свою земную жизнь по образу той жизни, которую мы чаем узреть на Небесах. И если исповедуем мы, что на Небе – Царство, Царство Небесное, то и на Земле должно быть именно Царство.

Православные обязаны помнить слова святого преподобного отца нашего Максима Грека: «Царь есть образ одушевлен Царя Небесного»!

В земном Царе – Сам Господь – Глава Церкви. Сам Бог показует Свою державную Волю через Свой Образ, через Православного Батюшку-Царя подобно тому, как через икону изливается Благодать Божия.

Отказавшись от этой Иконы Христовой, Царя-Батюшки, в 1917 году, мы отказались от изливающейся чрез эту Икону Благодати Самого Господа нашего Иисуса Христа.

Вспомните пятую заповедь: «Чти отца̀ твоего̀ и ма́терь твою̀, да бла́го ти́ бу́детъ, и да долголе́тенъ бу́деши на земли.»

Отвергнув Царя-Батюшку, Отца Отечества нашего, народ наш понёс наказание за нарушение Пятой заповеди Божией – не может быть «долголетен на земле» тот, кто отвергает, не чтит, отца своего и матери своей. И не может быть для таких отступни ков никакого «блага»… Поэтому и вымирает православный люд уже столетие…Ведь для нашего православного народа как соборной личности «отец» и «мать» – это Царь-Батюшка и Матерь наша Православная Церковь.

Православные! Братья и сестры!

Главой земной воинствующей Церкви и всего Государства может быть только ХРИСТОС ЗЕМНОЙ – ОБРАЗ, ВОСХОДЯЩИЙ К ПЕРВООБРАЗУ. Это – ИМПЕРАТОР ВСЕРОССИЙСКИЙ.

Именно ЕГО всегда называли благочестивые предки наши, все святые земли Рус ской – ОТЦОМ НАРОДА, БАТЮШКОЙ-ЦАРЕМ. Он – законный Отец, Богом на то и поставленный, чтобы управлять и повелевать земной нашей жизнью.

Паписты же всегда были врагами такого Божьего Установления. Они и Саму Церковь отделили от Государства, вернее сделали такую попытку.

Церковь всегда была огосударствляющей общество, а значит его оздоравливающей.

Церковь всегда учила, что все мы – братья и сестры, то есть, что мы – одна большая семья.

Царство Всероссийское и было большой семьей, в которой был Отец-Государь, и были дети – верноподданные Царя-Батюшки. И большая эта семья – Государство состояла из множества малых семей…

Кстати, здоровые православные семьи как правило маленькими вовсе и не были – вспомните, какими многочисленными были семьи, в которых росли наших прадеды…

Еретики-паписты яростно борются с той несомненной истиной, что именно Царь есть Глава земной Церкви, но при этом именно этим священным чином они величают в своём безумии – своего «папу римского»: он для них и глава их церкви, и одновременно глава государства Ватикан. Вот как, значит, им можно, а нам, православ ным, так называть своих Царей нельзя. Здесь явно у них хромает логика и здравый рассудок.

Все православные святые отцы были монархистами по духу и убежде ниям. При этом нашу Святую Православную Веру, разные кривоверы еще и дерзают обозначать как цезарепапизм.

Да, мы православные всегда считали, что именно великокняжеская, а затем Царская Власть является основной и главенствующей. Поэтому наши Князья и Государи всегда чувствовали со стороны Ватикана скрытую угрозу своей Богом данной власти.

Так же и муж справедливо гневается на жену свою, когда видит, что та не его слушается, законного мужа, отца, а внимает наставлениям паписта-духовника, пытающегося захватить власть у него – законного главы семейства.

По мнению нынешних папистов, можно игнорировать все наше святоотеческое наследие, предать всё то, чем жил народ православный многие столетия, чем дышала Русская Церковь… Известно ли вам, братья и сестры, что папа римский уже приглашен в Москву?

Так, вот, знайте, что есть у предателей православной веры такие грандиозные планы…

И встречать его собираются с распростёртыми, радостными объятиями. В храме Христа Спасителя, в Москве, уже намечена совместная служба патриарха Кирилла и папы Бенедикта. Для привлечения – соблазнения – православного народа уже везут к нам великую Святыню – Терновый Венец Господа и Спасителя нашего.

Сбудутся ли эти планы – покажет время, но когда такое слышишь, невольно начинаешь задумываться о многом наболевшем и пережитом.

Папизм наступает на Россию! Вновь и вновь повторяется история. На этот раз объявлен против Святой Руси новый «крестовый поход». Паписты мечтают о легкой побе де, подобной той, которую они одержали при взятии Пскова рыцарями-крестоносцами осенью 1240 года. Им тогда не пришлось сражаться, просто предателями были открыты городские ворота.

Так и сегодня осуществляется их вражий замысел. Идет духовная война, и на всех фронтах ощущается скрытая угроза унии. Очередной унии, подобной Флорентий ской, из-за которой пала Византийская Империя – Второй Рим.

Это слово – уния – имеет значение «согласие». Согласие с Римо-католичеством проявляется уже хотя бы в том, что всё отчётливей слышны предательские разговоры о том, что якобы Григорианский (папистский) календарь лучше Императорского Юлианского – так хочется этим иудам праздновать Рождество вместе с еретиками-латинянами, так хочется публично подтвердить свое духовное родство с Ватиканом.

Посмотрим, что будет, братья и сестры и вооружимся терпением. Господь сильнее сатаны! Бог поругаем не бывает! Он сейчас раскрывает нам глаза и ведет всех верных ко спасению. И что бы ни случилось, Россию Он никогда не оставит.

Воскреснет Царство Православное – СВЯТАЯ САМОДЕРЖАВНАЯ РУСЬ! Воскреснет и поднимется – из глубины озера Светлояра – Небесный Град Китеж! И сбудутся святые пророчества о ГРЯДУЩЕЙ ЦАРСКОЙ РОССИИ.

МОСКВА – это ТРЕТИЙ РИМ, а четвертому не бывать!

С любовью Христовой, священник Роман Зеленский и

православный писатель Александр Владимиров.

БЛАГОДАТЬ

Игорь Колс

«Дух дышит, где хочет, и голос его

слышишь, а не знаешь, откуда

приходит и куда уходит…»

(Иоанн 3, 8)

«Не бойтесь ни льва, ни благородного

леопарда, даже страшную змею

можно обратить в бегство. Лишь

одно страшно, поверьте, - плохие

епископы. Не трепещите перед

высотами сана. Ибо многие

обличены саном, да не все имеют

благодать…»

Св. Григорий Богослов

- Дорогой, как хорошо, что мы обрели этот храм, - сказала Светлана своему мужу. – Рядом с домом. Это то, о чем мы мечтали.

- Ты знаешь, мне он тоже понравился. В нем особая теплота и уют, - поддержал жену Игорь. – И то, что он Владимирский, это тоже символично для нас, русских. Иметь поддержку Святого Владимира, когда живешь в другой стране – это важно.

- Ты помнишь, как мы мечтали жить рядом с храмом и у моря? - спросила Светлана. – Ведь это так замечательно!

- Это действительно так, - согласился Игорь. - Мне, честно признаться, всегда было тяжело добираться до собора. И вставать рано, и ехать – не ближний свет. Каждый раз боялся получить штраф за превышение скорости.

- А теперь как хорошо. Встали утром, детей собрали, и торопиться не надо, - продолжала радоваться Света.

- Слава Богу! – сказал Игорь. – Мечты сбываются. Ты, помнишь, как когда-то мечтали переехать в Австралию, жить в Сиднее, иметь свое жилье...

- Можем теперь на службы чаще ездить, - продолжала Светлана.

- Конечно, теперь и о бензине думать не надо, - согласился Игорь.

Игорь со Светой уже давно жили в Сиднее, а все радовались чудесной стране, климату и обретенной вере. Владимирский храм, в который они ходили последние пять лет и где покрестили своего первенца, радовал их. Созданный русскими беженцами в доме викторианского стиля, он сохранил обаяние начала прошлого века. Старинные иконы, лампады, Голгофа, престол, иконостас, тонкая роспись-вязь на стенах – все дышало особой благодатью. Это был первый русский храм в Сиднее. Он находился в престижном районе напротив великолепного парка, между морем и центром города, что делало его удобным для многих прихожан. Недавно проведенный ремонт после сильного града, разбившего черепичную крышу, добавил храму свежести и современной опрятности, правда, лишив росписи знаменитого художника.

Молодые все равно радовались удаче, как вдруг до них дошли слухи о стройке, которую задумал новый священник.

Отец Гавриил, рукоположенный недавно в священный сан и назначенный настоятелем, имел с матушкой трех детей и поселился при храме. Комнатки, которые занимал ранее живший при храме сторож, для семьи из пяти человек не годились, но отец Гавриил взялся в них жить, уверяя, что так лучше для всех.

Понимания прихожан грядущее строительство не вызвало - знали, что у батюшки - свой дом, а новостройка пугала неопределенностью и размахом. Чего здесь только ни было: пять спален, пять туалетов, гаражи и прочие удобства современной люксовой жизни. Фактически прихожане лишались милого дворика, где в тени большого дерева собирались на праздничные трапезы, где детвора общалась на русском языке, как на маленькой родине, где освящали воду в Крещение, служили молебны, совершали крестные ходы и просто общались, выйдя из храма.

Помимо неудобств, связанных с предстоящим строительством, особую тревогу вызывало и возможное осквернение храма, ведь часть построек возводилась над храмом, над алтарем, где планировалось расположить отдельную спальню и туалет. Прихожане шептались между собой, посматривали в недоумении на матушку, призывая ее сказать свое слово.

И грянул гром. Однажды, после воскресной службы, отец Гавриил вместо проповеди обратился ко всем зычным голосом:

- Я слышал, что здесь говорят разное... Я, конечно, человек у вас новый. Но и вы должны знать. У меня дети растут. Не подобает мне ютиться в подсобках. Везде должен быть порядок. Вот в семье, например, кто хозяин? Муж! И это правильно! Так устроил Бог! Кто глава всей церкви? Христос! А здесь, в храме, я - Бог! Вы меня должны слушать! А кто не согласен, то, пожалуйста, вон…, - отец Гавриил указал на выход.

Оторопевшие прихожане непроизвольно обернулись к выходу. Раскрытые настежь двери открывали вид на залитую солнцем поляну.

Гавриил Дворников родился в австралийской глубинке, в семье русских из китайской деревни. Грамотой не владел, читал по-русски плохо, да и говорил с ошибками. Делая на это скидку, прихожане растерянно перевели взгляд обратно с выхода на него и смотрели в недоумении. Похоже, что и сам батюшка понял, что хватил лишку. Он был грубоват, невоспитан, но имел веру живую, привитую с детства, и интуицией чувствовал несправедливость, даже собственную, и мог приспосабливаться к ситуации.

- Если я не так что сказал, не взыщите, - он сошел с амвона и предложил подходить к кресту.

Перед выходом появилась матушка с пачкой листов в руке и стала подавать - каждому. Прихожане рассматривали план дома и приложенное к нему письмо. Оказалось, что соседи были против грандиозных планов батюшки и прихожан просили подписать обращение в муниципалитет - поддержать постройку.

Матушка в волнении заламывала руки и с мокрыми глазами умоляла понять их, уверяя, что храм только выиграет от этого: батюшка станет доступней, легче будет крестить детей, молебен провести при надобности...

Русские - люди добрые и не могут устоять перед слезой матери. «И, в конце концов, кто же нам поможет, если не мы себе…», - думали многие, позабыв, что батюшка не бездомный.

Подписи собрались легко и особо чувствительные написали в муниципалитет и от себя лично, указывая, что польза будет для всей общины.

Но муниципалитет учел мнение соседей, что церковь зарегистрирована как бизнес, имеет льготы, освобождена от налогов, не платит муниципальные взносы, в том числе и за вывоз мусора. Что создание дополнительного жилого дома на территории церкви может стать нежелательным прецедентом и нарушит идиллию района. И после переговоров принял решение, что строить отдельно можно только гараж, а не жилые помещения - над церковью.

Было ясно, что строить над храмом немыслимо, но ослепленный погоней за жильем в престижном районе отец Гавриил уверил себя, что на то воля Божья.

Надо заметить, что время для стройки он выбрал удачное. Ушел из жизни давний староста церкви, другие старожилы и хранители храма. А верные традициям прихожане разбежались в другие приходы. Взамен их батюшка окружил себя послушной молодежью, которую сам приметил и приблизил, щедро раздавая посты старосты, казначея, секретаря и, устраняя, таким образом, любую оппозицию.

Консульство Российской Федерации всемерно поддерживало находчивого служителя, и сам консул написал письмо в муниципалитет о пользе такой постройки «в деле укрепления дружбы и взаимопонимания…»

Дело шло к общению Зарубежной Церкви с Московской Патриархией, и поклонник сего, отец Дворников, рассчитывал и на российский кредит.

В последнее время российский консул зачастил в храм, где он, правда, не задерживался. Войдя в церковь, он ставил Николаю Чудотворцу штук двадцать свечей и удалялся.

- Кто это? – интересовались пожилые прихожане, указывая на богато одетого мужчину.

- Наверное, картежник, какой, – отвечали им другие.

- А мы думали Березовский. Смотрите, как похож.

Игорь, услышав такой разговор, посмотрел на мужчину и улыбнулся. Действительно, он был двойником скандального олигарха. В другой раз его видели меж владыкой и батюшкой, сидящими за праздничным столом в престольный праздник. «Олигарх» косился на детский концерт и, казалось, не разделял ни радости малышей, ни само торжество.

Вскоре и другой новоиспеченный священник успел приложить руку к святому храму. Кирилл Кржижановский был инженер из Минска. Он перебрался в Австралию в начале девяностых вместе с семьей и всеми родственниками и поселился в Сиднее. Тогда он еще не был священником, да и вообще в Бога не верил. Новая страна помогла ему быстро стать на ноги, дав жилье и казенную службу. Состояние росло, но хотелось и тщеславие потешить, чтоб уважали другие. Тогда Кирилл и появился в православном соборе. Громоздкий и крупный, он неуверенно чувствовал себя среди старушек, то мялся в проходе, то у свечного ящика, мешая окружающим своей неуклюжестью. С ним вилось и его семейство, докучая прихожанам своим любопытством. Особенно старалась вникнуть в жизнь церкви его навязчивая теща. Маяча по храму в течение службы, она мешала всем праздными вопросами. И Кирилл не был в стороне, цепляясь к едва знакомым:

- Я вас не видел прошлый раз. Как вы?

И его заметили. Показная набожность сработала, и сам владыка предложил посвятить его во чтеца. Мелькнув раз-другой в подряснике, Кирилл стал дьяконом, а затем неожиданно для всех и священником. Владыка определил его служить вместе с отцом Гавриилом, и, сдружившись с ним, Кирилл зазывал батюшку в Россию - отовариться для церковных нужд.

Отец Дворников в России никогда не был. Поездка без семьи смущала его, с ней он никогда не расставался, но отец Кирилл, заметив это, не стеснялся расписывать:

- Там у меня все схвачено. Организую все по высшему классу. Иконы возьмем выгодно, утварь церковную, календари, облачения, лампады. Остановимся в Москве бесплатно, в Питер смотаемся. Там у меня тоже свои люди.

- Так ты же давно из России? Говорил - всю жизнь в Минске прожил. Откуда у тебя люди в Москве, в Петербурге? - пытался получить больше авансов отец Гавриил.

- Да не волнуйся ни о чем…, - успокаивал его отец Кржижановский.

Коммерческая жилка отца Гавриила дрогнула, и он соблазнился махнуть в дальнюю страну. И действительно, поездка удалась на славу. Хоть не удалось посетить святые места, но зато скупили столько добра, что отправляли посылками, передавали через людей и с собой привезли по сто килограммов. И все так выгодно взяли, что отец Гавриил не мог нарадоваться удаче, восхищаясь связями Кирилла. А, главное, что породнились в поездке, словно братья стали. И, правда, они были похожи: ростом в два метра, крепкие, бородатые, предприимчивые.

Бизнес вели грамотно, подыгрывали друг другу. Старинные, потемневшие иконы в храме сменили на новые, яркие. При входе в храм открыли лавку с календарями, лампадами, ювелирными крестиками и прочим товаром для культовых нужд. Но главная идея принадлежала отцу Гавриилу, ей он очень гордился.

- Дорогие прихожане, - обратился он с амвона. – Сестричество и мы с отцом Кириллом приобрели новые иконы.

Он провел рукой по стенам храма, и прихожане, посмотрев вслед руки, отметили яркость красок, изменившую церковь.

- Мы просим и вас принять участие в украшении... Здесь, вот, сестричество приготовило список икон. Те, что вы видите в церкви - еще не все. У нас их намного больше, и еще ждем поступления. Так вот, напротив каждой иконы – цена. Каждый, кто приобретет для храма икону, будет особо отмечен. Мы сделаем надписи на иконах с указанием имени жертвователей.

И тут отец Кирилл деланным басом мастерски поддержал тему:

- И мы, и церковь всегда будем молиться за них, благодарить, благословлять, славословить и воспевать украсителей храма сего.

Эти слова теплом отозвались в сердцах прихожан, и они потянули руки за списками. Правая колонка в каталоге икон пестрела цифрой 500. Такая цена, было, охладила пыл многих, но отступать было поздно…

Дальше собирались деньги на оклады, новый купол, новый престол, новую Голгофу, и на прочая, прочая, прочая. Люди жертвовали свои сбережения, надеясь приобрести полезное для души - украсить и себя добрыми делами.

Престол и купол привезли из Минска, за ними стоял деловой Кирилл со своими связями. И опять просили жертвовать по старой программе. Многие, удивляясь, спрашивали: Зачем менять престол, Голгофу, ведь они такие родные, намоленные…

Тогда особо придирчивым намекали, что, мол, престол был не такой, то ли ножка подпилена, то ли сломана, то есть с дефектом, а такого - никак нельзя… Докучливые прихожане стыдливо пятились, уступая дорогу новшествам.

Занятые украшением храма, они и не заметили главного события - на этот раз, подкравшегося, как тать, союза с Московской Патриархией. О нем раньше и не думали, считая, что это будет просто общение между Церквями, но вдруг старшая сестра с сестричеством, бывший казначей с семьей и другие несогласные ушли из прихода. В храме поредело и похолодело. Было видно, что и батюшка спал с лица, потемнел, лишившись былого благодушия. Отец Кржижановский убежал от него, не попрощавшись, выхлопотав у владыки отдельный приход. И будто темная туча нависла над храмом.

- Куда все подевались? – спросил жену Игорь, заметив опустевший храм.

- Не знаю. Может на каникулы разъехались? – предположила Светлана.

Игорь подошел к церковной лавке:

- А где прихожане?

- Вы что не знаете? – прикрыла рот женщина за прилавком и украдкой глянула в сторону.

- Что-то случилось? – спросил Игорь.

- Случилось, - ответила женщина, на миг задумавшись. – Тут такой скандал был...

- Скандал? – переспросил Игорь, удивленно раскрыв глаза.

- Люди из храма поуходили, попросив свои иконы обратно, а батюшка отказал, назвав их раскольниками.

- А куда ж они ушли? – спросил Игорь, все больше удивляясь услышанному.

- Да куда-то в гараж. Там они служат.

- В гараж? – брови у Игоря поползли на лоб. – А разве так можно?

- В катакомбную церковь, - шепнула женщина.

- А почему? – не мог понять Игорь.

- Не согласны они с объединением этим, вот что, - многозначительно посмотрела на него женщина.

Игорь, задумавшись, провел рукой по подбородку и отошел к жене.

- Света, ты слышала? Оказывается люди ушли из-за этого объединения.

- А куда? – заинтересовалась жена.

- В катакомбную церковь, - шепотом ответил Игорь, подражая женщине за свечным ящиком.

- А где это?

- Не знаю, говорят, в гараже служат.

- В гараже? – удивилась Светлана.

- Признаться, - продолжал Игорь. - Мне это объединение всегда не нравилось. Я всегда чувствовал в нем измену. И посмотри, какие люди ушли. Лучшие! Уверен, что здесь все не просто!

- А как узнать? – спросила мужа Светлана.

- Давай начнем с Интернета. Наверняка там все есть, - ответил Игорь. - И поговорим с Павлом, он ведь казначеем был – все знает.

Для Игоря и Светланы начал открываться новый мир, к которому они всегда интуитивно стремились. Мир истины и настоящей благодати.

Московская Патриархия оказалась никакой не церковью, а обычным отделением КГБ с кадровым агентом «Дроздовым»* во главе.

Созданная Сталиным организация морального разложения народа в целях все той же победы коммунизма-талмудизма ничуть не изменилась с тех пор. Напичканная сексотами и провокаторами, она разлагала верующих изысканной ложью, уводя их от подвига борьбы со злом.

Навязывая ересь сергианства и экуменизма, эта служба-Синод неусыпно следила за состоянием населения, вводя в него через средства массовой информации и останкинскую иглу свою дозу духовного отравления.

- Вот это дела! А как же мы раньше не знали, что это не церковь вовсе? – удивлялся Игорь. – Я знал, что в ней полно кэгэбешников, но что это их отдел…

- Слушай, а как же наши епископы? Они что, не знают этого? – спросила Светлана.

Игорь задумался.

- Ну, конечно, они не могут не знать! – понял он.

- А что же тогда, они предатели? – не унималась Светлана.

- Я думаю, что они не предатели, - ответил Игорь.

- А кто же? – еще больше удивилась Светлана.

- Их агенты, внедренные в церковь. Вот дождались своего часа и сдают всех оптом, включая недвижимость.

- Боже! Ужас, какой! Так мы останемся без церкви! – воскликнула Светлана.

- Теперь я понимаю почему, приехав из Америки, владыка стал переоформлять все храмы с приходов на епархию, - Игорь проверил свой подбородок, как он делал, когда задумывался. – Ну, конечно, он был заслан сюда с этой целью! Забрав все храмы, они заберут и приходы!

- Что? – Светлана не успела проследить мысль мужа.

- А вот что. Ты помнишь, что Леня из церкви рассказывал о бывшем старосте.

- О том, который умер?

- Да, о нем! Он рассказывал, что, когда подняли вопрос о переоформлении церкви с прихода на епархию, староста сказал владыке в присутствии Дворникова: «Только через мой труп!»

- И что же?

* Алексей II (Ридигер) Патриарх МП, сотрудник КГБ по кличке «Дроздов».

- А вот что! Он умер через две недели!

- Как же так?

- Сказали - сердечный приступ.

- Но он и был в возрасте, - указала Светлана.

- Леня говорил, что дружил с ним и, узнав о его смерти, поехал с приходским советом к нему домой. У старосты никого из родных не было, и нужны были документы для погребения. Там к Лене подошел сосед старосты и сказал, что в день смерти к старосте рано утром приехали гости, выпивали. Он видел из своего дома. Догадываешься?

- Отравили?

- Думаю да, это их почерк! Леня мне об этом намекнул, только я не понял тогда.

- Ой, у меня мороз по коже, страшно…, - сказала Светлана.

- А ты помнишь, как Дворников радовался, что староста умер. У него не было сострадания. Про то, как его ногами вперед вынесли хвастался со злорадством. Разве это по-христиански?

- Ты думаешь, они в этом замешаны?

- Если не напрямую, то косвенно все связаны, знают, что это не случайно.

- Что и владыка?

- А почему нет? Что мы о нем знаем? Он с секретарем Синода незаконно и подло сместил митрополита Виталия, был в детстве прихожанин Московской Патриархии и в молодости учился в советской семинарии.

- Разве такое возможно?

- Так он же это скрыл все! А новый митрополит, захватив власть, тут же с Путиным облобызался и сдал церковь... Я про него читал, что он в шестидесятых годах часто ездил в Чехословакию к брату, который был там видный партиец. Каков монах? Его могли и там завербовать, если не раньше. И посмотри, кто стоит во главе объединения! Путин! Он же кэгэбэшник! КГБ всегда боролось с Зарубежной Церковью, захватывало храмы, похищало священников, клеветало...

- Мне владыка казался добрым, - задумалась Светлана.

- Леня мне рассказывал, что когда приход воспротивился переоформлению церкви, то владыка так слюной брызнул, так крикнул, чтоб убирались, кому не нравится, что они и вправду все разбежались, испугавшись его хищной сущности.

- Так они значит волки в овечьих шкурах, расхищают стадо Христово! – воскликнула Светлана и спросила:

- А что же другие священники? Они что не знают этого?

- Знают, да продались за понюшку. У КГБ для каждого свой ключик. Одного подкупят, другого соблазнят должностью, карьерой, кредитом.… Но потом непременно обманут и устранят, как всегда с иудами делают.

- А те, кто в катакомбы ушел, они не боятся, что их там достанут?

- Так если с ними Бог, кого ж бояться? Страшно на Суд Божий предстать!

- Не успели порадоваться храму, как должны уходить, - вздохнула Светлана. - Действительно, другого выхода нет.

Игорь со Светланой разговаривали допоздна, обсуждали ситуацию, делились наблюдениями за последнее время и, устав от переживаний, уснули.

Проснувшись утром, Игорь посмотрел на жену и увидел, что та не спит.

- Ты не спишь? – спросил он, приподнимаясь в постели.

- Мне интересный сон был, хочу тебе рассказать, - ответила супруга.

Игорь знал их договор не рассказывать сны, но понял по тону, что сон необычный.

- Приснился он под самое утро, - продолжала Светлана. – И такой яркий, будто видение. Снится мне, что мы на курорте каком-то. Зашли в магазин дорогой, в какой не каждый ступит. В магазине - никого, а кругом новинки самой изысканной техники. Мое внимание привлек прибор на бинокль похожий. Красивый из тяжелого блестящего металла, как золотой. Я его взяла и пытаюсь понять для чего он. Посмотрела на тебя, а ты, стоя на выходе, отмахнулся: «Что, мол, нам до этого», и вышел из магазина. Я за тобой с этим прибором вышла, а тебя нет уже. Бросилась догонять тебя и оказалась в группе туристов, идущих из торгового центра к смотровой площадке, больше похожей на узкий балкон на краю скалы. Вижу - залив, на другой стороне которого тоже скала. Глянула в этот прибор и вижу, что под водой огромные монстры плавают, как лохнесские чудища, и их не видит никто. Я изумилась, обратилась к другим, желая привлечь внимание. И вдруг из пещеры за заливом выходят один за другим скелеты двух динозавров, один чуть больше другого. Все удивились, а они вдруг стали частью огромной змеи, такой, что всю Землю погубить может. Видна была только часть ее жуткого тела. Змея блеснула чешуей и этим выдала свою сверхбыструю скорость. Кругом началась паника. Мы побежали к выходу. И я понимаю, что мы в аэропорту, кругом военные, никого не впускают на посадку, но нас пустили, узнав, что мы австралийцы и прибор у меня остался. И вот, мы вернулись в Сидней, сидим в парке, ты на компьютере работаешь, кругом пасмурно, смеркается, и я тебя домой зову, - закончила свой рассказ Светлана.

- Это не просто сон. Это знак какой-то, я чувствую, - сказал Игорь.

- Я, как проснулась, тоже поняла это, и открылось мне, что динозавры эти - есть церкви или их лидеры. А змея – продукт их слияния, такая, что всему миру беда. Туристы из разных стран – народы. Они не видят подводных монстров, что втайне работают и не понимают, что в них угроза, - истолковала свой сон Светлана.

- А прибор, с которым ты их видела, – это особый дар! И что он остался у тебя – это хорошо! – дополнил Игорь. – В этом сне - ответ нам, что бежать из этой церкви надо.

- Неужели мы застанем последнее время?

- Похоже, мы уже в нем, - ответил Игорь.

Осталась неделя до объединения и Игорь со Светой в храм не пошли.

Их друзья по приходу, Петр и Мария, понимали их, сами не разделяя общения с МП, как назывался акт о сдаче Церкви, но перспектива покидать храм их не устраивала.

- Да и куда ж мы из храма? – говорил Петр Игорю. - Мы с ним породнились.

Действительно, Петр с Марией жили рядом с храмом и посвящали ему все свое время. Они были на пенсии, нянчились с внуками и не представляли себя вне церкви, в которой крестили малышей, украшали и вкладывали душу.

- Петр, но вы ведь понимаете, что дело не в помещении, а в духе. Вы, ведь, знаете, что экуменизм это - ересь ересей. Это и есть мерзость запустения на святом месте! Нельзя в ней пребывать, - взывал к нему Игорь.

Петру было за шестьдесят. Он сам намучился в совдепии, знал их хватку. Переехал с женой к дочери лет десять назад и весь обратился в веру. Писал духовные стихи, печатался в русской газете, церковном журнале и делился опытом с Игорем.

- Игорек! – покровительственно отвечал Петр. – Надо епископов слушать. Куда они, туда и мы. Это закон послушания.

Петр поднаторел в церковной жизни, хорошо разбирался в службе, пел в хоре, пек просфоры, много читал, и Игорь прислушивался к его мнению.

- Ты пойми, - продолжал Петр. - Они все пропадут, как старообрядцы. Куда им деваться? Все рано или поздно обратно вернуться.

- Петр, а что если наши епископы слепые и вожди слепых? Не упадем ли и мы с ними в яму? Ведь так уже было, - сомневался Игорь.

- Так им за это отвечать! – махнул рукой Петр.

- А если мы будем биты, как те рабы, которые знали меньше, но творили неправду? – не унимался Игорь.

Продолжение разговора Петру не нравилось. Нехватка аргументов делала его заносчивым. Мария же, напротив, прислушивалась к разговору и старалась вникнуть в суть дела.

- Ну, подожди, Петя! Давай послушаем Игорька, - успокаивала она мужа.

Но Петр был неприступным и дальше дискутировать не хотел:

- Да, пусть во всем священники разбираются! Это их дело! Чего нам в него лезть!

- Так ведь есть и другие священники, - не сдавал позиции Игорь. – Которые против объединения. Почему не послушать их? Они ушли в катакомбы, не желая служить ереси.

- Ка-ко-й ереси? – Петр уставился на Игоря с неподдельным изумлением.

- Ну, как же какой, Петя? – теперь эмоционально удивился Игорь. – Сергианство – это ересь сотрудничества с богоборческой властью, а экуменизм – это худшая из ересей, признает все веры правильными. Какие же мы после этого православные?

Петр то ли заморгал, то ли по его лицу пробежал нервный тик. И Игорь заметил, что он в маленьких темных очках, делающих его похожим на крота. Он и раньше замечал его в них, но сейчас понял, что Петр всегда в них и в помещении.

- Петр, а что вы в очках, здесь же темно? – спросил он.

- Сними ты очки! – цыкнула на мужа Мария.

- Мне так легче, - буркнул Петр, скинув очки, и спрятал глаза.

Игорь догадался, что Петр, что-то скрывает.

- Петр, вы ведь тоже против объединения, против экуменизма, сергианства. Я вас не узнаю. Мы ведь говорили с вами обо всей этой лживой политике, о нечестности, тайности. Разве так раньше было? Мы ведь еще год назад их анафемтствовали. А теперь посмотрите, что в храме делается. Консул - друг батюшки, с ним после службы шепчется. Староста - молодой, едва крестился. А как положено? Чтобы муж одной жены был, опытный, зрелый, проверенный. Также и казначей, секретарь. А у нас, что получается? Новый казначей год как выкрестился.

- Ну, почему год, больше, - Петр самодовольно провел рукой по животу.

- Я сам видел, как крестили этого иудея, - не сдавался Игорь.

- Кого?

- Ну, этого таксиста, которого Гавриил в казначеи взял, - уточнил Игорь.

- Нет, сейчас не он, - поправил Петр.

- Кто же на этот раз? – засмеялся Игорь.

- Я, - открылся теперь Петр.

По виду Петра Игорь понял, что позиция казначея сыграла свою роль. «Так они и подкупают. Кого должностью, кого еще подачкой какой», - догадался он и понял, что с Петром говорить уже не о чем.

Игорь с женой остались без храма, будто в сумерках, как Светлане было во сне. Прошел месяц, другой и до них дошла новость, что в Сидней прибыла одигитрия русского зарубежья, икона Курской – Коренной Богоматери. К этой иконе они прикладывались в ее прошлый приезд. Обращались к ней, молили Богородицу о чаде, и она, услышав их, даровала чудную дочку. Тогда о будущем единении они и не слышали, но сопровождавший икону новый митрополит не понравился им. Лик его был не добрый, и не сказал он пастве ничего доброго, только глаза прятал.

- Света, едет к нам Богородица. Во Владимирском в субботу будет, - с радостью сообщил жене Игорь.

- Ой! – расстроилась супруга. – Я в субботу не могу в церковь.

- Как же я без тебя? - огорчился Игорь.

- Возьмешь Машеньку и с ней поклонитесь Владычице, поблагодарите за все.

В субботу нарядили Машеньку и готовились к выезду.

- Ты знаешь, мне не спокойно как-то. Чувствую, что там будет что-то, - сказал Игорь.

- Что ты имеешь в виду? – удивилась жена.

- Не знаю, не могу объяснить, - ответил Игорь.

Игорь с дочкой приехали к пяти и удивились, что в храме никого нет.

За свечным ящиком одиноко стояла Мария, жена Петра, а он прибирался в храме.

- Мария, когда икона прибывает? – в недоумении спросил Игорь.

- В пять, - обрадовалась Мария, увидев первого посетителя.

Игорь хотел взять свечи, как обычно, но что-то мешало ему. Он все же поставил свечу за упокой родителей и вернулся в притвор. Церковный ларь пестрел товарами из России и Игорь, рассматривая их, о чем-то обмолвился с Марией. В этот момент большая тень накрыла его. Он обернулся и увидел отца Гавриила, выражение лица которого не предвещало ничего доброго.

- Так что? Ты к этим раскольникам ушел! – грозно сказал он, набирая воздух в легкие, будто готовясь к бою.

Игорь опешил. Перед ним стоял другой человек, а не близкий ему недавно священник. Его приближение на недопустимо близкую дистанцию говорило, что он действительно готов к драке. Темные мешки под глазами выдавали в нем что-то нездоровое и опасное. Коричневые глаза слились с ними, создав образ свирепости. Игорь от удивления отстранился назад и подумал о дочке, чтобы та не испугалась.

Маша юркнула в проход за прилавок и глянула на Марию.

Мария, испугавшись, выбежала из-за стойки и руками коснулась руки батюшки:

- Отец Гавриил! Это же наш Игорь!

Игорь посмотрел на руку батюшки и увидел его большой сжатый кулак.

Ему стало смешно. Он почувствовал такое спокойствие, что стал в себе совершенно уверен.

- В чем дело отец Гавриил?

- Мне сказали, что ты к раскольникам ушел! – взвизгнул священник.

- К каким раскольникам? – спокойно спросил Игорь и указал глазами: «Возьми себя в руки!»

Отец Дворников дрогнул, он понял сигнал. И вдруг вспышка бешенства охватила его. Лицо перекосилось и все потемнело. Он выступил вперед, вздымаясь на голову выше Игоря, и сжал руки в локтях. Рыхлое тело заходило под рясой, а изо рта брызнули капли:

- Говоришь, у нас благодати нет!

Его ярость, казалось, источала волны. Из глубины церкви выбежал Петр и сзади взялся за плечи Гавриила.

- Отец Гавриил, успокойтесь, зачем так волноваться, - успокаивал он священника.

Игорь смотрел на батюшку, не веря своим глазам. Того как подменили. «Неужели это человек, которого я знал, помогал, приглашал к себе, делился сокровенным?» - думал он.

- Ты, почему под благословение не подходишь? – строго спросил отец Гавриил.

- Благословите, - кротко ответил Игорь и сложил руки.

Такого батюшка не ожидал и, развернувшись, прыгнул внутрь храма.

Но вдруг опять выскочил:

- Где вы там собираетесь? Мне сказали, что ты с раскольниками!

- А где они, раскольники? – спокойно спросил Игорь, - уже ничему не удивляясь.

- Там в вашем.… Как его? – отец Гавриил то ли запутался в языке, то ли забыл место, которое хотел назвать и скрылся за колонной.

Игорь посмотрел на Марию с Петром, и те потупились.

Отец Гавриил снова выбежал из темноты храма:

- Мне одна семья сказала, что ты с ними.

- Где наша икона? – спросил его строго Игорь и посмотрел на часы.

В глазах Дворникова мелькнул испуг. Он посмотрел на Игоря изучающим взглядом, будто впервые узнал его и, не ответив, скрылся в коридоре.

В храм вошли греки.

- Where is the icon?* – спросил глава семьи, удивляясь пустому храму.

- Сейчас, сейчас будет, - поторопилась с ответом Мария.

Греки улыбнулись, не понимая русского, и Игорь перевел: - It should be here any minute.**

Прошло полчаса, а иконы все не было. Никто ничего не сообщал, и прибывающие прихожане недоуменно поглядывали по сторонам. Когда прошел час, греки занервничали и стали спрашивать, что случилось. Вышел батюшка и торжественно объявил:

- Икона задерживается. Видно хочет Богородица, чтоб ее подождали.

Греки не поняли его. И он сказал по-английски: - The icon is coming and would be here soon. ***

Машенька присела от усталости на пол, и Игорь облокотился к колонне. Он вдруг понял, что такого никогда раньше не было. Все церковные мероприятия начинались всегда по расписанию, ведь пунктуальность – это знак уважения. Он посмотрел на помявшееся платье дочери и вздохнул. Это напомнило ему прошлую жизнь в СССР, где всегда унижали и доводили до кондиции в постоянных очередях и ожиданиях. Он мысленно перенесся в Москву и вздрогнул. Так он же сейчас в Московской Патриархии. Дворников уже восхваляет своего господина «Дроздова» и просит Господа помянуть «нераскаянного сексота».

«Ох, зачем я сюда пришел?» - подумал он. – «Ведь не хотел же, чувствовал что-то. Да и Гавриил набросился на меня, как злодей, и ребенка напугал. Мог ли я представить такое?»

И Игорь понял, что нет. Он стал рассуждать над происшедшим, вспоминать, что кричал Гавриил и думать, что могло так разозлить его. В памяти всплыли его слова: «Говоришь, у нас благодати нет!» Игорь так никогда не говорил и даже не думал. Эта тема не была в его компетенции. «Может, оговорил кто? Оклеветал», - пытался объяснить поведение Гавриила Игорь. – «Но нет, здесь что-то не то! Что-то его личное, известное только ему. Его боль, его переживание».

И вдруг Игорь понял, что случилось. Его догадка напугала его, и он хотел выбросить ее из головы, но она заняла все мысли.

«Гавриил знает, что храм покинула благодать!» - открылось ему. – «Знает, и от того так взбешен. Это не дает ему покоя! Потому он и сорвался на меня».

Игорь собрался с духом, выпрямился и прочитал про себя «Царю Небесный», посмотрел на иконы в храме и удивился. «Ну, конечно, это не те иконы, что были раньше. С ними что-то не то», - подумал он. Бросилась в глаза сырая стена. Он видел ее серой, пустой. Переводя глаза с одной иконы на другую, он испугался, не увидев в них жизни, духа. Ему стало страшно. Он поспешил перевести взгляд к алтарю, и стало еще хуже - как будто завеса мглы висела за амвоном, обволакивая святая святых.

Игорь захотел ущипнуть себя и еще раз провел взгляд по иконам.

Святитель Николай, Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, Ксения Петербуржская будто покинули свои образы.

Сколько раз он прикладывался к ним, ставил свечи, разговаривал со святыми угодниками, видел их, чувствовал. Сейчас же на него смотрели чужие, бледные, неживые лики. Страх сжал сердце, по спине пробежал озноб, и Игорь подумал, что лучше уйти отсюда.

«Но тогда миссия будет не выполнена», - подумал он и посмотрел на часы – было полседьмого. Осознав, что он оказался в простом доме, Игорь потупил глаза, стараясь не думать об этом, и читал про себя молитвы.

В семь часов возроптали греки, взывая громко по-гречески и выказывая недовольство. Людей в храме прибыло. Игорь видел их иногда и раньше, но сейчас их наряды удивили его. Две дамы, мать и дочь, были в «кожанках», а дочь еще и в кожаной кепке. Ей не хватало в петлицу только красной гвоздики, чтоб не отличаться от комиссарши. Другие женщины были в брюках, да и вообще контингент, если можно так выразиться, был революционный.

«Хорошо, что мы отсюда ушли», - обрадовался Игорь и вдруг услышал возглас: «Приехала!»

- Слава Богу! – сказал он и поднял дочь с пола.

В храм вносил икону отец Кржижановский, обхватив ее руками снизу и водрузив на своем животе. Его разнузданность покоробила Игоря. На зеленовато-сером лице двухметрового увальня не было и тени смущения. Положив икону на аналой, он стал рядом и самодовольно осмотрелся вокруг. Столкнувшись взглядом с Игорем и, прочитав укор, он быстро отвернулся. Но, спохватившись, уставился в него колючими глазами. Игорь увидел перед собой страшного паука. Черная вьющаяся борода бежала паутиной из под самых глаз. Копна черных волос жесткой щеткой торчала в стороны. Темные, пустые глаза с оловянным отливом источали из себя: «Мы победили! А ты кто?»

Игорь опешил и продолжал смотреть в его угли, как завороженный. Он видел перед собой не священника, а оборотня, делающего свое дело грубо, никого не стесняясь.

Отец Гавриил объяснил опоздание дорожной пробкой и начал службу.

Игорь заметил, что он побаивается Кржижановского, который и не думал ни за что извиняться. Стоявшая сбоку от Игоря женщина шепнула подруге:

- Ездили по домам с иконой, а не в пробке стояли.

Наконец отец Гавриил предложил подходить к иконе. Первыми пошли греки. Они трогательно целовали святыню и прикладывали к ней свои иконки. Игорь тоже собирался приложить к одигитрии взятую с собой икону, а потом подойти с Машенькой.

К его удивлению доступ к иконе преградили своими телами женщины в «кожанках» и другие. Он попытался протиснуться сквозь них, но у него не получилось. Пропустив только греков, они стали каменной стеной, фактически взявшись за руки. Их тела и могучие спины образовали толстую броню. Игорь посмотрел по сторонам, ища поддержки, но понял, что ее не будет. Тогда он вернулся за Машенькой, взял ее на руки, подошел к живому заслону и сказал:

- Пожалуйста, пропустите с ребенком!

Живая цепь дрогнула, но не поддалась. Тогда Игорь громко обратился ко всем в церкви, так чтоб услышали и греки:

- Пожалуйста, пропустите с ребенком к иконе!

Греки обернулись в его сторону, и женщины в брюках и «кожанках» виновато потупились. Игорь плечом вперед стал прорываться к иконе. Удивленные греки не могли понять, что происходит, но своим вниманием помогли пробить щель в крепкой ограде, в которую протиснулся Игорь.

Подойдя к святому образу, Игорь понял, что с дочкой на руке ему нельзя нагнуться к иконе, так как толпа сжала все пространство сзади. Игорь не понимал, почему они сами не подходят к иконе, но времени на раздумье не было. Он присел перед Одигитрией, согнув ноги в коленях. Дочь была на левой руке, а под правой – взятая с собой икона. Его лицо оказалось прямо над Пресвятым ликом, и то, что он увидел, окупило все. Из-под оклада струился теплый золотой свет, наполняя Игоря необыкновенной радостью. Игорь стал прикладывать к иконе дочь, потом прикладывался сам, потом – свою икону, и опять все сначала. Он чувствовал, что люди за спиной смотрели на него с крайним удивлением и, приложившись к иконе в последний раз, пошел к выходу в образовавшийся широкий проход перед собой. В дверях он обернулся, кланяясь Богородице, и увидел, что к иконе никто не подходит, но это уже не волновало его. «Не допускает Владычица», - улыбнулся он.

- Света, Светочка, дорогая, - обратился он с порога к жене. – Ты знаешь, что там было?

- Что? – улыбнулась жена, видя его сияющим радостью.

- Не знаю, с чего начать. Но это чудо! Настоящее чудо! Икона чудотворная!

- Я это знаю, расскажи лучше, что случилось, почему вас так долго не было?

Мы приехали, а там нет никого, только Мария за прилавком, и Петр прибирается. Ни иконы, ни людей. Не успел я спросить, что и как, как на меня Дворников набросился с кулаками.

- Ты шутишь?

- Нет, мне не до шуток было. Мария с Петром его за руки удерживали, а он на меня бросался, кричал, что я раскольник. Я боялся, чтоб Машенька не испугалась. Потом икону ждали два часа. Оказалось, Кржижановский с ней по домам ездил, мзду собирал.

- А я думаю, что случилось? Ты и телефон с собой не взял! Так что дальше? – торопила жена.

- Потом, когда икону привезли, я с Кржижановским взглядом столкнулся. Ты не представляешь! Он стал меня глазами буравить, мол, кто мы!…, а кто ты?

- Очень даже представляю! Смотрел как победитель.

- Как ты догадалась? Именно так он и смотрел.

- А когда Дворников набросился, ты что?

- А я ему: «Где наша икона?!» А он бежать! Потом выбегает, брызгает на меня слюной и кричит: «Говоришь, благодати у нас нет!»

- Да ты что?

- Но это не главное. Я когда икону ожидали, вспомнил его слова о благодати, задумался и понял, что эта тема его по-особому волнует. Посмотрел по сторонам и ужаснулся. Там - словно стены сырые, а иконы, как мертвые. Перевел взгляд на алтарь, и мороз по коже - мерзость запустения!

- Игорь, ну что ты говоришь?

- Света, я очень серьезно! Ты не поверишь, я, когда увидел, что там не храм, а пустой дом, так испугался, что бежать хотел, только Курская - Коренная и удержала. Ну, слушай дальше. Когда икону привезли, то мне к ней подойти не давали.

- Как это?

- А помнишь тех белорусок, что с консулом дружат? Так они пришли в «кожанках», и с ними другие женщины в брюках. Обступили икону и не подпускают к ней. Я взял Машу на руки и чуть не закричал, чтоб пропустили с ребенком, еле пробился. Они обступили меня со всех сторон, так что я нагнуться к иконе не мог, так я присел и вдруг вижу из-под оклада льется золотое сияние. Я давай к иконе прикладываться, потом Машеньку прикладывать и нашу икону. И чувствую, что на меня благодать снизошла, такое счастье испытал, будто в раю побывал.

- А где наша икона? – спросила Светлана, радостно смотря на мужа.

- Вот она, - Игорь подал ей икону, которую брал с собой.

- Смотри! Она, как написанная стала, указала ему на икону жена.

Игорь взял из ее рук икону Богородицы «Прибавление Ума» и поразился. Действительно, она стала, как написанная красками. Он вырезал ее из календаря и вставил в рамку, и сейчас заметил, что вся икона озолотилась сиянием, что исходило от Одигитрии, и краски стали насыщеннее.

- Вот тебе доказательство! – обрадовался Игорь, обращаясь к жене.

- Я смотрю, ты и сам светишься, - улыбнулась Светлана.

Помещение, где начались первые службы верных канонам прихожан, оказалось милой домашней церковью, а вовсе не гаражом, который рисовался обвинителями в расколе. Потом арендовали еще одну церковь для воскресных служб, и вскоре Божьей милостью купили свой храм, ставший Сиднейским собором и огоньком истинного православия на Юге Земли.

Как здесь было мило и хорошо! Построенный в середине прошлого века христианский храм ныне был освящен в честь Казанской Богородицы, символа победы Православия. Все прихожане внесли частицу души в его устройство, сохранив очаг веры и истинного благочестия.

Здесь, наконец, встретились все, кого избавил Господь от захвата еретиков. Встречали друг друга, как после жестокой брани, видя своих снова живыми и целыми. Подходили, здоровались, скорбели о погибших и плененных, а главное, что из глаз их струилась та любовь, которую заповедал Господь. Никто не обвинял и не осуждал своих гонителей и хулителей, а только жалел несчастных и слепых. Сколько историй услышали здесь Игорь и Светлана, которые были похожи на их. Но особенно радовали верные Христу священники. Умудренные опытом и убеленные сединами настоящие отцы и истинные патриархи Церкви несли в своем сердце святое благочестие. В их проповедях звучала обличительная правда врагу. И все это бальзамом исцеляло искренние души, ищущие спасения.

Выходя из любимого храма, Светлана обратилась к мужу:

- Игорь, ты знаешь, рассказ Людмилы, которая до объединения ходила в собор в Стратфилде, удивительно похож на твое видение во Владимирской церкви. Она мне после службы рассказала, пока ты с отцом Михаилом беседовал, что ей был сон, что она пришла на службу, взяла свечи, подошла к иконе, и только свечу ставить, как видит, что в храме все образки покосились. Она думает, как же так? Хотела поправить, как смотрит в центре собора, из-под купола столп света опустился на пол, и к нему идут святые, сошедшие с икон. Она стоит, смотрит на них и глаза оторвать не может. И вот святые к столпу света собрались, и он с ними подниматься от пола стал. Она испугалась и вдруг Святитель Николай, уходя с этим лучом, ей на выход показывает. Она обернулась, а там, вне храма, отец Иоанн, который первый унию отверг, стоит и со святыми беседует, а на нем венец славы горит. После этого сна она сразу в катакомбную церковь ушла.

- Это точно как я во Владимирском наяву видел, что Дух Святой храм покинул, – сказал Игорь.

Каждый день Игорь и Светлана все больше убеждались в истинности выбранного ими пути. Как будто невидимая десница указывала им, открывая все больше картину происходящего.

Пророчество Оптинских старцев, услышанное ими в воскресной проповеди, откликнулось в сердце особой благодарностью и любовью к святым, заранее предупреждающим о грядущем, помогая выбрать истину и не прельститься, запутавшись в сетях врага.

- Братья и сестры, - обратился с амвона отец Михаил. - Живем мы в последние дни, и наступают времена тяжкие. Вследствие оскудения благочестия, пошли в Церкви ереси и расколы, и не стало сейчас, как предсказывали Святые отцы, на престолах святительских и монастырских людей опытных и искусных в духовной брани. От этого ереси распространились повсюду и прельстили многих. Враг рода человеческого действует ныне с хитростью, чтобы склонить к ереси и избранных. Он грубо не отвергает догматы о Святой Троице, о Божестве Иисуса Христа, о Богородице, а незаметно искажает переданное Святыми Отцами и от Святого Духа учение Церкви, сами его дух и уставы, и эти ухищрения врага замечают только немногие, наиболее искусные в духовной жизни. Еретики взяли власть над церковью, всюду ставят своих слуг, и благочестие у них в пренебрежении.

Но Господь не оставит своих рабов без защиты и в неведении. Он сказал: По плодам их узнаете их. Вот и вы по действиям еретиков старайтесь отличить их от истинных пастырей. Это – духовные тати, расхищающие духовное стадо, и входят они во двор овчий – Церковь, «перелезая инуде», как сказал Господь, то есть входят путем незаконным, употребляя насилие и попирая Божии уставы. Господь именует их разбойниками. Первым делом они гонят истинных пастырей, заточают их, ссылают, ибо без этого нельзя расхитить овец.

Посему, видя сейчас разрушение Божественного чина Церкви, отеческого предания и установленного Богом порядка вещей, мы знаем, что еретики уже появились, хотя они тщательно скрывают свое нечестие и искажают веру незаметно, чтобы еще более успеть, прельщая и завлекая неопытных в сети. Гонение будет не только на пастырей, но и на всех рабов Божьих, ибо бес, руководящий ересью, не терпит благочестия. Узнавайте сих волков в овечьих шкурах по их горделивому нраву, сластолюбию и властолюбию: это будут и клеветники, и предатели, сеющие вражду и злобу. Истинные рабы Божьи смиренны, братолюбивы и Церкви послушны.

Большое притеснение наступает от еретиков и монахам, и монашеская жизнь ныне в поношении: оскудевают обители, сокращаются иноки, а те, которые остаются, терпят насилие.

Однако, ненавистники монашеской жизни, имеющие только вид благочестия, стараются склонить иноков на свою сторону, обещая им покровительство и житейские блага, непокорным угрожают изгнанием. От сих угроз у малодушных ныне большое уныние, но вы знайте, что вы дожили до этого времени, радуйтесь, ибо ныне право верующие, но не показавшие других добродетелей, получают венцы за одно только стояние в вере, по слову Господа: Всякого, кто исповедает Меня перед людьми, того исповедаю и Я перед Отцем моим Небесным.

Бойтесь Господа Бога, бойтесь потерять уготованный венец, бойтесь быть отторгнутыми от Христа во тьму кромешную и муку вечную. Мужественно стойте в вере Православия и, если нужно, с радостью терпите изгнание и другие скорби, ибо с вами будет Господь и святые Мученики и Исповедники: они с радостью будут взирать на ваш подвиг.

Но горе ныне монахам, что обзавелись имуществом и богатством, и, ради любви к покою, подчиняются еретикам. Они усыпляют свою совесть, говоря: «Если мы охраним и спасем обитель, Господь нас простит».

Несчастные и ослепленные не помышляют о том, что с ересью войдет в обитель бес, и станет она уже не святой обителью, а простыми стенами, откуда отступила благодать. То же и с храмами. Но Бог сильнее врага и никогда не покинет своих рабов. И истинные монастыри, и храмы будут пребывать до скончания века, только избирать будут для этого пустынные и уединенные места. Не бойтесь скорбей, а бойтесь пагубной ереси, ибо она обнажит человека от благодати и разлучит со Христом, потому повелел Господь считать еретика за язычника и мытаря.

Итак, укрепляйтесь в благодати Иисусом Христом, с радостью спешите к подвигам исповедничества и переносите страдания, как добрые воины Иисуса Христа, рекшего: Будь верен до смерти и дам тебе венец жизни. Ему же со Отцем и Сыном и Святым Духом Честь, Слава и Держава во веки веков. Аминь.*

***

* Англ. Где икона?

**Англ. Должна быть здесь в любую минуту.

*** Икона едет и должна быть скоро.

__________________________________________________________________________________

* В рассказе использованы пророчества преподобного Анатолия Оптинского (1855 – 1922)

Австралия

============================================================================================

РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНО-НАЦИОНАЛЬНО-ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ГАЗЕТА «НАША СТРАНА» НЕ ДЛЯ ПЕССИМИСТИЧЕСКИ НАСТРОЕННЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ, ОНА ОБЪЯСНЯЕТ ОШИБКИ ПРОШЛОГО И СОВЕТУЕТ, ЧТО НЕОБХОДИМО ДЕЛАТЬ ДЛЯ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО. ОНА НЕ ПРОВОЗГЛАШАЕТ, ЧТО ПОЛОЖЕНИЕ НАСТОЛЬКО ПЛАЧЕВНОЕ ЧТО, ПОХОЖЕ, НАСТУПИЛИ, ДЛЯ ВСЕГО МИРА И НАСЕЛЕНИЯ, ПОСЛЕДНИЕ ДНИ, И ЧТО ПОЭТОМУ, НЕТ БУДУЩЕГО, К КОТОРОМУ НУЖНО СТРЕМИТЬСЯ.

«НАША СТРАНА» ВЕРИТ В СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ ДЛЯ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ, РОДИНЫ И ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ. ПОЭТОМУ ОНА БОРЕТСЯ ПРОТИВ НЕОКОММУНИЗМА И ЗЛА ПОРАБОТИВШЕГО РУССКУЮ ЦЕРКОВЬ И РОДИНУ. И БОРЕТСЯ ОНА НА СТРАНИЦАХ ГАЗЕТЫ - ПРАВДОЙ!

ПОЭТОМУ ЧИТАТЕЛИ "НАШЕЙ СТРАНЫ" ВО МНОГОМ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ТЕХ, КТО УВЛЕКАЕТСЯ ДРУГОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ.

ПОЭТОМУ С ЧИТАТЕЛЯМИ «НАШЕЙ СТРАНЫ» ПРИЯТНО ОБЩАТЬСЯ И ГОВОРИТЬ О БУДУЩЕМ, СОВМЕСТНО МЕЧТАТЬ И СТРОИТЬ ПЛАНЫ.

НИКТО НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ В СРЕДЕ ТЕХ, КТО ПОСТОЯННО НОЕТ, ЖАЛУЕТСЯ НА ВСЕХ И НЕ ВИДИТ ТО, ЧТО ОКРУЖАЕТ ЕГО ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ. В ОКРУЖЕНИИ ТАКОГО ПЕССИМИСТА ТЕ, КТО С НИМ ОБЩАЕТСЯ, САМ ПОДПАДАЕТ ПОД ЕГО НАСТРОЕНИЕ И НЕ СТРОИТ НИ СВОЕГО, НИ ДРУГИХ БЛАГОПОЛУЧИЯ.

ПОЭТОМУ РЕДАКЦИЯ «ВЕРНОСТИ» СОВЕТУЕТ СВОИМ ЧИТАТЕЛЯМ ПОДПИСЫВАТЬСЯ, ЧИТАТЬ И ДЕЛИТЬСЯ СОДЕРЖАНИЕМ ЕДИНСТВЕННОЙ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ, ГАЗЕТЫ ПРИЗЫВАЮЩЕЙ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ К ОБЪЕДИНЕНИЮ "ОСКОЛКОВ" ПРЕЖДЕ ЕДИНОЙ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ ЗАГРАНИЦЕЙ, СТРЕМЛЕНИИ ИДТИ ПО УКАЗАННОМУ ЦЕРКОВЬЮ И РУКОВОДИТЕЛЯМИ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ ПУТИ, ДЛЯ СПАСЕНИЯ СВОЕЙ ДУШИ И ПОСТРОЕНИЯ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО ДЛЯ БУДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ.

Основана 18 сентября 1948 г. И.Л. Солоневичем. Издательница: Лидия де Кандия. Редактор: Николай Леонидович Казанцев. 9195 Collins Ave. Apt. 812, Surfside, FL. 33154, USA Tel: (305) 322-7053

Электронная версия "Нашей Страны" www.nashastrana.info

Просим выписывать чеки на имя редактора с заметкой "for deposit only" Денежные переводы на: Bank of America, 5350 W. Flagler St. Miami, FL. 33134, USA. Account: 898018536040. Routing: 063000047.

Цена годовой подписки: В Аргентине - 100 песо, Европе - 52 евро, Австралии - 74 ам. долл. Канаде - 65 ам. долл. США - 52 ам долл. Выписывать чеки на имя:Nicolas Kasanzew, for deposit only.

НЕ ЗАБУДЬТЕ СДЕЛАТЬ ПАСХАЛЬНЫЙ ПОДАРОК "НАШЕЙ СТРАНЕ" - ЕДИНСТВЕННОЙ РУССКОЙ - НАЦИОНАЛЬНОЙ МОНАРХИЧЕСКОЙ ГАЗЕТЕ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ!

===============================================================================================

(Более крупные суммы на почтовые, типографские и другие расходы принимаются с благодарностью.)

I wish to join the Society and am enclosing the annual membership dues in the amount of $25 per family. Students

pay $ 10. The amount of annual dues is only for those in US, Canada and Australia. Others pay as much as they can afford.

(Larger amounts for postage, typographical and other expenses will be greatly appreciated)

ADDRESS & TELEPHONE ____________________________________________________________________________

Если Вы прихожан/ин/ка РПЦЗ или просто посещаете там церковь, то согласны ли Вы быть Представителем Общества в Вашем приходе? В таком случае, пожалуйста укажите ниже название и место прихода.

THE BLESSED METROPOLITAN ANTHONY MEMORIAL SOCIETY

Желаю вступить в члены общества. Мой годовой членский взнос в размере $ 25