Vernost'Number 144

ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННЕЙШИМ ВЛАДЫКАМ РУССКОЙ ЦЕРКВИ, ДУХОВЕНСТВУ, МИРЯНАМ, ВСЕМ ЧИТАТЕЛЯМ И ЖЕРТОВАТЕЛЯМ НА РОДИНЕ И В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ, ОСНОВАТЕЛИ И ПРАВЛЕНИЕ "Общества Ревнителей Памяти Блаженнейшего Митрополита Антония" И РЕДАКЦИЯ “ВЕРНОСТЬ” С ДУХОВНОЙ РАДОСТЬЮ ВОЗВЕЩАЕТ:

The Founders and Board of Directors of The Metropolitan Anthony Memorial Society and the Editorial Board of "Fidelity" congratulate the Most Reverend Archpastors, Clergy, and Faithful of the Russian Orthodox Church and our dear Readers and Donors with the Most Glorius Holyday of Holy Paskha!

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу * Glory to the Father and to the Son and to the Holy Spirit

3. TOWARD THE THIRD ANNIVERSARY OF METROPOLITAN VITALY’S REPOSE Protodeacon Herman Ivanov-Trinadtsati. Translated by Seraphim Larin

5. ФОРМУЛА ДОСТОЕВСКОГО В ДЕЙСТВИИ. Вадим Виноградов

6. ГЛАВНАЯ ТАЙНА СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. Дмитрий Барма

7. ВЕЛИКИЙ ТАГАНРОЖЕЦ. НЕСТОР ВАСИЛЬЕВИЧ КУКОЛЬНИК. Николаенко Александр Иванович

_______________________________________________________________________________________

Ввиду осложнения здоровья главного редактора выпуск «Верности» временно приостанавливается. Редакция выражает благодарность всем сотрудникам, присылавшим из Отечества и со всех концов Земли свои труды, делавшим переводы и дававших советы для большей славы Господа Бога и борьбы против врагов Церкви.

Надеемся, что в недалеком будущем выпуск «Верности» опять возобновится.

С наилучшими пожеланиями, дабы Господь услышал молитвы притесняемых и страдающих православных христиан.

Because of the Chief Editor’s health, future publication of “Fidelity”

___________________________________________________________________________________________

ВОСКРЕСЕНИЕ ИИСУСА ХРИСТА - ПАСХА! КАКОЕ СЧАСТЬЕ! СКОЛЬКО СВЕТА, РАДОСТИ ДУХОВНОЙ И СКОЛЬКО НАДЕЖДЫ НА ЧУДО У ВЕРУЮЩИХ ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ!

В ХРАМАХ РУССКОГО РАССЕЯНИЯ ОНИ СЛЫШАТ ОБ ЭТОМ ЧУДЕ НА ЗАУТРЕНИ: "ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!" И НА ЛИЦАХ ЛЮДЕЙ ВИДНО СЧАСТЬЕ РАДОСТИ, И ВЕРА И НАДЕЖДА НА ВОСКРЕСЕНИЕ ТАКЖЕ РУСИ!

Hieromonk Seraphim, in the world Boris Nikanorovich Yakubovich. He was born on August 13, 1891 in the village of Bolshiye Lopatikhi, Melitopol uyezd, Tauris province, into the family of a priest. He went to Simferopol theological school and Tauris theological seminary. In 1912 he entered the St. Petersburg Theological Academy. In 1914 he became a monk, and on October 4 was ordained to the diaconate, and on November 14 – to the priesthood. In 1916 he graduated from the Academy, receiving first prize for his candidate’s dissertation, “The Sources of the Life of St. John Chrysostom”, and was allowed to remain at the Academy and prepare for a professorial post. However, because of lack of funds, in May, 1917 he went instead to serve in the Alexander Nevsky Lavra. In November, on the recommendation of Bishop Seraphim (Lukyanov), he was transferred to the hierarchical house in Vladimir, serving as Metropolitan Sergius (Stragorodsky)’s personal secretary and chief clerk for the diocese. In this period he began to attract large crowds through his sermons, and in January, 1920 was appointed preacher in Vladimir. There followed a campaign against him in the local press. Fearing arrest, on March 27, Fr. Seraphim went underground, living with acquaintances, but not ceasing to serve in secret. His life was so difficult that he sometimes wanted to give himself up to the authorities. But his fears for the fate of those who had helped him stopped him from taking this step. In this period he also contracted tuberculosis. In 1932 he met Elder Isaac (Novikov), who after the closure of Sarov monastery was living with his spiritual children in the village of Tomilino, Kovrov region. Many people came to the elder, and he answered all their questions, amazing them by his clairvoyance. Soon a community of nuns and believing women gathered around him. He taught them how to pray and carried out secret tonsures. In 1932 Fr. Isaac died. Fr. Seraphim received his last confession and blessing to continue to serve and guide his spiritual children. Fr. Seraphim carried out this obedience. He also gave sermons and lectures on various subjects of an apologetic nature, such as the relationship between science and religion. There also exists a letter of his to Metropolitan Sergius in which he explains why he will not “come out to the comrades” because then he would probably be sent to a camp. On October 27, 1933 he served a pannikhida at the grave of Fr. Isaac on the first anniversary of his death. This attracted the attention of the authorities and between October 27 and 29 many members of the community, forty-five people in all, were arrested and cast into Vladimir correctional facility. Fr. Seraphim was accused of various crimes in relation to his leadership of the “secret monastery of St. Isaac”, as the investigator called it at first, later changing its name to “The Sisterhood of St. Seraphim of Sarov”. Fr. Seraphim did not hide his views and admitted his guilt. However, this recognition assumed the character of a sermon. “I thought,” he said, “that the only political order capable of ruling Russia was the autocracy – a monarchy headed by an emperor, the anointed of God. I did not regret the February revolution, since the preceding period of the imperialist war had shown that the government was incapable of ruling Russia, and was not capable of bringing the war to a victorious conclusion. In the period of the February revolution I saw with my own eyes all its negative aspects and finally became disillusioned with it. The October revolution that followed I was hostile to. Soviet power is the bearer of an idea that is diametrically opposed to my world-view, and I cannot be reconciled to it.” The lectures that were confiscated from him provided abundant material for the prosecution, and on February 22, 1934 Fr. Seraphim was condemned and sentenced to ten years in the camps. He was sent to the camps in Dmitrov region, Moscow province (1934-36) and then to Siblag in Mariinsk, Kemerovo province (1936-37). On December 25, 1937 he was arrested in camp and condemned for “being a member of a counter-revolutionary cadet-monarchist insurgent organization”, and was sentenced to death in accordance with article 58-11 as part of “The Affair of S.N. Nevsky, V.S, Kazansky, B.N. Yakubovich and others, Mariinsk, 1937”. The sentence was carried out in Siblag on January 13, 1938. In 1957 a fervent admirer of Fr. Seraphim’s, Hierodeacon James (Kapranov), wrote about him: “Crushed by the sorrows of camp life and exhausted by illnesses, not only were you stronger than many through your apostolic spirit, but your word poured strength into soul of everyone to whom it was addressed.”

It is not known where Protopriest Nicetas (Illarionovich or Ignatyevich Rodionov or Ignatiev) was born. Once he was asked: “Is your homeland far?” “Far, where the vines grow – my homeland is there,” replied batyushka. “When the pilgrims went to Jerusalem, to the Black Sea, they spent the night with us.”

The hospitable house of his parents was always open for wanderers. Fr. Nicetas had a brother, Demetrius, who was eight years older than he, and their father used to explain his hospitality as follows: “I have two sons. Maybe they will have to go wandering…” That’s how it turned out, at any rate in the case of the younger son. Fr. Nicetas said that since his parents gave refuge to pilgrims, he himself was later hidden by kind people.

One old wanderer lived for a long time with his parents, and they buried him… Many years later, Fr. Nicetas would be secretly buried, at great risk, by those who gave him his last shelter.

Fr. Nicetas had a Christian upbringing; he said that he had been close to the Church from his young years, and declined from playing games: “The young people would go and play, but I – to the church…” From his childhood he read and chanted on the kliros, and learned all the services; the boy also read the Apostle, for which he stood on a bench.

Fr. Nicetas’ parents were called Illarion and Euphrosyne. They were tortured by the Bolsheviks – starved to death. They locked them in one of the rooms of their house and didn’t let anyone bring them food, telling everyone that they were ill. But the neighbours knew what kind of illness they had – they said that if they had had something to eat, they would have recovered.

Fr. Nicetas was apparently born at the beginning of the century. Thus when the revolution came he was 16 or 17. It is not known whether his parents were still alive at that time. He was caught by the reds with an appeal in his hands written by a starets called Jonah. The young man was taken to be shot, but on the way he lost consciousness and turned up in hospital, where a doctor he knew helped him to escape.

At some time in his youth, in the south, he met Archimandrite Seraphim and Matushka Catherine (Ilyinichna Golovanova). She was a nun in a monastery whose spiritual father was Archimandrite Seraphim, and had been raised in the monastery since her childhood. The future destiny of Fr. Nicetas was closely bound up with the destinies of these two people, although, unfortunately, we do not know under what circumstances their acquaintance took place. Perhaps it took place later, during his exile in Turkestan, where he was sent for refusing to serve in the Red Army. There were exiled clergy and bishops in Turkestan at that time. Fr. Nicetas met them, and, according to some information, it was there that he was ordained to the priesthood. They said that Archimandrite Seraphim was from some monastery near Tashkent. Perhaps Fr. Nicetas met him during his term of exile?

The exiles wanted to go to the mountains, where there was a place already prepared for them. But then they were scattered, and Fr. Nicetas remained alone. When his term of exile expired, he did not go to be registered, but set off from Moscow, where his brother Demetrius was, serving as a deacon. There also was Archimandrite Seraphim, who had come from Tashkent.

Fr. Nicetas said that during the time of his service in Moscow he twice held the robe of the Saviour in his hands; he raised it and showed the ark in which it was laid to the people. The robe of the Lord was in the Dormition cathedral, so did Fr. Nicetas serve there, or did he receive the holy object during a cross procession?

Fr. Nicetas was not registered in Moscow. His life there became more and more intolerable; they were searching for him, and at one point he had to save himself by jumping out of a moving tram. His position became especially difficult after the declaration of Metropolitan Sergius in 1927.

Fr. Nicetas’ name’s day was May 24 according to the old calendar – the feast of St. Nicetas the Stylite.

In Moscow there was a certain matushka who was nicknamed ‘dark’, that is, blind. Once for some reason she started to abuse Fr. Nicetas: “Schismatic, schismatic, you’ve left Vladyka Sergius?! I’m going to Sergius now; he’ll come for you in a van and take you with him – you’ll serve with him!”

But Fr. Nicetas, without panicking, firmly explained that he would never serve with Metropolitan Sergius, adding: “He goes round Moscow in a van by day, while I walk the streets by night…”

“What’s your name? Nicetas?” asked the clairvoyant matushka (she did not know his name).

At that point matushka as it were struck Fr. Nicetas on the head with the palm of her hand.

It was during his time in Moscow that Fr. Nicetas got to know Bishop Maximus (Zhizhilenko), who had been consecrated to the episcopate with the blessing of Patriarch Tikhon specially for the Catacomb Church. They even rented a room together, but unfortunately nothing is known of their life together except the following tragic episode.

As they were returning home one evening, Bishop Maximus and Fr. Nicetas noticed a light shining in the windows of their room. This put them on their guard. “Something’s not right: there’s a light burning in the house, and our room is lit up…”

Fr. Nicetas went to the back door: the landlady, recognizing him, waved him away. It turned out that a search was taking place in their room: one policeman was rummaging in their things, while the other was dozing at the table. Fr. Nicetas tried to take Bishop Maximus away, but he decisively refused: “I have to go – my mitre and vestments are there!” He didn’t want to leave his hierarchical vestments in the hands of the police, so he went to the room and was arrested…

We don’t know whether this was the same arrest that brought Bishop Maximus to Solovki… But we know that on Solovki Bishop Maximus met the other Catacomb Bishops Victor of Vyatka and Nectarius of Yaransk. It was with the blessing of Bishop Nectarius that Fr. Nicetas was to carry out his service in Vyatka province…

This took place as follows. After Bishop Maximus’ arrest, they continued hunting for Fr. Nicetas, and it became impossible for him to stay any longer in Moscow. Archimandrite Seraphim was at that time in Yoshkar-Ola; and it was from there that Fr. Nicetas received an invitation to go to him. According to one version, this letter contained the advice to go to Kazan on his way, and meet Vladyka Nectarius. According to other versions, Fr. Nicetas first went to Fr. Seraphim in Yoshkar-Ola, and from there was sent by him to Bishop Nectarius in Kazan. “You go to Vladyka,” he said; “he’ll decide your course…”

Fr. Nicetas recounts: “I went to Kazan, and searched for the street, and the number of the house… I arrived – he was doing some carpentry. He was not tall, dressed in civil clothes and a jacket. “How can I find Vladyka Nectarius and see him?” “Right now,” he said, “you’ll see him.” He turned quickly – he was brisk, young, he’d only just left the Academy, He went up, put on his cassock, ryassa and klobuk, and said: “Here’s Vladyka Nectarius for you.”

Fr. Nectarius took his blessing and confessed that he felt awkward in front of Vladyka: “I took you for a novice…” “That’s nothing – I took you for a metropolitan…”

Fr. Nicetas was indeed impressive, good-looking. According to his spiritual children he was gifted both with good looks and height and a beautiful voice and hair…

Speaking about his voice: after the conversation, Vladyka Nectarius took Fr. Nicetas out of the cell to sing near the yard. When he began to sing, the neighbours began to run up and listen…

During their conversation, Fr. Nicetas said that he had not signed the declaration of Metropolitan Sergius and after that was subject to persecutions in Moscow, so that it had become impossible for him to stay there. “Archimandrite Seraphim advised me to come to you, Vladyka…”

“So go to Vyatka province,” said Vladyka. “Go to Sanchursk, live there, it’s a bit quieter…“ And Bishop Nectarius wrote a paper with approximately the following content: “I allow Protopriest Nicetas Ignatyevich to serve in all the Orthodox churches of Yaransk diocese…” (At that time there still existed Orthodox churches subject to Bishop Nectarius, which he ruled from Kazan.). “Vladyka, I just went to stay with Fr. Seraphim, just for two weeks…” Vladyka slapped him on the shoulder: “Perhaps for twenty years…”

His prophetic words were fulfilled twice over – Protopriest Nicetas spent, not twenty, but forty years in those regions…

Having spent the night with Vladyka, in the morning Fr. Nicetas went to Yoshkar-Ola, where a telegram, like the finger of destiny, came for him: in the village of Gorodishche they had seized a priest… He had to obey the Bishop and set off for the vacant place in Gorodishche, the more so in that he had failed to resolve his destiny in any other way: Fr. Nicetas had nowhere to return to. They used to travel by cart in those days; they found such a transport, and just as they arrived at Gorodishche the wheel fell off, as if it had been waiting just for that…

The villagers were overjoyed at the arrival of Fr. Nicetas; there had been an elder Miron in those parts who had prophesied: the hill of Gorodishche will be covered with velvet… And truly it was covered with people as if with velvet: parishioners came to it from all sides, both on foot and on horse, so as to delight in the services of Fr. Nicetas. During the service, they say, no one left the church, and at the end the people did not want to disperse, as if waiting for something… This waiting was characteristic of people who, it seemed, had been starved of a true pastor, who did not know how to act at this terrible crisis in Russian life. Fr. Nicetas gave everyone the advice not to join the collective farms…

But disagreements began with the second priest, Fr. D., apparently because of his jealousy. The wife of this priest even went to Vladyka Nectarius with some kind of complaints against Fr. Nicetas. She came into the Bishop’s cell without a scarf: “So.. go away,” said Vladyka. She waited and waited, and went in again, but again without a scarf – and the hierarch again drove her out.

At this time in the village of Tabashino they had constructed a new church, and the local fool-for-Christ used to say as he walked near it: “A new church, but no batyushka. There’s only one batyushka, a long way away – Fr. Nicetas…”

Then the brother-builders went to Vladyka Nectarius and asked that Fr. Nicetas be sent to them. The Bishop looked favourably on their request. But even at this new place Fr. Nicetas’s life was not without sorrow.

The warden of the church in Gorodishche demanded the return of the batyushka they had come to love; the priest who survived Fr. Nicetas, they said, got so angry that it even got to the stage that his kamilavka rolled over the floor of the church… They returned Fr. Nicetas to Gorodishche; but sorrows followed him wherever he went.

It was about 1929, and he began to be followed. The police attacked him; first two, then four fell on him. They tried to force him to cut his hair, but he didn’t give in. They struck his head on the bench, and he lost consciousness. When he came to there were blood-covered hairs all round him – he had been shorn… They didn’t even let him gather up his hair… But they let him go.

Fr. Nicetas continued to say: “Even if you’re down to your last shirt, don’t go into the collective farm…”

Once a GPU chief dressed in a sheepskin coat came to him for confession, to hear what the priest was teaching the people. Fr. Nicetas told him, too, not to go to the collective farm – the same as he told everyone at confession. But he felt something not good in this “confessor” and noted that he did not come up for Communion.

Two weeks later, Fr. Nicetas and Matushka Golovanova, who was his reader at that time, went to friends for a cup of tea. When they returned, batyushka did not go to bed. The bed in his room remained undisturbed. Batyushka himself told the story: “I sat down and kept on sitting, fur cap in hand, without undressing. I felt a pain in my heart – probably something was going to happen.” There was a knock at the window. “They’re coming to take me,” said Fr. Nicetas with conviction.

Matushka Golovanova went with a candle in her hand to see who the uninvited guests were. The door of the cabin opened outwards, and Fr. Nicetas stood behind the opened door in the hall. The “guests” hurled themselves from the street into the hall and suddenly found themselves in impenetrable darkness. “Oh, the candle’s gone out!” cried matushka. Go into the living-room - it’s light there.” As they went into the lit up part of the house, Fr. Nicetas left the house: he was quite ready for the arrival of the “guests” and he even had his outdoor clothing on.

“Where is batyushka?” asked the “guests”. “He’s been called for some need to Serkovo.”

They looked round the house. Batyushka’s bunk was undisturbed – when they had checked they went to Serkovo.

That was how Fr. Nicetas’ parish life came to an end. After serving a moleben in the church for the last time, Fr. Nicetas started a life of wandering. His heart told him that he would not serve in a church again in this life. And perhaps he shouldn’t?

Fr. Nicetas stayed sometimes for one night, sometimes for two, sometimes for a month. Matushka Golovanova went for some time to Kiknursky region as a reader; she had a cell there. She chanted on the kliros, and herself drew orphans to church chanting. This was how she educated them.

It was difficult until the war, then it became still harder. During the war there was a kind of break in Fr. Nicetas’ Vyatka life. Before the war he again went to Moscow, where Archimandrite Seraphim and many of their acquaintances were gathered. They had much to talk about… But it was impossible to stay long in Moscow, and the day came when Archimandrite Seraphim said to Fr. Nicetas: “Return to Vyatka.” “You know, I have no documents.” “There’s your document,” said Fr. Seraphim, pointing upwards with his hand, “- the Lord!”

It was impossible to travel in wartime without being checked; and this time guards were walking with torches from both ends of the carriage.

“The man checking me trained his torch on me,” said Fr. Nicetas. “I had no documents, only an icon of the Vladimir Mother of God hidden on my breast…”

The guard looked in silence at Fr. Nicetas for some time, while Fr. Nicetas looked at him… Those accompanying batyushka almost died from fear.

Then the second guard came up: “Well, why aren’t you checking him?” “All done, let’s go,” replied his comrade unexpectedly.

Everybody was amazed that they hadn’t checked them. Fr. Nicetas especially venerated the Vladimir icon of the Mother of God, and she saved him more than once…

But again it was impossible to avoid sorrows. On returning from Moscow, Fr. Nicetas discovered that there had been a search at his last refuge, some valuable vessels and white vestments that batyushka especially valued (they were prepared for his burial) had disappeared. The strain from his emotions was too much for him and Fr. Nicetas fainted and fell, and hit his face so hard that a swelling appeared which remained with him for a long time. Eventually he healed it by applying oil from a lampada.

Were there any days in Fr. Nicetas’ wandering life when he experienced no feeling of alarm and which he passed in peace? We don’t know of any, his spiritual children remembered only unceasingly anxious days. It goes without saying that the authorities were tormented with the thought that Fr. Nicetas was hiding somewhere in the region. Already all the other well-known catacomb priests had been arrested, including Fr. John Razgulin, otherwise known as Lisinsky from the village of Russkaya Lisa where he was born in about 1906-07. He had been ordained by Vladyka Nectarius in Kazan, but, because of his lack of knowledge and preparedness, had not been given the right to serve. Vladyka Nectarius had ordained him as it were in advance, for the last times, in case there was no one left who could give the Christians the Holy Gifts. It only remained to Fr. John to acquire the wisdom of priestly service; but, on his return journey from the Bishop, arriving in one of the villages on a feastday, when the priests went out for the litia, he, too, without the blessing of the Bishop, appeared next to them in priestly vestments, which greatly amazed the local inhabitants, who whispered: “Look, Ivanushka’s a pope!” Apparently the rumours spread quickly, and a little later the incautious Fr. John was arrested, which was the result of his disobedience to his Bishop. Fr. John Lisinsky was about ten years in prison and died already at the end of the 1970s, remaining a secret priest. But since he had undertaken to serve the Divine Liturgy without the blessing of his Bishop, he apparently did not have a big flock.

Also arrested was the notable pastor Fr. John Protasov, who was remembered with gratitude for many years and before his death in prison succeeded in transferring his flock to Fr. Nicetas. And Fr. Nicetas remained the only priest in the whole region – his single combat with the atheist authorities had begun.

The police in five regions searched and searched for Fr. Nicetas, but could not catch him. Every day he was conscious that they were after him. Only God, Fr. Nicetas and his spiritual children know what this cost him. But this spiritual unity of theirs was worthy more than life. “For us he was irreplaceable,” remembered his children. “For us he was a great elder.” But they added: “Like every man, he wanted to live…” And he said to them: “If our Church will manage to come out into freedom, if I will be able to come out of the house without hiding – don’t tell me immediately, I won’t be able to bear it.”

Fr. Nicetas found a temporary refuge with one widow in the village of Krutoi, Lisisnky region. At that time they were conducting a search throughout the village – they were looking for deserters. Stopping at the house of the widow, the searchers unexpectedly decided to display some uncharacteristic mercy: “Don’t go to her, we won’t trouble the old woman…” But if they had found the priest in her house, they would certainly have “troubled” her. All ages were suitable for prison, and there quite enough old people in the Soviet prisons – apparently old women presented a special threat for Soviet power… This was just one day out of thousands which brought this kind of alarm.

Another day, in another place, they were also searching for deserters. But when they failed to find them they decided to change from hunting men to hunting thrushes. There were shots, whose cause Fr. Nicetas did not know, he only heard them beginning to beat on their gates and shout: “Here!” How was batyushka to know that a shot thrush had fallen into their yard, and the hunters of me just wanted to take the bird to show what good shots they were…

Batyushka had an attack of nerves and was too frightened to remain there. So when a neighbour with children who lived about ten houses away came into the house, he took hold of her like a little child and said: “Take me to your house!” She took him to her shed, where they made a hole out of straw and put Fr. Nicetas there. He lay there for three months without straightening up; he just cut out a little chink with his knife to see the light, and prayed. The mistress of the house did not always bring him food; if she didn’t bring him bread, batyushka would remain hungry. After these three months he could hardly stand on his feet, he continually fell and could hardly comb his hair…

It was difficult to find a refuge for batyushka. Some feared to have him in their house, others were in a dangerous situation for one reason or another. On the house-owners there lay a particularly heavy burden of responsibility, and during the secret services, which took place, of course, at night, they usually didn’t so much pray, as watched. There were false alarms – but, alas, not always false. The secret had to be kept so strictly that, for example, if two people came to batyushka they were not allowed to talk to each other about it.

The situation was so dangerous that Fr. Nicetas’ parishioners decided to move him to another region 50 kilometres away, where they thought it would be less dangerous. But to move 50 kilometres was easier said than done. A simple matter of a walk by foot was turned into a complicated operation. Fr. Nicetas with his big beard was very conspicuous, so he had to pretend to be a hunched-up old man with a pile of bast shoes on his back going to the bazaar. The roads were covered by the police, so they had to go along a path through the fields of rye. Boys went out in front to see whether it was safe for batyushka and those accompanying him to leave the village. By the time the boys returned, two policemen were already on guard along the path; if batyushka had tarried just a little longer, he wouldn’t have got through…

But when they arrived in their destination, the village of Sobolyak, another difficulty awaited them. It turned out that the woman had invited Fr. Nicetas only in order to serve some kind of need, and not at all in order to give him a place to stay. Those accompanying batyushka, his devoted spiritual children, were so filled with sorrow at the prospect of leaving him that they couldn’t restrain their tears. “What are you crying for?” said the mistress of the house. “Take your batyushka back with you!” She was frightened of taking him. Now it was time to weep for batyushka, whose legs were covered in blood after the long and dangerous journey. He was too weak to return, and besides, returning was very risky. The woman’s heart softened when Fr. Nicetas foretold the return of her husband, from whom she had had no news for a long time: “Write down the date and the time, and make ready a parcel for the prison – your husband will be alive.” And indeed, after some time she received a letter from her husband, and he himself soon appeared with a wounded arm.

Fr. Nicetas returned to Sanchuk region and lived in a village nicknamed “Pig’s clearing” with an old woman. When she left the house, batyushka would lock it from the inside on hook, which the old woman would open on her return by pushing a stick through the hole. Once when she was away some people came up to the house and began to knock and push on the door: “It’s locked from inside, she’s not opening up – it’s obvious she’s dead!” Fr. Nicetas was standing behind the door holding the hook… Alas there were few in whose hearts were preserved the words: “I will not give the Mystery to Thine enemy…” There were far more who would give away the mystery than keep it; they would either make a denunciation or let the cat out of the bag. This woman suffered because of that.

One nun of the Catacomb Church, remembering that time, says: “Can a man living in freedom stand what a hunted man experiences…?” It is hard for us to understand now how real and terrible that threat was. 40 people suffered for Fr. Nicetas at one time (according to another source – 30 at first, and 10 later). Batyushka went from place to place, they couldn’t catch him, so they began to arrest his spiritual children. One woman was arrested just for giving him some cream. It seems that in her simplicity she didn’t think of hiding that from the persecutors. They tortured those whom they arrested, beat them, demanding the addresses where batyushka was hiding.

Among those arrested was Matushka Catherine Golovanova. She was arrested twice. The first time they came and tried to torture her to reveal where Fr. Nicetas was; two policmen dressed in civil clothes took her to the house which they had under surveillance – an elderly man and his wife were living there. On seeing matushka, they rejoiced, and the wife, thinking that matushka was accompanied by her own people, started to talk joyfully. Matushka couldn’t stop her because the police were careful that she not give her any sign. The woman gave away the secret of Fr. Nicetas’ whereabouts: “O Matushka, dear one, how are you? You know, we accompanied Fr. Nicetas like this: we hung a bag full of shoes on him and he went…” Matushka finally succeeded in winking at her, the woman stopped short. “Well, why have you stopped?” asked the searchers. “I remember nothing…” “We’ll lean on you now – you’ll remember.” They took off their outer clothing, under which, as under a sheep skin, was the inner wolf – policeman’s uniforms and guns. But it was already late, and the exhausted police wanted to go to sleep. One was dozing at the table, the other was at the threshold – he was evidently guarding the door to prevent matushka running away. Matushka waited and waited, then she opened a window and ran away. She was on the run for half a year, and then they arrested her again. “Well, then,” they said, “how did you run away?” “How? Well, they were sleeping and I thought: why should I simply sit here, I opened the window and left.” “You did well,” they said. But now they didn’t doze. They condemned all forty at one go (according to another source – thirty at the beginning). Matushka Golovanova was the chief culprit. They really gave it to her at the interrogation: many years later Matushka S. saw scars from the interrogations on her back.

They tortured them so much that some of them couldn’t stand it and revealed the addresses where they could find Fr. Nicetas; but it seems that the pursuers had so despaired of catching Fr. Nicetas that they didn’t believe them even when they told them the truth.

At the trial one woman in her simplicity said: “If you let me go, I’ll go to Fr. Nicetas again the same day.” Not believing her, they said: “We’ve been looking for him for so many years without finding him, and you’ll find where he is in one day?!”

They gave Fr. Nicetas’ parishioners sentences of many years in length. Matushka Golovanova was given twelve years, two of them in a lock-up…

While Fr. Nicetas’ spiritual children were going to suffer, he himself had another thirty years of suffering and wanderings ahead of him. And he was surrounded by the sufferings of the people; the war tormented Russia, their own Russian people tormented the Russian people. So often they would go up to door, enter as if they were the masters, say to the servants of God: “Time’s up!” and take them away, together with their last possessions…

Batyushka came to Shamakovo in Kiknursky region. The father and two sons were at the front, the mother of the house remained with the young children. They had taken everything away, so they boiled the tea and the soup in the mortar, they didn’t even have any spoons. The sated man is no friend to the hungry, but in this house batyushka was given a refuge – God preserved him…

And it was amazing that what the majority of the Russian adults had forgotten how to do – keep secret, the children in these families where Fr. Nicetas was concealed were able to do.

Later, when they were grown up and had preserved this great secret of love and faithfulness in their hearts, they rememberd how Fr. Nicetas had brought them up – he taught them about the life to come. He said to the children: “If I didn’t believe in the future life, I wouldn’t be hiding, but would go out onto the street and walk, or go by car… This temporary life passes, and however long you live you’ll have to answer at the Terrible Judgement. These are only temporary sufferings. Let us endure. Prepare yourselves – perhaps you’ll have to suffer.

At confession he insisted: “Be meek and humble, do good works” – and they received these instructions with all their heart, both his big and his small spiritual children. The seed fell on good ground, and these words did not remain simple words. There are no meeker or humbler people in Rus’ than the children of these secret batyushkas, the children of the True Orthodox Church. And there are no firmer, more unshakeable people in Rus’ than they.

Fr. Nicetas loved to joke, especially with children. He loved to read verses; the kids would come in and batyushka would meet them:

And so Fr. Nicetas went from house to house in that most terrible time. He lived in one family where he served in a hut which the neighbours passed on their way to get water. The service was going on while behind the wall the neighbour’s bucket was tinkling as he went towards the well. The owners just couldn’t understand how they hadn’t been caught. Batyushka did think of settling with an old woman from his parishioners. But the enemy was everywhere; her sister was caught and sentenced to ten years for refusing to vote. He had to leave again…

It is known that Fr. Nicetas did not allow people to enter the collective farms or to vote. One could say: did he not demand too much from his spiritual children, if they were threatened with prison for that? In our lukewarm time we have different ideas, and it’s not done to remember the example of St. Sophia, who blessed her three children to torments for Christ. That was the position of Fr. Nicetas and other catacomb priests. It looks strange when compared with the mass of Soviet clergy, who from the ambon blessed their children to go and vote, so as to give their voices for the communists, for “the ideal man” – Stalin, who blessed their flocks to lie and be hypocritical without limit, and to carry out all the demands of the antichristian authorities… They will say: Fr. Nicetas and those like him were strict! But did they really love their flock more, did they really care for it more when they blessed the Russian people to deliver themselves into the most fearful slavery that has ever been seen on earth?

The absolutely rightless Russian slaves laboured on “the great constructions of communism” until they fell dead. These same slaves, turned into living frozen skeletons, mined gold in the mines of Kolyma in 50 degrees of frost and looked for opportunities to cling to the boxes in which the bosses warmed themselves at the stoves, so as to gulp down, if only for a moment, the warm air, getting in return for that gulp of warmth a kick up the ass… In earlier historical periods, the learned historians tell us, masters valued their slaves and took care that they were well-fed. But there was no point in these masters feeding their slaves: in place of the one who died of hunger several more would come…

One of Fr. Nicetas’ parishioners left the collective farm. They arrested her and began to ask her about everything: why she didn’t go to the elections, why she didn’t go to the church. That [Sergianist] church was necessary for the Soviets – to make them obey Soviet power, whose herald it was.

They gave her eight years, although she had four children. The person who took her away from her children received half a pound of oil. But the workers on the collective farm worked without being paid. The milk went to the milk factory, and the oil – to the executioners and above – to their bosses and the bosses of bosses… It was real slavery; which was why they persecuted those who did not want to enter slavery so cruelly And in spite of the fact that those on their own were threatened with prison, the collective farm-workers envied them and said: you live like tsars… Although there was not much to envy: they didn’t let the cow of the private worker into the field, he had to pay 200 working days for the right of keeping a goat. It came to the point that in one village the president even said to one person who did not want to enter the collective farm: your land is not yours – it belongs to the collective farm; don’t you dare to cross the threshold! If the old house was destroyed, they didn’t allow them to build a new one or even repair the old one. They had to lay new foundations or replace rotten blinds secretly, at night. Once Fr. Nicetas’ parishioners nevertheless succeeded in building a new house, and they had to roll it onto the site of the old one – as if it had always been there.

They will say: Fr. Nicetas was too strict, insisting that his spiritual children did not enter the collective farms and kept their individual holdings. Yes, on the background of the general mindless obedience the refusal to enter the collective farm was a podvig which involved the bearing of sorrows, sometimes up to prison and death. But did not those who blessed the Russian people to obey the antichristian authorities condemn them to worse sufferings even here on earth, not to speak of eternal life? And what if all the batyushkas – or at any rate the majority of them – had acted as Fr. Nicetas did? It would probably have been harder to drive the Russian people into this yoke: after all, the people were waiting for the decisive word of the Church. Nevertheless, there were many Russian people who put up a firm spiritual resistance to the violence of the satanists. Of course, these spiritually strong people were able to find for themselves true pastors, but, on the other hand, you could equally say that it was precisely these true pastors who nurtured and educated such a strong flock.

Only gradually did the renovationist clergy re-educate the Russian people, training them all to think that for the sake of the preservation of life one could surrender one’s faith – and as a result the people lost both faith and life… “He who wishes to save his life will lose it; while he who loses his life for My sake and the Gospel’s will save it” (Mark 8. 35).

In her childhood Matushka S. had a friend, who once went to a neighbouring village and did not return home. Matushka went to look for her; someone told her that the police had taken the girl in the field and put her in a tarantass. They let her out five days later. On meeting Matushka S. the girl said:

Then she said that for three days and nights they had not let her eat or drink or sleep, and every night they interrogated her. They asked her: why don’t you join the collective farm, why don’t you marry, why don’t you go to church? This concern that citizens should visit the sergianist church was very characteristic of Soviet power. And do you know such-and-such? they continued to interrogate her. When she replied: “no” or “I don’t know” to all the questions, they threatened her that they wouldn’t let her out until she had signed that she would point the finger at such-and-such and such-and-such. The young victim, who was in her nineteenth year, couldn’t hold out and signed, and now she was frightened of speaking with her friend.

The investigator appointed a place of meeting in the thickets by the river, saying that a piece of paper or a cloth attached to a branch would signify the place. When she came for the meeting, she said only one thing:

“But you know such-and-such, and such-and-such. Go and listen to what they’re saying!” were his instructions.

Unable to endure such a life, the girl got a passport and went to her aunt, where she joined a sewing factory. After some time her mother went to see her daughter. But on the first evening a policemen appeared to check her documents.

Exactly a month later he appeared again. Unable to leave again, the frightened woman, knowing what this meeting held in store for her, tried to hide under the bed, but even there the policeman spied her out and ordered to come out. And he led her, knee-deep in the snow, saying all the while:

Pity did not prevent this state criminal from being incarcerated in Perm. During the interrogations they kept asking her:

The poor woman couldn’t make out what they were wanted from her and finally she blurted out:

They gathered from her that she belonged to the Tikhonite tendency. They gave her ten years. Such charges as: belonging to the True Orthodox Church of the Tikhonite orientation still produced long sentences. In 1958 a nun of the Catacomb Church was condemned on such a charge, and there were many like her.

At the same time that they were condemning the mother of the girl to ten years, they also took her acquaintance. The investigator began to ask:

“But she went to your place and received communion in your place,” suddenly said the woman.

The investigator laughed. Some time ago he had gone to a village, claiming that he was a secret priest and, what is more, the son of the Tsar, Alexis Nikolayevich, who had supposedly been saved and received priestly ordination. When some trusting visitors decided to fast in preparation for communion, the mistress of the house said:

“You sleep here, and batyushka over there in that room. Don’t disturb him, he’ll be sleeping the whole night… The women couldn’t stand it, after a time they looked through a crack in the half-open door – they very much wanted to see how the holy batyushka was praying, and to be joined to his prayerful spirit… But “batyushka” wasn’t at all thinking of praying, he was in deep sleep, spread-eagled over the whole width of the bed.

“Let’s not receive communion from him, something’s not right here…” decided the women.

The “batyushka’s” purpose was to find out who went to the secret Church. For this, as we can see, he didn’t shun any means.

In the house where Fr. Nicetas was living the mistress’ son had returned from the army; the boys and girls were walking together; the mother suddenly saw that her son was being taken by two unknown men into the rye field. She was frightened, her heart missed a beat. Not far away she noticed a van. It turned out that the bosses had come and were trying to persuade her son:

“You’ve served in the army – now you’re a Soviet person. Now they’ve released the 58-ers, watch your mother, she’s an elderly person – see whether a man with a knapsack comes to her…”

The young man told all this to batyushka. He advised him: when they come the next time, ask them how much they will give you for this. When the son did this, they replied:

They left him… But it was already impossible for Fr. Nicetas to stay in the house, which was being watched by the police.

And so once again Fr. Nicetas was living in a shack, sometimes in a store-room. Or they would section off a small room…

Once at Pascha Fr. Nicetas was serving in a narrow little store-room, half of which was curtained off. During the Paschal service the priest has to change his vestments, and Fr. Nicetas couldn’t do this without an assistant. He remembered a service in a big Moscow church where the choir alone numbered 70 chanters, - all the circumstances of his long and much-suffering life appeared in a flash before his mental gaze, - and Batyushka fell onto the altar and wept – as an eye-witness remembers – like a child… But Batyushka was immediately consoled, for the Saviour appeared to him at that moment and strengthened him. He ordered that this incident should not be related to others until after his death…

One night the neighbour’s house was on fire. The people gathered to look, as in a bazaar. Batyushka’s frightened spiritual children ran up and asked the mistress of the house where batyushka was. She didn’t know. It turned out that batushka was in a shack, not knowing how he could get out when the people were all around. The neighbouring shack was already on fire, the sparks were flying; it was only 200 or 300 metres to the wood. Batyushka gave his devoted parishioner the church utensils; they finally plucked up courage to leave. Some thought that they were leading out an old man, others – that it was Fr. John Lysinsky.

It was winter; they buried the suitcase in the woods in the snow; they wanted to go on on skis, but batyushka couldn’t. The parishioner’s family went home from the fire and began to call out to them in the woods: they thought that he had been captured. Fr. Nicetas said:

“Go to the neighbouring village, tell them that I wasn’t in the fire, I was with auntie…”

Later there were many rumours about that fire. The women gathered together in a huddle and put the question straight:

Batyushka went fifty kilometres away. His spiritual children who remained in the previous placed did not dare even to ask where he was… They were afraid to pronounce his name aloud.

Yes, the 58-ers were released, in the big cities a “thaw” took place, a new generation of Soviet people grew up, a far more carefree generation that the previous one, and it seemed that those who were still alive from the older generation could begin to live more freely. And only for Fr. Nicetas and his faithful children did not consolation come. Many people began to come to him, once nine people at once – such meetings could not remain unnoticed. Fear for batyushka began to grow in the hearts of his children; Matushka Golovanova, who had already been released for some years now, was also worried. She wrote to batushka that it was time for him to change his flat, and he began to prepare to leave. But the owners of the house were very much against his moving, and detained him almost by force. Perhaps they liked having such a remarkable peson with them; besides, he received many parcels.

At the feast of the Annunciation there was a service, and on the next day (fortunately, not on the feast itself, when many people came), the president, the accountant and the party committee arrived. They noticed a lamp and a man’s hand pulling the curtain to in the uninhabited part of the house where Fr. Nicetas lived And in the inhabited part they came upon a woman they didn’t know, one of Fr. Nicetas’ parishioners, who said she was a seamstress. Without wasting time to work out who she was, they began to break down the door – it was sealed from the house, and the entrance was from the courtyard.

Fr. Nicetas was hiding in the basement, in such a shallow space that he could only lie down in it. The accountant looked into the basement and saw a grey-haired old man lying there. And again, as in the train, an icon of the Vladimir Mother of God was on Fr. Nicetas’ breast…

Many years later, he explained his action thus: “I didn’t want him to..” – and here he added a strong expression – “on my grave…”

The visitors took two or three suitcases with ryasas, some lengths of good material, a Gospel in a golden setting, an altar cross with some precious adornments and some crosses to be worn on the breast. Although the police were informed, the investigation proceeded slowly. Perhaps they shared that which they had plundered amongst themselves, for only a part – and not the most valuable part – was displayed in the village soviet, as if in a museum. Some foreign balsam was displayed for all to see, but the altar cross, for example, had disappeared…

Now, of course, Fr. Nicetas’ landlords who had so insistently detained him earlier, immediately asked him to leave. By this time batyushka was old and sick and moved with difficulty, and he had nowhere to go – everyone feared to take him in. He spent some days in an uninhabited house, then with an old woman, until that same parishioner who had led him out of the fire found him. They had to go many kilometres, but batyushka was exhausted and could go only three houses away. After asking the old woman to shelter him for a little longer, the parishioner went off in search of help. This time six people came – four men and two women. They were ready to carry batyushka and had made a stretcher. When batyushka came out to them and saw the stretcher he said:

They explained that they were going to carry him, but he refused outright. They set off on foot; one went in front as a scout while the others supported batyushka on both sides. This was after the Annunciation, at the wettest and muddiest time of the spring thaw. And they went at night because they feared to go during the day.

Batyushka’s legs just wouldn’t carry him, and they managed to go only about two kilometres before stopping in an uninhabited village. While batyushka was resting on some straw in the bath-house, the others tried to construct a raft made out of logs from another bathhouse. But batyushka also refused this method of transport. So they had to walk…

It was eight or nine kilometres to the next village. They stopped in an uninhabited house – to get into it they had to break down the fence and take away the roof. They found some coal and burned it, so as to get at least a little warm without drawing attention to themselves with the smoke. It was so cold that after putting on his boots on his soaked feet, one of the men stamped up and down on the same spot for half a day “like a physical culture instructor”.

When they finally got to the first big settlement, from where they hoped to take batyushka out in a car, it turned out that the place was full of police – apparently they had begun to look for batyushka. Fortunately, the wind had broken the wires supplying electricity, and under cover of the darkness into which the village had been plunged they were able to take batyushka down the streets. But where to go – that was the big question. And once again Fr. Nicetas had to take shelter in a shack. Only the mistress of the house knew about this, the rest of the family, which included one of the bosses, suspected nothing. They made a nest for Fr. Nicetas in the straw of the shack, where the tormented sick man had to spend a week until his children could find a car with a reliable driver.

Finally, Fr. Nicetas was taken to where he spent the remainder of his life until his death in 1974. Surrounded by care and love, he could rest a bit… But his illness became worse. He tried to hide his increasing sufferings, because he knew that his death and burial would impose a heavy burden on those giving him shelter. How and where were they to bury a man whom, according to Soviet power, was not supposed to exist?

For many years Fr. Nicetas commemorated Metropolitan Peter of Krutitsa, Archbishop Victor of Vyatka and Glazov and Archbishop Nectarius of Yaransk. And not having certain news of their deaths, he continued to commemorate for some years after their deaths. But then he was for a time without a bishop to commemorate. This naturally worried him. But in about 1955 he came under the omophorion of Archbishop Anthony Galynsky-Mikhailovsky. This took place as follows.

When Matushka Catherine Golovanova was put in the camps, she got to know a woman called Daria Pavlovna, and through her she got to know about Archbishop Anthony. Daria Pavlovna was serving an eight-year sentence and had been arrested at the same time as Archbishop Anthony, with whom she had prayed in the same house. Their places of imprisonment were not far from each other , so somehow they were able to correspond, putting little notes in holes or under logs. And Vladyka greatly consoled and strengthened Daria Pavlovna with these notes.

When Matushka Golovanova returned from the camps, she of course told Fr. Nicetas about the remarkable Catacomb hierarch. Her information was confirmed by the Catacomb batyushka Fr. Athanasius, who had returned from exile. He had served three sentences of eight years, five years and three years. He had been ordained to the diaconate by Archbishop Nectarius before the declaration of 1927; and since he had refused to sign the declaration he had been immediately arrested. On being released, he went to Vladyka Anthony in Armavir and received ordination to the priesthood from him. Since the authorities knew about him, he did not have to hide as much as Fr. Nicetas did, and batyushka sometimes went to Fr. Athanasius for help. Once a sick girl had to be united to the Church. She couldn’t be taken to Fr. Nicetas, nor could batyushka, who was also sick, go to her. So he ordered that Fr. Athanasius be invited. Fr. Athanasius was able to go long distances around – for example, to Kozmodemyansk. So whoever could not go to Fr. Nicetas went to him.

So through Fr. Athanasius Fr. Nicetas came under the omophorion of Archbishop Anthony, and he now commemorated Metropolitan Philaret, first-hierarch of the Russian Church Abroad, and Archbishop Anthony.

Another of the priests under Archbishop Anthony was Fr. Gurias, a good-looking, dark-haired priest who had served ten years in the camps. He had a family and lived after the camps in Kozmodemyansk. He was ordained by Archbishop Anthony. He lived openly, was very firm in his faith, but was condescending to those who had fallen. He once received the secretary of the village soviet with his wife, saying:

Once, on entering a small town, and seeing that a house was full of people, he began the all-night vigil with a sermon:

According to the witness of those who knew him, at the end of his life, in the middle of the 1980s, he was killed in a hospital, where he was given a treatment from which he died. Matushka Golovanova greatly valued and loved him.

Matushka herself had been raised from childhood in a monatery, becoming a nun with the name Catherine. At the age of 21 she was forced to leave her monastery destroyed by the Bolsheviks and went round the village churches as a chanter – she was an excellent choir leader. Her bishop (this was before the Church descended into the catacombs) blessed her to give sermons. According to the witness of those who knew her, she understood even the most complex church questions, and even, so they say, was able to reply to questions on any church theme. She herself said of herself that she ate more books than bread. She was Fr. Nicetas’ support during his suffering life; he respected her and listened to her opinions. Learning about Vladyka Anthony in the camps, she later went to him, was tonsured into the mantia by him with the name Antonia, and thus became, not Matushka Catherine or Aunt Katya, but Matushka Antonia. Vladyka Anthony himself said about her: “She is like a pillar with you stretching from earth to heaven.”

When the six had to accompany Fr. Nicetas from the dangerous place during the spring floods, one of them set off by train to Matushka Antonia to tell her about the catastrophe. When she got on the train she was so nervous that she shook; but tiredness took its tool and she dozed off. At this point it seemed to her that someone was bending over her and whispering that everything was alright with batyushka. When Matushka Antonia heard what condition Fr. Nicetas was in she was at first very worried, but on hearing about the incident on the train she calmed down and calmed her visitor. And truly, although they had to undergo many labours and suffer many sorrows, everything ended well.

Matushka Antonia died on August 17/30, 1979, already after the death of Fr. Nicetas.

One who also received the monastic tonsure from Vladyka Anthony was Matushka S. With the blessing of Fr. Nicetas, she was appointed to carry the Holy Gifts. She carried out this very responsible duty for 28 years. She always carried the Holy Gifts in a dry form.

Once someone they summoned the old woman: “She hasn’t communed for 30 years and is approaching death.” The old woman wept from joy. On the return journey she had to run and almost missed the bus, there were absolutely no roads. But it seemed to Matushka S. that she was travelling on a flat road because the old woman was praying for her. On other occasions they led her to some villages where the old women had also not communed for 30 years. And here also after receiving communion they did not live long – it was evidently God’s will; they received communion, and God took them. Matushka S. read a Lament over sins (the blessing of the community of the Three Hierarchs on Mount Athos) to them, and they sent their confession with her in envelopes. Once she was sent by Fr. Nicetas 30 kilometres to a certain village and then some more kilometres on foot by a big circuitous route.

Fr. V. was a spiritual son of Fr. Nicetas. He distributed the Holy Gifts while still a reader. Once he came to Fr. Nicetas, who told him that he was now under the omophorion of Vladyka Anthony. Later, with the blessing of Fr. Nicetas, he was ordained to the priesthood by Vladyka Anthony. A few years later, Fr. V. had to receive Fr. Nicetas’ flock.

The last days of Fr. Nicetas, besides his fears for his spiritual children, were darkened by another sorrow.

The sick man, who could not leave his refuge, was also unable to see Vladyka Anthony, and he gave his confession to Vladyka only through Fr. V. Vladyka awarded him with the mitre and showered him with prosphoras; and when he heard that Fr. Nicetas could not come to him he intended to visit him himself in order to tonsure him and raise him to the rank of archimandrite.

The date of Vladyka’s arrival was already decided on; everything had been collected for the journey, his vestments had been packed and a telegram had been sent to say that guests were expected. (Of course, it was impossible to announce his arrival directly; it had to be done in an allegorical form.) However, this telegram was interpreted incorrectly by the women who received it. They were frightened at the prospect of the arrival of unknown guests and, without saying a word to Fr. Nicetas, immediately sent a telegram telling them not to come. When Fr. Nicetas heard about this it was already too late, and a fitting moment for the journey did not present itself again. So the two men never met.

And then Vladyka Anthony’s name was besmirched by a slander. People said that he was a name-worshipper, although Vladyka had in fact fought against this heresy, for which the name-worshippers in the Caucasus had refused to recognise him. But when Fr. Nicetas heard these rumours, living as he was in almost complete isolation and not being able to check them out, he did not know what to do. Being on the edge of death, he did not know to whom to entrust his flock. Fr. V., his spiritual son, was under the omophorion of Vladyka Anthony, and Fr. Nicetas did not know whether to satisfy the request of his flock and hand them over to him.

Fr. Nicetas served his last service, a moleben and akathist to the Mother of God, on the feast of the 40 martyrs, March 9/22. He decided to take refuge in his sorrow to the Mother of God, who had always helped him out of all difficult circumstances.

“Let us ask the Mother of God what path she indicates for us. I as a man can go wrong. She has preserved me throughout my life,” said Fr. Nicetas.

They placed the lots behind an icon of the Vladimir Mother of God, one for the priests under Vladyka Anthony’s omophorion, and the other for those who did not recognise him. Then they took one out after prayer – it indicated the priests of Vladyka Anthony.

The next day it became clear that Fr. Nicetas’ end was near. They summoned Fr. V. He was at that time on quite a long journey confessing and communing the faithful; but, although he had not completed all that he had to do, he suddenly felt that he had to return home immediately. There they were waiting for him with the news that batyushka was dying…

When Fr. V. arrived him, batyushka told him to accept his flock, many of whom were present there. The priests managed to talk about the most important thing, then Fr. Nicetas did confession and received communion. He sat down, embracing Fr. V., and leaning closer and closer to him. They put him to bed and he seemed to doze off… After a time they noticed that he was departing, and Fr. V. began to read the prayers for the departing of the soul. He died very quietly. This took place on March 12/25, 1974.

They had to bury Fr. Nicetas… They dismantled the floor in one of the rooms in which Fr. Nicetas died and hastily dug out a grave for him under the floor. His parishioners came from the backwoods to say goodbye to their batyushka. There were so many of them that the neighbours were begin to notice something. They had to hurry. They made a coffin for batyushka and to the whispered chant, “With the souls of the righteous who have fallen asleep…”, they lowered him into the grave. Of course, the mistress of the house was especially worried, but they calmed her, saying: “Have no fear, the Lord preserved him for 40 years, he’ll preserve him now.”

There was no reason to fear. The burial was carried out without interruption and the house was put back in order. At night the mistress of the house clearly heard angelic chanting in the place under the floor when Fr. Nicetas was buried…

For nine months Fr. Nicetas remained under the floor. Then Vladyka Anthony ordered that his body be taken to the cemetery, which was done late in the autumn.

(Source: “I vrata adovy nye odoleyut yeyo…”, Suzdal’skiye Eparkhial’niye Vedomosti, N 4, June-July, 1998, pp. 32-40; N 5, September-November, 1998, pp. 35-40; N 6, December, 1998 – February, 1999, pp. 37-40 )

It has been three years since our kind and Blessed Metropolitan Vitaly passed away. Three years since the Russian Overseas Church has been without a head. Our Abba, our Helmsman has gone to the land of the righteous without leaving a successor. Also gone is our Hodigitria (Pathfinder). The Miracle-working Kursk-Root Icon has come to be in the hands of the unchaste, and serves as small change in the hands of patriarchal dignitaries conducting shameful games.

It is in this setting that the remaining true Overseas faithful - like a blind kitten - have been roaming for three years, unable to extricate itself from this situation, which it has found itself inadvertently. Although in point of fact, it would be quite simple to find a way out…

Three years – a period that may not appear long, and yet it seems not that long ago that things which were unthinkable within our Overseas Russian Church, have today become mundane… One can hardly believe one’s eyes and ears…

And so, on this mournful anniversary of the death of the last Hierarch of the glorious Overseas Church, let us remember his love that he had for the Kursk Icon of the Mother of God. Let us recall the eloquent words he used in portraying Her significance to all the Russian people, and in particular, to the whole Russian Émigré. Let us remember that as the real Guide at the head of the White Exodus of the Russian army under the command of General Baron P.N.Wrangel, it abandoned the borders of Holy Rus, which were seized by the Red atheistic savages. Let us bring to mind how the youth Rostislav – future Metropolitan – together with the valiant Army, abandoned Russia forever and how he carried memories of Her in his heart till the day he died. This separation with his native land, left a permanent impression upon his mind and consciousness, and Vladyka Metropolitan always related with trepidation how his young soul suffered over this immense world scale event.

Let us call to mind, how the holy Icon accompanied the Hierarch when he visited his flock, scattered over the 5 continents, and how he preached on the theme of the Icon, about its meaning, significance and what it imposes upon us. These sermons were never simple oratorical exercises, but always carried a deep instructive meaning, which revealed our memorable Metropolitan’s outstanding qualities of a remarkable preacher, subtle psychologist, and sensitive pastor, ideological and principled hierarch.

Vladyka taught that there can not be the minutest deviation from Christ’s truth in His Church, because when a person commits this, he inevitably places himself on a pernicious path – path of destruction – from which escape is possible only through repentance, but repentance in this world.

In reviewing the various deviations in the history of the Orthodox Church during the past century, Vladyka Metropolitan pointed to the secular, Gregorian calendar that was introduced by the Constantinople Church in 1923, which split the Church - to this very day - into the so-called New and Old Calendarists. The other significant deviation and strong attraction was the emergence of the heresy of ecumenism and the entry of the Orthodox into the World Council of Churches. All our past three First Hierarchs, standing firmly before the Kursk Icon of the Mother of God, safeguarded us form such a step, “and I, being the fourth First Hierarch of our Church, with a deep and sincere conviction – and not only by inheritance – humbly join in the pronouncements of my departed predecessors. In my personal opinion, I cannot believe that there is grace among the hierarchy of the Moscow Patriarchate.

In his dialogue on the 700^th anniversary of the miracle-working Kursk-Root Icon, Metropolitan Vitaly elucidates as to why the MP presents itself as a temptation that is perturbing all of us: “She troubles us inexplicably because outwardly she is flesh of our flesh and ostensibly speaks the same language we do. However, they have gone out from us and ceased to become part of us; we speak the same Russian language, but we disjoin in principle; the words are the same, but the meaning is different with a completely different ultimate aim – how to move towards salvation”. “Standing in front of the Blessed Mother of God” continued Met.Vitaly, “who we firmly believe to have been sent to us by our Savior, and who immigrated with us some 75 years ago to be specifically our Pathfinder, can we now imagine that the Mother of God would suddenly begin to lead us toward the unification with the Moscow Patriarchate that is hopelessly bogged down in heresy and lies”. A very perplexed Vladyka concluded: “This cannot be so! Such a thought borders on blasphemy!”...

It has been 14 years since the Metropolitan’s exclamation, and this thought – bordering on blasphemy – has become a bitter reality. The erasure of everything that ROCOR stood for was an act of straight out blasphemy, while the travels of the Icon “to its historical Motherland”, which we are presently witnessing, is an act of blasphemy. At the same time, we must reiterate in the most definite manner that we are not referring to the ordinary faithful who have come in their thousands to venerate the holy Icon, but about the top echelon, which should not be confused with everyday Orthodox people. For three-quarters of a century that the Icon sojourned with the Overseas Church, it has acquired a special “aroma”, and now to see her without the head of the Russian Army – General Wrangel – by her side, but with KGB Lieutenant-Colonel Putin, involuntarily offends the eye. Likewise, to witness our humble First Hierarchs devotedly praying before this Icon, and then to observe the triumphant Goondaev alighting from a plane with a look of gloating delight, and holding the Icon high above his head with his bare hands, as though he was some footballer lifting a cup in a victory sign at some championships. Apparently, the MP doesn’t teach that sacred objects should be held with gloved hands, shawl or tippet, while it turns out that over the past few years they forgot about this even in the ROCOR (MP).

Blasphemy occurs when there is a constant bowing to Mammon, crawling before various “generous philanthropists” from the nouveau riche. Whereas the awarding of the highest award of ROCOR- “Znamenski” decoration of the first degree - by “met.”Hilarion to none other than to Goondaev himself, is a clear act of madness that is devoid of all feelings of shame. Besides, since when did ROCOR commence handing out decorations?... obviously there are no limits for sullying everything that’s holy for the sake of pleasing the new masters.

This is how over a few short years, the Church of Metropolitans Anthony, Anastasius, Philaret and Vitaly, has turned into. Is She still the Russian Overseas Church? Let every person respond according to the measure of his or her own conscience.

Meanwhile, let the small remnant that didn’t surrender to the Overseas Church, preserve the memory of our Fathers-Founders’ directives and the living example of the Blessed Metropolitan’s stance. May his memory live on from generation to generation!

Для изложения величайшего из всех открытий человечества, открытия, пре-восходящего “Теорию относительности” Энштейна, “Периодическую систему” Менделеева, “Закон всемирного тяготения” Ньютона и проч. и проч., Господь выбрал Феодора Михайловича Достоевского. Ему Господь открыл главную пружину, помогающую человечеству добровольно следовать в адъ. И как всякое великое открытие выражается очень короткой формулой (E₀ = mc²), так и формула Достоевского имеет всего несколько слов:

Человек, у которого действительно нет Бога в душе,

тем и страшен, что "приходит с именем Бога на устах".

Как и любое великое открытие не ограничивается только формулой, но раскрывается ещё и диссертацией, научной статьёй, целой книгой, так и Феодор Михайлович подробно раскрыл свою формулу в своих главных страницах, в «Легенде о великом инквизиторе». Но не только «Великий инквизитор», а и всё его творчество своим корнем имело эту его формулу. Невероятно пророческую формулу, потому что именно она показывала, как осуществляется попущеное Богомъ отступление! (Свят. Игнатий)

Во времена Достоевского ещё трудно было оценить универсальность этой формулы - не вся практическая жизнь человечества могла быть измерена этой формулой. Ещё крепко несли в народ исповедники истинного Христа, в част-ности, наши русские Просветители. Это было время, когда не в самиздате, а на площадяхъ звучали голоса святителей Игнатия, Иннокентия Херсонского, Фила-рета Московского, а чуть позже Антония Храповицкого и многих других. Но вот… замолкли звуки чудных песен, не раздаваться им опять… И стало видно, что вся жизнь человечества подчинена формуле, которую Господь открыл людям через Ф.М.Достоевского. Когда она, формула эта, стала очевидна, последней вспышкой сопротивления ей стало явление Новомучеников и Исповедников российских. Мiру было явно открыто Малое русское Христово стадо, через которое спустя 2000 лет вновь была продемонстрирована Первохристианская Вера, чтобы укрепить тех, кто может укрепиться, чтобы в свое время и доказать, что врата ада Церковь Христову не одолеютъ. А после Новомучеников Малое русское Христово стадо было благоразумно скрыто от людей, и тогда стало видно действие формулы Достоевского во всей очевидности.

Если сразу после выхода из печати «Великого инквизитора» не сразу можно было представить те слова, с которыми великий инквизитор собирался подчинять людей именем Христа, то уже ХХ-ый век представил эту стратегию великого инквизитора самым наглядным образом, создав базис этой стратегии - экуменизм. А уж в ХХI-ом веке, когда этот самый экуменизм через либеральные устои незаметно проник в сердца даже атеистов, которые, обрадовавшись этой удобной философии, сразу объявили себя православными атеистами, то фор-мула Достоевского заработала на все 100. Безбожники через ТВ, радио и всевоз-можную печать стали в каждый дом приходить с именем Бога на устах. И про-поведует сегодня православный атеизм Христа искаженного, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного проповедует он! Он антихриста проповедует! - это продолжение формулы Достоевского, им самим написанное.

Но, конечно же, не все, как Панургово стадо, гуртом пробежали мимо фор-мулы Достоевского. Некоторые наши мыслители стали раскрывать эту формулу. Вот, одно такое её раскрытие:

“Вот уже более двух веков минуло, как великий завет Спасителя: Ищите прежде Царствшя Божшя и правды его, и все остальное приложится вамъ – европейское человечество исполняет наоборот, хотя оно и продолжает назы-ваться христианским. Нельзя и не следует скрывать от себя, что в основе этого лежит тайное, вслух невысказываемое сомнение в божественности самого завета: Богу веруют и повинуются ему слепо. Этого-то и не находим мы: интересы государства, даже успехи наук и искусств, наконец, простое увеличение произ-водительности - все это выдвигается вперед без какой-либо мысли о протии-водействии им; и все, что есть в жизни поверх этого, - религия, нравственность, человеческая совесть, - все это клонится, раздвигается, давится этими инте-ресами, которые признаны высшими для человечества”.

Вот, эта-то жизнь, исполняющая завет Христа наоборот, своим экуменическим сознанием и изобретает инструмент, позволяющий проповедовать Христа иска-женного, оболганного и поруганного, Христа противоположного! Позволяет проповедовать антихриста! – в самом нежном возрасте, чтобы, когда он окреп-нет, то уже, просто, не сможет воспринимать Истину. А название этому ин-струменту - школьной программе: основы религиозной культуры и светской этики!

Здесь, то страшное, что открыл Достоевский в своей формуле, проводится в жизнь на том основании, что человечество уже созрело к приёму Христа искаженного. Созрело благодаря всей той глобальной подготовке его экумени-ческим духом. Например, “основы” эти запрещено преподавать духовенству. Министр образования считает, что лучшим преподавателем этих “основ” могут быть учителя физики. То есть, идёт тотальное извращение всего того, что связано с проповедью Господа Iисуса Христа.

Ещё на стадии проекта “Основ православной культуры” иерархи МП, “защищая” эти “основы”, твердили: “Не надо говорить о вероучении!”. То есть, если уж о Боге, то только в извращенном виде. Таков духъ нашего времени, с которым непременно рекомендовал ознакомиться святитель Игнатий, изучить его, чтобъ по возможности избегнуть влиянiя его.

__________________________________________________________________________________________

Прогремели взрывы в метро, и облаченный в архиерейские одежды начал бранить таксистов за стяжательство во время теракта, напрочь забыв свой пастор-ский долг о том, что надобно бы напомнить растерявшимся людям, что без попу-щения Божiего ничего происходить не может, даже теракт.

Почему скрывает недобрый пастырь от людей то, что приготовлено в Евангелии разъяснение и на этот теракт:

Въ ето время пришли нэкоторые и рассказали Ему о Галилеянахъ,

которыхъ кровь Пилатъ смэшалъ съ жертвами ихъ.

Iисусъ сказалъ имъ на ето: думаете ли вы, что ети Галилеянане

были грешнэе всэхъ Галилеянъ, что такъ пострадали?

Нэтъ, говорю вамъ; но если не покаетесь, всэ так же погибнете.

Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня

Силоамская и побилаих, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме?

Нет, говорю вам; но если не покаетесь, всэ так же погибнете.

Вот, тут-то формула Достоевского как раз и кстати. Именно, она объяснит, почему не разъясняют народу произошедшее с точки зрения Слова Божiего.

Не разъясняют, что семя тли таксистов - мародёров (пусть только даже двух - трёх) посеяно нынче криминальной революцией в подавляющее количество наро-да нашего и есть причина теракта и на станции "Лубянка" и на станции "Парк культуры". Вот тут, формула Достоевского и помогает понять, почему истинную причину, например, терактов не представляется ныне возможным изложить с точки зрения Слова Божiего даже людям, называющих себя пастырями.

И теперь, о семени тли. В метро к месту гибели москвичи несут горы цветов. Что движет ими совершать столь славный подвиг? «И я мог бы оказаться на этом месте. Они за всех нас приняли смерть». Всё примеряется только на себя! Как страшно, и “Я” мог бы оказаться здесь! Вот, за это вам цветы, что погибли вместо меня. А это время Страстной седмицы, когда Хтистосъ Спаситель идёт отдавать свою жизнь за каждого, кто не оказался 29 марта 2010 года во время взрыва ни в метро «Лубянка», ни в метро «Парк культуры», а также и за тех, кто оказался рядом с шахидками и погиб. А также идёт Господь Христосъ отдавать свою жизнь и за бедолаг - шахидок, доверчивых девушек, принявших, как в свое время Ева, наветы диавола. И разве не сказала бы Сонечка Мармеладова об этих шахидках: - Что вы с собой-то сделали, что с душою своею вы сделали?

- Пожалел шахидок! - возмутится каждый, жаждущий уничтожения терро-ристов. Всех жалко! И погибших, и раненых, и радующихся, что они не оказались в этот час в этом месте, жалко… и шахидок, попавшихся в сети слуг сатаны.

И как не вспомнить слова Отдавшего свою жизнь за других:

И распяли Его. Iисусъ же говорилъ: Отче! Отпусти имъ; не вэдаютъ бо, что творятъ. (Лк. 23, 34)

И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакалъ о немъ и сказалъ: о, если бы ты узналъ, что служитъ къ миру твоему! (Лк. 19, 41)

Ведь, что для современного человека совершенно невероятно в этих словах Евангелия? А то, что Господь Христосъ Сам идя на страшные мучения, плакал… и о жестоковыйных фарисеях, требующих Его распятия и о римских воинах, которым предстояло избивать Его особо страшными плетьми, и о глупых жите-лях Iерусалима, которые будут поддакивать фарисеям, горланя: “Распни Его!”. И ещё Спаситель в тот раз плакал и о нас с вами. Плакал, потому что всё знал про нас:

Всё это надо бы пропустить через себя, чтобы расстаться с этими сопливы-ми выводами о теракте, что де, и я бы мог оказаться там, и с прочей эгоисти-ческой шелупонью, подобной этой тоже расстаться. А задуматься: - Почему Господь послал нам всем, и вот тут то и себя вспомнить, и мне в том числе, такое испытание?

Почему же люди, облаченные в священнические одежды, не помогают народу нашему узнать, что служит к миру для них? Почему только к таксистам их обращение, чтобы те на добрые дела потратили неправедные деньги? Почему сразу призывы к сплочению, к какому-то безадресному сплочению? Почему не к сплочению во Христе? На все эти вопросы и даёт ответ формула Достоевского.

Безъ Меня не можете делать ничего. Или народное: Без Бога не до порога. То есть, и бандитов то уничтожить без Божiей помощи не получится. Почему же об этом ни гу-гу? Ни стоящие в храме со свечечками власть предержащие, ни, тем более, “славное” духовенство МП? Почему “пастыри” не открывают этот единственный путь к спасению, в частности, и от терроризма? Может быть, сами в этот путь, не веруют? Чтобы понять это надо пропустить ситуацию через фор-мулу Достоевского.

И вот, голос из недр сегодняшнего Малого русского Христова стада.

Только три строчки… но вчитайтесь в эти необыкновенные строчки:

“В сегодняшнем мiру нельзя быть свободным.

Там нельзя рассказать кому-то правду. Правда мешает* человеку…

Твое откровение тут же используют против тебя.

Нужно подстраиваться, нужно лгать, нужно льстить…

Везде нужно играть себя в какой-то роли. Я не могла больше так…

И иногда доходила до внутреннего крика: как же жить дальше после этого?!

И в конце я стала бояться людей и делать добро… Душа закрылась”.

Может быть, если не примем слова инокини из Моготинского монастыря, так как они не несут желанного позитива удовольствий, то хотя бы на минуту задумаемся над ними, и, перенеся на свою жизнь, увидим, что в них-то и заключена правда о нашем времени. А если мы признаем, что и в нашей жизни нужно подстраиваться, нужно лгать, нужно льстить, то не закрадётся ли и в нас мысль, что за такую жизнь Господь и попускает такие страхи, как теракты.

и будутъ глады, моры и землетрясения по мэстамъ.

Тогда будутъ предавать васъ на мученiя и убивать васъ;

и вы будете ненавидимы всэми народами за имя Мое.

И многiе лжепророки восстанутъ и прельстятъ многихъ.

И может быть, через теракт удастся задуматься над этим предсказанием Господа Христа. И прибавить к формуле Достоевского и эти его слова:

Ведь сделавшись сами лучшими, мы и среду исправим и сделаем лучшею.

Ведь только этим одним и можно её исправить.

И кстати, именно Феодор Михайлович пророчествовал:

Спасение России придёт из монастыря от инока.

Так, может быть, такое вразумление инокини и будет малюсеньким вкладом монашества в дело исправления и делания себя лучшими, чтобы сделать лучшей среду, которая не привлекала бы и, главное, не создавала бы самих террористов?

«Республика перста Божия, путь правый указующего, вовсечужда. Генерал там, что у нас пирожник, а глава народа, что лакей Императором Российским».

Те, кто вырос в Совдепии, наверняка помнят еще советско-патриотичную ''Сказку о Мальчише-Кибальчише'' Аркадия Голикова-Гайдара, чей ныне покойный внук был вполне достоин своего деда. Этот опус, благодаря его одиозной примитивности, остался незамеченным большей частью русского Зарубежья, а потому стоит кратко напомнить его содержание. В коммунистической сказке, одной из тех, что должны были вытеснить из сознания людей тот живой и неизуродованный пласт русской культуры, что впитывается с самого детства, Мальчиш-Кибальчиш служит примером извращенного советского героизма. Тем самым примером, на котором воспитывались и, как ни смешно это звучит, которому, во взрослой жизни сами зачастую того не понимая, ревностно подражали выращенные Совдепией обезбоженные её защитники.

Для советских людей бездарная сказка о Мальчише-Кибальчише составляет неотъемлемую часть сознания и не менее свята, чем, скажем, псевдо-мощи всероссийского упыря в мавзолее и празднование пирровой победы 9 мая, когда освобождением от угрозы германского ига было укреплено и без того стоившее уже потоков русской крови иго богоборцев, кое изначально оперлось на чекистский террор и взращивание целых поколений в несвойственном русскому народу духе. Для них рассмотрение этой темы равносильно покушению на их самое святое, в том числе и на 9 мая. Но напомню ''героические'' перлы, к примеру: ''Нам бы ночь простоять, да день продержаться''. Присмотревшись к Совдепии довольно легко заметить, что именно в этом чуждом русскому народу духе она строится доныне, в этом же духе она и воюет (т.е. не в состоянии выдержать стойкого и долгого натиска или же сопротивления; немцы начали ей проигрывать как раз потому, что, во-первых, дух их был сломлен под Москвою, во-вторых, лучшие их части оказались небоеспособны, поскольку Советами было применено бактериологическое оружие (в частности, были использованы возбудители туляремии, что, кстати, привело к массовой гибели своих же солдат и мирных жителей от Поволжья до Урала), а в третьих, и это главная причина, немцы не вернули крестьянам земли колхозов, кои, кстати, сохранены во многих регионах Совдепии и по сей день; вот что германские войска обещали и выполняли: ''находившиеся до настоящего времени в личном пользовании колхозников крестьянские дворы и приусадебные участки (микроскопические! - Б.Д.И.) передаются в полную собственность крестьянам и не будут облагаться налогами и поборами. При условии хорошей уборки урожая (в т.ч. и с оказавшихся в ведении немецкой администрации колхозных земель - Б.Д.И.) и успешном проведении осеннего сева крестьянские участки будут увеличены вдвое. Этим крестьянам дается возможность соответственно увеличить количество скота'').

''Нам бы ночь простоять, да день продержаться'' … Именно так и строится Совдепия поныне. Никто ничего не делает на совесть и на века, как то было принято в нашем Отечестве, уничтоженном отринувшими Бога и не ведавшими ни стыда, ни совести ''победителями''. Это подтверждают книжные полки и достижения автопрома, культура и состояние жилья, состояние городских дворов и улиц, особенности торговли и производства, да даже и состояние рабочих мест, новейшие ново-советские ''достижения'' недоведенной до ума техники и вытекающие из всего этого бесчисленные мелкие аварии и порою вполне достойные мирового масштаба катастрофы.

Что и не мудрено, ведь сыскать здесь того, кто делает дело помолившись, на совесть, исключительно трудно. Если и найдется кто, так разве только уцелевшие единицы из тех родов, что советская власть до конца выморить пока еще не успела, но рано или поздно неминуемо сживет со свету. Ну а остальным народцем, всецело преданным власти, все и поныне делается ''героически'', да притом исключительно ''на тяп-ляп'', держась уже даже не ''на честном слове'', а буквально ''на соплях''.

Сюжет гайдаровского опуса строится на противопоставлении этакого ''пионера-героя'' Мальчиша-Кибальчиша и Мальчиша-Плохиша, оказывающегося в итоге врагом советской власти. Тут нет глубоких моральных вопросов, нет понимания того, что на самом деле плохо и что хорошо, есть только примитивный штамп мышления советского типа. Иван Ильин в своей работе ''Что за люди коммунисты'' справедливо писал, что коммунист (как и нынешний Единоросс из прежних членов КПСС) ''есть раб дедукции'', т.е. бесцветно примитивного, штампованного мышления.

Советия с самого детства формировала такого человека обезбожеными и выхолощеными штампами своей ''литературы'', вполне достойной публичного сожжения. Формировала то, что послушно и по своему преданно, что с самого детства отучено и от самостоятельного мышления, и от свойственной русскому православному христианину предметной созерцательности. Сформированное такой ''литературою'' жестокое, готовое ревностно выполнить даже указку как именно думать и о чем можно, а о чем не стоит, но как раз потому-то глубоко инфантильное, умственно недалекое и бездуховное существо, напрочь лишенное самостоятельной, внутренней совести, мы в обиходе и называем ''хомо советикусом''.

Под конец этого вполне в духе Маяковского написанного повествования Мальчиш-Кибальчиш со стойкостью, предписанной официальной идеологией большевизма советскому партизану, отказывается раскрыть главную тайну советской власти, рассказать о том, чем же именно она крепка. Весьма сомнительно, впрочем, что этот вымышленный прообраз ''пионера-героя'' мог бы что-то толковое на такой вот вопрос ответить. Но в чем же действительно её сила? В той ли ловкой подлости демагогии, с которою одновременно и во многих местах распространялись в народе многочисленными платными агитаторами клишированные фразы ''с белыми господа да казаки, те же господа, а с большевиками народ''? Возможно. В том ли, о чем пишется в знаменитом документе, найденном на теле убитого эстонцами в 1919 году красного батальонного командира Зундера: ''наш исконный враг - порабощенная Россия. Победа над нею, достигнутая нашим гением, может когда-нибудь, в новых поколениях обратиться против нас.

Россия повергнута в прах, находится под нашим владычеством; но ни на минуту не забывайте, что мы должны быть осторожными! Священная забота о нашей безопасности не допускает в нас ни сострадания, ни милосердия.

Наконец-то мы увидели нищету и слезы русского народа! Отняв его имущество и золото мы превратили этот народ в жалких рабов''. Только в этом?!

Это слишком примитивно, все гораздо интереснее. Советия, если смотреть на проблему внимательнее, есть лишь апогей, последовательно завершенная форма развития республики как таковой. И, что характерно, как и всякая республика, Совдепия становится питомником и рассадником всякого рода посредственности. Тут сбывается то, что было предсказано Ф.М. Достоевским в его романе ''Бесы'': всякий гений душится в младенчестве, а посредственность, инфантильная и лишенная высших дарований, всячески выпестывается.

Причиною ли тому свойства наших победителей и выпестывание себе подобных? Или просто таким вот стадом приближенных к животному состоянию людей управлять легче? Является ли изначально возведенный в ранг внутренней политики террор и попустительство всякого рода антирусскому терроризму, порождающие в массе народа истерию и достаточно хорошо изученный наукой феномен ''синдрома заложника*'', своего рода вспомогательным средством такого вот суще-дьявольского ''воспитания''?

Ответ на эти вопросы не так уж и важен. Важнее само понимание того, что именно взрастил большевизм (и продолжает взращивать ново-советия). Взращено бездуховное, глубоко инфантильное существо в пародийно человеческом обличье, которое вместо здорового, своего родного русского пласта культуры, с самого детства впитало в себя советскую нравственную отраву. Взращено нечто неспособное ни к искренней внутренней вере, ни к созиданию, ни к чести, ни к совести, ни к долгу. Советским воспитанием, советскою школою и, зачастую, ВУЗ-ом, выращено то, что взращивалось только для одной цели. Для ревностного служения неуговариваемому злу и жизни во лжи.

Бесспорно, что пока ново-советское общество будет выпестовать подобную массу системою воспитания и обучения, своими СМИ, смакующими все новые и новые народные бедствия, попущенные властью в целях ''общенационального сплочения'', да плавно переходящими из одной попойки в другую советскими празднествами, ''хомо советикус'' будет опорою власти. Он не почувствует себя русским даже будучи русским по крови и плоти. Бесспорно, что опирающееся на такого чудовищного морального урода общество никогда не сможет быть не только передовым, но даже и выйти из числа нищих развивающихся стран как по развитию своей внутренней экономики и культуры, так и по уровню благосостояния своего населения. Бесспорно, что ''хомо советикус'' позволит власти и далее как угодно глумиться над православием и извращать его.

Бесспорно, но лишь при одном условии, а именно если мы, верные исконной нашей России и её белой идее, позволим превращать людей в таких вот ни на что не годных и глубоко инфантильных моральных уродов. Если же мы сможем через поток ново-большевицких клише донести до народа правду, пусть даже только в форме нашей наиболее стойкой и верной нашим национальным традициям прессы, то вовсе не таким уж прочным окажется ныне торжествующее зло. И мы должны это сделать. Каждый, у кого есть живая совесть и вера в грядущую Россию. Неслыханным позором будет сдать её без боя. Да и противник наш, сам ''хомо советикусом'' ставший, недостоин победы.

* феноменом синдрома заложника наука называет тот необъяснимый здоровой логикой факт, что оказавшиеся что называется ''под стволом нагана'' люди, ставшие жертвами длительного по времени насилия с угрозою самой их жизни и здоровью, зачастую начинают разделять убеждения сделавших их своими заложниками насильников. Несомненно, что популярность типичных тоталитарных режимов держится на этом феномене искалеченной человеческой психики; на нём же держится и широко развитая в тоталитарных обществах (не исключая и нынешнюю Совдепию, довольно далекую от норм цивилизованной политики) система всеобщего доносительства и ''сотрудничества с органами''. Б.Д.И.

___________________________________________________________________________________________________

От редакции: Выражаем родственникам и друзьям Александр Ивановича Николаенко сочувствие, сожалея, что ему, работавшему многие годы по сбору материалов о Несторе Кукольнике, не удалось из-за несвоевременной кончины увидеть свой труд в печати. Всего только год тому назад он послал для рецензии манускрипт Владимиру Васильевичу Сиротенко, который теперь переслан его для издания в «Верность».

Книга Александр Ивановича является корнукопией - неисчерпаемым источником сведений для литераторов, историков, экономистов и тех, кто интересуется прошлым Отечества.

Эта книга является, как бы одним из триумфов для тех, кто любит Родину – где после многих десятилетий интернациональным силам не удалось стереть память о таких великих людях как Нестор Кукольник. Как ни старались вожди коммунизма, чтобы народ забыл о своем прошлом, оно сохранилось благодаря таким людям как Александр Иванович, и мы питаем надежду, что будущие поколения будут относиться более бережно к прошлому своего Отечества.

Работа Александр Ивановича как мы уверены, заставит многих аспирантов и ученых пересмотреть свои прежние воззрения на взаимоотношения и влияние между русскими писателями, музыкантами и деятелями искусства 19-20 веков. До сих пор была кратко известна биография Н. Кукольника, читались его произведения – но теперь представлено благодаря труду А. Николаенко совершенно другое о нем понятие: – как о выходце с территории бывшей многие столетия перед этим под пятой чужих людей, той части бывшей Киевской Руси, которая известна как «Червоная Русь». Там где столетиями население сопротивлялось натиску римо-католиков: поляков, венгров и других, старавшихся чтобы люди, забыли о Православии и о том, что они были частью Киевской Руси. Насильно там проводились «унии», запрещалось говорить и изучать в школах родной язык. Но верны, оказались карпатороссы Церкви и, несмотря на то, что иерархи-изменники Православию заключили «унию» верующие все же не называли себя никак иначе, чем православными. Вот из этого верующего и крепкого национальным духом народа и вышел Нестор Кукольник.

В своей книге А. Николаенко дает сведения, касающиеся не только Н. Кукольника, но также и о его родственниках и знакомых. Он описывает экономическое развитие, финансовые манипуляции чиновников и соревнование городов за право организации учебных и других учреждений, проведение железной дороги и т.д.

Так как А. Николаенко провел свое исследование на основании документов и личных исследований многим до этих пор не известных, то его труд нельзя по значению для современников даже оценить. Мы должны ему быть благодарны с пожеланием, что в Отечестве его труд оценят, и другие исследователи литературы и искусства последуют за ним на путях изучения родиноведения.

_______________________________________________________________________________________

Как можете Вы любить Господа, которого Вы не видите, если Вы не любите соседа, рядом с которым живете?

Он был сыном своего народа. Впрочем, будучи русином, т.е. принадлежал к этнической группе, никогда не имевшей своей государственности, он сам выбрал к какому народу он принадлежит.«Уж если придется тебе охота чем-либо гордиться, так гордись тем, что ты русский...»,- писал он своему племяннику в наставлениях. Впрочем с не меньшим основанием он мог считать себя поляком, литовцем, украинцем, белорусом. И тем не менее он выбрал себе однозначно...

Правда, иногда у него вырывались признания, что именно «труды и заботы вынуждают писать меня только по-русски». В таких случаях он высказывал просьбы: «если буду так счастлив, что получу от пана несколько слов, то пусть они будут написаны по-польски». Украинское литературоведение до сих пор считает его реакционером и велико державным шовинистом, хотя он был дружен и всячески поддерживал таких классиков украинской литературы как Ф. Квитка-Основьянненко, Е. Гребенка. Он имеет прямое отношение к организации выкупа Т. Г. Шевченко.

Имя этого человека - Нестор Васильевич Кукольник (1809-1868). Писатель, драматург, поэт, художественный критик, журналист, издатель, музыкант и искусствовед. И просто гражданин России. На его долю выпало забвение уже при жизни. А каким только насмешкам он не подвергался даже со стороны высокообразованной элиты российского общества! Стало даже признаком хорошего тона говорить о нем негативно, о чем бы речь не шла. То ли о Пушкине, Гоголе, Лермонтове или Глинке, то ли о донском казачестве или строительстве железных дорог на юге России.

В 1857 году он уходит от столичной жизни. «Обстоятельства приковали мои ноги к этой несчастной земле, на которой есть жители, но нет граждан,- записывает он в своем дневнике,- меня выпустили на время как узника, которого не хотят насмерть уморить духотой темницы». И он переезжает на постоянное место жительства в Таганрог. Здесь в 1868 году он находит свой последний приют. И здесь, в 1931 году оскверняют его могилу, глумятся над прахом.

Воистину, «уж если придется тебе...». Впрочем, начнем по порядку.

Нестор Васильевич Кукольник родился 8 сентября 1809 года в Петербурге. Отец его, Василий-Войцех Кукольник принадлежал к этнической группе русинов (рутенов) и происходил из древнего княжеского рода. Окончил Венский университет, преподавал в Польше. В 1804 году вместе с профессорами И. Орлаем, П. Лоди и М. Балугьянским был приглашен на преподавательскую работу в Россию. Есть данные, что он даже давал уроки великим князьям Николаю и Константину. По крайней мере, достоверно известно, что Александр 1 пожаловал ему в аренду имение в Виленской губернии и даже был крестным отцом у Нестора Васильевича.

В 1820 году семья Кукольников переезжает в Нежин (Украина). Здесь на деньги государственного канцлера Безбородко А. открывается Высшее учебное заведение - Гимназия Высших Наук князя Безбородко. Отцу Кукольника предлагается быть директором этой гимназии. В Уставе гимназии, позднее утвержденный Александром 1, говорится: «гимназия сия есть публичное учебное заведение в числе занимающих первую степень после университетов [...] и отличается перед губернскими гимназиями высшей степенью преподавания в ней предметов и особенными ей дарованными правами и преимуществами».

В.Кукольник отказывается от возможности быть избранным ректором Петербургского университета и полностью отдаст себя новой работе. Однако, в силу различных причин, он часто терпит неудачи. Дело доходит до того, что приходится преподавание во всех классах вести только ему вместе с сыном Платоном. В феврале 1821 года в порыве душевной неуравновешенности он кончает жизнь самоубийством.

Это был замечательный педагог своего времени, о котором до сих пор можно найти сведения в специальных изданиях. Он был автором ряда учебников по естественным наукам и праву, создавал и реализовывал весьма интересную концепцию получения высшего образования на базе среднего учебного учреждения. Именно эту концепцию возьмет за основу позднее Н. Кукольник, когда выйдет с предложением открыть в Таганроге университет.

Неженская гимназия как Высшее учебное заведение просуществовала немногим более 10 лет, но выпускники ее, уроженцы южных краев, а точнее Украины, внесли свой вклад в отечественную науку и культуру. Назовем среди них русских писателей Н. Гоголя и Н. Кукольника, классика украинской литературы Е. Гребенку, украинских литераторов В. Забилу, В. Афанасьева-Чужбинекого, К. Базили, А. Лю-бич-Романовича, Н. Билевича, художников А. Мокрицкого и Я. Де-Бальмена, ученого-юриста П. Редкина.

После смерти отца семья уезжает в Литву. Нестор поступает учиться в Житомирское уездное училище, но в 1824 году вновь возвращается в гимназию, которую и заканчивает в 1829 году. Н. Кукольник учился блестяще и был одним из лучших учеников. Но выпускной аттестат по окончании гимназии ему не дали. А аттестат свидетельствовал, что выпускник гимназии удостаивался звания «студент» и он утверждался «в праве на чин четырнадцатого класса при вступлении в гражданскую службу с освобождением его от испытания для производства в высшие чины». Всего этого Н. Кукольник как выпускник гимназии был лишен. В отличие, скажем, от того же Н. Гоголя Н. Кукольнику пришлось начинать все с начала.

В чем причина случившегося? Скажем сразу, это была серьезная крупная трагедия на жизненном пути Н. Кукольника. В конце 1826 года, практически год спустя после восстания декабристов, в гимназии возникло «дело о вольнодумстве». Официальная версия гласит, что основанием для возникновения дела были лекции проф. Белоусова Н. Г. по естественному праву. В лекциях усмотрели идеи политического и религиозного свободомыслия. И все это так, если не считать, что поводом для рапорта преподавателя Н. Белевича было неуважительное отношение к профессору со стороны ученика Н. Яновского (вошедшего в русскую литературу как Н. Гоголь). Вот разбор этого рапорта и привел в конечном деле к разбирательству с пристрастием. В итоге пострадало не только пять преподавателей. Гимназия лишилась своего статуса, а Н. Кукольник не получил аттестата.

После поступившего на имя директора гимназии доноса о дерзких действиях отдельных гимназистов, был произведен буквально обыск этих гимназистов. У некоторых из них, в частности у Кукольника, нашли тетради с записями из первоисточников западных философов, рукописи различных стихотворений и целых драм, в которых звучали свободолюбивые нотки. Так, у гимназиста Е. Гребенки нашли переписанную от руки оду «Вольность» А. Пушкина, у Н. Кукольника - драмы на темы периода Марии Стюарт и позднего средневековья. Давая показания, Н. Кукольник всю вину взял на себя, заявив, что записи в тетрадях - это не конспект лекций, а выписки из книг, имевшихся в гимназической библиотеке. Так же поступили и другие ученики, которым Н. Кукольник предложил держаться этой версии. Позднее эти ученики отказались от своих показаний, но Н. Кукольник держался твердо. Только сдав выпускные экзамены и поняв, что его соученикам, которые в свое время поддержали его, грозит выпуск без аттестата, он изменил свои показания. Это изменение показаний сегодня во всех исследованиях приводится как пример подлости и наушничества, желание выгородить себя.

Справедливы ли подобные обвинения в адрес 20-летнего юноши? Мы уже не говорим, что Н. Кукольник изменил свои показания после того, как сдал экзамен. Другими словами, он сознательно делал так, чтобы факт его поведения не мог повлиять на результаты экзаменов. Мы хотим взглянуть на проблему систематических обвинений в адрес различных деятелей прошлого века. Если согласиться с подобной обвинительной концепцией, то надо признать, что жизнь человека - это просто объективка, которая является субъективной, но идеологизированной социологической этикеткой. Приклеивая ярлыки предателя, подлеца и т.п., исследователи, сами претендующие на роль вполне заслуженных людей, низводили Н. Кукольника как предельно честную личность (а вся его последующая жизнь это подтвердила) до уровня общественной амебы.

Итак, Н. Кукольник в 1829 году переезжает в Вильно. Край этот в те времена входил в состав Царства Польского. Здесь жили братья Н. Кукольника и, что особенно важно, Н. Н. Новосильцев, благодаря протекции которого семья Кукольников переехала в свое время в Россию и который курировал вопросы образования. Таким образом, Н. Кукольник становится преподавателем.

О жизни Н. Кукольника в этот период известно мало. Архивы почти не изучены, а известная и часто цитируемая книга священника А. Шверубовича «Братья Кукольники» не лишена влияния идеологии русификации Северо-Западного края, как он назывался в то время. И тем не менее известно, что в это время Н. Кукольник создает «Учебник русского языка», по которому учились длительный период литовцы, чтобы овладеть русским языком. Учебник выдержал несколько изданий, Не забывает Н. Кукольник свои литературные опыты, тем более что гимназические произведения у него были изъяты еще при обысках и канули «в лету». Пишет он на польском языке, интересуется и белорусским. Естественно, украинским и литовским языками он тоже владеет свободно.

В 1831 году он переезжает (вместе с братом Платоном) в Петербург. Переезд совпадает с известными событиями 1831 года, которое вошло в историю как антирусское восстание в Польше. Царизм задушил восстание и усилил колониальный гнет. Были также закрыты Вильнюский университет и другие учебные заведения. Репрессии коснулись и униатской церкви, ибо белорусское греко-католическое духовенство поддерживало восстание. Какое отношение ко всему этому у Н. Кукольника, мы не знаем. Но достоверно известно, что в 1863 году он попадает в аналогичную ситуацию, когда во время его пребывания в Вильно он опять становится свидетелем антирусского восстания местного населения и жестокой расправы с ним. Именно Н. Кукольник, по свидетельству уже упоминавшегося А. Шверубовича, первый в русской литературе попытался изобразить «некоторые черты жизни нашего края в беллетристической форме». И «прогрессивная печать» вроде журналов «Русское слово» и «Современник» не рискнули опубликовать это произведение.

Петербургский период жизни Н. Кукольника описан весьма подробно. В основном рассматривается его литературная деятельность, драматургия. Реже - издательская и журналистская в области театра, искусства и музыки. Совершенно не рассмотрена его публицистическая деятельность. И это при том, что в отдельные моменты этого периода не было дня, чтобы не была опубликована хоть одна статья, касающаяся Н.Кукольника.

К сожалению, уже в тот период начала преобладать во всех публикациях о Н. Кукольнике точка зрения В. Белинского, которая сформулирована им в статье о М. Лермонтове:

«Многочисленность написанных кем-либо драм также не составляет еще достоинств и заслуги, особенно если все драмы похожи одна на другую, как две капли воды. О таланте ни слова, пусть он будет; но степень таланта - вот вопрос! Если талант не имеет в себе достаточно силы стать в уровень с своими стремлениями и предприятиями, он производит пустоцвет, когда Вы ждете от него плодов».

Первая драма, которая приносит Н. Кукольнику успех - это «Торквато Тассо». В 1834 году на сцене появляется «Рука Всевышнего Отечество спасла». Написанная талантливо, с чувством меры и подлинным вдохновением драма пронизана идеей необходимости порядка на Руси, любви к Родине и преданности Богу. Воплощение всего этого во власти, олицетворяемой Императором, не выпирает и преподнесено просто и ненавязчиво, «согрето теплом подлинного чувства» (И. Черный). Герои драмы «необыкновенно искренни» (Э. Вацуро), а «тонкий лиризм» разлит по всей пьесе (В. Кюхельбекер, О. Сенковский). В последующем «Рука Всевышнего,..» интерпретировалась как реакционное, верноподданническое произведение. Этому способствовало и то, что Николай 1 одобрительно отозвался о драме. Считается даже, что Н. Кукольник услужливо переделывал драму по личным указаниям Николая 1. И в то же время все, утверждающие это, забывают, что ни один театр не хотел брать у Н. Кукольника эту драму к постановке, даже когда он предлагал взять на себя расходы, и только благодаря поддержке актеров Каратыгиных, понявших и сумевших оценить сценические свойства драмы, удалось поставить ее в бенефис В. Каратыгина. Другими словами, в случае неуспеха все расходы падали на В. Каратыгина.

Помимо упомянутых двух драм Н. Кукольник создает массу других драм, драматических фантазий, романов, повестей, рассказов, стихотворений. Он участвует в создании либретто опер «Жизнь за царя» и «Руслан и Людмила». М. Глинка на стихи Н. Кукольника написал романсы «Сомнение» и цикл «Прощание с Петербургом». В 1860 годы композитор О. Дютш пишет оперу «Красотка» на либретто Н. Кукольника. Опера становится событием своего времени. Н. Кукольник сам пишет музыку. Им создана опера «Азовское сидение», получившая положительную оценку М. Глинки. По некоторым данным опера была поставлена на сцене в конце XIX века, уже после смерти Н. Кукольника.

С 1836 года Н. Кукольник на собственные деньги издает «Художественную газету», а позднее журналы «Дагерротип» и «Иллюстрация». Принимает участие и в издании различного рода альманахов. Роль Н. Кукольника как стоявшего у истоков художественной отечественной критики и как искусствоведа даже сегодня признается, хотя и здесь его продолжают принижать. Сошлемся лишь на два примера.

В монографии И. Бочарова и Ю. Глушаковой «Кипренский» (М., «Молодая гвардия», 1990) вполне утвердительно говорится о «поверхностных представлениях в художественном творчестве» Н. Кукольника. В замечательной, на наш взгляд, работе М. Д. Филина «О Пушкине и окрест» («ТЕККА», 1997) с чувством радости и благодарности возвещается, что «не Кукольником единым пробавлялась отечественная философия и литература и не Нестор Васильевич прокладывал новые пути».

На 1830-с годы приходится еще одно драматическое событие в жизни Н. Кукольника, на этот раз личного качества. Он знакомится с дочерью отставного капитана I ранга Екатериной Тимофеевной Фан дер-Флит. Суть этого события изложим по дневниковой записи А. В. Жиркевича, юриста, коллекционера, близкого Л. Н. Толстому, И. Н. Репину, М. В. Нестерову и другим человека. А. Жиркевич был женат на внучатой племяннице Н. Кукольника и запись эту нам любезно представила внучка А. Жиркевича Наталья Григорьевна Жиркевич-Подлесских:

«Н. В. Кукольник в молодости был влюблен в Екатерину Тимофеевну Фан дер-Флит, но, по своей застенчивости и нерешительности, очень долго собирался сделать ей предложение, несмотря на видимую взаимность со стороны Екатерины Тимофеевны. Пока он собирался и изливал свои чувства во множестве страстных стихотворений, в дом Фан дер-Флит явился знаменитый контр-адмирал, герой Наваринский Михаил Петрович Лазарев, влюбился и объяснился с родителями. Отец Екатерины Тимофеевны пришел в такой восторг от такой блестящей партии для своей дочери, что тут же дал слово, даже не спросив ее согласия. Нестор Васильевич и Екатерина Тимофеевна были в страшном отчаянии. Любовь между ними возгорела еще сильнее, но в смысле чисто платоническом. В это время Нестор Васильевич написал собственно для нее драму-фантазию «Джулио Мости», и посвящение это (в «Дневнике» приложен автограф «посвящения»-А. Н.) обращено к ней под именем «Ленора», как он ее и обзывает во всех своих стихотворениях к ней».

Это событие нашло отражение в стихах Н. Кукольника. Весь цикл, условно объединенный нами как посвящение Леноре («Екатерине Тимофеевне») и включающий в себя около 15 стихотворений и драматическую фантазию «Джулио Мости» содержит и такую констатацию:

Но лесть бездушных душ, притворство и бесстрастье

Стихотворение, откуда взяты эти выстраданные сердцем строки , стало объектом насмешек И. Панаева, того, по словам близко его знавшего В. Белинского, «бедного и пустого человека». В этот же период лирика и драматургия Н. Кукольника подвергается критике со стороны И. Тургенева, Н. Некрасова и других. И именно их утверждения многократно цитируются в наше время.

Еще раньше у Н. Кукольника возникают добрые отношения с дочерью известного русского художника Ф. П. Толстого Машенькой. Эти отношения почти перерастают в чистое и высокое чувство, но у Н. Кукольника хватает силы воли прервать их, ссылаясь на то, что его душа «другую чествует мадонну». Позднее, присутствуя на свадьбе, Н. Кукольник на коленях просит у Машеньки прощения. Об этом она сама потом напишет в своих воспоминаниях буквально за два года до смерти. Сам же Н. Кукольник пытается осмыслить происшедшее, мечется, и все это находит отражение в его произведениях. Из них законченным является цикл «Новеллы доктора Сильвио Теста» (1840-1842). Естественно, это вызывает новый взрыв критических обвинений в надуманности, искусственности, нежизненности сюжетов и т.п. К этому же периоду относится и пристрастие Н. Кукольника к спиртным напиткам. Появляется еще один повод для насмешек. Причем насмехаются и те, кто сам не составляет исключение (например, И. Панаев, Н. Некрасов и т.п.). Даже и сейчас утверждение «собутыльник К. Брюллова» можно встретить в академических изданиях в работах известных пушкиноведов. «Пьяная компания Кукольников»,—пишет в одном из писем В. Стасов. Причем под «пьяной компанией» понимается однозначно трое друзей - К. Брюллов, М. Глинка и Н. Кукольник, хотя если говорить точнее, то это и собрание литераторов, художников, певцов в доме Н. Кукольника, которое получило название «серед». На «середы» (или «Среды») собиралось в разное время до 80-ти человек. Среди посетителей встречаются имена С. Гулак-Артемовского, С. Даргомыжского, О. Петрова, А. Воробьевой, Т. Шевченко, И. Айвазовского, А. Мокрицкого, высокопоставленные сотрудники жандармского корпуса и даже лица, близкие к императорской фамилии. Здесь можно встретить и фамилии И. Крылова, Т. Грановского, В. Белинского, тоже И. Панаева. И тем не менее: «Глинка умен и артистичен, а приятели мелковаты...» Это из монографии академика Б. Асафьева, удостоенной в 1942 году Сталинской премии.

В 1843 году Н. Кукольник возвращается на службу и поступает чиновником к Военному министру. В этом же году он, наконец, венчается со своей гражданской женой Амалией Ивановной фон Фризен, с которой и проживет всю оставшуюся жизнь и с которой потом будет похоронен вместе в своем имении в Таганроге. В 1848 году у него происходит размолвка по совершенно ничтожному случаю с Карлом Брюлловым. Инициатором размолвки выступает К. Брюллов. В 1857 году умирает самый близкий друг М. Глинка, перед гениальностью которого Н. Кукольник преклонялся. Сохранилось мало писем М. Глинки к Н. Кукольнику и все они опубликованы. Последние письма М. Глинка подписывает: «Твой неизменный друг». Так и ушел он в небытие как "неизменный друг", сколько бы не пытались профессора, и академики разного времени брызгать чернилами и изрекать обвинения. С кем жил, сколько пил и как пел? Именно такие факты, извлеченные через замочную скважину, наиболее важны для большинства исследователей, упоминающих имя Н. Кукольника. И это, наверное, вполне объяснимо, так как, по справедливому замечанию А. Пушкина, только при таком ракурсе все становятся равны («все подлы и мерзки, как мы, тоже прелюбодействующие...»)

Служба выдается не из легких. Частые и длительные командировки, начавшиеся в середине 1850-х годов, надолго отрывают от дома, не дают возможности заниматься творчеством, Н. Кукольник изъездил всю Европейскую часть России - Москва, Воронеж, Астрахань, Одесса, Ростов-на-Дону, Керчь, Тамань, Темрюк, Екатеринодар, Саратов, Кинишев, Новочеркасск, Севастополь, Таганрог. Причем во многих перечисленных городах приходится бывать неоднократно.

Н. Кукольник не забывает свои гражданские обязанности. В 1848 году как член следственной комиссии по делу М. Е. Салтыкова-Щедрина, он пытается отвести от обвиняемого наказание, и только личное вмешательство Николая I приводит все же к ссылке. В 1853 году в Воронеже он оказывает внимание молодому И. С. Никитину, содействует публикации его стихотворений. Он глубоко и основательно изучает историю казачества и на этом основании создает драму «Азовское сидение». Скульптор И. Теребенев, гравер Л. Серяков, украинский поэт А. Корсун, сын писателя Радищева Павел - вот только небольшой перечень лиц, кого, так или иначе, поддерживает (в том числе и материально) Н. Кукольник.

В 1853-56 годах Н. Кукольник участник Крымской войны. Он прикомандирован на Кавказский фронт, где события развиваются не так трагически, как на Крымском фронте. Единственная награда его - медаль «В память войны 1853-1856 годов» на Андреевской ленте. Еще раньше он отказывается от награды и просит наградить его деньгами, которые направляет на издание своего 10-ти томного собрания сочинений. Других наград у него нет.

Трижды ему императором был пожалован перстень. Это особый знак монаршей милости. Первый раз это произошло в 1834 году за драму «Рука всевышнего...», последний раз в 1855 году за выпуск первых трех томов своего собрания сочинений.

В 1857 году Н.Кукольник принимает решение поселиться в Таганроге. «Слава Богу,- пишет он Н. Рамазанову,- я вышел из литературного омута так чист по совести, как ни одному из нынешних деятелей вероятно не удастся. [...] Ты очень хорошо помнишь, что я ни Пушкину, ни другим светилам нашего времени не кланялся, и за это на меня сердились, но все-таки все мы были всегда в сношениях, основанных на принципах взаимного уважения». Таганрогский период жизни Н. Кукольника проникнут, прежде всего, гражданской ответственностью. Он хотя и продолжает литературную деятельность и создает весьма значительные произведения, но основным для него становится работа, прежде всего на пользу города.

Вот только краткий перечень того, чем он занимается на общественном поприще:

- 1857 г. Обращение к правительству с запиской «О народном просвещении в землях, лежащих между Азовским и Каспийским морями с проектом устройства университета в Таганроге». Положительно оценена царем Александром II. Не реализовано по той причине, что попечитель Одесского учебного округа Н. И. Пирогов, известный хирург, воспротивился предложению и добился открытия такого университета в Одессе; - 1859 г. Кукольник Н. обращается к правительству России с обоснованием необходимости открытия в Таганроге газеты «Азовский вестник». Официальный «Полицейский листок Таганрогского градоначальника» появляется три года спустя. Есть все основания полагать, что именно обращение Н. Кукольника подтолкнуло генерал-губернаторство Новороссийского края, куда в то время входил и Таганрог, к подобному изданию, хотя Кукольник Н. В., имевший опыт столичной издательской работы, предлагал более обширное издание;

- 1860 г Н. Кукольник составляет для правительства «Записку о построении железных дорог в России».

Кстати, используя свое влияние в кругах С.-Петербурга, он решает в 1863-1867 годах на Высочайшем уровне в пользу Таганрога выбор трассы будущей дороги Москва-Харьков-Таганрог - южные районы России. Официальные круги считали необходимым идти другой трассой, минуя Таганрог. Дорога построена и пущена в эксплуатацию уже после смерти Н. Кукольника;

- 1863 г. Выходит (через Таганрогского градоначальника М. А. Лаврова) на правительство о необходимости, выражаясь современной терминологией, экологической защиты Азовского моря и прежде всего Таганрогского залива.

- 1865 г. Один из учредителей (по данным Таганрогского исследователя А. Цымбал) акционерного общества по постройке в г.Таганроге нового (ныне существующего) здания городского оперного театра и итальянской оперы. Фактически в строительство здания театра он вкладывает собственные деньги;

- 1866 г. Добивается открытия именно в Таганроге здания окружного суда. На окружной суд претендует Ростов-на-Дону. И все же в год смерти Н. Кукольника суд открывается в Таганроге, расположившись в здании, построенном Н. Кукольником (ул.Ленина, 74). Позднее в этом здании размещался Азово-Донской банк.

В 1863-65 годах печатает свои корреспонденции в газете «Голос». Известен также факт пожертвования Н. Кукольником своей библиотеки Таганрогской мужской гимназии (ныне гимназия им. Чехова, литературный музей им. А. П. Чехова), где сохранилась часть этих книг. Большинство этих книг находится в отделе редких книг библиотеки им. А. П. Чехова.

Более подробно основные из перечисленных эпизодов раскрыты в серии последующих очерков, затрагивающих именно Таганрогский период жизни.

"Мне жаль России, жаль Петра Великого, Жаль Александра I. которые своими глазами видели и прозорливо разумели Таганрога."
Н. Кукольник. Из письма.. 1859

Н. В. Кукольник прибыл на Дон еще в 1847 году. Об этом свидетельствуют его письма. Удалось разыскать большую часть неопубликованного эпистолярного наследия Н. Кукольника, которая до сих пор хранится в разных архивах. Большая часть найденных писем относится именно к периоду жизни Н. Кукольника, связанному с Доном и Таганрогом. Эти же сведения содержатся и в его аттестате.

Достоверно известно, что Н. Кукольник умер в 1868 году, в Таганроге. Следовательно, с Донским краем у него связано почти 15 лет его жизни. Но если первые 3-4 года - это его прикомандирование к области Войска Донского как чиновника по особым поручениям при военном Министре, то с 1858 года и до самой смерти - он постоянный житель Таганрога, непосредственно связанный с жизнью и заботами этого города.

Представляется возможным, опираясь на найденные письма и статьи Н.Кукольника, показать его непосредственное участие в жизни Таганрога и рассказать о той общественной деятельности, которую он осуществлял в бытность таганрожцем. Нам представляется такая постановке особо актуальной, так как и в современных условиях таганрогские краеведы все еще стоят на позициях воспитательно-патриотического краеведения, по существу иногда искажая то, что на самом деле было.

Но прежде всего как попал Н. Кукольник в Таганрог? Сам он это объясняет необходимостью поправить свое здоровье. Естественно, это легче сделать в теплых краях, нежели в условиях Северной Пальмиры. Но, похоже, это была не основная причина. Так, в письме от 7 января 1859 г. своему бывшему сослуживцу Ф. Фан- дер-Флиту он с горечью признается: «Я и рукой махнул на все; везде, во всем и всегда обманут, получил отвращение от этого мира. Мне ничего не нужно.

Умрется как-нибудь, но пока живется, не хотелось бы отказаться от последних утех...».

В письме к А. П. Брюллову, тоже из Таганрога (1860 год) Н. Кукольник пишет: «Наше, т.е. мое, прошло. До сих пор не раскаиваюсь, что бросил Содом и Гоморру и переселился на конец России. Бываю и тут по летам болен, но не скучаю. Теперь, брат, я сам архитектор! Знай наших. Строю дом, сиречь жилище для Кукольника на старость. Прошу только Бога, чтобы перед отходом с этого света как-нибудь устроить жену.»

Видимо были и другие причины, понудившие Н. Кукольника переехать в Таганрог, но о них можно говорить только предположительно.

Известно, что Таганрог был не единственным местом, куда хотел переселиться Н. Кукольник. Были еще Одесса и Феодосия. Переезд в Одессу Кукольник ставил в связь с назначением туда генерал-губернатором своего сослуживца по военному министерству Н. Н. Анненкова. Об этом он даже писал своим племянникам еще в 1854 году. Но случилось так, что Анненков вскорости после назначения в Одессу был переведен в Киев, и планы эти разрушились.

Сведения о желании переехать в Феодосию мы находим в письме к уже упоминавшемуся Ф. Фан-дер-Флиту: «Я приехал в Таганрог лечить мои недуги и Слава Богу знатно поправился. Я могу без больших хлопот перебраться в Феодосию и там блаженствовать под небом благодати.»

В 1856 году выходит в отставку с пенсией в 285 рублей. 1859-1861 годы строит себе жилье в г. Таганроге. Это - дом с несколькими пристройками и флигелем в центре города, а также дачу («хутор» из семи домов и земельным участком около 14 га) под городом, по соседству с рощей «Дубки». Дом в центре города сохранился до нашего времени. «Хуторок» снесен с лица земли. Последние 3 или 4 дома, дошедшие до наших дней, были разрушены по решению Таганрогского горисполкома от 7 декабря 1966г. № 262 в 1968 году.

Каким был Таганрог во время приезда сюда Н. Кукольника? К сожалению, описывая Таганрог того времени, ограничиваются перечислением количества кораблей, прибывших в 1856 году в таганрогский порт, да констатируют факт многонационального (в основном греческого) уклада города. Думаю, что это мало о чем говорит, хотя и не противоречит фактам. Н. Кукольник, принимая решение переехать в Таганрог, меньше всего интересовался количеством кораблей или фелюг, причаливших к рейду . Он глубже смотрел на роль Таганрога в жизни России.

С одной стороны, основание Таганрога было естественным результатом стремления России к югу. Вначале это была военно-морская крепость, признанная защищать рубежи России. Затем, после длительного периода разрушения, когда город был превращен в развалины, на него опять обратили внимание. Таганрог стал торговым портом, игравшим важную роль, как во внутренней, так и во внешней жизни России. Этому способствовало его местонахождение и природные условия.

С другой стороны, на момент переезда сюда Н. Кукольника в связи с присоединением Крыма к России остро стал вопрос о той роли, которую должен играть южный край России, и Таганрог с Ростовом в частности. Края эти со всех сторон были окружены степями. Надо было решить, как им развиваться. Будет ли это пастбище для скота и коневодства? Или это край производства зерновых хлебов? Или надо продолжать сосредотачиваться на том, что Таганрог - морской торговый центр и все должно быть подчинено этому, ибо население края мало, города не развиты, промышленности почти нет, оборотного капитала в земледелии нет?

Но это одна сторона проблемы. Есть и другая. Назовем ее внешнеполитической. С присоединением Крыма и созданием Новороссийской губернии перед правительством остро встала проблема, как быть с запорожским казачеством, благо дело, используя донское казачество, правительство России в конце XVIII века решило, наконец, проблему местного ногайского кочевого населения, жившего между Доном и Кубанью. Как решило, говорить не будем. Но нужно было решить проблему запорожского казачества. По пути донских казаков большинство запорожцев почему-то не захотело идти. Поэтому политически в решении этой проблемы Таганрог стад играть очень важное место. Но когда и эта проблема оказалась решенной и запорожская Сечь была уничтожена, возникли очередные политические проблемы. И в них Таганрогу, естественно, отводилась уже второстепенная роль. Ситуация ухудшалась тем, что ментальность таганрожцев не отличалась особой энергией, необходимой для преобразований, в отличие от одесситов или позднее ростовчан. Не было и надлежащего простора для умственной деятельности. Благодаря Белинскому, Герцену, Некрасову и другим деятелям русской культуры интеллектуальная деятельность была, и основном, направлена на разрушение, на противостояние властям. Об этом очень хорошо скажет в свое время Ф. Достоевский в романе «Бесы». Созидание не приветствовалось и все попытки что-нибудь создать натыкались на противостояние.

Описанные проблемы стояли не только перед Таганрогом. Они были больным местом и для Ростова-на-Дону, и для Нахичевани, и для Мариуполя. У этих городов были разные стартовые возможности и им нужны были свои лидеры. Самое неприятное было в том, что каждый стремился действовать самостоятельно, в своих местных интересах. Все это полно и объективно изложено в работах А. Скальковского, Н. Джурича. С. Голицына, А. Байкова, Н. Кукольника. Д. Бенардаки, Г. Небодь-сина, Я. Флоренсова, П. Работина и других. Работы эти основывались на материалах таганрожцев К. Знаменского. М. Лаврова, П. Скараманти, С. Попова, Я. Полякова, А. Корсуна, Д. Лакиера, Н. Алфераки, П. Иорданова, А. Шестакова, К. Фоти и др. К сожалению, в благородном стремлении увековечить роль А. П. Чехова в истории Таганрога постепенно как-то оставили без внимания все это. Мы не ставим перед собою задачу в этой статье дать аналитический обзор благородной и полезной работы таганрожцев прошлого века. Отдавая им должное и относясь с пониманием к их гражданскому мужеству (ибо надо было выступать не только против генерал-губернатора и его аппарата, но и против чиновников повыше, а иногда и против своих собратьев по сословию), мы постараемся в меру имеющихся у пас материалов рассказать о том, что внес в это благородное дело защиты Донского края и Приазовья Нестор Васильевич Кукольник.

В 1838 императором Николаем 1 было дано согласие на создание Таганрогской губернии. Естественно, это вызвало различные возражения и родило массу недовольных. Были предприняты меры по устранению преимущества внешней торговли, которой обладал Таганрог и которое сложилось исторически. Это преимущество не давало покоя, прежде всего муниципальным образованиям Одессы и Керчи, которые вступили в торговлю позднее Таганрога и начали развиваться благодаря искусственным мерам, выбитым для Одессы де Рибосом. Почему- то об этом умалчивается, а ведь Таганрог в то время не проигрывал Одессе, хотя Одесса была фактически свободной экономической зоной с беспошлинным ввозом и вывозом товаров, а Таганрог нет. Но этого показалось мало. Пошли по пути закрытия в Таганроге существовавшей здесь банковской конторы. Денежные обороты были стеснены до предела, и, по мнению Н. Джурича, только после осуществления этой меры Новороссийское генерал-губернаторство сумело вывести Одесский привоз на первое место. Но этого показалось мало. Таганрогская торговля подверглась искусственному дроблению. По требованию генерал- губернаторства вокруг Таганрога в пустынных по тому времени местах азовского побережья, без особой надобности, начали создаваться порты. Н. Джурич называет эти порты. Эго Керчь, Бердянск, Ейск, Мариуполь, Ростов-на-Дону. Особое внимание всего генерал-губернаторства было нацелено на разъединение торговли Таганрога с Ростовом. Здесь надо отметить особый вклад графа Воронцова, не менее уважаемых Лонжерона, Строганова и Коцебу, а также энергичного Ростовского головы А. М. Байкова со своей командой.

В 1833 году главный карантин перевели из Таганрога в Керчь. Азовское море было объявлено закрытым для иностранных судов, не выдержавших полного карантина в Керчи. Выли и другие подобного рода меры. Н. Кукольник попадает в разгар этих событий. И в его письмах они находят отзвук. Вот только некоторые примеры.

7 апреля 1859 года Н.Кукольник пишет Ф.Фан дер-Флиту:

«Господи, Боже мой, если не верить нам, громко вопиющим, то неужели трудно составить комиссию из людей благожелающих и беспристрастных, которая бы на месте вникла в дело и убедилась в нелепости предположений о переводе всех таможен в Керчь, т.е. закрытии Азовского моря для иностранных судов. [...] Отделите Таганрог, т.е. Азовский край от Новороссийского Генерал Губернаторства, и увидите, что в самое короткое время Таганрог перещеголяет Одессу, ибо окрестные силы Таганрога гораздо значительнее, чем силы Одессы. Но кто у нас об этом станет думать и заботиться. Таганрог с закрытием моря с всею Азовскою торговлею пропадет, а Керчь под обухом Одессы не возвысится; ну да что делать...»

«Что это за гонение на Таганрог?- пишет он II ноября 1859 г. Ф.Фан дер-Флиту, - Строганов в бытность у Государя подсунул доклад о присоединении Нахичевани и Мариуполя к Екатеринославской Губернии.

Ты знаешь, что уже давно идет дело об открытии особой Азовской или Петровской Губернии. Остановилось оно за недостатком денег; но необходимость и польза этой меры признана Государственным порядком. Таганрогское Градоначальство представляло некоторым образом зерно этой Губернии. В состав его входили Нахичевань и Мариуполь, а прежде, и весьма разумно, и Ростов с уездом. Так как открыть губернию по финансовым видам представилось затруднительным, то и умудрились, вместо того как было, и было хорошо, т.е. вместо того, чтобы присоединить к градоначальству и Ростов, отрезали от него Нахичевань и Мариуполь и присоединили для БОЛЬШЕГО УДОБСТВА, к Екатеринославлю, отстоящему от торговых городов за 600 верст, тогда как все три города от Таганрога отстоят в 6-7 часах, а через пароходное сообщение - в 4 часах. Вот тебе образчик здешнего управления.»

Приведенные примеры высвечивают нам только две проблемы. Но их гораздо больше. Перечислим только те проблемы Таганрога, на которые обращает внимание Н. Кукольник:

1. Административное устройство края. Чиновничий произвол, прежде всего Новороссийского генерал-губернаторства. Соперничество с Ростовом-на-Дону. и, что самое неприятное, с Всевеликим Войском Донским.

2. Строительство железной дороги, связывающей Курск с Таганрогом и Ростовом. Экономическое развитие края, и прежде всего Донбасса.

3. Забота о просвещении населения края (это то, за что потом так настоятельно боролись многие деятели Дона, в том числе и А. П. Чехов).

4. Судьба Азовского моря (в том числе и проблемы, сегодня получившие название экологических, в частности, обмеление и загрязнение моря).

7. Совершенствование сельскохозяйственных работ, в первую очередь садоводства.

8. О судьбе казачества как важного и полезного этнического образования.

Н. Кукольник не просто констатирует происходящее. Он всеми доступными способами там, где надо борется, и надо полагать, ему помогают. Он сближается со многими замечательными людьми того времени, жившими на Дону и в Приазовье. Назовем только такие фамилии, как ростовчане А. Банков, А. Корсуи, казаки Г. Хомутов и Н. Краснов, таганрожцы Д. Бенардаки, И. Алфераки, П.Чехов (отец писателя), Я. Поляков. Н. Кукольник материально поддерживал П. Радищева, сына А. Н. Радищева, жившего в то время в Таганроге. Есть основания предполагать, что у него были добрые отношения с Гаэта-но Молла, режиссером итальянской оперы, работавшей в Таганроге и Ростове. Н. Кукольник хорошо понимал оперу, чувствовал музыку, сам пел и даже написал оперу, посвященную казачьему прошлому.

Как участвует Н. Кукольник в решении всех болевых моментов в жизни Таганрога.

Прежде всего, на имя вышестоящих чиновников уходят записки, доклады и т.п. Они касаются, разумеется, Таганрога, но по большому счету он ставит вопрос о Донском крае. В краеведческой литературе нашло отражение его обращение по вопросу открытия для Донского края университета. Это был 1857 год. А вот выдержки из писем Н. Кукольника, нигде ранее не публиковавшихся.

«Таганрог, как я предполагал, узнать нельзя. Жизнь поднимаемся,- пишет он в одном из писем 1868 г. - Дорога на глазах растет. Из гавани вверх до вокзала и отсюда на Матвеев Курган не сегодня, так завтра пойдут паровозы. Рельсы уже навинчены; полотно готово в сложности более чем на половину; нет теперь и малейшего сомнения, что все будет окончательно готово будущей осенью. Ура! Наша взяла, хоть, как говорится. и рыло в крови.»

И «рыло» действительно было в крови. Буквально через один- два месяца Н. Кукольник умирает. Надо сказать, что было много и более мелких дел. Чаще всего это ходатайства за частных лиц. Но основная боль была за край. И главную причину всех сложностей Н. Кукольник велит, прежде всего, в засилье чиновников. В апреле 1859 года он пишет в Петербург;

«Главные начальники все-таки нас не знают, не исключая и Воронцова, который притворился, будто знает вверенный ему край.» В другом месте он приводит такой факт:

«Мордвинов раз в Государственном Совете справедливо сказал, что можно принять меры против огня, язвы, наводнения, против всех естественных бичей, но против БЛАГОДЕТЕЛЬНЫХ РАСПОРЯЖЕНИЙ правительства нет возможности принять никаких мер».

Н. Кукольник понимает свои заслуги перед Таганрогом. 'За два месяца до смерти он пишет:

«Я по крайней мере, сделал для нее все, что было в силах усердного и верного Гражданина и на плоды моего усердия гляжу с простительной гордостью и благоговейною признательностью. Прославляю Промысел, видимо, руководивший и поддерживающий меня в истинно трудное время.»

Есть и другая сторона деятельности Н. Кукольника, публицистическая. П. Кукольник в Таганроге продолжает свою литературную деятельность. Об этом не пишут. Считается даже, что он отходит от нее. На самом деле он продолжает писать драмы, романы, стихи. Публикуется в газете «Голос». Здесь помещена масса статей и заметок на животрепещущие темы жизни края. Известны публикации его «Азовских инеем» (о нуждах края), «Заметки ни о чем» (философские рассуждения о России, о русском человеке), о развитии железных дорог в России. Из писем следует, что Н. Кукольника волнуют больные проблемы судопроизводства.

Здесь же, в Таганроге, он начинает писать воспоминания. Но нападки на него не утихают. По- прежнему считается, что Н. Кукольник- это реакционер, прославляющий самодержавие. Его обвиняют в безвкусице. И письма Н. Кукольника показывают, что он на это не обращает внимания.

В последние годы жизни он, по свидетельству близких ему людей, многие свои произведения не спешит отдавать в печать. «Пусть подождут, вылежатся!»- говорил он. И они лежали. Но и после смерти отношение к нему не меняется. Так и лежат невостребованными результаты трудов этого достойною гражданина Таганрога, сына России, незаслуженно забытого и обвиняемого Бог знает в чем еще с времен его современников.

В мае 1995 года Таганрог пережил обилие праздников. Это -50-летие Победы, и 100-летие открытия радио, и 140-летие отражения англо-французского десанта во время Крымской войны. Но одно событие, тоже юбилейное, прошло незамеченным. В Таганроге, по крайней мере, точно. О нем лишь одной строкой упомянула газета «Сегодня» (13.5.95). Вот эта строчка:

«1865 г. Основан университет в Одессе». Вы спросите, причем тут Таганрог? Не спешите. У Таганрога своеобразная судьба, и если бы не Таганрог, университет в Одессе был бы открыт не в 1865 году. Ибо вопрос об университете подымали не они, а открыли у них, в Одессе.

Став гаванью по воле Петра на севере Азовского моря, затем по той же воле разрушенный и переданный туркам, Таганрог на своих плечах и своей судьбой выстрадал становление торгового дела. Чтобы не дать развиваться Таганрогу и получить преимущества в торговом деле, Одесса применяла любые меры, уничтожающие Таганрог как муниципальное образование. Создание Одесского университета - это одни из результатов этой напряженной борьбы.

Нет сомнения, что университет в Одессе рано или поздно появился бы и без Таганрога. Но, обратившись в 1857 году, Таганрог подтолкнул тех, кому надо было принимать решение, на более решительные действия.

Впрочем, начнем все, но порядку- В 1857 году на постоянное место жительства в Таганрог переехал русский писатель, действительный статский советник Н. В. Кукольник. Как мы уже говорили, его знакомство с Таганрогом состоялось гораздо раньше. Владея достаточной информацией о крае, Н. Кукольник обращается с докладной запиской на имя Министра Народного образования. Он излагает свои мысли о возможностях развития края, а записку так и называет: «О народном просвещении в землях, лежащих между Азовским и Каспийским морями с проектом устройства университета в Таганроге».

Попытаемся уточнить, какое содержание вкладывал Нестор Васильевич в понятие «земли, лежащие между Азовским и Каспийским морями». Эти земли в силу каких-то особых, и по сей день невыясненных обстоятельств, в то время административно управлялись из Одессы, а в педагогическом отношении принадлежали Харьковскому учебному округу. А земли эти нуждались в своем развитии, которое всячески тормозили господа из Одессы.

По Н. Кукольнику «земли, лежащие между Азовским и Каспийским морями» - это земли Войска Донского. Ставропольской губернии с нынешним Краснодарским краем. Таганрогское и Керчь-Еникольское градоначальства, Ростовский уезд и Бердянск с прилегающим к нему восточным побережьем. Вот эти-то земли, по соображениям Н. Кукольника, обладали особыми условиями и потребностями и нуждались в образовании. Надо отдать ему должное. Соображения эти и до сего дня не утратили своей актуальности. Они достаточно смонтированы и подкреплены статистическими данными. Коротко перечислим их в изложении Н. Кукольника.

Первое- это ОГРОМНОЕ СТЕЧЕНИЕ СЫРЫХ ЗЕРНОВЫХ ПРОДУКТОВ для отправки через порты. Очевидно, для этого нужны лица, обладающие соответствующей профессиональной подготовкой. Второе - наличие в здешних краях, прежде всего в Донбассе, больших ЗАПАСОВ КАМЕННОГО УГЛЯ, - эксплуатация которых тоже всевозможно без специальных знаний. Та же ситуация касается и наличия манычской соли.

Далее Н. Кукольник отмечает развитие СКОТОВОДСТВА, ОВЦЕВОДСТВА и КОНЕВОДСТВА. Отрицание необходимости специальной подготовки профессионалов в этих вопросах просто неуместно. Особо выделяет Н. Кукольник РЫБОВОДСТВО. Анализируя современное состояние рыбоводства, Н. Кукольник делает вывод, что оно находится на уровне, характерном временам Запорожской Сечи, т.е. отстает минимум на сто лет. ВИНОДЕЛИЕ, тоже не обойдено вниманием Н. Кукольника. «Донские вина, -пишет он,- правильно приготовленные, могли бы в ряду лучших европейских вин получить самое почетное место». А уж в вине он толк знал. И, наконец. ТОРГОВЛЯ и КАБОТАЖНОЕ ДЕЛО. Они должны соответствовать современным требованиям. Но, по замечанию Н. Кукольника, суда строятся по самой плохой конструкции, а «числом каботаж далеко не соответствует потребностям азовской торговли».

Естественно, кадры специалистов надо брать и готовить из местного населения, численность которого Н. Кукольник оценивает в 1,6 млн. человек. Из них в городах проживает 20 процентов населения (в число городов Н. Кукольник включает и 22 станицы с числом жителей 3 и более тысяч человек). Для справки скажем, что, но состоянию на 1857 год по данным Н. Кукольника, в Таганроге было 22,5 тыс., в Новочеркасске- 17.9тыс., Нахичевани - 14.2 тыс., Керчи- 13.1 тыс., в Ростове-на-Дону было 10,9 тыс., в то время как скажем, всаднице Вешенской проживало 16,4 тыс.

Наличие в крае казачьих войск Н. Кукольник относит к особому свойству края. Это также предопределяет необходимость просвещения, особенно в элитной (дворянской) части казачества, численность которой оценивалась в то время в 5,2 тыс. Эта часть должна «иметь непременно высшее, по крайней мере, гимназическое образование». Как бы предвидя возражения, зачем учить казака, когда дело его махать шашкой, Н. Кукольник приводит пример из войны 1812 года, когда казаки, взяв в плен курьера с весьма ценными бумагами, так и не могли прочесть из-за незнания языка. Поэтому так относиться к казачеству, обрекая его на необразованность, нельзя.

Каково же состояние с образованном в крае? Н. Кукольник отмечает, что имеется всего два высших заведения - Харьковское и Одесское, где жители края могут получить, образование. Они отдалены от края расстоянием в 600-800 верст. Поневоле меньшая часть населения довольствуется Новочеркасском и Екатеринославской гимназиями, а также станичными и окружными училищами. Остальная часть края, по мнению Н. Кукольника, тяготеет к Таганрогской гимназии. Говоря так, Н. Кукольник обращает внимание еще на одно обстоятельство. Это то, что училища учреждены и период с 1803 по 1815 годы, т.е., когда азовская торговля только развивалась.

В итоге Н. Кукольник делает вывод, что необходимо «в центре Азовского края учредить высшее учебное заведение». Таким центром, по его мнению, «должен быть избран Таганрог, ибо нее, что находится восточнее железной дороги на Феодосию, «самым естественным путем будет стремиться к Таганрогу».

Далее Н. Кукольник приводит выкладки, как надо организовать учебный процесс в университете. Здесь он опирается на данные своего отца, который в свое время стоял у истоков основания Неженской гимназии.

Важно подчеркнуть, что Н. Кукольник прямо не рассчитывает на понимание и поддержку. Поэтому он говорит в своей записке:

«Я осмелился бы ходатайствовать в разрешении мне средствами частными устроить высшее воспитательное заведение с платою за воспитанников на общем основании пансионов, с тремя высшими против гимназии классами, в коих бы преподавались науки и искусства, необходимые для образования офицера, хозяина и негоцианта и вообще благовоспитанного члена общества».

Другими словами, он предлагает открыть частное высшее учебное заведение в Таганроге за свой счет.

Решать должны были в Одессе. В то время центр Новороссии был там. Чтобы ввести читателя в курс того, какие отношения существовали между Одессой и Таганрогом в те времена, приведем выдержки из корреспонденции по Таганрогу (газета «Новое время» 15 марта 1874 г. ГАРО ф.577. оп. 1. дело 66, лист 38).

«... все правители Новороссии, живя в Одессе, насильственно возвышали ее. Одно семидесятилетнее существование в ней порто-франко много помогли искусственному возвышению торговли в Одессе, но зато насильственно повредили развитию других тортовых портов, а особенно Таганрогу»,

Примеров «насильственного вреда» автор заметки приводит массу и нет необходимости подробно их перечислять. Какие же благовидные доводы нашли в Одессе, чтобы в очередной раз отклонить предложение, не обращая внимание, что Н. Кукольник предложил для учреждения Университета в Таганроге дать свои деньги?

Эту «почетную» и трудную задачу решил попечитель Одесского учебного округа Пирогов. Прежде чем подробно рассказать о его возражениях, несколько слов, а кто же такой Н. Пирогов, попечитель Одесского учебного округа. Николай Иванович Пирогов (1810-1881) вошел в русскую историю прежде всего как хирург и анатом, основоположник военно-полевой и анатома- экспериментальной хирургии. Он был членом-корреспондентом Петербургской Академии наук Николай Иванович впервые произвел операцию под наркозом на поле боя (1847), ввел неподвижную гипсовую повязку, предложил ряд хирургических операций. Он также впервые привлек женщин (сестер милосердия) к медицинской деятельности. Идея эта впоследствии легла в основу концепции женского медицинского образования. Он даже организовал в России то, что впоследствии получило название «Красный крест». В тот период, когда Н. Кукольник обратился со своей запиской к власть предержащим. Н. Пирогов вынужден был прекратить свою хирургическую практику и заняться педагогикой. Предложение об этом было сделано ему в мае 1856 года. И он дает согласие. Вот его кредо как педагога:»...Я от своей независимости и от своих убеждений не отказываюсь. Я ничего не ищу. Если действительно желают, чтобы я мог быть полезным, то пусть меня не останавливают на пол пути... (из письма баронессе Раден от 18 мая 1856). В сентябре ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО подписывает Указ о назначении «совещательного члена медицинского Совета Министерства внутренних дел, - заслуженного профессора, действительного статского советника» Пирогова Н. И. попечителем Одесского учебного округа. Таганрог, таким образом, попал в сферу его деятельности. И можно было только радоваться, что человек прогрессивных убеждений, от которых он не намерен отказываться, взялся за вопросы образования.

Убеждения Н. Пирогова изложены в его педагогических трудах. Одной из таких работ можно назвать статью «'Вопросы жизни» (1856 г. журнал «Морской сборник»). Статья была положительно оценена современниками. В частности, такой известный педагог как Ушинский К. Д. очень высоко отозвался об идеях Н. Пирогова. А идеи эти мы бы кратко сформулировали так: «Нельзя делать, человека поклонником мертвой буквы. Его надо научить мыслить свободно и самостоятельно.»

Став Попечителем учебного округа. Н. Пирогов начинает на практике реализовывать свои идеи. Вот только некоторые из нововведений Н. Пирогова в учебный процесс гимназии округа:

1. Включение в процесс обучения новых воспитательных идей, направленных на развитие у учащихся наблюдательности.

2. Организация в ходе обучения литературных бесед и вечеров, развивающих способности учащихся отстаивать свободу мысли и самостоятельность.

3. Обеспечение надлежащей материально- технической базы гимназий, школ.

4. Улучшение быта учителей. Разрешение им давать частые уроки.

5. Усовершенствование системы оценки знаний учащихся.

20 января 1857 года Н.Пирогов обращается к Министру просвещения Норову А. С. с докладной запиской «О ходе просвещения в Новороссийском крае и о вопиющей необходимости преобразования учебных заведений». Здесь, видимо основываясь на перечисленных выше нововведениях, Н. Пирогов поднимает вопрос о преобразовании Ришельевского лицея в Одессе в Новороссийский университет.

Как видим, по времени предложение Н. Пирогова совпадает с подачей предложения Н. Кукольником. Разумеется, предложение Н. Кукольника отдают на заключение попечителю Одесского учебного округа. Конечно, с позиции современных такой поступок вряд ли надо считать корректным. И. Н.Пирогов оказывается не на высоте. Не на высоте хотя бы потому, что идеи, содержащиеся в обеих записках, принципиально различные.

Что предлагал Н. Кукольник? В своей записке он говорит о крае на юге России, который в силу своего выгодного положения и недостаточно используемых природных богатств нуждается в образованных людях. И эти кадры надо готовить, из местного населения русских, казаков, украинцев, армян, греков, калмыков и т.д.

Что же противопоставлял этому педагог-новатор Пирогов Н.? По Н. Пирогову университет в этих краях нужен затем, чтобы привлекать в Россию и давать высшее образование соседям-единоверцам (болгарам, сербам, хорватам, грекам и другим «православным, поданным Турции и задунайских княжеств»). Другими словам, педагога-новатора беспокоят вопросы политические, вопросы распространения влияния России на народы Запада. Он четко ориентируется на политику Николая I, приведшую к Крымской войне, где Россия потерпела поражение.

Но пока не было предложения Н. Кукольника, вроде бы все было хорошо. Но тут надо что-то отвечать, как-то возражать. И в своем разборе (ГАРО ф.579, оп.1. д.434. л. 1-12) Н. Пирогов приводи; 1такие возражения:

1. Азовский край, так подробно описанный Н. Кукольником и за который он высказывает такую тревогу,- это «полудикая страна» со всеми вытекающими последствиями. Естественно, Одесса-это «многолюдный торговый и образцовый город».

2. Народонаселение этого «полудикого края» по численности не укладывается в норму, «вообще определяющую народное образование». Манипулируя среднестатистическими данными. Пирогов утверждает, что из 1.6 млн. населения края едва ли наберется 44 человека, которые будут обучаться в Университете. По мнению оппонента, казаки вообще в университетском образовании не нуждаются, а все остальные калмыки, татары, армяне и прочие, составляющие другое население, вряд ли найдут в своей среде хотя бы одного человека, пожелавшего учиться в Университете.

Господин Пирогов с самоуверенностью, присущей одесситам, не желает видеть, что Алфераки Н. Д. в свое время окончил Академию художеств, А. Корсун - харьковский университет, а сын таганрогского гражданина Серебрякова Я., армянин по национальности, в то время уже получает образование в Париже. Да и Таганрожец А. Лакиер, выпускник московского университета, защитил диссертацию и успешно работает на поприще истории. Зачем это знать великому хирургу и педагогу-новатору!

3. Но даже сели не обращать внимания на эти два и без того «убийственных» довода, вновь создаваемый университет, считает Пирогов, не на что будет содержать, так как предлагаемые Н. Кукольником налоги «едва ли можно будет собрать». Одесский джентльмен от просвещения опускает то обстоятельство, что Н. Кукольник согласен дать свои собственные деньги на содержание Университета. Край, который описывал Н. Кукольник, он считал диким, народ которого не имеет никакого тяготения к образованию, а удел казачества - не образование, а защита отечества.

Какой же вывод напрашивается из всего сказанного. Конечно, открывать в Таганроге университет нельзя. ЕГО НАДО ОТКРЫТЬ В ОДЕССЕ.

Когда-то А. Пушкин полушутя сказал о себе: «Аи да Пушкин! Аи да сукин сын!» Не знаю, удостоил ли себя такой лестной оценки Пирогов, поставив подпись под документом. Но то, что аналогии напрашиваются, причем не лучшего свойства, несомненно. Впрочем, судите сами.

Страна полудикая, именуемая Азовским краем, в которой проживают казаки, не нуждающиеся в университетском образовании, а также калмыки, татары, армяне, которые не найдут и одного пожелавшего учиться в Университете, конечно в таком, который бы находился в Таганроге, не нуждается в Университете. Это - очевидно. Однако, если этот Университет будет открыт в Одессе, всем им срочно университетское образование понадобится. И казакам, и калмыкам, и армянам, и татарам.

А почему, спрашивается, в Одессе? Почему не в Крыжополе или скажем, Хаценетовке? Хотел же Остап Бендер сделать центром шахматной мысли Ныо-Васюки, а не Одессу! Но то был Остап, который чтил хоть Уголовный кодекс. Пирогов не то, что Уголовный кодекс, он и с географией не в ладах, хотя просвещением и ведает. Он «ничтоже сумняшеся» утверждает, что хотя Одесса пока еще не центр вселенной, но то, что это центр Азовского края - несомненно.

Вот его слова: «Занимая северный угол Черного моря. Одесса лежит на вогнутости берега, по которой размещены значительные города Новороссии. Все другие города, приближаясь слишком много к западной или ВОСТОЧНОЙ оконечности упомянутой вогнутости, лишены выгоды такой центральности, коим, как видно по одному взгляну на карту, Одесса пользуется не только в отношении к приморским городам Новороссии, но и к тем их них, которые лежат во внутренности материка».

Я взял карту, долго на нее смотрел и даже пытался делать, какие-то измерения. Правда, я учился в советской школе в отличие от Пирогова, но у меня ничего не получилось. Ибо край тот, по Пирогову, простирался от Дунайских гирл до Тамани. Никак геометрически или географически центр края для казачества, скажем, не получался в Одессе. Ну, просто никак, хоть лопни. И тут я понял. Если попечитель народного просвещения проявил подобные «недюжинные» знания в географии края, то Университет, естественно, надо было открывать к Одессе. Там ведь таких попечителей пруд пруди. Пусть хоть подучатся, да знания свои расширят, как сегодня принято говорить, «без отрыва от производства». Другой практической «пользы» от рассуждений Пирогова я не узрел.

И университет открыли! Открыли в Одессе на базе Ришельевского лицея. И сразу все возражения, которые не позволяли реализовать предложения Н. Кукольника, как по мановению волшебной палочки, исчезли. И край почему-то стал не «полудикий». И у казаков тяга к образованию появилась. А главное, налоги стало можно собирать, разумеется, оставляя их в Одессе.

А ведь все начиналось так хорошо. Сам Государь-Император 19 февраля 1857 года на записке Н. Кукольника собственноручно начертал: «Есть мысли весьма хорошие, но требуют ближайших соображений, чем и прошу заняться неотложно». Видимо Государь-Император в географии слабоват был, в отличие от Н. Пирогова, а то написал бы иначе. Правда, буквально через несколько лет Государь-Император освобождает Н. Пирогова от попечительства учебным округом. Но дело-то сделано.

Описанная история получила неожиданное развитие, по крайней мере, для меня. 4 октября 1995 года в Ростове-на-Дону торжественно было отмечено 80-и летие Ростовского университета. Как рассказал мне Глава администрации города Таганрога, Шило С. И., который присутствовал на этом юбилее, в докладе ректора университета, доктора физико-математических наук, профессора Белоконь В. А., имя Н. Кукольника упоминалось дважды. Дважды, и оба раза в положительном аспекте. Ибо обосновывая в начале XX пека необходимость открытия в Ростове-на-Дону собственного университета, ростовчане в свое время неоднократно и умело апеллировали к аргументации Н. Кукольника, содержащейся в его записке 1857 года.

Особенно активно начали добиваться ростовчане открытия в их городе высшего учебного заведения после того, как в 1906 году им не удалось переместить в Ростов-на-Дону Варшавский политехникум. Этот институт переместили в столицу Войска Донского г. Новочеркасск. Ныне что - Новочеркасский политехнический институт.

Здесь надо отметить, что в 1900 годы Ростов-на-Дону стал далеко не тем, чем он был во времена Н. Кукольника. За какие -то 30-40 лет ситуация резко изменилась. Произошло это, по мнению ростовчан, в силу того, что в отличие от Таганрога и Новочеркасска, которые были насажены искусственно (первый - Петром 1, второй - Александром I), Ростов населился сам по себе, без нянек, в силу жизненной необходимости. К концу века, по меткому замечанию А. П. Чехова, Таганрог стал представлять «мертвый город». Признаки такого омертвления намечались еще к 60-м годам, но к концу века это омертвление усилилось. Торговля, то, чем жил город, упала. Подчинение города Области Войска Донского, за что в то время верноподданный городской голова А. Н. Алфераки предлагал выразить «благодарность Государю Императору» тоже способствовало запустению города. Причем это запустение приняло такие масштабы, что «Таганрогский вестник» в это время с полным основанием писал:

«Таганрог как портовый город, и с совершенно особым населением, едва ли мог выиграть от этого присоединения. Это, между прочим, сказалось и в том, что сама же донская администрация возбудила вопрос о воссоздании Таганрогского градоначальства».

Практически вопрос создания университета в Ростове-на-Дону был поднят самой жизнью, развитием города. И особую остроту этот вопрос приобрел в 1911 году. Ростову удается даже добиться принятия решения на специальном межведомственном совещании об открытии университетов в Екатеринбурге, Самаре, Воронеже и Ростове. И это при 14 претендентах! Разумеется, Таганрога среди этих претендентов быть не могло. Но в 1914 году становится ясным, что университета в Ростове не будет. Министр народного образования решает воздержаться от проекта «в ожидании получения городом обещанных денег».

По справедливому замечанию ректора Ростовского университета уже нашего времени, Ю. А. Жданова: «не было бы счастья, да несчастье помогло»: началась война. В 1915 году возникает необходимость эвакуации Варшавского университета. Эвакуация происходит в июне 1915 года. 12 августа 1915 года члены Совета Варшавского университета производят совещание с представителями г. Ростова-на-Дону по поводу перевода университета в Ростов. И в сентябре 1915 года университет переехал в Ростов-на-Дону.

Наконец-то завершились многолетние хлопоты ростовчан, и тем самым сбилась мечта гражданина России Н. Кукольника. На юге России появился первый университет. 5 мая 1917 года постановлением Временного правительства Варшавский университет был упразднен. А на его основе был учрежден Донской университет.

В своих публицистических очерках, опубликованных в 1857 году в «Сыне Отечества», Н. Кукольник писал:

«,,.мы не считаем нашей современности совершенною. О, далеко нет! Совершенствование се бесконечно; едва ли кто-нибудь даже утопически может продлить крайнюю, конечную ее точку. Но итого также явствует, что не должно ограничиваться только настоящим; нет, надо работать впрок, и Кант прав, когда говорит: «Одно поколение воспитывает другое; воспитание детей должно соглашать не с настоящим, но с будущим лучшим состоянием человеческого рода».

Ростов-на-Дону стал одиннадцатым городом России, в котором был открыт университет после Москвы, Петербурга. Казани, Харькова, Юрьева, Киева, Одессы, Варшавы. Томска и Саратова. Правда, за это же время был закрыт университет в Вильно, но всмотритесь в этот список. Седьмой университет был открыт в Одессе после обращения П.Кукольника на высочайшее имя. Одиннадцатый университет, открытый настойчивыми хлопотами ростовчан ровно через 60 лет после этого обращения показал, что доброе дело не забывается.

К моменту появления действительного статского советника (чин, равный званию генерал-майора) Н. Кукольника в Таганроге не выходило ни одной газеты. А город, между тем, развивался. Население его составляло более 20 тыс. жителей, имелся торговый порт, и работало около 30 предприятий.

Опыт издательской работы у Н. Кукольника был. В 1836-41 годах он издавал «Художественную газету», затем журналы «Иллюстрация» и «Дагерротин». В 40-х год ах он был также редактором журнала «Русский вестник». Наряду с этим 49-ти летний Н. Кукольник имел достаточный опыт журналистской работы. Вот только перечень журналов и газет, в которых он в разное время печатался: «Сын отечества», «Библиотека для чтения», «Русская беседа». «Современник», «Журнал министерства народного просвещения», «Русское слово», «Северная пчела», «Русский инвалид», «Голос», «Северная почта», «Санкт Петербургские Ведомости», «Биржевые ведомости» и другие. О том, что это был положительный опыт, свидетельствуют отзывы. Так, в 1909 году, в журнале «Нива» в статье П. Быкова, посвященной столетию со дня рождения Н. Кукольника, находим такую оценку журналу «Иллюстрация», издаваемому Н. Кукольником.

«Журнал велся в высшей степени добросовестно, вполне литературно и по полноте и разнообразию содержания был изданием, выдающимся для того времени».

К моменту переезда Н. Кукольника в Таганрог здесь предпринимались попытки издания отдельных работ, которые хотя и не являлись периодикой, но все же говорили о наличии здесь достаточно квалифицированных литературных сил.

Прежде всего, мы выделили здесь Я. С. Флоренсова. Именно Я. Флоренсов был тем человеком, кто позднее возглавлял первое периодическое издание в Таганроге «Полицейский листок таганрогского градоначальника». В одном из первых номеров он опубликовал в этом «Листке» исторический очерк Таганрога. В 1860 году им написано в виде рассказа предание о Матвеевом Кургане. Позднее им были написаны и помещены в «Памятной книжке Таганрога» и другие исторические рассказы.

В 1855 году, во время Крымской войны приехал в Таганрог местный уроженец Н. Ф. Щербина, известный русский поэт. Серьезной литературной работой занимались отец и сын Красновы. Н. П. Краснов в 1862 году издал книгу «Оборона Таганрога». Сын впоследствии вошел в науку своими исследованиями, прежде всего статическими по казачеству. Автор ряда Этнографических и метрических работ по донскому казачеству.

В 1862 году в «Отечественных аптеках» публикуется исследование Н. Т. Джурича, впоследствии городского головы. «О значении для России южного края вообще и Таганрога с Ростовом в особенности», значение которого в силу хотя бы привлечения значительного фактографического материала трудно переоценить.

Доктор медицины Пантелей Иванович Работин (умер 1887) в 1868 году издал в С.-Петербурге свою диссертационную работу «Медико-топографичсское описание Таганрогскою градоначальства». В 1859 году в Таганрог возвращается А. Б. Лакиер, известный ученый, исследователь и литератор. Достаточно заметить, что его исторические труды не потеряли своей значимости и для нашего времени.

К этим фамилиям можно добавить А. Корсуна, П. Радищева и других таганрожцев того времени, так или иначе подвизавшихся на литературной пиве. Однако, это перечень только таганрожцсв. Но как история Таганрога, так и разные социально-экономические проблемы края и России, связанные с Таганрогом, привлекали внимание серьезных исследователей того времени. Историки Елагин, Н. Устрялов, А. Скальковский много внимания уделили временам Петра 1, истории запорожского казачества и торговли. В печати того времени («Отечественные записки», «Голос», «Московские ведомости», «Коммерческая газета» и др.) печатаются статьи К. Веселовского, Тернера, М. Голицына, Г. Нсбольсипа и других. Публикуется тут и сам II. Кукольник. Назовем только его «Азовские письма».

Анализ этих публикаций позволяет сделать несколько выводов. Первый сводится к тому, что для юго-восточного края России во время Таганрог был не только важным торговым центром. Он был также центром культурным, начиная с 1806 года, когда здесь была основана одна из первых гимназии в России. П. Фылсвский в своей неизданной работе «Печать и книга в Таганроге» этот вывод выразил так:

«Весь бассейн Дона, Нижней и Средней Волги - это была сфера культурного и торгового влияния Таганрога. Нижегородские ярмарки и Крещенская в Харькове прсизобиловали товарами, шедшими из Таганрога; аристократия и буржуазия Дона, Ростова и Азовского побережья получала свое образование в Таганроге».

К сказанному надо добавить еще одно интересное обстоятельство, найденное нами в газете «Азовский вестник» №1 за 1871 год.

«Одним из коренных недостатков Новороссийского края – это почти повсеместное непонимание интересов русского населения, или, лучше сказать, русских интересов. Мы, таганрожцы, конечно грешим этим грехом всего менее, так как Таганрог - город уже чисто русский. Но, к сожалению, этого вовсе нельзя сказать, о других городах Новороссийского края, особенно об Одессе, его как бы столице».

Трудно комментировать такое высказывание, но не задуматься над этим нельзя.

Заслуживает внимание и то, как сами таганрожцы относились к проблеме кадров для городской периодической печати:

«Люди, умеющие справиться с буквою ЯТЬ и ЗАПЯТОЙ, найдутся во всяком уголке обширной России, и могут всегда на пользу общества заявишь в печати тот или другой факт местных интересов [...]Вообще провинциальная журналистика не есть, так сказать. поприще ученой литературы, требующей людей ДРУГОГО СОРТА. а просто всякий провинциальный орган- есть издание с отличительным характером всех вообще местных вопросов и т.п.»

Все это еще раз говорит, что периодическое издание Таганрогу в го время было крайне необходимо. Актуальность его не требовала особого доказательства, а издание должно было быть региональным. Но как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

1 февраля 1859 года Н. Кукольник подаст прошение на имя министра просвещения Е. П. Ковалевского. Нам не удалось пока разыскать полный текст этого прошения, поэтому мы используем сведения из публикации В. Шумова «У истоков печати Таганрога» («Таганрогская правда» 25.09.1984). В этом прошении Н. Кукольник пишет:

«Около 12 лет изучая Азовский край, который составляет область, совершенно отдельно от остальной России, я постоянно более и более убеждаюсь в необходимости иметь в этом крае особую газету, которая могла бы служить органом здешней торговли, хозяйства, литературы, паук и всех вопросов, относящихся до городского и сельского быта здешних жителей...

Торговля наша крайне стесняется невозможностью сообщения здешним землевладельцам и негоциантам необходимых свежих и своевременных сведений о ходе и движении торговых дел. Наше хозяйство точно в таком же положении. Науки, литературы и художества не имеют ни пути к известности, ни места для обмена мыслей».

Наверное, прошение Н. Кукольника получило определенный резонанс не только в правительственных кругах. Есть данные, что оно стало известно и литераторам столицы того времени. Нам удалось найти письмо Н. Кукольника, датированное 9 марта 1859 года. Письмо адресовано известному издателю А. Краевскому:

«Вы говорите: зачем я затеваю здесь газету? Необходимо. Вот случаи. Накануне концерта дядя одной участницы взял и умер. По важности той дамы, по важности участия ее в концерте, следовало концерт отложить, но как это сделать, как объявить? 300 слушателей. Пришлось бы объявление по перекресткам с барабанным боем, с Трубным Глаголом, тогда как будь киста и дело в шляпе. И сколько других случаев поважней этих. Не спорю, больших статей тут печатать не следует, потому что содержание их должно идти прямо в рот Правительству или просвещенной его части; гак они нашего Азовского листка читать не станут; но для наших ежедневных нужд домашняя газета необходима и я послал просьбу Министру. Знаю, что скажут: нельзя. Право, буду просить Государя. Если другие города могут иметь Губернские Ведомости, то, конечно, не миновать своего листочка торговому Таганрогу. Если можете, помогите моей просьбе [...], а нет, то промолчите».

Министр передает прошение для рассмотрения генерал - губернатору Новороссийского края и Бессарабии А. Строганову.

В прошении четко формулируется его цель: «Необходимость издания особой газеты в Таганроге, как естественном центре Азовского края, становится очевидною».

К прошению приложена и программа газеты, которую Н. Кукольник предполагает назвать «Азовский вестник». Выпускать ее он намеревается одни раз в неделю, по субботам, публикуя в ней - внутренние и официальные известия, сообщения о торговле, а также хронику, смесь, объявления».

Одесские власти, естественно, проект отклонили. Другого и ожидать было нельзя. Да и Н. Кукольник это отчетливо понимал. Как отмечало спустя 30 лет «Новое время» «...все правители Новороссии, живя в Одессе, насильственно возвышали се». А тут какой-то Таганрог проявляет неслыханную дерзость и предполагает иметь такую роскошь как издание газеты для города, находящегося в подчинении, когда в самом центре, в самой Одессе, такого органа ист. Это даже ставит генерал-губернатора в неловкое, извините, положение. Но нужны причины, чтобы отказать. И причины срочно находят.

Второе. Читательская аудитория газеты будет мала. («На большое число достаточно просвещенных читателем в Приазовском крае рассчитывать нельзя»,)

Выясняется, что Н. Кукольник предвидел трудности с цензурой. Поэтому, имея достаточный, а может и превосходящий одесских чиновников опыт общения с цензурой, он предлагает установить для газеты чиновную цензуру в лице директора гимназии, а в сомнительных случаях даже посылку статей в административный центр. Но не много ли хочет этот самый Н. Кукольник?

«Губернские Ведомости вовсе не продукт литературной деятельности, а скорее создание служебной обязанности губернского управления...»,- находим мы в газете «Таганрогские ведомости» в 1871 году.- Как кажется, что Губернские ведомости имеют над собой тройной контроль: - губернаторский, вице-губернаторский и цензорский». И А. Строганов делает заключение, что если краю и нужно периодическое издание, то не газета, а «торгово-промышленные листки, которые содержали бы в себе не более как числительные сведения, полезные для соображения местной торговой, промышленной и ремесленной деятельности с тем, опять же, чтобы цензура была ответственная перед министерством народною просвещения, так как мне нет никакой возможности в таком отдалении иметь должное за тамошней цензурой наблюдение».

Таким образом, как и первое гражданское начинание Н. Кукольника (открытие в Таганроге университета), так и второе (открытие краевой газеты) не получило своего естественного развития. Но результаты в последнем случае все же были, и они проявились немедленно. Обычно считают 1859 год (см. «История Таганрога» П. Филевского, стр.368) датой получения разрешения на издание «Полицейского листка Таганрогского градоначальника». Издание в основном было официозное. Основное место в нем занимали распоряжения местных властей. При этом листке выходил «Торговый бюллетень», обозначающий существующие цены на отечественные и иностранные товары при Таганрогском порте, фрахты и приход, и отход кораблей. В 1870 году эта газета переименовывается в «Бюллетень Таганрогских) градоначальника» и в таком виде выходит до 1887 года, когда градоначальство было упразднено.

В 1870 году право на издание собственной газеты получил Павел Спиридонович Миссури (умер 1878). Эта вторая газета Таганрога называлась «Азовский Вестник», выходила она два раза в неделю. И. Кукольника уже не было в живых. Редактором газеты был бывший учитель гимназии Ф. Браславский. Но и эта газета косвенно все же оказалась связанной с именем Н. Кукольника. Так, редакция газеты размещалась на Большой улице в доме А. И. Работиной (по первому мужу Кукольник). Газета печаталась в типографии П. Миссури, которая занимала небольшое помещение в здании, расположенном во дворе дома той же А. Работиной. Дом этот после ее смерти приобрел Я. Поляков, и при перестройке зданий подземельный Банк помещение типографии П. Миссури было снесено. В I878 году, в связи со смертью издателя, газета прекратила свое существование, но в 1881 году она возобновилась уже И. П. Мироновым под названием «Азовские слухи». В конце концов она получила название Таганрогский вестник, и под таким названием выходила вплоть до 1917 года. Издателями ее в разное время были А. М. Миронов, М. А. Миронов. В 1898 году редактором ее был М. И. Краснов.

Мы не ставим задачу написать здесь очерк по истории таганрогской печати. Это не наша задача, да и мы не готовы решать ее. Однако не упомянуть, что развитие печатного дела вызнало к жизни ряд замечательных таганрогских журналистов, мы не имеем права. К сожалению многие из них писали под псевдонимом, например «Альфа», «Шиллер из Таганрога», «Лампадо-Залихватский» и др. В историю Таганрога как журналист вошел прежде всего «Шиллер из Таганрога». Известно, что это был А. Тараховский, Это о нем П. Филевский писал:

< А. Тараховский> первый возбудил живой интерес к местной прессе, смело обличая местных деятелей и магнатов, которые до него были какими-то sacro sancti местной жизни, обличал он и ходульные добродетели реченных благотворителей, и инертность общества, и своекорыстие деятелей иногда, быть можно, с излишним азартом и увеличением, но всегда искренним».

Упоминая об этом, мы еще раз подчеркнем, что у истоков местной печати г. Таганрога стоит его гражданин, русский писатель Нестор Васильевич Кукольник.

29 апреля 1868 гола газета «Донском вестник» в краткой заметке сообщила извлечение из договора на линию Харьковско-Азовской железной дороги: «Государь Император, согласно положению Комитета Министров высочайше соизволил, в 1-й день марта сего года, утвердить два договора с Рязанским 1-й Гильдии купцом Поляковым относительно работ по железным дорогам: 1 ) от Курска до Харькова 2) от Харькова к Таганрогу и Ростову». Это был период ускоренного строительства железных дорог. Однако железные дороги строились без учета экономического развития страны, прежде всего там, где это было выгодно крупным предпринимателям.

На этот раз С. С. Поляков как один из крупных предпринимателей, оттеснил конкурентов и получил от правительства разрешение на создание акционерного общества. Ему была выдана на 85 лет концессия на строительство Курско-Харьковско-Азовской железной дороги. Открытие движения намечалось на 1 август 1869 года. Железную дорогу правительство разрешило построить однопутную. Земляное полотно, опоры мостов и трубы предложено было вознести под двухпутную коллею с расчетом в будущем уложить второй пуп. За этими краткими данными была изнурительная многолетняя борьба, в которой действующими лицами со стороны Таганрог были, по меньшей мере. Н. Джурич, Д. Бенардаки, Н. Кукольник. Началась эта борьба в 1864 году, а может быть и ранее, когда был, выдвинут в государственном масштабе вопрос о необходимости строительства железных дорог из центральной полосы России на юг. Названная нами дата весьма приближенная. Так, в письме Н. Кукольника к А. Краевскому, датированному 1863 годом, находим: «Если начнется дорога из Харькова в Таганрог, то жизнь Таганрога примет совершенно другие фазы. Не потому что я живу в Таганроге, а потому, что я зело изучил этот край, скажу решительно, что Таганрог для России важнее Одессы и Риги, но Вам известно, как хромает и как близорука наша администрация. Почему и надо бить и бить на эту дорогу, пока вразумеют. Теперь я пишу об этом Мельникову; я его крепко уважаю, но и у него есть здоровые предубеждения, и на него имеют влияние, а потому я и от него жду ошибок».

Как видим, уже в 1863 году работа продолжается. «Теперь я пишу»-говорит Н. Кукольник. Значит, писал он и до того. Да, писал. И не только он. В 1862 голу в «Отечественных записках» была опубликована статья Н. Т. Джурича «О значении для России южного края вообще и Таганрога с Ростовом-на-Дону в особенности». Автор статьи на основании обширного библиографическою материала и статических данных делаем, в частности, такой вывод: «даже в отношении железных дорог. Таганрог имеет преимущество для нашего отечества перед всеми прочими южными портами, доступными иностранным судам, так как дорога из средней России будет пролегать через каменноугольные копи в таком случае, когда проведется на Таганрог. Дорога эта должна считаться основной и как бы предварительною, потому что исключительно по этой дороге будет получать минеральное топливо большая часть наших железных дорог, имеющих быть построенными».

Оценивая факт построения железной дороги к Таганрогу, можно уверенно, однозначно и определенно сказать, что Н. Кукольник влиял на процесс. Более того, в письмах Н. Кукольника и в других документах имеются сведения, что ему всячески препятствовали. Но начнем, но порядку. В «Письме редактору», опубликованном 23 марта 1868 года в газете «Содействие русской торговле и промышленности», Н. Кукольник сообщает, что вопрос о строительстве железной дороги на юг возник спонтанно в январе 1863 года. Л. М. Банков, выступая в Ростове-на-Дону на торжественном собрании, заявил об этом. Но А. Байков вел речь о дороге на Ростов минуя Таганрог. Это и подтолкнуло таганрогское общество и местное отделение коммерческою банка создать особый комитет, едва ли не первый в России в этом роде. Во главе этого комитета был поставлен Н. Кукольник. Он так потом и представлялся как «уполномоченный таганрогского городского общества». Комитет работал с 1863 по 1868 год. Перед ним стояла весьма ответственная задача собрать все необходимые по этому предмету данные, ходатайствовать о Всемилостивейшем разрешении на сооружение железной дороги от Харькова на Таганрог и Ростов».

Как была выполнена эта задача? Обратимся к тому же Н. Кукольнику. Не стану говорить о трудностях, встреченных комитетом в собирании всех этих сведений. К чему хвастать? Скажу только, что комитет и Таганрогское общество нашли нужным удостовериться в справедливости и точности собранных сведений, на месте, посредством особой комиссии, которая в апреле <1863 года>, шаг за шагом прошла по местности, предполагаемые удобнейшими для продвижения железного пути и в подробностях перемерила соображения Таганрогского комитета. Находящиеся по дороге города: Бахмут, Славянск и Харьков |...| приговорами, с коих засвидетельствованные копии хранятся у меня выразили полную готовность содействовать благодетельному предприятию. Многие помещики письменно предложили свои земли бесплатно под дорогу. Тщательный осмотр местности дозволил составить карту, в которой наглядно были обнаружены неистощимые минеральные богатства всей линии, в особенности Миусского округа, составляющего новую русскую сокровищницу и каменного угля, и железных и свинцово-серебряных руд. Летом 1865 года эта карта личными моими объяснениями, как уполномоченного таганрогским градским обществом, была представлена многим Августейшим членам императорской фамилии, всем гг. Министрам и многим сановникам. В то же время образцы каменных углей представлены в Императорское общество. Особое заседание географического общества, по этому случаю, было посвящено исключительно железнодорожному делу; наша и заграничная печать в продолжение всего 1865 года постоянно занималась рассмотрением экономических и финансовых дел».

Справедливость сказанного Н. Кукольником подтверждают и современные публикации. Промышленные разработки каменного угля в Донбассе начались именно с восточных районов. Здесь, в Лисьей балке, (Лисичанск) в конце ХУШ века начались разработки каменного угля. Предназначался уголь для нужд Черноморского флота. В 1895 году на реке Лугани у поселка Каменный Брод строится чугунолитейный цех. Это требует естественного увеличения добычи каменного угля. Но только после пуска Азовской железной дороги появляются новые разработки угля. Так, уже в ходе изыскательских работ, которыми руководил инженер М. Горлов, был заложен южнее Никитовки крупный рудник «Корсунская топь» (ныне шахта «Кочегарка»). Наконец, в феврале 1866 года «Правительство признало дорогу от Харькова до Таганрога и Ростова действительно государственной дорогой первостепенной важности». Правда, в «Записке» П. фон Дервиза, известного строителя железных дорог в России, утверждается, что к концу 1870 годов всего три дороги (Николаевская, Петербургско-Варшавская и Московско-Киевская) были признаны имеющими государственное значение, но мы полагаем, что Н. Кукольнику есть основания доверять. Фон Дервиз писал свою записку в 1881 году, буквально накануне своей смерти по памяти. Н. Кукольник писал по живым впечатлениям.

Такова в общих чертах хронология событий. Вне описания остались многие дискуссии, статьи, встречи и т.п., некоторые детали которых мы нашли в письмах, протоколах, статьях и стенограммах. Эти дискуссии велись в 1862-65 годах, и носили серьезный и обширный характер. Все это нашло отражение на страницах газет и журналов, а также специальных изданий. На предмет дискуссий налагали ограничения в виде объективных условий, вызванных сложившимися в России в то время. Очень хорошо об этом сказал А. Л. Савицкий на заседании русского географического общества в 1864 году: «_Я думаю, что прежде чем можно будет толковать об избрании другого пути или другого пункта для удобного проведения к нему дороги нужно помнить, что должно избрать единственный пункт, хотя их очень много может быть полезных, но должно соображаться с средствами, имеющимися в нашем распоряжении, частная предприимчивость может выбирать какие ей угодно.»

Ниже мы расскажем о некоторых итогах дискуссий 1864 года, но сейчас считаем уместным привести высказывание А. Бушена на том же заседании, где эти итоги представлены так: «В литературе существует три партии: одна требует соединения Москвы с Азовским морем, другая требует соединения Москвы с Черным морем посредством Феодосийского порта, третья, самая многочисленная, требует соединения Москвы с Одессою». Но даже и в этой ситуации внутри каждой партии не было единства. Даже партия, ратующая в пользу железной дороги на Одессу, не была едина. «Одни думают,- говорил тог же А. Бушей.- что .необходимо вести дорогу от Одессы на Балту, Бердичев, Житомир, Киев и Москву, другие от Одессы на Балту, Кременчуг, Харьков и Москву. В пользу того и другого направления высказано много доводов. Та же ситуация была и в отношении сторонников дороги к Азовскому морю. Ростов-на-Дону в лице своего городского головы А. Байкова ратовал только за Ростов как перспективный единственный порт на Азовском море. Предлагалось от Харькова дорогу направить через Лисичанск, Луганск и Грушевку на Ростов. Далее торговая связь Ростова с Азовским морем должна была идти через гирла Дона, которые надо было сделать судоходными. Дорога на Таганрог в этом случае оказывалась просто лишней тратой денег и ничего не давала. «Продолжение дороги (от Ростова до Таганрога) должно главным образом зависеть от решения вопроса о гирлах.- утверждал А. Байков.- Если гирла могут быть очищены до моря, то в таком случае продолжение дороги повлечет только лишнюю трату денег, ибо водяная перевозка всегда удобнее и дешевле. Но если гирла очищены быть не могут, то полезно бы было устроить дорогу от Ростова до Таганрога».

В подобной постановке просматривалась не только местническая политика («Ростов есть самый важный торговый пункт на Азовском бассейне»- А. Байков). Можно было без труда заметить и привязку ее к интересам тех промышленных групп, что занимались разработкой угольных месторождении в районе Грушевска (ныне Шахты). Грушевск был связан железной дорогой с Аксаем еще в 1863 году, но перевозка угля по ней за один только 1864 год дала 42 тыс. руб. Убытка. Нужно было срочно повышать рентабельность.

Оценивая эти и подобные им аргументы, нельзя не заметить, что они сиюминутны и слабо учитывают перспективу, хотя и декларируют отставание России от Запада. К тому же за ними явно виден интерес промышленников России. В частности, направление Москва -Азовское море интересовало, прежде всего, С. С. Полякова. И не просто интересовало, а именно в варианте через Таганрог, ибо предлагаемый Ростовом вариант сулил меньшие объемы работ. Направление Москва-Одесса интересовало барона Унгерн - Штернберга, причем последний, ссылаясь на применение особой технологии («американский способ барона»), отстаивал свои взгляды на стоимость строительства.

В нашем распоряжении стенограммы заседаний русского географического общества (ноябрь-декабрь 1864). Анализируя их, надо заметить, что хотя дискуссии и велись, но какого-либо проекта сети железных дорог России не существовало. Разумеется, о каких-либо изысканиях и говорить не приходится. И тем не менее в выступлениях можно найти постановку общегосударственных проблем и предложения по их решению. Приведем соответствующие выдержки из выступлений:

«Железная дорога становится тем выгоднее, чем более важных пунктов она захватывает. Главная выгода заключается не в том, чтоб она соединила два крайних пункта, но дело в том, чтоб она захватывала как можно более пунктов, так сказать сборных для торгового движения пункты, к которым само собой стремятся боковые соединения» (А. Бушен)

«В политическом и военном отношении Московско- Киевско- Одесская линия имеет такое важное значение, а самый Киев как первоклассная крепость и единственная опора наших юго-западных губерний, до такой степени важен, что откачать от Киевской линии и оставить, хотя бы на время, Киев невозможно» (Н. Голицын)

«... ежели обратим внимание на то направление, которое дают своим дорогам наши соседи, если обратим внимание на Австрийские дороги, то вспомним направление дорог» от Лемберга через Тсрнополь, Яссы до Браилова, то вы увидите, что дороги железные идут по всей нашей западной границе. Мы должны соединить Киев с Одессой, потому что это чрезвычайно важный вопрос в экономическом и политическом отношении. Мы уже оцеплены по западной границе сплошным кордоном дорог, и если не соединим Одессы с Киевом, то, в гаком случае, западная часть государства поведет торговлю с иностранцами через Тернополь и будет теснее связана с иностранцами, чем с нами» (А. Савнпкий).

«Получается возможность, с проведением киевской дороги быстро соединить эту линию с западной границей дорогой от Киева через Бердичев на Броды, а из Паркан дорогою на Кишинев и Черновцы» (А. Левшин)

«... следовало бы присоединить еще один элемент, а именно в чьих руках находится наша иностранная (внешняя - А. Н.) торговля у Черного и Азовского морей, в русских или иностранных руках, и где преобладают иностранные элементы? [...] Известно, что Одессу называют иностранным городом, а у Азовского моря подле Таганрога находится Ростов-на-Дону, где выступают русские торговые силы. Тут, по крайней мере, возможна конкуренция русских и иностранных торговых сил» (М. Коялович)

«Западная окраина Донецкого уезда богата каменным углем и северная и юго-восточная его оконечности. В Бахмутском уезде можно указать на несколько обширных месторождений, из коих одно замечательно громадным протяжением [...[.Здесь можно бы учредить железное производство [...] А потому, если направить по всем этим богатствам железную дорогу, она принадлежала бы к числу самых производительных и придала бы минеральному богатству края то огромное значение, которое оно заслуживает» (Г. Гельмерман)

«... железная дорога из Средней России к Таганрогу принесет величайшую пользу простому народу, который каждую весну толпами отправляется на заработки из Средней России и Малороссии в юго-восточный кран [...] и по окончании полевых и биржевых работ возвращаются па родину, так как и стекаются, ПЕШКОМ за 800 и 1000 верст, причем бесплодно (не производительно для себя и общества) теряют много времени и истощают свои силы от усталости продолжительного, изнурительного пути» (Н. Джурич).

«При условии (сети железных дорог - А. Н.) первое условие, чтоб она прорезывала самую плодородную полосу России; чтобы дорога из этой плодородной полосы могла, прежде всего, накормить голодные местности, а потом уже примкнуть к портам, чтобы увеличить тираничный вывоз» (К. Марченко)

Мы не ставим своей целью дать аналитический обзор строительства первых железных дорог в России. Это не наша задача. Мы преследуем только одну цель: показать в какой обстановке принималось решение о строительстве железной дороги в Таганрог. Упоминаемые выше серьезные доводы в ту или иную сторону только лишь показывает, насколько мелки и дилетантски были вес возражения ростовчан. И как итог всем этим дискуссиям звучит вывод Н. Кукольника, сделанный в одной из статей: «Дайте нам другую дорогу с каменным углем, тогда только можно будет взвешивать, и сравнивать пользы двух соперниц, а пока первенство между всеми дорогами в России, несомненно, за Таганрого-Харьковскою». Именно государственные выгоды были положены Н. Кукольником в основу обоснования проекта: «Право смешно подумать, что у нас скоро наберется до 4 тысяч верст железных дорог, для которых рельсы мы выписываем из Англии; топим локомотивы последними дровами, а сами сидим неподвижно на втуне лежащих железных рудах и неизмеримых запасах каменного угля».

В декабре 1865 года на заседаниях отделения статистики того же императорского русского географического общества дважды выступал, П. Кукольник. Одно из выступлений было опубликовано в «Биржевых новостях». В отличие от выступлении 1864 года, здесь Н. Кукольник уже говорит, прежде всего, о «способах построения железных дорог» и особо о средствах на их реализацию. Выражаясь современной терминологией можно сказать, что речь шла о техника - экономическом обосновании строительства. Причем, использовались такие современные понятия как верхний и нижний лимит проектной цены. Опираясь на эту методологию, Н. Кукольник убедительно, на наш взгляд, обосновал экономическую целесообразность строительства железной дороги Харьков-Таганрог Нам трудно судить, насколько нова была для того времени эта методология, по то, что сегодня при составлении разного рода бизнес-планов пользуются ей, сомнения не вызывает.

В выступлении 17 декабря 1865 года подчеркнуто, что Н. Кукольник является «уполномоченным от Таганрога» и как уполномоченный он «обязан следить за текущими по этому предмету обстоятельствами». Его выступление, судя по всему, привлекло к себе внимание специалистов, ибо буквально через некоторое время в тех же «Биржевых ведомостях» Н. Кукольник даст обстоятельные разъяснения своим оппонентам. Были и эмоциональные возражения. Как бы предупреждая их, Н. Кукольник отвечает: «<Российские> инженеры провали общее уважение. Опыт и прогресс помогут им дополнить победу. Несправедливо, оскорбительно, возмутительно, даже в шутку, подумать, что из числа трех и более тысяч разного рода русских инженеров правительственный контроль сооружения железной дорог по действительной стоимости может на минуту затрудниться выбором». «Мы забыли,- продолжает Н. Кукольник,- что есть еще один контроль нашим действиям; что теперь в общественных предприятиях, по крайней мере, в частных, стоит на страже не подкупное общественное мнение, которое ошибается только тогда, когда не знает подробностей; это мнение уже не война под ветром, а здоровая и твердая мысль нашего мужающего общества, с костьми и телом».

Справедливости ради надо сказать, что были и более мелкие возражения. Так, одним из возражений против строительства железной дороги на Таганрог было то, что одесские предприниматели (в отличие, скажем, от таганрогских) заверили правительство, что они готовы вложить деньги в строительство дороги. Нужно только, чтобы правительство гарантировало им 5% доход с дороги, когда она будет сдана в эксплуатацию. И правительство пошло на это. Таганрогские предприниматели воздержались заявлять что-либо подобное. Но когда гарантия от правительства была получена, одесситы дружно... отказались вкладывать свои деньги в железную дорогу, и правительство оказалось в сложном положении, когда пришлось строить дорогу от Одессы до Балты за государственный счет в надежде, потом ее продать компании, которая бы появилась и проявила заинтересованное.. Но и тут одесситы оказались «на высоте». Выколотив, таким образом, строительство дороги, они отказались ее выкупать, так как основным условием такой продажи правительство потребовало продолжить Одесско-Киевскую дорогу до Курска. А Курск-то одесситам вообще был ни к чему.

Несмотря на общий итог прошедших дискуссий в пользу Таганрога, ростовчане не успокаиваются. Ведомости Ростовской городской Думы за 1865 год содержат весьма интересную информацию. Оказывается, еще в конце 1864 года коммерческий совет г. Ростова, председателем которого является тот же неугомонный А. Байков, официально ставит вопрос: «Признано (кем- Ростовчанами?- А. Н.) было необходимым узнать включен ли Харьков в сеть железных дорог, предположенную к ближайшему исполнению» В январе 1865 года все же приходится па том же Совете огласить принятое 26 декабря 1864 года на заседании Совета Министров под председательством самого Императора решение: «Высочайше повелеть изволено: Южную железную дорогу, начатую уже от Москвы до Серпухова и от Одессы до Балты, продолжить строить средствами Государственного казначейства, по возможности, деятельно, с одной стороны от Серпухова на Тулу, Орел, Курск и Киев, а с другой - от Балты на Кременчуг и Харьков, предоставив дальнейшему соображению изыскания средств для соединения сего последнего с Курском». И опять кому-то неймется. На 19 января 1865 назначается очередное заседание Ростовского отделения коммерческого совета. Рассматривается все тот же вопрос: о железной дороге от Харькова. Ростов спешит Правительство склоняется в пользу Таганрога, но Ростову, видно, это не за чем. Приглашенные от Таганрога представители И. П. Скараманга и городской голова М. К. Серебряков на заседание просто не при6ыл. И. Банков провозглашает: «По моему мнению, дорога от Харькова должна идти на Чугуев через Лисичанск в Луганский завод, а оттуда на Ростов. Подробности этого направления описаны в превосходной записке начальником Луганского завода полковника Мевиуса, с которым мы не согласны лишь и том, что он полагает вести дорогу от Луганского завода на Грушовку, а мы полагаем вести ее прямо на Ростов [.,.] Против этого направления едва ли можно ожидать серьезного возражения. До сих пор известно лишь мнение Н. Тр. Джурича и К. М. Сементовского (из коих первый уроженец г. Таганрога, а второй принадлежит к нему по родственным связям), которые стараются доказать, что дорога должна идти прямо на Таганрог, и уже из Таганрога следует сделать ветвь на Ростов [...) Если железная дорога нужна Таганрогу (а какому городу не нужна?), то это еще не достаточное основание удлинять дорогу па 70 перст и тратить непроизводительно до 4 млн. руб. серебром [...] Мы не против линии от Ростова до Таганрога, как погонной ветви, но главная линия должна идти на Ростов».

В апреле 1865, уже после принятия Правительством решения, те же Ростовские «Ведомости» публикуют заметку И. Носова под названием «О направлении Южно-Русской каменно-угольной ветви железной дороги». Вот основная идея этой заметки: «Если вышесказанное направление каменно—угольной железной дороги изменится, и она коснется Азовского моря в Бердянске или Мариуполе или пойдет прямо на Азов или Таганрог, сделав, Александровские или другие лежащие на пути каменноугольные разработки своим центром, то из 678 мест выходов каменноугольных пластов большая часть потеряет свое значение; также из 137 месторождений железных руд можно будет воспользоваться весьма немногими и лучшая часть Донецкого бассейна будет удалена от центра промышленной деятельности».

К каким только доводам не прибегают противники строительства железной дороги через Таганрог. И поэтому, наверное, надо понять слова Н. Кукольника из его письма к члену Государственного Совета Ф.Т. Фан дер-Флиту от 19 июля 1865 года:

Был я у Вас два раза, но неудачно, а потому, на случай, если и сегодня Вас не застану, решаюсь оставить прилагаемые экземпляры проекта Условий и Объяснительной записки. Один из них убедительно прошу представить Его Сиятельству Князю П. П. Гагарину. Внимание, коим Князь меня удостоил, именно и заставляет меня не употреблять во зло снисходительность и не докучать личными объяснениями, без приказания Его Сиятельства. Я душевно был рад и счастлив на таком высоком месте встретить истинно русского вельможу, заметно любящего Россию, -и ушел от нее с убеждением, что он не даст в обиду и правого и полезного для России дела, когда дойдет до этого очередь. Именно поэтому прилагаемая Записка и важна, потому что она обнаруживает существо дела, - и сверх того еще многое. Я в этом деле сторона: мне лишь бы прошла дорога а к Таганрогу, потому что она - начало спасения России; но я изучил дело с особенной внимательностью и нахожу, что предлагаемые условия лучше и честнее всех, какие были. И что на этих только основаниях мы увидим скоро и для нас выгодно всю Россию под сетью железных дорог.

Болтать и кричать - можно, но все это голословная, холостая пальба. Всякое противоречие этим основаниям можно опровергнуть обязательно и ясно как день. Пусть только позволят, пусть только спросят.

Оставленными экземплярами располагайте как заблагорассудится и не сердитесь на уважающего Вас всею душой и преданнейшего Н. Кукольника».

В 1866 году вдруг на арену выступает до сих пор молчавшее харьковское земство. Его позиции выглядят весьма странно. Оно предлагает контроль за строительством железной дороги возложить на него. Контролировать - все же не строить. Однако и сегодня ростовские журналист (см. Е. Мовшовича «Известия» от 7 декабря 1996 года № 231), пытаются уверить читателя, что договор от 1 марта 1868 года, с упоминания о котором начинается наш очерк, был подписан потому, что С. Поляков «еще в 1865 г, предложил Харьковскому земству поддержать постройку им Курско – Харьковско -Азовской железной дороги до Таганрога и Ростова». Если бы все было так. Ведь когда начинаешь читать документы, получается наоборот.

Во-первых, еще 8-го февраля 1865 года состоялась высочайше утвержденная предварительная комиссия компании, принявшей на себя сооружение Курско-Харьковско-Азовской дороги, которая приступила к сбору капитала на строительство.

Во-вторых, вслед за этим. Харьковское земство положительно отнеслось к ним действиям, что видно из письма Н. Кукольника из Харькова, датированного 3 мая 1865 года А. Краевскому:

«Милостивый государь Андрей Александрович!

Покуда Комиссия для собрания сведении, относящихся до Харьковско-Таганрогской и Железной дороги совершилась как нельзя лучше. Удивительные результаты. Просто невероятные богатства и удобства для сооружения. Посылаю Вам первое письмо для фельетона. Таких писем будет еще два или три, не более. В конце мая явлюсь, сам в Питер, тогда расскажу Вам все, а пока до свидания».

И в-третьих. Харьковское земство было ... против строительства железной дороги на Таганрог, как это ни странно. Вот выдержка из газеты «Голос» за 1866 г.» 15№. 'Здесь была опубликована статья Н .Кукольника «Азовская железная дорога», из которой мы и делаем выдержку: «...Харьковское земство, как будто ничего не зная о свершившихся фактах, продолжало отвлекать свое внимание от других земских дел рассуждениями о железной дороге, предлагая изменить линию направления вместо Таганрога на Мариуполь, и принять насчет земства гарантию необходимого капитала для сооружения дороги, по в некоторой только мере и с тем, чтобы контроль и наблюдение за сооружением было представлены земству».

Вот так! Ни больше, ни меньше. Так что, вряд ли обращение С. Полякова в харьковское земство и принятие земством решения способствовало строительству дороги. И Е. Мовшовичу следовало бы придерживаться фактов.

Да и не С. Полякова видело харьковское земство подрядчиком. У него были свои планы. А вот Н. Кукольник ратовал именно за Полякова. Но не за одного конкретного Полякова, а за целое семейство. И здесь мы обязаны подчеркнуть особую роль этого семейства в создании в крае, если не сказать во всей центральной России, сети железных дорог: К сожалению, историография советского периода давала тенденциозно-отрицательную оценку предпринимательской деятельности Поляковых, характеризуя все как «беззастенчивое расхищение государственных средств». Но баснословные богатства, накопленные семейством Поляковых, в том числе и за счет железнодорожного строительства - это результат, прежде всего огромной новаторской работы. А их меценатскую и благотворительную деятельность трудно переоценить. Но, говоря гак, мы не имеем права, как это делает Е. Мовшович, забывать о роли таганрогской интеллигенции, о ее вкл аде в общее дело. А вклад этот весьма значителен. Если даже не принимать во внимание все эти жаркие споры по выбору трассы железной дороги, то все же следует иметь в виду такие интересные факты.

В феврале 1866 года на самом высоком уровне было решено считать Курско-Азовскую железную дорогу особо важной, и правительство выдает промесс (от фр. lа promesse - обязательство) компании, взявшей подряд на строительство. Этот промесс делается, в отличие от прежних случаев, под специальный «проект условий» на строительство. «Проект» - это было новое слово не только » отечественной [практике, но и в мировой, хотя там был накоплен достаточно большой опыт. Особенности этой части работ подробно рассмотрены в статье Н. Кукольника «Железные дороги в России», опубликованной в «Северной почте» в 1865 году (№247). Рассматривая, - как пишется в статье, вопрос о «способах сооружения дорог», Н. Кукольник легально анализирует прежде всего проблему финансирования. Мысль, что железные дороги должны строиться только за счет казны, Н. Кукольник называет «старой химерой». «Государство, в каком бы оно было цветущем финансовом положении, не может, да и не должно уделять части своих свободных капиталов на сооружение железных дорог...» Об лом же говорит опыт. Казенная постройка дорог почему-то всегда обходилась весьма намного дороже, включая сюда и все льготы, даруемые частным лицам. Кстати, к - этому же выводу пришел еще Николай I. Построенная его распоряжением Николаевская дорога обошлась казне так дорого, что надолго была отбита какая либо охота строить дороги за казенный счет. Однако мысль свою о необходимости привлекать к строительству железных дорог частную предприимчивость Николай I при своей жизни осуществить не смог.

К таким же результатам, по мнению Н. Кукольника, приводит и государственный заем. Он признает эту меру «пагубной».. В подтверждение своих выводов Н. Кукольник ссылается на опыт Англии, которая уже в 1862 году была «заткана железными дорогами»: Франции, которая «оканчивает вторую свою сеть». Италии и Испании. Он подчеркивает, что там, где строительство шло все же за счет казны, по окончании строительства дороги передавались в частные руки. В прочем, чаше всего, передача имела место «по себестоимости».

Именно эта идея и была положена Н. Кукольником и С. Поляковым в основу «проекта условий» па железную дорогу к Таганрогу. Они предложили взять ее за основу «содействия частных капталов». Более того, анализируя отечественную практику привлечения частных капиталов к строительству железных дорог, Н. Кукольник столкнулся с массовыми злоупотреблениями, которые основывались, прежде всего, на неточностях изысканий. Не располагая всеми данными за базу для «промесса», предприниматели брали «поверстовую стоимость железной дороги», которая всегда оказывалась завышенной, и под нее получали гарантии у правительства.

Н. Кукольник так пишет об этом обстоятельстве: «Порочность начал поверстовой стоимости и у нас <в России> встретила сильные и справедливые обличения; но в то же время полемика обнаружила, что значение вопроса, оспоренного в этом году со всех сторон в журналах, и перешедшего доказанной аксиомой в науку, у нас еще не выяснилось, и туман со всеми обманчивыми миражами нетвердого знания еще не рассеялся».

Начавшееся в России в 1860-х года строительство железных дорог вызвало ажиотаж и сопутствующую ему коррупцию. Но это только одна сторона проблемы. Определяя на основе повышенной поверстовой стоимости железных дорог сумму капитала, под которую правительство давало «промесс», предприниматели сталкивались с тем, что они не могли собрать нужное количество средств. Н. Кукольник в своей статье рассматривает это на примере Московско-Севастопольской железной дороги: «Несмотря на вес льготы, которыми так щедро была наделена концессия, капитал не мог быть собран, потому что действительная стоимость определялась не по окончании работ, а заблаговременно па основании самых подробных изысканий и смет, которым капиталы не могли поверить, и не поверили». Поэтому Таганрогский проект основывался на других принципах. Н. Кукольник об этом говорит однозначно: «Учредители компании для сооружения дороги предложили новые для России начала». За базу для определения капитала, необходимого для концессии, под который правительство должно дать гарантию, была взята не поверстовая стоимость, а «именно только то, что действительно на эту версту потрачено». Фактически в Таганрогском проекте впервые нашел реализацию ряд основных положений, получивших потом, вплоть до наших дней, распространие в проектно- сметном деле: технико-экономическое обоснование, разработка проектно-сметной документации, льготное финансирование, авторский надзор и государе государственная экспертиза. Н. Кукольник подчеркивает это: «Все работы будут производиться не иначе, как по начертаниям, планам, подробным проектам и сметам, которые будут составлены по обоюдному соглашению инженером компании и инженерам, назначенными от правительства...» (параграф 4 Таганрогского «Проекта условий»).

В параграфе 37 того же «Проекта» предполагает введение в дирекцию компании трех специалистов с правом контроля за всеми «начертаниями, планами, проектами и сметами», причем каждый из них обладает единоличным нравом вето.

Здесь крайне необходимо сделать одну весьма важную, на наш взгляд, оговорку. Реализуя принципиально новый подход к финансированию строительства, Н. Кукольник как один из авторов «проекта условий железной дороги на Таганрог наносил серьезный удар по финансовым злоупотреблениям. А злоупотребления были. Это общеизвестно. С началом строительства в России железных дорог эти злоупотребления приняли масштабный характер, и к ним были причастны даже августейшие особы. Так, в 1871 году император Александр III приказал выдать концессии неким Ефимовичу и Викергейму на строительство железной дороги на Ромны, и Губонину - на строительство железной дороги на Севастополь. Той самой, что приводил в своей статье Н. Кукольник как пример расточительства казенных денег. Получив от Александра III приказ, бывший тогда Министром путей сообщения Дельвиг в своем дневнике записал: «До сих пор я полагал, что в России есть, по крайней мере, одна личность, которая по своему положению не может быть взяточником. И глубоко разочаровался».

О том, что Н. Кукольник был прав, характеризуя строительство дороги Москва-Севастополь как невыгодную для казны свидетельствует и П. Фон Дервиз в своей «Записке», опубликованной в 1885 году: «Исходя с точки зрения, что казенное дорогое строительство никуда не годно, предлагают английской кампании постройку дороги до Севастополя на таких условиях, которым, по выгодности для строителей нет в железнодорожной практике ничего подобного, а вслед за тем отклоняют весьма выгодные для казны частные предложения на постройку гой же дороги,- потому что постройку распоряжением казны признают выгоднейшею».

Царское окружение Александра III полностью погрязло во взятках и казнокрадстве. Известен даже исторический факт, когда в 1876 году в Москве проходил судебный процесс, связанный с крахом Московского коммерческого ссудного банка. Главной фигурой среди подсудимых был немец Б. Г. Струсберг, возглавлявший строительство железной дороги Брест—Гараево и получивший с помощью подкупа ссуду в семь миллионов рублей под обеспечение ничего не стоивших бумаг.

Поэтому, надо отдать должное гражданскому мужеству Н. Кукольнинка. Он не просто пробил концессию для С. Полякова. Он отстаивал принципиально новый подход к выдаче «промесса». Это было не просто сложно. Это было даже и опасно, ибо вряд ли все эти «морганатические супруги» могли мириться с тем, что из рук уплывали баснословные доходы. А ажиотаж вокруг строительства железных дорог в то время был источником постоянного дохода членов царской семьи. Брат царя, великий князь Николай Николаевич старший получил взятку в 200 тысяч рублей за успешные хлопоты по предоставлению концессии нужному человеку. Сам Александр III, как рассказывал в своем дневнике военный министр Д. А. Милютин, заботился о том, чтобы концессии на железные дороги приносили барыши фаворитам и фавориткам, тем или иным сановным лицам. Он отдал распоряжение министру путей сообщения сделать крупный заказ на подвижной состав на заводах Мальцева с тем, чтобы заводчик обязался ежегодно выплачивать определенную сумму своей жене, приятельнице императора, не живущей с мужем, Так что, внезапная и неожиданная смерть Н. Кукольника, последовавшая вскоре после окончания дел железнодорожных, могла быть и не случайной.

Высказанные обстоятельства подтверждаются и публикацией записки известного концессионера того времени П. Г. фон Дерни за (1826-1881) по вопросу злоупотреблении при строительстве железных дорог. Записка эта опубликована в «Русской старине» №6 за 1885. Вот что он пишет поэтому поводу: «Железнодорожное поприще открылось всякому, кто умел сделаться приятным или самому новому министру, или влиятельным лицам, у которых <старый министр К. Чевкин>, не имевший ни личных доблестей, ни связи для поддержки находился, до некоторой степени, под приказанием. Заботы влиятельных лиц сосредотачивались уже не на соблюдении государственного интереса, а единственно на том, как бы устроить свои личные дела и упрочни, свое положение. Встречали они иногда отпор [...]честнейшего и преданного отечеству министра финансов, но в таких случаях пускалась в ход техническая аргументация, и за невозможностью состязаться на этом поприще, министр финансов должен был уступить».

Предлагая возможный вариант решения вопроса об исключении злоупотреблений на высшем уровне. Н. Кукольник вряд ли что мог сделать сам на уровне местном. А тут вообще Бог знает что творилось. В губерниях и уездах чиновники были всевластны. От них зависело решение вопроса и продвижение или наоборот торможение нужной просителю бумаги, единственным средством добиться истолкования закона в свою пользу для жалобщика и просителя была взятка. Законов было множество, но совсем как в наше время - законности не было, и точное исполнение законов империи подчас было хуже любого беззакония. Поэтому не удивителен парадоксальный на первый взгляд вывод Герцена о том, что если бы в России чиновники не брали взяток, то жить в ней было бы просто, невозможно.

А.Чехов в повести «Моя жизнь», написанной на таганрогских событиях, так описывал моменты строительства железной дороги на Таганрог: «Вокзал строился в пяти верстах от города. Говорили, что инженеры за то, чтобы дорога подходила к самому городу, просили взятку в пятьдесят тысяч рублей, а городское управление соглашалось дать только сорок. Разошлись в десяти тысячах, и теперь горожане раскаивались, так как предстояло проводить до вокзала шоссе, которое по смете обходилось дороже». Напомним, что в повести «Моя жизнь» от имени телеграфиста речь идет о станции «Дубечня», которая является станцией «Марцево».

Теперь несколько слов о роли Поляковых в создании железных дорог. Тема эта особая, требует специального рассмотрения. Напомним, что в романе «Анна Каренина» у концессионера Болгаринова под фамилией которого выведен С. С. Поляков, униженно просит аудиенцию родовитый князь Стива Облонский, чтобы получить нехлопотную, но обеспеченную должность. Это говорит об известности Полякова, его значимости и мы здесь остановимся только на том, что имеет прямое отношение к предмету нашего очерка, а именно железной дороге Курск-Харьков-Таганрог. Нам кажется, что роль С. Полякова здесь все же нередко преувеличивается.

Строительство железных дорог в крае берет начало от мая 1860 года, когда по рапорту войскового наказного атамана Хомутова М. Г. было принято решение о строительстве железной дороги от Грушевских угольных копей (ныне г. Шахты) до станицы Аксайской в 13 км от Ростова-на-Дону. Чем были вызваны выбор направления и указанные конечные станции, судить не можем. Длина дороги была 69 км. Строил ее В. А. Панаев. Дорога была открыта 29 декабря 1863 г. Регулярное движение началось с 1 февраля 1864 года. Как мы уже писали, дорога оказалась убыточной. И одна из причин заключалась в том, что она не имела выхода на Воронеж и Ростов. С ней надо было что-то делать. Прежде всего, дорога была продлена до Ростова. Решение об этом было принято 30 июня 1867 года, а контракт был заключен именно с рязанским купцом С. С. Поляковым (1837-1888). Протяженность ветки - 26 км. Построена она была за 5 месяцев, и с 1 февраля 1868 года началось регулярное движение от Грушовки и до Ростова, а с 1869 года, года запуска Курс ко-Азовской железной дороги - и дальше, до Таганрога. В это же время (с 1 августа 1869 года) начата эксплуатация участка железной дороги Харьков-Курск.

И тем не менее в одном из писем Н. Кукольника, датированном 1868 годом, мы нашли такую реплику: «В Петербурге виден действующим только один Поляков, но, в сущности, другие его братья заслуживают особенного Правительственного внимания. На месте виднее. Но у нас каждому предпринимателю вместо поощрения завидуют и стараются чинить всякую пакость.

Мне пишут, что Воронежский Губернатор, совершенно сознавая (значение и заслуги Поляковых, ходатайствовал о награждении Самуила Полякова званием коммерции Советника, а Якова Полякова - Потомственным Почетным Гражданством. И что же? Дервицу дали чин "Действительного Статского" Советника, а Полякову Самуилу-Станислава 2 степени, а Якова в министерстве хотят угостить Медалью! Вместо поощрения хотят обидеть и охладить такую полезную для России ревность. В таком государственном деле хотят соблюсти благовидную, но нелепую канцелярщину.»

В газете «Донские вести» за 1869 год (К« 46 от 24 ноября) мы нашли такие сведения, подтверждающие сказанное: «с экстренным поездом Грушевско-Ростовской железной дороги из Аксая изволили прибыть сюда [в Ростов-на-Дону] 14 ноября в 1,5 часа ИХ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО Великий Князь Михаил Николаевич и Великая Княгиня Ольга Федоровна с Августейшими детьми. [...] На другой день[...] по выслушании молебствия Они отправились на станцию Ростовско -Таганрогской железной дороги, откуда по этой дороге в 12 часов поехали в Таганрог при народных криках «Ура!»

По случаю новизны дороги, экстренный поезд шел тихо так что Их Высочество прибыли и Таганрог в 4 1/4 часа по полудни, где на станции Таганрогско - Харьковской железной дороги их Высочества были встречены гражданами города и местными должностными лицами с хлебом и солью. Со станции Их Высочества сопровождаемые густою массою народа, при громких криках «Ура!» изволили отправиться в экипажах в Греческий монастырь и по отслужении краткого молебствования, во Дворец Блаженной Памяти Императора Александра Павловича и по обозрении дворца, возвратился на станцию Таганрогско-Харьковской железной дороги, откуда в 5 3/4 час, изволили отправиться, по этой дороге в дальнейший путь»

Видимо, сейчас самое время рассказать, а как осуществлялось строительство дороги. 5 мая 1868 года строительство началось одновременно по всей линии. Непосредственно укладка рельсов началась в декабре 1868 года. До этого на протяжении всего пути строители возвели железнодорожное полотно и различные инженерные сооружения, десятки мостов через реки, уложили много железных и каменных груб для отвода сточных вод. Было построено 37 раздельных пунктов и 16 паровозных депо. Заказы на стрелки, крестовины, мосты, поворотные круги, средства связи и рельсы с скреплениями были размещены за границей. На паровозах и вагонах в основном также стояли марки иностранных заводов. Отечественные заводы Путилов-скип в Петербурге и Демидовский на Урале поставили часть рельсов. уральский промышленник Мальцев - чугунные грубы, костромской заводчик Шипов - оборудование для водоснабжения.

Строили дорогу в основном вольнонаемные, но применялся и труд арестантов. Из тюрем на трассу будущей дороги этапным порядком было доставлено несколько арестантских рот. Работать приходилось в каторжных условиях. Основными орудиями производства были тачки и лопаты. Землю вспахивали плугом, грузили лопатами на телеги и перевозили к местам устройства насыпи.

Движение поездов от Таганрога до Горловки было открыто 23 декабря 1869 года. Но в своем прогнозе он быт прав. В 1870 году построена дорога от Воронежа до станции Лиски (движение открылось 27 декабря 1870 года). В том же 1870 голу (23 декабря 1869) в торжественной обстановке с молебнами и оркестрами состоялось открытие движения поездов от Таганрога до Харькова (эта дорога получила название Южной). На участке Харцызск-Таганрог было пять станции: Николаевка (ныне Кутейниково). Амвросиевка. Успенская, Матвеев Курган и Покровское (ныне Неклиновка). На каждой из них были построены однотипные пассажирские здания, в основном дошедшие до нашего времени.

Н. Кукольник не дожил до этого дня всего одни год.

Условия работы железнодорожников были очень трудные. Техника находилась на низком уровне. Освещение на паровозах, станциях и семафорах было керосиновое, тормозные средства для составов и поездов - несовершенные. На многих небольших станциях маневры с грузовыми вагонами производили с помощью лошадей. А когда под рукой не оказывалось тех или других, вагоны толкали на нужный путь люди. Для защиты путей от снега применялись лишь переносные деревянные щиты. Но должного результата они не давали. В 1877 году ботаник Н. К. Срединский предложил вдоль путей для борьбы со снежными заносами делать живую защиту. Лесопосадочные работы Н. К. Срединский начал вблизи станции Никитовка. Первая лесная посадка занимала небольшую площадь. Посадочный материал был выращен в Великоанадольском лесничестве. Насаждение производилось в основном в семь рядов.

Немного о том, что дало проведение железной дороги к Таганрогу. Вот некоторые, может быть внешне малозначительные сведения, взятые нами из газеты «Азовский вестник» за 1871 год. Здесь утверждается, что с проведением Курско-Харьковско-Азовской железной дороги начала значительно развиваться торговля. В частности,

А) число пришедших в навигацию 1870 года из-за границы кораблей составило 1782. Это на 539 кораблей было больше чем в 1869 году.

Б) денежные обороты местных кредитных учреждений стали увеличиваться. В 1869 году было привезено товаров на 8,95 млн.руб (на судах) и 2.6 млн. руб. (на каботажных лодках). Вывезено товаров на 18,5 млн. руб. Непосредственно из Таганрога и на 15 млн.руб. доставленных из Ростова и Риска.

В) число магазинов, лавок и даже гостиниц в городе увеличилось.

Как сообщала газета, в 1871 году ожидалось окончательное устройство вагонного и механического завода Литвиновского, который находился в 3,5 верстах от города и 50 саженях от линии Таганрогско-Ростовской железной дороги даже был соединен с нею подъездными путями.

К сожалению, если говорить о перспективе, то строительство железной дороги не спасло Таганрог. Об этом хорошо говорит П. Филевский в - Истории Таганрога: «... проведение железной дороги спасти порт не могло,- утверждает он,- тем более, что среди соперничающих стран в но время являлось и Предкавказье, которое обилие своего хлеба посылало не на Таганрог, а на более удобный для него Ростов...» И здесь П. Филевский делает очень интересный вывод: «Таганрог потерял удобное время установить связи с Кавказом, которые, впрочем, во всяком : час были бы временные, как и связи его с Ростовом...»

В 1878 году Министерство путей сообщения произвело проверку технического состояния железной дороги и ее пропускной способности. Выяснился ряд недостатков, в частности повышенные эксплуатационные расходы и недостаточная мощность. Оказалось, что насыпи земляного полотна дали сильные просадки. На равнинном рельефе полотно было очень низким, а балластный слой отсутствовал. По рельсовым полосам были обнаружены отклонения от норм. Советские исследователи («Стальные пути Донбасса». Изд. «Донбасс». Донецк 1970 утверждали, что это было следствием того, что дорога была принята в эксплуатацию с большим числом недоделок. Недоделки и просчеты акционерное общество якобы скрыло.

Укладка второго пути на направлении Горловка-Таганрог началась к 1898 году и закончилась в 1900 году. В 1891 году государство выкупило Курско-Харьковско-Азовскую железную дорогу.

На этом, пожалуй, закончим интересную и сложную историю создания железной дороги к Таганрогу. И очень приятно отмстить, что вклад Н. Кукольника в решение этой проблемы огромен.

Говоря о дальнейшем развитии железнодорожных связей Таганрога с другими центрами России, надо сказать о позиции, занятой Таганрогским обществом по строительству железнодорожной линии Саратов-Таганрог-Мариуполь. Приведем выписку из справки Таганрогской управы [ГАРО ф.577, оп. 1 дело 429 лист 1]: «7 ноября 1913 года [..-1 совещание гг.Гласных Таганрогской городской Думы, с участием представителей Таганрогского биржевого комитета и др. лиц [...] приняло резолюцию следующего содержания:

1) Продолжение проектируемой до Таганрога железнодорожной линии от Таганрога до Мариуполя отрежет Таганрог от всех пунктов, хлебные грузы из которых имели до сих пор естественное тяготение к Таганрогу, а потому необходимо настраивать на осуществление проектируемой генералом Холщевниковым Азово-Волжской ж.д. от Саратова с конечным пунктом дороги в Таганроге».

Так все и осталось до настоящего времени. Правда в июле 1915 года Городская Дума постановила «возбудить перед Советом Министров ходатайство... », но все это было тщетно. Время ушло...

В письме Н. Кукольника к Захару Тихоновичу, относящемуся к концу 1868 года, мы нашли такие слова: «Театр отлично вышел. Хорош. Честь и слава Донцову; но и тут не без квасу. Итальянская опера до такой степени хороша, что и я посещаю ее с удовольствием.»

Кто такой Захар Тихонович установить пока не удалось. Но свидетельство об итальянской опере в Таганроге представляется ценным. Ценным не только потому, что это свидетельство очевидца. Это - свидетельство человека, отлично разбирающегося в музыке, имеющего отношение к созданию первых русских национальных опор и близкого к таким людям как М. И. Глинка, Ф. Лист, А. С. Даргомыжский.

Правда, тот же Н. Кукольник буквально в 1862 году в своих «Азовских письмах» (Спб. Ведомости, 1862 №20) оценивал культурную жизнь в Таганроге несколько иначе. Он, в частности, замечал, что «театр-комедию ломают у нас в пшеничном амбаре, городского оркестра у нас нет...». Но, надо полагать, со строительством театра что-то же изменилось. Судя по реплике Кукольника в письме, изменилось серьезно. Поэтому наше желание составить хотя бы небольшое представление об итальянской опере в Таганроге, о которой так хорошо отозвался Н. Кукольник и возникновение которой связано с окончанием строительства театрального здания, вполне естественно.

Мы не ставим перед собой задачу объединить, а тем более систематизировать разрозненные сведения о музыкальном быте и концертной практике г. Таганрога того времени. Это невозможно. Мемуарных и эпистолярных свидетельств практически нет. В архивах удалось найти пока лишь отрывочные сведения. А что касается, статей и рецензий из периодической печати, то для того времени рецензия была явлением новым и необычным. По правилам театральной цензуры разрешалось это только столице и только определенным лицам. В 40-е годы прошлого века таким лицом для столицы был небезызвестный Ф. Булгарин.

В рецензиях Ф. Булгарина можно найти высказывания о театральных нравах столицы того времени. Вот выдержка из одной рецензии 1845 года: «Я готов назвать Бетховена необыкновенным, удивительным человеком, но великим мужем не назову... Величие не в нотах, а в душе, в уме.» Как видим, о каком-либо музыкальном разборе и речи быть не могло. Достаточно, что это нравилось обывателю, ибо обыватель принеси его любви к музыке слаб был, как тогда говорили, во всех тонкостях контра пункта и генерал-баса, часто пуuал последний чуть ли не с каким-то неведомым до сих пор новым чином в табели о рангах.

И тем не менее, Москва и Петербург, как столицы русского государства, живут своей театральной и музыкальной жизнью. Похоже, что кидай же жизнью живет и Таганрог. По крайней мере очень многое почти совпадает. Театральные и музыкальные развлечения в Таганроге получили свое начало в 1827 и очень скоро вошли и жизнь городского общества, в жизнь горожан. Но всегда самый существенный вопрос при устройстве представления (концерта) - найти подходящее помещение. Концерт в помещении для того времени вообще был делом новым. И надо заметить, что таганрогское общество и городские власти покровительствовали театру. Большую помощь концертаам оказывал Н. Д. Алфераки.

В одном из писем Н. Кукольника есть даже такое свидетельство: «Покойный Алферакн сформировал для Таганрога превосходный оркестр...»

Именно благодаря подобной поддержке театр в Таганроге развивается. Здесь идут оперы «Аскольдова могила» А. Верстовского, «Первое июля в Петергофе» и «Невеста» Ленского и даже «Бой жiнка» и «Наталка-Полтавка» И. Котляревского. Однако подавляющий интерес у таганрогской публики в то время вызывает гастролеры-исполнители и итальянская опера. Вот что мы находим по этому вопросу в воспоминаниях композитора С. Майкопара, жившего в то время в Таганроге: «Ежегодно выписывалась из Италии целая труппа оперных артистов, и содержался постоянный оркестр приезжих итальянцев-музыкантов, согласившихся навсегда переехать в Россию. Дирижеры и хормейстеры также выписывались из Италии. Только хористы и хористки набирались из местных жителей» Заметим, что это «ежегодно» продолжалось целых пять лет, пока не был открыт собственный оперный театр. Позволить себе подобную роскошь в то время мог только один Петербург

Репертуар оперного театра Таганрога, когда туда переезжает Н. Кукольник - это Верди, Россини. Оффенбах, Беллини, Доницетти. Если в столицах увлечение итальянской музыкой к этому времени постепенно начинает проходить и в репертуаре появляются «Иван Сусанин» и «Руслан и Людмила», то до Таганрога по веяние времени пока не доходит.

1863 год - период расцвета таганрогской итальянской музыки. По имеющимся данным он продлился до 1873 года. Вершиной таганрогской оперы надо считать 1866 год. Именно в этом году построено новое здание оперного театра. Здание это, ныне известное как театр им. Чехова, и сегодня считается уникальным памятником театрального зодчества. Это о нем пишет Н. Кукольник в письме, цитатой из которого начинается данная статья.

Немного об истории строительства здания театра. Вопрос этот подымался еще в 1845 году. Дирекция театра возбудила соответствующее ходатайство, но разрешения на заем в Государственном Банке так и не добилась. Таганрогское общество начинает действовать самостоятельно.

11 августа 1865г. Таганрогский градоначальник докладывает вышестоящему руководству, что некоторые из граждан образовали акционерное общество со складочным капиталом в 45 тыс. рублей серебром. Цель общества - устройство в Таганроге нового театрального здания. По завершении всех организационных дел выяснилось, что паев всего 400. Стоимость пая - 100 рублей. Д. Алфераки, Л. Фурсов, И. Скараманга, М. Варваци и К. Бенардаки взяли по 50 акций. Остальные 150 акций были приобретены 35 горожанами. По 20 акции взяли Делапорто и П. Перушкин. 10 акций приобрел Д. Ласкараки. Среди остальных акционеров встречаются имена А. Реми, И. Джурича, В. Кудрина, К. Работина, А. Христодулиди, М. Серебрякова, С. Синоди-Попова. [ГАРО ф.552. оп.1 дело 97 лист 9]. Вопреки встречающимся в краеведческих очерках сведениям фамилия Н. Кукольника в составе акционеров-учредителей не значится. Возможно, он приобрел акции позднее.

Здание театра строилось под оперу. А в юры проекта итальянцы. Здание было отлично спланировано: небольшой, но вместительный зал с замечательной лепной акустикой, изящная роспись, тонкая и ажурная лепка - вот атрибуты оформления.

С окончанием строительства театра музыкальная жизнь юрода преобразилась. Вот как описывает эти изменения А. П. Чудаков в своем очерке «Чехов в Таганроге»: «Необычным для русской провинции был таганрогский театр. Несколько сезонов в городе гастролировала итальянская опера. На таганрогский сцене пели известные тогда Зангери, Белати, Понти, Кампанини, Кантони. Встречали и провожали их в порту кавалькадами, с музыкой, с факелами. Миллионер Алфераки содержал на свой счет итальянский оркестр, игравший все лето в детском саду (вход в гимназические годы Чехова был бесплатный).

Гастролировали скрипач и дирижер Варшавской консерватории Аполлинарий Контский, знаменитая пианистка ученица Листа, Лаура Карер, приезжал Сарасате. Был Ольридж. В «Отелло» играл Сальвини.

Ставились оперетты Зуппе, Легара, Лекока, Оффенбаха».

Наряду с оперой в Таганроге в то время одновременно существует и драматическая труппа. В «Очерках истории Таганрогского театра с 1827 по 1927 г.», изданных в Таганроге в 1927 году, имеется по этому поводу такая информация:

«Первые сведения о существовании одновременно двух групп - оперной и драматической, мы имеем из дел театральной комиссии, относящиеся к 1870 году. Эти источники нам говорят о том, что в 1870 году Одновременно существовали две группы; в летний сезон -русская драматическая и в зимний - итальянская опера. Состав русской драматической труппы был из 20 человек, а состав итальянской опоры следующий: состав солистов и солисток 15 человек, хор - 30 человек, оркестр - 32 чел. под управлением (Клефеля).»

Здесь же имеется характеристика итальянской оперы. Она дается по докладу, представленному неизвестным лицом градоначальнику:

«Состав опоры превышает состав прежних годов; выдающимися были: Тепоге Абруниеро с честью мог бы занять первое место в столичных театрах, и Фабио Сантини, отличается свежестью и верностью в исполнении трагических ролей. Остальной состав почти равен, каждый в своем роде очень удовлетворителен.»

Анализируя публикации того времени, можно видеть, что встречаются в работе оперы и определенные трудности. Вот как описывает эти трудности «Азовский вестник» за 1871 г. Здесь в №7 сообщается, что опера существует уже пять лет. С начала сезона 1870 года было поставлено более 15 опер. Новыми для публики были оперы «Бретонский пивовар» и «Дон Паскале». Успехом у таганрогской публики в этот сезон (1870-71 гг.) пользовались «Бал-маскарад», «Эрнани», «Сафо», «Фауст» и «Фаворитка». Дирижер оперы - Клефаль. Так мы впервые выходим на фамилию Молла, о котором хотим рассказать. Но прежде об одном из эпизодов, который мы нашли в газете № 16 (с.124-125). Он называется «Скандал в театре»: «Шла опера «Бал-маскарад». Тенор Абруниедо заслужил успех, потребовали повторить арию... А после этого, между 2 и 4 актами слушатели потребовали читать рассказы Вейнберга. Абруниедо просил окончить спектакль, ссылаясь на нездоровье. Но потребовали рассказ и директор согласился. А после этого потребовали продолжать оперу, оговорив, чтобы Абруниедо оканчивал оперу».

«Бледный, указывая на горло, явился он, и стал говорить, что не может, по болезни петь. Тогда первые ряды партера и передние ложи начали шикать и свистать». Абруниедо плакал от стыда и огорчения. Здесь мы еще раз хотим оговорить, что мы не претендуем на написание истории таганрогской оперы. Музыка, как любят говорить немцы, (сама по себе) нас мало интересует. Но в музыке всегда находила отражение общественная жизнь. И вот с этой точки зрения мы и пытаемся преподнести читателю материал, в том числе и предположительного характера. А музыка, итальянская опера в Таганроге того времени влияла на общественную жизнь. И не только гак, как было описано выше в скандальном эпизоде.

В очерке В. Светлова «Город Таганрог» находим: «В кафе «Трапория», помещавшемся против театра, сходилась в антрактах публика, весело и оживленно болтая о театральных делах, иногда покручивая при благосклонном участии моряков, которыми изобиловал и то время этот приморский город, благодаря процветанию морской торговли.»

Если сравнить эту информацию с тем, что писал в записке графу Бенкендорфу Ф. Булгарин в 40-х годах прошлого столетия, где говорится о «всеобщих разговорах в театре, в чертогах знатных, в казармах и в гостиных дворах», то о совпадении музыкальных нравов можно говорить уверенно.

Об этом же свидетельствует и С. Майкопар. «В описываемый период моего обучения до поступления в консерваторию я слышал много хорошей музыки, посещая также концерты приезжавших в наш город крупнейших артистов (Николаи Рубинштейн, София Ментор, Анна Есипова, Сергей Танеев, скрипач Аэур, арфистка Цабель, певицы Дезира Арто, Алиса Барби).

Из их исполнений мне особенно памятны «Лунная соната» Бетховена (Николай Рубинштейн), соната «Арраssionata» Бетховена (Есипова), Фантазия Листа на мотивы оперы «Немая из Портичи» (Ментер) и романсы Шумана и Шуберта (Барби). Кроме того, я часто бывал в опере, где слышал, если, но знаменитых, то, во всяком случае, очень хороших итальянских певцов и певиц.»

Вот еще пример, свидетельствующий в пользу высказанного предположения. У упоминаемого выше В. Светлова находим: «На улицах даже водовозы и извозчики, не говоря уже о горничных и кухарках, распевали популярные арии из «Лукреции Борджии», Бал-маскарада», «Лючия де-Ламермер» и других опер, бывших в то время в моде. Все классы и национальности общества сходились на этом меломанском увлечении и носили на руках певиц (Зангери и Беллати; образовали две партии: зангеристов и беллатистов - партии галерки и партера, носившие галстуки любимых ними певицами цветов и уподоблявшиеся, таким образом, партиям «голубых и зеленых» византийских приверженцев цирка.»

История донесла до нас портрет Зангери. Есть свидетельство П. Филевского, что Зангери была соседкой Н. Кукольника. Их дачи в Дубках были неподалеку друг от друга. Можно назвать еще имена Л. Росси де Руджиеро антрепренера итальянского оперного театра г. Таганрога, Сарти и Гаэтано Молла. О последнем достоверно известно, что в 1870 г он был хормейстером оперы г. Таганрога. В 1866 г режиссером оперы был Сарти, Директором Таганрогского театра с 1844 по 1876 год был С. Г. Синоди-Попов.

В подшивке газеты «Азовские вести» за 1871 год мы нашли сведения и о других таганрогских исполнителях. Называются женские исполнители: Фабрис-Сантипи, Корси, Лазари, Фабрини. Мужские исполнители: Абруниедо, Карозели, Больтоне, Доминичи, Майлини и Бенафос. Отмечается также, что в 1870 году имело место улучшение хоров и уточняется, «что улучшение это должно отнести к неусыпным, и, поистине, египетским трудам добросовестного директора хоров г. Молла» (№ 15, с. 117).

Так мы еще раз наталкиваемся на фамилию Мола, о которой хотим рассказать более подробно. Но прежде одно небольшое уточнение. Мы считаем, что именно в это время возникают определенные театральные традиции Таганрога. Сегодня они по разным причинам уже безвозвратно ушли в прошлое и даже забыты. Но они были. В подтверждение сошлемся на работу М. Семановой «Чехов в школе» (Госпедиздат, Л., 1949). Здесь, в главе «Гимназия. Театральная жизнь Таганрога 70-х годов» находим;

«Подлинной страстью Чехова-гимназиста был театр [...]

«Приходили обычно еще до начала, -вспоминает брат Антона Павловича Иван Чехов,- Весь театр был совершенно пуст и не освещен: На всю громадную черную яму горел только один газовый рожок. И, помню, нестерпимо пахло газом. Задним рядам было трудно стоять без опоры, и они обыкновенно устраивались локтями на наших спинах и плечах. Кроме того, все зрители грызли подсолнухи. Бывало так тесно, что весь вечер так и не удавалось снять шуб. Но, несмотря на все эти неудобства, в антрактах мы не покидали своих мест, зная, что их тотчас же займут другие".

В годы, когда Чехов посещал таганрогский театр (1872-1879) в репертуаре театра были резкие колебания: классические пьесы уживались рядом с «ужасными драмами» , с «диазинсторическими трагедиями, с морализующими» эффектными пьесами-мелодрамами современных ловких драмоделов, с наскоро переведенными и наскоро срепетированными водевилями, с модной в ту пору опереткой, раскрытой ее местными переделывателями (Вальяно и др.) и актерами не с ее сатирической, а с ее вульгарноэротической стороны.

«Однако- пишет далее автор,- наряду с авантюристами антрепренерами, смотревшими на театр как на выгодную спекуляцию, были во времена Чехова в Таганроге и очень одаренные актеры и организаторы групп (Н. Новиков. М. Яковлев). В состав таких групп входили такие выдающиеся провинциальные артисты, многие из которых были примечены позднее в столичные театры, как Фани Козловская и ее сестра Ольга Козловская. В. Чарский, комик Востоков, С. Пальм, опереточные артистки О. Кольцова и Н. Полонская. Последние две артистки возродили даже в г. Таганроге прежние традиции: театралы разделились как во времена гастролей итальянских певиц Зангери и Беллати (60-е годы), на две партии поклонниц Кольцовой и Полонской: каждая партия носила галстук определенного цвета.

В любую погоду молодежь выстраивалась на дебаркадере, ожидая приезда из Ростова любимых артисток. В числе этих поклонников был и молодой Чехов, тоже носивший, по воспоминаниям современников, цветной галстук в честь любимой артистки. Эмоциональное отношение к театру обитателей родного города надолго осталось в памяти Чехова. Узнав в 1897 г, что знакомая ему артистка выступает на таганрогской сцене, он пишет: «Как это хорошо! Я рад за Таганрог. В самом деле, это недурной город, там любят театр и понимают».

Вот именно это «...и понимают», мы положим в основу наших дальнейших рассуждений. Во-первых, мы хотим рассказать о Гаэтано Молла. Конечно, в то время были и другие замечательные люди, преданные музыке и городу. Назовем хотя бы Официозо. Но мы хотим рассказать о человеке, с которым не мог быть не знаком Н. Кукольник. А чтобы понять душу этих преданных музыке людей, надо оцепить период, когда они могли познакомиться.

Вот информация из газеты «Азовский вестник» за 1871 год (№30 стр.234): «Известный в Одессе скрипач г. Бродский 21 февраля 1871 г. выступал в заде Благородного Собрания». Г. Бродский - уроженец Таганрога. «Блестящая, полная огня и прелести игра этого молодого талантливого артиста произвела у нас сильнейшее впечатление».

В № 40.{стр.317} того же «Азовского вестника» находим: «На днях (7 апреля 1871 г.) в двух концертах, данных на здешнем театре, мы имели случай слушать примадонн солисток итальянской оперы Одесского театра (г-жа Корсилия Кортези - сопрано и Луизу Вичини -контральто). Все слышавшие их заявили свое желание приобрести этих примадонн на нашу сцену в следующий оперный сезон, желательно, чтобы дирекция при составе оркестра, приглашала бы некоторых музыкантов из Одесского театрального оркестра, который по случаю переделки театра в настоящее время распущен».

Во-вторых, понимая Гаэтано Молла и исходя из тезиса, что духовная жизнь города - это переплетение духовных судеб его жителей, мы сумеем оценить необычность самого Таганрога как города. Не мог обычный город жить жизнью необычных людей. А люди эти были действительно необычными.

И яркий пример этому судьба Гаэтано Бартоломео Молла, таганрожца. Именно его судьба очень тесно связана с Таганрогом, в отличие, скажем, от судьбы той же Зангери, которую в свое время город буквально «носил на руках». В 1867 году эта любимейшая у таганрожцев примадонна уезжает в Италию. Гаэтано Молла же на всю жизнь остается в Таганроге и посвятил городу свой талант. Одно это заслуживает уважения.

О Гаэтано Молла у той же М. Семановой находим: « В театре и на эстраде городского сада оркестром и хором руководил маэстро Гаэтано Мола, судя по отзывам южных газет того времени, большой знаток и энтузиаст своего дела...»

У композитора Манкопара, который был его учеником, информации больше. «За несколько лет до начала моих занятии приглашенный из Италии хормейстер Гаэтано Молла,|...] сформировал из местных жителей оперный хор, с которым занимался подготовкой его к участию в оперных представлениях. [...) Итальянский хормейстер влюбился в одну из хористок, женился на этой русской женщине и решил остаться навсегда в России и поселиться в нашем городе». Уточним эти данные выдержкой из письма правнучки Гаэтано, полученного в 1995 году Таганрогским городским музеем:

«Итак: Гаэтано Молла, хормейстер театра «Ла Скала», уроженец Милана [...]. Во время гастролей он влюбился и женился на Елизавете Дражкович. Моя прабабка не была хористкой, она из богатой семьи, которая владела кирпичными фабриками. Что-то произошло, кажется. Так как се отец был иностранный подданный, то все было записано на имя друга, некоего Скараманга. Скараманга же поехал вслед за дочерью, сбежавшей с каким-то артистом, и там не то погиб, не то сошел с ума. В общем, семья Дражкович потеряла все имущество, за исключением Дома (между театром и музеем Чехова), во флигеле которого родился мой дед, и где семья Молла прожила до конца своего существования в Таганроге.»

Продолжим цитировать С. Майкопара: «Гаэтано Молла был человек безусловно талантливый и незаурядный. Горячий итальянский темперамент, неиссякаемая энергия и работоспособность, разносторонняя музыкальная деятельность, притом еще и большая склонность к активному участию в общественной жизни нашего городка,- все это в короткое время привело к тому, что имя его и личность стали в городе чрезвычайно популярными»

«Роста немного выше среднего, Молла благодаря своей худобе казался высоким. Умные, живые глаза, высокий открытый лоб, черные усы и борода - все это вместе производило впечатление силы, ума и энергии, а манера говорить и движения свидетельствовали о том, что этот человек был полон жизни и интереса к людям».

В 80-х годах (буквально сразу после смерти Н. Кукольника) начинаются сложности. Над таганрогской итальянской оперой сгущаются тучи. Она существует только благодаря поддержке меценатов. Но 11 декабря 1873 года собрание акционеров, в составе П. Перушкина, А. Монсти, А. Боголюбова и А. Попандоиуло принимает решение передать театр городу, погасив в течение 10 лет вес акции путем тиража. На долю указанных четырех акционеров приходилось 319 акций из 461, в том числе на долю П. Перушкина - 300. Фактически вес решал один П. Перушкин.

С передачей театра городу жизнь театра входит в новую полосу. Местные меценаты отходят от него, а на первое место выходит коммерческий интерес. Театр должен давать доход, нужны умелые антрепренеры. Правда, такие антрепренеры обязаны работать в контакте с театральном комиссией, но уже первый такой делец. Новиков, антрепренер из Кишинева, взявший театр на два года, принимает решение от итальянской оперы отказаться. Она не дает прибыли. Театральная комиссия пытается как-то повлиять на такое решение, но Новиков непреклонен. И комиссия принимает вывод: «Итальянская опера является роскошью, доступной только кружку богатой публики». Этот вывод очень часто цитировался потом, в годы советской власти. Он до боли созвучен лозунгу «Искусство должно принадлежать народу». И он приводит, в конце концов, к негативным последствиям.

Опера еще надеется на Ростов-на-Дону. Практически, с начала своего существования опера поддерживалась и Ростовом. Есть данные, что в 1863 году труппа в составе 35 человек два раза в неделю давала постановки в Ростове. Теперь же, после прихода в театр Новикова, опере приходится ориентироваться только на Ростов. Но и здесь дела оказываются не лучше.

Ростовский антрепренер М. Вальяно тоже отказывается от оперы. Мы полагаем, что сделано это по коммерческим соображениям, но есть и другие предположения. Так, в «Энциклопедии старого Ростова и Нахичевани-на-Дону», изданной Донской государственной публичной библиотекой в 1994 году в статье о А. М. Байкове мы встретили такое утверждение. «В этот 1-й Банковский период истории Ростова (1863-1869) в городе появляется <...> даже итальянская опера - правда, ниже всякой критики, почему дальнейшие приглашения не делались.»

Как бы там ни было, итальянская опера в Таганроге прекращает свое существование. В этой обстановке Гаэтано Молла использует любые возможности, чтобы не только выжить, но и сохранить для города классных музыкантов, а также не лишать город музыки. Именно в это время он организует благотворительные концерты для общества вспомоществования бедным воспитанникам таганрогских гимназий, а также ученикам и ученицам городских начальных училищ. Вспоминает С. Майкопар: «Не мало доставляли художественных музыкальных впечатлений и любительские концерты, организовывавшиеся Молла при участии лучших местных сил. Среди певцов и певиц были очень музыкальные люди, с прекрасными голосами, большей частью ученики Молла.

Оркестровая музыка, которую я слушал летом в саду в исполнении нашего оркестра под управлением Молла, также пополняла запас моих музыкальных впечатлений и расширяла мое знакомство с музыкальной литературой».

Значение этой благородной деятельности Гаэтано Молла трудно переоценить. При музыкальности таганрожцев концерты эти давали не малые средства. Причем не заезжим антрепренерам. Они позволяли учреждать стипендии и даже пособия больницам.

Отдельно о преподавательской деятельности Г. Молла. Опять обратимся к воспоминаниям С. Майкопара: «До конца своей жизни он (Г. Молла - А. Н.) работал с раннего утра до поздней ночи. Днем, а иногда вечером давал он уроки, обучая игре на фортепиано и пению.[...].Самым трогательным, однако, было то, что, никогда не обладая большими средствами и всю жизнь едва сводя концы с концами, он еще после одиннадцати ночи занимался у себя на дому бесплатно с певцами и певицами, не имевшими средств оплачивать уроки [...]. Уроков у него было много, и весь день бегал он по городу от одного ученика к другому, так как всем платным ученикам он давал уроки у них на дому».

Методика преподавания у Г. Молла была своя. Разумеется, вопрос это специфический, далеко выходящий за пределы настоящего очерка, но все же не привести выдержки из воспоминаний С. Майкопара мы не можем: «Я с трудом мог бы хотя бы приблизительно перечислить все. что я успел пройти за годы моих занятии с ним из литературы для фортепиано соло. Как пример приведу только, что к одиннадцати годам, т.е. через четыре года после начала моего обучения у него, я уже играл и хорошо знал первые двадцать восемь сонат Бетховена.[...]. Я. особенно в первые годы занятий у его, не мало играл легковесной салонной музыки и всяких сомнительного качества фантазий на мотивы из опер, четырехручных переложений и попурри из опереток и т.п. [...]. И представьте себе, я нисколько не чувствую на дальнейшем своем развитии вредного влияния такой музыки легкого жанра, вероятно потому, что, если она в детстве мне и нравилась, то позже, когда я стал изучать музыку Бетховена, Шумана, Шопена, я просто потерял к ней вкус и интерес, а в смысле практики и музыкального «воспитания» она в свое время дала мне свою долю в отношении знакомства с музыкой самых различных видов и характеров и послужила материалом для сравнительной оценки художественности музыкальных произведений [...]. У него же я научился не менее важному для музыканта искусству чтения нот с листа, научился аккомпанировать певцам, скрипачам, виолончелистам, играть в ансамбле.»

Через двадцать лет фамилия Молла появляется в истории Таганрога, но уже в другом качестве. Оперы нет, но любовь к музыке в городе остается. Из очерка уже упоминавшегося В. Светлова мы узнаем:

«Летом здесь <в городском саду> играет прекрасный, хотя и небольшой, оркестр музыки под управлением даровитого капельмейстера г. Молла, молодого обрусевшего итальянца, уроженца города; он прекрасно поставил оркестр, влачивший до него жалкое существование, и главная его заслуга в том, что он знакомит публику с выдающимися произведениями европейской и русской музыки, для чего еженедельно устраивает симфонические вечера, посещаемые весьма охотно. За крайне дешевую плату - 7 коп,, доже бедный житель города может провести вечер в саду, отдышаться от дневного зноя и послушать образцовые произведения в прекрасном исполнении энергичного и талантливого дирижера.» Прежде, чем пояснить, о. ком идет речь в этом очерке, датированном 1902 годом, приведем еще две выдержки из газеты «Таганрогский вестник» за 1900 год. «В воскресенье 26 мая,- сообщается в № 64 газеты,- в городском саду состоялось открытие летнего театра концертом певицы миланской оперы Сары Сабини и г. Молла, Сысоева и Дубинина. Особый успех выпал на долю трио, исполнившего последними четыре романса из оперы «Евгений Онегин», «Зачем», исп. Сары Сабини».

В №93 от 6 августа 1900 г. находим такое сообщение: "Говорят, что в непродолжительном времени в городском саду состоится бенефис в пользу оркестра. В течение настоящего сезона оркестр г. Молла доставлял так много эстетических наслаждений публике, что надо полагать, последняя с особенным удовольствием посетит предполагаемый бенефис.»

Какова была публика на этих концертах? Думаю, мы не сделаем ошибки, если скажем, что она была смешанной. Но большинство, по-видимому, как в свое время писал хроникер газеты «Голос» (правда, по другому поводу), составлял слой населения, что в театрах «прячется на верхах». И все же нужно подчеркнуть, что вся эта музыкальная и организаторская деятельность по существу приучала публику к серьезной классической музыке. Конечно, репертуарных нововведений было не так уж много, разве что когда Таганрог с гастролями навещали заезжие звезды. Но тем не менее общая тенденция неоспорима. Уточняем, что во всех описываемых случаях речь идет о Валериано Молла, сыне Гаэтано.

Работники таганрогского государственного архива помогли найти нам листок по учету кадров Валериана Молла, датированный ноябрем 1926 года. Вот некоторые биографические данные, сформулированные на основе этого листка. Родился в Таганроге в 1872 году. Учитель музыки. Окончил Петроградскую консерваторию. Основная профессия - дирижер симфонического оркестра. Дирижером симфонического оркестра городского сада и городского театра он был 10 лет - с 1898 по 1908 год. Затем все же ему пришлось оставить эту работу и на протяжении 7 сезонов он переезжает из города в город.

В 1909-1911 годах (три сезона) он дирижер симфонического оркестра коммерческого клуба и общественного собрания в Екатеринославле -1912 год - он дирижер симфонического оркестра коммерческого клуба в Ставрополе. 1913 год застает его в Кисловодске. Он работает в правлении Владикавказской железной дороги. В 1914 году он дирижер городского симфонического оркестра в г. Вильно. Наконец в 1915 году- он в СКОПСе (Северо-Кавказские пути сообщения -А. Н.) в Ростове-на-Дону.

География обширная. Вес эти города отмечены в личном листке как местности СССР, хорошо известные ему по работе. Дополняем эти краткие сведения по С. Майкопару:

«Когда сын Гаэтано Молла, Валериан, был еще маленьким, в нем уже проявились хорошие музыкальные способности. Вырос он в музыкальной среде, много времени проводил на репетициях отца среди оркестровых музыкантов, видел, как отец дирижирует, и слышал много музыки.[...]

О способностях Валериана можете судить по следующему примеру.

Как-то на репетиции оркестра, во время которой, как всегда, среди музыкантов находился и маленький Валериан, отец дал ему свою дирижерскую палочку!"...] И вот. Валериан, который много раз слышал эту симфонию и на репетициях и в концертах своего отца, впервые взяв в руки палочку, с уверенностью продирижировал по партитуре это произведение (нотам-то отец его успел научить), и оркестр охотно и послушно шел за ним [...]

Через несколько лет он окончил консерваторию так же, как и я, по двум специальностям - игре на фортепиано и теории композиции.

По окончании консерватории он стал отличным дирижером (наряду с прохождением курса теории композиции, он в консерватории прошел еще и дирижерский класс), заняв впоследствии место отца. И одновременно стал также преподавателем игры на фортепиано в музыкальной школе».

Удалось установить, что В. Г. Молла был учеником Н. А. Римского-Корсакова по классу композиции во время обучения в Петербургской консерватории. Он переписывается со многими видными композиторами и музыкантами, в том числе и С. Рахманиновым.

1917 год застает В. Молла в Таганроге. В личном листке он сообщает, что в -это время он выступает основателем местного профсоюза Союза оркестрантов и является его Председателем до 1919 года. Видимо в 1919 году происходит преобразование, и он становится Председателем союза Рабис (работников искусств), каковым и является на момент заполнения листка.

Кроме приведенных данных в листке находим, что но национальности В. Молла считает себя русским, указывая, что кроме русского языка он еще владеет итальянским и французским.

В 1926 году он живет в Таганроге с женой и двумя дочерьми.

На самом деле, все не так просто. В уже упоминавшемся письме правнучки Гаэтано Молла есть такие сведения:

«У Валериано Молла было 4 детей: Борис, старший, белый офицер, погибший в 23 года в 1917 году и Анатолий, сбежавший на войну в 17 лет, чтобы отомстить за брата и тоже погибший. Две дочери <позднее> уехавшие за границу, Ольга и Валентина, моя мать.»

Как складывалась его жизнь в этот период времени? Частично ответ можно найти в следующем архивном документе, датируемом 1926 годом. Это заявление В. Г. Молла в городской Совет г.Таганрога: «Сведения обо мне могу дать следующие:

Будучи студентом консерватории я являлся инициатором организации добровольческой молодежи по оказанию помощи оборудования бесплатной чайной и столовой для беднейшего населения во время холеры, а затем был санитаром-добровольцем по оказанию первой помощи заболевшим холерой; затем устраивал ряд концертов, заложил первый камень здания Общества призрения неимущих.

В 1900 году организовал добровольное Пожарное общество, был несменяемым членом Правления, а последние 5-6 лет Председателем; в 1926 году вновь возродившееся Общество меня избрало своим председателем.

В 1917 году я основал союз оркестрантов, а в 1920 году был 1-м председателем преобразованной Рабис.

В течение всей деятельности я давал безвозмездно концерты для нуждающихся, студентов, приютских детей и проч.

В 1905 году я образовал добровольную <дружину из> членов Пожарного общества для предотвращения погромов. В 1905 во время манифестации <я вмешался> в толпу, избивавшую революционера-рабочего и отвел в лечебницу для перевязки. Был членом [неразб.] Кр.Креста. Был избран в кандидаты депутатов в 1905 г.

Получив предложение Совета встретить вступающую Красную Армию [неразб.] «Интернационал» и с оркестром участвовал.

Во все торжественные даты я писал музыку. Мною написана и посвящена Горсовету кантата. К X лет Красной Армии написан марш-посвящение. К X лет ГПУ написан марш на слова т. Бухбан (?), колыбельная, Революционные романсы; «Пять дней и ночей» на смерть В. И. Ленина и много др. На летней сцене играли планы «Пугачевский бунт» и эпизод из гражданской войны...»

Перед нами не просто исповедь талантливого человека. Перед нами свидетельство времени, когда происходившее не всегда можно было понять или логически осмыслить, если исходить из современных понятий и представлений.

Дополним эти автобиографические данные сведениями, которые содержатся в воспоминаниях Погребцовой Н. В. (по данным архива Таганрогского музея). В этих воспоминаниях сообщается, что в 1900 году В. Г. Молла дирижировал симфоническим оркестром в городском саду в Таганроге. В частной женской гимназии у Н. И. Янович вел пение. В 1909 голу В. Молла поставил со старшеклассниками оперу Цезаря Кюи «Снежный богатырь».

В 20-е годы, уже в музтехникуме В. Г. Молла руководил ученическим симфоническим оркестром и дирижировал оркестром в городском саду. Вероятно сезон 1929 был последним, когда Молла дирижировал (см. Газету «Донская правда» за 22 августа 1929 г.). В 1931 году по его просьбе оркестром дирижировал ростовский дирижер, а после этого, вероятно, оркестра в городском саду больше не было.

В середине 30-х годов Молла В. Г. вновь появляется в Таганроге и возобновляет оркестровый класс в музыкальном училище (бывшем музтехникуме).

Но прежде чем рассмотреть некоторые подробности этого краткого жизнеописания, приведем некоторые свидетельства из других материалов, хранящихся в Таганрогских архивах:

«В. Г. Молла преподавал в музыкальном техникуме, и позже в музучилище музыкально-теоретические предметы, руководил оркестровым классом, был организатором и главным дирижером профессионального симфонического оркестра. Как руководитель симфонического оркестра. В. Г. Молла являлся организатором многих шефских концертов в Таганроге и за его пределами.

Оркестр играл произведения классиков, русскую музыку, новейшие для того времени произведения советских композиторов.

Кроме того, В. Г. Молла был композитором, автором ряда романсов на стихи русских поэтов, пьес для симфонического оркестра. Большим успехом у публики пользовался написанный им «Ворошиловский марш», посвященный Красной Армии.

Помимо музыкальной деятельности В. Г. Молла принимал активное участие в общественной жизни» (вспоминает Аносова Т. А. 1975)

«На одном из таких утренников в траурные дни памяти В. И. Ленина был исполнен автором и певицей Аренской романс на слова Веры Инбер, написанный В. Г. Молла под впечатлением этой тяжелой для всего народа утраты [...]

Им написано много романсов, ряд кантат, в том числе в честь 200-летия Таганрога и к 100-летию Таганрогского театра, увертюра памяти Франца Шуберта» (вспоминает П. Владимиров «Таганрогская правда» 11.01.1969)

«Его (Молла В. Г.-А. Н.) любили в Таганроге за широкую преподавательскую деятельность), обучал игре на фортепиано и пению), за организованный им в городском саду симфонический оркестр, за его дирижерское мастерство, за участие в общественной жизни города [...]

Особой популярностью пользовался его Ворошиловский марш, удостоенный Всесоюзной премии. Этот торжественный, замечательно ритмичный марш заражал своей бодростью и энергией. Он настолько воодушевлял слушателей, что в каждом концерте под управлением В. Г. Молла бисировался по два-три раза. Публика устраивала ему овации». (Вспоминает Д. Васильев «Таганрогская правда» 14 марта 1957).

«В 1928 году на рекламных тумбах Таганрога появилась афиша о симфоническом концерте, в программе которого я должен был играть концерт Де-Сверга с оркестром. Моя фамилия была напечатана очень большим шрифтом, раз в пять крупнее фамилии Молла; я - ученик училища - был смущен и спросил Валериана Гаэтановича, как это могли так напутать в типографии? На мой вопрос последовал ответ: «Теперь всем ясно, кому следует больше готовиться к концерту». (Вспоминает ученик В. Молла Игорь Мортэнсен. Архив Таганрогского музея).

В апреле 1997 года в Таганроге отметили юбилейную дату таганрогского музыкального училища. В интервью с директором музыкальной школы В. Ф. Скворцовым («Таганрогский вестник» № 2, 1997) имеются такие данные.

«В 1883 году в Таганроге организовано музыкально-драматическое общество, основатели которого был дирижер Гаэтано Молла, приехавший в Таганрог с итальянской оперной труппой. А год открытия музыкальных классов - 1887-й - стал годом основания музыкальной школы. Учредителем музыкальных классов стал видный музыкальный деятель, дирижер Вячеслав Сук, впоследствии народный артист СССР, дирижер Большого театра».

«Вот копии объявления о первом приеме в нашу школу. Читаем; «Сим досидим до всеобщего сведения, что с 1 августа 1887 года начался прием заявлений лиц, желающих быть учениками музыкальной школы...»

«Через 10 лет, в 1897 году, музыкально- драматическое общество было переименовано в артистическое, а директором общества и музыкальных классов при нем стал Валериан Молла, талантливый дирижер и педагог, отдавший много сил для развития музыкальной культуры в нашем городе».

Приводим также выдержку из воспоминаний Погребцовой Н. В. (рукопись хранится в музее-заповеднике г. Таганрога):

«Я не нашла сведений о том, что Молла был председателем музыкально-драматического общества после отца своего Гаэтано Молла и что он руководил музыкальной школой, открытой этим обществом [ ...]. По рассказам моей матери я знаю, что когда Русское Императорское музыкальное общество (называемое теперь РМО) открыло в Таганроге музыкальную школу, то не В. Г. Молла был приглашен директором его, а скрипач Э. Вален. В газете «Таганрогский вестник» за 1912 г. за май, июнь есть рецензии концертов симфонического оркестра под управлением «гастрольного дирижера» Э. Валена.

Очень возможно, что в ту же осень была открыта музыкальная школа РМО, просуществовавшая до Октябрьской революции, и во время Деникина на базе этой школы были открыты в 1920 музыкальные курсы или народная консерватория, превратившаяся затем в музыкальный техникум».

Однако, были и другие моменты в жизни В. Молла. Назовем их условно бытовыми, хотя, как потом сгинет очевидным, эти моменты выйдут далеко за рамки быта и приобретут другой оттенок. Обратимся к уже упоминавшемуся заявлению В. Молла в городской совет:

«Я просил т. Кукобина (заведующего отделом) указать, что мне надо дальше делать [в связи с национализацией дома, где жил В. Молла-А. Н.]. Он сказал, что пришлет своих техников, но они не были присланы. Я еще несколько раз заходил в Комхоз, но все безрезультатно. Писал заявления - ответа не получал. Так как имение столетнее, пришло в полное разрушение, то я приступил к капитальному ремонту (сделал новую железную крышу, ворота, забор, исправил погреб, сарай и прочие пристройки). Я еще заходил, еще писал в Комхоз, но такая частая смена заведующих создавала ужасную неразбериху. В Комхозе не было известно, за кем числится дом № 70 по ул. Ленина. В свое время дом был выкуплен, потом выкуп аннулировали, потом еще что-то. Всего не припомню. В течение пяти лет Комхоз этим домом не интересовался. Вероятно, потому что дом не разрушался, а был в порядке. Я платил все налоги аккуратно.

В этом году Горкомхоз сделал обмер, не помню точно когда. Неофициально, через агентов, меня спросили:«Вы знаете, что дом не Ваш?». «Почему, знаю, но он сдан мне в аренду на 12 лет» ответил.

Через некоторое время жильцы дома получили повестки в суд с предложением уплатить квартплату с 1926 года (так!). Я им выдал расписку, что плата по 1 января 1928 года мною с них получена. Курьезно, что иск с 1926 года предъявлен и тем жильцам, которые перешли в 1927 и 1928 годах. Теперь я вызываюсь свидетелем в суд, предъявляю грамоту, выписки из протоколов, а представитель Горкомхоза считает все эти документы не серьезными. Получается, что я самовольно завладел домовладением и совершил растрату. Все это меня страшно нервирует и оскорбляет...»

Состояние не из лучших. К сожалению в то время переживать подобное состояние пришлось практически всем талантливым людям. Д. Шостакович писал музыку к самым идеологизированным кинофильмам «Незабываемый 1919 год», «Встреча на Эльбе», «Падение Берлина». Он же написал две симфонии под много говорящими названиями «1905» и «1917». Прокофьев в 1937 году написал «Кантату к 20-летия Октября» на тексты Маркса, Ленина, Сталина. Так было. Это сегодня -Прокофьев и Д. Шостакович признанные гении. А тогда?

В 1947 году, после печально известного Постановления ЦК Прокофьев написал покаянное письмо. Письмо было опубликовано. Его зачитывали на собраниях композиторов и музыкальных критиков, где единодушно «вместе со всем советским народом горячо приветствовали постановление ЦК». Д. Шостакович уже после смерти И. Сталина пишет следующее заявление:

«За прошедшее время я почувствовал еще сильнее, что мне необходимо быть в рядах коммунистической партии. В своей творческой работе я всегда руководствовался вдохновляющими указаниями партии...»

Валериано Молла, как мы видим из его заявления, ничего подобного не пишет. Наоборот, он недоумевает. Да и в чем ему было каяться? Как говорит его дочь Валентина «Папа так же как мой дед Газэтан Варфоломеевич всю жизнь трудился.» И откуда было ему труженику, знать, что в то время в России уже водворилась другая цивилизация, где во главе стоял не тот, кто трудится. Ее хорошо, может быть не желая того, обрисовал в выступлении Т. Богушевский на февральском 1937 года пленуме ЦК ВКП(б):

«В траурный день, в день смерти Ленина, они (вредители на радио-А. Н.) якобы в виде технической пробы играли цыганские романсы. А 23 января, в день трансляции обвинительного заключения по делу о троцкистах, играли похоронный марш Шопена».

И эта «цивилизация» делала свое дело. Вот выдержка из письма внучки Валериано Молла, полученное мною от нее в ноябре 1996 гада: «Я снова расспрашивала мою мать об аресте и ссылке деда. Валериан Молла был арестован в 1931 году, сначала по статье 38.11. Потом обвинен еще по каким-то другим <статьям> и под конец - по статье 38.06. т.е. шпионаж в пользу Италии. Он просидел три года.

Арестован был в Таганроге. Потом <был> отправлен в Ленинград, следователь- Бейер, кажется Михаил. <В Ленинграде> какое-то время просидел, потом, отправлен был в Карелию, Лодейное поле на реке Свирь. Начальник<ом> лагеря был некий Онегин. Последовали разные «командировки», мама уже нс помнит куда.» "

Добавим, что при аресте изъяли даже переписку с С. Рахманиновым. Где она сегодня? И тем не менее, вернувшись в Таганрог, В. Г. Молла отдает себя любимому делу. Вспоминает (1988) О. Гировская, ученица В.Молла:

«В 1935-1936 учебном году в Таганроге было открыто музыкальное училище. На первом приеме в него я была зачислена в число студентов на вокальное отделение и с того времени стала одной из учениц Влериана Гаэтановича по курсу гармонии, который он вел. Этот очень серьезный и сложный предмет Валериан Гаэтанович преподносил интересно и увлекательно. Обладая юмором, он и иногда как бы вкрапливал его при изложении материала, отчего предмет становился еще интереснее.»

И все же пережитое дает себя знать. У О. Гировской в воспоминаниях есть такая информация о последних днях В. Молла:

«В конце осени <1938 года>- Валериан Гаэтанович серьезно заболел. Узнав о его тяжелом состоянии, я пошла его навестить. Он был очень обрадован моему приходу, интересовался жизнью училища, городскими новостями. В разговоре с ним чувствовалось, но он чем-то обижен и произносил слова: «Молла мешает», с горечью поделился со мной нанесенной ему обидой. Он говорил мне: «Вы таете, Олечка, ко мне обратились из Ростова, чтобы я продал свою оркестровую библиотеку (она у него была большая), а я им ответил: "Пока Молла жив, библиотека не продается». Какая это была бестактность и жестокость, узнав о болезни владельца библиотеки, обратиться к нему с подобным предложением [...]

Через несколько дней Валериана Гаэтановича не стало.»

Прервем пока эти воспоминания и процитируем дочь В. Молла. Валентину Валериановну:

«Он любил только музыку и также любил свой город, которому отдал много труда. И умирая, уже в коме, стучал в стену и кричал: «Откройте камеру! Воздуха!» Мы его одели, хотели вывести на воздух, а он подошел к роялю, сел и положил руки и голову на него и долго так сидел...»

Продолжим воспоминания О. Гировской: «В декабрьский день суровой зимы 1938 года (были большой мороз, метель и сильный ветер, у оркестрантов примерзли губы к инструментам) провожали в последний путь замечательного человека и музыканта»

Дополним сказанное выдержкой из письма внучки В. Г. Молла:

«Скончался дедушка, кажется, в 1938 году. Мама помнит, что в этом году погиб Чкалов. Довольно грустный рассказ про похороны. Гаэтано Молла хоронил весь город. Валериана Молла - не совеем. НКВД не разрешило. Для студентов было устроено комсомольское собрание, чтобы они не пошли на похороны. Техникум, где стоял гроб для прощания, был закрыт; инструменты оркестра тоже. Но Клуб кожевников со своим оркестром провожал деда.

Покойника хотели «усадить» в экипаж, чтобы было не заметно, и вести так на кладбище. И не хотели останавливаться перед нашим домом, как положено, где дед родился, так как напротив было здание НКВД. Но моя мать настояла.»

В Таганроге и сегодня можно встретить людей, которые помнят дочерей Валериано Молла. В газете «Таганрогская правда» от 31 мая 1978 года я нашел следующую информацию о том, как уважительно относятся к памяти В. Г. Молла таганрожцы. Пишет Б. Розанов: «На торжественном открытии первой музыкальной весны, проходившей с 26 марта по 2 апреля 1985 года в театре имени А. П. Чехова, где присутствовал Таганрожец по рождению, автор многих песен и симфонических произведений композитор С. А. Варелас, другой наш земляк, композитор С. Л. Германов, выпускник музыкального училища довоенного времени, ныне профессор Тбилисской консерватории А. Г. Савченко, был дан концерт из произведений таганрожцев, в том числе В. Г. Молла. И. С. Пономаренко, Е. Ф. Гировского, лауреата Государственной премии СССР, народного артиста СССР В. Т. Захарова, как дань уважения к тем, кто стоял у истоков музыкального искусства рабочего Таганрога нашей эпохи, открытой Октябрем».

Могила Валериано Молла находится на старом кладбище. Ее сохраняли многие таганрожцы. Сохраняли даже в трудные годы. И сегодня люди приходят к ней, чтобы отдать дань уважения тому, кто приложил вес усилия для блага Таганрога. Ибо воистину, «суди меня. Господи, по правде моей, и по непорочности моей да будет мне» (Псалтырь, 7:9)- Аминь!

Этот вопрос недавно задал еженедельнику «АиФ на Дону» читатель Д. Р. Лиховский. «Многие считают, что больше всего Полезного для Ростова за его историю сделал градоначальник Байков -спрашивает он.- Чем же он так знаменит?» И еженедельник отвечает:

«Андрей Матвеевич Байков (1831-1889) - поистине легендарная личность. Родился он в Харькове и в Ростов попал лишь в 16 лет. Но уже в 32 года Банков становится городским главой. При Байкове Ростов был замощен, открылось ростово-нахичеванское шоссе, появились первые тротуары, был построен каменный мост. В нашем городе появляются первые фонари, водопровод, общественный транспорт, первые газеты, биржа и даже опера. Байков ввел в обиход такое понятие как «женское образование». Его можно считать крестным отцом ростовского телефона и крытого рынка, библиотеки и конки, таможни и ярмарочного комитета».

К перечисленному можно добавить еще строительство железной дороги к Ростову-на-Дону и организацию работы по очистке гирл Дона. И все это будет правдой, Но это не полная правда. Это - полуправда, ибо есть еще одна сторона деятельности этой легендарной личности. Скажем так, скандальная. Именно с именем А. Байкова связаны громкие скандалы прошлого века, вышедшие по своим размахам за пределы Ростова. Об этой деятельности А. Байкова пишут мало, а в « ростовских газетах вообще предпочитают о ней умалчивать. Зато в печати прошлого века об аферах, связанным с именем А. Байкова, писали Серпо-Соловьевич, Добролюбов. Упоминания о неприглядных действиях Байкова имеются в письмах Н. Кукольника. Занимался делами А. Байкова лично Государь Император. Были попытки даже возбудить против А. Байкова уголовное дело, но городская Дума Ростова воспротивилась этому.

Конечно, А. Байков защищался. В 1871 году он возбуждает дело против ростовчан Е. Ткачева, И. Кочеткова и В. Штурдина, обвиняя их в клевете, доносах и оскорблениях. Дело слушалось в марте 1871 года таганрогским окружным судом. Как писал «Азовский вестник» «приговором суда обвиняемые признаны невиновными и по суду оправданными».

На публицистические выпады А. Байков также выступал со статьями в центральной прессе. Причем дискуссии эти носили оригинальным характер. «Беспрестанно, -писал журналисту А. Краевскому Н. Кукольник в 1865 году,- в Московских и С.Петербургских Ведомостях восхваления Вайкова и непомещение посылаемых туда опровержений разными лицами, заставляет думать странно о причинах такого явления. Я не намерен вступать в полемику, но досадно видеть такое пристрастие». В других письмах к тому же А. Краевскому находим реплики, в которых А. Кукольник обвиняет А. Байкова «в привычном шарлатанизме»: «что ни слово, то ложь». И оценивает все так: «тут потеха, а ведь Петербург не только вторит, но еще похвалят».

Известный миллионер А. Кокорев на обвинения А. Байкову в создании финансовых пирамид и собирание вкладчиков, поучал последних в циничном тоне: «...кто же виноват, если дела Ваши идут плохо, акции падают, дивидендов нет, деньги тратятся, Бог знает, как и Бог знает куда? Разумеется вы сами, о, добродушные акционерцы! Со стороны же людей дальновидных глупо было бы не воспользоваться произволом, который им дают».

Мне трудно судить, почему ростовские газеты так активно восхваляют А. Байкова. Буквально за один год кроме приведенной выше цитаты из «АиФ» были опубликованы еще три хвалебные статьи о Байкове, а оправданные судом Е.Ткачев и его коллеги в одной из них опять именуются доносчиками и клеветниками. «Нам бы такого мэра!»- ностальгически восклицает «АиФ» на Дону в сентябре 1996 года.

А почему бы и нет? А. Лобанов из Костромы в письме в тот же «АиФ» пишет: «Иные правдолюбы вопрошают с телеэкрана: «Можно ли жить под властью мафии?» Отвечаю: «Можно!»

Впрочем, пора переходить к конкретике. Мы опишем то, что удалось нам найти в ходе поисков по Н. Кукольнику, с которым А. Банков был знаком и одно время даже активно сотрудничал. Это - ростовский период деятельности А. Байкова. О его делах в Ессентуках и Пятигорске, приведших к обогащению, мы какими-либо данными не располагаем. Итак, о каких скандалах, к которым причастен А. Байков, идет речь? Нам известны три скандала:

1. Разорение акционерного общества «Сельский хозяин».

2. Введение налога «на разные надобности городского хозяйства».

3. Исчезновение суммы 6,0 тыс. руб. из кассы городской управы.

К первой афере, хорошо и подробно описанной Н. Добролюбовым в журнале «Свисток» в 1859 году, имеет некоторое отношение Н. Кукольник. Точнее, его доброе имя использовалось как реклама для создания имиджа и привлечения в общество влиятельных лиц из Петербурга. И он стоял у ее начала.

В 1854 году в одном из писем родственникам Н. Кукольник пишет «... Бог послал мне совершенно постороннее делишко, так что в совершенном отдалении от служебного круга, четко и безукоризненно заработать около 2 тыс. рублей». Именно в этих строках речь идет о первых шагах предприятия, которое возглавил А. Байков и которое потом было оформлено как акционерное общество «Сельский хозяин».

А. Байков с Н. Кукольником были знакомы, видимо, еще в Петербурге. В это время А. Пайков был штабс-капитан из дворян Петербургской губернии. Человек умный, энергичный, образованный. Он приехал в 1854 году в Ростов в отпуск и тут с предпринимателями Ростова (среди которых, по некоторым данным, был и отец А. П. Чехова) создают компанию по производству сельхозпродуктов. Компания базируется в Гемернике (пригороде Ростова). Сведения об этом имеются у ростовского историка М. Б. Краснянского. Компания изготавливала консервы, которые поставлялись на действующий фронт, в Севастополь. В это время шла Крымская воина, а Н. Кукольник занимался вопросами снабжения действующей армии. Судя по всему, акция поставок консервов оказалась успешной. Есть даже предположение, что одной из причин переезда Н. Кукольника на постоянное жительство в Таганрог, но окончании войны было желание продолжать подобную предпринимательскую деятельность, но уже с хлебом и хлебопродуктами.

В 1857 году созданная А. Байковым компания была высочайше утверждена как акционерное общество. Она получила название «Сельский хозяин». По высочайшему утверждению общество «Сельский хозяин» имело целью «приготовление продовольственных и разных животных веществ» - консервирование. Директорами были А. М. Байков и Мориц фон-Дезен. Среди акционеров общества встречаем Н. Алфераки, Д. Бенардаки, А. Кокорева и других. Но имя Н. Кукольника тут нет. Видимо он, как человек опытный, понял к каким последствиям может привести участие в этой компании и дистанцировался от нее. А события развивались стремительно.

19 октября 1857 года проходит первое собрание общества. Избирается главное правление в составе Байкова, фон Дезена, Алфераки, Скараманга, Шолле и Делессера. Собрание решило перевести в Таганрог правление общества. Но заседания правления продолжают проводить в Петербурге, а решения принимают только А. Байков и фон Дезен.

В январе 1858 года акционерами выделены средства на постройку ростовских фабрик, на покупку и корм скота и на издержки управления. Средства эти выражались крупными по тому времени суммами, но каких-либо смет правлением так представлено и не было. Не было оговорено, на какие сроки выдаются акционерами испрашиваемые суммы.

В апреле 1858 года принимается решение о строительстве в Таганроге мельницы. Той самой, что строилась в районе нынешней ул. Водопроводной, и которая положили начало разорению Н. Алфераки. Для исполнения работ приглашается некто Штетчер, который, как выясняется в дальнейшем, не является специалистом в этой области. Строительство ведется из рук вон плохо. В качестве запчастей на будущее заказываются целые агрегаты стоимостью почти целой мельницы, но вот жернова, без чего мельница не может работать, «забывают» купить. В это время власть в управлении обществом переходит единолично к А. Байкову. Еженедельные заседания правления отменяются. Все ведущие дела, а также в непредвиденных обстоятельствах решает один А. Байков. Он же сам себя и контролирует.

Первые признаки неприятностей проявляются в июле 1858 года. Собрание решилось изъявить «некоторое несогласие с предположениями главного правления». Особое внимание обращается на строительство мельницы. Даже сам А. Байков вынужден признать, что имели место некоторые ошибки ПО НЕОПЫТНОСТИ, но «дела идут хорошо». Меняется состав правления, из которого выходят Скараманга, Война и Н. Алфераки. Вместо выбывших вводятся Якобсон, Трубников и Золотарев. Новое правление выражает неудовлетворение отдельными действиями А. Байкова. Делопроизводство и учет ведутся из рук вон плохо, так что даже определить общее количество произведенных расходов не удалось. Акции, оплаченные 75 рублями, падают в цене до 25 рублей. Деньги на строительство мельницы исчезают. Всплывают на свет неприглядные дела. Вот некоторые из них.

1. Акционеры установили жалованье А. Байкову в 6000 руб. в год 27 января 1858 года, А. Байков брал свое жалование уже с октября 1857 года.

2. В 1857 году А. Байкову была выдана ссуда в размере 42 тыс. руб. из кассы. Ссуда была дана А. Байкову под залог его акций, которые он так и не выкупил (второй взнос за акции оказался не оплаченным). Решением общества в что время запрещалось брать деньги на посторонние обороты.

3. Стоимость ростовских фабрик в январе 1858 шлам была объявлена в 400 тыс. руб в то время как она была равна 260 тыс. В конце концов оказалось, что потрачено было 400 тыс. и требуется еще 200 тыс.

4. А. Байков через своих доверенных лиц А. Кокорева и фон Дервиза, крупных миллионеров, поручил скупать на рынке ценных бумаг акции общества, продававшиеся ниже номинальной стоимости. Расходы на эту операцию сносились на счет общества.

Мы так подробно описываем все это потому, что в последствии подобными методами пользуется А. Байков и в тех случаях, что возникли, когда он был городским головою. В конце концов, общество разоряется и ликвидируется. По существу крупные капиталовладельцы довели общество «Сельский хозяин» до разорения.

Переходим к описанию двух других скандалов. Они уже имели место в Ростове, когда А. Байков был городским головой. Современник А. Байкова, доктор медицины Е. Ткачев в своем последнем слове на суде в 1871году так сказал о причинах переезда А. Байкова в Ростов-на-Дону:

«Отпраздновавши погребальную тризну на могиле едва возродившегося общества «Сельский хозяин», на могиле, в которой похоронены миллионы акционерных денег. Байков приехал в Ростов, чтобы подыскать себе дело. Тут он приобрел знакомство, тут он стал пользоваться разными смутами в обществе; с другой стороны явилась помощь бывшего тогда губернатора графа Сивереа, и он был избран кандидатом в головы. Какие же средства он употребил, чтобы из кандидата попасть в головы...»

Здесь председательствующий перебил Е. Ткачева, и мы уже никогда не узнаем, а какие же средства употребил А. Байков. Ясно только, что и на посту городского головы А. Байков использовал те же методы и способы, которые применялись им при руководстве «Сельским хозяином».

Несколько слов о городском налоге, который ввел в Ростове-на-Дону А. Байков в 1862 году. Именно этот налог позволил ему производить благоустройство города. Но налог оказался незаконным, ибо по Городскому положению, действовавшему в то время, вводить такие налоги имело право только губернское руководство. На это было указано А. Байкову и предложено впредь руководствоваться законом.

Осуществляя благоустройство, А. Байков брал из казны города суммы, превышающие требуемые. Так, на строительство двух мостов (через Таганрогскую балку и в городском парке) подрядчики запросили 11,7 тыс. рублей. Из казны города было взято 22 тысячи. Мосты -то построили, но вот куда делись излишне взятые А. Байковым деньги, никто так до сих пор и не установил.

Имели место и другие нарушения. А. Байков чрезвычайно заботился о саморекламе. Он провозглашал какое-нибудь начинание, принималось решение (в то время оно называлось «Приговор») и потом все забрасывалось или перекладывалось на кого-нибудь другого. Так, в «Азовском вестнике» №38 за 1971 год, мы нашли такую оценку действий А. Байкова.

«Основывая <Ростовское народное> училище. Байков действовал по своей воле, не заботясь об прочном гарантировании его положительными данными. Общественные приговоры на вновь открытое училище не были им посланы на утверждение губернским правлением, мало того они были заброшены...». Все эти нарушения, в конце концов, привели к отстранению А. Байкова от должности. Лично Император подписал это отстранение с формулировкой «за беспорядки».

Третий скандал вообще удивителен, В 1887 году, когда А. Байков опять был городским головою, после смерти С. Журавлева, заведовавшим и факс делопроизводством, обнаружилось, что в юродской кассе исчезли 6 тыс. рублей. Куда они делись, так никто до сего дня не установил.

Организовывается дознание. Следствие ведет таганрогский прокурор Попов под наблюдением Кильштета. А. Байкова опять отстраняют от должности. И тут А. Банков дрогнул. Он заявляет, что сумму недостачи 2304 рубля он покрывает за свой счет. Объяснения, почему он это хочет сделать, выглядели неубедительно.

Следствие устанавливает, что вместо денег в кассе имеются странные расписки. Это клочки бумаги, разные визитки и даже старые конверты, на которых рукой Журавлева написано «выдайте из кассы» и указана сумма. Записки датированы. На некоторых из них вместо подписи стоит буква Ж. Но ни фамилии получателя, ни цели, на которые надо выдать деньги, не указаны. Следствие также проверяет поступления в кассу из того же самого налога. Выясняется, что некоторые суммы поступлений выданы строителям (опять строителям!) за невыполненные работы. Но мер за это следствие не принимает, ибо получившие тут же возвращают деньги.

По окончании дознания А. Байков возвращается к должности. Вроде бы все хорошо. Все списано на С. Журавлева. Но через два года А. Байков все же внезапно умирает.

Признавая А. Байкова «легендарной личностью», ростовчане так и не сумели достойно отнестись к его памяти; Хотя он и был похоронен на городские деньги, именем его были названы улицы и мосты, сегодня этих названий нет. Да и в свое время, когда вдова А. Байкова обратилась к городским властям с просьбой о пенсии, ей было отказано «по недостатку средств в городской казне».

Нельзя не сказать о нелюбви А. Байкова к Таганрогу. Она носила буквально патологический характер. В официальных документах, в выступлениях он представлял Таганрог тупиковым захолустьем, добивался, чтобы железная дорога шла на Ростов минуя Таганрог, ибо портом на Азовском море в этих краях является Ростов, а не Таганрог. К каким только приемам не прибегал он, вплоть до того, что вызывал к себе на заседания в Ростов таганрогского городского голову.

Закончить тот очерк о скандалах с участием ростовской «легендарной личности» А. Байкова мы бы хотели характеристикой, которую дал ему в некрологе одесский историк А. Скальковский:

«он имел немало слабостей и недостатков, был <...> из породы так называемых дельцов и подчас не стеснялся выбором средств...»

«Нет, Павел Иванович.-сказал он,-уж если хотите знать умного человека, так у нас действительно есть один, о котором точно можно сказать: «умный человек», которого я и подметки не стою».
Н. В. Гоголь. «Мертвые души».

Многие, с кем Н. Кукольник общался в Петербурге, так или иначе потом имели с ним контакты как таганрожцы. Разумеется, это относится прежде всего к ровесникам Н. Кукольника, таким как Н. Д. Алфераки, А. Н. Реми, Д. Е. Бенардаки, А. А. Корсун, П. А. Радищев и другие. Отдельные имена как бы высвечиваются из ушедшего времени. Одним из таких имен, по нашему мнению, является имя Бенардаки. о семье которых я и хочу рассказать в этом очерке. Говоря о семье Бенардаки, мы, прежде всего, имеем в виду Дмитрия и Константина, о которых удалось собрать кое-какую информацию. О других членах этой фамилии сведения отрывочны.

С Д. Е. Бенардаки Н. Кукольника связывают общие интересы - любовь к искусству, прежде всего к музыке, строительство железной дороги Курск-Харьков-Таганрог и спасение Азовского моря от засорения. Можно уверенно утверждать, что они имели контакты и в других сферах. В С.Петербурге они вращались примерно в одном обществе и даже имели общих знакомых, таких как Н. В. Гоголь и М. П. Погодин. С К. Бенардаки Н. Кукольника связывали несколько иные интересы и прежде всего судьба таганрогской оперы, строительство таганрогского театра, благотворительная деятельность.

Еще одно невыясненное обстоятельство. Н. Кукольник построил на Петровской улице дом практически рядом с домом Д. Бенардаки. Земля, на которой был построен дом, принадлежала жене писателя, Амалии Ивановне. Но известно, что в свое время эта земля принадлежала Бенардаки. Когда была приобретена эта земля'? Не была ли она куплена у Бенардаки еще в С.Петербурге? Кто знает? В книге П. Филевского мы находим сведения, что майор Георгий Бенардаки был наделен землей. Произошло это в 1811-13 годах на основании Высочайшего повеления от 1808 года. Есть основания предполагать, что Георгий Бенардаки и был отцом тех, о ком мы собираемся рассказать. Сам Георгий Бенардаки принимал участие во второй турецкой войне 1787 года в составе русского флота. Флот в то время состоял преимущественно из новых поселенцев южной России, Г. Бенардаки, как сообщает П. Филевский, в 1790 году командовал судном «Феникс».

Для наделения землей были специально избраны депутаты таганрогских сословий. В итоге их работы Г. Бенардаки был наделен 261 десятиной 2057 кв. саженями земли (Для справок - Таганрог по состоянию на июль 1823 гола занимал 600 десятин 590 кв. саженей). В составе выделенных земель были, и земли под имение на берегу Азовского моря в районе нынешней Поляковки.

Есть описание Таганрога того периода, когда Г. Бенардаки вместе с другими дворянами из новых поселенцев южной России получал здесь землю. Я нашел его в «Таганрогском вестнике» от 19 ноября 1900 года:

«Город гнездился на самом мысу. Остатки крепости были еще весьма значительны <...>. Улиц главных было три: Мало-Береговая, где некоторые дома помнят глубокую старину: дом Реми, бывший дом градоначальника Папкова <..:> Это был первый по красоте дом в городе; затем дома Кудрина, Комнено-Варваци и мореходные классы весьма почтительного возраста.

Вторая улица вверх была Греческая, где уже стояла Царе-Константиновская церковь, но простиралась она не далее Таможенного спуска; самая главная улица была Московская, ныне Петровская, самое бойкое место которой было у локанды Траттория (ныне Общественное собрание), а против находился театр (ныне дом Псалти); актеры были в ведении градоначальника и вполне ему подчинялись; местопребывание группы было в Таганроге, но отсюда актеры посещали ярмарки в Ростове, Новочеркасске и Бахмуте».

Это описание относится к 1819 году. Сделано оно журналистом Хруцким. Хруцкий также приводит перечень лиц, которым в 1819г. Принадлежали выдающиеся конторы, а также тех греческих дворян, которые имели поместья вблизи Таганрога и вели торговлю в городе Таганроге. Среди названных 25 фамилий Бенардаки не упоминается. И все же семья Бенардаки в это время в городе жила. «Очерки истории таганрогского театра с 1827-го по 1927 г» донесли до нас обращение к городскому голове Ставро Григорьевичу Вальяно, датированное 1836 годом. В обращении сообщалось, что музыкантам театра нечем платить за работу. Были организованы пожертвования - среди пожертвовавших находим господ Бенардакнных. которые внесли 150 руб.

В этой связи заметим, что в литературе, кроме написания Бенардаки (Бенардакины), можно встретить еще и написание Бенардаки и Бернардаки. Но во всех случаях совпадают имя и отчество, что даст основания предполагать - речь идет об одном и том же человеке.

Дмитрий Егорович Бенардаки родился примерно в 1800 году (точных данных нет). Константин Егорович - в 1806. Известен год смерчи Д. Е. Бенардаки - 1870 год. Есть также сведения, что в 1807 году Бенардаки поступил в таганрогскую гимназию. Именно отсюда мы сделали вывод, что речь идет о Дмитрии (Константину был всего один гол), и предположительно назвали дату его рождения.

О служебной карьере Д. Бенардаки находим сведения у М. Погодина в его воспоминаниях «Год в чужих краях». М. Погодин сообщает, что военная служба, которой пытался заняться Д. Бенардаки в молодости, у него не удалась. Оставив ее, он с капиталом в 30 или 40 тыс. руб. пустился в обороты. В короткое время хлебными операциями он приобрел большие деньги.

«Чем больше умножались его средства, -пишет М. Погодин, -тем шире распространял круг своего действия, принял участие в откупах, продолжал хлебную торговлю, скупал земли, приобрел заводы и в течение пятнадцати лет нажил такое состояние, которое дает ему полмиллиона дохода».

Как шло увеличение средств? Конечно, дать какое-нибудь обобщение трудно. Но есть отдельные примеры. В дневнике брата императора Александра 11, Великого князя Константина Николаевича, мы нашли такую запись от 28 сентября 1859 года:

«Ездил в Сибирский комитет. Было замечательное канальское откупное дело Бенардаки, где он хотел себе достать Амурскую область, да чтоб казна ему подарила 4 миллиона ...»

Из тех материалов, что хранятся в Государственном архиве РФ (ф.722, оп.1, д.396, л.31) следует, что устав Амурской компании составлен Бенардаки и Сукавишниковым для торговли в Приамурском крае. Напомним, что Сибирский комитет (точное название - Второй Сибирский комитет) существовал в 1852-1864 годах и был органом высшего управления и надзора за местной администрацией. Он нередко выполнял законосовещательные функции для законопроектов по управлению Сибирью, руководил проведением намеченных мероприятий. Думаю, что проект все же удался и Бенардаки сумел получить доступ к этим 4 миллионам.

Это только один пример, характеризующий обширную деятельность Д. Е. Бенардаки. Но продолжим цитату М. Погодина.

«Быв в сношении в течении двадцати лет с людьми всех состояний, от министров до какого-нибудь побродяги, приносящего в кабак последний грош, Бенардаки был для меня профессором...»

Напомним читателю, что в это время сам М. Погодин был профессором Московского университета по кафедре истории.

В 1839 году Д. Бенардаки знакомится с Н. В. Гоголем. Сохранилось даже два письма Н. Гоголя к Д. Бенардаки. Отношения Д. Бенардаки и Н. Гоголя были не просто дружескими. С. Т. Аксаков в своих воспоминаниях «История моего знакомства» писал, что Бенардаки «был единственным человеком в Петербурге, который называл Гоголя гениальным писателем и знакомство с ним ставил себе за большую честь». Заметим, что такое отношение не было случайным. Д. Е. Бенардаки был человеком, пакостным в Петербурге, покровительствовал искусствам. В его доме на Невском проспекте в Литейной части (ныне Невский пр.,86) устраивались постоянно концерты. Причем дом Бенардаки был один из трех (Мятлева, Бенардаки, Кушелева-Безбородько), излюбленных как артистами, так и публикою. Посещение этого дома Кукольником и его друзьями - М. Глинкой и К. Брюлловым не исключено.

Н. Гоголь изобразил Д. Бенардаки в образах Констанжогло и Муразова во втором томе «Мертвых душ». Поскольку Н. Гоголь, по его же словам, описывал только то, что видел или знал, нам представляется возможным использовать некоторые выдержки из «Мертвых душ» при наших дальнейших рассуждениях. Вот описание Д. Бенардаки, которое можно сделать на этом основании:

«Лицо <...> было очень замечательно. В нем было заметно южное происхождение. Волосы на голове и на бровях темны и густы, глаза говорящие, блеску сильного. Ум сверкал во всяком выражении лица, и уж ничего в нем сонного. Но заметна, однако же, была примесь чего-то желчного и озлобленного. Какой, собственно, был он нации? Есть много на Руси нерусского происхождения, в душе, однако же, русские».

Взгляды его на жизнь при полумиллионном доходе:

«У меня нет зданий с колоннами за фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву».

И зданий с колоннами действительно не было, если судить по дошедшей до нас фотографии с изображением дома Бенардаки в Таганроге.

Судя по всему, Д. Бенардаки не разделял взгляды - элиты современного ему общества. Вот как об этом говорит Н. Гоголь словами своего героя:

«Все думают, что они какие-то Петры Великие. Да ты смотри себе под ноги, а не гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика сделать достаточным да богатым, да чтоб было у него время учиться по охоте своей, а не то, что с палкой в руке говорить «учись».

Нам удалось найти сведения, что в 30-е годы X1X века по поручению таганрогских граждан Бенардаки посещал министра финансов того времени. Сам он говорил об этом так:

«В то время министром был граф Канкрин. Известно, что это был государственный человек в полном смысле слова. Он высоко ценил достоинства Таганрогского порта. Таганрогские граждане просили его через меня, между прочим, о гирлах Дона. Он принял живейшее участие в деле».

И далее, уже применительно к периоду реформы 60-х годов, Д. Бенардаки гак говорит о своем видении будущего юрода:

«... если соединить железною дорогою Таганрог с Ростовом-на-Дону, если назначить сумму на очищение Дона и устроить получше Таганрогскую гавань, на которую в течение 150 лет не тратилось ни копейки, то мы лучше всего решим вопрос о развитии нашей торговли. Тогда смело, мы можем сказать, что Таганрогский порт будет первым не только в России, но и в Европе, потому что будет отпускать ежегодно по нескольку миллионов четвертей пшеницы, чего не в состоянии сделать ни один порт в Европе».

Не сбылся этот прогноз Д. Бенардаки. И не в последнюю очередь из-за инертности самих горожан и своекорыстия местных деятелей и магнатов и ходульности их добродетелен. А прогнозировал не просто патриот города. Это говорил специалист, хозяин, предприниматель, который уже в то время занимался углублением Кронштадской гавани.

Меньше данных у нас о Константине Бенардаки. Мы считаем его младшим братом Дмитрия. Именно так о нем мы и писали до сих пор, хотя это предположение может оказаться и спорным. Но совершенно недавно, в газете «Азовский вестник» за 1871 год (стр.110) мы нашли публикацию резолюции Таганрогского окружного суда, из которой следует, что вопрос о наследстве умершего поручика Дмитрия Егоровича Бенардаки рассматривается между его детьми: Леонидом, Николаем и Константином. Так что, говоря о Константине, мы, возможно, говорим не о брате, а о сыне. Но в любом случае надо отметить, что имя Константина Бенардаки встречается, прежде всего, среди учредителей акционерного общества, сооружавшего в г. Таганроге здание оперы.

В 1865 году К. Бенардаки внес в уставной капитал этого общества 5,0 тыс. руб. (50 акций), из них 1,0 тыс. наличными, а 4,0 - за место для построения театра, которое он передал обществу. К. Бенардаки был также одним из учредителей благотворительного общества по оказанию помощи нуждающимся. В 1849 году, по видимому, он же был включен в состав городской комиссии по постройке церкви Св. Митрофана. Сообщая об этом факте, Филевский оговаривает, что в эгу комиссию включали только «тузов таганрогской бюрократии» того времени.

Отношения к братьям Бенардаки у таганрогских магнатов и местных деятелей было, невидимому, негативным. Об этом свидетельствуют такие факты. В таганрогском музее-заповеднике хранится «Альбом Алфераки». Это условное название, изъятого во время известных событий 1937 года при обыске у кого-то из потомков таганрогской знати. Представляет собой собрание дружеских шаржей и рисунков с изображениями разных лиц прошлого столетия. Один из таких «дружеских» шаржей изображает Бенардаки. Инициалы отсутствуют, но судя по тому, что в 1870 году Дмитрий умер, это скорее всего Константин. На нем можно увидеть и «шутку», которой удостоил цвет местного общества изображенного. Она содержит всего два слова, емких и выразительных; «Осел (обыкновенный)» А чтобы у читателя не возникло заблуждений по поводу смыслового содержания «шутки», поясним ее цитатой из «Мертвых душ», где уже упоминавшийся Костанжогло (Бенардаки) говорит:

«У нас дворяне и без того уже кричат на меня будто я, пользуясь крайностями и разоренными их положениями, скупаю земли за бесценок. Это мне уже надоело <...>. Вы не можете себе представить, что они говорят обо мне. Они меня иначе и не называют как сквалыгою и скупердяем первой степени. Себя они во всем извиняют.» Я, говорит, конечно, промотался, но потому, что жил высшими потребностями жизни. Мне нужны книги, я должен жить роскошно, чтобы промышленность поощрять, этак, пожалуй, можно прожить и не разорившись, если бы жить такою свиньею, как Констанжогло».

В 60-70-е годы постепенно и дом Бенардаки, и его имение на берегу Азовского моря было приобретено Поляковыми. По какой причине это произошло, сказать трудно. Как следует из рукописи П. Д. Карпуна «Экскурсия по Таганрогу», хранящейся в архиве музея-заповедника, Я. Поляков перестроил дом Бенардаки под Донской земельный банк, основателем которого он был сам. В 1918 году банк этот был закрыт. Здание заняли редакция газеты «Крестьянин и рабочий» и окружной врачебно-санитарный отдел. С 1920 года здесь Таганрогский уездный исполком Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Во время немецкой оккупации здесь размешался магистрат. Постепенно фамилия Бенардаки, как впрочем, и фамилия Н. Кукольника, забывается и уходит в небытие. «Другие времена, другие птицы, - сказал когда-то поэт.- Другие птицы, и другие песни».

Нам точно не известно, были ли знакомы А. Б. Лакиер и Нестор Васильевич. Разница в возрасте 15 лет мокла быть некоторым препятствием к таким контактам. И, тем не менее, то, что у них были общие знакомые, сомнений не вызывает. Речь идет, прежде всего, о Плетневе, который доводился Лакиеру тестем.

Имеются достоверные данные, что в 1860-х годах А. Лакиер был членом строительной комиссии г. Таганрога, где Н. Кукольнику приходилось решать свои дела, связанные со строи-1ельством дома в центре Таганрога. Так что контакты А. Б. Лакиера с Н. Кукольником, пусть чисто деловые, вполне вероятны, а предположение об их знакомстве весьма обосновано.

Немного о Лакиерах, насколько это нам представляется возможным. Начнем с того, что Александр Борисович Лакиер возвратился в Таганрог на постоянное местожительство весной 1860 года. До этого он жил в С. Петербурге. Возвращение А. Лакиера, если можно так сказать, было событием, ибо и в то время, и сегодня Александр Борисович принадлежал к лучшим представителям русской интеллигенции. Было ему в то время 36 лет.

Сам Александр Борисович - уроженец Таганрога. Но в 11-летнем возрасте, в 1835 году, он переселился из Таганрога в Москву. Отец его, Борис Львович Лакиер (полное имя Борис Марк Мориц) был из прусских подданных. Медицинский диплом он получил в Дерпте.) тот диплом в конце концов привел его к тому, что уже в 1819 он - он городовой доктор Таганрогского карантину. Подпись его присутствует в акте о смерти Александра 1 в Таганроге.

Рассказывают, что Б. Л. Лакиер поставил свою подпись на этом акте только после того, как узнал, что лечащий императора врач Тарасов отказался его подписать. Правда, в IV томе монографии Шильдера об Александре 1 подпись Тарасова под актом вскрытия вместе с подписью Б. Лакиера присутствует.

В 1824 году Б. Л. Лакиер - городовой доктор Таганрога. С 1824 года - главный медицинский чиновник Таганрогского карантина.

Углубляясь в доступные мне сведения о Лакиерах, я все больше и больше удивлялся тому, какими были людьми эти Лакиеры, и насколько они заслуживают внимания таганрожцев. Но продолжим наш рассказ.

В 1819 году Б. Лакиер обвенчался с Екатериной Федоровной, дочерью председателя Коммерческого суда г. Таганрога, действительного статского советника Шауфуе. 16 мая 1824 года здесь, в Таганроге, у них родился сын Александр. После 1835 года вместе с родителями переехал в Москву, где семья обосновалась в собственном доме на Басманной улице. Учиться поступил в престижный по тем временам Московский университет на юридический Факультет, который окончил в 1845 году с золотой медалью кандидатом. Это дало ему право служить в местах высшего управления. В конце 1845 года он переезжает в Петербург ( и начинает службу коллежским секретарем в 3-м отделении Департамента Министерства юстиции. Руководителем его был М. М. Карниолин-Пинский, который в 1850 году «назначается присутствовать в сенате»-. Здесь же А. Лакиер знакомится с П. А. Плетневым, который в одном из писем приводит такой отзыв о нем:

«Чудный юноша, несмотря на бедность свою уже воспитывающий бедняжку мальчика-французика».

По службе А. Лакиер продвигается быстро. В 1846 году он уже столоначальник в 4-м отделении. Еще через год - он начальник этого отделения, титулярный советник. В 1850 году получает чин коллежского асессора. Высказываются предположения, что своей быстрой карьере А. Лакиер обязан покровительству того же М. Карниолина- Пинского, хотя Соболева Н. А. (Институт истории СССР АН СССР) справедливо замечает, что «активная научная, общественная и литературная деятельность <Лакиера А. Б.>, начавшаяся сразу же по прибытии в Петербург, позволяет отдать приоритет личным качествам и достоинствам молодого человека, в его годы резко отличающегося от своих сверстников».

Одновременно со службой в Министерстве юстиции А. Лакиер готовится к получению степени магистра. Защита диссертации состоялась в 1843 году на юридическом факультете Московского университета. В том же году диссертация под названием «О вотчинах и поместьях» опубликована отдельной книгой.

Получив степень магистра. А. Лакиер входит в состав известнейших в отечественной науке того времени имен. В 1855 году в связи со 100-летием университета, эти имена были названы. Их семь. Начиная с 1836 года, момента, когда был принят новый устав университета, в степень магистра были возведены О. Бодянский (1838), А. Попов (1843), К. Кавелин (1843), А. Лакиер(1843), Н. Калачев (1847). Ф. Буслаев (1848) и С. Пахман (1851). Сразу же А. Лакиер приступает к работе над докторской диссертацией. Из письма Плетнева Н. Гоголю мы узнаем, что и 1850 году он «додерживает экзамен на докторство».

В это же время А. Лакиер усиленно занимался литературно-научной деятельностью. В мае 1846 года его принимают в члены С. Петербургского Археолога- нумизматического общества. Вскоре он член правления Общества, куда входит как библиотекарь, хранитель музея да еще исполняющий обязанности казначея.

Одновременно он сближается с семьей П. Плетнева. Осенью 1850 года он был помолвлен, а 7 января 1851 года вступил в брак с дочерью П. Плетнева Ольгой.

Мать Ольги Петровны Лакиер (Плетневой) происходила из древнего рода Раевских. Она умерла в 1839 году, когда девочке было 9 лет. Друзья П. Плетнева, и прежде всего А. Пушкин, проявляли к ней исключительное внимание. До 18 лет Ольга воспитывалась в доме А. Ишимовой, автора известной книги для детей по истории, Она увлекалась историей, ботаникой, обучалась рисованию и музыке.

10 октября 1852 года у Лайнеров родился сын Петр Александрович, тезка деда. А через четыре дня Ольга умерла.

«До сих пор я ни о чем думать не могу, кроме невозвратимой потери моей, унесшей с собой все радости стольких лет,- пишет П. Плетнев князю Вяземскому. - Вам известно, что в моем быту дочь составляла весь мой мир».

В тяжелом состоянии и А. Лакиер. И только интенсивная научная работа позволяет ему как-то забыться, уйти от горя. Уже в декабре 1854 года он публикует труд «Русская Геральдика». В 1856 году ему за этот груд присуждается престижная Демидовская премия. Напомним только отдельных лауреатов той премии, удостоенных ее в разное время: Н. Г. Устрялов. М. П. Погодин и Б. Н. Чичерин - в истории. Н. И. Пирогов в медицине. И. М. Сеченов - в физиологии, Д. И. Менделеев - в химии

В год присуждения премии он в чипе надворного советника служит секретарем 1-го отделения 3- го Департамента Сената.

В 1856-59 годах А. Лакиер предпринимает длительное путешествие. Он посещает Польшу, Венгрию, Италию, Швейцарию, Германию, Данию, Францию (Париж), Испанию, Бельгию, Голландию, Англию (Лондон), Соединенные Штаты Америки (Бостон, Вашингтон, Нью-Йорк), Канаду, Кубу, Алжир, Тунис, Египет, Грецию, Турцию, Палестину. Своими впечатлениями о поездке он делится на страницах «Современника», «Отечественных записок», «Вестника Европы», «С.Петербургских новостей». В 1859 1 оду отдельной книгой выходят дневниковые записи А. Лакиера о поездке в Соединенные Штаты.

В мае 1858 года из Константинополя он приплывает в Одессу. Все лето 1858 года он проводит в странствиях по Кавказу и югу России. Посетив родной Таганрог и Киев, он в сентябре 1858 года возвращается в Петербург».

Вернувшись из-за границы, А. Лакиер вновь начал службу. На этот раз в Министерстве внутренних дел. Есть данные, что он занимается статистикой, имеет чин коллежскою советника (полковник), состоит к Земском отделе, созданном для подготовительных работ по крестьянской реформе. Одновременно он преподает гражданское право в училище правоведения Министерства юстиции.

В 1859 году он женится во второй раз. Его жена - Елена Марковна Варваци, дочь самого Марка Варваци, который с таким упоением перерисовывал карикатуру на Н. В. Кукольника. П. Плетнев писал по этому поводу Вяземскому:

«Лакиер ... вступает во второй брак с богатою гречанкою Варваци из таганрогского круга всех наших откупных крезов: Бенардаки, Вофей, Алфераки и проч.».

А. Лакиер покидает С. Петербург и переезжает в Таганрог. По времени этот переезд совпадает с поселением Н. Кукольника здесь, что дает основания утверждать, что они встречались и общались. И контакты эти были не только официальными.

А. Лакиер селится в имении М. Варваци. В - этот период времени он выступает в Таганроге практикующим адвокатом.

«Я сам занимаюсь адвокатурой, - пишет он в одном из писем, -которая всегда была моею любимою мечтой и теперь, при новых судах, я ей совершенно предаюсь».

Быт и нравы семьи Варваци изменили не только его интересы. Изменился его образ жизни. Он, как и все семейство Варваци, известное в Таганроге своей благотворительностью, стал членом- учредителем Благотворительного общества г. Таганрога.

В 1870 году А. Лакиер неожиданно умирает (28 января) в возрасте неполных 46 лет. Похоронен в Таганроге- на старом кладбище. Местонахождение могилы установить не представилось возможным.

Таганрожец А. Б. Лакиер принадлежит к лучшим представителям русской интеллигенции XIX века. В истории отечественной науки он занимает надлежащее место. Как отмечают современные исследователи:

«ни один из позднейших исследователей гербов и печатей, вплоть до настоящего времени, не обходится без использования материала, впервые собранного и обобщенного Лакиером. Некоторые исследователи даже не дают себе труда проверить, на чем основываются те или иные суждения автора, насколько они соответствуют реальностям исторического процесса, - столь велика вера в добросовестность автора и столь гипнотичен общий стиль работы, вобравший поистине энциклопедические познания ее создателя».

Работа А. Лакиера «Русская геральдика» - пионерская не только для своего времени. Ее еще называют феноменом историографии.

«Использование колоссального фактического материала, кладезь идей, с которыми можно соглашаться или не соглашаться, но которые даются последующему специалисту, чтобы он задумался над ними, а может быть и даже развил ...» - такова оценка современного ученого, доктора исторических наук Н. А. Соболевой,

Потомки А. Лакиера были представителями «культурных хозяев» на Юге России. Они пропагандировали рациональность ведения садово-огородного и фермерского хозяйства. В Таганроге и его окрестностях им принадлежало много недвижимости, в том числе и дом Н. Кукольника, который в 1923 году был национализирован. Вот один из отзывов, опубликованный в «Азовском вестнике» № 23 за 1871 год о подобном «культурном хозяйствовании»:

По дороге от Таганрога на Золотую Косу, имение Александра Григорьевича Фурсова, от самой межи до его противоположной межи с гг.Варваци, владелец приказал посадить довольно густо разные дикие деревья, из которых, в немного лет образовалась уже порядочная аллея на проезжей дороге, по которой беспрерывно снуют взад и вперед подводы и скот. Почему устояли деревья частного владельца, посаженные в степи? Потому что он, посадивши их, приказал еще об городить каждое- обошлось дело и без присмотра.

Сегодня потомки А. Лакиера живы, но мы имеем о них мало информации.

Уолтер Лакиер-род. 1921 - известный американский историк и политолог, председатель Международного научного совета Центра Стратегических и международных исследований (Вашингтон, США ), основатель и главный редактор «Журнала современной истории» (Лондон).

У. Лакиер один из крупнейших американских специалистов по России тоталитарным движениям XX века. Его книги («Россия и Германия), 1964; «Веймар: история культуры», 1974; «Сталин: открытия эпохи гласности», 1990; и многие другие) широко издавались.

Последнее исследование «Черная сотня», вышедшее в США в 1993 году, было напечатано в Pоссии в 1994 году.

Хорхе Николас Собеника - торговый секретарь Посольства Аргентины в России (информацию об этом потомке мы получили от Главы городской администрации С. И. Шило). С частным визитом он в 1994 году посетил Таганрог. С его слов девичья фамилия его матери была Лакиер. На этом основании он считает себя потомком Лакиеров. Целью его визита в Таганрог было знакомство с местами, связанными с именем Лакиеров.

В заключение упомянем об одной небольшой детали.

В конце Х1Х-ХХ века сыновья А. Лакиера. преуспевающие «культурные хозяева», обратили или почему-то свой взгляд и к герботворчеству. В начале XX века два сына А. Лакиера подали заявления в Герольдию с просьбой утвердить за ними герб «прадеда по линии матери Комнена, выданного ему венецианским дворянством». Нам пока не удалось разыскать изображение этого герба. Но, вероятно, он существует.

Итак, кто же был наследниками Лакиера и как обстоит дело с его потомками? Вопрос не праздный, тем более, что все публикации по Лакиеру этот вопрос обходят.

В архиве Таганрогского музея-заповедника я нашел в воспоминаниях Хилковой такие сведения:

«От брака Елены Марковны Лакиер (в девичестве - Варваци) и А. Б. Лакиера родилось две дочери и два сына: Варвара, Марк, Иван. Имя еще одной дочери не помню. Но мне известно, что она была замужем за Щелгуновым Николаем, министром двора Николая II. У них родилась дочь Шура ['...] Шура была выдана замуж за племянника Лакиера -Константина Комнено-Варваци. У них родилась дочь Ляла.

Шура Комнено-Варваци танцевала в группе известной балерины Гельцер. Из одной из своих гастрольных поездок она привезла ребенка, отец которого не известен. Девочку назвали Шурой. [... ]. Обе правнучки с этого времени воспитывались в доме Лакиер, для них были приглашены няньки, а для младшей - кормилица. После революции девочки остались в России. Как и их мать, они танцевали.

Дочь Варвара Лакиер была замужем за кем- то из семьи Иордановых.

Сын, Марк Лакиер умер рано, но был женат и имел 5 детей. Семья иммигрировала во Францию, в Париж. 1-го сын Николаи Лакиер уезжал за границу, не успел вывести грудного сына, который прожил с нянькой в России до 7-легнсго возраста. В этом возрасте ему, наконец, разрешили выехать во Францию к родителям. Но его отец не признал сына. И только после смерти Николая мальчик стал единственным его наследником.

Сын Иван Лакиер был женат на Екатерине Константиновне Палеолог. Имел троих дочерей: Соню, Аню, Веру[...]. В 1920 году их семья уехала, но Францию.»

И вот апрель 1997 года. Обстоятельства привели меня в Москву. 17 апреля 1977 года я позвонил в Аргентинское посольство, и женский голос информировал меня, что господин Хорхе Николас Зобеника крайне заинтересован историей своей семьи, Таганрогом и даже хотел бы со мною встретиться. Сам Х. Зобеника по телефону сказал мне, что он завтра улетает в Аргентину по делам службы, а в июне в Москву должна приехать его мама, Наталья Николаевна, урожденная Лакиер, которая очень хотела бы побывать в Таганроге, на земле предков.

Через пять часов мы встречаемся. Когда я захожу в кабинет Первого Секретаря, начальника Торгово-экономического отдела Посольства Аргентинской республики Х. Н. Зобеинка, у него длинный разговор по телефону. Разумеется на испанском. Я представляюсь. Меня просят подождать, а затем на меня буквально обрушился вал информации.

Господин Зобеника утверждает, что он прямой потомок Лакиеров по линии матери. Мать его, Наталья Николаевна, была дочерью Николая Марковича Лакиера (род. в 1896 г.) от брака с Варварой Николаевной Хвостовой, сестрой Хвостова Алексея Николаевича.

Г. Зобеника показывает мне современный справочник, изданный в России, где имеется портрет этого Хвостова А. Н., краткие биографические данные и сведения о его расстреле. Разумеется ВЧК.

Уже позднее, пытаясь размышлять над услышанным, я попробовал что-то найти о Хвостове А. Н. Разумеется, я не стал обращаться к справочникам, а посмотрел воспоминания. Вот небольшая справка, составленная мною по воспоминаниям В. П. Коковцева («Из моего прошлого». М..1991) и П. Н. Милюкова (Воспоминания, т. И. М., 1990). Хвостов Алексей Николаевич (1872-1918), нижегородский губернатор (1910-1912), лидер фракции в IV Государственной Думе, министр внутренних дел (1915-1916).

В 1911 году Николай II решил назначить А. Н. Хвостова министром внутренних дел в правительстве Столыпина. По некоторым сведениям Г. Распутин занимался <экзаменовкой> претендента, в итоге чего появилась такая характеристика: «шустер, но очень молод» и «пусть еще погодит». После убийства Столыпина премьер-министром стал В. Коковцев. И опять возник вопрос о назначении А. Хвостова. В. Коковцев тоже возразил, утверждая, что это «человек всем известных, самых крайних убеждений, находящихся в полном противоречии с тем строем государственной жизни, который насажден державною волею...»

Во время своей работы в Думе А. Хвостов выступал против «засилья немцев». 11 августа 1915 года он даже выступил с инициативой создания комиссии «о всех мероприятиях по борьбе с немецким засильем». Инициатива была поддержана, а Хвостов вошел в комиссию.

А. Н. Хвостова отличали, по оценке В. Коковцева, «решительность тона и живость речи». Вот пример его аргументации: «Вся наша беда в том, что мы не умеем или не желаем управлять; боимся пользоваться властью, которая находится в наших руках, а потом плачем, что другие вырвали ее у нас».

Эта борьба с «немецким засильем» была даже предметом особою расследования Чрезвычайной следственной комиссии Временною правительства, работавшей в сентябре 1917 года. Комиссия занималась самыми разнообразными вопросами политической жизни предшествующего периода, в том числе и кадровыми назначениями. Достоверно известно, что Николай II передал ей (через А. Керенского) ряд документов, хранившихся лично у него. И эти документы использовались при допросах.

В 1915 году не без рекомендации того же Г. Распутина (в Хвостове «почиет бог, хотя чего-то ему недостает») Николай II назначает А. Хвостова министром внутренних дел. А. Хвостов быстро закрепился у власти, и даже решил отказаться от покровительства Вырубовой-Распутина, задавшись целью «ликвидировать» Г. Распутина В конце концов все это подучило огласку и А. Хвостов оставил свой пост.

В 1918 году А. Н. Хвостов расстрелян ВЧК в Моские вместе с Н. Г. Щегловитовым, А. Д. Протопоповым, В. А. Маклаковым и С. П. Белецким.

Но продолжим наш рассказ. На мой вопрос как просматривается связь Николая Марковича Лакиер с тем Александром Борисовичем, который вошел в русскую как ученый - геральдист, Хорхе Николас поясняет:

Отцом дедушки Х. Забеника был Марк Александрович Лакиер, сын Александра Борисовича Лакиер и Елены Марковны Комнено-Варваци. О родственных связях семьи Лакиеров с Комнено-Варваци Х. Зобеника знает и даже уточняет, что где-то в С. Петербурге живы потомки Комнено-Варваци. Когда я добавляю, что и в Таганроге тоже живы потомки, Хорхе Николас приятно удивлен.

Я говорю о недавно полученном мною письме из Астрахани от местного историка А. С. Маркова. И г. Зобеника довольно подробно рассказывает мне о том вкладе, который сделал И. Варваци в строительство канала в Астрахани. Все-таки И. Варваци по линии прабабушки имеет отношение к его роду.

Вот уж действительно, мир тесен. Где та Аргентина, а где те Таганрог и Астрахань? Но, поди, ж ты, оказывается в Аргентине и этим интересуются.

Лакиеры вынуждены были эмигрировать из России в 20-е годы. Путь их лежал через Мариуполь в Константинополь, затем Белград и Париж, наконец, семья осела в Аргентине. Зобеника - это фамилия сербская, но семья чувствует свои русские корни и никогда не хотела бы терять Россию.

- Мой дед дважды пытался приехать в Таганрог, говорит Хорхе Николас. И дважды ему отказывывали. Вроде бы Таганрог был закрытым городом. Так не увидел он землю предков. А очень мечтал.

Вот и мама очень хотела бы побывать в Таганроге.

- Мы разыскали герб семейства Комнено,- продолжает Х. Зобеника- Мы храним его в семье. Это герб Варваци.

Я уточняю, что по доступным мне публикациям потомки Лакисра просили им разрешить пользоваться гербом Комнено, но не Варваци. Но им порекомендовали оформить свой герб по установленным правилам. Изображение герба Варваци у меня есть.

- Хорошо.- соглашается Х. Зобеиика.- Я сделаю Вам фотокопию нашего герба, и можно будет сравнить. Кстати,- продолжает он.- Вы знаете, что в Америке живут потомки таганрожцев Сарандинаки?

Приходится признаться, что не знаю. И не просто не знаю, а даже не располагаю сведениями о самих Сарандинаки.

- Ну, это к слову - успокаивает меня Хорхе. Он показывает мне фотографию своей семьи, говорит, что недавно у него было прибавление семейства.

- А что Вам известно о том Лакиере, что живет в США, Вашингтон,- спрашиваю я.

Выясняется, что известно много. По крайней мере, гораздо больше, чем мне. Уолтер Лакиер даже присылал письмо им, но семья Зобеника убеждена, что У. Лакиер не является прямым потомком Лакиеров. Я замечаю, что в книге «Русский фашизм» У. Лакиер прямо говорит, что его предок Б. Лакиер поставил подпись под актом о смерти Александра 1.

- Да, такое утверждение есть,- соглашается Хорхе.- Но мы проследили нашу родословную по материалам, которые хранятся в Парижской библиотеке. Основатель русской ветви Лакиеров, Борис Львович Лакиер прибыл в Россию в 1819 году из Германии. Правда, город Страсбург не совсем немецкий. Были периоды, когда он был французским. О французском происхождении Лакиера говорит и его фамилия De LAQUIERE. Именно таково написание ее. В России приставка de потеряла смысл и забылась.

Звучит примерно одинаково, но все же это не одно и то же.

Так мы и ответили У. Лакиеру в Вашингтон, сославшись на Парижскую библиотеку.

Мы молчим. А затем я спрашиваю, знает ли Хорхе, что его пра-пра-прадед А. Б. Лакиер, тот самый, чьи книги так берегут в его семье, состоял в первом браке с дочерью П. А. Плетнева Ольгой, которая пользовалась покровительством А. С. Пушкина.

Хорхе этого, к сожалению не знал. Я, разумеется, как могу, рассказываю эту печальную историю, как Ольга Плетнева, родив сына, сразу же умерла.

Хорхе обещает мне, что он привезет из Аргентины материалы по семейной истории. Говорит также, что наша встреча будет очень интересна его маме и спрашивает:

- А кто из потомков таганрожцев, находящихся сейчас за границей, интересуется городом и поддерживает с ним контакты.

Я называю фамилии Молла, Миллер, Реми. Рассказываю о недавнем визите внучки Миллера в Таганрог, а также о визите потомков Реми к 1992 юлу

- Вот только о Поляковых мы пока ничего не знаем,- говорю я и рассказываю о строительстве железных дорог Ростов через Курск-Харьков Таганрог и через ( Рязань- Воронеж). Рассказываю о поисках могил, в том числе на старом кладбище.

- Я был там, видел могилы Комнено-Варваци и Алфераки. Алфераки ведь тоже в каком-то родстве с Варваци, а значит и с нами,- замечает Х. Зобеника.

Я не знаю, кто сопровождал Х. Н. Зобеника в тот приезд его в Таганрог. Но у меня создается впечатление, что именно от сопровождавших его таганрожцев он получил такую информацию. Поскольку о таком родстве мне ничего не известно, я делюсь с собеседником своими сомнениями к возвращаюсь к разговору о кладбище.

-Говорят, Л. Лакиер похоронен на старом кладбище. Не знаете, где его могила?- спрашиваю я.

Возможно, А. Лакиер был похоронен в имении на Золотой Косе. Я посмотрю в своих домашних документах.

Х. Н. Зобеника мечтательно говорит, как бы ему хотелось посетить Таганрог в дни его 300-летия. Мы еще обмениваемся некоторой информацией и прощаемся. У г. Зобеника сегодня напряженный день, надо собраться в связи с предстоящим отъездом.

Выразив обоюдную надежду на возможные встречи в будущем, мы расстаемся. Я выхожу на малое Бульварное кольцо, останавливаюсь и почему -то долго стою как бы в каком-то немом забытье. Бог там, где-то 150 лег назад - А. Лакиер, Л. Миллер, Н. Кукольник, Л. Алфераки, а вот тут, где-то совсем рядом живы люди, их потомки. И отделяет их не просто 150 лет. Их разделяет и три поколения. А сколько за это время мы забыли, потеряли и разрушили?

А впрочем, забыли ли? Чтобы ответить на этот вопрос, надо проехать в те места, поговорить с жителями, походить. Договариваюсь с ребятами, и 18 мая 1997 года мы выезжаем на Золотую Косу. Погода стоит чудесная, кругом зелень, цветет сирень.

Въезжаем в Поляковку (ныне Красный десант). Первая остановка у церкви, Почему-то бьет колокол, в церкви идет служба. Народу не очень много. Это - «памятник русского провинциального зодчества - церковь Марин Магдалины,- сообщается и в путеводителе «Донское туристское кольцо» - Главный объем здания - глухой четверик, на котором покоится восьмигранный световой барабан, перекрытый плоским шатром. К основному объему примыкает трапезная с трехъярусной шатровой колокольней. Живописен декор здания, соединяющий элементы раннего Ренессанса и традиционно русских деталей, отразивших поиски нового стиля в русском зодчестве середины XIX в.»

Здание церкви потихоньку разрушается. Видимо, давно не ремонтировали. Да и не до Ренессанса сегодня, а тем более до каких-нибудь поисков. Правда, мы обошли церковь, может быть какие-нибудь, кроме как травы «по пояс» ничего гут нет, а траву только начали скашивать.

Идем дальше, и куда-не знаем. Ориентир держим па остатки старой мельницы и то самое здание, которое в путеводителях значится как архитектурным памятник XIX века. Спросить не у кого. Воскресенье, да и время утреннее. И получается так, что мы проезжаем что нам нужно. Въезжаем в какую-то деревню и встречаем молодого человека. Он рассказывает нам, что мы попали в Беглицу на 12 участок, а к тому, что мы ищем, надо возвращаться. Дает нам ориентиры, и мы следуем по ним. Вдоль дороги густая посадка, потом поворот к пионерлагерю «Чайка», а дальше.., Дальше мы видим женщину, срезающую у дороги траву, пропускаем поворот и останавливаемся. Она говорит по украински и четко поясняет нам, что мы практически у цели

- Только от башни мельницы ничего не осталось. 12 апреля во время сильной «низовки» морс практически смыло все остатки башни, и они сейчас почти все под водой.

Не знаю почему, но я спрашиваю, а сохранилось ли старое кладбище, где хоронили еще до революции.

И нам показывают мощные заросли вдалеке, куда, оказывается, можно подъехать, если свернуть к пионерлагерю «Чайка». Что мы и делаем. Впрочем, дорога приводит нас к забору, справа два недостроенных домика (как позже выяснилось, Таганрогского стройтреста), слева какие- то густые заросли, не поймешь чего. И все. Тупик. Мы выходим и начинаем искать, ибо нам сказали, что мы сразу увидим кладбище. Но пока мы ничего такого не видим.

Нас кто-то окликает. Со стороны пионерлагеря к нам направляется мужчина лет 60-ти, сторож этого лагеря. Мы рассказываем ему цель нашего приезда.

Кладбище оказывается рядом. Мы практически стоим возле него. Это те самые заросли, на которые я не обратил внимания- Оно заброшено, могилы в неопрятном состоянии, некоторые, правда, убраны. Кресты на многих повалились, и надписи встречаются очень редко. Судя по надписям, еще в 1950 году тут хоронили.

Наш новый знакомый, рассказывает, что на поминальный день сюда до сих пор приходят люди. Убранные, покрашенные могилы - это результаты таких посещений. Хоронить тут перестали по решению райисполкома, а в 1952 году начали строить этот самый пионерлагерь.

- А могилы Лакиера тут не может быть?- спрашиваю я.

- А Лакиера наши в 1943 году, когда освободили эти места, расстреляли за сотрудничество с фашистами. Расстреляли в балке, не сходя с места. Он там где-то и покоится.

Наступает моя очередь удивляться. И я прошу что-нибудь рассказать. Наш собеседник говорит, что он живет в этих местах с 1941 года, когда он переехал сюда из Приморки. Лакиер действительно жил тут. Было ему лет 30-40, когда его расстреляли. Совсем недавно умерли жительницы села «Красный пахарь» Булатова и Каунова, которые служили у Лакиера. Как его звали, он не знает.

- Может быть, Вам не хочется слушать плохое о Лакиере?- спрашивает он нас. - Вы вот, чувствуется, интересуетесь Лакиерами в хорошем плане, а тут много бед от него было.

- Я говорю, что видимо бабушкой того Лакиера, о котором говорит наш собеседник, была Елена Марковна Варваци.

- Не слышал такую фамилию. Вот о Варваки что-то слышал, по ничего рассказать не могу. Ничего не знаю.

Нас подводят к памятнику расстрелянным жителям Золотой Косы. Судя по надписи на памятнике, расстрелы были в 1942 году. И были на том самом месте, где сейчас установлен памятник. Расстреливал Лакиер. Ежегодно, в день Победы, 9 мая сюда приходят жители местных деревень и возлагают цветы к памятнику. Вот и в этом году совсем недавно были такие возложения. Все чисто, убрано.

«Здесь, в 1942 году немецко-фашистскими захватчиками были зверски расстреляны мирные жители с. Золотая Коса.»

Мы находимся уже на территории лагеря. Неподалеку от места расстрела нам показывают одноэтажное здание. Это сегодня склад, дошедший до нас еще с начала века. Похоже, и раньше это был склад тоже. В глубине, чуть левее склада, виднеется добротное двухэтажное здание. Это, как поясняют нам, дом Лакиеров. Сейчас он пустует. Расположено практически на берегу моря.

И все это расположено в густой зелени. Деревьям, чувствуется, много лет. А на вопрос, совсем ли недавно насадили эти деревья, нам поясняют, что все это еще с той поры. Совсем недавно только пришлось выкорчевать старую грушу. Усохла от времени. А сами насаждения и до сих пор называются «Левада Лакиера». Нам показывают забор, ограждающий эту Леваду. Раньше тут, при Лакиере, стоял забор каменный. И все это охранялось, подойти было опасно.

Возвращаемся к кладбищу и едем к «колодцу Лакиера». Он так называется и до сих пор. И до сих пор с него берут воду

- Вода в окрестностях очень плохая,- поясняют нам,- а здесь вот удачно кем-то выбрано было место. Вода питьевая. Колодец совсем недавно чистили два раза.

Мы делаем снимки на память у колодца. Почти рядом, буквально метров двести, море, а вдали - село «Красный пахарь». Как это село называлось до революции, наш собеседник не знает, но помнит, что практически от моря и до самого села были фруктовые сады. И какие сады! Буквально недавно пришлось их выкорчевывать, так как деревья усыхали. В основном груши и сливы.

Едем к оврагу. Как нам поясняют, этот овраг хорошо знают местные жители. Именно здесь, когда со стороны Мариупольского шоссе пошли наши войска, и был расстрелян Лакиер. Именно здесь.

Сегодня тут лежит мусор, да какие-то заросли кустарника.

И все же мы продолжаем поиск, прерванный нашим выездом на поиск кладбища. Прощаемся с нашим гидом, благодарим его и едем дальше. Здание, которое мы искали, находим сразу. Оно на берегу моря, и судя по всему, море постепенно подбирается к нему. Делаем снимки на память. Спросить не у кого. Поблизости никого нет. По ориентирам пытаемся найти остатки мельницы.

Остатки башни, которую иногда приводят в туристических путеводителях, находятся на самом берегу. Буквально на краю обрыва, который ведет вниз, к морю. Большая часть обломков башни лежит там на этом берегу. Вода сегодня ушла от берега далеко, и обломки хорошо видны. Там же находятся жернова и остатки электродвигателя. Видимо, мельница все же работала уже в наше время, ибо в свое время она была ветряной. Вот выписки из брошюры «Донское туристическое кольцо» (Ростов-на-Дону, 1982):

«Возле поселка Учхоза берег резко выдастся в море небольшим мысом. И на мысу, на самом краю берегового обрыва, стоит каменная старинная мельница. Здание мельницы большое, круглое в плане, тщательно выполнена кладка стен из красного кирпича с выветрившимися от времени швами. Окна скорее похожи на бойницы старых крепостей. К каменному остову ветряка прислонены огромные жернова с полустершейся насечкой. Интересно, что сооружения такого рода, даже утратив большую часть своих деталей, все же сохраняют обаяние древности. И по полуразрушенному облику их нетрудно догадаться о первоначальном назначении постройки.

На одной из первых карт с разграничениями станичных юртов и обозначением войсковых границ в июне 1806 года отмечено, что «вообще по Войску Донскому состоит ветряных мельниц 331». К концу X1X в. Ветряки составляли непременную принадлежность почти каждого донского хутора или станицы.

Сейчас они - редкость чрезвычайная, Их сохранилось буквально единицы. Они берутся под государственную охрану.»

С берега видна Золотая Коса там, вдалеке, а совсем рядом, сквозь заросли деревьев (той самой «Левады Лакиера») просматриваются желтеющие стены того самого здания, к которому мы подъезжали через пионерлагерь.

Неподалеку от остатков башни расположены здания. Видимо, эти здания старых построек и относились к мельнице.

Одно из них похоже на конюшню, стоит особняком от других. А остальные в комплексе, по-видимому, были складскими помещениями. Сегодня здесь какие-то ремонтные мастерские, Там кто-то работает, несмотря на то, что сегодня воскресенье.

Возвращаемся назад, в Таганрог. И опять почему-то в Поляковке, когда мы проезжаем мимо церкви, сопровождает колокольный звон Густой звук успокаивающе стелется над землей, да где-то поодаль открывается берег моря.

Этого пожилого человека в середине прошлого века часто можно было встретить на улицах Таганрога. По манере, речи и внешне, по физиономии, он напоминал француза. Но это был русский человек. Звали его Павел Александрович Радищев. Павел Александрович был сыном Александра Николаевича Радищева, автора знаменитого «Путешествия из Петербурга в Москву». Жил он в Таганроге с 1844 года до 1866, когда он умер во время своей поездки в Петербург. К сожалению всего этого я не знал. Думаю, что в этом своем неведении я не одинок.

В январе 1996 года после получения из Российской национальной библиотеки ксерокопий 40 писем Н. Кукольника, я занялся их обработкой. И вот, в одном из писем, датированном 1859 годом и адресованным известному журналисту и издателю А. Краевскому, я нашел такую фразу.

«Честь же добро творить беднейшим из моих собраний осталась при мне - и 25 рублей серебром, которые я с трудом выделял для Общества, обратятся в пенсион сыну Радищева».

Причем тут сын Радищева? Ответить в то время я не смог. Правда, мне удалось найти, что у Радищева А. Н. был сын кот. автор поэмы «Алеша Попович и Чурило Пленкович», напечатанной в 1801 году. Это позволяет предполагать, что с Н. Кукольником они знакомы были. Но он давно умер. Поэтому в письме речь о нем не могла идти.

Помог, как говорят случай. 20 марта 1996 года в краеведческом музее г.Таганрога велись съемки телепередачи о Н. Кукольнике. Во время съемок, во дворце Алфераки, я случайно задал вопрос директору музея Крупипцкой.

- А где останавливался М. С. Щепкин во время его визита к Алфераки. Ответ был неожиданным (по крайней мере для меня):

Так мне стало понятно, что в письме Н. Кукольника речь идет не просто о сыне Радищева, а о том сыне, что жил в Таганроге. Пришлось засесть за детальное изучение материалов, прежде всего о самом А. Н. Радищеве.

У Александра Николаевича Радищева (1749-1802) было семь детей, четверо от первого брака и трос - от второго. Первая жена его. Анна Васильевна, умерла вскоре после родов младшего сына Павла. Именно этот Павел и был жителем Таганрога. В воспитании детей и во всех домашних заботах Александра Николаевича много и постоянно помогала сестра покойной жены, Елизавета Васильевна Рубановская. Умирая, жена Радищева просила се заботиться о детях.

Когда А. Н. Радищев в 1788г. был сослан в Сибирь, сестра покойной жены последовала за А. Радищевым в Сибирь. Благородный поступок. Двух старших сыновей Елизавета Васильевна оставила у брата А. Радищева в Архангельске, а младших детей - Катю и Павла взяла с собой. «Шаг, который я сделала, следуя за моим другом, доказывает мою привязанность к нему, и нет такой опасности, которую я не пожелала бы разделить с ним»,- писала Елизавета Васильевна графу Воронцову из Тобольска. Так случилось, что в ссылке А. Радищев женился на Елизавете Васильевне. От этого брака у них было еще две дочери и сын.

О ссылке А. Радищева весьма полезные данные до нас дошли в воспоминаниях Павла Александровича, опубликованных в 1858 году. Известно и изображение Илимского острога, места ссылки, сделанное им. Здесь, в Илимске, и прошло детство Павла Александровича.

В 1795 году император Павел 1 прекращает ссылку А. Радищева. А. Радищев уезжает из Илимска. По дороге Елизавета Васильевна простужается и умирает.

Трудные годы, естественно, оставили отпечаток в душе Павла Александровича. Вспомним хотя бы такой факт. Когда возвратившийся из ссылки А. Радищев доложил родителям о второй жене и трех детях от нее, то все семейство, кроме парализованной матери, негативно восприняло эту новость. «Женись ты на крестьянской дсвке,-заявил отец,- я бы ее принял. Но жениться на свояченице!» Когда А. Н. Радищев покончил жизнь самоубийством, и император Александр 1 велел поместить двух малолетних детей его в Смольный монастырь, а шестилетнего сына- во 2-й кадетский корпус с фамилией Радищевых, дед собрался ехать в Петербург просить государя снять с детей эту фамилию. С трудом старшим детям удалось удержать его от этого поступка.

Молодой Радищев в 1799 году поступает в Морской кадетский корпус, который оканчивает в 1802 году. Здесь он учится вместе с Федором Петровичем Толстым, который известен как художник, медальер, вице-президент Академии художеств России. Соучеником Павла является также и Ф. И. Толстой, более известный как «Толстой-американец». В 1802 году Павел Александрович оканчивает кадетский корпус и выпущен мичманом.

Утром 11 марта 1802 года А. Н. Радищев принимает яд. В ночь на 12 марта он умирает. Остаются четверо детей: старшая дочь Катя, которой уже исполнилось 19 лет, две младшие девочки и сын, родившиеся в Илимске. Их устройство, как мы уже писали, сделано по указанию Александра 1. Но Павел к этому времени уже самостоятелен. О дальнейших событиях в его судьбе расскажем словами таганрожца А. Корсуна:

«Лучшим временем жизни своей Павел Александрович считает первую морскую кампанию, которую он делал на гребном фрегате «Богоявление». При кадетах были корпусные офицеры: майор Перфильев (потом губернатор в Архангельске) и поручик Апухтин. Они, по пути в Стокгольм, заходили в город Нордкоппинг. Здесь они с графом Федором Толстым любовались вместе водопадом на реке Монтике: Радищев описывал, а граф срисовывал. В Стокгольме кадет угощали в королевском дворце столом. Русский посланник барон Будберг возил их в театр, где они видели королеву, родную сестру императрицы Елизаветы Алексеевны, в морской кадетский корпус и т.п.»

В это же время П. Радищева определяют в ученый комитет морского министерства. В силу своего заболевания, начавшегося еще в кадетском корпусе, П. Радищев вначале переходит в департамент народного просвещения, а в 1806 году в чине коллежского асессора уходит в отставку и поселяется в селе Немцове. Село Немцове было родовым поместьем. Оно находилось вблизи Малоярославца в 116 верстах от Москвы, на большой Калужской дороге. В то время, о котором идет речь, село с деревнями имело 180 душ и около 1500 десятин земли. Таким образом, Павел вместе с братьями и сестрой от первого брака вошли владеть селом при живом отце, так как он при ссылке был лишен всех чинов и дворянства и по закону он не мог владеть крестьянами.

В 1808 году по очередному разделу Павел Александрович получил 80 душ крестьян при 800 десятинах земли. Он решил реализовать один проект, по которому крестьяне отпускались на волю, а земля оставалась у него. Крестьяне не обязывались оставаться жить на земле. Они могли выйти из деревни и прописаться в другое общество. Проект не состоялся. Выяснилось, что имение заложено.

В 1812 году, во время Отечественной войны, П. Радищев поступает в Московское ополчение. Имеются сведения, что он находился в сражении при Бородино. По крайней мере, в аттестате, который он получает при отставке в 1813 году, сказано именно так. В самом сражении он не участвовал, но находился во время сражения в главной квартире. К этому времени П. Радищев уже был тяжело болен. Он заболел, как мы упоминали выше, еще во время учебы в Морском кадетском корпусе. Болезнь его называлась «слоновой». Война 1812 года фактически разорила П. Радищева. Его имение в Немцове было разрушено, дом и деревня сожжены казаками до тла. В 1829 году он продает имение для уплаты долгов и селится в Москве в своем доме на Мещанской улице. В 1835 году, в возрасте за сорок, он сдает экзамен в Московском университете на звание домашнего учителя. Он определяется на работу в Воронеж, а в 1844 году в поисках работы он переезжает в Таганрог. Работа его состояла в частных уроках французского языка. Частные уроки - это единственное средство к существованию. Живет в Таганроге с дочерью, которая родилась примерно в 1840 году.

События Крымской войны 1853-55 годов поставили П. Радищева на грань бедности. Заработка не было, болезнь прогрессировала. И все растрачено. Жизнь в страшной нужде.

Сохранилось письмо Н. Д. Алфераки, адресованное в 1859 году миллионеру В. Кокореву в Москву, Вот что он пишет:

«... отыскал г. Павла Александровича Радищева, и оказалось, что несчастный старик живет в крайне бедственном положении. Я ему выдал 50 р. сер. Он не верил своему счастью и внезапному богатству. При нем находится несчастный сын, одержимый ипохондрией; ему 35-ть лет, а он с трудом узнает отца своего. Оба молчат по целым дням, не имея иногда хлеба насущного...»

А вот цитата из работы Г. Шторма «Неизвестный Радищев» (М. 1969):

«Его (Павла Радищева - А.Н.) украинские друзья - нумизмат и собиратель фольклора А .А. Корсун, поэт Н. Ф. Щербина и писатель Г .П. Данилевский - принимали в его делах живое участие и всемерно старались облегчить ему жизнь. Так, Щербина писал в июле 1858 года Корсуну, что намерен просить графиню Толстую дать «домашний спектакль в Академии Художеств в пользу П. А. Радищева», уточняя при этом, что в предыдущем году Толстая собрала таким же образом в пользу Шевченко 500 рублей серебром...»

Уточним, что графиня Толстая - это Анна Ивановна, вторая жена Ф. П. Толстого, с которым учился в Морском кадетском корпусе Павел Радищев. С семьей Толстых близок был и Н. Кукольник.

По воспоминаниям А. Корсун в квартире П. Радищева была только одна картина. Это был портрет отца со стихами Пнина. Пнин, как известно, был президентом Петербургского Общества любителей искусств, наук и художеств. В 1803 году это общество издало сборник «Свиток Муз», где вместе со статьей Корна «На смерть Радищева» были и напечатаны стихи Пнина, которые теперь хранил Павел Александрович.

Чем же занимается все это время Павел Радищев, кроме, разумеется, преподавания, чем он добывает средства на пропитание? Вот цитата из исследования Г. Шторма.

«Павел Александрович на протяжении почти полувека боролся за издание отцовского литературного наследства и всячески старался его популяризировать». Даже накануне смерти, в 1865 году, по данным того же Г. Шторма «Павел Александрович с неутомимой энергией продолжал свою благородную деятельность, тратя скудные последние средства и входя в долги».

Если свести все в единый порядок, то получается:

1858 год - в «Русском Вестнике» печатает воспоминания об отце.

1859 год - обращается с письмом к А. Герцену. Посылает ему список оды «Вольность» и просит напечатать ее в полном виде в составе 54 строк.

1860 год - дополняет воспоминания об отце «многими подробностями» и передаст их для публикации в «Современник». Рукопись рассматривает Н. Чернышевский и ... отклоняет.

В этом же году обращается к Александру II с просьбой снять запрет с сочинений А. Н. Радищева. Получает отказ.

1861 год - вторично обращается к Александру II с той же просьбой и вторично получает отказ. Отказ «царя-Освободителя» вручают П. Радищеву буквально за неделю до официальной отмены крепостного права.

В этом же году вторично пишет письмо А. Гсрцену. Информируя его о запрете изданий А. Радищева в России, он предлагает А. Гсрцену выпустить их в свет с добавлением пространной биографии А. Радищева, «двух статей, ему приписываемых, из «Живописца» Новикова и полной оды «Вольность». Значит, запрещенная рукопись «Путешествия» у него, в Таганроге?

В этом же письме он сообщает А. Герцену, что готов перевести на французский язык «Путешествие из Петербурга в Москву». Судя по письму, об этом высказал пожелание Александр Дюма.

Буквально за три месяца до своей смерти (февраль 1866) П. Радищев пишет петербургскому издателю П. Ефремову: «... Я возвратился только на днях из Москвы, где пробыл более недели, но безуспешно и не нашел, как я надеялся, желающих приобрести или издать сочинения Радищева, а только условился с Обществом древностей и истории российской об издании Биографии Радищева...»

Естественно, это требует выездов в Москву и Петербург. Известно, что в 1861 году П. Радищев живет, в основном, в Петербурге, съезжая с квартиры на квартиру в поисках места, где дешевле. Но в ноябре 1861 года он опять в Таганроге. А в дальнейшем он часто в Москве и Петербурге. Г. Шторм нашел в РГАЛИ такой адрес П. Радищева в Петербурге (1865): «В Малой Садовой, в доме Арменинова, в квартире сапожника Краузе».

Считаем нужным обратить внимание читателя, что все приведенные факты относятся к таганрогскому периоду жизни П. Радищева. А это позволяет иначе взглянуть на духовный мир таганрожцев. Я имею в виду, прежде всего тех, кто принимал непосредственное участие в судьбе Павла Радищева.

В кратком очерке о П. Радищеве, написанном в 1858 году, А. Корсун задаст такие вопросы: «Теперь Павлу Александровичу 75 лет. Надолго ли станет его сил? Чем будет жить он? Где он умрет?... Вот вопросы, на которые тяжело отвечать!» И вот в мае 1866 года П. Радищев умирает. Умирает в Петербурге. Найдено, что в книге для записывания прихода денег по Болконскому православному кладбищу на 1866 год» есть такая запись (15 мая 1866): "Павел Александрович Радищев; коллежский асессор; копка могилы пятьдесят копеек, место один рубль". Исходя из этого, можно предположить, что смерть наступила 12 или 13 мая 1866 года.

В делах Комитета Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым имеется такая же информация. От этого общества получает пенсию П. Радищев. В протоколе от 16 мая 1866 имеется запись: «Письмо инспектора Ларинской гимназии г. Григорьсва на имя председателя Я. К. Грота от 13 мая, с извещением о кончине пенсионера Общества П. А. Радищева, сына одного весьма известного писателя XVIII века, и о беспомощном положении его двух детей, не имеющих даже на что похоронить отца...» Отсюда можно предположить, что умер П. Радищев у инспектора В. Григорьева на казенной квартире в доме гимназии. Видимо сюда во время последней тяжелой болезни П. Радищева прибыли из-под Таганрога две его дочери. Об этом тоже имеется запись. Им было выдано 100 рублей на путевые издержки обратной дороги в Таганрог.

Я предполагал, что П. Радищев был погребен в Петербурге. Поэтому в апреле 1997 года, находясь в Москве, я летально изучил четырехтомный «Петербургский некрополь», изданный в 1914 году. Я не смог найти там никаких сведений о П. Радищеве. Учитывая характер издания, можно считать, что в 1914 году надгробной доски с именем П. Радищева ни на одном из кладбищ Петербурга уже не было.

Знали ли о смерти Радищева таганрожцы? Думаю, что знали и даже принимали какое-то участие. Я имею в виду, прежде всего А. Корсуну, Н. Щербину, Н. Кукольника. В том источнике, на котором основывается приводимая мною информация, приводятся сведения об архиве Павла Радищева. Он был у А. Корсуну, который позднее, в 1870-х годах, вынужден был его продать. Сейчас этот архив хранится в Пушкинском доме. Здесь имеются письма Павла Радищева к А. Корсуну и Н. Щербине, а также другие документы. Каждый документ обработан лично П. Корсуном.

Он имеет обложку и пояснительную надпись. Здесь же хранится и пакетик, также надписанный П. Корсуном. Похоже, что это семейная реликвия, которую передали А. Корсуну наследники П. Радищева. Надпись на пакетике гласит: «Волосы П. А. Радищева». Эти пряди волос, сплетенные рядами крест-накрест, берегли в семье еще с детских лет, в том числе и в сибирской ссылке. Долгое время считалось, что П. Радищев умер и похоронен в Таганроге. Так, еще в 1959 году в издательстве Академии Наук СССР была выпущена работа Д. С. Бабкина «Биография Радищева, написанная его сыновьями». Здесь на стр.12 утверждается именно факт захоронения П. Радищева в Таганроге. Исследованиями Г. Шторма, о которых мы упоминали, показано, что П. Радищев умер и похоронен в Петербурге.

И еще об одной детали хотелось бы сказать. Таганрожцы А. Корсун, Н. Щербина, Н. Кукольник и Н. Алфсраки, материально помогая Павлу Радищеву, фактически косвенно содействовали его попыткам снять запрет и опубликовать «Путешествие из Петербурга в Москву». И это, видимо не случайно. Все это происходило накануне отмены крепостного права в России и поэтому объяснимо. Достоверно известно, что в апреле 1861 года в зале Таганрогского коммерческого училища был дан обед по случаю освобождения крестьян. С речью на этом обеде выступил Н. Кукольник. В «Истории Таганрога» П. Филевского об этом нет ни слова, но судя по всему, таганрогское общество не было так равнодушно к происходившим в России общественно значимым событиям, как это иногда можно представить по описаниям таганрогских контрабандных дел, прогремевших на всю Россию, и не мешавших, как иногда еще утверждают в наших газетах, «внести прежде всего дух веротерпимости» в городе, именуемом почему-то «греческим царством».

В недалеком прошлом всех, кто способствовал популяризации «Путешествия из Петербурга в Москву» относили к «передовой русской общественности». Вот только одна выдержка из книги издания 1965 года: «Радищев и его книга не выпадали из поля зрения шестидесятников и семидесятников. Передовая русская общественность в своей борьбе с самодержавием и реакцией выдвигала «Путешествие» как нестареющее оружие в одно время с такими книгами как «Капитал» и «Азбука социальных наук» Конечно, борцами с самодержавием А. Корсуну, Н. Щербину, Н. Кукольника, Н. Алфераки, поддерживавших П. Радищева, равно как и самого П. Радищева, посвятившего свою жизнь изданию отцовского литературного наследства и даже вступившего в контакты с А. Герценом, назвать нельзя. Но все-таки среди «передовой русской общественности», выступавшей за прогресс русского государства, наверное, место им должно найтись. Они не звали к топору. Они просто по-своему болели за благо России.

Мир, окружавший Н. Кукольника в таганрогский период жизни Н. Кукольника, был неоднороден. Были кружки, собрания, просто контакты. И сеем им были свойственны свои интересы. Из таких пересечений судеб духовных можно отметить контакты Н. Кукольника с Александром Алексеевичем Корсуном (1818—1891г.), выпускником Таганрогской гимназии, уроженцем этих мест.

Есть все основания предполагать, что знакомство их началось еще раньше в 40-х годах, когда А. Корсун работал в Харьковском университете и был причастен к изданию харьковских альманахов, в частности «Снiп». Но, прежде всего некоторые биографические данные об А. А. Корсуне. Корсун Александр Алексеевич родился вблизи Таганрога в имении своих родителей Богданово-Антиповка. Первоначальное образование получил дома. Родители Корсуна были выходцами из Запорожья. Переселение семьи Корсун в Приазовье, наверное, произошло в конце XVIII века.

По достижении возраста А. Корсун поступил в Таганрогскую гимназию шестиклассного состава и окончил се с отличием. Окончив гимназию, он становится служащим Таганрогской таможни, но работает здесь недолго. В 1837 году он уже студент Харьковского университета, который заканчивает в 1842 со званием «действительного студента», заслужив похвальный отзыв за диссертацию на тему «Исторический ход отправления личной воинской повинности в России с 862 по 1832». Здесь же, в Харькове, А. Корсун начинает литературную деятельность. В 1839 г выходят его «Украинские поверья», где А. Корсуну принадлежит литературная обработка. В 1840 А. Корсун печатается в журнале «Маяк», а в 1841 г. - начинает свою собственную издательскую деятельность. Именно в 1841 г. он издает на украинском языке альманах «Снiп» («Сноп»)

В ходе подготовки альманаха к изданию (а был задуман и запланирован и второй выпуск) А. Корсун устанавливает контакты с Н. Костомаровым, Т. Шевченко, П. Кулишем, Н. Кукольником, П. Гулак-Артемовским, А. Метлинским, Г. Квитко-Основьяненко, А. Бецким. Причем, эти контакты не всегда были очными. Имела место и переписка, но, к сожалению, о ней мало известно. Мне удалось пока отыскать только одно письмо Т. Шевченко к А. Корсун, которое опубликовано в академическом собрании сочинений Т. Шсвченко.

Об издании альманаха «Снiп» сохранились такие свидетельства Н. Костомарова:

«Корсун затеял издание малорусского сборника и наполнил его стихами, как собственными, гак и своих сотрудников. Самому издателю принадлежали стихотворные рассказы, взятые из народного вымысла о хождении Христа c апостолом Петром по свету и о разных приключениях, происходивших с ними; рассказы переданы, верно, но цензура не дозволила печатать имен Христа и апостола Петра, и Корсун должен был заменить их именами Билбога и Юрка. Я поместил там перевод нескольких «Еврейских мелодий> Байрона и трагедию «Переяславська нiч», написанную пятистопным ямбом без рифм, не разбивая на действия, с введением хора, что придавало ей вид подражания древней греческой трагедии.»

Кроме А. Корсуна и Н. Костомарова соавторами альманаха «Снiп» были Марфа Писарсвская, Петр и Степан Писаревскяе, Порфирий Комницкий, Михаил Петренко.

Издание альманаха «Снiп» знаменательно еще и тем, что оно приходится на период становления литературного украинского языка. А процесс этот шел неровно и имел свои трудности. О том, какие это были трудности , можно судить по следующей выдержке из «Записок о южной Руси» П. Кулиша, изданных в 1856 году:

«До сих пор в малороссийской грамоте глаз непривычного читателя неприятно поражала буква «ы», которую литераторы наши выражали как мягкое южное «и». Но она до такой степени несвойственна Южнорусской речи, что Полтавец или Чигиринец не может даже в великорусской речи произнести звуков «вы», «мы» и т.д. Он будет произносить нечто подобное «ми», «ви», но никогда не скажет «вы». Были и другие проблемы. Не надо забывать, что «малороссийская грамота» (выражение П. Кулиша) была одинаковой в то время с «великорусской» И надо было определять, когда надо было писать «i», а когда «ять». Тот же П. Кулиш предлагает использовать букву «э» оборотное для обозначения украинского звучания буквы «е», что сегодня и имеет место. А. Корсун использовал свое правописание для передачи украинскою языка. И, надо полагать, у него это получилось удачно. Известно письмо Т. Шевченко к Г. Квитка-Основьянсико, в котором он высказывает просьбу печатать его украинские стихотворения « примененным Корсуном фонетическим правописанием в отличие от предыдущего (ранее употребленного Г. Квиткой-Основьяненко - А. Н.) этимологического.» Это очень серьезное замечание и высокая оценка достигнутого А. Корсуном.

Начинал эту работу А. Корсун не на пустом месте. Н. Костомаров вспоминал в «Автобиографии», что в Харькове был кружок, в который и входил А. Корсун. Членов кружка Н. Костомаров называет «преданными идее возрождения малорусского языка и литературы».

А. Корсун готовит к изданию второй выпуск альманаха «Снiп». Т. Шевченко пожелал напечататься в этом альманахе и прислал А. Корсуну рукопись поэмы. Альманах был подготовлен, сдан в цензуру, но свет не увидел. Не исключено, что одной из причин этого было дело по Кирило-Мефодиевскому братству, где и Т. Шевченко, и П. Кулиш и Н. Костомаров были главными действующими лицами, хотя само общество, судя по всему, просто не успело образоваться.

И вот здесь нам бы хотелось высказать предположение, что таганрожцы в какой-то степени оказывали влияние на процесс становления (возрождения, как пишет Н. Костомаров) украинского языка. В этом участвовали А. Корсун, я бы назвал М. Петренко и Н. Кукольника. По моему, они были причастны к этому процессу. Каждый из названных лиц, естественно, имел свою точку зрения и влияние на этот процесс, но то, что они в 1860-е годы жили в Таганроге, есть основания утверждать достоверно. Более того, из «Автобиографии» Н. Костомарова следует, что примерно в это же время он два раза приезжал в Таганрог, причем один раз на 10 дней.

Не исключено, что в эти дни он встречался с А. Корсуном.

Это был период, когда украинский язык настойчиво пробивался на официальный уровень и из просто народною диалекта превращался в литературный. Процесс шел сложно, напряженно, а иногда осложнялся тем, что под влиянием фольклора, бытовых наречий украинский язык превращался в свою противоположность. Мы уже говорили, что украинское правописание, как и русское, в это время, основывалось на «грамматике славянской», созданной в 1619г. М. Смотрицким. В силу этих и других подобных обстоятельств издатели, равно как и писатели, печатавшиеся на украинском языке интерпретировали украинское правописание по разному, иногда весьма своеобразно. К числу критиков таких интерпретаций, как утверждают, принадлежал и Н. Кукольник. Н. Кукольник был сторонником всего только русского. Русское - это была его главная идея. Но он не был славянофилом, хотя и был лично знаком с Хомяковым, Аксаковыми, т.е. теми деятелями русской литературы, которые заложили основу славянофильства.

Поэтому, добрые отношения Н. Кукольника с А. Корсуном, понимание их могли бы позволить уточнить не только роль А. Корсуна, но и объективно оценить отношение Н. Кукольника к процессу становления литературного украинского языка. Это помогло бы в какой-то степени выявить и роль таганрогской интеллигенции в этом процессе. И здесь надо сказать доброе слово об одном из тех, кого мы видим в числе авторов альманаха «Снiп». Это Михаил Николаевич Петренко.

Михаил Николаевич Петренко, украинский поэт-романтик, родился в 1817г. в Славянске. Окончил Харьковский университет в одно время с А. Корсуном. Участвовал в издании альманаха «Снiп», где напечатал стихотворение «Недоля» с эпиграфом: «В минуту жизни грустную теснится в сердце грусть». Стихотворение это стало народной песней и широко сегодня известно под названием «Дивлюсь я на небо.» Всего до нас дошло 20 стихотворений М. Петренко, и среди них тоже ставшие песнями «Туди моi очi» и «Взяв би я бандуру». Н. Костомаров, хорошо знавший М. Петренко, характеризовал его как человека, в своих стихах всегда обращавшегося к месту своей родины, к своим семейным отношениям.

О М. Петренко очень мало известно. Год смерти и место его захоронения не установлены, Правда, в 1995 году в справочнике «Литературная Харьковщина» (на украинском языке) сообщается, что умер он в 1862г. в г. Лебедин, Сумской обл. Насколько достоверна эта информация, судить не нам. Дело в том, что есть предположение, что М. Н. Петренко жил и умер в Таганроге. Я не утверждаю это, я только делюсь тем, что мне сообщил один из читателей газеты «Твъ»?. Ознакомившись с моими поисками, он позвонил мне, а потом даже, по моей просьбе, написал для меня что-то вроде воспоминаний. Если коротко пересказать ту их часть, которая относится к М. Петренко, то это будет выглядеть так. В молодости автор воспоминаний имел контакты с журналистом «Таганрогской правды» Н. Куртеевым, большим знатоком таганрогского старого кладбища. Так вот, Н. Куртеев и показал ему могилу Н. Петренко, говоря, что это - автор песни «Дивлюсь я на небо». Кстати, могила была неподалеку от могилы атамана Н. Краснова. Могилу я пока не нашел, но если М. Петренко похоронен в Таганроге, то и какая-то часть его жизни и творчества должна быть связана с Таганрогом.

Третьим таганрожцем, который имел отношение к описываемой проблеме, был Н. Кукольник. Он участвовал в работе харьковских издателей. Так в 1843-44 года в украинском альманахе «Молодик», изданном И. Бецким, Н. Кукольник публикует несколько стихотворений. И каких! Назовем только одно - «Английский романс», всем известное как романс М. Глинки «Сомнение». Но Н. Кукольник сегодня оценивается украинским литературоведением негативно. И основа этого в том, что он считал ненужным создавать специальное правописание. Он настаивал, чтобы украинцы пользовались именно русским правописанием. Тогда оно это позволяло. Да и прошлый опыт просветителей, в первую очередь Ф. Скорины, Г. Сковороды, говорил, что это реально. Видимо, Н. Кукольник относился к национальным меньшинствам России так, как к ним относилось в то время большинство его современников. Как справедливо отмечает современный американский историк и политолог У. Лакиер ( кстати, потомок таганрогского Б. Лакиера): «недостаток многих русских в том, что они не проявляют достаточно чуткости к национальным меньшинствам, - например, существует стойкое убеждение, что украинцев не объединяет ничего, кроме языка или даже просто (как считают иные) диалекта».

Так или иначе, считал Н. Кукольник, сказать пока не можем. Одно очевидно, что даже Н. Костомаров, упоминая о А. Корсуне и М. Петренко, ни словом не обмолвился о Н. Кукольнике. И это не случайно. Продолжим цитировать У Лакиера. «В период с 1863 по 1905 годы было запрещено (за некоторыми исключениями) печатать книги на украинском языке. До недавнего времени среди культурной элиты Украины господствовала тенденция к двуязычию. Украинский национальный поэт Шевченко писал на русском языке больше, чем на украинском. Гоголь и Короленко писали только по-русски.

Русские историки горько упрекали своих украинских коллег - от Грушевского и Дорошенко до современников - за чрезмерное внимание к вопросам корней, независимого украинского самосознания, государственности и культуры и, разумеется, границ Украины. Критика не всегда была несправедливой, но неплохо бы и русским оглянуться на себя».

Насколько прав У. Лакиер, сказать не можем. Исходной информацией для этого мы не располагаем. Поэтому попытаемся остановиться более подробно на публикациях А. Корсуна.

В альманахе «Снiп» опубликовано 11 стихотворений А. Корсуна, из них 7 переведенных и 4 самостоятельных. Тоническими стихами изложены и «Украинские поверья». Поверья приурочены похождениями Белбога (из русской мифологии того времени) и Юрка с Петром. Темы поверий разные. Назовем только некоторые: происхождение медведей; происхождение черепах и жаб, открытие тютюна и табака; почему жиды не едят свинину. Но это темы. А содержание? Вот, например, поверье о черепахе. Черепаха вроде бы произошла от двух мисок, которыми закрыла от своей матери неблагодарная дочь жареную курицу. И все в таком же духе.

И вдруг мы находим такое рассуждение об этих черепахах А. Корсуна (перевод с украинского наш - А. Н.). «И я, и все мы, родились и выросли на Украине. Она кормила нас, детей своих, и за то все мы, сколько нас ни есть, любим ее, как родную мать. Да только вот что: видите, она - мать, стало быть - женщина, а женское дело известно: что она? Женщина, да и все!... Так видите, нужен еще нам и отец...»

И какой же вывод из всего этого! «Мы не сироты, у нас есть мать, есть и отец. А была и для нас тяжкая пора. Да, вы, вероятно, слышали, как нас уродовал дьявольский лях со своим неверным королем: то был-таки хороший отец! Нет, ребята, нет: то не был наш родной отец, ибо где же-таки видано, чтобы у правоверных отец католик? Спасибо гетману Хмельницкому, что хорошо присоветовал дедам нашим; спасибо и дедам, что послушались гетмана!»

Вот так неожиданно и безыскусно А. Корсун проповедует идею единения славянских народов. Сторонником и поборником именно этой идеи был Н. Кукольник. Это не национализм, а тем более сепаратизм. Это и не славянофильство. Это - единение русских и инородных славян, в том числе и проживающих и в Германии, и в Турции. И не административное или территориальное, а прежде всего духовное, культурное. Применяя эту идею к Украине, А. Корсун одинаково заимствовал и переносил в нее произведения западных славян и русской литературы.

Нельзя не обратить внимание на то, что представление Родины как матери, как особы женского пола, сегодня неожиданно получило новое распространение. Правда, в отличие от А. Корсуна, акценты тут несколько иные.

Пример первый - «Записки Президента» Б. Ельцына. Он пишет: « В интервью телекомпании «Останкино» Александр Исаевич Солженицын задал риторический вопрос интервьюеру, зрителям, всему народу, президенту; «Вы свою мать будете лечить шоковой терапией?»

Мать - Россия. Мы - ее дети,- рассуждает Б. Ельцын.- Лечить шоковой терапией мать действительно жестоко. Не по-сыновьи. Да, в каком-то смысле Россия - мать. Но в то же время Россия - это мы сами. Мы - ее плоть и кровь, ее люди. А себя я шоковой терапией лечить буду - и лечил не раз. Только так - на слом, на разрыв - порой человек продвигается вперед...»

Пример второй - статья Никиты Михалкова «Апрельские тезисы» («Российские вести» 12.04.96). Здесь проповедуется такая мысль, представленная как тезис пятый: «Борис Николаевич - русский. Он, простите меня, мужик, а Россия - имя существительное женского рода, и мужик ей необходим».

Как далеки эти рассуждения от наивного вывода А. Корсуна.

В 1842 и 1845 годах А. Корсун печатает в журнале «Маяк» еще несколько своих стихотворений, и на этом заканчивает свою литературную деятельность. Какое-то время служит чиновником в Дербенте, а затем возвращается в Таганрог. Только благодаря его помощи и поддержке здесь в Таганроге сын Радищева Павел завершает свои воспоминания об отце.

Эти воспоминания появляются в печати не без помощи А. Корсуна. Вот как говорит по этому поводу сам А. Корсун в предисловии; «Минувшей зимою в Петербурге, я вспомнил о нем (Павле Радищеве - А. Н.) в одной литературной беседе при чтении статьи Пушкина «Радищев». Тогда же я дал себе слово собрать о покойном Радищеве достойные сведения и напечатать их. Исполняю слово». И далее: «Этою статьей (речь идет о том, что сегодня именуется воспоминаниями П. А. Радищева) передастся читателям все, что Павел Александрович вспомнил из своего грустного давно минувшего и записал сам...». А в тексте мемуаров находится такая реплика: «Анна Васильевна, даровав своему мужу трех сыновей и дочь, скончалась в августе 1783 года, вскоре после рождения третьего сына, того именно, от которого получены сообщаемые подробности».

Так что роль А. Корсуна в том, что мемуары эти сегодня есть, трудно переоценить,

В 1864 году мы видим А. Корсуна гласным от землевладельцев Ростовского-на-Дону уездного земства. В 1869 году он становится почетным мировым судьей в своей Богданово-Антиповке. 1880 год приносит расширение его полномочий, он уже мировой судья по шестому участку города Ростова-на-Дону. Его общественная деятельность на этом не заканчивается.

Правда, в 1886 году в «Северном вестнике» он публикует свою повесть «Переяславская ночь», а в 1890 году в «Русском архиве» - «Воспоминания о своем друге Н. И. Костомарове».

25 октября 1891 года он умирает в своем имении Богданово-Антиповке, где и похоронен.

На этом не хотелось бы ставить точку. Вопрос о том, где жил А. Корсун и где его могила - не праздный. И мы предприняли попытку произвести кое-какие поиски, тем более что даже на подробных картах Ростовской области названия Богданово-Антиповка сегодня нет. Нет его и в соответствующих справочниках по области за 1953 и 1968 годы.

Поиски в архиве дали такой результат. В 1925 году часть территории, отходившая в то время к Украине, была передана Ростовской области. Передача происходила тихо и спокойно, и сегодня об этом почти не вспоминают. Вместе с другими отошел и Советинский район. Дела по передаче этого района в состав РСФСР хранятся сегодня в Таганрогском филиале Ростовского государственного архива. Именно в этих делах работники Таганрогского архива и нашли сведения о Богданово-Антиповке.

Выяснилось, что 27-29 июня 1925 года в селе Б. Кирсановка происходил Пленум Окрисполкома 9-го созыва, который рассматривал вопросы районирования. Судя по переписи, проведенной Окрстатбюро по решению этого пленума (окончена в октябре 1925 г.) предложено было создать Красносельско-Антиповский сельсовет. Село Красноселье на современных картах области оказалось. А что означает добавка Антиповский? Ответ мы нашли в таблицах, которые хранятся в том же архиве. Таких таблиц три. Две относятся к Красноселье- Антиповскому сельсовету, третья - к Благодатинскому. В них дан перечень населенных пунктов, предлагаемых к включению в новый состав сельсовета. Причем, перечень несколько странный, так как к некоторым названиям населенных пунктов в скобках дано второе название. Так, возле Красноселье стоит название Осинская, возле Любовки - Новоселовка, а у Ботданово-Антиповки находим второе название - Корсуновка. Однако, во всех упомянутых таблицах Бощаново-Антиповка упоминается. Последняя таблица [фонд Р-27, опись 1, дело 220, лист 76] датирована ноябрем 1926 года. Богданово-Антиповка здесь значится как хутор из 24 дворов с числом жителей немногим более 140 человек. Да и название в скобках -Корсуновка, похоже не случайно.

Поэтому жарким июльским днем 1996 года мы выехали в Неклиновский район. По тем же архивным данным нам удалось установить, что от села Краснолесье до Богданове-Антиповки 2,5 версты, а от хутора Любовка и того меньше -1,5 версты. Любовка, как и Красноселье, сегодня тоже есть на карте Ростовской области, входят в Неклиновский район. Поэтому, начинаем с местной администрации. Заместитель Главы Неклиновской администрации Мария Павловна Бабенко встретила нас приветливо. Узнав о цели нашего приезда, она связалась с Советской и рассказала как и куда нам надо ехать. Рекомендовала начать поиск с Любовки.

Едем в Любовку. Жарко, но дорога неплохая, и мы тратим совсем немного времени на нее. Степи, как таковой, о которой когда-то писал А. П. Чехов, просто нет. Сразу слева, после выезда из села Покровское, пруд, а справа участки подсолнечника. Изредка попадаются участки пожелтевшей низкорослой пшеницы. Все распахано и обработано. Цивилизация. И так до самой Любовки. У Любовки дорога начинает постепенно спускаться к пруду. Пруд небольшой. И видно, что прудов тут несколько. Это позволяет предположить, что некогда тут была речка, но названия ее просто никто не помнит. Судя по карте, это какой-то приток Самбека, который, соединяясь с Сухим Самбеком и образует тот самый Самбек, по которому когда-то по преданию Петр 1 спускал в море свои корабли.

Въезд в Любовку живописен. И это не единственное живописное место здесь. Есть более живописные места, и, оказалось, они связаны с именем А. Корсуна. Видимо понимающие были эти люди - Корсуны, так как знали где поселиться.

Въезжаем в село. Справа от нас - стандартный монумент воину- победителю, за оградой у монумента виднеются захоронения. Вдоль всего села тянется улица. Похоже, она тут одна. Выходим из машины и подходим к сидящим женщинам. Как называлась деревня Любовка до революции, они, естественно, не знают. О Богданово-Антиповке вообще ничего не слыхали. «Красносельск-это здесь», - и показывают нам направление куда ехать. Но когда я назвал фамилию Корсун, они оживляются, и начинается рассказ. Корсуновку помнят и знают. А я, по их мнению, спрашивал о «панах». А о «панах» можно рассказать много. Сохранилось и «панское кладбище». Там есть «панские могилы». «Панское кладбище» находится неподалеку от «панских садов». И таких садов тут несколько. В них сегодня любят отдыхать и наслаждаться природой. Даже приезжают с Украины.

Нам рассказывают, как проехать. Мы поворачиваем направо, вдоль села. Улица вскорости кончается. Началась проселочная дорога вдоль посадки, которая и привела к дамбе, где купались ребятишки. Мы попытались уточнить дорогу, и я спросил у одного мальчика лет 14, а где «панское кладбище» и чем оно так знаменито. Ответ меня озадачил.

- Добрые люди были, много хорошего сделали, - ответил он мне.

Получалось как в известной легенде о Годнее. Ведь если это действительно речь идет об А. Корсуне и его семье, то со дня их смерти прошло почти 100 лет. Забылось имя, а добро помнится, Вроде бы душа, некая неосязаемая атмосфера добра, подарив которую, человек навсегда приобретает духовное устройство и то, что помимо его внешности, отличает его от других, жило здесь, среди людей, хотя сам носитель добра ушел туда, где все равны и откуда не возвращаются. А вот память осталась.

Наверное, в человеке вот все и начинается с места его жительства, с его дома. Все идет оттуда. Все, как фундамент, закладывается там. Уже и дома нет, и фундамент дома истлел, но то, что воспитано этим, так и осталось, составляя нашу историю.

Я не буду говорить, как мы искали «панское кладбище», как мы заблудились и попали на другое заброшенное кладбище, в соседней деревне Паганатово. Скажу только, что в конце юнцов мы нашли, то, что искали. И помог нам житель села Любовка Николай Александрович Дудник, любезно согласившийся нас сопровождать. Оказалось, что Корсуновка находилась прямо против Любовки, на противоположном берегу пруда. Сегодня здесь животноводческая ферма, некоторые здания шторой, судя по всему, построены на фундаментах панского дома. Здесь же, на берегу пруда нам показали и колодец. Сегодня он не действует, но еще недавно из него качали воду. Зовут его до сих пор «Корсуновский молодец». Буквально рядом с колодцем находятся, и остатки части «панского сада», сбегая прямо к воде и образуя неповторимый пейзаж.

Мы стояли на истоптанной, изуродованной временем и людьми возвышенности. Внизу был «панский сад», вернее то, что от него осталось, К саду вел склон, который , начинаясь у наших ног, постепенно сбегал к излучине пруда. Впереди росли обычные южные деревья, а слева, почти рядом, находилось село с прекрасным именем от русского слова «Любовь». Небо было высоким и безоблачным, Где-то что-то пытались произнести птички, за спиной мычали коровы и там начиналось животноводческое хозяйство, Внизу, на берегу пруда, полоскались ребятишки, разбрызгивая воду и оглашая местность своими криками. Казалось, что именно этот «сад», живой участок природы, сильнее всех книг, хранящихся в библиотеках, сильнее произведений искусства, хранящихся в музеях и их запасниках, соединял нас с прошлым. С тем прошлым, цепь которого почему-то опрометчиво и неосторожно разорвали. С теми поколениями, кто ушел от нас в историю и которых мы сегодня так беспечно забыли. Я смотрел на эту красоту и ощущал одновременно боль и гордость. Гордость за то, что я родился среди этой красоты со щемящими душу простыми пейзажами. Боль за то, что на краю этого «панского сада»,этой уничтоженной деревни и заброшенного молодца к моей памяти взывала эта красота, как бы соединяя нас с прошлым.

Может быть, где-то здесь Н. В. Кукольник со своим другом А. Корсуном наслаждался ландшафтом и размышлял о красоте своей Родины. Может быть, некогда и Н. И. Костомаров заезжал сюда к тому же А. Корсуну побеседовать о судьбе украинского языка и об истории этих мест. История, похоже, тут замечательная. И дай Бог, чтобы нам удалось сохранить эти прекрасные места нашей Родины, хотя бы эту оставшуюся красоту...

«Панское кладбище» мы нашли значительно позже. Оно расположено среди поля. До него идти от пруда примерно километра два. Шла уборка пшеницы, в силу чего мы смогли подъехать прямо к кладбищу. Комбайн косил хлеб на свал, а мы ехали между сваленными валками к зеленому островку на возвышенности посредине поля. Именно там, как нам сказали, находилось «панское кладбище».

Сегодня оно заброшено, заросло травой и зияет разрытыми могилами, где некие «кладоискатели» искали сокровища у покойников.

Кладбище не запахивают, хотя за ним никто и не ухаживает. Когда нам удалось подъехать к нему, найти мы ничего не смогли. Все заросло до такой степени, что даже раздвигая траву руками, каких-либо надгробий найти не удалось. Попадались отдельные обломки надгробных камней. Но ни надписей, ничего. Рассказывают, что здесь где-то валялся и каменный крест с «панской могилы», но найти нам что-нибудь похожее не удалось.

Раскопанных могил было три. Судя по всему, жители знали о фактах надругательства, Хоронить тут прекратили примерно лет двадцать тому назад. Сегодня тут нет ничего живого, если не считать терновник, который обильно разросся и является чем-то вроде ориентира.

Кругом степь, но от дороги, ведущей из Покровского в Советку из-за уже упомянутого ориентира кладбище хорошо просматривается. На том и окончили осмотр.

Как нам рассказали местные жители, усадьба помещика, к тому времени достаточно обветшавшая и развалившаяся, была снесена в 1953 году. Была больница. Добротное толстое здание уничтожили и разнесли по кусочкам. Кто на забор, кто на горище.

Исчезли и последние домики самого хутора, и ничего не напоминает, что здесь когда-то была жизнь и пытались не просто жить, а думать о судьбах своей многострадальной Родины. И надо только благодарить всех жителей Любовки, так приветливо встретивших нас и рассказавших нам и о «панах» и их «могилах».

Говорить о таганрогском периоде жизни Н. Кукольника и ничего не сказать о Н .А. Лицыне (1841-1921) нельзя. Нельзя хотя бы потому, что между ними, несмотря на разницу в возрасте, сложились хорошие отношения. Любовь к театру, к музыке, общая боль за судьбу города, за его благоустройство. Да и жили они практически рядом на одном и том же Варвациевском переулке.

Но сведения о Лицыне скудны. Его имя окружено молчанием. Правда, в недавно поступившей в музей рукописи П. Филевского «Семья Кукольников» есть свидетельства, что Н. Лицын был именно тем врачом, которого вызвали к умершему Н. Кукольнику и он констатировал «скоропостижную смерть без всяких предшествующих признаков». Н. Лицын был врач. Если забегать вперед, то скажем, что он был одним из трех таганрогских врачей (Шамкович, Шимановский), которые составили консилиум, не рекомендовавший А. П. Чехову по состоянию здоровья переезжать на постоянное место жительства в Таганрог.

Удалось разыскать документы, подтверждающие, что с 1898 по 1903 годы Лицын был городской голова.

Это он был одним из тех, кто подписал Протест в Правительствующий Сенат против действий Правления Области Войска Донского, приведших в запустение имение Кукольника и его могилу. Еще раньше (1876-1880) он был заступающим место при городском голове Н. Т. Джуриче. В городском музее-заповеднике материалов по Н. Лицыну практически не оказалось. Правда, в галерее портретов краеведческого музея имеется портрет Н. А. Лицына работы неизвестного художника. Да в справочнике по Таганрогу 1912 года имеется его фотография. Вот и все.

Никаких публикаций в «Таганрогской правде» о Лицыне мы не обнаружили. В статье В. Ратник «Политические партии и комитеты в Таганроге 1905-1917» (сборник «Таганрог», выпуск 1996г) мы обнаружили, что 4 декабря 1905 года в Таганроге был создан комитет «Союза 17 октября» (октябристов). Председателем его был Н. А. Реми. Членом комитета Н. А. Лицын. Отделение состояло из 700 человек.

Помог, как всегда, случай. Оказалось, что потомки Н. А. Лицына живут в Таганроге. У них сохранились весьма ценные документы о нем. Вот на основании этих-то материалов, любезно мне предоставленных, я попытался составить очерк, предлагаемый читателям.

Николай Анастасьевич Лицын родился 4 декабря 1838 года в семье таганрогского купца греческого происхождения. Возможно, предки его когда-то переселились сюда из Греции или из Крыма. Есть сведения, что Лицыны состояли в родственных отношениях с Алфераки и Хандриными. С последними добрые отношения поддерживались практически все время. Если это так, то фамилия Лицын - это русифицированная форма какой-то греческой фамилии, до нас не дошедшей.

Семья состояла из шести человек. Интересная деталь: отца звали Анастасий, мать - Анастасия. Дети, естественно, были Анастасьевичами, причем двойными, и по отцу и по матери. Их было четверо сыновей - Иван, Константин, Николай и Павел.

Будущий таганрогский голова поступает в Таганрогскую гимназию, которую оканчивает в 1856 году. Дела у отца к тому времени шли не лучшим образом (в конце концов, он обанкротился). Приходится учиться и подрабатывать. И, тем не менее, вскорости после окончания гимназии Лицын поступает в Харьковский университет на медицинский факультет. В 1861 году Н. Лицын возвращается в Таганрог. С этого года начинается его врачебная практика. И продолжается более 50-ти лет. Работает он вначале гимназическим врачом, Участвует в эпидемиях чумы и холеры, которые в то время были не такими уж редкими.

Судя по отзывам, Н. Лицын врачом был профессиональным. Городское общество врачей многие годы избирало его своим Президентом. Время показало, что он был не только умелым руководителем. Он был еще и нравственной опорой для врача. А в то время это значило много.

В 1911 году Таганрог отмечает 50-летие деятельности Н. Лицына. До нас дошли приветственные адреса, преподнесенные Н. Лицыну. Вот что сказано в приветствии Таганрогского общества врачей:

«Общество привыкло видеть в Вашем лице образ безукоризненного исполнения тяжелого и ответственного долга врача в самом широком смысле этого слова.

Популярный и любимый врач в первую половину своей деятельно последние годы Вы всегда являлись желанным и ценным консультантом». Но это только одна, пусть и главная, сторона деятельности Н. Лицына. На том же юбилее был зачитан адрес от Правления Таганрогского Отдела Всероссийской Лиги для борьбы с туберкулезом, «Вы в числе первых,- говорилось в этом адресе,- изъявили согласие участвовать в деятельности отдела». В дальнейшем Н. Лицын был руководителем этого Отдела. И есть основание утверждать, что его усилиями основан туберкулезный санаторий в Таганроге (вначале предполагалось создание его в Полякове). Ныне - это железнодорожная больница.

Можно говорить и о других интересах гражданина города Н. Лицына. Так, его энергии и инициативе обязаны Таганрогское техническое училище (ныне, авиационный колледж) и женская гимназия (ныне школа № 15). Он был «вдохновителем,- как сказано в Приветствии Попечительского Совета таганрогского коммерческого училища,- учреждения Коммерческого Училища». Оно было обязано Н. Лицыну «своим возникновением». А если говорить об участии Н. Лицына в коммерческой деятельности, то он имеет отношение к Банку взаимного кредита и даже занимал пост управляющего этого банка.

Вот как было сказано в приветственном адресе об этой стороне деятельности Н. Лицына:

«Вам принадлежит инициатива и осуществление постройки прекрасного здания 4—классного женского училища. Вы участвуете в деле расширения Мариинской гимназии. Вы руководите деятельностью ВЫСОЧАЙШЕ утвержденной строительной комиссии по возведению и оборудованию зданий Таганрогского среднего технического училища».

Среди подписавших Шедеви, М. Лакиер, Боголюбов, Оловяник. Напомним, Н. Лицыну было 73 года.

Еще об одной стороне общественно-значимой деятельности Н. Лицына находим сведения в его письмах к А. П. Чехову, которые хранятся в архиве Ленинской библиотеки в Москве. Письма официальные, написаны на бланках городского головы. Первое датировано 31 августа 1898 года, последнее (третье) - 7 мая 1903 года. В них идет речь о праздновании 200-летия Таганрога, закладке памятника Петру 1 (12 сентября 1898) и открытии (14 мая 1903). Письма краткие, и в них А. П. Чехов приглашается посетить Таганрог на празднование 200-летия Таганрога, на закладку памятника, а также на его открытие.

Так что есть все основания утверждать, что многие хлопоты по возведению памятника Петру 1 и празднованию 200-летия Таганрога легли на плечи Лицына. Мы об этом забыли. Но вот только одна деталь, позволяющая об этом говорить уверенно. На памятник Петру I собирали деньги. Был создан в городе специальный комитет и открыты подписные листы. К сбору средств был привлечен и А. Чехов. И вот в марте 1898 года Н. Лицын просит А. Чехова возвратить посланные ему подписные листы №№ 308,309,311 и 312.

К сожалению, не сохранились письма А. П. Чехова к Н. А. Лицыну, и нигде они не значатся, хотя факт существования таких писем бесспорен.

Среди других - общественно-значимых работ Н. Лицына можно назвать постоянное участие в благоустройстве города, в его электрификации. Он был гласным городской Думы до последнего дня ее существования. Известно, что таким днем было 7 января 1920 года, когда появился Приказ ВРК г. Таганрога. Приводим текст этого замечательного документа, имеющего многозначительный номер № 1.

«§1. Городская Дума с управой, избранная почти два года назад, олицетворявшая собой интересы буржуазии, Дума без рабочих представителей сейчас объявляется распущенной. Вся власть сосредотачивается в руках Революционного Комитета.

§2. Все служащие и заведующие отделами, комиссии и подкомиссии городской Думы обязаны оставаться на своих местах и продолжать работу в качестве сотрудников Отделов при Ревкоме, впредь до реорганизации их. Неисполнение сего будет сурово караться».

Можно утверждать, что с этого Приказа конкретно начинается личная жизненная трагедия Н. Лицына. Трагедия нравственная. Трагедия специалиста, воспитанного старой системой и не понимающего новую, приведшая его к самоубийству в 1921 году. До этого он просто что-то ощущал, предчувствовал. И речь идет не столько о нравственных страданиях, вызванных незаслуженной оценкой предшествующей деятельности. Приказ № 1 просто перечеркнул ее, хотя именно за этот многолетний труд Н. Лицыну был пожалован чин Действительного Статского Советника и потомственное дворянство. 80-ти летнему человеку было больно и страшно, прежде всего, за судьбу своих детей. Жена умерла еще в 1910 году, а вот дети! Что их ждет в будущем, «после реорганизации», основывающейся на том, что не исполняющие будут «строго караться»? А то, что это не пустые слова, говорила трагедия К. Чумаченко, редактора-издателя «Таганрогского Вестника», владельца типографии. Суд-то над ним состоялся в октябре 1920 года. А за что судили?

Можно сказать, что и осуждение П. Филевского, состоявшееся уже после смерти Лицына, в 1926 году подтвердило обоснованность этих предчувствий.

Если говорить о личной жизни Лицына, то в конце концов она сложилась. О первом браке его мало известно, если не считать, что детей от этого брака не было. От второго брака с Александрой Дмитриевной Петровской у него было две дочери и пять сыновей. По-разному сложилась их судьба. Дочь Анастасия эмигрировала во Францию. Сына Георгия «взяли» в 1937 году и он исчез... В июне 1926 года в гостинице на Ленинской улице застрелился внук Лицына. Я сам видел официальный документ, подтверждающий этот факт. Но все это потом. А пока... Пока Лицын ищет выход из складывающейся ситуации. Естественно, выход, основывающийся на праве и морали.

Сохранились его духовные завещания. Первое составлено и подписано у нотариуса в сентябре 1917 года. Напомним что у власти в это время временное правительство. В столице неспокойно, а буквально через месяц произойдет событие, которое даже в трудах И. Сталина именуется как «октябрьский переворот». Второе составлено в мае 1919 года. В Таганроге Деникинская власть. Ей сопутствует успех, готовится поход на Москву...

Надо понимать, эти попытки что-то зафиксировать в это время, не случайны. Н. Лицын все же понимает, что ожидает его и его семью. Еще в марте 1918 года, когда в городе установилась впервые советская власть, таганрогские газеты сообщили о том, что новая власть устанавливает «норму плотности населения квартир». Эта норма тогда выглядела так:

1. На взрослого члена семьи полагается не более одной комнаты;

2. Семье не менее чем в 6 человек допускается одна общая столовая.

3. Кухня, комната при кухне для прислуги и помещение, занятое под торговлю, в счет не принимать.

Но это был март 1918 года. Потом были немцы, потом Деникин. Все менялось, как в калейдоскопе. Надежд никаких не было. Возможно, завещания что-то изменят. Наивно, конечно, а что делать?

Увы. После 1920 года завещания уже никому не нужны. Решает не завещание, а что-то другое. Иногда - это «декрет», иногда — «приказ» или «циркуляр». Появляется и настойчиво входит в жизнь термин «муниципализация», перечеркивающий не только завещание, но и право собственности. Еще 20 августа 1918 года соответствующим декретом ВЦИК объявлена «муниципализации недвижимости». И вот после 1920 года начинается его реализация. Декрет вначале дополняется циркуляром-разъяснением ГУКХ от 5.10.22, потом - разъяснением Президиума ВЦИК от 14.05.23 и, наконец, циркуляром НКВД и НКЮст от 25.08Л923 № 269. Все домовладения в обязательном порядке переписываются, описываются, муниципализируются. «Экспроприаторов экспроприируют». В список муниципализации по Таганрогу включается более 900 домостроений, ранее находившихся в частной собственности. Когда читаешь этот список, то по фамилиям домовладельцев, лишаемых собственности, можно проследить историю Таганрога. Варваци, Алфераки, Лакиер, Миллер, Йорданов, Реми, Миссури. Кого тут только не встретишь? Есть тут, конечно, и Лицын.

К обшей тревоге добавляются и частные проблемы. Где жить, не говоря уже о том как? Ведь разменян девятый десяток! А тут надо переселяться в коммунальную квартиру. Вначале, Лицыны переселяются в дом, находящийся напротив собственного, по Варвациевскому переулку. Но затем переходят в дом Ильченко на Петровскую, что в районе за Металлургическим техникумом (дом до нашего времени не сохранился).

Возникают и другие сложности. Назовем их так - «вызовы в ГПУ». Постоянные. И решение приходит отчетливо и бесповоротно. После одного такого вызова 83-х летний Николай Анастасьевич Лицын, бывший городской голова, так много сделавший за свою долгую жизнь для родного года, кончает жизнь самоубийством. Кончает в год 60-ти летия своей творческой и общественной деятельности. Естественно, документов, подтверждающих факт самоубийства, у меня нет. Есть воспоминания внучки Н. Лицына Ксении Александровны Поповой. Застрелился он у себя дома, но и свидетельстве о смерти записали «умер от сердечной недостаточности». Так было принято.

Говорят, что за одно мгновение перед смертью человек переживает всю свою жизнь. И каждый переживает это по-своему. Так, у Гете молодой Вертер, прежде чем уйти из жизни, жалеет, что не увидит больше «приветливое созвездие Возничего». Ф. Достоевский, когда-то сам стоявший на эшафоте, оценивает это как символ связи вечного и тленного. И он прав. Известно, что П. Гоген, приняв решение о самоубийстве, тоже обратился к небу. В своей итоговой картине с фигурой, воздевшей к небу руки, он даже задал три вопроса: «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?» Наверное, Н. Лицын, предпринявший роковой шаг, знал ответы. Если у нас еще остались стыд, совесть и достоинство, то мы - личность, и вечное и тленное для нас едины. А уходим мы только в вечность, ибо еще Иммануил Кант в «Критике чистого разума» предупреждал нас: «звездное небо над нами, моральный закон в нас». И только этот закон, охраняющий все тленное, требует нас вступаться за человеческое достоинство. Ибо только наше достоинство - нетленно. Остальное - прах. Поэтому я верю, что в последнюю минуту сознание, наполнявшее душу уходящего от нас, оставляло ему веру в бессмертие духа.

И облик этого вечного, поющий измученной душе гимн совести, открылся в последнюю минуту чистый и безмятежный.

Н. Лицына похоронили на старом кладбище в фамильном склепе. По описаниям очевидцев я нашел этот склеп и посетил его. Сегодня он разрушен и заброшен. Груды мусора, обломки веток, бытовые отходы покрывают последнее успокоение бывшего городского головы. И над этим высокое небо, те самые звезды, что напоминают о вечности, да ветви дикорастущей зелени, свисающие вниз, как бы говорят нам, унаследовавшим все это, словами А. П. Чехова: «Где я, Боже мой?! Меня окружает пошлость и пошлость...».

Я разговаривал с работающими на кладбище. Мне подтвердили, что в 1990 году все было вычищено и убрано. Откуда же сегодня мусор? И подумалось мне, а не является ли весь этот «мусор», все наши экономические, социальные и политические невзгоды, которые обрушились на наши головы, следствием нашего поведения, недостойного предков? Ведь там, под этим мусором, успокоилась чья-то духовная энергия. А мы се зачем-то тревожим. Разрушаем склепы, снимаем и свозим в музей надгробия, обезличиваем захоронения и глумимся, как только можем над покойными. Может мертвые мстят нам, как только могут за все эти надругательства? Неужели это нам с Вами нужно?

В сентябре 1909 года исполнилось 100 лет со дня рождения Н. Кукольника. Казалось бы, память человека, так много сделавшего для города, требовала достойно отметить это событие. Однако, на наш взгляд, этого не случилось. Более того, отмечая в том же, 1909 году, столетие со дня рождения Н. Гоголя, город счел нужным переименовать Ярмарочный переулок в Гоголевский, хотя Н. Гоголь никогда в Таганроге не был, ничего для города не сделал и даже ни в одном из своих произведений не упомянул о нем. Так и сохранился Гоголевский переулок до наших дней, открывая вереницу переулков, названных уже в советское время именами русских писателей, к слову сказать, весьма недоброжелательно отзывавшихся о Н. Кукольнике. Но о Н. Кукольнике в памяти города до сих пор ни слова.

Правда, нашелся в Таганроге в 1909 году человек, который счел своим долгом напомнить о Н. Кукольнике и даже вошел с соответствующим представлением в городскую Думу. Это был Гласный городской Думы, заведующий народными училищами, статский советник Павел Петрович Филевский. Павел Петрович прожил долгую и сложную жизнь и умер в 1951 году нашим современником. В культурную жизнь Таганрога он вошел своей «Историей Таганрога», изданной к 200-летию Таганрога. Мне известна его деятельность по увековечиванию памяти Н. Кукольника. Рукопись П. Филевского «Семья Кукольников» сегодня хранится в фондах таганрогского музея-заповедника.

Павел Петрович Филевский (1856-1951), происходил их древнего дворянского рода Харьковской губернии. Родился в г. Бахмуте (ныне Артемовск, Украина). В Таганрог переехал вместе с родителями в 1869 году, где отец поступил на службу в архив таганрогского окружного суда. Здесь отец его прослужил до самой смерти, в 1881 году.

В 1874 году П. Филевский окончил Таганрогскую мужскую гимназию, на два года раньше А. П. Чехова. Поступил в гимназию он поздно, сразу во второй класс, а после ее окончания, в 1876 году, поступил на историко - филологический факультет Харьковского университета. Учился на стипендию, выделенную городской управой. Университет он оканчивает в 1881 году. Выпускная работа называлась «Скифы». За нее он получил серебряную медаль и степень кандидата исторических наук. После окончания университета он работает преподавателем истории и географии в Таганрогской мужской гимназии, а затем, практически до 1917 года - в Таганрогской Мариинской женской гимназии.

Женится на Добровольской В. М. На браке с Добровольской настояла мать. Существует утверждение, что женился он из-за наследства. Возможно это и так, ибо к этому времени семья Филевских очень нуждалась. Кроме того, имеются сведения, что еще в гимназии П. Филевский увлекался соученицей, некоей Марией, а позднее был влюблен в одну из сестер Блонских. И, тем не менее, помнящие Филевского люди подтверждают, что брак был удачный. Прожили они Верой Матвеевной в согласии до самой ее смерти, последовавшей примерно в 1944 году. От брака было двое детей. Обе дочери - Тея (умерла в детстве, будучи учащейся 5 класса гимназии), и Мелитана (скончавшаяся в 1939 году). Мелитана была не замужем, детей у нее не было.

В 1907 году П. Филевский уже статский советник. Награжден двумя орденами святой Анны - 2-й и 3-й степени и двумя орденами Святого Станислава, а также медалью в память царствования Александра Ш.

Работая преподавателем, П. Филевский одновременно выступает и в области публицистики, печатаясь в газетах «Южный край» и «Приазовский вестник». В 1898 году к 200-летию Таганрога издает свою «Историю Таганрога». Еще раньше начинает издавать ряд учебно-методических пособий («Преподавание истории», «Руководство русской истории», «Конспект истории человечества» и пр.). После революции П. Филевский продолжает преподавать в трудовых школах, авиационном техникуме и т.п., а после 1929 года ограничивается только частными уроками, что было поставлено ему впоследствии в вину.

В 1927 году по доносу арестовывается и обвиняется в преступлении, предусмотренном статьями 58.11; 59.6 и 122 УК. По приговору тройки при ПП ОГПУ Северо-Кавказского края (СКК) от 22 июля 1927 года признается виновным. Приговор предусматривает ссылку.

«Выслать за пределы СКК сроком на три года с запрещением проживать в 6 центральных городах (Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе и Ростове), их губерниях с прикреплением к определенному месту жительства и определением места жительства с зачетом предварительного заключения с 13 июня 1927 года».

В ссылке, которая проходила на Украине (в Запорожье) пользуется помощью известного украинского историка Д. Яворницьгого, под руководством которого выполняет ряд исследований по запорожскому казачеству. В 1930-х годах П Л. Филевский - член музейного совета, исторической секции и архива при Таганрогской центральной библиотеке. Приглашается для исполнения отдельных работ в Таганрогском музее вплоть до 1946 года. И, несмотря на такое кажущееся почитание, к П. Филевскому проявлялось неуважение, причем даже в мелочах. Вот только один пример. Долгое время в городском музее стояла статуя Петра 1 работы Антокольского. Это был, по существу, известный сегодня всем памятник, разумеется, без пьедестала. Вначале его хотели направить на переплавку, как и памятник, Александру 1, но потом все же поставили в музее. Рядом была помещена табличка с пояснительным текстом из «Истории Таганрога» П. Филевского о памятнике.

В один прекрасный день, без объяснения причин, текст был заклеен, а затем исчезла и сама табличка.

Естественно, подобные факты П. Филевский воспринимал болезненно, даже, несмотря на их незначительность. Объяснение им, скорее всего надо искать в том, что по некоторым данным после возвращения из ссылки П. Филевский находился под негласным надзором. Он неоднократно вызывался в органы, в том числе в 1941 году, буквально накануне вступления- немецких войск в Таганрог. Известно, что некто Борин, работник органов того времени, без какого-либо предъявления оснований, изъял у П. Филевского все его рукописи.

Последняя публикация П. Филевского относится к 1927 году. Все последующие исследования его получили обобщение в рукописях. Эти рукописи затрагивают широкий спектр вопросов по истории Таганрога, в частности вопросы о печати, о древней истории Азовского побережья. О рукописи под названием «Семья Кукольника» мы уже говорили. В последнее время некоторые рукописи П. Филевского публикуются. Часть рукописей в виде машинописных копий передана в музей его дальними родственниками. Но если говорит по большому счету, проследить путь рукописей от Филевского до их нынешнего состояния пока не представляется возможным.

В силу каких-то причин (может быть и упомянутых выше) П. Филевский сторонился тесных контактов, в том числе и с родственниками.

Получилось так, что в 1947 году он поселился у таганрожцев - семьи Орешко. Здесь он и умер. Сразу после смерти все его вещи были опечатаны и изъяты органами. Изъяли даже стакан с водой, которую по обряду положено сохранять до 40 дней. Изъяты были и его рукописи. Однако, назад, в семью Орешко, эти рукописи не возвратились.

Мы особо бы хотели поговорить об отношении П. Филевского к Н. Кукольнику. Оговоримся сразу, что контактов как таковых не было. Да это и естественно, ибо П. Филевский поселился в Таганроге уже после смерти Н. Кукольника. Правда, П. Филевский вспоминал, что в детстве он видел Н. Кукольника, когда они с ребятами играли в мяч на улице возле его дома. В этих детских впечатлениях П. Филевского есть и воспоминания о том, что Н. Кукольник угощал игравших конфетами и даже иногда гладил их по головке. Об этом П. Филевский вспоминал практически до самой своей смерти.

Объяснение этому мы видим в том, что до переезда в Таганрог на службу в окружной суд отец П. Филевского служил в Нахичевани, а затем некоторое время - в Ростове. Возможно, что готовясь к переходу по службе в Таганрог, родители приезжали в Таганрог и останавливались у родственников. Брали в такие поездки и маленького Павлушу. Впечатлительный мальчик не мог не знать, что буквально рядом живет русский писатель Н. Кукольник. А родственники, у которых останавливались по приезде родители, жили буквально рядом с Н. Куколъником по Варвациевскому переулку (ныне Лермонтовский, 8).

Пока отец занимался служебными делами в помещении окружного суда (суд размещался в помещении дома Н. Кукольника) мальчик играл на улице. Тут он и мог видеть Н. Кукольника. После переезда в Таганрог Филевские поселились у тех же родственников на Варвациевском. Вдова Н. Кукольника, Амалия Ивановна в это время уже вышла замуж за П. И. Работина. По воле случая дом, где жили Филевские, находился против дома этого П. Работина. Поэтому юноша П. Филевский имел возможность иногда наблюдать за поведением самого доктора П. Работина, к которому часто обращались больные за помощью. Один из таких случаев описан в дневниковых записях П. Филевского, сведения о которых мы получили от О. Ф. Орешко. В молодости она имела длительные беседы с П. Филевский, превращавшиеся в воспоминания. Вот ее свидетельства: «Больные приходили к Работину П. И., но он их не принимал. Они часами валялись на улице перед домом, ожидая приема. Слуга кричал им, что его нет дома, а сам доктор в это время сидел у окна второго этажа и, не спеша, пил чай.

П. Филевский неоднократно был свидетелем подобных сцен. И однажды, когда больной уж очень долго валялся на крыльце, он не вытерпел, выбежал на улицу и закричал, обращаясь к слуге:

- Как Вы смеете гнать больного, когда врач дома?

Случай этот получил неожиданный резонанс. П. И. Работин был большим другом таганрогского градоначальника, князя Максутова. И. П. Работин пожаловался Максутову, что вот некий молодой человек, фамилия его П. Филевский, дескать, социалист, занимается возмущением населения. Спасло то, что отец П. Филевского был вхож к князю, и удалось обойтись без суда.»

По поступлении отца П. Филевского на службу в окружной суд (а окружной суд был открыт в Таганроге в 1869 году и размещался до 1881 года в доме Н. Кукольника на Петровской улице) семья переселилась в жилое помещение, которое находилось в доме этого же суда, что значит фактически в доме Н. Кукольника, рядом с двором, где были флигели и хозяйственные постройки жены Кукольников. П. Филевский мог иметь беседы с жителями двора, наблюдать за его жизнью, и это не могло не наложить отпечатка на его последующие размышления.

Весьма ценные сведения о Н. Кукольнике, основывающиеся на воспоминаниях П. Филевского приводит С. Чаленко в статье «Таганрог-город герой» («Таганрогская правда» от 19 октября 1996 года):»...Здесь же, на площади состоялся парад, в котором приняли участие войска гарнизона и ополченцы. Командовал парадом походный атаман донцов на Кавказе, руководивший защитниками Таганрога в прошлом, 1855 году генерал-лейтенант Иван Иванович Краснов.

Войска прошли, и затем тут же началось народное гулянье.

Первые лица города и гости из Петербурга собрались у хлебосольного городского головы Ивана Евстратьевича Кобылина. Впрочем, не были обижены и участники парада, для них бесплатно накрыли столы со скромным, но сытным угощением. Ближе к вечеру, после перерыва, столичные гости собрались у известного в то время писателя Нестора Васильевича Кукольника для беседы. Нестор Васильевич получил поручение руководить комиссией по вознаграждению горожан за понесенные убытки в годы войны. В беседе с графом Сиверсом писатель сообщил о своем желании поселиться на постоянное жительство в Таганроге [...] Петербуржцы разошлись от писателя поздней ночью»

С. Чаленко, приводя упомянутый факт, сослался на истерическую повесть П. Филевского «На берегах Тамаринды», хранящуюся в отделе редкой книги Таганрогского литературного музея-заповедника. Насколько достоверен этот факт, сказать трудно. Каким жилым помещением в 1856 году располагал в Таганроге Н. Кукольник, сказать затрудняемся. Возможно на том месте, где в 1860-х годах Н. Кукольник построил свой дом, были ранние постройки.

Работая над исторической тематикой, П. Филевский неоднократно обращался к Н. Кукольнику, высказывая о нем довольно меткие и справедливые замечания. Правда, в самой «Истории Таганрога» таких наблюдений не так уж и много, но, вероятно, это вызвано тем, что книга создавалась два года, причем в виде отдельных очерков. Нельзя не вспомнить оценку, которую дал П. Филевский в книге «Очерки прошлого Таганрогской Мариинской женской гимназии» Н. Кукольнику; «Часто осуждаем неблагодарных России иностранцев. Но когда семья Кукольника, благодарная приютившей ей России, стала выражать свое преклонение перед нашей Родиной и восторгаться чудными моментами Русской истории, мы не поверили ее искренности и заклеймили Кукольника клеймом карьериста. Это - клевета, и притом глупая, потому что даровитый Кукольник совсем не искал служебных почестей».

Именно от П. Филевского дошло к нам свидетельство об осквернении могилы Н. Кукольника:»15 апреля 1935 года. Пасха. Пришли ко мне Кирсановы, муж и жена, Кислова Федосья Максимовна, и я узнал от них, что разорили могилу Кукольника окрестные жители, думая, что зарыты сокровища. Не оставили камня на камне; все разрушено, перевернуто».

Да и тот акт краеведческого кружка и поисках могилы Н. Кукольника, который мне передал О. Гаврюшкин и который мы приводим в статье «Могила», по существу работа П. Филевского, так как кружком руководил он.

Мы начали настоящий очерк с рассказа о столетии со дня рождения Н. Кукольника. Надо сказать, что докладной в городскую Думу по этому поводу П. Филевский не ограничился. В изданном им «Таганрогском сборнике» №2, относящемся к 1909 году, помещена содержательная статья о Н. Кукольнике, содержащая новые данные о нем. Если учесть, что к 100-летию со дня рождения публикаций о Н. Кукольнике было не так уж и много, факт такой публикации в Таганроге надо оценивать достаточно высоко.

Имя П. Филевского долгое время было под запретом. О нем не упоминали, на него не ссылались, хотя практически цитировали или просто переписывали, когда речь шла об истории Таганрога. Можно привести массу примеров подобного «цитирования)) и «переписывания». Реабилитирован П. Филевский был только в 1993 году, о чем имеется специальное Постановление прокуратуры Ростовской области.

Могила П. Филевского сохранилась благодаря уходу за ней семьи Орешко. В 1995 голу по их просьбе было поставлено новое скромное надгробие, а в сентябре 1996 года, в день города, была здесь отслужена панихида.

В 1996 году репринтным образом была переиздана «История Таганрога», что тоже является немалым вкладом в увековечивание памяти П. Филевского.

Дом, в котором жил П. Филевский до того момента, как он перешел в семью Орешко, сохранился. Он находится по Греческой улице № 78. Решением городской Думы от 20.03.96 № 292 по предложению автора этих строк будет установлена мемориальная доска.

И жутко Вам, что все уже в былом, А в будущем не видно и былого...
И. Северянин, 1911

Н. Кукольник переехал в Таганрог не ранее 1857 года. Именно этот год становится тем, когда он окончательно селится, как он говорит, «на землях, лежащих между Азовским и Каспийским морями». Видимо в это время, а может быть и раньше, во время распада его союза с М. Глинкой и К. Брюлловым, перед ним встал извечный русский вопрос: «Что делать?» и он на него ответил в типично Розановском духе:

«Что делать? [...] Как что делать: если это ЛЕТО - чистить ягоды и варить варенье ; если зима - пить с этим вареньем чай».

Так ли это было или нет, не знаю, только знаю, что в 1859 году Н. В. Кукольник приобретает в собственность земельный участок близ Таганрога размером 20 десятин (около 22 га) и начинает заниматься обустройством его. В результате интенсивной работы здесь возникает небольшой хуторок, включающий пять домов, кузницу, конюшню, амбар, фруктовый сад примерно на 1200 деревьев с колодцем. Все эти данные сохранились в архивных документах и достоверны. Н. В. Кукольник занимается понятными каждому садоводу разного рода экспериментами. Он пытается создать что-то свое, новое. По его же словам в одном из прошений, которое будет цитироваться ниже, он достигает и в этом деле определенных успехов. И не бахвальством звучит это утверждение, а гордостью за то, что успехи эти и опыт могут оказаться полезными другим.

Молва донесла до нас сведения: задумываясь о том, что рано или поздно придется уйти из этого бренного мира, Н. В. Кукольник очень хотел, чтобы плоды всех его трудов были направлены на развитие садоводства в Таганроге, чтобы была создана какая-нибудь школа.

Как сочетается эта деятельность Кукольника с его поэтической натурой, впечатлительностью, музыкальностью, возвышенностью? Я долго искал ответ. Поскольку письма Н. Кукольника и его произведения, особенно стихи, пока мне недоступны, я обратился к поэзии. Только поэт может передать переживания поэта, а Н. Кукольник все же был поэтом.

Мои поиски долго не давали желаемого. Что-то я нашел у О. Мандельштама, что-то встретил у Л. Пастернака. Но все это, как мне кажется, не было полным.

Я понимаю, что рассуждая так, я субъективен. И тем не менее... Помог случай. Елена Дмитриевна Колошеишь, простой человек, влюбленный в поэзию, познакомила меня недавно с таким своим стихотворением.

«Светлеет восток. С розоватым отливом
В полях серебристая дымка плывет
И кажется, медленно, словно лениво
Прекрасное солнце встает.
Косые лучи его блики бросают
На листья с каплей росы
И словно впервые, вокруг оживают
Цветы неподдельной красы.
Все дышит, все пышет. Вокруг оживление,
Как будто во сне, наяву
Забыть я хочу на мгновенье —
Запомнить прекрасную эту зарю.
И хочется чувствовать вместе с природой
Вдыхая цветов аромат,
Что в жизни твоей с каждым следущим годом
Приходит Восход - не Закат!»

Я интуитивно почувствовал, что в своем стремлении к природе Н. Кукольник не мог не переживать подобного. Такой уж был это человек: возвышенный, не терпящий реализм романтик, любящий порою без чувств?, меры вес напыщенное.

Конечно не все в жизни так возвышенно, но не зря ведь в гимназии друзья называли Н. Кукольника «Возвышенный». А тогда, когда все же приходилось спускаться на грешную землю, то и здесь находились такие же средства:

Осенний ветер у меня в саду Сломал нежнейший из цветков на грядке, И я никак в сознанье не приду, Тоска в душе, и мысли в беспорядке. Тоска не в том, что он в грязи, А был мне чем-то непонятным дорог,-Шаг осени услышал я вблизи, Отцветшей жизни помертвелый шорох.» Это уже Николозо Бараташвили в переводе Б. Пастернака. И не нуждается в особом доказательстве, что жизнь натуры поэтической, впечатлительной, живущей музыкой и идеалами, противоречива. И хотя бы раз вбежав на лестницу славы, такие люди по мере того, как они подымаются вверх, все больше и больше теряют опору своей жизни, испытывая пронзительное одиночество.

И вот здесь, в Таганроге, сбылась мечта - уйти от суеты и остаток дней провести в трудах и заботах прежде на свое благо, для души. Но интриги - они и в провинции интриги. Только помельче. И последние годы жизни Н. Кукольника омрачаются тяжбой, в которую он оказывается втянутым помимо своей воли.

Земельный участок для имения (в Таганроге почему-то принято было называть подобные имения «дачами», поэтому в архивных документах можно встретить и то и другое название) Н. Кукольник приобрел законным порядком у Людмилы Назарьевой, дочери поручика Врето. Покупка, как и было принято в те времена, скреплялась купчей крепостью, которая оформлялась в коммерческом суде г. Таганрога.

Был установлен такой порядок выполнения этой процедуры. Продавец предъявлял суду документ, подтверждавший его право на то, что он продает. Таким документом являлся вводный лист, который подтверждал «вхождение в собственность».

Суд на основании изучения документов оформлял купчую крепость. Выполнив все формальности и получив «купчую крепость», покупатель в свою очередь обязан был войти во владение, для чего полиция должна была выдать ему «вводный лист» на основании полученных в коммерческому суде документов.

Тут-то и начались трудности. Когда Н. Кукольник предъявил все свои документы в Таганрогский магистрат, в выдаче вводного листа ему было отказано.

Вот как объясняется случившееся в докладе, который был представлен городской Думе [ГАРО, ф.577. оп. 1 д.605 л.24]:

«...На основании неполных сведений, к ней доставленных, [полиция] затруднилась отводом всех двадцати десятин им [Кукольником - А. Н.] купленных, а ограничилась вводом во владение только девятью десятинами девяносто саженями».

Этот же документ свидетельствует, что «в участке, им купленном, оказалось 14 десятин со дня первоначального владения с трех сторон окопанных рвом и доныне в целости сохранившегося, а с четвертой стороны имеющей натуральную границу, водоток бывшей речки Черепаха.»

Прежде всего, я хотел бы отвести любые подозрения от Л. Назарьевой. Она действительно владела 20 десятинами, которые и продала. Причем, владела открыто, добросовестно и непрерывно на протяжении почти 50 лет вплоть до случившихся событий. Так что Л. Назарьева была ни при чем. Напутали, как всегда, чиновники.

Разумеется, появляются прошения. Я только приведу перечень этих прошений, расположив их в хронологическом порядке.

14.01.1860 - прошение в городскую Думу г. Таганрога. 10.03.1860 - прошение Таганрогскому градоначальнику.

04.08.1860 - прошение на имя императора Александра П

28.09.1861 - второе прошение в городскую Думу Таганрога 25.07.1868 - третье прошение в городскую Думу г. Таганрога. 23.09.1868 - прошение исправляющему должность Таганрогского городского главы.

Все эти прошения написаны лично Н. В. Кукольником. Он это даже подчеркивает в одном из них. Но результатов нет.

Читая все эти прошения, ощущаешь, как живуч бюрократ, как он могуч, особенно когда не желает что-либо решать. Судите сами.

Так, например, прошение Государю Императору так и не покинуло пределы Таганрога. Оно до сего дня преспокойно покоится в архиве без одной пометочки, без резолюции. Имеется только входящий номер.

Здесь опять требуется пояснение. По заведенным в то время правилам, любое прошение на имя царя подавалась в местные органы власти. Поэтому, прошение на имя Александра Н. Кукольник подал в Таганрогские местные власти. Никто, конечно, никуда это прошение и не направлял.

И такая судьба постигла почти все шесть прошений. Только на одном прошении есть резолюция: «Разобраться». Но никто разбираться так и не пытался.

Такова правда. Ее всегда надо иметь в виду, когда читаешь статьи, где высказывается умиление тем, какие хорошие в старые добрые времена были местные власти. Не стоит умиляться. Сошлемся на того же Н. Кукольника.

В одном из своих прошений он пишет, что городские власти к нему не справедливы, [ГАРО, ф.577, оп.1, д.605, л.17]. Это пишет действительный статский советник, который ничего не может добиться. Чего же тогда мог добиться рядовой гражданин города? Или крестьянин, только что избавившийся от крепостного права?

И что интересно во всей этой истории. Землю, которая была признана не принадлежащей Н. В. Кукольнику, у него отбирают. Это 5 дес. 1175 сажен. Эта земля никому не нужна. Ее отбирают просто так, из принципа. Кукольник Н. просит не делать этого, соглашается до окончания разбирательства платить за ее пользование в городскую казну на общих основаниях. Тщетно. Приехали, провели на уже высеянном поле борозду. И все. Можешь идти жаловаться.

Правда, Дума поручает сделать новые обмеры, в результате которых выясняется, что в свое время строительный комитет отводил поручику Врето не 10 дес. 2070 саж., а только 5 дес. 1175 саж. Остальное поручик просто присоединил к своим землям, но надлежащим образом этот само захват не оформил.

Но и эти 5 с лишком десятин были выданы поручику во владение под определенные обязательства: высадить деревья, благоустроить этот участок. В ходе разбирательств выяснилось, что тот же строительный комитет своим решением ввиду того, что поручик Врето не выполнил принятых на себя обстоятельств, изъял земельный участок, забыв внести соответствующие поправки во «вводный лист».

Оказывается, чего проще, вернуть Н. Кукольнику эту землю хотя бы за его добросовестное владение ею и труды на благо города. Но может быть таких заслуг у Кукольника нет? Обратимся к документам. Вот как оценивает труды Кукольника Н. городская Дума [ГАРО, ф.577, оп.1, д.605, л.25]:

«Приняв во владение означенный участок, он [Кукольник - А. Н.] употребил значительный капитал на его устройство в прямой для него убыток, руководимый мыслию показать последний пример для усиления [...] садоводства и произведенными опытами облегчить желающим дальнейшее по сему пути следованию [...].

Принужденный пробыть три года в С. Петербурге по возложенному на него Таганрогским городским обществом поручению он, несмотря на отдаление, труды его на пользу г. Таганрога и тяжкую болезнь, его постигшую, не переставал заботиться о преуспеянии означенного участка».

Только в 1868 году, буквально за несколько месяцев до преждевременной смерти, городская Дума решает отобранные у него, Кукольника, в 1863 году 5 десятин 1175 саж. возвратить ему «в вознаграждение трудов, понесенных им в последнее время для города.» С таким «приговором», как принято было тогда говорить, и вошли к Таганрогскому градоначальнику,

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Еще в 1880 году, через 12 лет после смерти Н. Кукольника по заявлению его вдовы городской поверенный И. Цысаренко так и не смог установить, чем же был «разрешен этот приговор.»

И вносит свое заключение по тяжбе:[ГАРО, ф.577, оп.1, д.605, л.37] «Но если фактическое завладение излишней землей совершено прежними владельцами, как это можно заключить по документам, с переходом имущества, и владение было непрерывное и безвозмездное, то на основании 533,558,559,692 и 694 ст. X т.ч.1 Уложения город в силу земской давности утратил свои права».

Слава тебе Господи! Наконец-то! И вдова Н.Кукольника вступает в законные права.

Разгореться-то разгорелась, но насладиться этим Н. Кукольнику так и не пришлось.

Один из тех, кто откликнулся на мою статью о Н. Кукольнике «Последний приют» вспоминал, что в 30-е годы приезжал из Ленинграда какой-то писатель, пожелавший видеть могилу Кукольника. Могилу ему показали, а вот как фамилия, спросить у него забыли. И он долго стоял, пораженный увиденным.

Может от этого посетителя и получил сведения О. Мандельштам о «даче» и «пожаре сиреневом» Как знать!

Тот же человек, откликнувшийся на мою статью, передал мне любительские фотографии, где, по его словам, жил Н. Кукольник. Я показывал эти снимки еще двум лицам, проживавшим в наше время в тех местах. Особых сомнений о том, что это - один из домов, принадлежащих Н. Кукольнику, высказано не было.

Но если это тот дом, что я ищу, то именно здесь умер Н. В. Кукольник, а могила его находилась в непосредственной близости, о чем хорошо написал Н. Белоусов в своих воспоминаниях в газете «Таганрогский курьер» N 1 за 1995 год.

О том как сложилась судьба дома, имения и могилы после смерти жены Н. Кукольника, как сбылось его пожелание открыть в имении детский приют, я постараюсь рассказать читателям в следующих очерках о Кукольнике. Поиск продолжается.

В ходе моих поисков по Н. Кукольнику удалось найти много интересного. Разумеется, речь идет о Таганрогском, самом малоизвестном периоде его жизни.

В этом очерке я расскажу одну из таких историй. Расскажу о заводе по производству взрывчатых веществ, который одно время был размешен в имении Н. Кукольника в Дубках вблизи Таганрога.

По завещанию вдовы Н. Кукольника имение отошло в собственность Войска Донского. Непременным условием завещания было требование, чтобы здесь был открыт детский приют, И не просто приют, а носящий имя Н. Кукольника. Однако Войско Донское не спешило выполнить волю умершей.

Вначале оно сдавало имение разным лицам в аренду. Доходы от этой аренды были мизерными и не превышали 180-200 рублей в год, т.е. примерно в 4-5 раз ниже тех, которые получала вдова при жизни, сдавая имение в аренду. И подобного рода «увековечивание памяти Н. Кукольника» со стороны Войска Донского длилось не год, не два, а целых 10 лет.

В 1898 году нашелся клиент, который предложил за аренду 1000 рублей в год. Областное правление Войска Донского сразу ухватилось за это предложение, нисколько не смущаясь, что арендатор решил на территории имения организовать завод по производству взрывчатых веществ.

Договор был заключен и начал реализовываться. Прежде чем рассказать о дальнейших событиях, сделаем два небольших уточнения. Эти уточнения касаются того, было ли в состоянии Областное правление войска Донского выполнить завещание, или обстоятельства вынуждали его сдать имение в аренду.

Делая завещание и отдавая имение под приют, А. И. Работина предприняла все необходимое, чтобы волю ее можно было исполнить. Для этого вместе с имением она оставила наследникам (т.е. Войску Донскому) пять тысяч рублей. Кроме того, она завещала 700 рублей на поддержание могилы и 500 рублей для устройства часовни.

Как было установлено в 1900 году Таганрогским городским обществом: «не только ни один пункт завещания относительно дачи не выполнен, не только вся дача и постройки пришли в запущенный вид, но и самое место отдано в аренду для устройства завода. »[по выпуску взрывчатых веществ] [см. ГАРО ф.577, опись 1 дело 325 лист 98]

Как видим, с финансовой стороны препятствий для исполнения воли А. И. Работиной не было. Тогда, может быть, не было соответствующих кадров?

И здесь нужно отметить, что за прошедшие со дня смерти А. И. Работиной 10 лет находились общественные организации, которые просили им дать возможность открыть в имении Н. Кукольника школу-приют. Вот что об этом говорит газета «Донская речь» за 1 февраля 1901 года : фактически еще с 1889 года, сразу после смерти А. И. Работиной, Совет сельскохозяйственного Общества Таганрогского округа просит у Войска Донского отдать ему хотя бы на 5 лет имение в пользу для открытия там профессиональной сельскохозяйственной школы.

Был разработан Устав школы. В 1891 году этот устав прошел необходимую экспертизу. Департамент земледелия и сельской промышленности Министерства государственного имущества (было и такое!) дал положительное заключение. В заключении отмечается, что уже две подобные школы - Тифлисская и Одесская, успешно функционируют.

Но правление Войска Донского решает по своему. Контракт с Акционерным обществом (АО) по производству взрывчатых веществ дает ему выгодные условия. А мертвые, как говорится, «страму не имут».

В том же 1898 году, когда заключение договора становится фактом, в городскую Думу г. Таганрога поступает заявление от владельцев дач, смежных с дачей Н. Кукольника. В заявлении однозначно сказано: «устройство завода взрывчатых веществ в таком районе является нежелательным и опасным для окрестных жителей.»

15 июня 1898 года начинается дело, которое с переменным успехом длится до 1903 года. Городская Дума требует от Войска Донского исполнить завещание. В конце концов она оказывается проигравшей стороной. Но рассмотрим все по порядку. Прежде всего, о каком взрывчатом веществе идет речь?

Сохранились рекламные проспекты, в которых взрывчатое вещество называется «Прометей». От этого названия идет и название завода, тоже «Прометей». Владельцы завода утверждают, что это - «аптекарский товар», который транспортируется по железной дороге с соблюдением предосторожностей, приписанных ... для бертолетовой соли и перекиси марганца.

В ходе рассмотрения дела выяснилось, что на открытие завода требовалось получить разрешение. И такое разрешение было дано. Нет, не Думой города, не городской Управой. Разрешало Таганрогское полицейской управление и Министерство Финансов. Первое в своем разрешении свидетельствует, что вещество это «не представляет опасности для соседних дач и не может загрязнить местности». Второе разрешает только «временно приготовлять лабораторным способом».

Из того же проспекта следует, что взрывчатое вещество «Прометей» состоит из двух компонентов: «сухого темно-серого порошка, сильно спрессованного в бумажных гильзах» и жидкости, получившей почему-то название «вулканического массива». Авторы уверяют, что компоненты абсолютно безопасны. Разумеется до тех пор, пока они не соединены в единое целое. Зажженные на открытом воздухе, они сгорают очень быстро, ярким пламенем наподобие бенгальского огня.

Взрывчатые свойства компоненты приобретают только после того, как патроны пропитать жидкостью.

На взрывчатое вещество «Прометей» в то время был выдан патент некоему Степанову С. Н., проживавшему в г. Таганроге. Этот же Степанов С. вместе с Ф. Е. Иевлевым и К являлись учредителями АО «Прометей», которое арендовало дачу. Размах у учредителей серьезный. Как следует из тех же архивных документов в пяти домах, на пространстве более 10 десятин живут 40-50 человек и в перспективе «наибольшее их число не будет превышать ста.»

Взрывчатое вещество проходило испытания в условиях Урала. В архиве имеются акты испытаний. Место испытаний - вблизи Екатеринбурга. Акты подписаны Штейгером, главным представителем компании «Прометей», жителем Екатеринбурга Д. М. Васильевым.

После того, как городская Дума рассмотрела заявление и сделала вывод, что «на даче, завещанной для благотворительной цели, и в районе дачной местности и Дубовой рощи, служащей ближайшим местом жителям для загородных гуляний, не должно быть устраиваемо заводов вообще, а тем более взрывчатого вещества», Н. Степанов и Ф. Иевлев уведомляют Думу, что их товарищество прекращает свое существование.

Казалось бы инцидент исчерпан. И тут на сцену выступает эта самая К°, которая остается после ликвидации товарищества.

Выясняется, что эту самую К° представляет московский 1-й гильдии купец коммерции Отто Максимович Вогау.

Кто такой Вогау, мне пока не удалось установить. Делать предположения не хочется, хотя имеющиеся в архиве документы позволяют высказать предположение, что О. М. Вогау и Ф. Е. Иевлев - это одно и то же лицо. Но не это суть важно. Важно, что в деле появляется новое лицо, предъявившее доверенность от О. М. Вогау. Фамилия его Васильев Д. М. Похоже, что поверенный Васильев Д. М. и Штейгер Васильев Д. М. это тоже одно и то же лицо. Правда, первый живет в Таганроге, в имении Н. Кукольника, а второй - гражданин Екатеринбурга. Что же хочет этот гражданин?

Да, собственно говоря, ничего. Он делает вид, что ничего не произошло и подает заявление, в котором, наконец-то, просит Думу дать согласие на устройство завода. Естественно, в этом ему отказывают. Появляется жалоба в областное правление Войска Донского. Те, естественно, разрешают.

И начинается тяжба. Что в ней особенного? Я считаю только одно: какое-то патологическое нежелание вникнуть в суть проблемы. А суть была проста до безумия: имение завещалось Войску Донскому с одной целью - увековечить память Н. Кукольника. Н. Кукольник, естественно, не Нобель, к взрывчатым веществам отношения не имеет. Поэтому его наследники и просили устроить на даче детский школу-приют с сельскохозяйственным уклоном.

«Ответственность за точное исполнение воли завещательницы,-отвечает Областное правление,- лежит на областном правлении, и дело с этой стороны не может подлежать обсуждению Таганрогской Думой» [ГАРО ф.577, оп.1 д.325 лист 93]

Чувствуете железную логику, а главное, удаль и отвагу. Не может подлежать, и все тут.

Оно может и не подлежит, но пока идут споры да взаимные обвинения, безопасное вещество «Прометей» все же почему-то само собой взрывается. Правда, взрыв происходит не большой...

Вот как описывает случившееся сам изобретатель С. Степанов в газете «Приазовский край» от 22 июня 1901 г. N 163:

«11 июня на заводе «Прометей» при забивке шнура управляющим Кирсановым, произошел самопроизвольно взрыв, которым сильно повредило ему руку.» И далее С. Степанов уточняет, что «г. Кирсанов заряжал шнур не «Прометеем», а демонстрировал изобретенный им самим состав, надлежащая оценка которого уже сделана, впрочем, ученым комитетом горного ведомства.»

«Не могу не выразить также сожаления,- пишет С. Степанов, что в помещениях завода «Прометей» или в самом близком соседстве с ним, производится, хотя бы в небольших количествах, взрывчатое вещество, не имеющее еще права гражданства, и проделываются с ним опыты. Условия производства и предохранительные меры для «Прометея» одни, для других порохов - совершенно другие. «Прометей» вполне безопасен, как взрывчатое вещество, но пожар при участи 300 пудов его,- каковое количество имеется на складе,- было бы весьма нежелателен, - а, между тем, при неосторожном обращении с другими взрывчатыми веществами, он становится вполне возможным и даже вероятным» [ГАРО ф.577, оп.1 д.325 лист 88]

Но то, что волнует изобретателя, совершенно не волнует Областное правление Войска Донского. И городская Дума вынуждена обратиться в правительствующий Сенат. Здесь, прежде чем принять решение, спрашивают у областного правления на како,м основании был открыт завод. Ответ этого правления заслуживает того, чтобы быть процитированным: устройство завода «областным правлением не разрешалось», а областному правлению было РАЗРЕШЕНО Министерством финансов «временно приготовлять в Таганроге лабораторным способом взрывчатое вещество [...] впредь до разрешения устройства особого для этой цели завода.»

Сравните этот ответ с тем, что был дан городской Думе и цитировался выше.

Где та удаль и отвага, где дерзость, наконец, присущие предыдущему ответу. Вроде бы эти ответы исходят не от Войска Донского, а от каких-то захудалых чинуш, своего мнения не имеющих. Читать просто не приятно.Сенат реагирует надлежащим образом:

1. Производство на временных заводах ничем по существу не отличается от окончательно устроенных заводов и тоже требует разрешения.

2. Сообщение Министерства Финансов о нечинении препятствий к разрешению временного производства должно быть признано имеющим характер отзыва.

И вывод: «Распоряжение по настоящему делу Наказного Атамана войска Донского отменить, предписав ему войти в новое расмотрение дела.»

Новое рассмотрение продлилось до 1902 года. Доблестное казачество доказало, что наличие завода взрывчатых веществ в г. Таганроге не представляет какой-либо опасности. Конечно, для самого Таганрога, до интересов которого, судя по всему, Войску Донскому дела особого нет. Что касается нравственной стороны, то здесь казакам помог Указ Правительствующего Сената [ГАРО ф.577, оп. 1 д.325 лист 124], которым было предписано:

«Указание Таганрогской Управы на то, что отдавая завещанное имущество в арендное содержание на устройство завода [...] Областное правление нарушило ст. 1091 и 1092 , выйдя из пределов предоставленных законом полномочий - не заслуживает уважения, ибо утилизируя завещанное имущество отдачею его в арендное содержание купцу Вогау, Областное правление имело целью осуществить волю завещательницы, стремясь составить капитал, необходимый для устройства дачного приюта, согласно же разъяснению Гражданского Кассационного департамента Правительствующего Сената 1881 г. N 116 такие распоряжения завещанным имуществом, которые имеют целью изыскание средств, необходимых для исполнения воли завещателя, не могут быть признаны противоречащими воле завещателя».

«Мертвые,- говорят,- сраму не имут». И эта описанная история это подтверждает.

Особенно это вот, «утилизация имущества». Не знаю только, а как дело обстоит с живыми? «Имут ли срам» они? Может быть все-таки, не прав был Н. Кукольник и не «рука Всевышнего отечество спасла», раз уж так (... ) глухи были к воле усопших и позволили «утилизировать» память? Да и казаки показали себя в этой истории не с лучшей стороны.

«Здесь лежат кисти Торквато Тассо (лат).» - надпись на камне в обители Св. Онуфрия, где похоронен Тасс.

Наверное сегодня я могу рассказать и о могиле Н. Кукольника. Если кто помнит, я начал свои поиски с поиска места захоронения. Они вначале привели меня на берег Азовского моря, но с помощью читателей газеты, которым я не могу не выразить свою благодарность, я вышел совсем в противоположную сторону.

Мне помогли разыскать в архивах чертежи надгробных плит с могилы Кукольника, принесли фотографию одного из домов его имения близ Дубков, снесенного в 1968 г.

Получаемые от читателей сведения я проверял, изучая доступные мне архивные документы.

Все подтвердилось. И я вышел, наконец, на то, что могу с полной уверенностью сказать: вот здесь была могила Н. Кукольника.

Когда-то Торквато Тассо, итальянский художник, описанию жизни которого посвящено одно из первых произведений Н. Кукольника, накануне своей смерти писал:

«Поздно теперь жаловаться на Фортуну, всегда враждебную (не хочу упоминать о неблагодарности людей!). Фортуна торжествует! Нищим я доведен до гроба, в то время как надеялся, что слава, приобретенная наперекор врагам моим, не будет для меня совершенно бесполезного.»

Эти слова за отдельными исключениями, полностью можно отнести и к судьбе Н. Кукольника. Еще пока он жил, как-то держался, а после смерти...

То, что произошло после смерти лучше всего показывает следующий документ:

Пришли ко мне Кирсановы, муж и жена, Кислова Фсдосья Максимовна, и я узнал от них,, что разорили могилу Кукольника окрестные жители, думая, что зарыты сокровища. Не оставили камня на камне, все разрушено, перевернуто.»

Это запись из дневника П. П. Филевского, любезно предоставленная мне О. Ф. Орешко. А вот другой документ архива О. П. Гаврюшкина (публикуется впервые):

«... июля 1939г. Члены краеведческого кружка при Таганрогском музее Воликов, Уваров, Шаповалов, Орешко, Котов и Фильшин с научным работником Трусовым посетили могилу известного писателя середины XIX века Нестора Кукольника, который был похоронен в Дубках в своем имении в 1868 году. Матвей Петрович Автушенко, сторож хозяйства «Зеленстрой», показал членам кружка место погребения Кукольника. Он же рассказал, что в 1932-35 годах могила Кукольника была разрыта с целью разграбления.

В настоящее время могила имеет вид ямы, заросшей сорными травами, и молодыми деревцами. Вокруг могилы разбросаны камень и цемент, которыми он был сцеплен. От решетки, мраморной плиты и двух металлических досок с надгробными надписями не осталось и следа».

Обряд осквернения могил (если только здесь слово «обряд» уместно) пришел к нам из глубокой древности. Известно, что римский правитель К. Сула, провозгласивший себя «диктатором для издания законов и введения порядков в государстве» начал введение порядков с того, что приказал вскрыть могилу своего политического соперника Мария и бросить прах в Анио, а памятник в честь его побед разрушить.

Другой подобный случай описывает Н. М. Карамзин. Когда татаро-монголы захватили Киев, хан Батый не пощадил и могил. «Варвары давили ногами,- пишет Н. Карамзин,- черепа наших древних князей. Остался только надгробный памятник Ярославов, как бы в знак того, что слава мудрых гражданских законодателей есть самая долговечная и вернейшая.»

Но то, как говорится, варвары и цивилизованные римляне. Вот описание «деяний» императора Петра I, именуемого в отечественной истории Великим, Описание относится к 1697 году, когда состоялась экзекуция по заговору И. Цыклера и Соковнина. Церемония казни была разработана лично Петром I.

Кстати, Цыклер И., полковник Стремянного (при стремени царя) полка, Думский дворянин, был одним из тех, кто имел поручение от Петра I выехать в завоеванный Азов и на постройку гавани в Таганроге. Но поручение выполнять не спешил, организовал заговор против Петра I, за что и поплатился.

Гвоздем церемонии казни, задуманным Петром I, было поругание праха боярина И. И. Милославского, который, по мнению Петра I, был идейным вдохновителем замысла заговорщиков. Он умер за 12 лет до описываемых событий.

Гроб боярина извлекли из могилы, поставили в сани, запряженные свиньями, и привезли к месту казни. Там гроб открыли, установили под эшафотом, на который потом взошли главные злоумышленники. Казнь проводилась так, что кровь казненных стекала на останки Милославского.

Я прошу читателя извинить меня за излишние подробности. Время было такое, нравы были таковы. Но как бы жестоко и безнравственно не выглядели бы детали, и варвары, и цивилизованные римляне и гениальные императоры оскверняли могилы только в случаях, когда сводили свои счеты с врагом. Речь шла о поругании врага.

Конечно, раскапывают могилы и с научной целью. Вспомните хотя бы раскопки Танаиса. Но в этом случае производят перезахоронение.

Но чтобы вот так, просто взять и выбросить прах из могилы, останки поджечь и бросить на произвол судьбы — здесь трудно подобрать слово.

Разве что вспомнить А. Пушкина: «Уважение к минувшему отличает образованность от дикости».

Говоря о дикости, уместно вспомнить такой эпизод, описанный в «Таганрогском вестнике» за 1900 год. Как пишет газета, с некоторых пор на Таганрогском кладбище у свежевырытых могил начали появляться человеческие кости. Зароют, а у новой могилы опять обнаруживают.

Выяснилось, что кости мешками приносил на кладбище один мальчик. Дома его родители рыли погреба, и костей этих было видимо-невидимо.

«Куда их девать? - приводит газета рассуждения мальчика- Бросать не годится - все же человеческие: ну вот и несу, увижу свежую могилку и подброшу, чтобы вместе с покойником закопали.»

Когда я вел поиски могилы, ко мне поступило такое письмо читателя газеты, откликнувшегося на мое обращение:

Там, «где сейчас находятся теплицы металлургического завода, стоял склеп. Говорят, там было два захоронения, после войны, году в 1948, его начали разбирать для постройки домов местные жители и нашли там золото».

Склеп? Жена Кукольника А. И. завещала построить склеп на могиле Н. Кукольника, даже деньги завещала для этой цели. Но что есть склеп?

Это маленькое строение с лампадкой и иконкой или храмик без алтаря для службы «часов». И то и другое называется склепом. Правда в последнем случае - это уже «церковь на крови», первый шаг на пути к храму, Так увековечивали место гибели подвижника, доброго человека. Разрушили.

Смотрю на карту Таганрога 1904 года. В том районе, о котором пишет читатель, показан склеп. Он обозначен как склеп на даче Богудона.

Межу этими двумя разрушениями - 15 лет. Это один и тот же Таганрог и одно и то же поколение. Увы. Пушкинское «любовь к отеческим гробам» здесь не подходит. Здесь какое-то другое явление. Его даже дикостью не назовешь.

Зачем в свое время мы закрыли христианское кладбище в г. Таганроге? Кому мешало мусульманское кладбище, которое я, живущий в Таганроге с 1957 года, еще помню. Там сегодня стоят металлические гаражи. А кто помнит, где было в Таганроге турецкое кладбище? Я нашел в архивных документах его местонахождение. Там сегодня жилые дома. Я уже не говорю о еврейском кладбище в г.Таганроге.

А забытая уже в наше время могила В. Г. Молла, о которой недавно писал читатель Г. Макаренко? А отношение к могиле П. Филевского со стороны городского общества, для которого он так много сделал?

Недавно в архиве я нашел, что на Таганрогском кладбище похоронен был генерал-лейтенант Н. И. Краснов. Где его могила?

Так относиться к памяти ушедших, наверное, можем только мы.

На могиле Эльзы Триоле и Луи Арагона высечена надпись: «Мертвые беззащитны! И если нас попытаются разлучить, наши книги придут нам на помощь».

Нет! И книги не пришли. Осквернили и эту память о Н. Кукольнике. Посмотрите в любой энциклопедический справочник, в любое издание, где вынуждены упоминать о Н. Кукольнике.

А ведь этот человек причастен к выкупу Т. Г. Шевченко. Он один из участников создания опер «Иван Сусанин» и «Руслан и Людмила». Это он пытался защитить М. Салтыкова-Щедрина, когда тот подвергся ссылке в Вятку.

А пройдите по Таганрогу. Дом Кукольника на ул. Ленина, городской театр, гимназия им. А. П. Чехова, старый железнодорожный вокзал. Все это чем-то связано с именем этого человека, росло, хорошело его трудами, на его деньги тоже.

Так проходит земная слава! Н. Кукольник был похоронен неподалеку от своего загородного дома, примерно в 50-70 метрах от него, на границе с Дубками. Ориентиры мне подсказали горожане, кто в то или иное время видел эту могилу. Вот как их можно представить:

Основной ориентир - школа N34. От нее надо спуститься вниз, к балке Большая Черепаха, перейти через балку.

Дом Кукольника еще в 1968г. стоял у дороги, ведущей от балки к пешеходному переходу через железную дорогу на Ростов-на-Дону.

От балки к дому было всего двести метров. Затем надо было повернуть направо (на восток). И вы могли бы прийти к могиле Н. Кукольника и его жены.

Все эти сведения я получил благодаря информации, которую мне любезно предоставили горожане И. Н. Щербаков, О. Ф. Гаврюшкин, О. Ф. Орешко, М. Г. Зайцева, Н. Я. Белоусов, Л. Н. Писаренко, Цыкалов, Сивоплясов, Квардаков.

Спасибо им за то,что помнят и берегут память!

В свое время город тоже помнил о Н. Кукольнике. Когда в 1888 году умерла жена Н. Кукольника, она завещала деньги на строительство часовни над могилою и даже просила в завещании Иосифа Корнеевича Кононенко присматривать за могилами, предоставив ему для этого право при его согласии «жить на хуторе бесплатно.»

В 1900 году Таганрогская городская Дума ставила вопрос о том, что условия завещания не выполняются наследниками. По этому поводу город даже обращался с жалобой в Правительствующий Сенат.

Правда, «Таганрогский вестник» в 1900 году несколько иначе оценивал всю ситуацию. Вот что он писал, в частности, по этому поводу:

«... место это подарено городу уже давно и стоит, пустея и ожидая, когда городу вздумается исполнить волю гуманной завещательницы и устроить на подаренном ею участке то, что завещано <...>.

Непонятно все-таки, какая может быть польза городу от того, что местность близ Дубовой Рощи будет продолжать оставаться в печальном запустении, а воля покойной завещательницы окажется одним из тех добрых намерений, которыми, как известно, вымощен ад, и от которых никому ни холодно ни жарко.»

В 1909 году исполнилось 100-лет со дня рождения Н. Кукольника. По этому поводу городская управа представила городской думе следующий доклад:

«Согласно предложению П. П. Филевского увековечить в городе Таганроге память писателя Н. В. Кукольника по случаю истечения 8-го сего сентября 100-летия со дня рождения последнего, городская Управа имеет честь предложить Городской Думе наименовать открываемое в текущем году 6-е мужское начальное училище «училищем имени Н. В. Кукольника; при этом Управа имеет честь доложить, что 24 июля сего года за N5557 заступающий место Городского Головы ходатайствовал перед господином Войсковым Наказным Атаманом войска Донского о содействии к разрешению Управе привести в благообразное состояние могилу писателя в имении, находящемся в ведении Областного Правления войска Донского. На это Областное Правление отношением от 24 августа с.г. за N 3750 уведомило Городского Голову, что со стороны Правления к приведению могилы писателя в порядок и совершения на ней панихиды препятствий не встречается.

Панихида по Н. В. Кукольнику была отслужена 8-го сентября с.г. в местном Соборе. Что касается могильного памятника, то управою уже приняты меры по приведению его в порядок; так как мраморная плита оказалась разбитой, то управой заказана новая доска...»

Когда-то Н. В. Гоголь писал: «Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно! Могила милосерднее ее, на могиле напишется:

«Здесь погребен человек!», но ничего не прочитаешь в хладных, бесчувственных чертах бесчеловечной старости».

Наша современность сумела доказать, что гениальный Н. Гоголь ошибался.

Мы можем осуждать тех, кто так поступил. Но если городские власти в 30-е годы не нашли ничего иного, как устроить в имении Н. Кукольника свинарник (а это было!), то вправе ли мы от простого обывателя требовать более нравственных поступков. Могила поэта рядом со свинарником! Да о какой нравственности можно рассуждать? Кто поймет эти рассуждения?

Но на свинарнике история не закончилась. Оставались дома, принадлежавшие Н. Кукольнику. Один из них, расположенный на ул. Ленина, сохранился и до сих пор. В свое время его занесли в перечень домов, составляющих историческую ценность.

А пять домов находилось в загородном имении, близ Дубков.

В 1968 году исполнилось 100 лет со дня смерти Н. Кукольника. Дата эта была отмечена всеобщим молчанием, а Таганрог закрепил это молчание тем, что последний из сохранившихся от имения дом Н. Кукольника, в котором, судя по некоторым документам он и умер и в пятидесяти метрах от которого и была его могила, был снесен. Дом значился по адресу «Дубки 15».

Снос был санкционирован Решением Таганрогского горисполкома от 7 декабря 1966 года N262 «Об отводе земельного участка заводу «Красный котельщик» за счет территории рощи «Дубки» для размещения производственных площадей». Решение подписал председатель исполкома горсовета В. Замула. В принятии решения принимали восемь известных городских деятелей, в том числе и два почетных гражданина города. Фамилии их называть не буду, так как некоторые из них еще живы, и я не хочу наносить им душевную травму. Время скажет свое и оценит их поступок.

В свое время в «драматической фантазии» о Торквато Тассо (изд. СпБ 1833) Н. Кукольник вложил в уста главного героя предсказание о появлении «юноши - поэта». Вот эти слова:

Белинский В. в своих «Литературных мечтаниях» зло высмеял Н. Кукольника за эти слова, ибо в них Н. Кукольник речь ведет о себе самом. Я думаю, мы простим Н. Кукольнику эту его человеческую слабость, тем более, что история жизни Тасса волновала не только Н. Кукольника, но и В. Батюшкова, И. Гете. А уж коли так, то есть все основания закончить эту статью словами того же Тасса из его уже цитированного выше предсмертного письма Константину:

«Молясь Богу за меня, милый друг, будь уверен, что я, любя и уважая тебя в сей жизни, и в будущей - которая есть настоящая - не премину все совершить, что требует истинная, чистая любовь к ближнему. Поручаю тебя благости небесной и себя поручаю. Прости!»

Пусть эти слова будут обращением к нам самого Н. Кукольника. Покаемся же перед ним за все свершенное нами, за наших «почетных граждан» и «отцов города», ибо нам просто больше ничего не остается.

Рассказывают, что незадолго до смерти Карл Брюллов исполнил большой рисунок «Диана на крыльях Ночи». Прекрасная, печальная женщина с лирой в руках, распахнув крылья, летит над Римом. Это Ночь. На ее крыльях, погружаясь все глубже и глубже в сон, покоится Диана, богиня Луны. Внизу кладбище. Это - Монте-Тестаччио. Черной тенью набегает на него ночь. Брюллов поставил на рисунке точку, указывая место, где хотел бы быть похороненным.

Там его и похоронили. Умер он 11/23 июня 1852 года, 145 лет назад. Н. Кукольник очень сильно переживал смерть друга. Случилось так, что перед отъездом К. Брюллова в Италию они не смогли проститься. И больше уже они никогда не встречались, разве что там, на небесах. А когда К. Брюллов умер, то эта смерть в России прошла как-то незамеченной, если слово это тут уместно.

Остается один друг - М. И. Глинка. Но и тот вскорости уезжает за границу, и друзья поддерживают контакты через письма. Сохранились последние письма М. Глинки к Н. Кукольнику, датированные 18 марта и 5 июля 1856 года. М. Глинка, обращаясь к Н. Кукольнику, подписывает их: «Твой неизменный друг». В 1857 году умирает М. Глинка. Уходит из жизни самый дорогой, самый близкий друг...

«Я знал моих русских патриотов,- пишет в связи со случившимся в дневнике Н. Кукольник,- я помнил, как равнодушно потеряли они Брюллова, так что, кроме газет, никто и не заметил, что умер Карл Великий в живописи. Никакого публичного изъявления, соболезнования. Неужели и с Глинкой будет тоже?». И Н. Кукольник бросает все, едет в Берлин, где в то время был похоронен М. Глинка. Он подключается к хлопотам родственников М. Глинки о перезахоронении, обращается за помощью к своим друзьям и знакомым, просит, чтобы отпевание М. Глинки в С. Петербурге было проведено надлежащим образом. К Государю Императору по его просьбе обращается композитор А. Ф. Львов, автор музыки гимна «Боже, царя храни!».

А вот был ли Н. Кукольник на могиле К. Брюллова, мы не знаем. Правда, в 1857 году, перед тем как поселиться в Таганроге, Н. Кукольник делает турне по Европе. Планы у него большие, но не все они исполнились. Достоверно известно, что он был в Германии, Бельгии, Швейцарии. Есть письма его оттуда. Но вот был ли он в Италии, а если и был, то заходил ли на кладбище Монте-Тестаччо, сказать не можем. Я просмотрел много литературы, в том числе и документальной, о К. Брюллове. Об этом там нет ни слова. Даже изображения могилы К. Брюллова я не смог найти.

И у меня возникла мысль, весьма простая. В феврале 1996 года я написал письмо в Рим внучке известного таганрожца Валериана Молла, с которой к этому времени мы уже переписывались. И я попросил ее посетить могилу К. Брюллова и возложить цветы на нее от Н. Кукольника. Думаю, что это надо было сделать, ибо накануне отъезда в Италию у К. Брюллова с Н. Кукольником произошла размолвка, и Н. Кукольника, прибывшего для объяснений, приказано было даже «не принимать!»

Надо было сгладить это недоразумение. И если вдруг Н. Кукольник по какой-то причине не смог это сделать при жизни, то сейчас, когда мы даже не знаем, где его прах, сделать этого он уже не сможет. А то, что он ценил К. Брюллова, берег память об этой дружбе не требует особых доказательств. В его доме в Таганроге стоял бюст К. Брюллова, похоже работы И. Витали.

Портрет Н. Кукольника работы К. Брюллова хранился в семье как драгоценная реликвия. С него была сделана копия, которую хранил у себя племянник И. Пузыревский. Третьяков мечтал заполучить в свою коллекцию этот портрет, но вдова Н. Кукольника решилась продать его только спустя 12 лет после смерти мужа и только с условием, что портрет не будет перепродан, а будет постоянно находиться в галлерее Павла Михайловича.

И вот я получил письмо из Рима. Просьба моя выполнена. На обороте фотографии рукой Марианны Молла написано: «Как просили, вот Розы для Брюллова!». А в письме Марианна уточняет: «Брюллов похоронен рядом с нашим домом в Риме, и я сразу пошла на это маленькое старинное кладбище,..» Спасибо ей за внимание!

В 1864 году Н. Кукольник писал А. Краевскому о Таганроге: «... высшая <моя> цель - послужить пользам города, который может быть, и вероятно, должен похоронить и поминать меня». И эти розы на могилу его близкого друга может быть и есть часть такого поминания, ибо еще в Молитве «Последование об усопших» сказано: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, и деже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная».

Закончить наши рассказы о Несторе Васильевиче Кукольнике мы бы хотели ответом одному из современных деятелей отечественной культуры, Мы имеем в виду композитора М. Таривердиева. Выступая в 1995 году по телевидению в передаче «Час пик», которую тогда еще вел В. Листьев, он задал неожиданный вопрос: «Кто помнит такого поэта как Кукольник?»

Не имея особого желания вступать в полемику с М. Таривердиевым по данному вопросу, я все же хотел хотя бы как-то охарактеризовать поэтичность того, что написано Н. Кукольником. Для этого, я думаю, у меня есть основания, ибо еще более 100 лет назад В. Г. Белинский писал по аналогичному случаю: «Если каждый в деле литературы и искусства может иметь свое мнение, то почему же и мне не иметь своего?» Действительно, почему?

Сегодня Н. Кукольника не печатают. Не печатают незаслуженно и неоправданно. И тем не менее в книге «Русские песни и романсы», изданной в Москве в 1989 году, были опубликованы два стихотворения Н. Кукольника. Приводим их текст.

Уймитесь, волнения страсти,
Засни, безнадежное сердце,
Я плачу, я стражду,
Душа истомилась в разлуке ...
Я стражду, я плачу,
Не выплакать горя в слезах ...
Напрасно надежда
Мне счастье гадает;
Не верю, не верю
Обетам коварны»:
Разлука уносит любовь ...
Как сон неотступный и грозный,
Мне снится соперник счастливый,
И тайно, и злобно,
Кипящая ревность пылает ...
И тайно, и злобно
Оружия ищет рука ...
Минует печальное время,
Мы снова обнимем друг друга.
И страстно и жарко
Забьется воскресшее сердце,
И страстно и жарко
С уcтами сольются уста.
Напрасно измену
Мне ревность гадает;
Не верю, не верю
Коварным наветам!
Я счастлив! Ты снова моя!
И все улыбнулось в природе;
Как солнце душа просияла;
Блаженство, восторги
Воскресли в измученном сердце!
Я счастлив: ты снова моя!
Август 1838

Между небом и землей
Песня раздается,
Неисходною струей
Громче, громче льется.
Не видать певца полей,
Где поет так громко,
Над подружкою своей
Жаворонок звонкой.
Ветер песенку несет,
А кому - не знает.
Та, к кому она, поймет,
От кого -узнает.
Лейся ж, песенка моя,
Песнь надежды сладкой...
Кто-то вспомнит про меня
И вздохнет украдкой.
11 июня 1840

Первое стихотворение в авторском варианте имело название «Английский романс», но до нас оба стихотворения дошли в приведенном варианте и известны как романсы М. И. Глинки.. Их нередко и сегодня исполняют, в том числе и по центральному радио и часто при этом забывают упомянуть, кому принадлежат слова.

Обоснованно ли утверждение М. Таривердиева «Кто помнит такого поэта как Н. Кукольник?». Не будем делать акцент на том, что сегодня - это классика российского романса, и М. Таривердиев обязан был это знать. Давайте рассмотрим тексты этих романсов в другом ракурсе. Начнем с рассмотрения истории их создания.

В 1838 году М. И. Глинка переживает очередное увлечение. Влюбчивость М. Глинки общеизвестна. Одной из ее особенностей было то, что каждое увлечение вызывало мощный ноток эмоций, который обязательно находил художественный отзыв в творчестве М. И. Глинки. Так было и в этот раз. Увлечение быстро прошло, а вот художественный отзыв получился лирически обобщаемым, прочным и долговременным.

Вот что пишет сам М. И. Глинка об этом событии в своей жизни: «... в 1838 году, на масляной неделе, по недоразумению я поссорился с Гедеоновым и прекратил уроки в театральной школе. Тогда же для милой ученицы моей написал «Сомнение» для контральто, арфы и скрипки («Записки» с.196).

Описываемый период приходится на зрелую пору творчества М. И. Глинки. По мнению исследователей творчества композитора его творческое сознание в это время создавало такие шедевры, которые сегодня рассматриваются как вершина его творений. К числу таких шедевров относят музыку к драме Н. Кукольника «Князь Холмский». Сюда же можно отнести и романс «Сомнение».

Основная интонация романса заложена в стихах. Это - интонация спокойствия. И. М. Глинка прекрасно принес эту интонацию в музыку. По мере развития стихотворения спокойствие сменяется безмерной скорбью. Это выражено мыслью: не выплакать горя в слезах. Вера в любовь еще есть. Она не потеряна, душа охвачена страстью. И хотя человек говорит спокойно, его душат слезы.

Тема надежды составляет содержание и другого стихотворения Н. Кукольника «Жаворонок». Здесь автором найден оригинальный поэтический образ - «неисходная струя», струя элегической мелодии поющего жаворонка. По мнению исследователей, М. Глинка гениально передал эту поэтическую находку в музыке, расположив притягивающие звуки около мелодии тона. Этим он усилил образ, созданный Н. Кукольником.

Слушая музыку, именно ощущаешь впечатление звенящего над полем, высоко в небе, длительно - именно «не исходною струей», голоса этой птицы. И если в стихотворении ощущается какой-то разрыв между самой мелодией жаворонка и заключительным аккордом надежды: «Кто-то вспомнит про меня...», то в музыке этот переход сделан более тонко, без какого бы то ни было звукоподражания. И поэтому «кто-то вспомнит про меня...» становится действительно основным музыкально-поэтическим образом стихотворения.

Не могу удержаться и привожу слова А. П. Керн из ее воспоминаний: «Глинка был несчастлив. Семейная жизнь скоро ему надоела; грустнее прежнего он искал отрады в музыке и дивных ее вдохновениях. Тяжелая пора страданий сменилась порою любви к одной близкой мне особе, и Глинка снова ожил. Он бывал у меня почти каждый день; поставил у меня фортепиано и тут же сочинил музыку на 12 романсов Кукольника, своего приятеля. Когда он, бывало, пел эти романсы, то брал сильно за душу, что делал с нами, что хотел: мы и плакали, и смеялись по воле его. Более других остались в моей памяти «Ходит ветер у ворот...» и «Пароход» с его чудно подражательным аккомпанементом: потом что-то вроде баркароллы, и, наконец, колыбельная песнь...»

Мне кажется, несмотря на то, что о творчестве Н. Кукольника даже в наше время сказано много, все это слова. Никто не потрудился дать хотя бы приближение какого-нибудь анализа его поэзии, его прозы, его музыки (а он писал и музыку). Сдвиг в лучшую сторону начался буквально в наше время, но все же в большинстве все только говорят, но не делают. Причем, часто говорят зло, недобро, несправедливо. Вот и М. Таривердиев внес свой посильный вклад в эту неблагодарную работу.

Обосновывая свой вопрос, М. Таривердиев сослался на того же Кукольника Н., который сказал о себе: «Со смертью Н. Кукольника кончится русская поэзия». Нет, не кончилась, конечно, но и не вина Н. Кукольника, как это хочет представить М. Таривердиев, что его поэзия все же пережила и его и его славу. Это наша беда, что нам так долго внушали, что Н. Кукольник - реакционный писатель «охранного направления». Нас тем самым лишали многого, в том числе и чувства прекрасного. А о том, что Россия помнит Н. Кукольника, говорит такой факт.

В 1885 году в центре Смоленска в торжественной обстановке был открыт памятник М. И. Глинке. В 1886 году была изготовлена и установлена решетка к этому памятнику. Строилось это на собранные народом деньги, о чем, в частности, говорит и надпись на памятнике «Глинке - Россия».

Идея проекта памятника в целом была в том, чтобы показать Глинку в окружении собственной музыки. Разумеется, той, что составила славу его как гения. И эту идею авторы памятника постарались передать прежде всего тем, что ограда выполнена в виде нотных знаков этой музыки.

Что избрала «Россия», которая значится на памятнике, из всего созданного гением Глинки? Использованы нотные строки из опер «Иван Сусанин» и «Руслан и Людмила», из музыки к трагедии «Князь Холмский» и из двух романсов «Ночной смотр» и «Прощальная».

Нравится ли это кому или нет, но смоляне, ставя памятник «Глинке от России», увековечили память и Н. В. Кукольника, ибо почти ко всем произведениям, нотные строчки которых символизируют славу музыки Глинки, Н.Кукольник имеет прямое отношение.

Вот и Таганрог, наконец-то, в преддверии своего 300-летия решил установить мемориальную доску в память о Н. Кукольнике. Будем надеяться, что это не последнее мероприятие, которое отметит память этого человека за вклад, внесенный в развитие города.

Павел Михайлович Третьяков давно хотел приобрести в свою коллекцию этот портрет. Написан он был в 1836 году К. П. Брюлловым, и его считали одной из лучших работ художника. Видимо, правда, вложил в него он свою душу, которая в то время была исполнена добрых чувств к другу - Нестору Васильевичу Кукольнику.

Да, речь идет о портрете писателя Н. В. Кукольника. Он хранился в Таганроге в семье Работиных, у Амалии Ивановны, вдовы Н. Кукольника. Он перешел к ней в собственность после смерти мужа.

Разные высказывались суждения о портрете. Говорили, что портрет сильно идеализирует Н. Кукольника. Но, говоря так, признавали, что «сходство все же есть». Но не больше. Была и другая точка зрения. Считали, что этот портрет что-то символизирует. Но что именно? Ф. М. Достоевский, описывая в романе «Бесы» Степана Трофимовича Верховенского, говорил, что внешне тот походил «на портрет поэта Н. Кукольника, литографированный в тридцатых годах при каком-то издании». Ф, Достоевский подчеркивал строгость костюма, солидность, выделял «сухощавость» и «волосы до плеч». Ох уж эти «волосы до плеч»! Они всегда что-то символизируют. У Ф. Достоевского они вместе с другими перечисленными признаками олицетворяли «некоторое гражданское кокетство». А что такое «гражданское кокетство»? Как его тогда понимали? Думаю, для того, чтобы ответить, достаточно обратиться к стихотворению М. Лермонтова «Дума», где есть такие слова: «Печально я гляжу на наше поколение», иначе говоря, «гражданское кокетство» - это совокупность качеств, вызывающая у нормального человека прежде всего печаль. Именно она, эта совокупность впоследствии и привела Россию к таким явлениям как «лишние люди», «нигилизм» и даже «бесовщина», которую так гениально предугадал в своем романс Ф. Достоевский. Говоря о совокупности качеств «гражданского кокетства» как-то невзначай забыли о печали. А печаль все-таки была.

Так это или не так, не знаю. Символизировал ли портрет то, что увидел в нем Ф. Достоевский или он символизировал что-то другое -спорить не будем. Давайте лучше внимательно еще раз всмотримся в портрет и попытаемся понять художника, который, говоря словами Н. Гоголя, свой душевный родник представил одной торжественной песнею. О чем же «пост» К. Брюллов?

Прежде всего о человеке. А что такое человек? Это, разумеется, его душа. На первом плане при таком воспевании - романтизм, ибо человек - по природе романтик, а такой человек как Н. Кукольник - тем более. При этом романтизм - это культ возвышенной дружбы, искренней, самоотверженной. Сам дух портрета настраивает на такую интерпретацию. И в то же время портрет говорит о раздвоенности человека. Художник как бы утверждает: сколь ни романтичны Ваши порывы, сколь бы искренней ни была Ваша любовь, действительность всегда приземлит Вас. И Вы или забудете романтику, или вам просто некогда будет мечтать о прекрасном и вы постепенно утратите иллюзии относительно осуществления своих идеалов и вынуждены будете жить раздвоенной жизнью. Вместе с прекрасными мечтаниями в Вашей жизни будут соседствовать жизненные невзгоды, низвергающие эти идеалы.

Эту раздвоенность К. Брюллов подчеркивает художественными приемами и прежде всего отчуждением образа поэта от реальной жизни. Черный силуэт Н. Кукольника, то самое «гражданское кокетство», художником отделено от внешнего мира глухой стеной. Правда, в самой стене имеется небольшая брешь, и эта брешь несет большую смысловую нагрузку. Благодаря ей обнажено «кирпичное тело» стены, что должно прежде всего говорить о прочности самой стены. А во-вторых, только там, вдали, через эту брешь просматривается узкая недосягаемая полоска неба и моря, Не пробьешь стену, ничего и не увидишь.

Но черный силуэт - это только часть «гражданского кокетства». Основное в портрете - это усмешка, которая таится где-то в уголках губ. Эта усмешка придает образу черты неопределенного благородства, за которым скрывается живой характер человека изображенного. Связь перечисленных черт с прорывающимся сквозь них живым характером изображенного на портрете человека как бы позволяет предвидеть будущее самого Н. Кукольника и то, как это будущее будет воспринято обществом. Портрет, можно сказать, выстрадан художником. Как бы оно не было воспринято, он усмехнется над нами, дескать: «Бог Вам судья!»

Исследователи творчества К. Брюллова утверждают, что после того, как он поставил свою подпись на портрете, последний долго висел в его мастерской. Затем портрет украсил комнату, где друзья встречались на своих литературно-музыкальных вечерах.

В Таганрог портрет переехал вместе с хозяином. По обыкновению тех лет он занял достойное место в гостиной в доме Н. Кукольника близ Дубков. До нас не дошло изображение гостиной, но, судя по известным материалам о быте тех лет, можно сделать представление об интерьере этой комнаты. Тем более, что обязательные детали интерьера в виде двух бюстов - К. Брюллова и Н. Кукольника, медальона М. Глинки, портретов и картин упоминаются в завещании вдовы Н. Кукольника. Они были, постоянно присутствовали.

Портрет говорил о прошлом. Друзья уже умерли. Где-то в Италии, на римском кладбище Тестаччо успокоился навеки К. Брюллов. Успокоился от метаний над своей последней картиной «Осада Пскова», от неудачной женитьбы, оставившей рану в душе. В Германии, на отделении Берлинского кладбища для бедных нашел свой последний приют М. Глинка. Правда, потом его перевезли в С.-Петербург и не без участия Н. Кукольника отслужили панихиду в той самой Конюшенной церкви, которую Н. Кукольник помнит еще с времен похорон А. Пушкина. Не захотели учесть, что Н. Кукольник просил Казанский собор, но это уже не его вина. В любом случае дорогого его сердцу Миши не стало. Он остался один. Все ушло. И вот осталась картина. Остались изредка навещавшие друзья, вроде М. Щепкина, да новые знакомые, с кем он сблизился уже здесь, в Таганроге. Портрет напоминал не только о друге, но и о большом мастере.

«Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло перед ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто .возносилось оно над всем».

Эти слова Н. Гоголя из его повести «Художник» точно передают, на мой взгляд, обстановку. А в 1868 году Н. Кукольника не стало. И вокруг смерти этой закружилась всякая бытовщина, ибо он покинул мир этот как человек скорее лишний, нужный разве только небольшой группе близких и почитателей. Тем, кто составлял то, что принято называть своей средой.

Мы уже говорили, что портрет перешел по наследству к Амалии Ивановне, жене Н. Кукольника. Амалия Ивановна, немка по рождению, имела двойное имя: Амалия-София. Почему она еще в придачу была и Ивановной, нам пока знать не дано. Но вскоре после смерти мужа она официально второй раз вышла замуж и стала Работиной Амалией Ивановной. Опять же, осталось ли у нес второе имя или оно куда-то исчезло, сказать трудно. Однако, эта деталь, оказывается, в описываемой нами истории будет иметь немаловажное значение, о чем мы скажем немного позднее.

В 1869 году к ней пришло первое письмо от Павла Михайловича Третьякова. Оно не сохранилось. Но известен ответ на него вдовы Н. Кукольника:

«Милостивый государь, Павел Михайлович! На обязательное письмо Ваше от 1 минувшего ноября имею честь уведомить Вас, Милостивый Государь, что действительно портрет покойного мужа моего работы Брюллова находится ныне у меня, о желании же моем уступить Вам этот портрет для помещения в собираемую Вами коллекцию портретов известных русских литераторов я не могу в настоящее время известить Вас определительно. В непродолжительном времени предполагаю выехать в Петербург И в проезд через Москву я буду иметь удовольствие видеться с Вами и переговорить о портрете.

Примите уверение, Милостивый Государь, в совершенном к Вам почтении»

Письмо как письмо, не вызывает никаких вопросов. Но спрашивается а кто такая «София» Кукольник? Мы уже неоднократно обращались к воспоминаниям современников, в том числе и такого именитого как М. Глинка, Там встречаются упоминания о жене Н. Кукольника, и ее,почему-то, постоянно зовут «Амалия». А тут София. Что бы это могло значить? Забегая вперед, скажем, что у работников Третьяковской галлереи, равно как и у потомков П. М. Третьякова, а значит, возможно и у самого П. Трстьякова, создалось мнение, что София Кукольник - это жена Платона Кукольника, тем более, что у всех Кукольников были немного сложные «брачные узы». Предупреждая наши последующие объяснения как результат наших поисков, скажем, что женою Платона Кукольника, умершего в 1848 году была дочь юриста Александрова. И имя ее было не София, а тем более не Амалия. Но вернемся к переписке.

Свидание, о котором идет речь в письме С. Кукольник, состоялось в январе или феврале 1870 года. 2 мая вдова Кукольника пишет П. М. Третьякову:

«Милостивый государь Павел Михаилович! При свидании с Вами в Москве я обещала уведомить Вас о предположении моем насчет уступки портрета покойного мужа моего работы Брюллова. Исполняя обещание, имею честь уведомить Вас, уважаемый Павел Михайлович, что согласна уступить Вам дорогой мне портрет за три тысячи руб<лей> сер<ебром>; при этом я бы просила, чтобы портрет этот, по изъявленному Вами желанию, передан был впоследствии в Музей, на этих только основаниях я согласна уступить его Вам.

Сейчас только получила Ваше обязательное письмо от 26-го минувшего апреля, поздравляю Вас с новорожденною, желаю ей всего хорошего в мире.

С истинным почтением и совершенным уважением имею честь быть Вам, милостивый государь, покорною слугою. София Кукольник.»

Опять «София». Вопрос о музее, который она ставит в письме, затем повторяется неоднократно. С. Кукольник дает согласие, чтобы портрет, если его она и продаст, впоследствии находился в каком-то музее Москвы, причем иногда она его называет народным. Причем, неясно, о каком портрете идет речь - Нестора или Платона? Просто - портрет мужа моего.

Следующее письмо вдовы Н. Кукольника датировано 3 июля 1870 года. Оно содержит новые сведения, в частности и то, что П. Третьяков намерен посетить Таганрог и осмотреть состояние портрета.

«3 июля 1870 года. Таганрог. Милостивый государь Павел Михайлович! Письма Вашего по неизвестной мне причине, я не получала, быть может, оно где-нибудь залежалось или и совсем пропало. Я очень рада, что Вы проездом будете сами в Таганроге. На месте мы гораздо скорее с Вами покончим насчет портрета моего покойного мужа. Меня особенно интересует дальнейшая судьба портрета, и я бы желала выяснить это положительно и определенно, т<о> е<сть> иметь от Вас серьезное удостоверение, что после Вас портрет будет помещен в общественном здании или учреждении.

С истинным почтением и преданностью имею честь быть готовая к услугам Амалия Кукольник»

П. М. Третьяков отвечает. Отвечает определенно и конкретно. В этом ответе, на наш взгляд, впервые и однозначно высказывается, что свое собрание он намерен завещать Москве. Вот этот ответ, датированный 16 августа 1870 года:

Ваше письмо от 3 июля получено, не ответил до сего дня, потому что не был в Москве.

Что собрание мое картин русской школы и портретов русских писателей, композиторов и вообще деятелей по художественной и ученой части поступит после моей смерти, а может быть даже и при жизни, в собственность города Москвы, в этом Вы можете быть вполне уверены, заверяю вас честию, и более серьезного удостоверения я представить Вам не могу- Сегодня я выезжаю на Кавказ. Постараюсь сделать себе величайшее удовольствие посетить Вас, и я покорнейше прошу позволить мне исполнить это.

С глубоким почтением имею честь быть Вашего превосходительства покорнейший слуга П. Третьяков».

К сожалению, сохранилась не вся переписка, и трудно точно описать весь ход событий. Известно точно, что П. М. Третьяков все же посетил Таганрог. По-видимому, с Амалией Ивановной они в этот раз не встретились. Вот какие данные по этому факту находим в дневнике жены П. М. Третьякова, которая сопровождала его в поездке на Кавказ (цитируется по воспоминаниям дочери П. М. Третьякова А. П. Боткиной «Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве» М., «Искусство» 1993 с. 89-90):

«А 16 августа [1870] Павел Михайлович, Вера Николаевна и Г. Е. Жегин отправились в Нижний Новгород и дальше по Волге до Саратова. Поездку эту Вера Николаевна подробно описывает в дневнике, а также рассказывает о ней в детском альбоме: «Мы намеревались познакомиться немного с Россией и хорошенько осмотреть Крым, который давно хотелось увидеть и сравнить с Италией, которую мы хорошо осмотрели в последнее путешествие» [...]

План этот не сбылся, потому что Вера Николаевна захворала желудком, и Павел Михайлович вместо Астрахани, Петровска, Баку, Тифлиса и т.д., решил ехать на Борисоглебск и далее по железной дороге [...]

Вера Николаевна описывает все проезжающие станции и города: Грязи, Воронеж, Елец, Орел.[...]»4 сентября 1870 года. Пятница. Таганрог. Осматривали город, пораженные количеством иностранцев и пыли». Вера Николаевна не упоминает о посещении вдовы Нестора Васильевича Кукольника, портрет которого работы Брюллова Павел Михайлович осматривал [...]

В Таганроге наши путешественники сели на пароход. На маленьком пароходе они ехали с лишком два часа до большого парохода «Коцебу». «Ну! Радуется мое сердечко,- пишет Вера Николаевна - что у нас в России можно путешествовать с такими удобствами и роскошью! Качка не чувствуется. Право, я - молодец, совсем ничего не чувствую дурного!»

Состоянием портрета, судя по всему, П. М. Третьяков остался доволен. Есть основания, что он все-таки высказал пожелание о снижении цены. Но согласие, похоже, не было получено. Об этом говорится в письме вдовы Н. Кукольника от 16 декабря 1870 года:

«Милостивый государь Павел Михайлович! У меня появилось неотразимое желание сделать распоряжение относительно распределения своего имущества после моей смерти, почему я бы желала знать, думаете ли Вы приобрести портрет покойного мужа моего Нестора Кукольника, в противном случае, я передам его Академии художеств. Может быть, я и сама буду в Москве, проездом в Петербург, если того потребуют дела. Во всяком случае, я бы просила Вас сказать мне Ваше желание или нежелание.

Примите уверение в истинном почтении Амалии Работиной». В этом письме впервые появляется подпись Амалии Работиной, что дает основания, что к 1870 году вдова Н. Кукольника второй раз вышла замуж. Письмо, на наш взгляд, говорит что все-таки Амалия Ивановна не совсем искренна, когда утверждает, что собирается передать портрет Академии Художеств. Что, до сих пор она не собиралась это делать? Или она просто хочет его продать подороже, причем только за названную ею цену. Отношения ее с П. М. Третьяковым после этого почему-то прекращаются.

Нам не удалось выяснить, кто сопровождал Третьяковых в ходе его визита в Таганрог. Где они были, что осмотрели? Мы можем только высказать предположения, так как не исключено, что это были братья Работины. Возможно сопровождал и хороший знакомый П. М. Третьякова, таганрогский купец Яков Михайлович Серебряков. Поскольку Я. Серебряков впоследствии сыграл существенную роль в акте купли-продажи картины, скажем о нем несколько слов (приводимые данные основываются на том, что любезно нам сообщил О. П. Гаврюшкин).

Яков Михайлович Серебряков (1823 - 8.05.1911) - купец, армянин по национальности. В Таганроге появился в 1850 году. До этого имел собственное дело в Омске, Москве. Оптовые закупки товаров производил в Париже. В 1871-95 годах - гласный городской Думы г. Таганрога. Участвовал во многих благотворительных учреждениях. Пожертвовал участок земли в районе Каменной лестницы в память священного коронования их Императорских Величеств для постройки Армянской церкви в Таганроге. Есть не подтвержденные документами сведения, что похоронен был на магометанском кладбище. Кладбище снесено по решению местных властей г. Таганрога в 1960 году.

Не осталось даже фотографии внешнего вида, хотя я хорошо помню это кладбище и бывал на нем, так как одно время даже жил рядом с ним. Оно почему-то называлось «татарским».

Сын - Михаил Яковлевич, тоже был гласным городской Думы г. Таганрога. В 1913 году выдвигался на городского голову, но сделал самоотвод.

Во всяком случае впоследствии Я. Серебряков стал доверенным лицом П. М. Третьякова и занимался покупкой портрета на завершающем "этапе.

Далее переписка между вдовой Н. Кукольника и П. Третьяковым по каким-то причинам затягивается. Дочь П. Третьякова в своих воспоминаниях утверждает, что возможно причиной тому является занятая А. И. Работиной позиция. Но несмотря на это «Павел Михайлович,- пишет она,- не оставляет се, по-видимому, в покое, ему нужен портрет Нестора Кукольника». Если всмотреться глубже, причина может оказаться несколько иной. Да и оговорка «по-видимому» говорит, что нет твердых подтверждений, что П. Третьяков продолжал в это время писать вдове Н. Кукольника. Ясно, что П. Третьяков сомневался! И прежде всего в том, хочет ли вдова Н. Кукольника продать портрет или ее кто-то понуждает это сделать. По крайней мере, так мы поняли ситуацию.

Как высоко порядочный и достаточно проницательный человек Павел Михайлович Третьяков видел, что письма к нему писала ... не вдова Н. Кукольника. Их писал кто-то другой. Причем, не только писали, но и подписывали за вдову разные люди. Сегодня это ни для кого не секрет. Та же Боткина А. в своих воспоминаниях отмечает:

«Первое письмо Амалии Ивановны Работиной, вдовы Нестора Кукольника, написанное за нее мужем или братом мужа - она писала очень плохо, - нашлось среди черновиков».

Уже здесь указывается, что письма писали Пантелей Работин или Константин Работин. Правда, в то время, когда было написано первое письмо (декабрь 1869 года), Амалия Ивановна, по нашим данным, еще не вступила во второй брак, но замечание Боткиной метко и вполне обосновано. По нашей просьбе Н. Л. Примак, заведующая отделом рукописей Третьяковской галереи, любезно предоставила нам копии писем вдовы Кукольника к Третьякову. Интересная получается картина, если оценить всю информацию, содержащуюся в них с точки зрения, а кто же все это писал.

Всего Третьяковская галлерея дала мне 13 копий писем к П. М. Третьякову. Из них по одному написано А. В. Пеликаном и П. Работиным, 4 - Я. М. Серебряковым, Остальные 7 писем написаны от имени вдовы Н. Кукольника. По ним можно сказать только одно. Особенностью писем является то, что они написаны разными почерками, а следовательно, разными лицами. Они также имеют различное начертание подписей. Три письма, а также расписка, написаны одним почерком и захватывают период - от первых двух писем до предпоследнего. Причем, на первых двух письмах подпись сделана почерком, отличающимся от почерка, которым написано письмо. Получается, что вроде бы письмо писал один человек, а подписывал другой. Причем, подпись сделана очень коряво, как бы человеком, плохо владевшим русским языком. Эта подпись гласит «София Кукольник», хотя мы знаем, что жена Кукольника величалась Амалией, имея в то же время второе имя - София.

Априори можно сделать предположение, что эти письма написаны Константином Работиным, юристом, нотариусом г. Таганрога. Другими словами говоря, человеком, искушенным в тонкостях права того времени. Правда, неясно какое он имел отношение к Амалии Ивановне, так как официально замуж вторично она вышла позже, да и за брата, а не за него. Сам Константин в это время был женат и имел детей. Впрочем, не это пока предмет нашего очерка.

Три письма написаны другим почерком. Не надо быть почерковедом, чтобы сделать вывод, что это почерк Пантелея Работина. Тем более, что сохранилось письмо Пантелея Работина, которое было написано им П. Третьякову 30 октября 1870 года, Это письмо, между прочим, свидетельствует, что Амалия Ивановна в это время - уже была женой Пантелея Работина.

Наконец имеется еще одно письмо. Оно написано от имени А. Работиной, но «измененным» почерком. Это письмо вызывает особый интерес, ибо именно в нем идет речь о согласии продать портрет. Цена не оговаривается, но подпись, если судить по ее внешним начертаниям, очень похожа на почерк, которым сделаны первые три письма и расписка. Это позволяет предположить, что Пантелей Работин вообще (по меньшей мере формально) к акту продажи портрета отношения не имел. Да собственно говоря, так оно и должно быть, ибо по свидетельствам П. Филевского (публикация «Дубки» в «Таганрогской правде») через год они фактически разошлись и брак был, по существу, формальным. Есть еще один интересный документ.

Извиняюсь перед Вами в продолжительном молчании, причиной которого было мое отсутствие в Таганроге. Относительно продажи портрета покойного мужа моего я остаюсь при прежнем мнении; что же касается дозволения моего Вам - зайти и снова осмотреть его, то я буду очень довольна видеть у себя еще раз Вас, если же я снова буду не в городе, то показать портрет Н. В. Кукольника поможет Вам брат настоящего мужа моего нотариус К. И. Работин, житель ствующий в моем же доме.С особенным почтением и остаюсь. Амалия Работина.»

Письмо датировано 21 июня 1872 года и сделано почерком, который мы приписываем К. Работину. Видимо с Пантелеем к этому времени все отношения сведены к минимуму. А брат его Константин, между прочим, живет в доме ... Амалии Ивановны.

Разыскать подлинных писем, сделанных почерком Амалии Ивановны, в архивах нам не удалось. В ГАРО имеется два заявления Амалии Ивановны, поданных ею в строительный комитет г. Таганрога, но при сравнении имеющихся в них подписей нетрудно убедиться, что за Амалию Ивановну расписался ... сам Нестар Васильевич.

В архивах удалось разыскать еще одно письмо Амалии Ивановны.Оно датировано 1869 годом, адресовано А. Фаминцыну. Почерк то же, что и на первых трех письмах П. Третьякову, то есть тот, что по нашим предположениям принадлежит Константину Работину. Чувствуется, энергичный был юрист.

Кстати, впервые на эту фамилию я наткнулся, изучая описи имущества г. Таганрога. В них почему-то угол дачи Н. Кукольника значился как дача наследников Константина Работина. По какому случаю и когда она стала собственностью К. Работина, мы пока не установили.

Если бы не письмо А. В. Пеликана, да четыре письма Я. Серебрякова, можно было предполагать, что Работины затеяли какую-то игру вокруг продажи портрета, и надо отдать должное проницательности П. Третьякова, во время поручившего производить от его имени дальнейшие переговоры и сам акт купли-продажи и фактически прекратившего переписку с этими Работиными. Да и как было не прекратить?

Вот письмо П. Работина П. Третьякову, датируемое 30 октября 1870 года:

Жена моя в настоящее время в Петербурге; поджидая ее, я медлил с ответом на Ваше письмо первое, но так как Вам нужен категорический ответ, что видно из второго только что полученного Вашего письма, то я, зная образ мыслей по этому предмету жены, беру на себя ответственность уведомить Вас за нее, что на последние Ваши предложения она не согласна и скорее желает подарить портрет покойного мужа своего Академии Художеств. Если же Вы возвратитесь к первоначальному своему предложению, то успех почти несомненный, и в таком случае прямо адресуйтесь с письмом к Амалии Ивановне Работиной в Петербург в Университет в квартиру г-жи Пузыревской.

С особенным уважением к Вам имея честь быть готовым к услугам Пантелеймон Работин»

И переписка прекращается до 1877 года. Никто, правда, портрет никакой Академии Художеств не дарит, да судя по всему и дарить не собирался. Более того, к П. Третьякову обращается еще один ходатай - Пеликан А. В., похоже сын того самого Пеликана, с которым в 1831 году Н. Кукольник переселился из Вильно в Петербург. Приводим текст этого письма:

Покойный Карл Павлович Брюллов считал одним из лучших своих произведении портретной живописи портрет Нестора Васильевича Кукольника. Такое значение этой поэтической картине Карл Павлович давал потому, как выражал, что писал он ее в ответ на импровизацию Верино Д. Мости: Портрет поэта, портрет мечты; Мечта для кисти не предмет.

Вот то историческое значение, которое, сколько мне кажется, имеет составляющий ныне собственность А. И. Работиной портрет ее первого мужа.

Помня какую для Нестора Васильевича портрет этот составлял Святыню, Амалия Ивановна, как это мне, другу с детства покойного, достоверно известно, поставила для себя непреложной задачей сохранить его для потомства, и распорядилась, чтобы после ее смерти портрет был принесен в дар Академии Художеств, избравшей Нестора Васильевича за заслуги его искусству в свои почетные члены.

Между тем, Вам, Милостивый Государь, угодно было обратиться к Амалии Ивановне с предложением уступить портрет Вашему музею. Имея в виду, во-первых, что составляемая Вами галерея портретов имеет целью создание музея специального, который удовлетворит ее желание сохранить портрет в потомстве; во-вторых, что из Вашего музея портрет, по обязательству, которое Вы согласились выдать, не может перейти в частную собственность, и в третьих, что первоначально предложенная Вами сумма может оказать пособие находящимся в нужде родным покойного Нестора Васильевича, - Амалия Ивановна изъявила согласие на принятие Ваших предложений.

Ныне, в письме от 18-го сего ноября Вы предложения эти изволили изменить, и потому Амалия Ивановна поручила мне известить Вас, что она в настоящее время не берет назад своего слова, ежели Вы изволите остаться при первых предложениях, но что она изменять этих предложений согласиться не может и всякие дальнейшие предложения, отличающиеся от первого, были бы совершенно излишними.

Что касается до возможности приобрести за гораздо меньшую сумму другой портрет, я распространяться не буду, так как и та сумма может быть еще уменьшена при уменьшении достоинства приобретаемого предмета.

Заканчивая мое письмо, долгом считаю прибавить, что 24-го числа я одни сутки в Москве и остановлюсь в гостинице Дрезден. Амалия Ивановна, вероятно, тогда же будет также в Москве и потому от Вас будет зависеть видеть ее или меня, ежели Вы изволите назначить время, в которое Вас можно застать.

Примите уверения в истинном уважении. Вашего Милостивый государь покорнейшим слугой А. Пеликан. 21 ноября 1871 года».

Итак, Амалия Ивановна торгует еще одним портретом. И не просто торгует, а настойчиво, но где-то что-то сделала, видимо, не так, и Третьяков отозвал свои предложения. Очень важный штрих. Кстати, как потом выясняется, второй-то портрет был не у Амалии Ивановны, и продал его П. Третьякову племянник Кукольника.

Есть еще один, пока не получивший своего разъяснения факт, связанный со всей этой историей. В ГАРО в деле, где мы искали подлинный автограф Амалии Ивановны и нашли ее заявление, написанное за нее Н. Кукольником по поводу утверждения фасада ее дома, имеется еще какая-то записка на немецком языке. Написано она весьма грамотно, готическим шрифтом и в архивном деле даже пронумерована как архивный документ. Поскольку она приложена к заявлению Амалии-Софии, можно предположить, что записка принадлежит ей. Местные переводчики, к которым я обращался, отказались делать перевод. При помоши ГГ. Инфантовой, доктора филологических наук, профессора, нам удалось получить помощь от доктора Ганса Бредера из Германии. Перевод был сделан. Оказалось, что в записке речь идет о каких-то долгах, и упоминаются имена Ефросиньи и Жаннеты. Эти имена пока нам не известны. Ясно только одно, что речь идет о ком—то, кто имеет отношение к Кенигсбергу (Восточная Пруссия). Кому принадлежит этот почерк, также пока сказать трудно, но если это писала Амалия Ивановна, то считать, что писала она так уж плохо, как можно судить по ее письмам П. Третьякову, нет никаких оснований.

Но продолжим описание переписки А. Работиной с Третьяковым. Следующее известное нам письмо вдовы Н. Кукольника к П. М. Третьякову датировано уже 1877 годом. В нем опять повторяется та же музыка: портрет передам в какой-то народный музей или Эрмитаж. За подарок возьму ... 2000 рублей. И так далее. Можно только удивляться терпению П. М. Третьякова. Если бы не он, не видать бы нам сегодня портрета Н. Кукольника.

Ушел бы в небытие со всеми этими рассуждения о Народном музее и «желанием» подарить его, как ушли другие замечательные картины, медальон М. Глинки да бюсты Брюллова и Кукольника, но благодаря настойчивости П. Третьякова 26 мая 1877 года А. Работина пишет следующее письмо:

Получивши Ваше письмо и быв убежденной моими добрыми знакомыми, я решилась наконец уступить Вам портрет, но однако же с тем, чтобы Вы как писали, поместили бы его после Вашей смерти, в «Народный музей»; а во Вторник я бы покорнейше просила прислать за портретом и который бы его принял в присутствии Якова Михайловича Серебрякова, потому что я боюсь отправлять его на свою ответственность; что же касается до самого портрета, то он находится совершенно в таком виде, как Вы сами его видели. Деньги же за портрет я намерена употребить на доброе дело, и вот только почему я решила с портретом расстаться.

Разумеется, этих писем, на которые ссылается А. И. Работина, сегодня не обнаружено. Да и были ли они? Если говорить о почерке, то это и не почерк Константина и не почерк Пантелеймона, хотя очень похож на почерк ... Константина. К тому же, подписываясь, автор видимо забывает, что почерк был изменен и ставит подпись «А. Работина» так, как ее ставил раньше в ответах, написанных за нее Константин Работин.

Мы предполагаем, что П. Третьяков в это время писем ей уже не пишет, а если пишет, то в случае крайней необходимости. В основном пишет только она. Но то, что Павел Михайлович не оставляет свои намерения, можно говорить уверенно. Только на этот раз от его имени действует Я. М. Серебряков.

Третьяковская галерея любезно предоставила мне копии четырех писем Я. М. Серебрякова. Из них многое становится понятным. Опуская технические детали (отгрузка картины, ее упаковка и т.д.) отметим здесь два обстоятельства (цитаты):

«Вчера был на даче у г-жи бывшей Кукольниковой, ныне Работиной. При разговоре с ней открыл [...], что Вы давно уже желаете приобрести у нее Портрет мужа ее Нестора Васильевича Кукольника.

И мы (еще были другие се ближние знакомые) посоветовали ей продать за предлагаемые Вами 2000 рублей в письме вашем от 14 апреля. Но мы ее убедили, чтобы уступить портрет, и эти деньги отдать в банк на превращение <в> проценты, а после смерти ее обратить на художников Академии, на стипендии воспитанников. И поэтому она меня просила, чтобы Вам я написал, что она вам согласна продать за предложенную сумму за две тысячи рублей...» (из письма Я. Серебрякова от 22 мая 1877 года)

«Передал ей все Ваши мне инструкции как отправить; но как Вы изволите мне писать, что по получении портрета Вы вышлете деньги, но она на это не согласно. «Деньги не получивши, я с места не трону портрет»,- говорит; и <Вы> мне не приказываете ей заплатить эту сумму. И я затруднился. Они затрудняются выдать портрет без денег». (Из письма от 3 июня 1877 года).

Странно как-то. Вроде до того и переписки никакой не было. И все начинается сначала. И вот наконец появляется документ, который именуется как «Расписка». Подлинник ее хранится в Третьяковской галерее:

«1877 года, июля 25-го дня, получено мною от Якова Михайловича Серебрякова две тысячи рублей сер<ебром> за проданный мною Павлу Михайловичу Третьякову портрет покойного мужа моего, Нестора Васильевича Кукольника работы Брюллова, но с тем, чтобы согласно неоднократно выраженному г-ном Третьяковым желанию в письмах ко мне портрет передан был по смерти его в Народный музей. Амалия Работина.»

Даже здесь, уже продав портрет, Работина продолжает повторять о народном музее, не в состоянии осознать очевидности, что галерея Павла Михайловича и есть тот народный музей, о котором она мечтала. И если теперь Вам придется побывать в Третьяковской галерее, остановитесь у портрета Н. Кукольника, всмотритесь в него. Может быть, он что-нибудь Вам скажет и о художнике, и о его друге поэте, и о его жене, посвятившей последние 18 лет своей жизни памяти первого мужа, и, может быть, о нравах Таганрога того времени. Конечно, о всех своих сомнениях я информировал Третьяковскую галерею. И вот ответ из Третьяковки от 21 ноября 1995 года:

Благодарю Вас за подробное и любезное письмо. В свою очередь, посылаю Вам ксерокс с письма Пантелеймона Работина к П. М. Третьякову, т.к. Вы упомянули о том, что ищете его автограф.

С.-Амалия И. Кукольник обратилась к П. М. Третьякову в декабре 1869 года. Вероятно, А. П. Боткина ошиблась, приняв этот портрет за портрет Платона Кукольника. А. В. Пеликан (в письме к П. М. Третьякову) также называет Амалией Ивановной. Предположительно в 1872 году Третьякову написал уже Пантелеймон Работин, упомянув, что жена его в октябре <1872> года находится в Петербурге. Переписка А. И. Работиной (в 1-м браке - Кукольник) с П. М. Третьяковым возобновилась в 1877 году (письмо ее от 29.IV. 1877). В мае 1877 года Я. М. Серебряков сообщает Третьякову о согласии «г-жи бывшей Кукольниковой ныне Работиной» продать портрет Нестора В.Кукольника. 26.V. 1877 года в письме (только подписанном А. Работиной, но написанной не ею) она соглашается на продажу.

Затем следуют два письма Серебрякова об условиях упаковки и отправки портрета и завершает многолетнюю переписку расписка Амалии Работиной (которую она только подписала) о получении денег от Третьякова через Я. М. Серебрякова и еще раз подчеркивая ее желание видеть портрет в «Народном музее», что и исполнилось.

Таким образом, начало переговоров о приобретении портрета относится к 1869 году. 28.VII. 1877 г. Я. М. Серебряков сообщил Третьякову, что деньги уплачены и расписка получена.

Портрет Платона В. Кукольника был куплен П. М. Третьяковым у Ильи Алексеевича Пузыревского, племянника Кукольников в 1885 году.

Мы сочли возможным привести текст письма полностью, чтобы читатель мог сам оценить наши рассуждения и убедиться, что продажа портрета носила сложный характер. И только благодаря настойчивости и добропорядочности Павла Михайловича Третьякова, портрет удалось сохранить. Сохранить прежде всего для потомков. Низкий поклон и большое спасибо ему за это. Но рассказывая эту историю, нельзя не выразить сожаления, что принимая в 1968 году решение о сносе дома Кукольника, наши городские власти как-то не подумали, что они не только уничтожают память «о реакционном писателе» Н. Кукольнике. Они уничтожили память о посещении Таганрога Павлом Михайловичем Третьяковым. А если учесть, что ранее в этом доме у Кукольника гостил М. С. Щепкин, известный русский актер, то очевидно, что уничтожен не просто дом, а дом, который мог бы достойно представлять историческое наследие одного из периодов развития Таганрога.

Этот дом сегодня называют достопримечательностью Таганрога. -Его обычно упоминают в длинном перечне подобных домов, относимых, как правило, к памятникам местною значения, домов ХУШ-Х1Х столетий, сохранившихся в исторической части Таганрога.

В. Кукушин в книге «История архитектуры Нижнего Дона и Приазовья» (Ростов-на-Дону, «ГинГо», 1996) даже называет его «Зимний дворец в миниатюре».

История дома обычно излагается упрощенно и сводится к перечислению некоторых сведений, таких как: здание построено в 187? году. Архитектор - А. Загоскин. Практически и все, если не считать перечислений того, а какие же учреждения занимали в разнос время это здание. Между тем, история появления дома заслуживает, чтобы ее рассказать. Здесь есть некоторые нюансы, связанные и с именем Н. Кукольника, хотя дом строился уже после его смерти.

Н. Кукольник умер в 1868 году. Все его недвижимое имущество отошло по наследству жене Амалии Ивановне. Отошел и дом, расположенный на углу Варвациевского переулка и улицы Петровской. Произошло это, вероятно, в 1870 году, гак как еще в декабре 1869 года Амалия Ивановна в одном из писем писала, что вопрос о наследниках еще не решен. Дом сохранился до наших дней. Это дом по ул. Ленина,74.

Дом строился как служебное здание и предназначался для сдачи в аренду. В 1869 году дом был арендован окружным судом на 13 лет, до 1882 года.

В июле 1870 года Амалия Ивановна выходит вторично замуж за надворного советника, доктора медицины Пантелея Ивановича Работина. Ей в это время идет 54 год. Муж гораздо моложе ее. Он сосед, считался «другом семьи», и по некоторым данным был тем человеком, кто присутствовал при смерти Н. Кукольника вместе с Амалией Ивановной. Брак оказывался неудачным, и вскоре после его заключения, как пишет П. Филевский в своем очерке «Дубки», он распался. Супруги жили отдельно. Амалия Ивановна, по-видимому, во дворе дома, который арендовал окружной суд, а Пантелей Иванович - в собственном доме по Варвациевскому переулку. Дома эти сохранились до нашего времени.

Похоже супруги разошлись где-то в конце 1870 года. В это же время Амалия Ивановна в письме к П. М. Третьякову заявляет, что приняла решение распродать все свое имущество. С чем это было связано, сказать не можем. Не исключено, что ей стали известны какие-то подробности, связанные со смертью первого мужа.

Возможно, были какие-то другие причины. Несомненно только следующее:

1. Переписку по вопросим распродажи имущества ведет не Амалия Ивановна (судя по всему, она плохо владела русским языком и не писала по-русски). Анализ ее писем, доступных нам, показал, что в основном за нее письма писал, по-видимому, Константин Иванович Работин, брат второго мужа. Он же их и подписывал после вступления Амалии Ивановны во второй брак.

Кстати, в письмах А. И. Работиной того времени имеется примечание, что К. Работин живет в ее доме. По описи имущества тех лет, за К. Работиным числится дом по Итальянскому переулку в районе Етизаветинской улицы.

2. Распродажа растянулась на 18 лет и продолжалась и после смерти Амалии Ивановны по ее завещанию. И чем дольше длится этот процесс, тем все более и более Амалия Ивановна склоняется к мысли, что средства, получаемые от распродажи,... необходимо направить на увековечивание памяти ее первого мужа.

Все дальнейшие данные, которые мы приводим в статье, основываются на документах, хранящихся в Государственном архиве Ростовской области [ГАРО фонд 581 опись 1 дело 46]

В 1871 голу на имя городского Головы от Работиной А. поступает заявление о продаже городу дома, в котором размещается окружной суд. Причем предлагается к продаже не просто дом, а и три флигеля вместе с ним, которые прилегают к дому. Условия сделки очень выгодны. Дом оценивается в 40 тысяч рублей (вместе с флигелями). Платежи всей суммы предполагается произвести не за один раз, а с рассрочкой за три года, причем без процентов.

Вопрос попадает на рассмотрение городской Думы, и естественно, затягивается на неопределенное время. Но вот в 1876 году городским головою становится Н. Т. Джурич, а его заместителем (заступающим место) -Н. А. Лицын. И дело о купле-продаже почему-то активизируется.

9 января 1878 года городская Дума принимает решение: «купить на имя Министерства юстиции весь дом Работиной, ныне частью занимаемый окружным судом для помещения [...] суда.» Городские власти при этом отмечают, что «дом г. Работиной находится в центральной и самой лучшей части города, так что перед зданием суда не может происходить тех иной раз неблаговидных картин и безобразий, которые неизбежны и неотвратимы на окраинах города, а в особенности на базарах».

Этим же решением выделяется на покупку из городских средств 30 тыс.рублей. За него единогласно голосуют 39 присутствующих на заседании гласных (состав Думы был 72 гласных). Дума просит также министерство юстиции принять эти деньги на покупку здания под суд. В залог подвергнута женская гимназия. При этом оговаривается, что «если же Министерство почему-либо признает этот дом неудобным, то отпустить из городских средств тридцать тысяч на приобретение дома для суда по усмотрению Министра.»

Вот эта-то оговорка и сыграла свою роковую роль. На аренду выходит дом Джурича, и параллельно исподволь, конфиденциально начинается работа по его купле-продаже под здание суда. Причем все идет одновременно.

13 января 1879 года таганрогский градоначальник получает письмо от министра юстиции с сообщением, что в Министерство поступило предложение «от кандидата Харьковского университета Джурича, изъявившего желание продать принадлежащий ему в г. Таганроге дом на Петровской улице за 100 тыс. рублей, но с тем, чтобы находящийся при этом доме участок земли, застроенный лавками, был оставлен в его, Джурича, владении.» Министерство просит произвести обследование и высказать свои соображения.

Но дело катится как по накатанной дорожке. Городской голова Джурич подписывает разного рода бумаги в пользу покупки дома под суд у кандидата харьковского университета Джурича, разумеется, о доме Работиной и разговора никакого нет.

13 июня 1879 года Его ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО разрешает принять выделенное городским обществом пожертвование в 30 тыс. рублей, имея в виду разумеется, покупку дома Кукольника. При этом вышеназванному обществу выражается МОНАРШАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ. Дело остается за малым. И. Джурич вполне благопристойно исполняет правило, которое в наше время формулируется как: «Что охраняешь, то и имеешь!». И как еще исполняет.

Здесь требуется уточнение. Считается, что купленный под здание суда дом принадлежал Н. Т. Джуричу. Мы думаем, что это не совсем так. Продавцом выступал «кандидат харьковского университета Джурич» и мы полагаем, что это не городской голова, а Василий Трифонович Джурич, Оттоманской Порты князь. Именно так именуется он в «Судебной хронике» в «Азовском вестнике» за 1871 год. Городской голова Джурич постоянно ходатайствовал перед вышестоящими властями о покупке дома у Джурича, и видимо это ходатайство от Н. Т. Джурича относилось к В. Т. Джуричу. А чей дом, сейчас определенно сказать трудно.

Судя по дошедшим к нам архивным документам какие-либо действия по приобретению под суд здания дома Н. Кукольника больше не ведутся. Заявление А. И. Работиной было использовано только с одной целью: получить согласие городской Думы на выделение денег. Сейчас, после монаршего благословения, 9 октября 1879 года деньги отсылаются городом в местное уездное казначейство для зачисления в депозит местного окружного суда. Дальше все формально решает суд. В этом же 1879 году суд приобретает дом у В. Джурича и выходит в министерство юстиции с предложением о его перестройке. Готовится соответствующий проект и сметы. Все это представляется на утверждение городского головы г. Таганрога, но тот утверждать проект не спешит и переправляет его в С. Петербург в то же министерство юстиции с припиской, что по вопросу утверждения проектов плана перестройки купленного у г. Джурича дома для окружного суда «со стороны городской управы препятствий нет». Вот вы сами и утверждайте. Дом-то не городской, а казне принадлежит.

Начинается перестройка купленного дома, того самого, что сегодня относится к достопримечательностям Таганрога. Перестройка длится до 1882 года. Во что она обходится казне, сказать трудно, но каковы результаты - данные есть. Вот выдержка из письма департамента Министерства юстиции, в котором дается оценка этих результатов:

«Железная крыша, несмотря на делаемые исправления, дает будто бы постоянно, то в том, то в другом месте течь.

Вокруг коробок оконных рам образовались, от осадки ..., до того значительные расщелины - что проходящий в них ветер колышет занавески; пол во всех почти комнатах разошелся, и образовались довольно большие щели [...]; наружная штукатурка здания во многих местах растрескалась и обвалилась».

Хорошо умели строить в свое время, особенно за счет казны да городских пожертвований. Создается специальная комиссия, которая обследует будущую «достопримечательность» и приходит к выводу, что основная причина всему происходящему - дом (рамы, потолки, полы и др.) были сделаны из «недостаточно осушенного дерева», а все описанные в письме Департамента неполадки (так именуются в акте разрушения) возникали «постепенно, по мере того, как дом обогревался, и сырой лак все больше и больше ссыхался».

И вновь на только что построенный и приобретенный дом идут деньги. Иду на перетирку, окраску и оштукатуривание. Это уже 1883 год. Городской голова уже А. Н. Алфераки, заступающий место М. И. Жеребцов. Местная элита по-прежнему встречается, шутит и, как следует из хранящихся в городском музее шаржей того времени, именует В. Джурича «ослом патентованным». Этот «патентованный» В. Джурич, тем не менее, получил за свой недостроенный дом денежки как за новый, и теперь что делать с этим домом ломает голову руководство окружного суда. И все при деле.

Вдова Н. Кукольника тем временем готовит завещание и просит своих душеприказчиков, если им удастся все же продать дом, то деньги направить на устройство детского приюта имени Н. Кукольника, под который она завещает все свое имение в Дубках. Жить ей Богом отпущено еще пять лет. Она, правда, почему-то теперь не очень верит таганрогским городским властям, и завещание составляет в пользу Области войска Донского. Но это уже мало что меняет.

Дом Н. Кукольника в конце концов продают только после смерти Амалии Ивановны. Приобретает его, судя по описи имущества г. Таганрога, коллежский секретарь Н. Попов, от которого дом переходит к Полякову Борису Яковлевичу под Азово-Донской банк. За сколько продастся дом сказать не можем, но в описи недвижимого имущества за 1896 год здание, включенное в состав банка, после покупки оценивается в 10 тыс. рублей.

Жива и вдова Константина Работина с детьми. К ним еще в 1888 году переходит дом Работина по Варвациевскому переулку, который сохранился до наших дней. К ним же, по невыясненным пока причинам, отходит и небольшой участок дачи Н. Кукольника, о чем имеются соответствующие записи в описи имущества, появившиеся еще при жизни А. И. Работиной. Впрочем, возможно это произошло и при жизни Н. Кукольника. Пути-то господни неисповедимы!

А здание окружного суда («дом Джурича») наконец-то достраивается и окончательно перестраивается. Оно приобретает тот вид, который и дошел до наших дней как одна из архитектурных достопримечательностей города Таганрога.

_________________________________________________________________________________________

Издательство Посева выпустило книгу Р.В. Полчанинова, «Молодежь Русского Зарубежья, воспоминания 1941-1951» Москва 2009, 416 стр. В книге к тексту многочисленные фотографии. Мягкий переплет.

Ростислав Владимирович последний кто еще остался живым участником и свидетелем работы русской молодежи во время второй мировой войны и после против коммунистической диктатуры и нацизма. Он был членом той маленькой группы в Югославии, которая взяла на себя миссию сохранения русской молодежи в верности и любви к Отечеству. Их девизом, было «Будь готов!» «За Россию!». Их было мало, но они были объединены верностью Православной Церкви, любовью к Отечеству и, несмотря на все затруднения, они вышли в борьбе после окончания мировой войны победителями.

Трудно сказать, кто из них отличился более – Борис Мартино, Георгий Лукин, Ростислав Полчанинов, Малик Мулич или другие члены их группы? Автор описал, как многие из них ездили по занятым нацистскими войсками территориям, организовывали на местах молодежную работу, подготавливали новые кадры руководителей и занимались работами среди беженцев.

Ростислав Владимирович проделал феноменально огромный труд, основанный на сохранившихся документах, знакомя читателей, с мало кому известными подробностями подпольной работы. Он описал, какие были взаимоотношения с местными немецкими и затем на освобожденных от нацистов местах властями западных союзников, и как всегда находился выход из затруднений. Он описал большую роль в деле воспитания и моральной поддержке русского православного духовенства организации разведчиков.

Организация потеряла во время второй мировой войны более 65 старших разведчиков и руководителей, которые погибли в застенках или были расстреляны. Но, знамя борьбы за будущую свободную от коммунистического гнета Россию, было передано в Зарубежной Руси новому поколению молодежи. Когда после войны русские беженцы разъехались из Европы по всему миру, то во многих странах мира была организована Организацией Российских Юных Разведчиков молодежная работа. Эта работа велась против денационализации, за сохранение детей в православной религии, знании истории отечества.

Во многих странах Зарубежной Руси разведческие руководители участвовали в церковной работе, организовывали или помогали в деятельности русских гимназий и приходских школ. Г. Лукин организовал гимназию в Буэнос-Айрес - Аргентине, в организации и преподавании в гимназии при Синоде РПЦЗ в Нью-Йорке приняли участие Р. Полчанинов и несколько других руководителей, также происходило в Калифорнии в Лос-Анжелосе, Сан-Франциско в Сиднее - Австралии…

Везде где это, возможно, проводились летние и зимние лагеря разведчиков, где молодежь, под руководством опытных руководителей занималась Законом Божьим, историей, географией России и русским языком. Там же, как и на проводившихся в течение года сборах пелись национальные русские, Добровольческих армий и послевоенные песни. Во многих местах Зарубежной Руси ставился монтаж «Трагедия России», где в песнях, танцах и прозе, представлялось прошлое Отечества. Организация издала многочисленные пособия для работы с молодежью.

Все это и многое другое описал Ростислав Владимирович. Но он также в книге знакомит с работой других молодежных организаций: Русских Соколов, Национально Трудового Союза Нового Поколения (НТС), Христианским Союзом Молодых Людей (ХСМЛ), Национальной Организацией Русских Скаутов (НОРС) и других.

Автор описал подробно, как произошло знакомство русских национальных организаций молодежи с интернациональными, и какую позицию при этом было необходимо занять руководителям для возможности вести с русской молодежью регулярную работу.

В заключении как дополнение автор сообщает, что в 1990 г. в Российской Федерации около деревни Горелец Костромской области был проведен Ю.В. Лукьяновым первый лагерь ОРЮР на русской земле.

Для исследователей истории Зарубежной Руси и ее организаций, книга Ростислав Владимировича необходима как документ о том, чем жила и к чему готовилась русская молодежь, бывало в негостеприимных чужих странах мира. О том, как у костров молодые люди пели русские песни, начиная свой день молитвой Богу и пением "Коль Славен", поднятием трехцветного флага и кончая вечером, также молитвой и словами «Боже дай, чтобы завтра я был лучше, чем сегодня!»

В прошлом у Зарубежной Руси было много врагов. Это были коммунистические и интернациональные силы, открыто и тайно боровшиеся против русской эмиграции; враги Православия и русской культуры. Они старались вредить работе воспитания молодежи в религиозно-национально-патриотическом духе, выступая против русских учебных и культурных учреждений. Враги чернили в большинстве анонимными статьями в прессе Первоиерархов и духовенство РПЦЗ, воинов русских антикоммунистических армий, руководителей различных эмигрантских организаций, распуская сплетни, делая необоснованные обвинения.

С уходом в другой мир поколения бывших воинов сражавшихся против коммунистических интернациональных сил, и тех, кому удалось бежать из «советского рая», количество консервативно и национально воспитанных в духе верности Церкви и Отечеству зарубежников сокращалось. Поэтому во многих местах русского Зарубежья постепенно закрывались приходские школы, прекращали свою деятельность общественные и политические организации, уменьшалось количество издававшихся на русском языке книг журналов и газет.

В настоящее время в Зарубежной Руси осталось только несколько газет на русском языке и среди них выделяется по своей идеологии верности Старой Императорской России – «Наша Страна», которая была основана в 1948 г. известным русским писателем И. Солоневичем. Уже с самого начала эта газета стала ведущим монархическим изданием в Зарубежье. Как и прежде современные ее читатели являются люди верующие в будущую Великую Россию, интересующиеся ее прошлым и желающие смотреть на мировые события, не с социалистической, но с религиозной русской национальной точки зрения. В своем большинстве читатели и сотрудники газеты, православные люди, отказывающиеся принимать и прилагающие свои усилия в борьбе против организации «мировой религии» и «нового порядка», видя в этом подготовку для пришествия в мир антихриста.

Уже многие десятилетия редактором газеты является Николай Леонидович Казанцев, которого можно привести как пример исполнения долга перед Церковью и Отечеством. Этим он обязан полученному воспитанию от священнослужителей, своих родителей и русской школе организованной в Аргентине Г. Лукиным. Кроме своих обязанностей редактора газеты он является также вице-председателем Общества Блаженнейшего Митрополита Антония и членом редакции электронного журнала «Верность». Он один из основателей Общества в 2004 г. перенесшим враждебные выступления сторонников МП и других врагов старавшихся прекратить деятельность Общества и издание «Верности».

Своей журналистической и общественной деятельностью Николай Леонидович заслужил уважение и любовь читателей его многочисленных на различные темы статей. Но у него также имеются враги, и эти враги не столько личные, но враги того, что он представляет и что защищает – Русскую Православную Церковь и Монархическую Идею. Эти враги выступают редко открыто. Они пользуются опытом чернения Н. Казанцева и «Нашей Страны» грязными методами - анонимно. На Интернете появляются выступления членов какого-то таинственного «комитета», никому не известного, и где находящегося. Лица, перечисляемые в этой «организации», в Зарубежной Руси не известны, и даже имеется подозрение о том, что в «комитете» на самом деле возможно один-два человека. Необходимо принять к сведению и предостеречь жителей Зарубежной Руси о том, что эти лица: Луспектаев, Александрович, Савельева, Попов и другие в своей деятельности выступают не против известного Н. Л. Казанцева, но на самом деле против Православной Церкви и монархической идеи. То есть они враги Спасителя, а значит они представители темных сил! На первый взгляд, читая статьи, читатель может не обратить внимание, но после внимательного ознакомления с содержанием статей видно, что этот "комитет" занимается чернением духовных лиц и подрывом всех начинаний работы в приходах и объединению «осколков» под одним духовным руководством. Обращает внимание то, что «члены» "комитета" не выступают представителями какого либо «осколка», но почти всегда врагом одного из них или даже всех. В статьях на сайте этого «комитета» в статьях фигурируют выражения, которым бы в свое время позавидовал Е. Ярославский и редакторы журнала «Безбожник». Не соблюдая никакого принятого в культурных западных странах приличия, авторы статей называют фамильярно Архиереев и духовенство по их именам, или даже осмеливаются давать им клички. Дерзновенно они в статьях называют священников «попиками».

Они осмеивают известного во всем Православии Брата Иосифа (Муньоза), наводя тень подозрения в истинность явления Иверской Монреальской Мироточивой Иконы.

Поэтому направленная ими злоба по отношению к «Нашей Стране» и ее редактору, направлена на самом деле против «объединения осколков» и информирования читателей о положении в Отечестве, и возвращению на Родине к испытанной форме правления.

Враги Правды стараются ложью вредить газете и ее редактору, пытаясь отшатнуть от нее читателей. Составителей враждебных статей никак нельзя принять за ленивых и неспособных писателей, которые даже не способны проверять материалы о том, что они пишут. Они широко применяют методы лжи, маскируясь серьезными журналистами и даже православными верующими, в чем можно сомневаться, смотря на членов правительства в РФ, где все бывшие коммунисты стали вдруг христианами. Никак нельзя также подозревать, что члены «комитета» пишут статьи после исчерпания всего жидкого из бутылки – нет, они стараются бороться с теми, кто стоит на защите Церкви и Отечества. Редактор "Нашей Страны" честно работающий всю свою жизнь для блага других жителей Зарубежной Руси, часто из личных средств дополняет необходимые для издания газеты суммы, не заслужил тех обвинений, которые ему делаются врагами. Н.Л. Казанцев и «Наша Страна» не изменяли своей идеологии, в чем обвиняются «комитетчиками». Изменили Архиереи, духовенство и люди кто согласился на «унию» с Московской патриархией, приняли паспорта РФ, кто порочит память покойных Первоиерархов РПЦЗ, те, кто поступили, как Иуда предали Церковь, согласившись участвовать в экуменических оргиях. "Наша Страна" и ее редактор по-прежнему стоят на страже защиты Истины, являясь факелом призывающем русских людей в Зарубежной Руси, следовать к будущему свободному Православному Отечеству.

=================================================================================

РУССКАЯ РЕЛИГИОЗНО-НАЦИОНАЛЬНО-ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ГАЗЕТА «НАША СТРАНА» НЕ ДЛЯ ПЕССИМИСТИЧЕСКИ НАСТРОЕННЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ, ОНА ОБЪЯСНЯЕТ ОШИБКИ ПРОШЛОГО И СОВЕТУЕТ, ЧТО НЕОБХОДИМО ДЕЛАТЬ ДЛЯ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО. ОНА НЕ ПРОВОЗГЛАШАЕТ, ЧТО ПОЛОЖЕНИЕ НАСТОЛЬКО ПЛАЧЕВНОЕ ЧТО, ПОХОЖЕ, НАСТУПИЛИ, ДЛЯ ВСЕГО МИРА И НАСЕЛЕНИЯ, ПОСЛЕДНИЕ ДНИ, И ЧТО ПОЭТОМУ, НЕТ БУДУЩЕГО, К КОТОРОМУ НУЖНО СТРЕМИТЬСЯ.

«НАША СТРАНА» ВЕРИТ В СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ ДЛЯ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ, РОДИНЫ И ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ. ПОЭТОМУ ОНА БОРЕТСЯ ПРОТИВ НЕОКОММУНИЗМА И ЗЛА ПОРАБОТИВШЕГО РУССКУЮ ЦЕРКОВЬ И РОДИНУ. И БОРЕТСЯ ОНА НА СТРАНИЦАХ ГАЗЕТЫ - ПРАВДОЙ!

ПОЭТОМУ ЧИТАТЕЛИ "НАШЕЙ СТРАНЫ" ВО МНОГОМ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ТЕХ, КТО УВЛЕКАЕТСЯ ДРУГОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ.

ПОЭТОМУ С ЧИТАТЕЛЯМИ «НАШЕЙ СТРАНЫ» ПРИЯТНО ОБЩАТЬСЯ И ГОВОРИТЬ О БУДУЩЕМ, СОВМЕСТНО МЕЧТАТЬ И СТРОИТЬ ПЛАНЫ.

НИКТО НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ В СРЕДЕ ТЕХ, КТО ПОСТОЯННО НОЕТ, ЖАЛУЕТСЯ НА ВСЕХ И НЕ ВИДИТ ТО, ЧТО ОКРУЖАЕТ ЕГО ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ. В ОКРУЖЕНИИ ТАКОГО ПЕССИМИСТА ТЕ, КТО С НИМ ОБЩАЕТСЯ, САМ ПОДПАДАЕТ ПОД ЕГО НАСТРОЕНИЕ И НЕ СТРОИТ НИ СВОЕГО, НИ ДРУГИХ БЛАГОПОЛУЧИЯ.

ПОЭТОМУ РЕДАКЦИЯ «ВЕРНОСТИ» СОВЕТУЕТ СВОИМ ЧИТАТЕЛЯМ ПОДПИСЫВАТЬСЯ, ЧИТАТЬ И ДЕЛИТЬСЯ СОДЕРЖАНИЕМ ЕДИНСТВЕННОЙ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ, ГАЗЕТЫ ПРИЗЫВАЮЩЕЙ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ К ОБЪЕДИНЕНИЮ "ОСКОЛКОВ" ПРЕЖДЕ ЕДИНОЙ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ ЗАГРАНИЦЕЙ, СТРЕМЛЕНИИ ИДТИ ПО УКАЗАННОМУ ЦЕРКОВЬЮ И РУКОВОДИТЕЛЯМИ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ ПУТИ, ДЛЯ СПАСЕНИЯ СВОЕЙ ДУШИ И ПОСТРОЕНИЯ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО ДЛЯ БУДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ.

Основана 18 сентября 1948 г. И.Л. Солоневичем. Издательница: Лидия де Кандия. Редактор: Николай Леонидович Казанцев. 9195 Collins Ave. Apt. 812, Surfside, FL. 33154, USA Tel: (305) 322-7053

Электронная версия "Нашей Страны" www.nashastrana.info

Просим выписывать чеки на имя редактора с заметкой "for deposit only" Денежные переводы на: Bank of America, 5350 W. Flagler St. Miami, FL. 33134, USA. Account: 898018536040. Routing: 063000047.

Цена годовой подписки: В Аргентине - 100 песо, Европе - 52 евро, Австралии - 74 ам. долл. Канаде - 65 ам. долл. США - 52 ам долл. Выписывать чеки на имя:Nicolas Kasanzew, for deposit only.

ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО - НЕ ЗАБУДЬТЕ СДЕЛАТЬ ПАСХАЛЬНЫЙ ПОДАРОК "НАШЕЙ СТРАНЕ" - ЕДИНСТВЕННОЙ МОНАРХИЧЕСКОЙ ГАЗЕТЕ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ!

===============================================================================================

(Более крупные суммы на почтовые, типографские и другие расходы принимаются с благодарностью.)

I wish to join the Society and am enclosing the annual membership dues in the amount of $25 per family. Students

pay $ 10. The amount of annual dues is only for those in US, Canada and Australia. Others pay as much as they can afford.

(Larger amounts for postage, typographical and other expenses will be greatly appreciated)

ADDRESS & TELEPHONE ____________________________________________________________________________

Если Вы прихожан/ин/ка РПЦЗ или просто посещаете там церковь, то согласны ли Вы быть Представителем Общества в Вашем приходе? В таком случае, пожалуйста укажите ниже название и место прихода.

If you are a parishioner of ROCA/ROCOR or just attend church there, would you agree to become a Representative of the Society in your parish? In that case, please give the name and the location of the parish:

THE BLESSED METROPOLITAN ANTHONY MEMORIAL SOCIETY

Желаю вступить в члены общества. Мой годовой членский взнос в размере $ 25