SYNOPSIS OF EVENTS IN THE PERSECUTION OF THE
RUSSIAN ORTHODOX AUTONOMOUS CHURCH (ROAC)
(2001-2012)
April 30th, 2001 - A priest by the name of Andrei Osetrov is removed from his position as Secretary of the Synod of Bishops of the Russian Orthodox Autonomous Church. Leaving the synod meeting, he uttered the threat to get even with Metropolitan Valentine, using his old contacts in the KGB and the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate (ROC-MP).
Early May, 2001 - Andrei Osetrov, together with a group of his followers, also suspended from their clerical positions for one reason or another, prepared a video containing “incriminating information” against Metropolitan Valentine, establishing the facts of his supposed sodomy with children. Fr. Andrei Osetrov gave this video to the local administration of the Federal Security Service (FSB, formerly known as KGB during the Soviet period), to the Department of the Interior, to the Vladimir Diocesan Administration of the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate, and to the mayor of Suzdal.
May 19th, 2001 - Major Naumov, an agent of the Suzdal Regional Military Commissariat, entered the church of the Dormition of the Mother of God in Suzdal and attempted to hand the nun on watch, Mother Glafyra, 30 military cartridges. Major Naumov appealed to Mother Glafyra and Subdeacon Alexei Chestnokov, also present in the church, to “shoot Valentine,” promising to bring a gun for that purpose in the near future. The Suzdal Diocesan Administration of the ROAC called in several officers of the local police to the Dormition Church, who took the cartridges and quickly apprehended Major Naumov.
May 27th, 2001 - Protodeacon Dimitry Krasovsky, a former cleric of the Suzdal Diocese of the ROAC under suspension, beat up Subdeacon Andrei Smirnov in the entryway of the Tsar Constantine Cathedral in Suzdal, as he was leaving the church after the Divine Liturgy. According to information coming from Suzdal, this incident came as a result of the subdeacon’s categorical refusal to give this suspended cleric “incriminating information” against the Chief Hierarch of the ROAC. As a result of this beating, Subdeacon Andrei Smirnov received a concussion and was admitted to the hospital. Years later, he will also come to leave the ROAC, out of fear over new beatings.
June, 2001 - The governor of the Vladimir region, N. V. Vinogradov, and the Vladimir regional authorities, at a closed meeting with representatives of the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate, resolved to assist the group headed by Andrei Osetrov against the ROAC and Metropolitan Valentine (Rusantsov).
June 8th, 2001 - One of ROAC’s churches in Suzdal, dedicated to the icon of the Mother of God known as “The Joy of All Who Sorrow,” was broken into by unknown perpetrators. A valuable antique icon was stolen from the church, but the police officers who arrived on the scene of the crime refused to take any measures to look for or apprehend the thieves. Several representatives from local law enforcement announced that they suspected Metropolitan Valentine (Rusantsov) himself in the theft of the icon, thus causing no small amount of psychological distress.
June 9th, 2001 - A “passport inspection” (in Russia, all citizens have internal passports) was organized at the diocesan building on Vasilievskaya Street. At ten o’clock at night, several persons entered the building – two in civilian clothes (possibly agents of the secret service), and two in police uniform, as well as several young people who came along with them. These people demanded to see the tenant register and the passports of all those who were living in the house, including the nuns, whom the visitors suspected of not having been registered as legal residents of Suzdal. Metropolitan Valentine explained that the tenant register for the house had not yet been established as the building was newly constructed. At this, the law enforcement officials threatened that they would “figure out some other way.” Again, psychological pressure.
June 28th, 2001 - In one of the Vladimir newspapers called Prizyv (Call-up) there was a paid article, entitled Holy Outcasts, which served as the first volley in a slander campaign undertaken by this newspaper against Metropolitan Valentine (the last paid article in this series of publications of Prizyv (Call-up) appeared on October 11th, 2001; there were dozens of such articles published in all). In the article Holy Outcasts, as well as in subsequent articles from various means of mass media on local, regional, and national levels, there was mention of the “ongoing perversion of underaged children.” In answer to the newspaper articles, several readers demanded that Metropolitan Valentine (Rusantsov) be shot, inasmuch as “the death penalty has not yet been done away with in Russia.” Metropolitan Valentine was also threatened with the videocassette of Andrei Osetrov being shown on television, unless he paid enormous sums of money to certain persons. In this way, in addition to slander and outright insults, the Chief Hierarch of the ROAC was subjected to blatant attempts to blackmail him.
July, 2001 - Open letter from the parents of the children affected by Andrei Osetrov’s persistent harassment to the editor of Prizyv (Call-up), other mass media, and the Prosecutor for the region of Vladimir containing evidence that the “victims” had been bribed. A shorter, edited, copy was sent to the members of the Suzdal City Council.
August 19th, 2001 - During the night, on the eve of the feast of the Transfiguration of the Lord, Osetrov sympathizers covered the walls of the chapel dedicated to the Equal-to-the-Apostles Grand Prince St. Vladimir, which was under construction at the time in the new cemetery of the city of Suzdal, with blasphemous graffiti. Law enforcement took no action.
August 23-24th, 2001 - Investigators from the prosecutor’s office of Vladimir conducted an investigation in Suzdal, questioning several members of the clergy and laity. As part of this investigation a ten year old boy, Vanya Saveliev, one of the altar boys at the Tsar Constantine Cathedral, was subjected to questioning. The investigator asked Vanya provocative questions, trying to obtain confirmation from him that the accusations of sodomy against Metropolitan Valentine were true. The child, in his innocence, had no inkling that such things even existed. As a result of this interrogation, the boy suffered deep psychological trauma, and remained in a state of shock for an extended period.
August 24th, 2001 - The prosecutor’s office conducted a full audit of the financial and housekeeping documentation of the ROAC, trying to dig up new “incriminating evidence” against Metropolitan Valentine. No violations were found. The condition of the sixty year old Chief Hierarch’s health continued to decline.
September 3rd, 2001 - Press conference on the theme: “Who wants Metropolitan Valentine (Rusantsov) of Suzdal arrested, and why?” This press conference took place in the Marble Hall of the Center for Journalism Building in Moscow. It was put on by the Director of Affairs of the Synod of Bishops of the ROAC, Archbishop Theodore (Gineevsky) of Borisovskoye and Sanina, together with the Secretary of the Synod of Bishops of the ROAC, Archpriest Arkady Makovetsky, and with the rector of the ROAC community in Saint Petersburg, Hieromonk Gregory (Lurye). Also taking part in the press conference were the lawyer for the Suzdal Diocesan Administration of the ROAC, Sergey Mochonov, and the parents of the children that Metropolitan Valentine (Rusantsov) is supposed to have “perverted,” according to the mass media of the Vladimir region. Representing the mass media at this press conference were correspondents from television companies; radio companies: Mayak (Lighthouse) and Radio Russia; informational agencies: ITAR-TASS, Interfax, Blagovest-Info and AiF-Novosti; internet publications: SMI.Ru and Romanitas; newspapers: Moscow News, Express-chronika, Novye Ivestia, Vechernaya Moskva and Komsomolskaya Pravda; magazines: Frontier (Great Britain) and Vertograd.
September 5th, 2001 - Metropolitan Valentine is summoned to the prosecutor’s office for the Vladimir region under subpoena. In the presence of his lawyer, the Metropolitan is apprised of the official accusation against him, citing a lengthy list of articles from the criminal code. With the approval of the regional prosecutor, his signature confirming that he would not leave the country was taken, which limited the hierarch’s freedom of movement.
September 6th, 2001 - Mass interrogation of the Sunday School students, clergy and parishioners of ROAC parishes in Suzdal and its environs was renewed by Investigator Egorov.
September 27th, 2001 - The Oktyabrsky regional court of the city of Vladimir handed down a decision forbidding the Prizyv (Call-up) newspaper to publish any accusations against Metropolitan Valentine. Earlier, this Vladimir newspaper had published no less then ten obscene articles by order of “someone” in a high position in the government, accusing the Chief Hierarch of the ROAC of all kinds of “criminal activity.”
September 30th, 2001 - Arson attacks on the building housing the Church’s center, and on a chapel then under construction in Suzdal. Around town anonymous posters were put up calling for physical reprisals against Metropolitan Valentine (Rusantsov). Law enforcement took no action.
October 1st, 2001 - Metropolitan Valentine sent a Statement addressed to the head of the Suzdal Regional Administration, the prosecutor for the city of Suzdal and the chief of the Suzdal Department of Internal Affairs, informing them of the slander and harassment campaign against the ROAC and its Chief Hierarch, as well as numerous facts concerning the defilement of our churches and violent acts perpetrated upon the clergy of the Russian Orthodox Autonomous Church. In his statement, he pointed out the almost complete failure of the Department of Interior Affairs to take any action whatsoever.
October 13-30th, 2001 - Metropolitan Valentine visited parishes belonging to the ROAC in the USA. Although he could have easily stayed in the US, and applied for political asylum on the basis of religious persecution, he nevertheless returned to the Russian Federation.
November 1st, 2001 - In the Center for Journalism Building in Moscow, there was a press conference concerning the results of Metropolitan Valentine’s pastoral visit to the USA. Those taking part in the press conference called the criminal charges made against Metropolitan Valentine in September a fabrication.
November 20th, 2001 - A Vladimir municipal court set aside the earlier decision prohibiting publication of “incriminating evidence” against Metropolitan Valentine in the Vladimir press, and a new wave of slander and verbal attacks against the ROAC and its Chief Hierarch began.
December 17th, 2001 - Press conference about the ROAC in the city of Vladimir: “What is behind the new persecutions of the ROAC?”
2002
February 7-13th, 2002 - First session of the Suzdal Regional Court in the case against Metropolitan Valentine. Refusal of the “victims” to show any physical signs of their “abuse.”
February 25th, 2002 - During the night, a special edition of Prizyv (Call-up) newspaper, with slanderous accusations directed at Metropolitan Valentine and Mayor Illarionov, were distributed throughout Suzdal.
March 17th, 2002 - Andrei Osetrov was detained by police during the daytime in front of the main shopping mall of Suzdal, at the height of the “Mardi Gras” festivities, for passing out leaflets containing lewd and obscene material, impugning the clergy of the ROAC, and Metropolitan Valentine in particular, as well as defaming the acting Mayor Illarionov. During questioning, Osetrov insisted that he was only carrying out orders from one of the candidates for mayor of Suzdal, Andrei Ryzhov, Chief of the Criminal Department of the FSB.
May 1st, 2002 - Hooligans from the so-called “patriotic” organization Nashe Delo (Cosa Nostra) broke out the windows at the residence of Metropolitan in the Synodal headquarters building. The organization called Nashe Delo (Cosa Nostra) is an organized group of criminals in Moscow, having a direct link with the FSB, and openly collaborating in Suzdal with clergy belonging to the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate, Andrei Osetrov and Dimitry Letka (who, by the way, worked for the KGB for 15 years, and presently collaborates with the FSB). The members of this group met with Investigator Egorov, with the prosecutor for the nearby city of Vladimir, with the chief of police for Suzdal, A. U. Ryzhov, then a local chief of the FSB, but later the new mayor of Suzdal, and they made plans for meeting with Judge I. Mysyagina. Everywhere, this group asked authorities in Suzdal not to interfere with the then beginning process of “sorting out” the matter with the head of the ROAC, and in each place received agreement, as the circumstances demonstrated. Armed with protection by the authorities, the “warriors” of Cosa Nostra showed no hesitancy in their actions; among the activities attributed to them are beatings of clergymen, attempts at kidnapping, threats and psychological pressure directed against the clergy and other citizens of the city. Strange as it may seem, these people made no attempt to hide what they were up to, but even published an article in the Russky Vestnik (Russian Herald) newspaper (№ 17-18), in which they not only threaten Metropolitan Valentine with physical reprisals and ask the public for its help in this vein, but even left a telephone number for such volunteers to call. (Source: http://www.romanitas.ru/Actual/ggg.htm).
May 2nd, 2002 - Attack by D. Krasovsky upon female parishioner P. F. Chicherova and Protodeacon Sergey Slonov.
May 2nd, 2002 - Official reception of the defrocked ROAC priest Andrei Osetrov into the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate.
May 14th, 2002 - With the knowledge of the mayor of Suzdal, A. Ryzhov, a video is presented entitled Gay Brotherhood on the Bones of Children in the main Tourist Complex of the city of Suzdal.
May 14th, 2002 - Article by the Nashe Delo (Cosa Nostra) gang leader, I. Makhov, Upyri (Vampires) in the Russky Vestnik (Russian Herald) newspaper (№ 17-18). The editor in chief of this newspaper, A. Senin, is a former member of the Communist Party of the Soviet Union, a secret collaborator with the KGB; during the 1980s worked in the apparatus of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union. Born October 7th, 1945; ethnic Russian. Was a member of the Communist Party of the Soviet Union. During the Brezhnev years, performed supervisory duties for the publication Molodaya Gvardia (Young Guard), then switched to professional party work. From 1984 to 1989, worked in the apparatus of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union; began as an instructor in the Department of International Information; in 1988, worked in the Department of Propaganda of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union. In December, 1990, accompanied by the sculptor, Vyacheslav Klykov, established the national/patriotic newspaper Russky Vestnik (Russian Herald), and became its editor in chief. The official founder of this newspaper is the V. Klykov International Fund for Slavic Literature. The Russky Vestnik (Russian Herald) newspaper became, at one and the same time, a Stalinist, and Orthodox/Nationalist, newspaper (with a gradual increase in its dose of Orthodoxy, and the incremental replacement of the Stalinist component with one favoring monarchy). The newspaper lobbies against Zionism and the powers-that-be behind international capital, and for the re-establishment of the borders of Russia to those that it had during the Soviet period.
May 28th, 2002 - Community meeting with Mayor A. U. Ryzhov and representatives of law enforcement agencies. Fruitless, since Mayor Ryzhov was covering for Nashe Delo (Cosa Nostra). The former chief of the Suzdal FSB, now mayor of the city of Suzdal, A. Ryzhov, made contact with the warriors of Nashe Delo (Cosa Nostra); with representatives of the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate, Archbishop Evlogy of Vladimir; with the rector of the Our Lady of Kazan Church in Suzdal and FSB collaborator, Fr. Dimitry Letka; with the organizers of the shameful goings-on in Suzdal, D. Krasovsky, and Fr. Andrei Osetrov.
May 24th, 2002 - Attempt at kidnapping Subdeacon A. Smirnov by the warriors of Nashe Delo (Cosa Nostra).
May 29th, 2002 - Unknown perpetrators defaced a church belonging to the ROAC in the village of Krapivye.
June 10th, 2002 - Meeting between several members of the laity with a member of parliament, G. I. Churkin, former member of the Communist Party of the Soviet Union; graduate of the Academy of Social Sciences attached to the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union; leader of the pro-Communist Vladimir regional organization Agrarnaya Partiya (Agrarian Party) (Source: http://ru.wikipedia.org/). Churkin called upon those present to “squeeze” the ROAC out of Suzdal and the region.
June 22nd, 2002 - Hooligans of Nashe Delo (Cosa Nostra) beat up the seventeen year old Pavel Nonchin, one of Metropolitan Valentine’s (Rusantsov) subdeacons, and son of ROAC priest Valentine Nonchin.
June 25th, 2002 - Hooligans of Nashe Delo (Cosa Nostra) beat up Hierodeacon Cyprian (Sergey Bazyuk).
June 26th, 2002 - The Suzdal regional court, fearing repercussions from the citizens of the city who are believers, transferred the case against the Metropolitan to the regional center in the city of Kameshkovo.
July 1st, 2002 - The “Deposition of the Sash” Monastery at 4 Vasilievskaya Street is set on fire. After the fire inspectors established the fact that the fire was deliberately set, they handed the case to the Suzdal Regional Department of Interior Affairs, but here also the officials in this office refused to open a criminal case, citing “the absence of any proof that a crime had been committed.”
July 2nd, 2002 - Announcement by Metropolitan Valentine (Rusantsov) that he was renouncing his ecclesiastical (received from his days in the ROC-MP) and civic awards in connection with the unending pressure upon the ROAC.
Early August, 2002 - A paid article In Bed with the Metropolitan appeared in Sovershenno Sekretno (Top Secret) newspaper № 8 (159) 2002, written by Larisa Kislinskaya, famous for defending the interests of the Ministry of Interior Affairs and other operational and investigative agencies (Source: http://www.compromat.ru/page_27033.htm). Sovershenno Sekretno (Top Secret) newspaper is distributed across the Russian Federation, former republics of the USSR, and abroad, including the USA.
August 14-23rd, 2002 - Third session of the Suzdal regional court and guilty verdict against Metropolitan Valentine (Rusantsov). Facts of the hearing: out of thirteen teenage “victims,” twelve recanted their original accusations. The guilty verdict was reached on the testimony of a single “victim,” a youth with a serious psychiatric diagnosis (“accute debilitative oligophrenia; a mental disorder of underdeveloped mental capacity; feeble-mindedness”), unable to intelligibly explain what, when or where something happened to him. The judge was unable to establish any exact dates, places or circumstances for the “crimes committed.”
August 27th, 2002 - Attempted burglary of the Tsar Constantine Cathedral.
September 5th, 2002 - Vandalization of ROAC shops in Vladimir where church goods were sold.
September 16th, 2002 - Burglary at the ROAC church in the village of Borisovskoye. Law enforcement agents took no action.
November 12th, 2002 - The Vladimir regional appeals court hearing left in force the sentence handed down by the regional court concerning Metropolitan Valentine (Rusantsov). When the lawyer for the convicted Metropolitan requested to be allowed to submit additional important materials that might have a bearing on the case, he was denied.
November 19th, 2002 - The Suzdal City Council, under pressure from the mayor of the city, A. Ryzhov, and the governor of the region, N. Vinogradov, stripped Metropolitan Valentine of his authority as a People’s Deputy.
December, 2002 - Warriors from the criminal gang Nashe Delo (Cosa Nostra) made death threats against a law consultant for the Suzdal Diocese, a deputy Suzdal City Council member, S. K. Mochonov, if he didn’t cease helping the ROAC with their legal problems.
December 17th, 2002 - The Suzdal City Council, under pressure from the mayor, A. Ryzhov, stripped Metropolitan Valentine of his rank of “honorable citizen.” This title had been given to Metropolitan Valentine out of respect and appreciation in recognition for all that he did for the benefit and prosperity of Suzdal: he resurrected from ruins and restored eighteen churches; he established a friendly and mutually beneficial relationship between Suzdal and the German city of Rothenburg-on-Taube (sister cities); he brought money and foodstuffs to local schools, orphanages and poor families; he organized a Sunday School for the children of the city; he organized summer trips and vacations to Germany for them; he had a Christmas party for them every year.
2003
January 27th, 2003 - Members of the “Committee for the Fight Against the ROAC” again vandalized the chapel dedicated to the Equal-to-the-Apostles Grand Prince St. Vladimir located at the Suzdal City cemetery, this time using melted pitch to write their filthy and blasphemous graffiti, and thereby insult the ROAC. Law enforcement agents took no action.
August 3rd, 2003 - Members of the “Committee for the Fight Against the ROAC” in Suzdal, set fire to two churches, the diocesan garage adjacent to the Synodal Headquarters Building on Teremki Street, and the garage of the “Deposition of the Robe” Convent on Vaslievskaya Street in Suzdal.
September 27th, 2003 - During the night, members of the “Committee for the Fight Against the ROAC” desecrated the chapel dedicated to the Equal-to-the-Apostles Grand Prince St. Vladimir located at the Suzdal City cemetery for the fourth time.
September 29th, 2003 - During the night, members of the “Committee for the Fight Against the ROAC” threw stones at the windows of the “Deposition of the Robe” convent, and broke two windows. In the words of Abbess Euphemia, the police do not react when we report incidents of vandalism to them, saying, “If there are no dead bodies, we won’t come. When you have a dead body, then we’ll come.” (Source: http://www.sova-center.ru/religion/news/extremism/vandalism/2003/10/d1083/).
(Later, in 2011, it came to light that Mayor A. Ryzhov had arranged ahead of time to rent the property of the “Deposition of the Robe” Convent to himself (for 49 years!) under extremely favorable (to himself) conditions with the idea of using the well maintained building as a hotel. Source: http://www.kuzin-partners.ru/node/1010).
October 4th, 2003 - Members of the “Committee for the Fight Against the ROAC” cover the church of the holy New Martyrs and Confessors of Russia, in a sleepy part of town on Sovietskaya Street, from the cupola down with filthy, lewd, and insulting graffiti.
2004
January-March, 2004 - In the name of the Suzdal regional court, the “Committee for the Fight Against the ROAC” sent out copies of the infamous “sentence of the court” to addresses of ROAC parishioners, as well as to the heads of city administrations where churches belonging to the ROAC were to be found, including abroad. These mailings continue to this day.
March 2nd, 2004 - The Tsar Constantine Cathedral in Suzdal was again burglarized. Three icons were taken from the church: a miracle working icon of Our Lady of Kazan, a large icon of St. George the Trophy-bearer, and another icon of the Mother of God, with a silver cover.
Local authorities (Mayor A. U. Ryzhov; Chief of the GROVD (Ministry of Internal Affairs) S. V. Belousov; the prosecuting attorney of Suzdal, A. A. Smirnov; regional prosecutor, A. V. Shaykov; Governor of the Vladimir region, N. V. Vinogradov) did absolutely NOTHING to help defend the rights of the faithful. All criminal investigations were closed. All written appeals, whether sent to municipal, or to regional prosecutors, came back with the same pat response, “No evidence of any criminal activity found.” The monstrous campaign of slander against Metropolitan Valentine from the pages of newspapers like Russky Vestnik (Russian Herald), Sovershenno Sekretno (Top Secret), and Prizyv (Call-up), with their calls to “physically annihilate,” “cut Metropolitan Valentine’s ears off and threaten him with cutting his head off as well,” “squeeze Metropolitan Valentine out,” (Vladimir regional newspaper Prizyv (Call-up) June 14, 2001), “to twist this animal’s head backwards,” (Russky Vestnik (Russian Herald) № 17-18, 2002), “to bring this saga to an end and rid the land of Suzdal of this blight,” (Russky Vestnik (Russian Herald) № 29-30, 2002), went completely unpunished. On July 5, 2001, Prizyv (Call-up) newspaper openly stated that, “Father Valentine needs to be shot. For his sake we should make a temporary moratorium on the ban against the death penalty, put a bullet in the back of his head, and show the whole thing on national television.”
2005
October 13th, 2005 - Metropolitan Valentine of Suzdal and Vladimir, Chief Hierarch of the ROAC, while alone in his own home in Suzdal, was cruelly beaten. The Metropolitan, advanced in age and infirm, suffering from acute diabetes, sick, operated on over thirty times, with an ailing heart and deep diabetic wounds on his feet, was attacked by unknown criminals who wrapped him in a carpet, beat his feet, tied his hands and feet together, and taped over his mouth.
November 20th, 2005 - The Church of the holy New Martyrs and Confessors of Russia in Suzdal was again defaced with vulgar graffiti.
2006
March 3rd, 2006 - Court bailiffs sealed the church of St. Olga in the city of Zheleznovodsk (built by the parishioners themselves), and handed it over to the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate. The ROAC parishioners (about 500) were forced out, and have been praying together since that time in a private house.
May 17th, 2006 - The churches in Suzdal and in the surrounding area were inspected by a commission of the Federal Agency for Maintenance of Federal Property. This inspection was initiated by P. Pozhigaylo, a member of parliament, and a representative of the pro-government Edinaya Rossiya (United Russia) party. The results of this inspection were positive for the ROAC.
September 22nd, 2006 - The authorized representative of the president in the Central Federal District, G. Poltavchenko, gave instructions to send yet another commission with the aim of “further inspecting” the churches. This commission accomplished its task on December 6th and 8th, 2006. Both times, the commissions took photographs, and looked over all of the documentation. As admitted by the government run television company TV-6 Vladimir, the appearance of these governmental commissions in these churches (of the ROAC) was not coincidental.
The Suzdal interregional prosecutor, Y. N. Morkovkin, accused the ROAC of violating the law “On the Cultural Heritage of the Peoples of the Russian Federation,” adopted long before in 2002. In all that time, the officials would not extend the contracts for rent-free use of the churches, and all ROAC attempts to do so met with refusal.
As a result, there was again administrative and psychological pressure placed on the clergy and the parishioners of the ROAC.
2007
On the whole, during the period from 1990 through 2006, ROAC parishes were thrown out of their churches in the following cities: Ussurijsk (Primorsky region), Noginsk (Moscow region), Moscow, Ryazan, Votkinsk (Republic of Udmurtiya), Oboyani (Kuskaya region), Kineshma (Ivanovskaya region), Michurinsk (Tamobovskaya region), et al. The fundamental constitutional rights of tens of thousands of Russian Federation citizens are being systematically violated.
The campaign for confiscation of churches from 2007-2011
From 2007 through 2011, the Vladimir regional territorial administration called Rosimushchestvo (Russian Property) and the Department of Property and Land Relations (DIZO) for the administration of the Vladimir region, under orders from Moscow, sued the ROAC in the court of arbitration for 13 churches in Suzdal and in six villages of the Suzdal region. (Source: http://www.arsmi.ru/events/kollektivnyj-portret-svobody-sovesti-na-fon).
2009
February 5th, 2009 - The Court of Arbitration for the Vladimir region, in a suit brought by Rosimushchestvo (Russian Property), handed down its decision that thirteen churches must be confiscated from the ROAC since there was no contract establishing the ROAC’s right to use them. Among the documents resulting from inspections of these churches presented to the court by Rosimushchestvo (Russian Property) were “noted violations of the proper use of religious buildings.”
July 27th, 2009 - Bishop Andrew (Maklakov) of Pavlovskoye published an open letter to the president of the Russian Federation, Dimitry Medvedev, seeking a cessation of the juridical and anti-constitutional lawlessness on the part of the Vladimir regional authorities.
August 12th, 2009 - Bailiffs from the Federal Service of Court Bailiffs of the Vladimir region visited the Suzdal Diocesan Administration of the ROAC, and officially announced the commencement of enforcement proceedings concerning the Suzdal Diocese of the ROAC in favor of Vladimir territorial administration Rosimushchestvo (Russian Property).
September 11th, 2009 - By decision of the court of arbitration for the Vladimir region, concerning the demand that ROAC parishes using ten churches in the city of Suzdal vacate them: the churches are officially completely confiscated from their former occupants; after the last services in the Tsar Constantine Cathedral (main cathedral of the ROAC), and after all removable items had been taken out of the building, Elena Kostrova, the official representative of the Vladimir territorial administration Rosimushchestvo (Russian Property), entered the cathedral and announced that the building was now under new management.
By October, 2009 - Fourteen churches in Suzdal were confiscated from the ROAC by the government, and six others, in outlying villages, were still in the process of being confiscated. The representative for Rosimushchestvo (Russian Property), V. Gorlanov, announced that the buildings were falling apart, notwithstanding the influx of huge sums of money from abroad, sent for their restoration and upkeep.
End of November, 2009 - The acting head of the territorial administration Rosimushchestvo (Russian Property), Vladimir Gorlanov, sent a letter to various law-enforcement agencies of Suzdal, requesting that a criminal case be initiated against the ROAC and its leader, Metropolitan Valentin (Rusantsov).
December 4th, 2009 - The ROAC initiated a human rights case in the Court of Europe.
December, 2009 - Three churches in Suzdal were taken away from the ROAC – the Church of the Holy Cross/St. Nicholas, St. Lazarus Church, and St. Antipius Church – and handed over to the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate. Fr. Anatoly Sigida, residing in Vladimir, was appointed as temporary rector of all three churches. (Source: http://www.sova-center.ru/religion/news/harassment/places-for-prayer/2009/12/d17647/).
2010
February 16th, 2010 - The court of arbitration in Vladimir (Judge Irina Butina) handed down a decision to satisfy the claims of three cases brought by the Department of Property and Land Relations (DIZO) for the Vladimir regional administration against the communities of the ROAC. According to the court decision, the ROAC was required to surrender and transfer to the DIZO: the St. Ephraim the Syrian Church in the village Omutskoe; the church of St. George in the village of Krapiviye; and the church of St. Michael the Archangel in the village of Ivanovo, Suzdal region, district of Vladimir. (Source: http://www.portal-credo.ru/site/ ? act = news & id = 76217 & topic = 574).
February 24th, 2010 - The court of arbitration for the Vladimir region ordered the confiscation of the St. Alexander Nevsky Church in the village of Ves’, Suzdal region, from the ROAC. The faithful were then forced to vacate the church within five days, a church they had rebuilt from ruins with their own hands in the cemetery of the village of Ves’, and pray in their homes.
June 9th, 2010 - The court of arbitration in Vladimir handed down a decision confiscating the churches of St. Basil the Great in the village of Borisovskoye, and of St. John the Baptist in the village of Pavlovskoye, Suzdal region, (this latter church was the cathedral of Bishop Andrew (Maklakov) of Pavlovskoye.
2011
February 15th, 2011 - The Administrator of the ROAC in the USA, Bishop Andrew (Maklakov), and the church warden of the ROAC parish in Geneva, Switzerland, Tatiana Beltchev, were interrogated in the building of the OVD (Ministry of Internal Affairs) for the Suzdal region, district of Vladimir, by agents of the FSB.
The subject of the interrogation were the objects of cultural and historic significance belonging to the Museum of the White Soldier, which had been transferred to the ROAC in accordance with the last will and testament of Mrs. Beltchev’s mother, who had originally collected the items. Metropolitan Valentine (Rusantsov), the Chief Hierarch of the ROAC, commenting on the persistent intensification of the persecutions in Suzdal, did not exclude from the realm of possibility that the Museum of the White Soldier affair (the authorities are also trying to take this museum from the ROAC) might be used in some new attempt to criminally prosecute the leadership of the Church.
March 14th, 2011 - Court bailiffs entered the Synodal headquarters building during divine services, pointedly refusing to take off their hats in church. During a meeting with the Metropolitan, police officers demanded that Metropolitan Valentine forbid ROAC believers to pray in the church of St. John the Baptist in Pavlovskoye, threatening that otherwise they would begin a criminal prosecution of the Chief Hierarch of the ROAC. (Source: http://www.portal-credo.ru/site/?act=news&id=82913&topic=574).
June 17th, 2011 - The Board of the Supreme Arbitration Court of the Russian Federation refused to transfer the decisions and rulings of the lower courts to its authority, which had been handed down in the case against the ROAC brought by the Department of Property and Land Relations (DIZO) for the administration of the Vladimir region. This was a violation of the rights of Russian citizens and against Russian law pertaining to the right to a trial of controversial issues in the higher courts.
Most of the churches that the ROAC had previously been using for religious purposes are currently closed, and are slowly deteriorating due to lack of attention.
2012
January 16th, 2012 - Metropolitan Valentine (Rusantsov) reposed in Moscow, on his way to visit his doctor.
February 17th, 2012 - The court of arbitration for the Vladimir district (Judge Irina Butina) let a suit brought by the Vladimir territorial administration Rosimushchestvo (Russian Property) against the ROAC, demanding that the “ossuary remains” of Saints Euphemios and Euphrosynia of Suzdal be returned to the government, proceed.
February 26th, 2012 - Orthodox residents of the city of Suzdal, parishioners of the Russian Orthodox Autonomous Church (ROAC), made an appeal via an open letter concerning the confiscation of the relics of Sts. Euphemios and Euphrosynia of Suzdal. (Source: http://www.suzdalonline.ru/news/1330312380/).
March 11, 2012 - The Diocese of Vladimir of the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarch (ROC-MP) announced its support of the suit brought by the government against the ROAC concerning the confiscation of the relics of Sts. Euphemios and Euphrosynia. (Source: http://newsru.com/religy/25may2012/reliquien.html, http://txt.newsru.com/religy/11mar2012/rpac.html and http://rapsinews.ru/tags/tag_Religija/).
March 13th, 2012 - During the first part of the month of March, the Suzdal Central regional hospital closed the hospital’s chapel, where clergy from the ROAC had been serving divine services. The hospital administration also forbade clergy from the ROAC from further visitations to patients in the hospital. (Source: http://www.sova-center.ru/religion/news/harassment/intervention/2012/03/d23876/).
May 25th, 2012 - The court of arbitration for the Vladimir region (Judge Irina Butina) handed down a decision whereby the relics of Saints Euphmios and Euphrosynia of Suzdal must be surrendered by the ROAC. Now, they are to be transferred to the administration of Rosimushchestvo (Russian Property) for the Vladimir district, which, in the opinion of several experts, will most likely give them to the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate (ROC-MP), as reported in Kommersant newspaper.
May 25th, 2012 - Public announcement by a government official, A. Makarkin, Deputy General Director of the Center for Politcal Technologies: “When Rusantsov founded his independent religious organization, he made Saints Euphemios and Euphrosynia of Suzdal the main central sacred objects of the ROAC. He continued, “Their departure from the ROC-MP was nothing less than a hateful schism. And right after this schism, the Moscow Patriarchate began to take measures against the ROAC. Now the ROAC is being liquidated as an entity. For this, it is necessary to take away all of its essential resources – churches and their sacred objects. If there are no churches or sacred objects, then it will be an organization of no significance.” (Source: http://www.gazeta.ru/social/2012/05/25/4601565.shtml).
May 27th, 2012 - Bishop Andrew (Maklakov) issued a statement about the brutal persecution of the ROAC by the Russian government. (Source: Http://metanthonymemorial.org/VernostNo175.html) (in English).
May 29th, 2012 - A representative of the Russian Orthodox Church-Moscow Patriarchate (ROC-MP) in Vladimir reported that his church (the ROC-MP), will request the transfer of the relics of Saints Euphemios and Euphrosynia, which are subject to confiscation from the ROAC in Suzdal by court order, to it. (Source: Rossiskaya Gazeta (The Russian Newspaper) http://www.rg.ru/2012/05/29/reg-cfo/suzdal.html).
* * *
ЗАХВАТ ЕРЕТИКАМИ ХРАМА НА УКРАИНЕ
Вчера РПАЦ, сегодня РПЦЗ, а послезавтра ????
01.07.12. В Воскресенье, 1 июля, представителями Московской Патриархии захвачен наш храм в честь Покрова Божией Матери в городе Малин Житомирской области. Настоятель храма протоиерей Василий Демченко при этом был избит. Прихожане в течении 10 лет отстаивают в судах право на владение этим храмом, все решения, включая постановление Верховного суда были в их пользу. Несмотря на это Житомирская областная администрация отказывается вносить соответствующие изменения в Устав прихода. После того, как верующие подали в суд на администрацию, последовал захват (восьмой по счету) храма. В настоящее время внутри храма находятся 15 представителей МП, территория оцеплена милицией. На помощь захватчикам из Киева в Малин едут автобусы "группы поддержки". Просим молитв всех, неравнодушных к истинному православию.
- 01 JUL 12. On July 1, representatives of the MP seized our Holy Protection Church in Malin in the Zhitomir oblast. The parish rector, Archpriest Vasiliy Demchenko, was assaulted during the incident. The parishioners have fought for ten years for rights to the church, and all court rulings, including one from the upper court, were in their favor. Despite this, the Zhitomir oblast authorities refuse to amend the parish by laws. The seizure of the church (the eighth occurrence) took place after the faithful sued the local administration. At the moment, the church is occupied by 15 representatives of the MP and surrounded by militia men. A bus full of "supporters" is on its way from Kiev to help the occupiers. We ask for the prayers of everyone who is not indifferent to true Orthodoxy.
* * *
«БОДРСТВУЙТЕ, СТОЙТЕ В ВЕРЕ, БУДЬТЕ МУЖЕСТВЕННЫ, ТВЕРДЫ…» (1 Кор. 16,13).
Епископ Вашингтонский Иосиф
Так начиналось нынешнее апостольское чтение. Св. Апостол Павел говорит «бодрствуйте» потому что есть много обманщиков в вере; «стойте в вере, будьте мужественны, тверды – говорит так по причине явных врагов верующих, потому что благочестивые всегда были гонимы злочестивыми (Бл. Феодорит т.VII).
Настоящий век, благодаря необычным открытиям в разных отраслях человеческих наук, может быть по справедливости назван передовым веком в истории человечества. Но, являясь столь светлым с одной стороны, переживаемое нами время к несчастью имеет много темных пятен и грозных знамений – с другой стороны, о чем свидетельствуют эти, так сильно развившиеся в современном обществе растраты: желания получше обставить свое земное существование земными же благами, знаменем чего служат часто повторяемые, особенно среди молодежи, самоубийства. Отчего же так спокойно и беззаботно попираются в нынешнее время все то, что было свято в жизни человека как узы супружества, родство и т.п.?
Ослабела в современном человеке вера в Бога, а у иных она и совсем иссякла. Оттого и все эти нестроения. Я имею в виду не только инославное, но и православное общество. Абстрактное признавание Бога и номинальное признавание Его Церкви может привести, да и приводит иногда, к тому, что и полное отрицание Бога. Уместно здесь вспомнить слова из Апокалипсиса о так называемой ТЕПЛОЙ ВЕРЕ (Отк. 3, 17). Если нет веры в Бога искренней и сердечной – нет и истиной благотворной христианской любви. А там где нет истинной христианской любви – там и в сердце человека водворяется грубое, жестокое самолюбие, поставляющее целью в жизни: пожить весело в довольстве к удовлетворению своих страстей и привычек.
Но ведь такая жизнь есть жизнь людей отрицающих веру и бытие Божие, т.е. атеистов. Это довольно распространенное мнение в современном обществе. Отрицание Бога не есть что-нибудь новое. Более 3-х тысяч лет тому назад св. Пророк Давид говорил: «Сказал безумец в сердце своем: нет Бога» (Пс. 13, 1). Диавол искушал людей и в то время, но тогда таких людей назвали БЕЗУМНЫМИ, а в наше время это называется просвещение.
Не важно как это назвать, ибо не в названии дело, а в том к чему это приводит. Факты дают печальный ответ: к погибели!
Если взять историю науки вообще, то видим что гении науки были людьми религиозными, более того, глубоко религиозными, верующими. Стоит упомянуть гениального ученого Ньютона, без которого не было бы высшей математики и физики и, следовательно, теории относительности. Написал он много в этих областях, но модерные умники не упоминают (или не хотят упоминать) что Ньютон написал во много больше (Х 10) по богословию: он написал толкование на Библию. Оно употреблялось в англиканской церкви до 19 века, т.е. до того времени, когда англиканская богословская наука начала заниматься экуменизмом. Стоит упомянуть, что слово Бог этот ученый старался произносить без головного убора. Подобные примеры можно привести и из других ученых-гениев.
Все это говорит, что если смотреть на жизнь реально, даже через очки науки то это повредить вере не может. Мы видим в нашей жизни часто наоборот: современное общество отходит от веры в Бога, часто прикрываясь т.н. наукой. Для человека смотрящего поверхностно – это может показаться убедительным. ПОВЕРХНОСТНОЕ ЗНАНИЕ УДАЛЯЕТ ОТ БОГА, А ГЛУБОКОЕ ЗНАНИЕ ПРИВОДИТ К БОГУ.
И вот св. Апостол Павел напоминает нам в послании «быть мужественным» т.е. не смущаться, если на веру будут нападать. Нападали на веру давно: сколько люди живут земле после грехопадения, но победить веру не смогли.
«Не в чем не изменим вере, с верою отцов, при содействии их молитв переселимся из этой жизни; эту чистую веру, чуждую всякой ереси, представим Богу вместо всякой заслуги»
(Св. Максим Исповедник) в чем да поможет нам Господь.
Аминь
Вашингтон
* * *
ЕПИСКОПУ ВАШИНГТОНСКОМУ ИОСИФУ
Дорогой Владыка Иосиф!
Просим Ваше Преосвященство принять от имени Общества Блаженнейшего Митрополита Антония, в котором Вы являетесь многие годы почетным членом, а также от лица редакции и читателей электронного журнала «Верность» самые искренние, из глубины сердца идущие, благожелания по поводу Вашего 80-летия.
Да подаст Пастыреначальник Христос Вашему Преосвященству здравие, терпение, помощи Божией и успехов в Вашем ответственном несении послушания на пользу Святой Русской Православной Церкви Заграницей.
Да воцарится мир Христов в сердцах всех, поклоняющимся Ему; да настанет благодаря Вашим трудам вожделенный мир, да избавимся мы «от всякого злаго обстояния» и да состоится объединение «осколков» в одну РПЦЗ.
Мы возносим усердные молитвы о Вашем Преосвященстве, дабы Вы еще многие годы могли назидать устно и письменно паству Зарубежной Руси.
Г. М. Солдатов
Н. Л. Казанцев
В. В. Щегловский
* * *
О ТОМ КАК СОВЕРШАЛАСЬ ЛИТУРГИЯ ПРИ АПОСТОЛАХ.
Прот. Карп (Патеюк)
(продолжение см. № 174)
1. По вознесении Иисуса Христа, Апостолы свято исполняли данную им заповедь совершать таинство причащения в Его воспоминание. Они со всем усердием и любовью совершали божественную литургию. Они старались в образе совершения ее как можно вернее подражать своему Учителю, Иисусу Христу. А потом учили этому и преемников своих, пастырей Церкви.
2. Как совершалась тогда Божественная литургия, это приблизительно можно
изобразить в следующих чертах: (Руков. Изъясн. Литург. Димитрия..,) христиане собирались в назначенный для богослужения дом (первоначально в Сионскую горницу, а впоследствии и в другие дома, в которых для богослужения преимущественно избирались так называемые столовые комнаты. И приносили с собою хлеб, вино и другие вещества, необходимые для Божественной литургии и для вечери любви. В то время не было ни алтарей, ни престолов, какие теперь у нас: богослужение совершалось, открыто, а вместо престола употреблялся обыкновенный стол. Из принесенных хлебов выбирался для евхаристии лучший и полагался на столе, на особенной тарелке (дискосе). Здесь же полагалась и чаша с вином, растворенным водою. Пред началом Божественной литургии священнослужители облачались в священные одежды (известно, что Апостол Иоанн Богослов употреблял при богослужении увясло: это – золотой венец, в роде нашей митры. Такое же увясло употреблял и Апостол Иаков, первый Епископ Иерусалимский. От сего последнего остались еще и впоследствии подаренные были константинопольскому патриарху Игнатию Феодосием, патриархом иерусалимским подир – верхняя одежда ветхозаветного первосвященника, с отверстием для головы, без рукавов и с позвонками, похожая на наш саккос, и нарамник, или омофор. Сама Матерь Божия собственными руками устроила омофор и подарила его Св. Лазарю, воскрешенному Иисусом Христом, когда тот был епископом на острове Кипре. Апостолом Павлом оставлены была в Триаде та самая фелонь, в которой он священнодействовал (изъясн. Литур. Димитрия, стр. 843) И возжигались светильники, и совершалось воскурение фимиама. Вслед за тем начиналось пение псалмов, и это пение составляло начало Божественной литургии. После псалмов возносимы были общие молитвы (это, вероятно, тоже, что и наши ектении), которые сопровождались пением: Господи, помилуй. Затем предлагаемо было поучение, в котором большею частью объяснялось содержание прочитанного. После поучения молились об оглашаемых, готовящихся ко крещению. После молитв оглашенные приняв в благословение от главного священнослужителя, уходили, в церкви оставались одни только верующие. Верные находящиеся в храме, давали взаимное целование. После этого начиналось самое жертвоприношение: молился, воспоминал крестные страдания Иисуса Христа, Его смерть, Воскресение и Вознесение на небо, а также и тайную Его Вечерю. Вслед за тем молился о ниспослании Св. Духа и благословлял Св. Дары. И в этот момент хлеб пресуществлялся в Тело Христово, а вино – в Кровь Христову. После этого священнослужитель поминал святых, молился за живых и умерших. Далее произносилась молитва Господня: Отче наш; возвышались св. Дары при возгласе: «Святая Святых! И начиналось самое причащение этими св. Дарами: После этого возносилась к Богу благодарственная молитва, и литургия оканчивалась вечерею любви), есть общим обедом).
Миннеаполис
(продолжение следует)
* * *
Православные христиане спасаются верою в Иисуса Христа, и только через одного Христа мы можем быть приняты Богом, но мы также веруем (и в этом находим себе постоянное свидетельство в своей совести), что Бог будет судить каждого соответственно его добрым делам, что нет другого пути, получить отпущение грехов и надежду на наследство обещанных благ, кроме того, чтобы, познав Христа и омывшись крещением во оставление грехов, мы жили потом без греха, надеясь на спасение по благодати Божией и совершая добрые дела, по заповеди Его. Царствие Божие «силою берется», и только употребляющие усилие, труждающиеся «восхищают его» (Мф. 11, 12).
* * *
RUSSIAN AUTOCRACY AND ENGLISH MONARCHY: A COMPARISON
Dr. Vladimir Moss
Appearances can be deceptive. There is a famous photograph of the Russian Tsar Nicholas II and the English King George V standing together, looking as if they were twins (people often confused them) and wearing almost identical uniforms. Surely, one would think, these were kings of a similar type, even brothers in royalty? After all, they called each other “Nicky” and “Georgie”, had very similar tastes, had ecumenical links (Nicky was godfather of Georgie’s son, the future Edward VIII, and their common grandmother, Queen Victoria, was invited to be godmother of Grand Duchess Olga ), and their empires were similar in their vastness and diversity (Nicholas was ruler of the greatest land empire in history, George – of the greatest sea power in history). Moreover, the two cousins never went to war with each other, but were allies in the First World War. They seem to have been genuinely fond of each other, and shared a mutual antipathy for their bombastic and warmongering “Cousin Willy” – Kaiser Wilhelm of Germany. To crown it all, when Tsar Nicholas abdicated in 1917, Kerensky suggested that he take refuge with Cousin Georgie in England, a suggestion that the Royal Family did not reject…
But Cousin Georgie betrayed Cousin Nicky, withdrawing his invitation for fear of a revolution in England, with the result that the Tsar and his family were murdered by the Bolsheviks in 1918. Nor was this the only betrayal: in a deeper sense English constitutionalism betrayed Russian autocracy. For it was a band of constitutionalist Masons headed by Guchkov, and supported by the Grand Orient of France and the Great Lodge of England, that plotted the overthrow of the Tsar in the safe haven of the English embassy in St. Petersburg. Thus it was not Jewish Bolsheviks or German militarists who overthrew the Russian autocracy, but monarchists – but monarchists who admired the English constitutionalist model. The false kingship that was all show and no substance betrayed the true kingship that died in defence of the truth in poverty and humiliation - but in true imitation of Christ the King, Who said: “You say rightly that I am a king: for this cause I was born, and for this cause I have come into the world, that I should bear witness to the truth!” (John 18.37).
The main difference between true and false kinship is that a true king rules in consultation with his subjects, but not in thrall to them, whereas the false kind “reigns but does not govern”, as Adolphe Thiers put it in 1830. Not that the false kingship has no power of any kind: the recent 60th jubilee celebrations of Queen Elizabeth II of England, which were watched by hundreds of millions around the world on television, witnessed in a remarkable way to the emotional power even of the false, constitutional monarchism. But this is the power of a religious symbol answering to the deepest needs of human nature, not of a major political reality. Queen Elizabeth reigns, but she does not govern. In fact, unlike the humblest of her citizens, she is not allowed to express any political opinion. Therefore, she is both the most privileged and most enslaved person in the realm, a paradox that only the English, it appears, consider to be normal…
*
Let us look briefly at the origins of English constitutionalism… England was ruled by Orthodox autocrats for approximately four-and-a half centuries until 1066. In that year, however, the last Orthodox king, Harold II, was killed in battle against the Catholic Duke William of Normandy, while his only child, Gytha, fled to Kiev, where she married the Russian Great Prince Vladimir Monomakh. In this way the English autocracy was merged into the Russian autocracy, just as, in 1472, the Byzantine autocracy was merged into the Russian autocracy through the marriage of the niece of the last Byzantine autocrat, Sophia Palaeologus, to Great Prince Ivan III of Moscow.
Under the Normans and during the time of the heretical popes, the English monarchy was transformed into a totalitarian despotism. Thus William the Conqueror seized control of the Church and most of the land and wealth of the kingdom, reducing the consultative, judicial and legislative organs of the English state to mere reflections of his personal will. But then, slowly, attempts to claw back power from the despotic Norman kings began. The first, famously, was Magna Carta (1215), a contract between the English barons and King John, which succeeded to some degree in limiting the power of the king. But this benefited only the barons, not the people, who rebelled in 1381, were crushed by King Richard II, and continued in subjection to their aristocratic landlords.
A more determined and successful attempt to limit the power of the monarchy was made during the English revolution. The fledgling parliament of medieval times had now been transformed into a more powerful organ controlled by the leading landowners, who controlled the king’s purse-strings. When parliament refused to give money to King Charles I for a war against Scotland, civil war broke out. In 1649 Cromwell tried and executed King Charles, the first ideologically motivated and judicially executed regicide in history. Before then, kings had been killed in abundance, and many Popes had presumed to depose them by ecclesiastical decrees. But Charles I was not deposed by any Pope; nor was he the victim of a simple coup. He was charged with treason against the State by his own subjects...
Treason by a king rather than against him?! This was a contradiction in terms which implied that the real sovereign ruler was not the king, but the people – or rather, those rebels against the king who chose to speak in the name of the people. As Christopher Hill writes: “high treason was a personal offence, a breach of personal loyalty to the King: the idea that the King himself might be a traitor to the realm was novel” , to say the least. The king himself articulated the paradoxicality of the revolution during his trial, declaring: “A King cannot be tried by any superior jurisdiction on earth.”
At his trial Charles had said that the king was the guarantor of his people’s liberties: “Do you pretend what you will, I will stand for their liberties – for if a power without law may make laws, may alter the fundamental laws of the kingdom, I do not know what subject can be sure of his life, or of anything that he calls his own.” As for the people, “truly I desire their liberty and freedom, as much as anybody whomsoever; but I must tell you that their liberty and their freedom consists in having of government those laws by which their life and their goods may be most their own. It is not for having share in government, sir, that is nothing pertaining to them. A subject and a sovereign are clean different things…”
Charles presented his case well; he went, as he put it, “from a corruptible to an incorruptible crown” with great courage and dignity. Thereby he acquired more genuine monarchist followers in his death than he had possessed during his life. Very soon, moreover, the leader of the Revolution, Oliver Cromwell, came to realize that if you kill the king, then any Tom, Dick or Harry will think he has the right to kill you. In particular, he realized that he could not possibly give in to the demands of the Levellers, proto-communists who wanted to “level” society to its lowest common denominator. And so in May, 1649, only four months after executing the king, he executed some mutinous soldiers who sympathised with the Levellers. And four years later he was forced to dissolve the fractious Parliament and seize supreme power himself (although he refused the title of King, preferring that of “Protector”). So England went from monarchy to dictatorship in the shortest possible time…
Earlier, just after his victory over the King at Naseby in 1645, he had declared: “God hath put the sword in the Parliament’s hands, - for the terror of evil-doers, and the praise of them that do well. If any plead exemption from that, - he knows not the Gospel”. But when anarchy threatened, he found an exemption to the law of the Gospel: “Necessity hath no law,” he said to the dismissed representatives of the people. Napoleon had a similar rationale when he dismissed the Directory and the elected deputies in 1799. As did Lenin when he dismissed the Constituent Assembly in 1918… “Necessity” in one age becomes the “revolutionary morality” of the next – in other words, the suspension of all morality. This is the first law of the revolution which was demonstrated for the first time in the English revolution.
The English revolution, writes Metropolitan Anastasy (Gribanovsky), “bore within itself as an embryo all the typically destructive traits of subsequent revolutions”. Nevertheless, “the religious sources of this movement, the iron hand of Oliver Cromwell, and the immemorial good sense of the English people, restrained this stormy element, preventing it from achieving its full growth. Thenceforth, however, the social spirit of Europe has been infected with the bacterium of revolution…”
Another revolutionary leader from the gentry was the poet John Milton. He set himself the task of justifying the revolution (Engels called him “the first defender of regicide”) in theological terms. For unlike the later revolutions, the English revolution was still seen as needing justification in terms of Holy Scripture. Milton began, in his Tenure of Kings and Magistrates, with a firm rejection of the Divine Right of Kings. “It is lawful and hath been held so through all ages for anyone who has the power to call to account a Tyrant or wicked King, and after due conviction to depose and put him to death.” Charles I was to be identified with the Antichrist, and in overthrowing him the English people had chosen God as their King. Moreover, it was now the duty of the English to spread their revolution overseas (Cromwell had begun the process in Scotland and Ireland in 1649-51), for the saints in England had been “the first to overcome those European kings which receive their power not from God but from the Beast”.
“No man who knows aught,” wrote Milton, “can be so stupid as to deny that all men naturally were born free”. Kings and magistrates are but “deputies and commissioners of the people”. “To take away from the people the right of choosing government takes away all liberty”. Of course, the bourgeois Milton agreed, “the people” did not mean all the people, or even the majority: the “inconstant, irrational and image-doting rabble”, could not have the rule; the better part – i.e. the gentry, people like Milton himself – must act on their behalf. This raised the problem, as Filmer argued against Milton, that even if we accept that “the sounder, the better and the uprighter part have the power of the people… how shall we know, or who shall judge, who they can be?” But Milton brushed this problem aside…
Another problem that Milton had to face was the popular (and Orthodox) conception that the king was “the image of God” - within a week of the king’s execution, Eikon Basilike (Royal Icon) was published by the royalists, being supposedly the work of Charles himself. This enormously popular defence of the monarchy was countered by Milton’s Eikonoklastes, in which the destruction of the icon of the king was seen as the logical consequence of the earlier iconoclasm of the English Reformation. For, as Hill explains: “An ikon was an image. Images of saints and martyrs had been cleared out of English churches at the Reformation, on the ground that the common people had worshipped them. Protestantism, and especially Calvinism… encouraged lay believers to reject any form of idolatry.” Thus did the anti-papist iconoclasm of the English Reformation reap its fruits in the anti-monarchist iconoclasm of the English Revolution… The transition from rebellion against the Church to rebellion against the king was inevitable. Luther had tried to resist it, but the Calvinists were less afraid to cross the Rubicon by ascribing all authority, both ecclesiastical and secular, to the people. For “if a purer religion, close to the one depicted in the gospel, was attainable by getting rid of superiors in the church, a better social and economic life, close to the life depicted in the gospels, would follow from getting rid of social and political superiors.”
As time passed, however, the English tired of their revolution. It was not only that so traditionalist a nation as the English could not live forever without Christmas and the “smells and bells” of traditional religion (not to speak of drinking and dancing), which Cromwell banned. “As the millenium failed to arrive,” writes Christopher Hill, “and taxation was not reduced, as division and feuds rent the revolutionaries, so the image of his sacred majesty loomed larger over the quarrelsome, unsatisfactory scene… The mass of ordinary people came to long for a return to ‘normality’, to the known, the familiar, the traditional. Victims of scrofula who could afford it went abroad to be touched by the king [Charles II] over the water: after 1660 he was back, sacred and symbolic. Eikonoklastes was burnt by the common hangman together with The Tenure of Kings and Magistrates… The men of property in 1659-60 longed for ‘a king with plenty of holy oil about him’…”
And yet the king’s holy oil was not the main thing about him from their point of view. Far more important was that he should suppress the revolutionaries, preserve order and let them make money in peace. A Divine Right ruler was not suitable because he might choose to touch their financial interests, as Charles I had done. For, as Ian Buruma writes, “there is a link between business interests – or at least the freedom to trade – and liberal, even democratic, politics. Money tends to even things out, is egalitarian and blind to race or creed. As Voltaire said about the London stock exchange: Muslims, Christians and Jews trade as equals, and bankrupts are the only infidels. Trade can flourish if property is protected by laws. That means protection from the state, as well as from other individuals.”
A constitutional ruler was the answer, that is, a ruler who would rule within strict limitations imposed by the men of property (who packed the Houses of Parliament) and drawn up in a constitution that was never written down, but was enforced by the power of tradition and precedent and the occasional mini-mutiny. And so even when, in 1660, after the failure of Cromwell’s republican experiment, King Charles’ son, Charles II, was allowed to occupy the throne, it was only on certain conditions, conditions imposed by the men of property. And after the “Glorious Revolution” in 1688, the English monarchy became officially constitutional – that is, subject in the last resort to the will of parliament.
The paradoxical result is that, in England today, while everyone is a subject of the Queen, and the Queen is far more popular than any elected politician, she is also bound as none of her subjects is bound, being strictly forbidden from expressing any political opinions in public and being forced to sign all the laws that parliament sets before her… And not only in England. For if, before 1914, the family of European constitutional monarchs still had some power to influence the politicians’ decisions – although not their decision to go to war - since then their power has dwindled to almost nil, with the very rare exception only proving the point more clearly. Thus “in 1990, when a law submitted by Roger Lallemand and Lucienne Herman-Michielsens, liberalising Belgium's abortion laws, was approved by Parliament, [King Baudouin of Belgium] refused to give Royal Assent to the bill. This was unprecedented; although Baudoin was nominally Belgium's chief executive, Royal Assent has long been a formality (as is the case in most constitutional and popular monarchies). However, due to his religious convictions, Baudouin asked the Government to declare him temporarily unable to reign so that he could avoid signing the measure into law. The Government under Wilfried Martens complied with his request on 4 April 1990. According to the provisions of the Belgian Constitution, in the event the King is temporarily unable to reign, the Government as a whole fulfils the role of Head of State. All members of the Government signed the bill, and the next day (5 April 1990) the Government declared that Baudouin was capable of reigning again.” So King Baudoin, a pious Catholic, became a true king for one day (April 4, 1990), when he spoke in defence of God’s truth in defiance of the godless Belgian government. But precisely on that day and for that reason the godless declared him to be no king at all. Such is the absurdity entailed by the self-contradictory concept of constitutional monarchy…
*
And so the English constitutional monarchy is not monarchical in its origins at all, but actually arises from the first successful European revolution against the monarchy (if we except Pope Gregory VII’s revolution against monarchism in general in the late eleventh century). Very different was the Russian autocracy. Founded in its Christian form by St. Olga of Kiev and her grandson St. Vladimir in the late tenth century, its origins were in the Byzantine autocracy, to which it was bound by faith, baptism and marriage (St. Olga was baptized by the Byzantine emperor, and St. Vladimir was married to the sister of the Byzantine emperor). Indeed, from a juridical-symbolical point of view, the Russian Great Princes were subjects of the Byzantine emperor until the very fall of Constantinople in 1453. De facto, however, they were true autocrats (“autocratic” means “self-governing”) who both ruled and governed the Russian people from the beginning.
The Russian autocrats were supreme in their own, political sphere: the only limitation on their power was the Orthodox Church, which could excommunicate them if they defied Church law (as it excommunicated Tsar Ivan the Terrible for his seven marriages) or even call for a war of national liberation if they betrayed the Orthodox Faith (as St. Hermogen did when the false Dmitri proclaimed his status as a Catholic). This “symphony of powers” was another feature of the Russian autocracy inherited from Byzantium… Only the Russians embodied the symphony much more successfully than the Byzantines. For, on the one hand, the Byzantines far more often committed the most serious sin of regicide (“in Byzantium out of 109 reigning emperors 74 ascended onto the throne by means of regicide” ). On the other hand, many Byzantine emperors were heretics who were permitted to occupy the throne without hindrance (all the last Byzantine emperors from John V to Constantine XI were Catholics).
The first tsar who showed weakness in relation to the idea of democracy was Boris Godunov. He had been a member of the dreaded oprichnina from his youth, and had married the daughter of the murderer of St. Philip of Moscow, Maliuta Skouratov. He therefore represented that part of Russian society that had profited from the cruelty and lawlessness of Ivan the Terrible. Moreover, although he was the first Russian tsar to be crowned and anointed by a full patriarch (on September 1, 1598), and there was no serious resistance to his ascending the throne, he acted from the beginning as if not quite sure of his position, or as if seeking some confirmation of his position from the lower ranks of society. This was perhaps because he was not a direct descendant of the RIurik dynasty (he was brother-in-law of Tsar Theodore), perhaps because (according to the Chronograph of 1617) the dying Tsar Theodore had pointed to his mother’s nephew, Theodore Nikitich Romanov, the future patriarch, as his successor, perhaps because he had some dark crime on his conscience…
In any case, Boris decided upon an unprecedented act. He interrupted the liturgy of the coronation, as Stephen Graham writes, “to proclaim the equality of man. It was a striking interruption of the ceremony. The Cathedral of the Assumption was packed with a mixed assembly such as never could have found place at the coronation of a tsar of the blood royal. There were many nobles there, but cheek by jowl with them were merchants, shopkeepers, even beggars. Boris suddenly took the arm of the holy Patriarch in his and declaimed in a loud voice: ‘Oh, holy father Patriarch Job, I call God to witness that during my reign there shall be neither poor man nor beggar in my realm, but I will share all with my fellows, even to the last rag that I wear.’ And in sign he ran his fingers over the jewelled vestments that he wore. There was an unprecedented scene in the cathedral, almost a revolutionary tableau when the common people massed within the precincts broke the disciplined majesty of the scene to applaud the speaker.”
How different was this democratism from the self-confidence of Ivan the Terrible: “I perform my kingly task and consider no man higher than myself.” And again he said: “The Russian autocrats have from the beginning had possession of all the kingdoms, and not the boyars and grandees.” And again, this time to the (elected) king of Poland: “We, humble Ivan, tsar and great prince of all Rus’, by the will of God, and not by the stormy will of man….” In fact, Ivan the Terrible’s attitude to his own power, at any rate in the first part of his reign, was much closer to the attitude of the Russian people as a whole than was Boris Godunov’s. For, as St. John Maximovich writes, “the Russian sovereigns were never tsars by the will of the people, but always remained Autocrats by the Mercy of God. They were sovereigns in accordance with the dispensation of God, and not according to the ‘multimutinous’ will of man.”
Monarchy by the Grace of God and monarchy by the will of the people are incompatible principles. The very first king appointed by God in the Old Testament, Saul, fell because he tried to combine them; he listened to the people, not God. Thus he spared Agag, the king of the Amalekites, together with the best of his livestock, instead of killing them all, as God had commanded. His excuse was: "because I listened to the voice of the people" (I Kings 15.20). In other words, he abdicated his God-given authority and became, spiritually speaking, a democrat, listening to the people rather than to God.
Sensing this weakness in Tsar Boris, the people paid more heed to the rumours that he had murdered the Tsarevich Demetrius, the Terrible one’s youngest son, in 1591. But then came news that a young man claiming to be Demetrius Ivanovich was marching at the head of a Polish army into Russia. If this man was truly Demetrius, then Boris was, of course, innocent of his murder. But paradoxically this only made his position more insecure; for in the eyes of the people the hereditary principle was higher than any other – an illegitimate but living son of Ivan the Terrible was more legitimate for them than Boris, even though he was an intelligent and experienced ruler, the right-hand man of two previous tsars, and fully supported by the Patriarch, who anathematized the false Demetrius and all those who followed him. Support for Boris collapsed, and in 1605 he died, after which Demetrius, who had promised the Pope to convert Russia to Catholicism, swept to power in Moscow.
“As regards who had to be tsar,” writes St. John Maximovich, “a tsar could hold his own on the throne only if the principle of legitimacy was observed, that is, the elected person was the nearest heir of his predecessor. The legitimate Sovereign was the basis of the state’s prosperity and was demanded by the spirit of the Russian people.” The people were never sure of the legitimacy of Boris Godunov, so they rebelled against him. However, even if these doubts could excuse their rebellion against Boris (which is doubtful, since he was an anointed Tsar recognized by the Church), it did not excuse the cruel murder of his son, Tsar Theodore Borisovich, still less their recognition of a series of usurpers in the next decade. Moreover, the lawless character of these rebellions has been compared, not without justice, to the Bolshevik revolution of 1917. First they accepted a real imposter, the false Demetrius – in reality a defrocked monk called Grishka Otrepev. Then, in May, 1606, Prince Basil Shuisky led a successful rebellion against Demetrius, executed him and expelled the false patriarch Ignatius. He then called on Patriarch Job to come out of his enforced retirement, but he refused by reason of his blindness and old age. Another Patriarch was required; the choice fell of Metropolitan Hermogen of Kazan, who anointed Tsar Basil to the kingdom…But the people also rejected Tsar Basil… Finally, in 1612, coming to their senses, they besought Michael Romanov, who was both legitimate and Orthodox, to be their tsar, promising to obey him and his descendants forever, under pain of anathema. The appointment of Tsar Michael’s father as patriarch underlined the filial relationship between Church and State in the restored Russian autocracy.
The Russian autocracy of the seventeenth century presents one of the most balanced examples of Church-State symphony in history. While the autocrats were supreme in the secular sphere, any attempt they might make to dictate to the Church, or corrupt her role as the conscience of the nation, was firmly rebuffed, as we see in the life of Patriarch Nicon of Moscow. The people did not strive to limit the tsar’s authority; but their voice was respectfully listened to in the Zemskie Sobory, or “Councils of the Land”; and there was a degree of local popular representation at the lower levels of administration.
Early in the eighteenth century, however, Peter the Great disturbed the balance by trying to subject the Church to his own will, introducing the western theory of Divine Right absolutism into the government of the country, together with many other Protestant innovations. But gradually, in the nineteenth century from the time of Paul I to Nicholas II, the balance began to be restored. In 1901 Tsar Nicholas removed from the Basic Laws the phrase designating the Tsar as “Supreme Judge” of the Church, and then prepared the way for the convening of the first genuine Church Council since the middle of the seventeenth century. The Local Russian Council of 1917-18 may be counted as a fruit of the Tsar’s reign, even if was convened after he had abdicated. And after he was murdered in July, 1918, the Red Terror began, showing that the freedom of Orthodoxy and the Church was guaranteed by the autocracy and disappeared with its fall.
It is striking how, with the fall of true autocracy, the structure of European monarchy, being built, not on the rock of true faith and the Grace of God, but on the porous sand of the “multimutinous will” of the people (Tsar Ivan IV), began to collapse completely. For in 1917-18 the dynasties of all the defeated nations: Russia, Germany, Austria-Hungary and Bulgaria (temporarily) collapsed. And within a decade monarchy had more or less disappeared in several other nations, such as Turkey, Italy and Greece.
The first to go was Russia; for the one true monarchy had to be destroyed violently before the pseudo-monarchies could be peacefully put out to grass. The abortive revolution of 1905 had imposed a kind of constitution on the Tsar. But then he, summoning the last of his political strength, effectively defied the will of the Masons (but not that of the people) until 1917 – and even then he did not give them their “responsible government”, but abdicated in favour of other members of the dynasty. Thus the Russian autocracy went out with a bang, undefeated in war and defiantly resisting the traitors and oath-breakers who opposed it. The latter, however, went out with a whimper, losing the war and after only nine months’ rule fleeing in all directions (Kerensky fled in women’s clothes to Paris).
The only major monarchies to survive were those of England and Serbia. But the Serbian King Alexander, for his over-zealous defence of Orthodoxy and traditional monarchism (he had reigned together with a parliament until 1929, but then took over the reins of government himself), was assassinated in 1934, and the dynasty was forced into exile in 1941. (The monarchy has now returned to Serbia in a meekly constitutional form.) As for England, King George V, as we have seen, bought time by casting “Cousin Nicky” to the Bolshevik wolves, while his granddaughter has bought still more time by opening Hindu temples and honouring anti-monarchist rulers such as Ċeaušescu and Putin… Prince Charles, meanwhile, has said that when he ascends the throne he will no longer be “the Defender of the Faith”, i.e. Christianity, like all English monarchs before him, but “the defender of all faiths…”
*
Democracy, of course, claims to guarantee the freedom and equality of its citizens. But even if we accept that “freedom” and “equality” are too often equated by liberals with licence and an unnatural levelling of human diversity, and have little to do with spiritual freedom or moral equality, England in 1914 was probably a less free and less equal society than Russia. As the call-up for the Boer war in 1899-1902 revealed, a good half of British conscripts were too weak and unhealthy to be admitted to active service. And things were no better in 1918, when the tall, well-fed American troops seemed giants compared with the scrawny, emaciated Tommies - the monstrously rich English factory-owners and aristocratic landlords had seen to it that the workers’ lot remained as harsh as it had been when Marx and Engels first wrote about it. But in Russia in 1914 greatly increased prosperity, rapidly spreading education among all classes, liberal labour laws and a vast increase in a free, independent peasantry (especially in Siberia) were transforming the country.
The idea that autocracy is necessarily inimical to freedom and equality was refuted by the monarchist Andozerskaya in Alexander Solzhenitsyn’s novel, “October, 1916”: “Under a monarchy it is perfectly possible for both the freedom and the equality of citizens to flourish. First, a firm hereditary system delivers the country from destructive disturbances. Secondly, under a hereditary monarchy there is no periodic upheaval of elections, and political disputes in the country are weakened. Thirdly, republican elections lower the authority of the power, we are not obliged to respect it, but the power is forced to please us before the elections and serve us after them. But the monarch promised nothing in order to be elected. Fourthly, the monarch has the opportunity to weigh up things in an unbiased way. The monarchy is the spirit of national unity, but under a republic divisive competition is inevitable. Fifthly, the good and the strength of the monarch coincide with the good and the strength of the whole country, he is simply forced to defend the interests of the whole country if only in order to survive. Sixthly, for multi-national, variegated countries the monarch is the only tie and the personification of unity…”
For these reasons Nicholas II was completely justified in his firm attachment to the autocratic principle. And his choice was vindicated by his own conduct: no autocrat conducted himself with more genuine humility and love for his subjects, and a more profound feeling of responsibility before God. He was truly an autocrat, and not a tyrant. He did not sacrifice the people for himself, but himself for the people. The tragedy of Russia was that she was about to exchange the most truly Christian of monarchs for the most horrific of all tyrannies – all in the name of freedom!
The constitutionalists criticize the Orthodox autocracy mainly on the grounds that it presents a system of absolute, uncontrolled power, and therefore of tyranny. They quote the saying of the historian Lord Acton: “Power corrupts, and absolute power corrupts absolutely”. But this is and was a serious misunderstanding. The Russian autocracy was based on the anointing of the Church and on the faith of the people; and if it betrayed either – by disobeying the Church, or by trampling on the people’s faith, - it lost its legitimacy, as we see in the Time of Troubles, when the people rejected the false Dmitri. It was therefore limited, not absolute, being limited, not by parliament or any secular power, but by the teachings of the Orthodox Faith and Church, and must not be confused with the system of absolutist monarchy that we see in, for example, the French King Louis XIV, or the English King Henry VIII, who felt limited by nothing and nobody on earth. Just as the Tsar had earlier rejected the temptation of becoming an English-style constitutionalist monarch, so now he resisted the opposite temptation of becoming a western-style absolutist ruler, thereby refuting the constitutionalists who looked on his rule as just that – a form of absolutism. Like Christ in Gethsemane, he told his friends to put up their swords, and surrendered himself into the hands of his enemies; “for this is your hour, and the power of darkness” (Luke 22.53). He showed that the Orthodox Autocracy was not a form of western-style absolutism, whose right is in its might, but something completely sui generis, whose right is in its faithfulness to the truth of Christ. He refused to treat his power as if it were independent of or over the Church and people, but showed that it was a form of service to the Church and the people from within the Church and the people.
So if the people and the Church did not want him, he would not impose himself on them. He would not fight a ruinous civil war in order to preserve his power. Instead he chose to die, because in dying he proclaimed the truth of Christ, thereby imitating again the King of king Himself. Moreover, he also imitated the example of the first canonized saints of Russia, the Princes Boris and Gleb, following the advice of the Prophet Shemaiah to King Rehoboam and men of the house of Judah: “Thus saith the Lord, Ye shall not go up, nor fight against your brethren, the children of Israel. Return every man to his house…” (I Kings 12.24).
If we compare the abdication of Tsar Nicholas II in 1917 with that of his godson, the British King Edward VIII in 1936, we immediately see the superiority, not only of the Tsar over the King personally, but also of Orthodox autocracy over constitutional monarchy generally. Edward VIII lived a life of debauchery, flirted with the German Nazis, and then abdicated, not voluntarily, for the sake of the nation, but because he could not have both the throne and a continued life of debauchery at the same time. He showed no respect for Church or faith, and perished saying: “What a wasted life!” While the abdication of Edward VIII placed the monarchy in grave danger, the abdication of Tsar Nicholas, by contrast, saved the monarchy for the future. For by his example of selfless sacrifice for the faith and the people, he showed what a true king is, preserving the shining image of true monarchy shining and unsullied for future generations of Orthodox Christians…
*
One of the greatest threats to Russia and Orthodoxy in the world today are the plans to introduce a constitutional monarchy into Russia. The best-known candidate is George Romanov, a great-grandson of Great Prince Kyril Vladimirovich, who betrayed the autocracy in 1917 and whose son, Vladimir Kyrillovich, apostasized from the True Church in 1992 in order to join the Sovietized Moscow Patriarchate. If the present neo-Soviet regime of Putin begins to feel insecure at some time in the future, it may well “restore the monarchy” in the person of George Romanov in order to gain the support of traditionalists – while keeping the real power in their own hands.
A more recent, and perhaps more interesting and intriguing candidate is Prince Michael of Kent, known as “Kentsky” in Russia. A member of the English Royal Family, he speaks fluent Russian, is a frequent visitor to Russia (particularly Yekaterinburg), and has the support of powerful Russians such as the Jewish oligarch Berezovsky. Now Berezovsky is an enemy of Putin, who, he feels, betrayed him after he raised him to power in the last years of Yeltsin. So, like Bolingbroke in Shakespeare’s history plays, he sees himself as the king-maker who has now changed his choice of king. But the fact that Berezovsky supports “Kentsky” does not necessarily mean that Putin will be against him – Putin has been known to cross the room in order to shake “Kentsky’s” hand. Nevertheless, Prince Michael would appear to have only an outside chance of ascending the throne by comparison with the better-established George Romanov. But it must not be forgotten that Michael, too, is related to the Romanovs, and has the manners and prestige of one brought up in the most famous Royal Family still in power. Moreover, he bears a distinct physical resemblance to Tsar Nicholas…
Either candidate would be a disaster for Russia. Archimandrite Kyril Zaitsev of Jordanville once said that the greatest “achievement” of the Russian revolution was its creation of a pseudo-Orthodox Church, which looks like the real thing, but destroys souls rather than saving them. However, perhaps the real “crown” of the revolution that destroyed the Russian autocracy in 1917 would be a pseudo-restoration of the Romanov dynasty, the creation of a “constitutional autocracy” with all the external trappings of Russianness and Orthodoxy, and even genuinely Romanov genes, but none of the real autocracy’s internal, spiritual essence…
“Do not judge according to appearance,” said the Lord, “but judge with righteous judgement” (John 7.24).
June 12/25, 2012.
* * *
БОРИС БОРИСОВИЧ МАРТИНО
Р. Полчанинов
К 40-летию со дня смерти
Боря Мартино родился 5 июня 1917 г. в Кронштадте в семье морского офицера, который, по моим сведениям, был послан в 1919 г. в Королевство СХС (сербов, хорватов и словенцев – Югославия) на должность морского атташе при русском посольстве в Белграде. После демобилизации стал преподавателем французского языка в сараевской шариатской (мусульманской) гимназии.
В Сараеве был русский «Детский дом», в котором был детский сад, куда стал ходить Боря, и русская начальная школа, которую он окончил в 1926 г. Боря поступил в местную государственную гимназию когда ему было 9 лет, хотя полагалось иметь 10 лет, но Боря был принят в виде исключения.
В том же году Боря записался в отряд югославских скаутов. В звене он был и самым младшим и самым низким по росту и ему там не понравилось. В Белграде у Бори был троюродный брат Сергей Мартино, который состоял в русской скаутской организации. Боря решил записаться в русские скауты, написал письмо, но не получил ответа, что было для Бори большим разочарованием.
Когда один Борин приятель стал вожаком, он предложил Боре снова вступить в скауты на должность помощника вожака. Среди новичков Боря был самым старшим – ему было тогда 13 лет. Начальник отряда Луло Фркович, познакомившись с Борей, предложил ему собрать свое звено и стать вожаком, хотя Боря еще не успел сдать III разряд. В свое будущее звено Боря привлек Славу (Святослава Владимировича 1916-1946) Пелипца и меня. Слава был Бориным ровесником и не мог набирать новичков в своем классе, так как новички должны были бы быть младше своего вожака, и Боря поручил это дело мне, за что и назначил меня помощником вожака. Звену был дан флажок какого-то старого звена и мы стали звеном «Ласточка».
1 февраля 1931 г. Боря был назначен вожаком и провел первый сбор своего звена, 16 февраля сдал экзамен на III разряд. Сборы устраивались два раза в неделю. В ту, до-телевизионную эпоху, это было вполне возможно.
Все скауты должны были покупать ежемесячный журнал «Скаутски гласник» (Скаутский вестник), а Боря покупал еще и ротаторный журнал «Нови скаут», который издавался в Загребе, и был интереснее официального органа.
В февральском номере «Нового скаута» было напечатано обращение Г.Шплихала, секретаря скм. Ивана Семеновича Светова (1902-1982) к русским членам Союза скаутов Королевства Югославия с предложением войти в связь с Центральной штаб-квартирой русских одиночных скаутов в Европе. Мы, Боря, Слава и я, решили откликнуться. По дороге из гимназии мы все вместе зашли к Боре, он написал письмо Шплихалу, а мы все расписались. Это было 4 апреля 1931 г. и этот день считается днем основания одиночного «патруля» «Волк», (по нынешней терминологии – звена). 15 июля 1932 г. из кадет, приехавших на лето в Сараево, было сформировано второе звено – «Белый Медведь» и одновременно Сараевский генерала Корнилова отряд русских скаутов.
В 1931 г. Боря вместе со мной выпустил два номера рукописного журнала «Волк», а с 1932 г. мы стали выпускать рукописный журнал «Волчий вой». Всего под Бориной редакцией до 1937 г. вышло 28 номеров. Дальнейшие же выпускались только мною.
В 1934 г. Боря окончил VIII югославский курс для руководителей на Плитвицких озерах, девизом которого было БКС – «Будем как солнце» (слова из стихотворения Бальмонта). Там он был замечен начальником БКС курсов Максимом Владимировичем Агаповым-Таганским (1890-1973), который пригласил Борю читать лекции на следующем курсе. Это было единственным случаем в истории этих курсов, когда только что окончившему курсанту оказывалась бы такая честь. Следующий курс состоялся там же в 1935 г., и Боря читал там лекции по Звеновой системе (по-хорватски – Водни систем), - одному из главных предметов руководительских курсов. Подготавливаясь к чтению лекций, Боря написал "Водни систем", который позднее перевел на русский язык, назвав его «Звеновая система» (1-е издание, Берлин 1942. Затем переиздавалось еще несколько раз). Он преподавал также пропаганду и игры, и для всех этих предметов написал лекции.
Окончив гимназию в 1934 г., Боря поехал в Белград и записался на юридический факультет. Для этого достаточно было иметь свидетельство об окончании гимназии с оценкой по латинскому языку. Боря решил заниматься заочно, что формально не разрешалось, но негласно терпелось.
В 1935 г. Боря был назначен начальником Сараевского отряда (1) и, тогда же произведен в помощники скаутмастера. (приказ Ст.р.ск.283, который не сохранился). Летом 1936 г. мы решили провести недалеко от Сараева у подножья горы Белашница, первый отрядный лагерь. В лагерь поехало 6 человек и длился он всего 6 дней. Проведя успешно свой первый лагерь, Боря решил в 1937 г. провести месячный совместный лагерь Сараевского и Загребского отрядов в Шуметлице около г. Нова Градишка. В этом лагере был проведен I КДВ – Курс для вожаков. Это был первый русский курс, проведенный по программе югославских руководительских БКС курсов, созданных русскими руководителями Агаповым-Таганским, Гарднером и Ивашинцевым.
Осенью 1937 г. Борин отец получил повышение по службе с переводом из Сараева в г.Ужице. Родители решили, что в создавшейся обстановке будет лучше, если Боря поедет в Белград, где он без труда устроится в студенческий дом короля Александра. С ним поехал и наш четвертый сараевец, боснийский мусульманин Малик Мулич, а Слава Пелипец уже с 1934 г. учился на агрономическом факультете Белградского университета в предместье Белграда – Земуне.
Таким образом, в 1937 г. в Белграде оказалось три сараевца из четырех. Живя в Земуне, Слава Пелипец принимал активное участие в работе местного общества «Русский Сокол» и НТСНП – Национально-Трудового Союза Нового Поколения (ныне НТС). Боря и Малик решили работать в Белградской дружине русских скаутов и вместе со Славой посещали собрания НТСНП в Белграде. Боре было предложено руководить II БОРС – II Белградским отрядом русских скаутов, оказавшемуся к тому времени без руководителя. По началу Малик помогал Боре, но вскоре, в том же 1937 г., основал III БОРС. Боря II БОРС назвал Суворовским, а Малик III БОРС – Ермака Тимофеевича. Слава решил вернуться к разведческой работе и 9 апреля 1938 г. основал IV БОРС генерала Дроздовского. Таким образом, тремя белградскими отрядами из четырех, руководили сараевцы.
Белградец Саша (Александр Михайлович 1920-?) Глянцев так вспоминал появление сараевцев в Белграде: «Очень-очень жаль, что между белградцами и сараевцами получились и отчасти амбициозные нелады <…> но вы пришли и принесли НОВОЕ, ЖИВОЕ, ИНТЕРЕСНЕЙШЕЕ! <…> Боря, Малик и Слава внесли огромнейшее оживление в работу белградских скаутов: советские отличнейшие песни: ‘Веселый ветер’, ‘Эй вратарь - физкультура’, ‘Широка страна моя родная’ и пионерскую ‘Крутыми тропинками в горы’» (2).
Мы, сараевцы, решили выпускать в Белграде разведческий журнал и назвали его – «Мы». Первый номер журнала вышел в январе 1938 г. Начиная с Но.3-4 в журнале появи-лась страница юмора, которую делал Сева Селивановский. В 1945 г. в Зальцбурге он возобновил издание журнала, который в 1997 г. вернулся в Россию, и в Скт.-Петербурге вышло три номера (30, 31 и 32).
Школьный год 1937-1938 прошел в подготовке к большому месячному лагерю в Шуметлице, на этот раз всего Югославского отдела. В лагере были одновременно проведены и II КДВ и I КДР – Курс для руководителей, тоже по программам югославских БКС курсов.
Если лагерь в Шуметлице в 1937 г. был назван лагерем Перуна, то лагерь в 1938 г., по случаю отмечавшегося всем Зарубежьем 950-летия крещения Руси, – лагерем Св.Владимира. Получилась символическая последовательность. Эти два случая положили начало традиции давать лагерям свои названия, которые затем ложились в основу идейной работы, проводимой в лагере. Большинство лагерных традиций в российском разведчестве ведут свое начало от курсов БКС и лагерей в Шуметлице в 1937 и 1938 годах.
Сдав последние экзамены в университете, Борис Мартино в июне 1938 г. отправился в гости к сестре своей матери в Финляндию. По дороге Борис посетил Литву, Латвию и Эстонию. Побывал на искони русской Печорской земле, посетил Валаам и подходил вплотную к колючей проволоке, отделявшей родину от Свободного мира. Везде встречался с русскими скаутами и вынес неизгладимые впечатления от этой своей первой поездки из Югославии к границе СССР (3).
Председатель НТСНП Виктор Михайлович Байдалаков (1900-1967) попросил Бориса узнать о судьбе арестованных в Эстонии местных Союзных руководителей: Б.Агеева, В.Булдакова, А.Тенсона, Р.Чернявского и С.Ходоровского. По счастливой случайности, скаутский руководитель в Нарве Константин И.Луга (Luuga) был членом HTC и мог сообщить все подробности случившегося (3).
Окончив университет, Борис, как полагалось в Югославии, был призван в армию. Как новобранец с высшим образованием, Борис отбывал воинскую повинность в школе пехотных офицеров запаса в Сараеве, которую он окончил летом 1939 г., но так, что смог в июле в Шуметлице провести в лагере Димы Шипчинского II КДР. В 1940 г. в лагере около Пазарича (26 км. от Сараева) под руководством Бориса был проведен III КДР.
Найти работу по специальности было не так просто, а тут в апреле 1941 г. на Югославию напала Германия со своими союзниками и разгромила ее в считанные дни так, что Югославия даже не успела призвать на военную службу запасных. Сараево и вся Босния и Герцеговина были присоединены к Хорватии. Для православных, названных «греко-восточниками», был введен особо строгий полицейский час. Шли массовые аресты и расстрелы православных сербов. Только после нападения Германии и ее союзников на СССР отношение к православным русским улучшилось. В связи с этим начался и призыв русских в хорватскую армию и посылка их на борьбу с четниками и партизанами.
Слава Пелипец, отбывавший во время войны воинскую повинность, был послан на фронт и взят немцами в плен. Слава бежал из плена и при помощи НТС вскоре оказался в Смоленске. Борис, Жорж Богатырев, Клавдий Цыганов, Игорь Москаленко и я решили последовать примеру Пелипца и поехали на работы в Германию, в надежде оттуда продвигаться дальше в Россию.
Мы покинули Хорватию 26 января 1942 г. и с рабочим транспортом прибыли в Берлин. Борису Мартино удалось бежать и НТС его, дней через десять, отправил в Варшаву. Для этого ему надо было около Ченстоховы нелегально перейти границу, а это было не так просто. Борис шел по пояс в снегу через лес и сильно простудился.
Из Варшавы он должен был двигаться дальше, но не сразу. На несколько месяцев Борис получил работу в Варшаве в Доме Молодежи. Дом Молодежи находился в ведении Русского комитета и помещался на улице Маршалковской д. 68, в помещении, где до войны был русский студенческий клуб. В Варшаве несколько раз русскими скаутскими руководителями начиналась скаутская-разведческая работа, но каждый раз, когда становился заметен ее скаутский характер, по приказу немцев, работа пресекалась.
Борис умел увлекательно говорить, хорошо рисовать и даже писать стихи. В 14 лет он написал на мотив «Алла верды» песню сараевского звена «Волк»: «Когда патруль наш основался….», а через год «Марш Сараевского отряда». Приехав в Варшаву, он в начале 1942 г. написал песню «Костер разведчика» («Давно, еще в Павловском Парке….»), которая вскоре стала как бы вторым гимном организации. Тогда же он написал и потерянное и забытое стихотворение «Забытые Гумилевым», в котором он упрекнул поэта, что в стихотворении «Капитаны» не упомянул ни одного русского героя. У меня случайно сохранились только два первых куплета:
Не всех он воспел капитанов,
Искателей всех не назвал.
Любитель чужих караванов,
Он пряности Юга искал.
Его ж за Россию убили.
Не долго он ей послужил.
Они Ее в сердце забыли,
Как он Ее в песнях забыл.
Дальше Борис писал о русских землепроходцах, построивших в Калифорнии Форт-Росс, и т.д.
Председатель Русского комитета в Генеральной Губернии (оккупированная немцами часть Польши) Сергей Львович Войцеховский (1900-1984) писал впоследствии что: «Б.Б.Мартино, обладавший необыкновенной способностью привлечь сердца молодежи <…> занялся в Варшаве русским Домом Молодежи и преобразил его талантливым руководством» (4). На праздновании дня Св.Георгия 1942 г. Предполага-лось, что Борис попрощается с Дружиной молодежи (официальное название), чтобы двинуться дальше «на Восток», но у него неожиданно пошла кровь горлом и врачи нашли у него туберкулез. Сильная простуда, полученная при нелегальном переходе через границу, и плохое питание (русские были приравнены к полякам, а поляки получали очень скудные продовольственные карточки) сделали свое. О продвижении «на Восток» не могло быть и речи. Борис остался в Варшаве на своей должности, а меня назначили его помощником. Надо было готовить лагерь для русских детей, против чего со стороны немцев не было возражений. В прошлые лагеря принимались только дети из Варшавы, но я предложил принимать и иногородних, на что С.Л.Войцеховский охотно согласился. В своих воспоминаниях он упомянул детей из Радома и Ченстохова (5), но я помню, что были и из Кракова и из Люблина.
После лагеря разведческая работа в Доме Молодежи была прекращена.В своих воспоминаниях С.Л.Войцеховский написал: «В Свидере, к сожалению, он (Борис – прим.РВП) проявил крайнюю несдержанность в споре с молодой участницей лагеря. <…> В 1943 году лагерь был переведен из Свидера в соседний дачный поселок Михалин и из скаутского стал детским». (5). Руководство этим лагерем было поручено Георгию Михайловичу Шульгину.
Мне кажется, что в действительности была другая причина, а именно; любая скаутская деятельность была нацистами запрещена. В Свидере же на лагерных воротах красовалась лилия, и кое-кто носил разведческие треугольные галстуки. Однажды в лагерь неожиданно приехала какя-то немецкая комиссия, которая не могла не заметить скаутской символики. Думаю, что это было настоящей причиной того, что в следующем году лагерь «из скаутского стал детским». Думаю, что все бы было иначе, если бы С.Л.Войцеховский предупредил Бориса, чтобы он не пользовался скаутской символикой. Это было ошибкой С.Л.Войцеховского и ему, вероятно, пришлось выслушать выговор от немецкого начальства. Дом Молодежи был закрыт, а Бориса и меня уволили с работы, предупредив, чтобы мы не вздумали нелегально вести разведческую работу.
В марте 1943 г. я отбыл во Псков, а летом Борис все же начал осторожно встречаться с разведчиками и разведчицами и устраивать поездки небольшими группами в окрестности Варшавы.
О разведческих лагерях в Генеральной Губернии не могло быть и речи. Но в 1943 г. Борис получил из Берлина официальный вызов явиться в лагерь из Центрального штаба НОРМ на бланке с печатью. На основании этого вызова Борис без труда получил пропуск через границу и смог в июле, в лагере «Русь» около местечка Пельцкуль, провести VI КДР. Это был самый многолюдный лагерь-слет подпольного Германского отдела.
В Варшаву, вскоре после моего отъезда, приехал, тоже при помощи НТС, Малик Мулич. Он пробыл в Варшаве недолго, готовясь ехать дальше. В глазах немцев он был говорящим по-русски хорватом и потому, без всякого труда, получил работу переводчика в одной немецкой фирме в Крыму. Малик, будучи в Варшаве, помогал Борису, принимая активное участие в подпольной разведческой работе.
Когда летом 1944 г. Красная армия приблизилась к Варшаве, Борис уехал в Грац, где в то время пребывал начальник НОРМ и подпольного Германского отдела разведчиков Георгий Львович Лукин. Было решено, несмотря на исключительные трудности, устроить лагерь и VII КДР. Найти место для лагеря взялся Олег Н. Минаев, которому удалось его устроить в августе в Альпах в Цойчахе (Zeutschach), якобы для подготовки русской молодежи к вспомогательной службе в противовоздушной обороне (Flakhelfer). Кандидаты на КДР, которые не могли на работе получить отпуск, так как в середине 1944 г. уже никому отпусков не давали, получали на бланках НОРМ вызов явиться на курс «флакхелферов». Благодаря таким вызовам, на КДР собралось около 20 человек. Подготовка «флакхелферов» входила в планы немцев, и потому все прошло благополучно. Даже для курсантов были получены от немцев палатки.
В сентябре 1944 г. Борис, приглашенный быть крестным отцом моей дочки Людмилы, приехал ко мне в Берг, в рабочий лагерь, который находился на немецкой стороне Дуная недалеко от Братиславы. Встреча Бориса и приехавшего с ним Г.Л.Лукина с Евгением Евгениевичем Поздеевым (1916-1994) и мною была использована для обсуждения дел подпольной организации скаутов-разведчиков.
Пражский манифест 14 ноября 1944 г. ген. Андрея Андреевича Власова открыл новую страницу в биографии Б.Б. Мартино. 17 декабря состоялось заседание КОНР – Комитета Освобождения Народов России, на котором ген. Георгий Николаевич Жиленков сделал доклад о положении русской молодежи в Германии (6). Ген. А.А. Власов проявил особый интерес к работе с молодежью, и в январе 1945 г. был создан СМНР – Союз молодежи народов России, который подчинялся Гражданскому управлению КОНР. Начальником СМНР был назначен лейтенант Ю.В. Дьячков (член НТС), а Б.Б. Мартино был членом Совета СМНР (7). В феврале КОНР и его Гражданское управление были эвакуированы в Карлсбад (по-чешски Карлови Вари). Конец войны застал Б.Б. Мартино, С.В. Пелипца, Г.Л. Лукина и Маргариту Николаевну Сагайдаковскую в баварском городе Меммингене, в 30 км. от Фюссена и 100 км. от Мюнхена.
В Меммингене нашлись русские дети и Б.Б. Мартино устроил летом 1945 г. разведческий лагерь. Но русских детей в Меммингене было мало, и Борис поехал в ближайший ДиПи лагерь в Кемптен и в более отдаленный город Мюнхен, ставший к тому времени одним из центров русской общественной жизни, налаживать там разведческую работу. В Мюнхене трудами о. Александра Киселева (1909-2001), в прошлом скаутского руководителя в Эстонии, был создан православный дом «Милосердного Самарянина». Русским в Германии, Австрии и Италии, чтобы избежать насильственной выдачи коммунистам, нельзя было называться русскими. Американцы считали «национальность» подданством, и тех, кто в графе «национальность» писали – «русский», считали советскими подданными, подлежащими насильственной выдаче. В зависимости от обстановки, русские, в графе «национальность», писали либо «бесподданный» либо что-нибудь другое.
В доме «Милосердного Самарянина» о.Александр Киселев создал гимназию и помог созданию отряда скаутов-разведчиков. В гостеприимном доме с 4 по 6 ноября был проведен первый за всю историю русских скаутов-разведчиков за границей «Съезд руководителей юных разведчиков». На съезде присутствовали, с правом голоса или без оного, русские скауты-разведчики из разных стран, оказавшиеся случайно в то время в Мюнхене или в ближайших лагерях. Борис сделал доклад о работе ИЧ – Инструкторской части в годы войны (1941-1945) и был избран Заместителем Ст. р.ск. на Европу – Старшего русского скаута Олега Ивановича Пантюхова (1882-1973), проживавшего в США, связь с которым в годы войны была прервана. НОРС-Р – Национальная Организация Русских Скаутов-Разведчиков, переименованная на Дальнем Востоке в ОР – Организацию разведчиков (в Европе НОРР), приняла новое название ОРЮР – Организация Российских Юных Разведчиков, а ИЧ была на том же съезде переименована в ГК – Главную квартиру. Как бы завершением ноябрьского съезда в Мюнхене была конференция 18-20 февраля 1946 г. в ДиПи лагере Менхегоф около Касселя.
В конце 1945 г. у Бориса был неприятный разговор с представителем Ст. р.ск. Владимиром Аполлоновичем Темномеровым (1901 – 1989). В результате Борис в приказе Но.7 от 21.12.46 объявил, что «в виду изменившегося внешнего положения организации и в результате обсуждения его с личным представителем О.И.Пантюхова, заменяю наименование должности 'Заместитель Старшего Скаута на Европу' наименованием 'Старший Скаутмастер ОРЮР'».
На работу Борис устроился в немецкое агентство новостей. Его работа заключалась в записи под диктовку радио-новостей ТАСС и перевода их на немецкий. Помню, как Борис, отправляясь в разведческий лагерь, брал с собой для этой цели портативный радиоприемник. Кроме того, Борис подрабатывал еще и передачами по «Голосу Америки».
Борис трудился, не щадя себя, и в ноябре 1946 г. из-за приступа камней в почках, слег в городскую больницу в Розенгейме, в которой работала сестрой милосердия мать Юры (Георгия Михайловича) Солдатова (р.1932). Г. Солдатов вспоминает: «Несмотря на болезнь Борис каждый день занимался корреспонденцией, читал и старался в разговорах с живущими в городе эмигрантами узнать адреса русских ребят в соседних городах и лагерях. <…> Бывало, когда в палату заходила моя мать, я оставался и слушал их разговоры о России и разведчиках. Моя мать считала Бориса большим патриотом и слушала о том, что по его мнению, необходимо было бы сделать для России и для молодежи в эмиграции» (8)
Несмотря на необходимость лечиться, Борис летом, без разрешения врачей, при помощи старших разведчиков, несколько раз совершал побеги из больницы через окно, чтобы участвовать в летних разведческих лагерях, проводить руководительские курсы и организовать II съезд руководителей ОРЮР в сентябре 1947 г. в лагере в Легау (9).
Покинув больницу в Розенгейме осенью 1947 г., Борис продолжал работу с разведчиками, и когда Г. Л. Лукин попросил его освободить от должности начальника Баварского отдела, он принял эту должность на себя (Пр.14 от 20.10.47). В 1948 г. принимал участие во всех летних лагерях, в результате чего, из-за трудных лагерных условий, у Бориса начался туберкулез костей левой ноги и ему пришлось ходить с палочкой. Таким мы его видели на первом разведческом слете по случаю 40-летия организации, состоявшемся с 6 по 9 мая 1949 г. в лагере Фельдмохинг около Мюнхена (он же и Шлейсгейм). Слет, на котором собралось около 300 человек со всей Германии, посетил Первоиерарх РПЦЗ Митрополит Анастасий, отслуживший торжественный молебен.
С тех пор ОРЮР устраивала каждые 10 лет слеты, с меньшим количеством участников, но зато уже из всех стран, где велась разведческая работа.
Вскоре после слета и до весны 1950 г. Борис жил в Мюнхене в бараках для беженцев на Белградер штрассе Но.152, где делил комнату с молодым руководителем Вовой (Владимиром Гаевичем) Тремль (9).
С декабря 1951 г. по май 1952 г. Борис был снова в госпитале, где ему было сделано две операции. Из госпиталя Борис уехал в Бад-Гомбург (предместье Франкфурта) на работу в «Посев», НТС-овский Институт изучения СССР и в НТС-овское Русское информационное агентство.
Туберкулез костей ног сделал Бориса инвалидом. На лечение не хватало денег (циркуляр Но.1 от 2.02.52) и руководители ОРЮР стали регулярно собирать между собой деньги на его лечение. В письме членам Совета от 10.03.54 Борис писал:
«О себе, к сожалению, не могу сообщить ничего отрадного. Все те же боли в ногах. Курс уколов не дал результатов. 16 февраля мою правую ногу заключили в гипс, в надежде этим укрепить сустав. 4 марта гипс разрезали, так что я теперь могу принимать ванны и получать массаж <…>, однако без гипса ходить запрещено. Сколько времени придется носить гипс неизвестно. <…> Ходить с тяжелым гипсом, конечно, очень трудно, без костылей невозможно. <…> Правая нога неподвижна в колене, а левая в бедре и к тому же левая на 5 см. короче правой.
Во Франкфурте заботу о Борисе взяла на себя семья Поздеевых. 30 января 1955 г. из НТС были исключены В.М. Байдалаков, Е.Е. Поздеев и еще ряд лиц. Борис не был исключен, но ему пришлось бросить службу в НТС и вместе с Поздеевыми уехать в Мюнхен. Летом 1955 г. Борис принимал самое деятельное участие в разведческих лагерях. Про Бориса (лесное имя «Волк») пели в «журавле»: «Град и дождь бьет день за днем / «Волку» это нипочем» (10). Но в действительности, из-за подобной жизни, Борис снова оказался в санатории в Гаутинге (11), и надолго. Лето 1957 г. (12) и лето 1958 г. ему пришлось, вместо лагерей, лечиться все в том же санатории (13).
ПРЕОСВЯЩЕННЕЙШИЙ АРХИЕПИСКОП НАФАНАИЛ (ЛЬВОВ), НАЧАЛЬНИК МЮНХЕНСКОЙ ДРУЖИНЫ СКАУТИНСТРУКТОР Г.М. СОЛДАТОВ, СТАРШИЙ СКАУТМАСТЕР ОРЮР Б. Б. МАРТИНО, НАЧАЛЬНИЦА ОТРЯДА РАЗВЕДЧИЦ ИНСТРУКТОР В. А. ЩЕГЛОВСКАЯ (МАТЬ Г. М. СОЛДАТОВА)
В июле 1956 г. Борис принял на себя должность редактора журнала для руководителей «Опыт», который он редактировал до конца своей жизни.
1 октября 1957 г. вступил в силу новый устав ОРЮР. Если раньше номинальным главой организации признавался О.И. Пантюхов, то по новому уставу он был лишен этого почетного звания, и единственным главой организации был утвержден Б.Б. Мартино. Таким образом, давно назревавший разрыв произошел, и ОРЮР и НОРС-Р стали двумя отдельными русскими скаутскими организациями, одна с Б.Б. Мартино, а другая с О.И. Пантюховым во главе.
Осенью 1958 г., выйдя из санатория, Борис устроился на работу на «Радио Осаобождение» в отдел новостей (14). Борис писал мне в письме от 29.11.1958: «Я служу в «Освобождении». После санатория очень трудно. Зверски устаю, а свободное время трачу на поиски комнаты, что крайне сложно (лестницы ведь для меня неприемлимы). Живу пока в пансионе». Летом 1959 г. Борис прилетел в Калифорнию, чтобы принять участие в юбилейном слете ОРЮР по случаю 50-летия организации. На радио это было оформлено как служебная командировка. Борис делал записи для передач. На «Радио Освобождение» (с мая 1959 г. – «Радио Свобода») Борис пробыл до самой своей смерти 22 июля 1962 г.
У Бориса не было семьи, и все свое свободное время он отдавал воспитанию русской молодежи в национальном духе, видя в этом посильное служение Родине.
Б.Б. Мартино похоронен на городском кладбище города Мюнхена Perlacher Forst. В ста метрах за оградой которого находится православный собор. За могилой ухаживает Мюнхенская дружина ОРЮР (15).
За основание Сараевского отряда Борис, Слава Пелипец и я были в 1932 г. награждены «Пальмовыми ветками» 4 степени. Об этом было сообщено в скаутской газете «Звено», которая выходила в Тарту (Юрьев), Эстония. Нам было приятно, что наши старания были вознаграждены и отмечены в газете. Позднее Борис получил и «Пальмовые ветки» 3, 2 и 1 степеней, был награжден орденом «Белого Медведя» 2 ст. (Пр.Ст.р.ск. Но.318 от 1.12.39), медалью «За Россию» (Пр.Ст.р.ск.Но.320 от 23.03.40), «За верность» 2 ст. (Пр.ИЧ Но.9 от 1.01.43) и почетным орденом «Могучего Белого Медведя» (Пр.Ст.р.ск. без Но. от 28.11.48)
Б.Б. Мартино редактировал рукописный журнал «Волк», Сараево (Югославия), Но.1 и Но.2/ 1931, рукописный журнал «Волчий вой», Сараево (Югославия), номера 1/1932 – 28/1937, «Мы», Белград (Югославия), номера 1/1938 – 11/1940. Редактировал «Опыт» в 1956-1962 гг. Сотрудничал в центральных изданиях ОРЮР. Его статьи перепечатывались и посмертно.
Б.Б. является также автором: Звеновая система 4 издания: 1942, 1945, 1957, 1968, Пропаганда 2 издания: 1942, 1968, Игры 3 издания 1942, 1958, 1968, Символика (без указания автора) 4 издания: 1946, 1968, 1979, 1980, Беседы у костра (автор «Старый Волк») 1950, Беседа Старого Волка к юбилейному костру 10 мая 1959, Волчата 1968, Основы волчатской работы 1985, Работа со стаей 1992 (в сборнике с другими авторами)
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Приказ Но.132 от 6.11.35 по Югославянскому отделу пар.3.
2. А.М.Глянцев: письмо от 25.05.94 г. в архиве автора.
3. Р.В.Полчанинов: Поездка Б.Б.Мартино в Финляндию в 1938 г. // Страницы истории разведчества-скаутизма, 2000, Но.12 (69).
4. С.Л.Войцеховский: Эпизоды, изд. «Заря», Лондон, Канада, 1978, с.91.
5. Там же с.58-59.
6. К.Г.Кромиади: За землю за волю…, изд. «Глобус», Сан-Франциско, 1980, с.202.
7. Письмо бывшего члена СМНР от 7.05.2002 в архиве автора.
8. Г.М.Солдатов: письмо от 8.03.02 в архиве автора.
9. В.Г.Тремль: письма от 12.07.01, 21.08.01 и 3.05.02 в архиве автора.
10. Вестник рука, Париж, Но.41 от 1.12.55.
11. Опыт, Мюнхен, Но.24 за март 1957 г., с.2.
12. Опыт, Мюнхен, Но 27 за декабрь 1957 г., с.32.
13. Мои письма от 2 и 22 июня 1958 г., посланные в санаторий в Гаутинге.
14. Е.С.Ремилева: письмо от 11.1.2002 в архиве автора.
15. Г.Г.Кобро: письмо от 8.05.02
Нью Йорк - Бруклин
* * *
РУССКИЙ ШТЫК
Н. Смоленцев-Соболь
(Продолжение, начало в №№164, 165, 167, 169, 170, 171, 172, 174 «Верности»)
Джулиан Леонберг подробно записывает мою жизнь в свой желтый блокнот с отрывными листами. Все по правилам, как договорились. Я вкалываю на газету, не жалея времени и сил. Газета оплачивает услуги Джулиана, большей частью из моего же кармана. Скажете, продешевил? Так не до жиру – быть бы живу. Сказал «да», значит, «да»!
Мы сидим в уютном кабинете. Светло-коричневого лака панельные стены, толстого ворса паласы, широкие офисные столы, мерцающие мониторы, мягкие крутящиеся кресла. Редакционные ушли на обед. Обедают они, как правило, в местной китайской забегаловке. Я тоже покупаю там что-нибудь из жрачки. Какой-нибудь «вон-тон суп» за доллар-ноль пять, или парочку тестяных жареных биточков с рыбно-капустно-древесной начинкой внутри.
Но сегодня мне надо поработать на себя, и я варю кофе для нас обоих, высыпаю из коробки сухие хрустящие печенышки.
-Ну, что, время пошло, Джулиан?
-Да, время – деньги, - выпендривается своим американизмом он.
Вообще-то, Джулиан выполняет функции юрис-консульта при газете. То есть просто ничего не делает. По-русски он бацает почти без акцента. Так же, практически чисто, трынчит на испанском, немецком, итальянском, иврите и польском. Об этом мне сообщает между делом Михаил Маркович. Его, Джулиана, отец – бывший кубинский дипломат, сбежавший от Кастро в 59-ом. Мать – манхэттенская еврейка, издающая журналы в Польше и Германии. Говорят, купается в деньгах и имеет любовника на десять лет моложе Джулиана. Сам же он, после русского факультета Колумбийского университета сделал магистра по юридическому праву в Гарварде.
Ну, что ж, раз у тебя степень бакалавра по русским наукам, я и переводить не буду!
-...Из Дагестана приходила водка-паленка. Уже в ящиках, с этикетками. Мосол давал на лапу ментам из линейного отдела, и они не дергались. Паленку кидали по точкам. У нас в 94-ом по району с населением двадцать четыре тысячи человек было больше сорока жмуров только за два месяца, за сентябрь и октябрь. Отравление паленкой. Как раз в начале сентября завезли.
-Паленка – это... – с вопросительной интонацией пытается что-то понять Джулиан.
-Самопал. Фальшивая водка.
-А-а... Ты сказал: жмуров?
-Трупов. Умерших людей.
-Какое странное слово. Это от... «жмуриться»?
-Есть такое слово, как говорил незабвенный Леня Якубович.
-Это кто?
-Это ведущий телепрограммы «Поле чудес».
-Он что, тоже в твоем деле?
-Нет, просто чегой-то подумалось, - несколько ошарашенно говорю я.
Никак пока не привыкну к американской мозго-активности. Тут у них четко: дважды два – четыре, а не пять и не восемьдесят девять. Эмоции, ассоциации, реминисценции, игра слов и намеко-отделение – все в эмбрионах. Оно, конечно, так проще и эффективнее. Это мне надо переучиваться.
-Но продолжим по паленке, - кое-как справившись со своим удивлением, иду я дальше. - Мой друг Михаил Захаров скинул инфу мне. Представь, сорок две смерти! Мужчины, женщины. Даже один ребенок, двенадцатилетний мальчик. Сам Миша работал на коммуняцкую газетенку. Его шеф, коммуняка и бздун по натуре, описялся бы такое тиснуть. Что до меня, так я вольный казак. У меня один вопрос: чистая ли наклевка? Миша подтвердил: менты слили, у одного брат откинулся, нарезался той самой водяры от дагов. Менты озверели. Око за око! У детей гор возникли проблемы, двое уже в знаменитом «подвале». Правда, наших-то не вернешь. Что ж, это довод. В следующем номере моей газеты информашка: «Как джигиты травят русских». Газета в народ, я тут же на «скорый» и в Москву. Пока позади меня гром и молнии, мой московский друг уже дает в столичной газете: «Паленые реки, мертвые берега...» Оттуда же в Ассошиэйтед Пресс и Рейтерс: «Больше сорока трупов от фальшивой водки...»
-Ого!
-Да, были кое-какие завязки. А зачем, ты думаешь, Джулиан, я в Доме журналиста коньячок на грудь принимал? По причине любви к алкогольному градусу? Вы ошибаетесь, графиня, сказал граф, поправляя портянки, это часть нашей работы, черной и неблагодарной. Короче, АП и Рейтерс продымили, из Москвы в областной Стамбул грозный окрик: вы там че, совсем охренели? Кто кого травит? А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!
-Тяпкина-Ляпкина?.. – неуверенно повторяет Леонберг.
-Это персонаж из Гоголя. Так только говорится. Он тоже не в деле. Не обращай внимания, Джулиан. Если кто для моего жизнеописания важен, я тебе подчеркну. Итак, возвращаюсь я в город, вся коммуняцкая и руководящая сволочь передо мной кланяется, татарскими малахаями метут, в глаза заглядывают: Николай Николаич, не зайдете на чашку кофе? Николай Николаич, а мы вас ждем-пождем, есть ваша любимая «рябина на коньяке»... Зато в сауне, где я с близкими друзьями яды из тела выпариваю, мне шепотком: Мосла – в горадминистрацию, дали ботинком в рыло, потом втерли ему под кость, типа, из-за твоего бизнеса, к нам контролеры из Минздрава, Госсанэпидслужбы и Народного комиссариата по делам слабоумных... Что ж, я друзьям навек обязан. Друзья у меня были верные, если самим ничего не грозило, то подсказывали, чего со мной может случиться. Так и в этом случае, после двух трехлитровых баллонов пива и флакона водки, они меня с намеком спрашивают: Николай, ты завещание отставил? Спрашиваю: а что, впритык едем? Они, отведя глаза: Мосол, лютует, у него «люгер» и «браунинг», привез из благотворительной поездки по Германии, ездил по линии Общества собаководов и горадминистрации...
У Джулиана морщинка на переносье.
-Ты хочешь сказать, что в мэрии было известно об этом буттлегер-бизнесе?
-Замглавы администрации крышевал восемь точек Мосла из двенадцати по городу. Его спиногрыз, двадцатилетний недоделок, в налоговой полиции числился. Раз в три дня выходил на правеж и окучивал киоски с паленкой. Ему пачки денег складывали в полиэтиленовый пакет. Например, ты знаешь, Джулиан, что стандартный полиэтиленовый пакет больше шестидесяти миллионов рублей не держит?
-Что это значит?
-Пакет рвется и деньги сыпятся на парапет. Это если пятихатками и кусками. А если пяти- или десяти-тысячными, то сто лимонов спокойно входит.
Я вижу, что Колумбийский университет буксует. Сжалившись, перевожу ему на общепринятый язык. Он долго смотрит мне в лицо, потом ошарашено спрашивает:
-И ты это все напечатал?
-Это моя работа, мистер Леонберг. Они убивают мой народ, а я повествую, кто и как это делает.
-Ты сумасшедший, - пялит он улыбку.
-Мне об этом уже докладывали.
Я отпиваю кофе и откусываю от галетного печенышка.
Джулиан молча делает записи в своем блокноте. Перемахивает желтые страницы. Вносит имена. Как настоящее имя «Мосла»? Как звали замглаву администрации? А его сына? Как имя начальника налоговой полиции? Потом задумчиво говорит:
-Ты полагаешь, что КГБ знало об этом?
Я иногда думаю, что Джулиан со своим Гарвардом просто идиот.
-А ты полагаешь, что КГБ в нашем городе о чем-то не знало?
Джулиан о чем-то думает. Потом изрекает с видом оракула: есть такая книга, отчет организации «Международная Амнистия» по преследованиям. Тебе ее надо достать. Этот отчет включает события за последние пять лет. По всем странам, где сидят у власти тираны.
Это кто тиран? Это Ельцин тиран? Он не тиран, он алкаш, дорогой мой Джулиан. Только мне от этого не легче.
***
... В этот вечер я еду в свой Бруклин с удобствами. Главный бухгалтер Саша-Иудей предлагает мне место в своем «Олдсмобиле». Он берет еще трех: редакционного художника Веню Драбиндера, заведующую отделом писем Наталью Смолл и в последний момент садит Гаррика Замахера, который в газете и экспедитор, и разносчик кофе и вообще хороший малый.
Едем весело. Гаррик рассказывает еврейские анекдоты. Веня Драбиндер кисло улыбается. Это я вижу, полуобернувшись. Я на пассажирском сиденье рядом с Сашей. Собственно, Иудеем его прозвал не я, не кто-то из редакционных, а он сам. На первый же день он подошел к моему столу и сказал:
-Я – Саша-Иудей, будем знакомы.
На второй день мы вместе с ним отправились в китайскую забегаловку. Там за чашкой «вон-тон супа» он вкратце поведал мне о своей жизни. Московская спец-школа, английский с первого класса. Но в МИМО не взяли, потому что «я – еврей». Пошел в институт торговли. Вдруг перестройка. И гласность. И кооперативы. Он открывает кооператив по прокату видео. Снимают три помещения и прогоняют через них до тысячи «бармалеев» в день. Что показывали? «Первую кровь», «Взвод», «Челюсти». В поздние сеансы запускали порнуху. «Бармалеи» балдели и тискали в темноте своих «бармалеек». Потом вышло постановление ЦК, их видео-салон, как и тысячи других по стране, был закрыт. Но комсомольцы не сдаются – окрылись новые возможности. Саша торговал цветметом, норковыми шубами, ресторанным оборудованием. В 91-ом, в августе, начался путч. Это потом уже выяснится, что путч был абортивный. А тогда... Саша ждать гостей не стал. Грин-карта была на руках еще с 89-го. Он взял билет на самолет кампании «Люфтганза» и дернул в Нью-Йорк. Здесь у него куча родственников.
Саша-Иудей тоже любит анекдоты с перчинкой. Но на «эФ-Ди-аР»-е, то есть шоссе имени Франклина Делано Рузвельта, которое тычется, извивается, дергается, западает то налево, то направо – и все вниз, вдоль великого Манхеттена, в сторону Бруклинского моста, Саша молчит. Лоб его покрывается испариной, губы мужественно сжаты. Я вижу, что водитель он хреновенький. Не в чин Сан-Санычу Муссонэ, танцору, таксисту, эксплуататору детского труда и истребителю советских танков. Саша-Иудей слишком нервный. Слишком чуткий к чужим подпрыгам и вывертам. Давить на массу он не умеет. Впрочем, на «Олдсмобиле» это не рекомендуется. Если б он был за рулем, скажем, «вседорожника», какого-нибудь джипа «Чероки» или «Хаммера», это другой разговор.
Ну, а меня сегодня он так уважил, потому что с Джулианом Леонбергом они большие друзья. Такие большие, что Саша нашему юрисконсульту из России уже третью жену привозит. Пока я доканчивал статью после обеда, они сидели и делились новостями. В отдельном кабинете Саши. Возможно, речь была о третьей жене. Или об очередной комбинации. А возможно, обо мне.
Вообще-то, впервые я рассказываю о своей жизни кому-то. Обычно, рассказывают мне. А я записываю. Такая у меня работа.
Гаррик замолкает и тоже таращится на огни «эФ-Ди-аР»-а, на громадную неоново-аргоновую надпись «Пепси-Кола» на левой стороне Ист-Ривер, потом на вздымающуюся каскадом жемчужную громаду даун-тауна.
За Бруклинским мостом они меня высаживают. Мелко моросит – нагнало тучки из Нью-Джерси, из-за речки. Обычная весна в нашем Вавилоне. Я сбегаю вниз. Дальше я буду телепаться на подземке. Но отсюда гораздо ближе к моему хасидскому Боро-Парку, а значит, и быстрее вернусь. В свой подвал. Там включу свой черно-белый ящик, разберу почту, попью чаю да пораньше завалюсь спать. Завтра опять в пять-пятнадцать подъем.
***
Моя хозяйка Лили не была бы старой еврейкой, если б упустила ситуацию. В одно из воскресений, под вечер, она сошла ко мне в подвал. Толстый и теплый палас радовал ее.
Она даже почмокала от удовольствия. И без долгих растабаров перешла к «делу».
У нее есть дом. Он находится в глубине штата Нью-Йорк, в небольшом городке в Касткильских горах. Нет ли у меня желания взглянуть на него? Просит она за него всего-ничего. Тридцать тысяч – для начала. Но можем и поторговаться. Дом хороший, трехэтажный, на две семьи. При нем гараж на три машины. Они с мужем купили его для выездов на лето. Это было так давно. Теперь время пришло избавляться от ненужного груза. Выезжать им незачем да и не на чем. Машину они продали пять лет назад.
Тридцать тысяч за дом? Цена не была высокой. Увы, на тот момент жизни у меня в загашнике слиплось всего пять или шесть сотенных. И это все!
Да и на чем ехать в глубинку? Автомобиль я брал у Сан-Саныча. И давал он мне ее только потому, что не хотел разрушать бизнес-партнерство. К тому же я всегда возвращал его драндулет с полным баком. Но теперь у нас с ним никакого партнерства. Один раз видел его в церкви. Он кивнул и отвернулся, пристально взирая на ветви цветущей сакуры.
-Георгий Васильевич, можно вопрос? Почему вы с господином Муссонэ – как неродные? Вы его, можно сказать, в люди вывели. Воевали вместе. К себе в семью привозили. Даже к награде представляли...
-Знает кошка, чье сало съела, - отвечал Старик, шибко тюкая своей палочкой по асфальту. – Потом, будет еще время, расскажу. Дело прошлое...
Я не настаивал. Слава Богу, что ни встреча, что ни беседа, так чем-то новеньким Старик меня всегда радовал. Вот, рассказал, как дрался под Берлином. И откуда у него штык, который он достал из своего кованого сундука.
-Неужели тот самый? Тот, что вам Барсуков подарил?
-Он и есть. Я с ним, Коля, почитай, полмира объездил. Славный штык! Это чтоб вооружить штрафников, большевички открыли старые склады. Еще с той, Великой войны. Так что настоящий русский штык это, не советский, не сталинский.
А предложение Лили запало. Дело в том, что близилось слушание моего дела в иммиграционном суде. Судье могло вполне шибануть в голову: на депортацию! И было бы обидно, что просидел полтора года в Америке, а кроме суетливого и чокнутого Нью-Йорка с его неграми в капюшонах, как у ку-ку-кланцев, да немного Нью-Джерси с птичками-колибри, никуда не попал.
О Касткильских горах мне рассказывали. У тещи Драбиндера там был дом-пансионат. В нем она принимала гостей. Этого за деньги, того – за услуги. Так и Михаил Маркович там побывал. Вспоминая о той поездке на несколько дней, он прижмуривал глаза за горбачевскими очочками. И водочки попили, и закусочка была что надо, и сауна по высшему классу.
А еще там прозрачные озера, голубые холмы, фермы со своей продукцией, в реках форель, местный народ в клетчатых рубашках и шляпах...
Не знаю, какой черт дернул меня сказать о предложении Лили моему славному Старику.
Мы сидели возле его домика, на скамейке. Он расспрашивал меня о предстоящем суде. Как идет подготовка? Собрал ли я нужные документы? Хороший ли адвокат? Я рассказал, что набрался наглости и пошел смотреть, как тут это все происходит. Приехал на знаменитую Плазу, 26. Прошел через металлоуловители. Охранники посмотрели на меня. Я был в приличном костюме, единственном на тот момент. С папочкой в руках. Они ничего не сказали. Я ни о чем не спросил. Поднялся на нужный этаж. Выбрал из списка какого-то судью по иммиграционным делам. С толпой вошел в зал и сидел там до последнего дела.
Судья оказался черным челом, лет пятидесяти. Суховатый, большелобый, очень цепкий, свою силу чувствующий. Он занял свое место за широким, старой школы, дубовым столом. Справа и слева от него невысокие кресла, но у него – целый алтарь, резное, с мрачноватой готической спинкой.
И началось!
Большей частью слушания заканчивались одним и тем же: каменным лицом истца, торжеством Иммиграционной службы. Отказать! Одна мексиканка, услышав слово «депортация», зарыдала в голос. У нее было двое детей, трех и шести лет. Дети затихли и смотрели своими глазенками-угольками вокруг. Хасидскому истцу, в тебетейке на стриженном затылке, к моему удивлению, судья тоже отказал. Точнее, дело отложили, так как хасид должен был представить какие-то документы. Когда началось последнее слушание, судья, наконец, заметил меня. «Вы член этой семьи?» – спросил он. Семья была какая-то не то пакистанская, не то индусская. Я на ее фоне был слишком заметен. Врать не было смысла. «Нет, ваша честь!» - совершенно правильно, хотя и с запинкой ответил я. «Выйдите вон из моего зала!» - закричал судья, будто я наступил ему на мозоль и не извинился.
Старик заклекотал в смехе.
-Ишь ты, я и не знал, что ты еще тот молодчик! Правильно сделал, что пробрался и сам все разузнал. Хвалю!
Ну, а из других новостей я возьми да скажи ему про предложение Лили.
-Все совпадает, Георгий Васильевич. Страна возможностей! Только вот как реализовать их?..
-Есть у меня машина, - неожиданно сказал он.
-Как? У вас?
-Я держу ее в гараже одного старого друга. Раз в неделю он ее выводит, катается по улицам, чтобы аккумулятор не сел. Раз в полгода – на профилактику и смену масла... Сам-то я до Касткильских гор вести не берусь, но если ты за рулем, то можем мы твою Лили отвезти. Городок ее недалеко от Джорданвилля. Только ей объясни, что не на день мы едем, а на три. Как раз на Троицу попадаем. Не хочет ждать, пусть берет обратный билет на автобус. Нам же с тобой важное дело надо справить, Коля. Поедем помолимся в чистом месте да на великий праздник. Чтоб Он, - Георгий Васильевич поднял указательный палец кверху, - чтобы Он тебе помог. Не к кому нам больше обращаться, Коля. К Нему да к Николе Милостивому, Чудотворцу Божьему, твоему небесному покровителю. Сам-то бывал когда в Джорданвилле?
-Не доводилось.
-Великие люди там жили, молились, себе упокоение нашли. Души их за нас всех там великое прошение несут денно-нощно. Так что поедем, не пожалеешь...
* * *
Михаил Маркович блеснул на меня своими горбачевскими золотыми очками. «А что, идея не плохая! Говоришь, соберутся со всей Америки и Канады? Отлично! Привезешь материал, как говорится, с места событий. Давненько в нашей русско-язычной прессе не было ничего про «старую эмиграцию».
Вот так решаются вопросы.
С пятницы по понедельник включительно я свободен. Во вторник положу на редакторский стол путевые заметки. И мы в расчете! Конечно, хорошо бы интервью с настоящим монахом. Михаил Маркович потряс кистями рук перед собой, будто именно так монахи и делают. Или очерковую вещь о какой-нибудь знаменитой семье. Он сжестикулировал шаляпинского Бориса Годунова. Например, о каких-нибудь герцогах де Маликорнах! Или боярах Квашниных, Лаптевых, Коромысловых. Там сам разберешься, кто есть кто. Только это... власовцев... их больше не надо, хорошо?
Хорошо, сделаем бояр Лаптевых или графов Кобло-Кобельских.
* * *
-Как я в Америку попал, Коля? Пароходом... Как же еще? Тогда, почти полвека назад, самый популярный, то есть народный вид транспорта.
Старик посмеивается. Мы уже полтора часа в дороге. Лили затихла на заднем сиденье. Уселась, повозилась немного и запала в дреме. Под урчание мотора да с приятным ветерком из приоткрытого окна, ой, как спится! Машина – «Шевролет»-стэйшн-вэгон, увалистый, мягкий, и на удивление быстрый. Я как взял шестьдесят-пять в час, так и держу. Дорога спокойная. Иногда нагонит какой-нибудь деловой на новом «Лексусе» или очумелый дальнобойщик на длинном фургоне. Мне с ними не тягаться. Мы вообще мирные люди. Едем смотреть еврейский дом и праздновать день Святой Троицы.
-Нет, конечно, не все так просто было, - отвечает Старик. – Было бы все просто, мы б давно позабыли. Почти полвека однако прошло. Как вчера, все помню.
* * *
...Это было одно из тех событий, что простые люди называют чудом. Простой человек, он же двойного видения не имеет. Видит чудо, говорит: чудо! И этим все объясняется.
Выход с танковой колонной генерала Венка ему почти не запомнился. Потому что от потери крови, от множественных осколочных ранений, от спавшего невзначай напряжения, от тряски в кузове он то и дело терял сознание. Везли его на крытом грузовике. Дважды налетали самолеты. Расстреливали колонну. Потом было жаркое столкновение. Немцы кричали: «Иван» идет! «Иван» идет!.. Это когда прорывались через советские подразделения, а красные пытались замкнуть клещи. Танкисты дали несколько выстрелов. Штурмовой батальон бросился вперед. Советские расступились.
И был переход по ничейной земле. Еще не оккупированная, но уже не немецкая. Третий авиа-налет отбили пулеметами с танков и грузовиков. Даже не остановились. Так и продолжали катить. Только столкнули на обочину две сожженные автомашины, перебросив раненых к другим. В кузов к Георгию Васильевичу добавили еще трех. Один был сильно обгорелым. Он громко стонал. Минут через сорок он затих. Мертвых хоронить не было времени. Грузовик притормозил, два солдата вытащили труп. Потом сами запрыгнули назад под брезентин.
Впереди был Магдебург.
Мост через Эльбу миновали благополучно.
Американцы, наверное, знали, что колонна идет сдаваться. Потому что не стреляли, а только приказали сдать оружие и маршевым порядком – в плен.
Раненых отправили дальше, до Брауншвейга. Туда ползли часов шесть. Там их сгрузили на площади. Ни одного целого дома вокруг не было, улицы стерты в пыль. Ни желых домов, ни школ, ни церквей. Вместо стен – кучи битого кирпича.
Между двух таких огромных куч они, человек двести, и оказались. Несколько американских пехотинцев наблюдали за ними. Впрочем, американцы больше были заняты едой, курением и осмотром ценных вещей. Увидит солдат хорошие часы на запястье у немецкого офицера: «ги-ми-дис!» Забирали портсигары, ножи, вальтеры и парабеллюмы, золотые кольца. Срывали награды и совали их по карманам.
«Ги-ми-дис!»
Американец даже не угрожал винтовкой. Винтовка была на ремне.
«Ги-ми-дис!»
Сухопарый майор снимал часы с руки.
«Ги-ми-дис!»
В карманах американца, как в продранных мешках, исчезал перстень, брелок с золотым черепом на цепочке, серебряная зажигалка, бритва в кожаном футлярчике, наконец, «Железный крест», грубо вырванный с мундира.
На солдата в рыжей от грязи, посеченной и рваной шинели внимания не обращали. Уловив момент, Георгий Анисимов сунул свой мешок под решетку водостока. В нем были его два немецких креста и медаль в отдельном футляре, документы, перочинный нож с перламутровой инкрустацией, несколько серебряных монет и штык, подаренный ему Барсуковым.
Семь с половиной месяцев, с мая по середку декабря в американском плену. Сначала в лагерном госпитале. Там ему немецкий военный хирург осколки из ног выковырял. Большой мастер оказался, руки золотые, сердце ангела. Без анестезии, безо всяких инструментов, одним кухонным ножом сработал. Получилось – чище элитной берлинской операционной. Ноги потом ветошью обмотал. Ободряюще напутствовал: «Если не будет заражения, то вы можете выжить!» То же самое и Барсукову. Барсуков его по-русски к такой-то матушке отослал.
Но они выжили. В июле их, группу изможденных, грязных и вонючих военнопленных, отослали в стационарный лагерь. Там – общий барак. Кормежка – сталинские мерки угасают. Немцы мерли, что ни день, десятками. Куда там! У русских жила покрепче оказалась. Ни один из наших не помер, хотя исхудали, конечно, до крайности. Помогало, что держались вместе. Да еще у некоторых, как у Аполлония Барсукова, опыт советского лагеря был. Умели и лишнюю пайку выжулить, и солдата на вышке разговорить, и бабенке из соседнего городка на жалость надавить.
Если местные приходили с узелками, то вопрос: на кого нарвешься? Один унтер-фельдфебель был на седьмом небе от счастья, когда его жена разыскала и позвала к колючей проволоке. Сержант встал с винтовкой между ними. Через один ряд колючек принял корзинку. Но через другой не отдал. Откинул крышку, вытянул из корзинки бутылку вина. Тут же откупорил и влил себе в глотку. Унтер-фельдфебель стоял, смотрел на сержанта и не говорил ни слова. Сержант откинул бутылку и поднял винтовку. Двумя выстрелами он сначала убил немца. Его жена кинулась прочь. Он убил ее третьим выстрелом вдогонку.
Другие из охраны не были такими выродками. Хотя был строжайший приказ пресекать передачу продовольствия, они поворачивались спиной. Женщины и дети тогда совали, торопясь, через колючую проволоку свои узелки, пакеты из бумаги, корзинки и торбочки. Сдавленно произносили имена, сдавленно благодарили...
По все той же рабочей шинели записали Георгия Анисимова в рядовые. Он не был против. Ему было все равно. Любушка погибла, где дети, он не знал. В голове что-то тюкало и позванивало. Кроме того, шептались немцы, что низшие чины будут скоро отпущены – американцам такая обуза не была нужна. Какие покрепче, тех увозили к себе, в Америку. Там они должны были работать. Ослабевших и неподходящих держали за колючкой.
К офицерам у них была строгость. Бывших офицеров шерстили по всем статьям. Искали нацистов. Выясняли прошлое. Вправляли будущее. Барсукову пытались пришить расстрел каких-то кацетников. Якобы кто-то узнал в нем эсэсовца, который проводил экзекуции. Спасла положение полька-переводчица.
«Ваша часть была на Западном фронте?»
«Черт возьми, да я же вам третий день втолковываю: я – из противотанковой бригады. Местом дислокации была Висла, около города Будогощь, потом на реке Одер, в районе Кюстрина. Мы там держали оборону против советских танков. Никаких кацетов, никаких экзекуций. Чистая война, здесь мы, там – они».
«Так и повторяйте: Одер, на востоке! Никогда не были на западе!»
«А я что говорю? Флусс Одер, им Остен! Nie wurden auf Westlichen!»
И желчный капитан с лицом карточного шулера:
«У нас есть сведения, что ваша бригада была переброшена к Белзену. Там вы принимали участие в ликвидации лагеря...»
«Неверные у вас сведения, - упорствовал Барсуков. - Зи хабен фальше информационен! Никогда наша бригада не была ни у какого Белзена. Переводи, сестренка! Unsere Jager Panzer-Brigade nie geschickt wurde, um Belsen... О черт, даже в гестапо меня так не допрашивали!»
«Вы были арестованы гестапо?» – тут же уцепилась полька.
«И арестован, и сидел в ихних казематах».
Полька перевела капитану. Тот аж подпрыгнул и засыпал новыми вопросами. Где? В какой тюрьме? В каком городе? Кто был следователь? В каком чине-звании? Что инкриминировалось? Ответы были точными и уверенными. Получалось, что этот странный обер-лейтенант Бэрсукофф, в самом деле побывал в лапах гестапо. Как выскочил? Командир бригады, оберст Галкин, ходатайствовал перед гестапо.
Оберст Галкин? Где он сейчас?
«Откуда мне знать? Может, жив, а может, на том свете сидит, с облака ножки свесил и посмеивается над вами, как вы меня тут мурыжите!»
Переводчица не удержалась, прыснула. Тут же поправилась:
«Ай-м сорри, сэр!»
Нет, так и не сказал бывший советский зэк, бывший штрафбатовец, бывший начальник бригадной разведки, что оберст Галкин есть солдат дорожно-ремонтного батальона Анисимофф. Что найти его можно в бараке номер 17. Что вокруг этого немолодого хромого солдата часто собираются другие, унтера и офицеры. Ведут неспешные беседы. Что-то планируют. Иногда добывают где-то бутылку свекольного шнапса или солдатского виски. Разопьют под горячее пюре с тайно просунутой тушонкой, и негромко поют. А что им, пленным, остается делать, как не петь?
Но потом вызвали и рядового Анисимоффа. Наверно, кто-то донес. За столом в следственной комнате сидел не только желчный капитан. Там было еще двое. Один в золотых «клеверах» майора.
При свете сильных лампочек вызванный прикрыл глаза ладонью. И вдруг вздрогнул, потому что майор не то что спросил, а вскрикнул:
«Джордж Каарбин!»
Георгий Васильевич отвел глаза от света.
«Вер зинд зи? Кто вы?»
Майор же, оставив все претензии, уже обегал стол. Отмахивал лампы в сторону. Кричал по-немецки и финнски:
«Куолематон Линкуттайу, я знал, что встречу тебя! Бессмертный Хромец!»
И тут же по-русски, ужасно перевирая, точно спасительный пароль:
«Льюба, брацей, льюба... Льюба, брацей, джиит...»
Это был он, Эрик Хайландер.
И старый белый воин, тоже оставив всякую защитность, обнял боевого товарища:
«Чертушка, Эрик! – мешал он русский с немецким. – Свинская собака, откуда ты тут взялся?»
«Я? Я сюда взялся из Америки. Я дрался с этими дерьмовыми наци... Я дрался, но говорил своим парням: ребята, когда наши танки начнут гореть и останавливаться один за другим, когда нашу пехоту покосят, точно серпом спелую пшеницу, вы знайте, что здесь Бессмертный Хромец! И тогда бегите, прячьтесь, закапывайте свои задницы в землю. Потому что никто не может так воевать, как Куолематон Линкуттайу, так его звали финны...»
«Ну, это ты мне льстишь», - пытался остановить его Георгий Васильевич.
«Ах, Георг, я знаю, что говорю!»
Конечно, дисциплина есть дисциплина. И майор контр-разведки Хайландер доложил по начальству, откуда он знает военнопленного Анисимоффа. Который на самом деле русский доброволец на Зимней войне по имени Георг Хаарбин.
Тогда, шесть лет назад, сам Эрик Хайландер, американский морской пехотинец, стрелял из своего пулемета рядом с мистером Хаарбином. Да, так получилось! Каких только не бывает совпадений? И конечно, ни на миг Эрик не был «бывшим» марином, так как бывших маринов не бывает. Даже когда марин погибает, он остается марином. Хайландер тогда имел чин лейтенанта, и его, - после миссии в Китае, - послали в Финляндию. Он выполнял задание командования. Какое? Это вам придется обращаться к командованию. Я, сэр, не уполномочен отвечать на этот вопрос.
Что же дальше?
А то, что с этим русским офицером он плечом к плечу дрался против советских. Однажды они засели в подбитом советском танке. Отстреливались несколько часов. Эрик – из пулемета, Бессмертный Хромец – из пушки. Вместе замерзали. Вместе пили водку из одной фляжки. Вместе горели в огне. Вместе стояли насмерть за свободу финнов. О, это была страшная и прекрасная война. И главнокомандующий Маннергейм устраивал прием в честь русских. Эрик тоже попал на тот прием. Там маршал Маннергейм поднимал за них, за русских, тост. И все пели песню: любовь, младшие братья, любовь...
«Ты все помнишь, Эрик?»
«Помню, Джордж, я все помню! И твою палочку с серебряным набалдашником. И потом того старого русского солдата, Кузьму, который нам пек лепешки. И стаканчик «на посошок»...
Последнее слово он произнес по-русски: «на-позощок!»
Друзья рассмеялись.
Не забыл, конечно, Эрик и про свои прямые обязанности.
«Мистер Хаарбин, на вас шинель солдата рабочего батальона. Но вы же не хотите сказать, что Куолематон Линкуттайу – простой солдат...»
«Нет, Эрик, я не простой солдат. Я – полковник вермахта».
Только выдохнул друг.
«Почему вы переоделись?»
«Мы дрались с большевиками, господин майор. Я не хотел, чтобы они радовались, что убили полковника».
Эрик долго всматривался в старого воина. Потом спросил:
«Трудно было?»
«Да, Эрик, думал, что оттуда живым я не выйду. Почти все мои люди погибли. То есть все. От батальона и группы фолькс-штурма, из двухсот человек, осталось в живых четверо...»
И полковник Анисимофф подробно рассказал о последнем бое. Там, под Берлином, в предместье Стансдорф, или Штансдорф, как вам угодно, майор. Где он стоял насмерть с единственной противотанковой пушкой и несколькими фаустниками. И как дошло до рукопашной, до штыковой драки, до гранат под ноги. И как потом выбирались с танковой колонной генерала Венка.
«Вы участвовали в боях против союзников? Вы стреляли в американцев?»
«Нет, Эрик. Я не стреляю по людям, я стреляю только по красным».
Майор Хайландер поднял глаза. Полковник Анисимофф смотрел ему прямо в лицо. Он был худ, измучен войной, ранениями, голодом, невзгодами, горем. Но в его светлых глазах стояла все та же неукротимая воля.
«Я понимаю вас, полковник. Я верю вам», - сказал Хайландер.
...Это он приказал в барак номер 17 подвозить побольше еды. Потом он распорядился забросить туда тюки с одеялами и теплой одеждой. Это он несколько позже подсказал Георгию Васильевичу: отбери своих ребят, я сделаю им выход, дам сопроводительные документы, отправляйтесь в любой город, в любое место под нашей, американской администрацией.
Их группа была в числе первых, кого оккупационные власти отпускали на волю.
И полковник Анисимофф отобрал двенадцать. А среди них лейтенанта Барсукова, и старого казака Горского, потерявшего ногу в 1918-ом, а руку – в 1943-ем. Еще ротмистра Яковлева, лихим налетом на конях спалившем три советских танка под Моздоком, и гауптмана Силантьева, и унтера Поликарпова, и охранной роты солдата Мехоношу, и бывшего летчика Сапожкова, который сбил двух немцев еще в 41-ом, а потом сбил шесть советских, да под конец войны добавил двух британцев... Он помог им, каждому, сочинить биографии. Он заставил их заучить свои новые данные. Он проверил каждого. Солдата Мехоношу он трижды отправлял доучивать. Иди-иди, и пока не затвердишь главные улицы Белграда, даже на глаза не показывайся. У-у, прощелыга!
Неожиданно нашелся адъютант Сашка Ушаков, будущий Сан-Саныч Муссонэ. Сумел-таки вытащить он майора Смирнова из пекла. Оба, переодевшись и выправив поддельные документы, убрели к югу, в Мюнхен. Присобачились к лагерю Ди-Пи, звали туда же своего командира.
Лагерь назывался Шляйсхайм. Собралось там, по их словам, несколько тысяч бродяг: русских, поляков, чехов, украинцев, австрийцев, русинов, евреев, хорват и даже монголов. Откуда в Баварии взялись монголы, Сашка Ушаков не писал. Но именно они, монголы, варили какие-то коренья и, сжевав своими желтыми зубами, накладывали на рану майора Смирнова. А поймав бродячих лошадей, доили их и квасили свой кумыс в кожаных бурдюках. На этом кумысе майор Смирнов и вовсе поправился.
«Приезжайте, господин полковник, сюда. Вас тоже попотчуем кумысом. А детей ваших пока не обнаружили. Мюнхен город большой, сильно порушен. Бездомных детей тут устраивают по семьям, но по поводу ваших неизвестность в данное время...»
Даже часа не ждал старый белый воин. Отправился к лагерному начальству. Ему повезло, Эрик Хайландер был там. Как раз приехал за группой выловленных нацистов. Старого друга понял с полуслова. Принял решение в мгновение ока. «Я везу четырех на станцию. Вас могу взять с собой...»
Кликнул Анисимов сбор своим двенадцати. Кто со мной, тот в половине первого к воротам. Будет автомобиль, добросят до станции. Едем в Мюнхен.
* * *
Зеленые холмы тянутся волнами. Дорога чиста. Солнышко светит. Ветерочек в приоткрытое окно. Какое-то необъяснимое чувство! Чувство свободы, прозрачности, скорости, близости к природе. Взбираемся наверх. Здесь, на перевале, точнее над обрывистым скосом вниз, к речушке, парят в лазоревом небе орлы. Их три или четыре. Они описывают большие круги. При спуске я попросту убираю ногу с педали. «Шевролет» летит вниз, ускоряясь до 75 миль. Потом снова подъем.
Мы делаем остановку. Надо оправиться, освежиться, попить горячего кофейку. Лили бредет к дамскому туалету. Чулки на ее тощих ногах опять спущены. Родилась она, что ли, так?
Пункт остановки это целый торговый комплекс. Широкие подъезды и выезды. Размеченные площадки для паркования машин. Терема о высоких крышах. Деревянные балясины покрашены в старом, ярмарочном стиле. Крыши – красные. Под крышами пятнадцать-двадцать лавок и магазинчиков, пять-шесть кафешек. Тут и «Мак-Дональдс», и «Пиццерия», и кафе-мороженое «Карвел», и «Лучший Завтрак». В углу стенд с десятками рекламных проспектов. Бесплатные местные газеты. За деньги – наша же «Нью-Йорк Таймс», «Дэйли-Ньюс» и «США сегодня».
Мы со стариком встаем в конец очереди к «Лучшему Завтраку».
Кофе собираешь сам. На выбор восемь сортов уже готового кофе, в баках-кофеварках. Потом всыпаешь и вливаешь остальное. Сколько тебе надо, сахара или меда. Сколько требуется – сливок, или молока, или молочной добавки.
Выбираем кое-чего к кофе. Тридцать или сорок сортов всяких пончиков в сахарной пудре, печений, пирожных...
-Голодали после войны? – спрашиваю я.
-После войны? – Старик уже где-то далеко в своих мыслях. – Нет. После войны немцам было тяжело. А мы-то попали в лагерь для перемещенных. Так-таки попали. Нет, грех жаловаться...
Появилась Лили. Посмотрела на пирожные и пончики. Поджала губы. Пошла на выход, к машине.
-Скупенькая, - сказал Георгий Васильевич.
-Бережливая, - сказал я.
-Ладно, угощу-ко я ее.
-Стоит ли, Георгий Васильевич? Она старуха своевольная, откажется.
-Не откажется, - усмехнулся он. - На дармака в этой стране еще никто не отказывался подзаправиться.
Он знал, что говорит. Лили сначала по-европейски жеманно дернула плечиком. Потом по-американски просияла. Подождите, я куплю себе кофе. Старик остановил ее: кофе уже куплен. Садись, Лили, в машину. Не будем терять времени, нам пути еще на два часа с лишком. Будешь ехать и пить кофе с пироженкой. Али это не жизнь?
И он подмигнул мне.
* * *
О жизни в лагерях Ди-Пи, то есть перемещенных лиц, мне рассказывали многие. И старухи в церкви, и деды в «Благодати», подъезжавшие на своих блестящих лаком и хромом лимузинах.
Это сейчас они все американцы. У всех свои дома. В домах – холодильники, бары с выпивкой, шкафы с фотографиями.
А тогда они все были беженцами. Нищими, гонимыми, перепуганными. Жили скученно, вместо стен – солдатские одеяла, дети кричали, женщины визгливо ругались, мужчины курили и пили водку, если удавалось подворовать. Мылись раз в неделю, воду грели на керосинках или в армейских походных кухнях.
Лагеря были на содержании армии. Кормили, поэтому, прилично. Тушонка, сыры, полукопченая колбаса, сливочное масло, кофе, сахар, сухофрукты. Из фиников и чернослива, например, умельцы гнали самогон. Наловчились, крепонек получался. Но главное, что хлеба – до отвала. Бывшие кацетики и «остовцы» спрашивали друг друга, не оказались ли они уже в раю? Они отъедались и отсыпались. Работать их больше не заставляли, страх смерти отступил. И конечно, вернулся вкус к жизни.
Так, какой-нибудь Зяма Борчик, вчерашний кацетник, едва таскавший ноги, сегодня уже шибко торговал дармовыми сигаретами с окрестными немцами. От них – одежда еще довоенного образца и качества, неснятого молока бутылка, кусок сала, серебряные сережки для Фаиньки Дубровой, или туфельки для Юлечки Яшкиной.
И сам бывший кацентик Зяма уже в приличном коверкотовом костюме, в белых штиблетах по моде «Одесса-мама-начало-тридцатых», в гастуке, заколотом на золотую прищепку. Курит он не паршивые американские «Страйк» или «Кэмел», их он сбагривает одичалым немцам. Курит он сладкие гаванские сигарки, которыми его снабжает родич из Амстердама.
Вот «остовки» Клава Дробош, Зина Семченко и бывшая комсомолка Оля Самойлюк открывают мастерскую по кройке и шитью. У них две машинки «Зингер», нитки им продает украинец из соседнего «ди-пи» лагеря. От заказчиков отбоя нет. Несут и несут. Тому шинель в пальто перешить, этому пальто в пиджак, у третьего старый костюм, но добротный материал, только подкладку сменить. Молодым девчонкам по первому платью – как же, на танцы-то надо успеть. Френчи в куртки, а то в сертуки, по старому фасону. Танкистские галифе в приличные брюки.
Другой удалец тащит штуку материала, где-то стащенной или выменянной английской шерсти-джерзи: а сварганьте-ка мне костюм-троечку, с жилетом канареечного цвета с росшивами, я такой у своего дядьки, бывшего харьковского мукомольного магната, в кладовке нашел, он в этом жилете в 1912-ом году свою жену, старшую сестру моей матери, обихаживал...
Увидели люди, что можно жить по-другому. Не фантомный коммунизм строить, корячиться чуть не до смерти, в выгоревших добела и истлевших от пота гимнастерках на плечах, в ватных штанах зимой и летом. А просто и радостно жить. Своим талантам ходу дать, не для секретаря парткома, не для отчета на комсбюро, не ради галочки в тетрадке – вот тебе, Дунька, еще пол-трудодня. Для самих себя, на самих себя стали работать.
Открылась гимназия. Директором назначен бывший полковник Генштаба Сергиевский. Полковник русского Генштаба, того самого, куда назначения получали по Высочайшему повелению Государя. Еще дореволюционные учителя преподают в этой гимназии. Тут тебе и математика, и физика с химией, и география с историей. Все по старым программам. Священник «Слово Божие» разъясняет. Он старенький, отец Василий, но с ним уютно детям. Детишки липнут к нему, как муравьи к мокрому сахару. Немецкая администрация признает русскую гимназию по уровню немецких. После курса в ней – милости просим в любой университет.
Несколько бывших «власовцев» завели механическую мастерскую. Чинят велосипеды, коляски, из притащенного откуда-то сожженного остова собирают автомобиль. Другие, натуры артистичные, наладили знакомства с военными. Что ни суббота, то по казармам и дислокациям разъезжают, дают концерты. Американцы, молодые ребята, ревут и свистят от восторга. Швыряют на сцену шоколад, сигареты, суют бутылки виски.
Старые эмигрантки Мария Владимировна и Таисия Алексеевна приглашают в школу танца. К ним на уроки ходят и стар и млад. Объявились поэты и прозаики. Они пишут и читают свои стихи. Старик-профессор, отсидевший при царе пять лет за помощь террористам, да при Ленине три года как левый эсер, да при Сталине шесть лет – только потому, что он был профессором, здесь, в лагере «ди-пи», строит свою лабораторию. Проводит электро-технические опыты. Мальчишки Орлянские играют в футбол. Команды собираются по национальному составу. Русские против поляков. Сербы против украинцев.
Дважды в неделю танцы. И опрокинув в глотку полкружки финикового самогона бывший «хи-ви» Борис Щепочкин, который уже стал Борисом Свободиным, слушателем технической школы, приглашает на вальсок бывшую «остовку» Катю Москвину. Играет не один – два аккордеона. Кружатся пары. Шепчет когда-то бывший советский сержант, потом рабочий на мебельной фабрике герра Рантке, а сейчас вольный орел Петя Лузгин:
«Анечка, ваши глазки меня сводят с ума...»
Стучит по воскресным дням глуховатый колокол. Молятся «остовцы» и бывшие пленные, дезертиры и казаки, бывшие бургомистры и «хи-ви», мужчины и женщины, старики и молодые. И тот же Зяма Борчик заходит в барачного типа постройку. Видит там иконы и свечи. Пробирается через толпу. У иконы Божьей Матери гнет свои штиблеты в носках, становясь на коленки. И крестится.
Ведь спасен!
Старому белому воину не до сигарок и не до штиблет. Первые недели Георгий Анисимов сбился с ног в поисках детей. Из лагеря был свободный выход, но действовал комендантский час. Военная полиция шутить не любила. После шести вечера патруль начинал стрелять по ослушникам. Их имена потом появлялись в местной газете: в результате трагических событий Питер Миллер и Клаудиа Арнольд были убиты... Трое молодых людей, имена которых устанавливаются, были застрелены военным патрулем в полночь... Ганс Вернер, ветеран 1-ой мировой войны, был арестован за нахождение на улице в четыре часа утра.
Полковник словно искал смерти. Комендантскому часу он не подчинялся. Одна мысль о том, что, возможно, дети его сидят в каком-нибудь подвале и грызут плесневелую корку, поднимала его на ноги. Раны заживали плохо, постоянно шла сукровица. Он стискивал зубы и брел дальше. В Грюнвальде ему сказали, что всех детей-сирот отправляли на сборный пункт в Мюнхен. В Мюнхене обнаружилось, что никто не знает даже, сколько всего было сборных пунктов. Он без устали ходит по завалам Алштадта и Лехела, среди руин Швабинга и Трудеринга.
Но Бог все видит. И однажды шкандыбая мимо гор кирпичного щебня, он натыкается на... Вольфгана Шульца. Это его дочку он когда-то – отчего, и сам не знал! – успокоил: придет твой фатер! Не только пришел, но и теперь, удобно приспособив костыль, Шульц ведет учет носилкам, которые таскают мимо него.
«О, герр оберст...» – тут же испуганно осекся Вольфанг и стал озираться.
«Дети?.. Мои дети, герр Шульц...»
«Так они живут у нас. Мы взяли их к себе... Берта, моя дочь, сказала, что вас, по-видимому, убили... Ох, эта ужасная проклятая война!..»
«Они живут у вас, Вольфган?» - не мог поверить тому, что услышал Георгий Анисимов.
«Да, да! Обер-лейтенант Мартин, какой благородный человек. Он не позволил его роту мальчиков отправить на передовую. Он распустил всех, хотя мог за это поплатиться жизнью, вы же понимаете меня?..»
«Где вы живете, Вольфган? Здесь, в Мюнхене?»
«В доме моей матери, в Богенхаузене. Наш дом в Грюнвальде сгорел. Моя мать предложила перебраться к ней. Временно, конечно... Но... Как я сказал, ваш сын Игорь был отпущен. А потом и капут этому проклятому Хитлеру. И девочка живет с нами...»
Это тоже было чудом. В те годы, казалось, чудеса вернулись к людям. Многие не видели их, не верили им. Потому что ужасы бомбежек и артобстрелов, беженские толпы и бесконечные смерти на дорогах, на улицах и вокзалах выжгли в сердцах последнюю надежду. Все было потеряно, разрушено, уничтожено. Убитые семьи, страна в руинах.
Но чудеса снова и снова повторялись.
Ведь пришел же с войны сам Вольфган Шульц. Хотя и перераненный, но вернулся. Все, как предсказал русский герр оберст. И приходили из плена, из лагерей, после мытарств и мучений другие мужчины.
А разве не чудо, что дети самого русского полковника оказались в добрых и щедрых руках? Ох, как они засмеялись, закричали, заплакали, его дети, его Игорек и Верочка, когда увидели его! Все в той же рыжей рабочей шинели, худого, без устали шагающего со своей палкой – прямо к ним навстречу.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
* * *
ЧТО В ИМЕНИ ТВОЕМ?
Иван Александров
Столетиями русские люди называли своих детей в честь святых или ангелов. Обряд называния ребенка совпадал с таинством крещения. Такова была православная традиция, таковы были христианские верования. Крестив ребенка, русский мир принимал его в свою Церковь. У ребенка появлялся его Ангел-Хранитель, тот святой, в честь которого дитя было названо. До сих пор в Зарубежной Руси не столько празднуется день рождения, сколько День Ангела. В этот день люди дарят подарки, а в церквях священники громогласно поздравляют тех, чьи имянины на этот день выпали.
Советчина постаралась выбить из исторической и национальной памяти русских людей эти веками освященные традиции. Прежде всего, пошла волна гонений на Православную Церковь. Вместе с нею – искоренение православных традиций. Сегодня в РФ мало кто празднует имянины, но все празднуют дни рождения. Обряд наречения ребенка именем был передан ЗАГС-ам. А там было все очень просто: как хотите назвать ребенка? И что бы ни сказали в ответ, заносилось в книгу регистрации. Недалекие родители, отупевшие от речей пламенных революционеров, называли своих чад: Вилен –Владимир Ильич Ленин, или просто Виль – с той же самой расшифровкой, Фэд - Феликс Эдмундович Дзержинский, Ревмира – революция мира, Ким – Коммунистический интернационал молодежи и Марлен – Маркс-Ленин.
Но это звучало более или менее сносно. Виль был похож на Вильям, Марлен тоже звучит немного иностранно, но приемлемо. Я помню девочку, бухарскую еврейку, между прочим, с именем – Сталина. Другая девочка носила роскошное имя Иовиста – Иосиф Виссарионович Сталин.
Однако советский идиотизм на этом не закончился. И появлялись девочки с именами Даздраперма – «да здравствует Первое мая!» и Лапанальда – «лагерь папанинцев на льдине». Появлялись мальчики, названные: Вектор, то есть «великий коммунизм торжествует», или Ясленик – «я с Лениным и Крупской».
И этого казалось мало. Появлялись имена: Даздрасмигда – «Да здравствует смычка города и деревни!», Ватерпежекосма – «Валентина Терешкова первая женщина-космонавт», а также Урювкос – «ура, Юра в космосе», и Кукуцаполь – «кукуруза царица полей».
Мы можем смеяться над нелепо звучащими именами. Можем задаваться вопросом: как же будет отчество у детей того же Урювкоса? Однако стоит подумать о том, я бы сказал, тяжелейшем тектоническом сдвиге в умах советских людей, которые напрочь забыли об Ангелах-Хранителях для своих детей. Он пускали из в жизнь не только вне православной веры, но и полностью изолируя их от нашей древней, богатой, могучей, человеколюбивой и Богом хранимой культуры.
Но вот власти РФ заявили, что советчина оставлена позади. Что же с населением нынешней РФ? Как ни печально, но паганистическое начало въелось в сознание. Я уже не говорю о заново придуманных языческих культах, всяких социально-религиозных экспериментах 1990-х в виде «русской веры», «родноверах», «астартах», «арийцах» «ярилах» и «перунах». По именам, которые стали даваться в пост-советской РФ можно судить, как далеко люди теперь отстоят от отчей веры в Господа нашего Иисуса Христа.
С одной стороны вдруг проявился интерес к историческим и былинным именам. И пошли по свету: Забавы и Любавы, Мирославы и Любомиры, Богодары и Ярославы-Лютоборы. Только Добрыней в одной Москве в 2008 году было зарегистрировано двенадцать!
Однако вместе с тем, в той же Москве зарегистрированы имена: Дельфин, Луна, Ветер, Север, Воля, Прохлада, Весна, Заря-Заряница. Еще более уродлива фантазия оказалась у родителей таких детей, как: Галавиктория, Салат Латук, Шоссина, Приватизация, Авиадиспетчер, Просто Герой и Каспер Ненаглядный.
Чем отличается Урювкос периода «оттепели» при Хрущеве от Салата Латука периода «путинизма» в 21 веке? Или от Авиадиспетчера с Каспером Ненаглядным? Похоже, только глубиной маразматического процесса в целом в обществе. Дурдом продолжается в именах. И в 2010 году в Москве появились детки с именами: Лука-Счастье, Еремей Покровитель, Радость, Саммерсет, Оушен и Огнеслав.
Как мне написали из Элисты, там молодая чета совсем недапвно пыталась назвать своего новорожденного необычным именем: ВэВэПэ. Догадайтесь, что бы это значило.
Вашингтон,
Дистрикт Колумбия, США.
* * *
TOLSTOY AND HEMINGWAY ON DEATH
Georg Woronow-Werner
In the story “Three Death”, Lev Tolstoy describes the death of two people and a tree. In this way, he puts the tree on the same level as a man. To an unprepared reader, it might seem very strange that such a parallel was drawn by this genius-writer. The reader might ask himself how a soulless plant and the highest achievement of Creation?, a man, can be compared. The intention of the author may not occur to the reader, who is not used to thinking very much while reading.
At the beginning of his writing, Tolstoy wanted to call the story simply “The Death” and he wanted to describe only two deaths. But later after some thought about the problems of life and death, and in order to express more clearly his ideas, he decided to add the death of the tree. After adding it, his brother suggested that he leave the tree in the story. This part of the story was very difficult for the writer. The story was published in “Bibliotheca dlia chtenia” in 1858. Tolstoy himself in a letter to A.A. Tolstaya wrote that it should not be necessary to survey this story from the Christian viewpoint. And in this story the author really did not stand on the religious viewpoint but on a philosophical viewpoint, the right to life for every living thing.
Tolstoy also wrote parts of “Three Deaths” under the influence of Rousseau’s ideas. Rousseau indicates that the lower a man’s position in society, the simpler and closer to Nature he is.
In the story “Three Deaths”, this idea was repeated and explained in a letter to A.A. Tolstaya in which Tolstoy writes about the “muzhik” or peasant.
“His religionsis Nature with which he lived. He himself felled the trees, he sowed the rye, and scythed it, he killed the rams, and the rams were born again at his place. The children were also born, and the old people died, and the muzhik surely knows the law (of Nature) and he does not turn away from this law, as did the Lady; he directly and simply looks on the law”.[1]
But what did Tolstoy want to show in his story “Three Deaths”? The main idea involves the unity of all life, both human life and the life of nature’s creatures. The unity is especially noticeable in the language used in the story. In the same way that he described the death of the tree, Tolstoy described the death of the people. In this part of the story, we see the amazing language that was used to describe Nature; description which came very close to Bunin’s and Paustovski’s expertise in picturing landscapes. And in Tolstoy’s description of Nature, harmony rules.
“Not a single grass-blade below, not a single leaf on the top met branches of the tree-top, waved. Only from time to time could be heard the sounds of fluttering wings in the thicket, or a rustling on the ground broke in on the silence of the forest”.[2]
This ideal harmony of Nature in the forest was broken by the appearance of a man, who started to fell a tree. The tree is defenseless and cannot resist the man. The man, an evil genius, uses his advantage and fells the tree. In Tolstoy’s description, the tree is animated and “palpitates”.
“… the juicy leave whispered something;… The tree trembled with all its body, leaned over, and quickly straightened itself, shuddering with fear on its base”.[3]
We see in the description that Tolstoy calls the trunk of the tree its “body” which is a term for animate creatures. During the eleven lines of description about the death of the tree, we see many verbs of action which create a strong impression drawing all the reader’s attention to this murder of the tree. The writer painted this picture so clearly and colorfully that we see how the tree shudders and how broken twigs fall on the wet earth. The tree died. But life in the forest was not disturbed, it continued on. The robin “only whistled and flew higher”.
“The trees, more joyously than ever, extended their motionless branches over the new space that had been made in their midst”.[4]
The trees are without feelings; they don’t have either eyes or any other way to say anything at all about the loss of their companion’s life.
Just as Tolstoy sees the tree defenseless against man, Hemingway, visiting Spain objects to the bullfights finding them amoral and dishonorable.
“The formal bullfight is a tragedy, not a sport, and the bull is certain to be killed… It is one hundred to one against the matador de toros or formally invested bullfighter being killed unless he is too inexperienced, ignorant, out of training or too old and heavy on his feet”.[5]
Hemingway points out that the bulls that come to the arena are practically defenseless against their killer, the man.
“In the old days the bulls were usually bigger than they are now; they were fiercer, more uncertain, heavier and older. They had not been bred down to smaller size to please the bullfighters and they were fought at the age of four and a half to five years instead of three and a half to four and a half years. Matadors often had from six to twelve years of apprenticeship as banderilleros and as novilleros before becoming formal matadors. They were mature men, knew bulls thoroughly, and faced bulls which were brought to the highest point of physical force, strength, knowledge of how to use their horns and general difficulty and danger. The whole end of the bullfight was the final sword thrust, the actual encounter between the man and the animal, what the Spaniards call the moment of truth, and every move in the fight was to prepare the bull for that killing”.[6]
Hemingway sees the human injustice and the heartlessness in the matadors relation to his helpers, the horses and to the fate of other animals, once the servant of man. Man, in Hemingway’s description, becomes the enemy of Nature. He shows in several of his literary works how the Greeks treated their animals.
“When they evacuated they had all their baggage animals they couldn’t take off with them so they just broke their forelegs and dumped them into the shallow water. All those mules with their forelegs broken pushed over into the shallow water”.[7]
Hemingway again presents the same picture in the novel Death in the Afternoon:
“… at Smyrna, where the Greeks broke the legs of all their baggage animals and pushed them off the quay into the shallow water to drown. The number of broken-legged mules and horses drowning in the shallow water called for a Goya to depict them”.[8]
In Tolstoy’s description of the death of one of the people, the writer emphasized the social element, the position of the yamshchik (coachman) Fyodor, by showing the hut where he stayed while sick.
“It was there warm, close, dark, and suffocating, smelling of human occupation, of cooking bread, of cabbage, and of sheepskin garments”.[9]
As Tolstoy noted, these people are not philosophers, they do not philosophize about life. They know that man is born, that he sickens and dies and they look at everything that happened as an unavoidable occurrence. Because of that, the sickness and the death of Fyodor were accepted without question or protest. The cook waits for him to die so she can clean up the corner he occupies. Sergei the coachman decides that since Fyodor is deathly sick he no longer needs his new boots but Sergei can use them and he asks the dying man for them. He does not address himself to the sick man to help him in any way but only for his own profit. For profit he hands the sick man a dipper of water. The coachman also promises the sick man that he will put a stone on his grave and he receives the boots. What Fyodor’s ailment was, no one knows. Just before his death the cook incidentally asks him: “But what is the matter with you, Uncle? Tell me”.
An unclear answer followed:
“All my inwards are gnawed out. God knows what it is!” “And I don’t doubt your gullet hurts you when you cough so!” “It hurts me all over. My death is at hand, that’s what it is”.[10]
The sick Fyodor dies unnoticed toward morning. Nobody sorrows, nobody grieves. The Confessor was not even called for the dying man. Nobody read special prayers after his death. When he was sick, it was clear in the story that the doctor had not been called either, because if medical help had been there the sick man undoubtedly would have mentioned it. He was also buried immediately the same day. And the author does not indicate any special events which mark Fyodor’s death. Only Nastasia remembered the dead man and only because he came in her sleep the day of his death. She told everybody about it. In the future, in the spring she reminds Sergei about the promise he made, to put a stone on the grave of the dead Fyodor. Here the writer mentions that Sergei’s conscience bothers him. He dreams that Fyodor reproaches him. The people believed also that a dead man could strangle a living one in order to revenge himself for some injury. Sergey uses Fyodor’s boots but he is too lazy to put even a wooden cross on Fyodor’s grave. Finally he does it but only under pressure from other people.
Hemingway does not see his heroes die from a grave illness as in “Three Deaths” or “The Death of Ivan Ilyitch”. In his novels and stories Hemingway presents cases of suicide and accidental death. The story about a boy Francisco who dies an accidental death in Madrid is very impressive. He and his friend were playing bullfight. Francisco played the role of a torero while his friend tied two knives to the legs of a chair and took the role of a bull in the arena.
Tolstoy does not always deal with death from illness or from a war wound. In Tolstoy’s story “How Much Land Does A Man Need?”, Tolstoy creates a tragedy which is equal in its depth to the ancient tragedies and Pushkin’s small tragedies. He shows how emotions can possess a man so strongly that they bring him to a tragic end. In this case, the man wanted to have more land than he really needed and to possess it he gave up all his other interests and all his other feelings. His own avarice brought him to a tragic end.
In the third death, and during the preceding illness of Shirkinskaya, the Lady of Shirkan, Tolstoy lingers on his descriptions and in great detail describes all that goes on. With colorful paints he pictures the Lady’s despair when faced with the fact of her coming death. She is sick and her vexation is known to everyone. She wants sympathy from them all. She is annoyed because she is sick and her husband and doctor eat and drink as they did before she became sick. It comes to her mind that if she were abroad she would be healthy and she persuades her husband to take her there. In spite of the doctor’s efforts to persuade her of the unreasonableness of such an idea, she thinks only about herself; her children and her husband are healthy and therefore there is no reason to think about them.
In contrast in Hemingway’s “ A Farewell to Arms” when Catherine is dying, she doesn’t think about herself like the Lady in Tolstoy’s “Three Deaths”. All her thoughts are with Frederic, h beloved. She wonders how he will get along and will he be all right. Will he take care of himself? All Frederic’s thoughts are with h also and he prays that she will live. Like the Lady, Catherine has a future ahead of her but she is not such an egoist, thinking that the whole world revolves around her.
In the Lady of Shirkan’s case, the surrounding people and her husband have all accepted the fact of her sickness and that she is losing her lungs. Her husband talks to the doctor about her condition between conversations about food and drink. Her condition is no longer news for him. He knows that she will die soon, and he is only interested that the last days of her stay on earth would not be difficult for her. Because of this, he does not wish to speak about her unavoidable death with her.
However, while the Lady’s husband speaks calmly with the doctor about his wife’s illness, he is prepared for it and thus there are no emotional feelings shown. But Frederic Henry in Hemingway’s novel, becomes hysterical when his girl friend is in the hospital.
“You never got away with anything. Get away hell! It would have been the same if we had been married fifty times. And what if she should die? She won’t die. People don’t die in childbirth nowadays. That was what all husbands thought. Yes, but what if she should die? She won’t die. She’s just having a bad time. The initial labor is usually protracted. She’s only having a bad time. Afterward we’d say what a bad time and Catherine would say, it wasn’t really so bad. But what if she should die? She – can’t die. Yes, but what if she should die? She can’t, I tell you. Don’t be a fool. It’s just a bad time. It’s just nature giving her hell. It’s only the first labor which is almost always protracted. Yes, but what if she should die? She can’t die. Way would she die? What reason is there for her to die? There’s just a child that has to be born, the by-product of good nights in Milan. It makes trouble and is born and then you look after it and get fond of it maybe. But what if she should die? She won’t die. But what if she should die? She won’t. She’s all right. But what if she should die? She can’t die. But what if she should die? Hey, what about that? What if she should die?”[11]
Tolstoy’s Lady of Shirkan has convinced herself that if she were abroad, even in Berlin (an the way abroad) she would immediately become healthy. In her last day of life, she still hopes that if her husband would be able to get for her some mischenine, who deals with herbs (grasses) she will get well. She refuses to accept her death.
Tolstoy writes that only for a short time does the Christian feeling awake in her, after Communion, when she again sees the world not just as her bed but as it was before her illness. She feels better and a smile plays on her lips. But as he emphasizes, it was only for a short time and she then returned to the same attitude that characterized her before. The Lady was pitiful and wicked having lied all her life. Christianity, as she understood it, did not solve the problem of life and death.[12] These are the views of the Lady that the writer gives in “Three Deaths”. “But why was she pitiful and wicked?”, the reader might ask astonished, “because she lied all her life and contend to do it before her death?” If one intentionally analyzes the story, it will be obvious that the Lady was only concerned with herself. She did not think about her little children who will no longer have a mother. She does not think about their future or about that of her other relatives as Hemingway’s Catherine did. This is a vivid picture of the Lady’s life. She finds satisfaction in her feelings about herself. Unjustly she tyrannizes the maid and also her own husband. Probably she does not really love anyone. She probably married without loving anybody and all her life she kissed without love. As Cherneshevski said, “Such a thing is wicked and unpleasant”.
The Lady’s mother is already a different character type. She is one of Nekrasov’s types, a mother who does not forget about the death of her children. If her mother could, she would sacrifice her life for her daughter’s.
The invalid was the entire world for herself. She cannot imagine the world without herself. The writer shows that even before her death, she does not call her mother to say goodbye and to bless the children. Perhaps she did not want them to see her in such a horrible condition with the stamp of death upon her face, because they might keep her like this in their memories always. Tolstoy with colorful paints shows her animal fear of imminent death. The children are healthy and they don’t interest her. Tolstoy shows with this that for many people, their own interests are closer to their heart and that the first person they think about is themselves. The Lady died. After a month her grave was different from the grave of Fyodor the dead yamshik. Over her grave a chapel was erected while over the grave of Fyodor, fresh green grass grew up symbolically.
Tolstoy expresses his views in a sharp but poetic from to hit the reader as strongly as possible with the contents of the story so the reader will think about his existence and will seek self perfection.
Many deaths in Hemingway’s works are war deaths. I think Hemingway created pictures to horrify the reader and to inspire as a reaction a hatred of war in order to find a way to solve the international problem. Hemingway says:
“For your information: in stories about the war I am trying to present all sides of it, coming close to the question honestly and slowly and inspecting it from divergent points of view. Because of that not count that any one of the stories expresses my entire point of view; this is more complicated”.[13]
Hemingway says that wars are started by people who get rich from them and he suggests in the first day of a war to shoot those people by national consensus.[14] The problem of war is discussed in almost every major work by Hemingway. His heroes are trying to answer the question what are they fighting for and for whom? In A Farewell to Arms, Frederic Henry turns to a 94 year old Count Greffi with questions about life and the old aristocrat who has lost his family, and who is a non-believer but a highly moral man, who possess a healthy stoicism that holds tenaciously onto life, a man without illusions and yet in no way hopeless suggests to Henry that even without faith life can be pleasant and pleasurable. When asked about the war, he remarks that he thinks that the war is stupid.[15]
Hemingway shows in his descriptions and horrors of the deaths of the civilian population were during the war. He also mentions the wanton destruction of Nature. Hemingway states that in war we are used to see only dead men but he saw dead women and the sight was quite shocking.
“Regarding the sex of the dead it is a fact that one becomes so accustomed to the sight of all the dead being men that the sight of a dead woman is quite shocking.[16]
He gives a descriptive illustration of how the team of first aid people clean an area from corpses and then:
“I remember that after we had searched quite thoroughly for the complete dead we collected fragments. Many of these were detached from a heavy, barbed-wire fence which had surrounded the position of the factory and from the still existing portions of which we picked many of these detached bits which illustrated only too well the tremendous energy of high explosive. Many fragments we found a considerable distance away in the fields, they being carried farther by their own weight.” [17]
Hemingway presents many pictures of fields covered with dead and wounded soldiers and how they look.
“The first thing that you found about the dead was that, hit badly enough, they died like animals. Some quickly from a little wound you would not think would kill a rabbit. They died from little wounds as rabbits from three or four small grains of shot that hardly seem to break the skin. Others would die like cats, a skull broken and iron in the brain, they lie alive two days like cats that crawl into the coal bin with a bullet in the brain and will not die until you cut their heads off.”[18]
He describes what happens then:
“Until the dead are buried they change somewhat in appearance each day. The color change in Caucasian races if from white to yellow to yellow-green, to black. If left long enough in the heat the flesh comes to resemble coal-tar especially where it has been broken or torn, and it has quite a visible tarlike iridescence. The dead grow larger each day until sometimes they become quite too big for their uniforms, filling these until they seem blown tight enough to burst. The individual members may increase in girth to an unbelievable extent and faces fill as taut and globular as balloons.”[19]
But even though these people are dead, they are still not left in peace because there are marauders, who take their belongings, “The surprising thing, next to their progressive corpulence, is the amount of paper that is scattered about the dead. Their ultimate position, before there is any question of burial, depends on the location of the pockets in the uniform. In the Austrian army these pockets were in the back of the breeches and the dead, after a short time, all consequently lay on their faces, the two hip pockets pulled out and, scattered around them in the grass, all those papers their pockets had contained. The heat, the flies, the indicative position of the bodies in the grass and the amount of paper scattered are the impressions one retains”.[20]
In his literary work, Hemingway also presented an example of the horror of civil war in “The Fifth Column”
Hemingway sought a complete response from his readers so that they could completely identify with what he wrote with the action or emotion he is creating.
“The sequence of motion and fact which made the emotion and built would be as valid in a year or ten years or with luck and if you stated it purely enough, always”.[21]
To be sure that the reader will comprehend the horror of war, Hemingway mentions the same descriptions of battles and dead soldiers again in different literary works. Hemingway had seen the war and knew it. This was the reason that he could give the horrible pictures of death agonies and the chaos that war created in the minds of millions of people; the spiritual pain that remains after the battle.[22]
Hemingway emphasizes his theory that a writer should write only what he knows. According to him:
“ … the authors whose work survives are those who convey the feeling of reality. Hemingway read and liked the work of Tolstoy. When reading one of his stories, Hemingway felt that he was living in that author’s Russia again; Turgenev, Thomas Mann, Stendhal had the same power to re-create the actual…”[23]
We remember the description the Hemingway gave about the field covered with dead soldiers in “Death in the Afternoon”. He repeats it several times in other works.
“Nicholas Adams saw what had happened by the position of the dead.
They lay alone or in clumps in the high grass of the fields and along the road, their pockets out, and over them were the scattered papers.”[24]
In his letter of March 23, 1939 to I. Kashkin, H. wrote:
“We know that the war is evil. But sometimes it is important to fight. But the war is anyhow evil, and who will deny it is a liar. But it is very complicated and difficult to write about the war truthfully.”[25]
Because of this attitude, Hemingway finds war just when it is a liberation war, a war against tyranny and he fully supports it.
In “On the American Dead in Spain” Hemingway glorifies American volunteers from the Lincoln battalion who fought for the freedom of Spain and lost their lives. These soldiers represent the youth of America who searched for idealism and objectives in a world torn by war. We see the same attitude in Frederic Henry in “A Farewell to Arms” when he joins the Italian Arm. In Hemingway’s descriptions these people who fought for the well-being and happiness of others dies as heroes; they became a part of Spanish soil. Spain will remain forever and those who died for it received immortality. In his created pictures, Hemingway comes very close to pictures which Tolstoy describes about fighters in the Caucasus in the novel “Hajji Murad”. In Tolstoy’s description:
“The Cossacks kill, fornicate, steal, and still are beautiful in their naturalness, and hopelessly superior to the much more moral, but civilized and consequently contaminated Olenin”.[26]
Hemingway describes the fighters for freedom who are liberating a nation as great and beautiful. But he does not goes far as Tolstoy who calls for not resisting evil. Hemingway’s heroes are not yet ready to declare war on war in such a way.
Tolstoy in “Three Deaths” is not approaching the event from a religious viewpoint. He does not call the people to turn to religion but he shows the responsibilities of man to justify himself to Nature. When Fyodor was sick, neither he himself or the people around him knew why he was sick. And he did not want to know. Fyodor said simply that his death was coming. He bowed down unprotestingly before his fate, not like Hemingway’s heroes who seem in a continual fight with death. Tolstoy does not show Fyodor’s thoughts but his surroundings and his religion but Tolstoy writes in his letter to Tolstaya that his religion was at a very rudimentary level.
The essence of the whole story “Three Deaths” is Tolstoy’s expression of his ideas about the annihilation of life in Nature. The Lady dies, the coachman dies, the tree is cut, but everything in the world continues on its ordered path, its normal pattern. The sun does not stop, the stars continue to shine every night, and the birds still sing their wonderful songs just as they did before the deaths. As in Hemingway’s works, often tragedy touches his heroes, like the death of Frederic Henry’s girl friend in “A Farewell To Arms”. Yet the world just keeps on going.
Tolstoy sees man isolated in the world, man comes alone to the earth, he lives alone, suffering from illnesses, and troubles, and he dies alone also. Man must, according to Tolstoy; look on death as an unavoidable reality which will come to him sooner or later. Man’s sufferings are mentioned in other works such as “Dostoevsky’s “Notes from Underground” and Tolstoy’s “The Death of Ivan Ilyitch” where Ivan tries to justify himself. He must answer the question “Has my life been worthwhile?”
In these stories the people around the dying person also suffer because they are forced to share the same shelter with the person or because they are bound to him either because he is a relative or because of their social position.
Hemingway’s heroes suffer in life also. Life is against them. Their fate is tragic. Lieutenant Henry and Catherine Barkly, Nick Adams, Coronel Kentuel, Harry Morgan, Jack Barns, and others. The Hemingway man does not understand the people that surround him. Everyone has a secret inside. His heroes fight their fight silently. They turn their defeat into a victory, a moral victory in the battle with the circumstances that surround them.
To show more vividly the heartlessness and injustice of man, Tolstoy made a strange combination; the death of a Lady, a woman who was used to comfort, the death of a hired driver hardened to the hardships of life, and the death of an inanimate object, a tree. Tolstoy expressed these thoughts: that man consists of two beginnings, a good kind one and an evil one, a spiritual part and an animal part. In “Three Deaths” we see vividly this idea developed esthetically into a complete philosophy which influences Tolstoy’s Weltanschauung (Universe observation).
The Lady was capricious, and spoiled, and it frightens her to die, to leave all the conveniences of life. She does not think about the future, but she thinks about that which could be, and with any means at her disposal she would again become healthy. Her wickedness is due to Tolstoy’s description. She is represented as such a person that if Devil would appear in front of her with a phial of the essence of life, she would give everything in the world for it.
In this story, Tolstoy really could feel reality and he could reach in his mastery the surprising ability to reincarnate himself as animate and inanimate things. Tolstoy appears in every line of the story and we see in the lines how carefully he was thinking the lines over. He included part of himself here. Sincerely he expressed his ideas and his doubts. He did it in a very artistic form and most important he did it realistically. Tolstoy also presents his own relation to the heroes of the story in expressive language. His epithets represent one of his ways of concretizing his ideas. With bright colors he describes the material conditions and the environment. The characteristic of the dying peasant Fyodor evokes a sympathetic response from the reader even though the author does not speak much about him. He is distinctive and original. Hemingway thought that a writer should write only about what he knows. He can omit things that he knows and the reader, if the writing is true; will be able to feel those things. But omitting something that a writer lacks knowledge of only weakens his writing and leaves holes in it.[27]
The questions of life and death as the eternal problem of humanity was the subject of tormented meditations and questions of heroes in novels and stories by Tolstoy. To the artistic explanation of this problem he turned again to many stages of his life beginning with stories of Sevastopol, coming later to “Three Deaths” and “The Lord and the Worker”, “The Death of Ivan Ilyitch”, “War and Peace”, etc. In these works, like the Lady in “Three Deaths” many heroes reach out for life. In the novel “War and Peace” Prince Andrey turns the question to Natasha “Will I live?”
When everyone around him knew that there was no hope, he knew it also, but in spite of this there is a hidden feeling of hope, the hope of an affirmative answer. Prince Andrey, before his death, comprehended his past and present, the Lady, a woman, also a fact of death is terrified. She is scared to think of death or to hear about it. She cannot imagine life without herself.
Both Hemingway and Tolstoy are very concerned with man’s position as he faces death. Tolstoy tries to indicate the unity of man with Nature and the revelation of man’s spiritual or animal beginning when faced with his end. Both men fell this revelation of Man’s Nature at death but Hemingway believes it more strongly when man is confronted with a violent death. When man faces death it becomes evident more clearly than at any other time exactly what man is. Violence (which is just a kind of death which the hero survives) separates the victim from the mass of humanity. This is the core of Hemingway’s theory of violence. In violence, in that minute between life and death, man faces freedom. Nothing matters in that moment except survival and existence for that individual. The problem is to reduce existence to its lowest as Tolstoy did in “The Death of Ivan Ilyitch”. He must justify his existence. In this situation of man vs. survival, man can deal with life. The Hemingway hero is to be a wounded man both physically and psychically. And it is his wound which isolates him from the rest of society.
Many critics, comparing the works of Hemingway and Tolstoy, have found them to have much in common.[28] They both respect nature and defenseless life. Both see life as continuing on during and after and all around the heroes. And both writers concerned themselves with death. However, it must be pointed out that each writer described death differently, approaching it from a different viewpoint. Tolstoy descries the psychological moment of death, not usually a violent death, and a man finding his rebirth at the moment and reconciling himself with it. This is a victory. Hemingway, describing death as a violent action, scores man with a victory if he emerges morally victorious from his fight with circumstances, if he can justify his life.
[1] Lev Tolstoy, Letters, v.60, p. 265-266.
[2] Lev Tolstoy, The Novels and Other Works of Lev Tolstoy, “Three Deaths”. (New York: Charles Scribner’s Sons, 1917, p.87.
[3] Ibid, p.88.
[4] Ibid.
[5] Ernest Hemingway, Death in the Afternoon, New York: Halzyon House, 1932), pp. 20-21.
[6] Ibid., pp. 67-68
[7] Ernest Hemingway, “On the Quay at Smyrna”, Short Stories, New York; Charles Scribner’s Sons, 1927, p. 88.
[8] Hemingway, Death…, p. 135.
[9] Tolstoy, Three Deaths, p. 78.
[10] Ibid, p. 80-81.
[11] Ernest Hemingway, A Farewell to Arms, New York: The Modern Library, p. 342.
[12] Tolstoy, Letters… pp. 265-266.
[13] I. Kashkin, “Dva pis’ma Chemingveiia”, Voprosy Literatury, 1962, No. 10, p. 179
[14] I. Kashkin, E. Hemingway Isbrannye proisvedenniia v dvuch tomach. Moscow: Gosisd. Chud. Lit., 1959, p. 11
[15] Hemingway, Farewell to…, p.280
[16] Hemingway, Death … p. 135.
[17] Ibid., p. 136.
[18] Ibid., p. 138-139
[19] Ibid., p. 137.
[20] Ibid., pp. 137-138.
[21] Stewart Sanderson, Ernest Hemingway, New York: Grove Press, Inc., 1961, p. 60.
[22] A. El’iashevich, Cheloveka nel’sia pobedit’, Voprosy Literatury, 1964, No. 1, p. 107.
[23] Sanderson, Ernest Hemingway, p. 72
[24] Ernest Hemingway, A Way You’ll Never Be, Short Stories, New York; Charles Scribner’s Sons, 1917, p. 402.
[25] Kashkin, Dva pis’ma…, p. 179.
[26] D.S. Mirsky, A History of Russian Literature, New York, Vintage Books, 1958, p. 269.
[27] Sanderson, Ernest Hemingway, p. 68.
[28] T. Motylev, Inostrannaia literature I sovremennot’, Moscow, Sovetskiy pisatel’, 1961 V. Shklovski, Povesti o prose, Razmyshlenia I razbory, Moskow, Chud. Lit. 1966. Kashkin, I. “Pereclichka cheres okean, Literaturnoe nasledstvo, v. 75
* * *
НОВОСТИ ИЗ НОВОСИБИРСКА
В Новосибирске празднование
Дня города началось в ночь с 22 на 23 июня
открытием памятника Александру
III. Несмотря
на поздний час в недавно разбитом парке
"Городское начало" на
набережной у
железнодорожного моста собралось
несколько тысяч новосибирцев. И вот,ровно в полночь
покрывало, укрывающее памятник спало, заиграл Русский имперский гимн, вверх взлетели черно-желто-белые имперские знамена, принесенные русскими националистами. Казаки
запели: "Боже, Царя храни. Царь Православный...".
Гимн подхватила значительная часть
площади. Когда пение
закончилось выступили руководители города,
области, Сибирского федерального округа,
Российских железных
дорог. На время показалось, что в России возродилась
Православная Монархия. И
не случайно, что это произошло в городе, поселок
строителей которого был назван в честь Александра III
Александровским, а
когда поселок перерос в город, то стал носить имя Ново-Николаевск,в честь Николая
II.
Присутствующий на открытии памятника один
из идеологов открытия памятника депутат горсовета Александр
Люлько сказал: "Александр
III безусловно можно
считать одним из основателей нашего
города. Именно Он
издал указ о строительстве Транссибирской магистрали, давшей
начало нашему городу. Этому Царю, а затем Его сыну
Николаю II, курировавшему стройку Транссиба, наш город и в
целом Сибирь многим обязаны.
Мы все рады, что установив этот памятник мы
отдали дань
уважения этому выдающемуся государственному деятелю".
* * *
Мы спросили у пришедших о том, стоило ли устанавливать памятник Императору Александру III в Новосибирске и о том, насколько это значимое событие для Новосибирска.
Владимир: Событие очень масштабное, очень значимое для нашего города, и памятник нам безусловно нужен. Так сказать отдадим дань традиции. Именно по указу Царя Александра III был основан город Новосибирск, построена Западно-Сибирская железная дорога. И, кстати, возник собор Александра Невского, первый собор нашего города. Так что очень радостно, что мы присутствуем на этом мероприятии. Здесь собралось и большое количество горожан, и первые лица города, и наш владыка Митрополит Тихон тоже присутствует.
Аркадий: Впечатление двойственное, с одной стороны мы обязаны помнить историю, но с другой, правильно ли ставить памятник? Я родом из Советского Союза и воспитан на том, что царизм — это не очень здорово. Хотя как исторический факт оно имеет место быть.
Анастасия: А почему нет? Такое событие! Лишний повод послушать хорошую музыку. Хорошее дело сделал, почему бы хорошему человеку памятник не поставить?
Анна: Конечно стоило, а что такого в этом? Народ должен знать свою историю. Я сегодня узнала и мне было очень интересно, что Александр III был инициатором проведения железной дороги в Сибирь. Вот этот мост, кусочек которого у нас остался...это все его заслуга. Новосибирск зародился благодаря тому, что в свое время это было сделано. Да и вообще, красота! Красоты прибавилось!
Регина Петровна: Конечно, есть сомнения. Но мы очень многого не знали, а если это, действительно, по его указу... я не знаю, честно говоря.
Дмитрий: Почему бы и нет, конечно, нужно. Это я со своей стороны, казачьей, рассуждаю. Не зря же у нас написано: «За веру, царя и отечество». И если нужно будет присягнуть, мы присягнем.
Светлана: Событие очень серьезное, масштабное для города. И день выбран не случайно, потому что сегодня 22 июня — день памяти. Сегодняшнее событие — это такое единение всех слоев населения и молодежи и старшего поколения! И настолько великолепен был сам концерт, настолько тронул сердца, просто жемчужина!
Знаете, мне иногда по долгу службы приходится привозить сюда делегации из Испании. Это иностранные туристы, которые едут по Транссибу до Монголии или Китая. Они мечтают попасть сюда на протяжении многих лет и вкладывают сюда все свои накопления. Когда я их привозила, они всегда удивлялись: а где отцы-основатели города? Теперь очень многое можно будет объяснить.
Виталий Дмитриевич: Я думаю, что это хорошее знаковое событие для Новосибирска. Хотелось бы, чтобы появлялись памятники и тем, кто принимал непосредственное участие в расширении будущего города Новосибирска. Неплохо было бы, если бы появились памятники инженерам и даже рабочим. Дело в том, что город появился благодаря глубоким изысканиям профессионалов. А сделать памятник царю — это соответствует нашему менталитету. Мы, как правило, ставим памятники тем, кто находится у власти. Может быть я мало знаю историю, но в тех же Штатах ставят памятники не только президентам, но и простым гражданам. С другой стороны, это ведь памятник не конкретному месту, а всей Транссибирской магистрали. И может быть то, что он появился в географическом центре России, это очень даже хорошо. Так что у меня двойственное впечатление.
Елена Щукина, директор музея города Новосибирска: Он не просто может, он обязан быть. Мы исполняем решение городской думы, которое было принято больше ста лет назад, о том что памятник должен быть поставлен. И, наверное, нужно уважать решение наших предков. Нужно помнить людей благодаря которым, пусть и опосредовано, возник наш город.
Памятник открывается в таком необычном формате. Еще не один памятник у нас в стране не открывался ночью. Это свойственно нашему городу, не случайно же в названии есть приставка ново. Так давайте же и в этом станем новыми!
Тимур Гордеев, актер Новосибирской филармонии: Александр III в истории нашего отечества, на мой взгляд, один из самых прогрессивных Императоров. При нем был бы не возможен такой кровавый террор, который был развязан в семнадцатом году. Поэтому ему не только за железную дорогу нужно было ставить памятник и давным-давно. Нельзя забывать прошлого, тем более такого величественнейшего прошлого, каким было время правления Александра III. Конечно, когда открываются такие памятники, испытываешь гордость за Отечество. Дай Бог процветания нашему Отечеству!
Александр Люлько, депутат Совета депутатов города Новосибирска, профессора Сибирского института международных отношений и регионоведения: Император принял решение о строительстве Транссибирской железнодорожной магистрали, на пересечении которой с рекой Обь и возник наш город. Я считаю, что открытие памятника — это выдающееся событие, потому что до сих пор памятников основателям города в городе не было вообще. Я считаю, что это дань уважения к Александру III. Этот памятник, безусловно, будет украшать наш город. В следующем 2013 году нам было бы неплохо отметить 300-летие Дома Романовых сооружением памятника Николаю II, в честь которого первоначально и был назван город Ново-Николаевск. Было бы хорошо установить также памятники первым инженерам построившими мост и наш город: Тихомирову, Будагову, Роецкому, Белелюбскому.
Владимир Мищенко, вице-президент фонда Андрея Первозванного: Конечно стоило. Во-первых, это один из величайших русских монархов, это человек, который олицетворял одну из великих эпох в нашей истории. И для жителей Новосибирска важно, что в городе появилось еще одно местно, где можно не только гулять и любоваться прекрасным видом, но и рассказывать детям об истории своего города и своей страны.
Ростислав Шило, директор Новосибирского зоопарка: Не только Александру III, но и Николаю II. Ведь сначала был поселок Александровский, а затем город Ново-Николаевск. Сначала назвали поселок, а через три года он стал городом. Так что ставим памятник Александру, а через три года поставим Николаю!
Владимир Городецкий, мэр города Новосибирска: Впечатления великолепные, думаю, мы сумели реализовать величайший проект! В год российской государственности мы отдали дань уважения Императору, который судьбоносно определил и развитие транспортной магистрали и судьбу нашего города. Этот проект как никогда объединил огромное количество людей!
На празднике присутствовал и один из потомков Александра III, гражданин Дании, Павел Эдуардович Куликовский.
- Павел Эдуардович, как на ваш взгляд установка памятника прошла успешно?
- Да, это был большой успех. Замечательный выбор места, замечательная статуя и замечательная программа. Там был мэр, губернатор, представитель президента по региону, Митрополит, и все выразили поддержку этому проекту. Это тоже произвело на меня положительное впечатление.
- Скажите, для вас Александр III — это прежде всего ваш предок или русский Император?
- Конечно, в первую очередь — это моя семья, это мой прапрадед, а только потом Русский Император.
- Вы раньше были на установках памятников вашим предкам — Романовым в России?
- Да, мы с супругой делаем это довольно часто. Две недели назад я приехал из Брасово, это Брянская область, где был установлен мемориальный камень в честь Великого князя Михаила Александровича, который тоже является близким членом моей семьи, а в прошлом году я принимал участие в открытии памятника Цесаревичу Алексею в городе Шахты Ростовской области.
- Для вас каждая церемония чем-то интересна?
- Конечно, все церемонии интересны, и, конечно все они разные. Вот открытие памятника Александру III было совершенно особым. Во-первых, оно происходило ночью, а я никогда не принимал участия в ночных открытиях. У меня было много разных мыслей о том, как это вообще можно сделать, вдруг будет темно и ничего не видно. Но это было сделано очень хорошо. Может быть немножко неожиданно, потому что статуя открылась совершенно неожиданно. То есть, в каждой церемонии есть свой особый элемент.
- Как вам понравился Новосибирск?
- Новосибирск мне очень понравился. Принимая во внимание, что это очень молодой город, и вообще возраст российской государственности, которая насчитывает 1150 лет, уже сейчас это третий по величине город России. И, насколько я понимаю, он растет быстрее, чем Россия. Тут и хороший демографический показатель, то есть развитие Новосибирска идет позитивно.
- Последний вопрос, есть ли кто-то из ваших предков - Романовых, кто был бы вам интереснее других?
- Конечно, Александр III, наиболее близкий мне по степени родства Русский Император, наиболее мне интересен. Но и другие русские Императоры обладали очень интересными характерами. Я очень восхищаюсь личностью Петра I, потому что он сумел за очень короткий период времени изменить Россию. И я надеюсь, что если бы Александру III удалось править дольше, он бы изменил Россию в очень позитивном плане. И если бы он не умер так рано, возможно не произошло бы русской революции.
Интервью брала Ульяна Салостий
* * *
НАМ ПИШУТ
С 80-ЛЕТИЕМ!
Дорогой Георгий Михайлович!
В эти трудные времена для всей нашей Зарубежной Руси, для всего Русского Рассеяния, для всех православных, как страждущих под бременем безумной боголживой власти в Кремле, так и оставшихся верными Господу за пределами нашего оккупированного врагом Отечества, Ваш вклад в духовное, культурное, историческое сохранение нас, Русских людей, огромен и не может быть переоценен.
Здоровые ростки Русского Зарубежья, после того страшного разгрома, что учинили слуги дьявола из МП РПЦ, в Ваших чутких и добрых руках возрастают и крепнут. Вы даете возможность Русскому православному человеку сказать, что он думает, во что он верит, о чем он мечтает, на что он надеется.
Церковно-общественное издание «Верность», которое Вы талантливо, умело и без устали ведете уже много лет, стало неповторимым и совершенно особым явлением в мировом православном богословии, публицистике, исторической науке и литературе. Именно «Верность» воспитывает новое поколение Русских православных в Вере Христовой, в необоримом стоянии в Истине, в личной стойкости, в отрицании любого лукавства и лицемерия.
Как председатель «Общества Ревнителей Памяти Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого)», Вы сумели удержать лучшие силы и не позволить врагам Зарубежной Руси распылить нас в безвременье. Громадный духовный опыт, глубокое знание и понимание церковной жизни, основы и цели нашего земного пребывания, усвоенные Вами у великих учителей нашей Церкви – Святого Филарета (Вознесенского), Святого Иоанна Шанхайского, приснопамятных Митрополита Анастасия (Грибановского), архиепископов Аверкия (Таушева), Никона (Рклицкого), а особенно у архимандрита Константина Зайцева, которого Вы так любите и цените, у плеяды блестящих богословов и преподавателей Джорданвилльской семинарии, равных которым нет и, увы, не будет, - а также Ваше безпримерное служение Церкви, которое мы все видим и которым восхищаемся, - все это ставит Вас в один ряд с Вашими учителями.
Не гордость, не тщеславие, не пагубное славолюбие, но искренняя благодарность Господу – вот что я испытываю от самого факта, что Он позволил мне знать Вас, Георгий Михайлович, разделять Ваши идеи, быть Вашим автором и помощником по силе моих малых возможностей. И с этим чувством благодарности я хочу поздравить Вас со славным юбилеем – с 80-летием Вашего рождения!
Дай Бог Вам еще многая лета, сил, здоровья и крепости духовной в том большом и неоценимом деле, которым Вы дарите всех нас!
Николай Смоленцев-Соболь.
КАК ВЫ ЗАБЫЛИ ЕЩЕ ПОДПИСАТЬСЯ НА 2012 ГОД ?
НО У ВАС ЕСТЬ ЕЩЕ ВОЗМОЖНОСТЬ ЭТО СДЕЛАТЬ !
"НАША СТРАНА" ЕДИНСТВЕННАЯ ГАЗЕТА РУССКОЙ МОНАРХИЧЕСКОЙ МЫСЛИ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ ?
"НАША СТРАНА" ПОМОГАЕТ ЧИТАТЕЛЯМ ЖИТЬ В ЕДИНЕНИИ С ДУХОВНЫМИ СОБЫТИЯМИ В ОТЕЧЕСТВЕ И ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ, ПЕРЕЖИВАЕМЫМИ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКОВЬЮ; ЗНАКОМИТЬ С ЖИЗНЬЮ РУССКИХ В РАССЕЯНИИ И В ОТЕЧЕСТВЕ, ГОВОРИТЬ О СОБЫТИЯХ, ВОЛНУЮЩИХ ПРАВОСЛАВНЫХ ХРИСТИАН В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ, ПОМЕЩАЕТ СТАТЬИ ОБ ЮБИЛЕЙНЫХ СОБЫТИЯХ И РЕЦЕНЗИИ КНИГ КАСАЮЩИХСЯ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ РОССИИ.
1948 - 2012
" Н А Ш А С Т Р А Н А "
Основана 18 сентября 1948 г. И.Л. Солоневичем. Издательница: Лидия де Кандия. Редактор: Николай Леонидович Казанцев. 9195 Collins Ave. Apt. 812, Surfside, FL. 33154, USA Tel: (305) 322-7053
Электронная версия "Нашей Страны" WWW.NASHASTRANA.NET
Просим выписывать чеки на имя редактора с заметкой "for deposit only" Денежные переводы на: Bank of America, 5350 W. Flagler St. Miami, FL. 33134, USA. Account: 898018536040. Routing: 063000047.
Цена годовой подписки: В Аргентине - 100 песо, Европе 55 евро, Австралии - 80 долл. Канаде - 70 долл. США - 65 ам. долл. Выписывать чеки на имя:Nicolas Kasanzew, for deposit only.
===============================================================================================
ВЕРНОСТЬ (FIDELITY) Церковно-общественное издание
“Общества Ревнителей Памяти Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого)”.
Председатель “Общества” и главный редактор: проф. Г.М. Солдатов. Технический редактор: А. Е. Солдатова
President of The Blessed Metropolitan Anthony (Khrapovitsky) Memorial Society and Editor in-Chief: Prof. G.M. Soldatow
Сноситься с редакцией можно по е-почте: GeorgeSoldatow@Yahoo.com или
The Metropolitan Anthony Society, 3217-32nd Ave. NE, St. Anthony Village, MN 55418, USA
Secretary/Treasurer: Mr. Valentin Wladimirovich Scheglovski, P.O. BOX 27658, Golden Valley, MN 55427-0658, USA
Список членов Правления Общества и Представителей находится на главной странице под: Contact
To see the Board of Directors and Representatives of the Society , go to www.metanthonymemorial.org and click on Contact
Please send your membership application to: Просьба посылать заявления о вступлении в Общество:
Treasurer/ Казначей: Mr. Valentin Wladimirovich Scheglovski, P.O. BOX 27658, Golden Valley, MN 55427-0658, USA
При перепечатке ссылка на “Верность” ОБЯЗАТЕЛЬНА © FIDELITY
Пожалуйста, присылайте ваши материалы. Не принятые к печати материалы не возвращаются.
Нам необходимо найти людей желающих делать для Верности переводы с русского на английский, испанский, французский, немецкий и португальский языки.
Мнения авторов не обязательно выражают мнение редакции. Редакция оставляет за собой право редактировать, сокращать публикуемые материалы. Мы нуждаемся в вашей духовной и финансовой поддержке.
Any view, claim, or opinion contained in an article are those of its author and do not necessarily represent those of the Blessed Metr. Anthony Memorial Society or the editorial board of its publication, “Fidelity.”
===========================================================================
ОБЩЕСТВО БЛАЖЕННЕЙШЕГО МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ
По-прежнему ведет свою деятельность и продолжает издавать электронный вестник «Верность» исключительно за счет членских взносов и пожертвований единомышленников по борьбе против присоединения РПЦЗ к псевдоцеркви--Московской Патриархии. Мы обращаемся кo всем сочувствующим с предложением записаться в члены «Общества» или сделать пожертвование, а уже ставшим членам «Общества» напоминаем o возобновлении своих членских взносов за 2006 год.
Секретарь-казначей «Общества» В.В. Щегловский
The Blessed Metropolitan Anthony Society published in the past, and will continue to publish the reasons why we can not accept at the present time a "unia" with the MP. Other publications are doing the same, for example the Russian language newspaper "Nasha Strana" www.nashastrana.net (N.L. Kasanzew, Ed.) and on the Internet "Sapadno-Evropeyskyy Viestnik" http://www.karlovtchanin.eu, (Rev.Protodeacon Dr. Herman-Ivanoff Trinadtzaty, Ed.). There is a considerably large group of supporters against a union with the MP; and our Society has representatives in many countries around the world including the RF and the Ukraine. We are grateful for the correspondence and donations from many people that arrive daily. With this support, we can continue to demand that the Church leadership follow the Holy Canons and Teachings of the Orthodox Church.
===========================================================================================================================================================================================
БЛАНК О ВСТУПЛЕНИИ - MEMBERSHIP APPLICATION
ОБЩЕСТВО РЕВНИТЕЛЕЙ ПАМЯТИ БЛАЖЕННЕЙШЕГО
МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ (ХРАПОВИЦКОГО) THE BLESSED METROPOLITAN ANTHONY MEMORIAL SOCIETY
Желаю вступить в члены общества. Мой годовой членский взнос в размере $ 25
с семьи прилагаю. Учащиеся платят $ 10. Сумма членского взноса относится только к жителям США, Канады и Австралии, остальные платят сколько могут.
(Более крупные суммы на почтовые, типографские и другие расходы принимаются с благодарностью.)
I wish to join the Society and am enclosing the annual membership dues in the amount of $25 per family. Students
pay $ 10. The amount of annual dues is only for those in US, Canada and Australia. Others pay as much as they can afford.
(Larger amounts for postage, typographical and other expenses will be greatly appreciated)
ИМЯ - ОТЧЕСТВО
- ФАМИЛИЯ _______________________________________________________________NAME—PATRONYMIC (if any)—LAST NAME _______________________________________________________
АДРЕС И ТЕЛЕФОН:___________________________________________________________________________
ADDRESS & TELEPHONE ____________________________________________________________________________
Если Вы прихожан/ин/ка РПЦЗ или просто посещаете там церковь, то согласны ли Вы быть Представителем Общества в Вашем приходе? В таком случае, пожалуйста укажите ниже название и место прихода.
If you are a parishioner of ROCA/ROCOR or just attend church there, would you agree to become a Representative of the Society in your parish? In that case, please give the name and the location of the parish:
===============================================================================================