Три статьи известного историка Церкви, главного редактора «Верности» проф. Г.М.Солдатова, которые посвящены замалчиваемым фактам в истории РПЦЗ, можно со всей правомерностью назвать голосом правды. Эти статьи, «Заговор в Синоде РПЦЗ», «Разбойничий Собор РПЦЗ» и «Суд инквизиторов» (Верность, №178), как нельзя лучше описывают атмосферу, злокозненно созданную в церкви несколькими архиереями и священнослужителями, и среди них Марк Арндт, Иларион Капрал, нынешний глава РПЦЗ, соединившейся с советской церковью МП, Лавр Шкурла, осмелившийся на это пагубное объединение с еретической сектой МП РПЦ, Виктор Потапов, предавший не только собственные принципы, но и самого Господа.

Православный читатель получил прекрасную возможность получить ответы на вопросы, которые давно всем не давали покоя: как, когда, при каких обстоятельствах началось перерождение некогда безупречной и стойкой в вероисповедании РПЦЗ? Кто и в какой мере способствовал этому гибельному еретическому перерождению? Кто на самом деле, вопреки ложным утверждениям перерожденцев-еретиков, оставался до конца верным Церкви Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого), приснопамятного Митрополита Анастасия (Грибановского), Святого Филарета (Вознесенского), Митрополита и Первоиерарха РПЦЗ до 1985 года.

Документально показано, что происходило на Архиерейских соборах осенью 1985-го и зимой 1986-го годов. Происходившее тогда можно назвать торжеством лжи, клеветы, подлости, трусости, измены и продажности высшего руководства РПЦЗ.

Мне стало известно, что после выхода этих статей Георгию Михайловичу Солдатову некоторые люди пеняли за то, что он назвал вещи своими именами. По моему мнению, он совершенно правильно расставил все по своим местам. Что в Синоде был настоящий заговор, что Архиерейский собор в январе 1986-го года, после кончины Святого Филарета, был никаким не архиерейским, а разбойничим. Что принципы недоброй памяти католической инквизиции восторжествовали в период руководства РПЦЗ Митрополитом Виталием (Устиновым).

Не могу не заметить, что собор 1986 года не является единственным, который называется разбойничим. К нашей скорби и печали, в Святой Церкви не раз были периоды, когда епископат, духовные пастыри оказывались обуреваемыми земными страстями и неправдой. Потеряв разум и благодатную силу Господа нашего Иисуса, они принимали «соборне» такие решения, за которые нам православным и посейчас должно быть стыдно.

Так, к примеру, сначала на пресловутом «соборе под дубом» в Халкидоне, а затем на Константинопольском соборе в 4 веке по Р.Хр. был осужден и приговорен к изгнанию сам Иоанн Златоуст. На патриарший престол вскоре был поставлен враг Златоуста Аттик. Как пишет известный историк церкви А.Карташев, этот Аттик «приступил к радикальной чистке всех сторонников Златоуста. Все такие епископы и клирики были низложены. Даже все давшие им приют подверглись конфискации имущества и многие отправлены в ссылку».

По решению епископов в 7 веке по Р.Хр. за свое вероисповедание был дважды осужден Максим-Исповедник. Во второй раз он был подвергнут пыткам, ему отрезали язык и отсекли правую руку, чтобы он больше не писал. Затем он был сослан в Колхиду, где спустя недолгое время умер. На Шестом Вселенском Соборе, состоявшемся 18 лет после того, вероисповедное учение Максима было признано как в согласии с вероисповеданием Церкви.

В 9-м веке по Р.Хр. епископский Собор выступил против Фотия, Константинопольского Патриарха, последовательно обличавшего ересь папизма. Фотий был низложен, сослан, отлучен, а затем даже анафематствован на Константинопольском соборе 869-870 годов по Р.Хр. Это собор в папско-католической традиции называют еще «Восьмым Вселенским», но в действителньости это не что иное, как собор разбойничий. Патриарх Фотий ныне прославлен в сонме Святых.

Таким образом, не впервые отмечается в церковной истории, что иерархия могла быть захвачена силами Ада. Мы знаем, что дьявол всегда одолеваем своей богоборческой жаждой против Церкви. Первые три века христианской веры на земле он старался физически уничтожить христиан. Когда Св. Константин Великий установил за Церковью законное право в государстве, дьявол нашел другие способы, чтобы оторвать людей от духовного единения с Богом – через ереси. Наступил длительный период ересей, и наущенные дьяволом еретики, в некоторые периоды времени и иногда на обширнейших территориях, получали земное восхищение христиан. Святая Церковь ни на день, ни на час не прекращала свое служение и борьбу за спасение христианских душ.

Наконец, в 20-ом и нынешнем 21-ом веке дьявол стал использовать оба вида оружия против Церкви: и физически уничтожая миллионы православных в СССР, десятками тысяч в других странах, и вводя все новые ереси, самыми пагубными из которых для православных ныне являются сергианство и экуменизм.

Экуменизм я бы назвал ересью всех ересей, это все ереси вместе, спутанные в единый бесноватый клубок. Тут все, и внешняя видимость заботы о материальном благополучии, и поддержка людей в их желании жить мирно и сытно, и возведенная в доктрину снисходительность к маленьким человеческим слабостям. Дьявол ревнует о каждом человеке, единственная его цель – оторвать человека от Бога, забрать к себе, обречь на вечную погибель.

В этих условиях наше оружие, как и столетия назад – правда! Знание правды о тех, кто стоял в нашей православной вере до конца, должно подвигать нас на отречение от заблуждений и злонаносной лжи, от кого бы они ни происходили. Во все времена тяготение к истине составляло цель усилий лучших людей, потому что стремление к ней есть врожденное свойство души человеческой. Автор трех статьей о событиях 1985-1986 годов доносит до нас эту правду, просвещая, обличая, призывая к осознанию того, что было погребено под пластами лжи, пропаганды, двуличия и безбожия.

Взять хотя бы случай с о.Михаилом и советским «митрополитом» Питиримом (Нечаевым). Это очень малый, почти незаметный случай, если рассматривать его в контексте исторического развития всей РПЦЗ. Однако он показателен для понимания того, что позже произошло с Зарубежной Цекрвью. Дело в том, что о.Михаил, о котором упоминает Г.М.Солдатов, это автор данных строк, епископ Андрей Маклаков. Тогда, в 1986 году, я был священником РПЦЗ, направленным для окормления прихода в датскую столицу город Копенгаген. Как происходило внутреннее разложение церковного мира, я видел собственными глазами.

Питирим Нечаев, бывший тогда руководителем Издательского отдела МП, приезжал в Данию раз в год. Как известно, Издательский отдел выполнял во многом функции Отдела внешних церковных связей, по крайней мере, в области пропаганды «советского православия». В Копенгагене Питирим Нечаев часто встречался с пастором Буггэ, известным и влиятельным членом датской компартии. В ответ сам пастор с другими датскими клириками раз в год наезжали в СССР. Там их возили в Загорск, в резиденцию «патриарха», где они видели молящихся. Их угощали, кормили яствами, о которых они и не слышали, наверное, и поили изысканными винами. Возвращаясь домой, датские пасторы делали заявления для прессы: в СССР нет никаких преследований на основе религиозных убеждений, люди живут счастливо, богато, сыто, никакой бедности, голода...

Этот самый пастор Буггэ вырос с нашей старостихой и ее братом, старыми русскими эмигрантами. Их мать была фрейлиной вдовствующей Государыни Марии Феодоровны, матери последнего русского Государя Николая II. Мария Феодоровна, как все знают, после революции вернулась в Данию, так как была урожденная датская принцесса. Несколько самых близких ей людей последовали за нею. Среди них и мать нашей старостихи, Татьяны Сергеевны Майнерс.

Татьяна Сергеевна была не только старостихой, но и крестной матерью моей первой дочери. Таким образом, мы были очень тесно связаны и церковно-духовными узами. Мне было известно, что она, зная хорошо пастора Буггэ, посещала мероприятия, которые тот проводил. В том году это была конференция, на которой выступал Питирим Нечаев. Она ходила на доклады московского гостя, а потом приглашала в свой дом, угощала его.

Сама она и рассказала траги-комический случай, который случился у нее в доме. Будучи под впечатлением от его панегириков в адрес советского правительства, компартии и всего советского народа, который ходит в церкви, верит в Бога и строит коммунизм, она спросила его: «Владыка, вы так красиво говорите о православии в СССР, но почему вы ни слова не скажете о гонениях, о лагерях, о закрытых церквях и монастырях, том, как люди сидят в тюрьмах за Христа?» Питирим, смеясь, ответил ей: «Если б, Татьяна Сергеевна, я так заговорил, то скоро бы сам сидел!»

Как видите, на Западе эти руководители советской церкви, в неофициальной обстановке, высказывались достаточно откровенно, особенно если были уверены, что их слова не будут переданы кому следует в СССР.

Татьяна Сергеевна, не могла отказать Питириму, когда тот попросил привести его в нашу церковь. Он появился у нас как обычный богомолец. Стоял в уголке, среди молящихся. Я служил, как обычно, не обращая на него внимания. Это было всенощное бдение, в субботу. Позже я узнал, что Питирим записывал на портативный магнитофон наши песнопения, высоко отозвавшись о хоре. Татьяна Сергеевна от имени прихода попросила меня сделать приглашение Питириму на чашку чая, показать храм, рассказать о его создании.

Храм Благоверного князя Александра Невского в Копенгагене был построен Государем Александром III, который женился на принцессе Дагмар, будущей Императрице Марии Феодоровны. После гражданской войны в России и великого русского исхода это было последнее прибежище русских белых эмигрантов, в том числе самой Государыни Марии Феодоровны, которую здесь и отпевали по ее кончине в 1928 году. Само предложение официально ввести сюда Питирима Нечаева, поить его чаем и что-то рассказывать ему меня привело в возмущение. Несмотря на то, что Татьяна Сергеевна была моя старостиха, моя кума, крестная моей дочери, я ответил ей:

«Татьяна Сергеевна, я – священник Русской Православной зарубежной церкви, служу в храме, построенной русским Царем для своей жены. Их сын, Государь Николай II был убит вместе со своей Августейшей Семьей безбожными большевиками. Убийцы не пожалели никого, ни ребенка-наследника, ни девочек, дочерей Государя. И мы знаем, сколько горячих молитв в нашем храме Мария Феодоровна возносила ко Господу. Этот Питирим – член той организации, которая казнила ее сына, сноху и внуков. Он не только иуда-предатель в смысле религии, но он изменник нашему благочестивому народу. И я бы предпочел пройти через смерть тысячу раз, чем сделать то, что вы предлагаете: угощать этого человека чаем, вести с ним разговоры, рассказывать о церкви...»

Госпожа Майнерс ответила:

«Тогда конец русской православной церкви в Дании...»

На что я ответил ей:

«Татьяна Сергеевна, Христова церковь – это не кирпичи, своды, двери, украшения внутри. Это – Истина Господня, которой мы дорожим. Та Истина, которая живет в наших сердцах по Божией благодати. Господь сказал: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 28: 20). Это и есть церковь, там где Бог. Если мы отдадим Истину, то что мы будем делать в храме?..»

Так и не позволил я Питириму формально, в качестве гостя от МП РПЦ, присутствовать в нашей церкви. Имел на это и моральное и духовное право. К сожаленью, госпожа Майнерс разценила это иначе. Она пожаловалась моему правящему архиерею, Марку Арндту. Она написала ему письмо, которое я читал. В нем она писала, что с о.Михаилом Маклаковым нельзя работать, и просила дать настоящего русского священника, по-видимому, намекая на то, что я по произхождению – американец.

У меня было объяснение с Марком Арндтом, и я лишний раз убедился, какой это двуличный, подлый человек, не имеющий ни малейшего понятия о простой человеческой порядочности.

В дальнейшем были спровоцированы другие выступления, на сей раз женщин из Советского Союза, которые каким-то образом стали преподавать в нашей приходской школе. С Марком Арндтом отношения стали катастрофически ухудшаться. Вся группа сторонников почившего в Бозе Митрополита Филарета (Вознесенского) в это время подверглась нападкам, как это совершенно правильно отмечает Г.М.Солдатов. Мне пришлось просить Синод о переводе меня назад, в США.

Этот частный, казалось бы, случай проливает свет на те процессы, которые происходили в некогда канонически безупречной РПЦЗ. Личные связи с людьми, исповедующими материализм, так называемыми западными коммунистами, которых было так легко подкормить, подкупить и перенаправить, чаще всего имели разрушительное влияние на нашу старую эмиграцию. Этим объяснялось влияние пастора Буггэ на госпожу Мейнерс.

Попав под влияние таких, как Буггэ и подобных им, старые эмигранты начинали вести себя так, что нередко было трудно понять, помнят ли они свою историю? Знают ли они, как и почему они оказались заграницей? Представляют ли себе, что делают с православными в СССР? Осознают ли они, что церковь, созданная по приказу богоборческих властей и по личному указанию Сталина в 1943 году, не может быть церковью? Это лже-церковь, ведущая своих сторонников в духовную погибель. И вообще слыхали ли они о церковных канонах и Божиих заповедях?

Попадая же под влияние подготовленных сотрудников спецслужб, они безвозвратно перерождались в странных аморальных существ. Именно эти существа, вместе с их покровителями из спецслужб, и направили Зарубежную Церковь в пропасть в начале 2000-х годов.

Что примечательно, это телефонный звонок примерно спустя полтора года после тех событий. Звонили из Копенгагена, звонил священник, назначенный на мое место в приход Александра Невского. После обычных слов приветствия и расспросов о знакомых людях, он вдруг спросил меня:

«Отец Михаил, что вы думаете о епископе Марке?»

Я ответил то, что думал на самом деле: «Он подослан красными и работает на них!»

Священник удивленно, как мне показалось, ответил:

«Но к такому же выводу и я пришел...»

Этот случай вспомнился мне по прочтении статей Г.М.Солдатова о том, как захватывали власть в Синоде, отстраняя Владыку Григория (Граббе), возводя хулу и клевету на архимандрита Антония (Граббе), убирая неугодных, неудобных, попирая основы церковного управления, разрушая здание Церкви, сохраненной нашим великим аввой Блаженнейшим Антонием Храповицким, выдержавшей тяжелейшие испытания при Блаженнейшем Митрополите Анастасии Грибановском, разцветшей при Святом Митрополите Филарете.

Мы, тогда рядовые священники, не могли не прийти к верным выводам. Как же не прийти к ним, если сам Арндт без всякого стеснения начинает отрабатывать свои тридцать сребреников, возражая прямо на Архиерейском соборе: «Довольно ссылаться на советскую опасность, как это часто делают епископ Григорий и архимандрит Антоний»!

Инквизиторы Синода РПЦЗ уже тогда, в середине и второй половине 1980-х годов, не боялись сказать, что «экуменическая Комиссия выплачивает Епархии 250 тысяч в год пособия» (Марк Арндт) и что за высказывания против экуменизма «есть риск потерять это пособие». Напомню, что как раз в это время МП РПЦ играла все большую роль во всем экуменическом движении. Другими словами, Арндт открыто признавался, что он находится на содержании еретиков и сатанистов. От того же пастора-коммуниста Буггэ, которого возили в Загорск, кормили и поили там, он отличался только суммой долларов или дойч-марок, получаемых за свои услуги.

Дьявол продолжает свою разрушительную работу, пользуясь вольномыслием и суемудрием одних, запугивая и устрашая других, подкупая и вводя в грех ереси третьих. Ереси он вкладывает в яркие и привлекательные упаковки. Экуменизм – это, якобы, значит все вместе, все верят в одного Бога, православные могут молиться с католиками, с мусульманами, с иудеями, с представителями любых других конфессий – ради мира на земле, ради процветания народов. Сергианство – это, якобы, тот мудрый выбор, который сделал митрополит Сергий, чтобы спасти церковь. Были трудные времена, обтекаемо и нейтрально соглашаются нынешние суесловы и агитаторы от МП РПЦ, но церковь выстояла, благодаря правильному решению митрополита Сергия.

Это – ложь. Сергий Страгородский не сохранил Церковь, он повел ее путем перерождения и соглашательства с безбожными большевистскими властями. Цвет Церкви был уничтожен в сталинских лагерях, тюрьмах, на высылках. Сегодня мы о них, об этой духовной элите русского народа, говорим: священномученники!

И экуменизм – не ради процветания народов, а для самого мерзкого дьявольского навета, для уничтожения Святой Церкви, как единственного пути спасения. Не напрасно провидчески писал Владыка Григорий (Граббе), «...путь экуменизма – отводить верующих от истины и Царствия Божия...» Это так и есть!

Мне безконечно радостно узнать, что имя дорогого мне Владыки Григория снова звучит по всему свету в своем чистом исповедническом тоне. Такой он был, преданный сын Русской Церкви, друг и сподвижник трех великих Первоиерархов РПЦЗ. Статьи проф. Г.М.Солдатова открывают новую страницу борьбы верных против безбожных. Георгий Михайлович настоящий воин на поле брани, он продолжает борьбу за правду, за Истину. В этой борьбе и происходит становление и воплощение Христовой Церкви.

 

 

 

 A FEW  THOUGHT  OFF THE TOP OF MY  HEAD: RUSSIA IN THE PAST AND IN THE FUTURE,  A TOPIC OF IMMENSE IMPORTANCE.

 Archbishop Chrysostomos

         May God bless you.

         Recently, the famous and accomplished Sretensky Monastery Men's Choir sang at the both the OCA Cathedral and the ROCOR/MP Cathedral in Washington, DC. In conjunction with the choir's visit to the nation's capital, the Abbot of the Sretensky Monastery, Archimandrite Tikhon, presented an English-language copy of his book, EVERYDAY SAINTS AND OTHER STORIES, to the U.S. Library of Congress.

         At his presentation, Father Tikhon noted that proceeds from his popular book, which is purported to have sold more than a million copies in Russia, will go to the construction of a memorial Church on Bolshaya Lubyanka, in Moscow, dedicated to the Martyrs and Confessors of Russia, who suffered and died in untold numbers under the yoke of the communist government of the Soviet Union. In this respect, he observed:

         "We want to build a beautiful, bright church, marking the victory of good over evil and brutality. ...We want to complete this church by February 2017, the centennial of the beginning of those fateful days. Today there are many memorials devoted to the period, but many of them are gloomy, dark, depressing. This is not the way to view its history."

         On reading this report, I began to ponder.... The Russian secret police, both under the Soviets as the blood-dripping and dreaded KGB, and now as the FSB under Putin's restrictive, dictatorial Russian oligarchy, will be forever associated with "Bolshaya Lyubanka." It would, therefore, be wholly appropriate to build a Church near a site where the brutal secret police and menacing agents in cassocks, as well as wayward lesser clerical collaborators, acted in ways that led to the persecution and death of countless Orthodox and other clergy and believers.

         A national cathedral standing in contrast to this evil would, of course, be a strong statement about the victory of good over a gloomy, dark, and depressing (and I might add, shameful) period in the history of Russia and of the Russian Orthodox Church. Building on a site stained with the blood of Martyrs conforms to a long-standing precedent in the Christian Church. This is a wonderful idea. To face up to a government turned depraved and unthinkably vicious and to a Church that lied to, misled, and informed on its own faithful: what could be a better path to repentance, confession, and reconciliation?

         However, to say that "this is not the way to view" Russia's history and the history of the Russian Church is something that astonishes me. Are we to re-write history, make it more palatable, and, while admitting that the Soviet experience was evil and deadly, try to remember it in a new way? How can we not see the Soviet years as some of the most bloody in the history of mankind, in which so many perished at the hands of a corrupt, monstrous government and a sadly irresponsible Church marked by craven submission to, and collaboration with, an atheistic government guided by a Marxist ideology that embraced the eradication of the opiate of religion as one of its major goals.

         I am as enamoured of much of higher Russian culture as anyone. I am also delighted to see it more freely presented in the West. Russians in this country should be proud of this wonderful cultural witness. But at the same time, I come from a generation which saw the Soviets rewrite their abominable history and make lies and propaganda the stuff of the Soviet national identity. I am appalled, therefore, when I see that same penchant for recreating the past alive and well in Putin's oligarchy and among the scions of Sovietism.

         If I am appalled at the chicanery of Putin's little "Vodka Republic," I am utterly shocked when it is and praised by westerners who, not many decades ago, would have been suspected of treason (and, if in government service, would have rightly lost their jobs) for such naive and witless praise of what is basically Soviet deception in a new binding. If it is time to heal past wounds, they can only be healed by honesty and truth, not by clever attempts to hide the reality of the past on the backs of Americans who have lost their moral fibre and commonsensical memory of the past.

         There are some who have told me that the U.S. also has a history of faults and sins. I certainly would not deny that. All human societies are imperfect. But it is the Soviet Union that is measured by the sheer immensity of its evil and open genocide. Its collaboration with the Nazis, which has only recently come to light, speaks volumes about its inexorable pursuit of demonic iniquity. The errors (and even some terribly shameful errors) of the West and the mistakes of our country pale before the villainous ways of the Soviet Union.

         More importantly, if we look at intention, however erroneous some may say that American policy has been or is, I would defy anyone to show me any evidence in twentieth-century American history of a deliberate program of forced starvation on a massive scale, an official policy for eradicating religion, and an elected leader who, like Stalin, was purported to have declared that the death of one person is a tragedy, while the death of one million is a statistic. In its internal and foreign policies and in a leadership characterized by a sociopathic murderer and pervert like Stalin, who killed without a thought of regret, the Soviet Union came to represent all that was execrable in human history.

         Yet others have told me that Russia is none of my business, since I am not Russian. That could well be. However, if the same Russians who say this also claim that the Orthodox Church is an essential part of their heritage, I would remind them that they received their Orthodoxy from the Greeks. And since the Orthodox Church claims to be the catholic, or universal, Church, it belongs as much to non-Russians as it does to anyone else. Indeed, had the Jewish Apostles suffered from such ethnic myopia, the Greeks would never have become Orthodox. And had the Byzantines maintained such an attitude, there would be no Orthodoxy in Russia. The Faith rises above ethnicity and human culture. When it does not, it defiles itself and ceases to be what is should be.

         Again, simply put, if Russia sees itself as separate from the whole Church, then it is deviating from the Church's catholicity. I should also add that, like me, not a few Americans have family members who risked (and often gave) their lives in opposing the evil of the Soviet Union, in providing refuge to Russian emigrants (and, again, not always with a perfect record, sadly enough), and in opposing communism at the very time that the collaborators in the Russian Patriarchate were condemning the U.S. for imperialism and calling the Russian refugees in this country schismatics and without Grace. Let us not add that the Soviet Union posed a significant threat to American security in the Cold War, and that most assuredly made the Soviet Union and Russia our business.

         If we move forward in separating from the past, it behooves us to do so in an honest, careful, circumspect, and intelligent way. I am certainly open to listening to other voices with other opinions. However, I am obliged to listen only to voices that are willing to account for what the past really, and not try to peddle fantasy, misrepresentation, manipulation, and the re-writing of history.

[If any have read this far, as usual, I apologize for imperfections and errors in my extemporaneous mailings. Shamefully, I fall back on an aging brain, poor typing, and poor health. If you find an error, correct it or ignore. I will do the same!] 

            12 October 2012

 

 

THE ANNIVERSARY DRAWS NEAR

Protodeacon Germain Ivanoff-Trinadtzaty.

 An open letter to those in the Diaspora who went over to the MP. “It is near, even at the doors” (Matt. 24:33) - the day of the fifth  anniversary of the signing of the disgraceful union between the New  York Synod of the Church Abroad and the Moscow Patriarchia.

 The MP having understood that not everyone in the White Church was  capable of surrendering their positions from one day to the next and  that not everyone will as one start to praise that which they  condemned the day before, generously offered a five-year moratorium  for those who were unsure and they were allowed not to commemorate the
 Patriarch during this period. It had nothing to do with generosity of  course, but with simple politics. The main goal was to take over the  administrative power and then later, as the saying goes, a bird in the  hand is better than two in the bush. The five-year period seemed at  the time truly necessary to facilitate the transition for pastors and  laypeople whose consciences still troubled them. Time showed that  reservations of ideology and conscience were quickly forgotten, and  before you knew it, everyone was serving and getting along just fine  with nary a thought that commemorating “His Holiness the Master and  Father of ours” bears witness of whose children they are. Sadly, none  of this disturbs their slumber and does not trouble their consciences.

 Yet there are those, not many, who took advantage of this respite and  proclaim to this day that they do not “defile their tongues.”  Objectively speaking, their non-commemoration is an achievement and by  it they hope not to surrender completely the honorable past of the  Church Abroad. In this way they try to show their displeasure at  being the “children” of the infamous “His Holiness the Master and Father of ours” and therefore we should not be too critical and  characterize their stand. But it is hard to imagine that they  themselves do not see or understand how incredibly naοve and  inconsequential it is to hold on to such a position. Even if they do  not commemorate Kirill Gundyaev, they commemorate Met. Hilarion and  console themselves that they call him the “First Hierarch of the  Church Abroad”! Can such self-deception really satisfy an honest  person? They do not notice that this very same “First Hierarch of the  Church Abroad” not only gladly, but with slavish devotion commemorates  that very same Kirill, whose name their consciences do not allow to  utter! Even those who know little about Orthodoxy know that the  Church is bishop-centric, it is of and within the bishops. Every one  of their bishops, without exception, including Bishop Hilarion eagerly  commemorate their Patrirach. Not to mention that when these bishops  visit a parish where the priest does not commemorate the patriarch,  they naturally do commemorate Kirill Gundyaev. What does the priest  do in this case? Does he step out of the altar? Does he plug up his  ears?

 This is not the first time and it certainly will not be the last that  we say how inadmissible it is to recognize the legitimacy of those who  head the Moscow Patriarchia. We have exposed their sergianism, their  collusion with the KGB, their servile obedience to the godless regime,  their defiling of the soul with other non-Christians and the  persecution of the honorable faithful and clergy. Truly, is it  possible to morally defend clergy who not only collaborated with the  intelligence services and provided false witness, but built their  careers on such false testimony? In considering Kirill Gundyaev, we  have gone farther in terms of immorality. Without any deliberate  attempts on his part, his name is constantly involved in scandals, and  if not him personally, then those around him. A month does not go by  without a new scandal. His avarice and inordinate lust for money and  material goods is well known. He got his nickname “Tobacco
 Metropolitan” way back in the days of Gorbachev’s Perestroika and for  good reason. Not only is he an oligarch, but he also lies  unashamedly!

 Kirill Gundyaev, to whom you have given up yourselves and a good part  of the Church Abroad with its holdings and flocks is not a “His  Holiness”, but simply a businessman far removed from any holiness.

 
 We will not list all the scandals which constantly embroil the Moscow  Patriarchia. One look at the Internet will convince you. We will  mention only one of the latest, involving a watch. It would seem  inconsequential and not worth discussing, after all who cares what  watch a person may wear! The issue here is not that this watch is a  Breguet and costs approximately $30,000 by some estimates and $45,000  or $55,000 by others (and this was at a time when he in all  seriousness called upon the people to “drive out all materialistic  idols from your life!”), but that this so-called Patriarch openly LIED  before the country, like a crook who is caught with his hand in  someone’s pocket and says he has nothing to do with it. It started  when Gundyaev told a reporter without batting an eye that he does not  have any such watch, and if he did, it was a present and would be in a  safe, since a Patriarch cannot wear such a thing. When they showed  him a photograph of him wearing the watch, he declared reflexively and  without any shame that it is a “collage” created to discredit him.  Then to prove that he is “His Holiness,” the photograph appeared on  the official MP website, but without the watch! Obviously, they  claim, this proves the Church is being deliberately harassed, which  led Gundyaev to call upon the nation to stand up and defend the  “profaned Church” on the Sunday of Apostle Thomas. Of course, there  was no “collage”, but simply a fraudulent attempt to erase the watch  using Photoshop, just as in the good old days of Stalin when  undesireable people were erased from historical photographs. But the  story did not end there. The sneaky attempt to deal with the  compromising photograph had a hitch, they were able to erase the  watch, but forgot to remove the reflection of it on the polished  table! You would think the thief had been caught at the scene of the
 crime and all that was left was to surrender and admit his guilt. Not  so with people of such low morals. They are capable of wriggling out  of any situation, even one without a way out, and are ready to make  the most outlandish claims. That is what happened here; they blamed  everything on an innocent female staff member, who they claimed  decided on her own to erase the watch in a silly attempt to help out!  As if you can believe that an ordinary employee working in the  Patriarch’s staff has access to the official website and can at will  make changes to the site!  
 

 Just like a small drop of water, we can see by this trivial example  the entire character of a person. Lies upon lies mixed in with vile  slander. This is the moral character of your “His Holiness Lord and  Father.”

 Please remember, our dear former brothers, what love and well-earned  respect we had for our First Hierarchs. We are not talking here about  Lavr and Hilarion, but of our true four First Hierarchs of the Church  Abroad, who were the glory and honor of the entire Orthodox Church in  the twentieth century. This glory and honor imbued the entire Church Abroad, which our Bishop Iriney rightly called the flagship of all  True Orthodoxy. Therefore, remember, that in the same way the  scandals of Gundyaev, multiplied by the lawlessness of innumerable  others just like him, as well as of Soviet bishops, spreads all over  your new Church and applies to each and every one of you!

 Is it possible that you do not see this or understand it?

 Each one of you, whether clergy or layperson, has the simple  opportunity to emerge from this sticky mire of lies in which you fell  into five years ago, whether you did so deliberately or not, having  been pulled in by the episcopate. This opportunity is quite real and  possible.

 It was pleasing to our Lord God to save the Church Abroad. Led by the Most Reverend Metropolitan Agafangel it thrives today just as it did  yesterday. It can be found in all the countries of our diaspora and  like a loving mother awaits only for the return of its lost sheep.

 Unfortunately, there have been no signs of anyone coming to one’s senses. There is nary a word of any attempts to leave the MP, just  the opposite, new actions are being taken to further enslave the  lay people and clergy. Starting with the beginning of April, diocesan  conferences in Chicago, San Francisco and Montreal, one after another,  gather together and like a broken record all of them repeat and gush  in their proclamations over their joy of restoring unity in the  Church. Have all of you really lost any critical thinking once and  for all? Does it make sense to step on the same rake time after time  and not react? After all, no one is holding a gun to your heads. Come to your senses, finally!  Please understand and see that your bishops used to serve God and the  people and now they are in service to Gundyaev.

 
 If there was a respectful opinion of the Church in the later years of  Perestroika, what do we see now twenty years later? The Public  Chamber of the Russian Federation is alarmed at the harassment of  Patriarch Kirill and claims that a “mass media campaign” has been  initiated against the Patriarch. It is necessary to properly  understand what is meant here. That Kirill Gundyaev has become a  boogeyman and a laughingstock which everyone turns away from is a  fact, but unfortunately the Church suffers from this and is being  discredited. The patriarchal bishops and the Patriarch himself are  pitting the society against Church and that is not the least of their  sins.

 The tragic mistake at the root of this is that when the KGB archives  were opened in the end of the eighties and the beginning of the  nineties and the entire patriarchal nomenklatura was revealed to be a  group of hopeless miscreants, the people did not have enough courage  and spirit to demand their dismissal. All was possible at that time  and one could talk of real reunification of the Russian Church, but  there was not a single hint of any repentance. The apparatchiks in  the patriarchal nomenklatura took advantage of this weakness of the  faithful people of Russia, and as if nothing ever happened, continued  their unsanctioned activity. As a result, society now considers these  fallen clerics to be representatives of the Russian Church. That is  why the waves of displeasure washing over them are also pouring out on  the Church.

 They should think that we are exaggerating and are criticizing them  based on “old prejudices,” or by some genetic aversion to the MP. No,  this feeling is widely felt among the people and now even among the  most loyal representatives of the system and among the subjects of the  Patriarchia. We remember well here abroad when one such  representative of the Soviet system who was sent to fool the masses  abroad and lead them to the MP. We are speaking of Andrey Zubov, a  professor of the Moscow State University of Foreign Affairs, which was  an elite breeding ground during Soviet times training agents of  influence to subvert the free world. Zubov arrived in America in 2004  to lure members of the Church Abroad to the MP and received a strong  rebuff from one of the senior members of the Diaspora, Oleg  Mikhaylovich Rodzianko. It is said that this same Zubov is at a loss  now and has even begun to echo our sentiments.

 In a recent TV show, the host asked why there are so many disputes  about the Church and its Primate. Andrey Zubov answered in a somewhat  confused manner, “The press recently had a story about the infamous  apartment of the Patriarch, but there should not have been an  investigation and it should not have been raised to the level of a  public scandal. This is not a persecution of the Church, but  objective reality. Those who initiated this mess are not enemies of the Church, but the Primate of the Church. These are highly unusual  matters, which we cannot understand. The Patriarch is suing the  priest and ruining him and then seizes his apartment. Why does the  Church, which is not being persecuted, involve itself in such tawdry  matters?” This is said by the same Zubov who came to America eight  years ago to prove how great the MP is. There is more. The reporter  asks, “The Russian Orthodox Church administration turns more people  away from the Church, than the Bolsheviks did in their time.” Poor  Zubov can only answer, “That they discourage people is a fact. This  is horrible and anyone can see that. College students never go to the  Russian Church. They go where they please, to the Baptists, the  Catholics, but no educated young person will go to church. There are too many negative examples.”

 Fr. Victor Potapov should familiarize himself with such opinions; he  who has released yet another “Potapov-gram,” another one of his rude letters. This time to his uncle, O.M. Rodzianko, who was reasonably  trying to stop the surrender of the church in Nyack, New York  to the MP.  Fortunately, our priests in Izhevsk penned a strong rebuttal to  Potapov’s nastiness. Living in the Russian Federation, they know  fully well the joys of post-Soviet life in Russia and know much better  than Potapov, the prophet of Washington, D.C., how people in the  Diaspora fare under the rule of the MP.

 Unfortunately, there are no “Nuremburg trials” being prepared for  communism. Instead, there is a movement to honor the Bolshevik idols.  The Lenin monument which was beheaded in St. Petersburg in 2009 is  expected to be restored before the birthdate of the “leader.” While  the statue of the “Iron Felix,” which was knocked off its pedestal on
 the Lyubyanka Square in 1991, is also expected to be restored and  returned to its original location in the near future. V.V. Putin  himself has called for all of this. It turns out, according to Interfax that the statue of the monster Felix Dzerzhinskiy is on the  list of “Objects of cultural heritage”! So now with one hand you have  the new free Russia burying – “reburying” as they say – with great  ceremony the remains of the honorable White Army heroes Generals  Kappel and Denikin, along with the leading White thinker I.A. Ilyin, while with the other hand they restore the monuments to the bloody  tormentors of the human race against whom our heroes fought to the  death.

 So, dear brothers of the New York Synod who are enthusiastically  preparing to celebrate “the God-pleasing restoration of unity with the  Moscow Patriarchia,” these bloody graven images are now your heritage  as well? Who knows, maybe in the course of the celebrations of the  fifth anniversary of the union they may give you the honor to  personally consecrate these monuments to further strengthen your unity  with the Russia of today?

 Is it possible that not one of you can finally open your spiritual and  physical eyes? Not one whose conscience will finally awaken?

 The only bright spot is the gathering of clouds over the celebrations  of the “reunification.” The ceremonies in America are being moved four  months later to the middle of October for a very curious reason,  “Because of difficulties in Metropolitan Hilarion obtaining a visa for  the United States, he is unable to leave Australia in time to attend the conference in June.” How is one to understand this? Does a “First  Hierarch” really need a visa to enter his own homeland and they cannot  issue him one? There is something very strange here.
 
 

 

 

 ДЖОРДАНВИЛЛЬ - ВОСПОМИНАНИЯ

Г. М. Солдатов

«Ты брат Георгий садись в машину, набери в колонке бензина и поезжай по этой дороге, когда доедешь до перекрестка, то там после сарая поворачивай по дороге налево; это где-то там, не помню слева или справа, но доедешь где на поле поломанные автомашины или может быть какая-то мастерская; не смущайся этим и не поворачивай назад - езжай вперед, пока не доедешь до Могавка, а там смотри не переезжай главную дорогу в Геркимер, а поворачивай налево, до большого здания, не то банк не то суд или почта. Там ты развернешься  и, поставив машину, увидишь библиотеку, но она нам не нужна. Нам нужен магазин, обслуживающий фермеров. Там ты купишь три ящика банок для меда,  и затем не забудь последний выпуск журнала о пчёлах, также не забудь 20 рамок для сот».

Приблизительно такого содержания я получил инструкцию от о. Геласия (Митусова,1890-1966). За все годы пребывания в монастыре и в последствие меня не ужалила ни одна пчела, и я ему этим обязан. Когда я впервые получил послушание на пасеку то о. Геласий первым делом «познакомил» меня с пчёлками. Знакомство заключалось в его указании: «Если к тебе ласкается котенок или щенок, то разве ты его будешь отпихивать от себя ботинком? Так почему же люди обижают пчёлок, махая на них руками? Пчёлки думают, что их хотят обидеть! Ведь они интересуются, что ты за человек, тем более, если ты не был раньше на пасеке. Пчела любопытная и хочет ласки! Она садится на тебя и не хочет тебя обижать, а только понюхать и осмотреться кругом. Ты с ней поговори. Ты на неё не махай руками, а подуй на неё и она улетит».

Утром перед началом работы о. Геласий  всегда молился о том, чтобы в монастыре все насельники были здоровы,  и чтобы пасеку не постигло какое либо несчастье, чтобы пчёл никто не обидел, и не пришла бы к ним болезнь. В монастыре было три пасеки, которыми заведовали отцы Геласий и Иннокентий (Петров), и отец и сын Тарнопольские.

После такого  наставления о. Геласий дал мне ведерко и сказал, чтобы я налил по баночкам воду для пчёл. «Пчёлки, сказал он, по нюху будут после этого тебя знать – что ты их друг; весной, когда еще мало на полях цветов, то пчёлам необходимо помогать с кормом и они, зная тебя, будут к тебе ласкаться». О. Геласий относился внимательно к пчёлам, выпустив их из подвала, где они были всю зиму. Он их подкармливал мёдом и сахарной свеклой, разбавляя водой. «Это наши друзья, - говорил он - они нас кормят и к ним нужно относиться с любовью, а не так как фермеры, оставляя пчёл замерзать на зиму, а весной начинать новые рои. Это не по Божески к пчелам, и не честно к людям. Чтобы было больше мёду, дают им мешки сахару и другой еды. А нас в монастыре чистый мёд. Вот в начале лета у нас горчичный мед,  потом другие и всё нам приносят наши друзья-пчёлки».

В первую  же неделю после моего приезда летом 1957 года в монастырь меня назначили на послушание к о. Нектарию (Чернобылю) на огороды собирать малину. Последний раз мне посчастливилось быть с архимандритом Нектарием далеко от нашего монастыря в Иерусалиме, куда меня на три месяца послала РПЦЗ на послушание в 1999 году. Многие монашествующие Свято-Троицкого монастыря оказали влияние на мою последующую жизнь, но более всех отцы Константин (Зайцев), Нектарий, Иосиф (Колос), Геласий и Владимир (Сухобок). Они отличались во многом друг от друга, и мне хотелось бы рассказать о них как о  монашествующих, дававших другим пример для подражания в жизни христианина.

Свято-Троицкий Монастырь был маяком не только для русских верующих. Познакомиться с жизнью его насельников приезжали из далека духовные лица,  различных христианских вероисповеданий. Они поражались тем, что когда все выходили на работы, то это было «все» включая и самого настоятеля монастыря, архиепископа Виталия (Максименко), которого видели с лопатой, граблями или вилами на полях или на различных монастырских работах. Основателя-строителя монастыря о. Пантелеймона (Нижника) почти каждый день можно было видеть на работах с трактором, или с моторами для перекачки воды из озер и т. д. Католические монахи бенедиктинского ордена и духовные лица пресвитерианцев часто приезжали в монастырь, чтобы познакомиться, как они говорили «с забытым уставом монашества». Их и многих паломников поражало, что все трудовые послушания в монастыре проводились как будто бы без руководства начальства. Нужно отметить, что некоторые из трудников были с высшим образованием, как например о. Никодим (Соммеринг) бывший инженером или о. Нектарий агрономом, несколько были офицерами.

Все насельники монастыря, монашествующие и послушники (когда семинарией руководил архиепископ Виталий, то все учащиеся были послушниками) исполняли по расписанию послушания. Многие имели по несколько обязанностей в монастыре. Когда они оканчивали одну из работ, принимались за другую, смотрели, чем нужно помочь другому, или сами находили, что необходимо сделать. Поэтому вся жизнь проходила в работе «как часы»: В 4.30 подъем, в 5 часов полунощница и утренняя молитва, в 6 часов Божественная Литургия, от 4-х до 6.30 вечерня,  утреня и малое повечерие кончаясь в 7 часов каноном и молитвами на сон грядущий.

Утром на полунощнице присутствовали все насельники, а затем, - завися от послушания, - служба в храме и на клиросе, на кухне, в коровнике и на различных работах требовавших непременного присутствия.

В монастыре были свои мастерские. Отец Мефодий занимался техникой, переплетной руководил о. Нектарий, иконописной отцы Киприан (Пыжов) и Алипий (Гаманович), швейной о. Филарет (Писарик), столярной о. Нил, коровником (60-70 коров и телок) и курами о. Иов, огородами о. Нектарий, работами на полях отцы Иов, Мефодий и Флор, пекарней отцы Никодим, Сергий (Ромберг) и Федор, канцелярией управляли отцы Лавр (Шкурла) и Владимир, печатными работами – отцы Сергий, Антоний (Ямщиков) и Игнатий (Трепачко), медицинской помощью врач И. М. Андреевский и о. Сергий, редакцией журнала «Православная Русь» – о. Константин, библиотекой – о. Владимир и С. М. Иванов, на кладбище работы проводили отцы Иов и Флор, клумбами и цветами заведовал брат Евгений. Были также парикмахер и изготовитель кваса. Во всех работах участвовали послушники и семинаристы. В типографии и в канцелярии почти всегда работы велись до 10 вечера и даже позднее. Благочинный – о. Киприан делал по монастырю наряды на работы, службу в храме, чтение и т. д. Хором управляли: левым клиросом о. Иосиф, а правым о. Нектарий. Многие духовные лица, кроме работ по монастырю, читали лекции в семинарии.

Все трудились во славу Божию как пчёлы, не избегая любой работы. Каждый монашествующий давал пример другим - в особенности приезжавшим  новичкам. Не следует однако предполагать, что они не были знакомы с тем, что происходило вне монастыря. Они прекрасно знали, что люди всё дальше уходили от религии, и они о них молились. В монастыре порою проводились доклады, на которые приходили все желающие. Никогда не забуду один из них, сделанный изобретателем вертолёта Игорем Сикорским, о возможности полетов на другие планеты.
Однажды я был назначен собирать с о. Нектарием малину. Кусты росли на высоких рамах, и ягоды собирались легко. Начав сбор,  я с опаской посматривал на о. Нектария и клал все ягоды в ведерко. Вдруг он, обращаясь ко мне, строго говорит: «Ты как собираешь ягоды?» Ну, подумал я – наверно работаю медленно, а он смотрит на меня и, улыбаясь, говорит: «Нужно одну в ведро, а другую в рот». Ну, хорошо думаю, не ругает меня – слава Богу! А он продолжает разговор: «Вот ты положил в рот ягоду. А говорить неправду,  это все равно как есть ягоды малины: за одной съешь другую, а затем третью и т. д. и кончишь, съев все ягоды с куста. Так и с ложью – начнешь с малой незаметной, а потом, привыкши, станешь рабом неправды. Разве ты хочешь быть рабом неправды? Вот ты жил в миру, видел много неправды, а здесь ты научишься жить и работать по христиански. Научишься, как делать прививки фруктовым деревьям. Мы в прошлом году отправили несколько вагонов яблок на продажу –  вон видишь там за озерами наши сады. Мы также заготавливаем на зиму в банках овощи, а огурцы в кадках держим в озере». Прожив в монастыре несколько лет, я не слышал от монашествующих или послушников ни разу обмана, но помню к себе их доброе отношение,  даже когда я этого не заслуживал.

Такими были насельники монастыря при архиепископах Виталии (+ 1960) и затем Аверкии (+ 1976), после которого настоятелем стал Лавр, допустивший с архиепископом Марком в монастырь и семинарию белоручек из СССР считавших ниже своего достоинства исполнять черную работу. Они наполнили монастырь и семинарию выходцами из СССР, а эти нежнолапки не желали исполнять даже легкие работы и поэтому понемногу закрылись в монастыре сельскохозяйственное и молочное хозяйства, да и почти все мастерские. По этой причине, новые насельники Джорданвилля лишены возможности ознакомиться с той духовной и трудовой жизнью, которой там жили прежде.

 

 

 

РУССКИЕ АНТИМИНСЫ

(Продолжение см. Верность № 177, 178)

П.Е.

Введение книгопечатания в России, а также развитие гравирования на дереве и на металле привели к мысли изготовлять печатные антиминсы, которые и появились у нас спустя несколько десятков лет после того, как в Москве была напечатана первая русская книга «Апостол» (1564 г.). До сего времени ни одному автору, работавшему в области исследования антиминсов, не удалось обнаружить русских антиминсов, напечатанных ранее первой половины XVII века.

Книжная гравюра появилась в XVI веке. В «Апостоле» 1564 г. было сделано гравированное изображение св. евангелиста Луки. В 1618 году в Киеве в Анфологионе (Минее Праздничной) было напечатано 20 гравюр.

Более древние из печатных антиминсов принадлежат именно киевскому тиснению (антиминсы 1627 г.), тогда как в Москве сохранились печатные антиминсы более позднего времени – 1652, 1659, 1664, 1668 гг. и т.д.

Необходимо заметить, что гравюра XVII века в России была многообразна и сложна. В это время уже знали ряд инструментов для резьбы по дереву (исключительно на груше) и по металлу. Антиминсы, как утверждает проф. А.А. Сидоров (“Древнерусская книжная гравюра”. М., 1951, стр. 168), до того времени, как в России была освоена углубленная гравюра на меди, печатались с оловянных форм (выпуклая печать),

До недавнего времени в б. Московской типографской библиотеке сохранялась одна оловянная четырехугольная доска для печатания антиминсов. На этой доске было вырезано изображение положения Христа во гроб: вверху, «в облаках», Бог Отец, из уст Его исходит «в лучах» Дух Святый в виде голубя, посредине изображен Крест, около которого два ангела с рипидами в руках; внизу – положение во гроб Тела Христова, у главы Господа – плачущая Богоматерь и две мироносицы, в ногах – св. Иоанн Богослов, Иосиф Аримафейский и Никодим; вокруг изображения – широкая травчатая рамка, на углах которой помещены символы евангелистов (Д. Ровинский, Русские гравюры. М., 1870).

Гравирование на меди появилось в России в первой половине XVII века. При этом надо заметить, что если гравюра на дереве развивалась с чисто русской самобытностью и поэтому произведения русских граверов всегда можно отличить от работ граверов Запада, то гравюра на меди имела в то время подражательный характер и первые наши московские граверы – Тухменский, Бунин Л., Тарасевич, Галаховский – вначале делали только копии с западных гравюр.

Первопечатные московские антиминсы продолжали сохранять простой рисунок, то есть Крест, у подножия которого были скомпонованы копие, трость с губою и Адамова глава. Но впоследствии в Киеве, а затем и в Москве начали изображать, помимо Креста, Положение Христа во гроб.

Таким образом, в середине XVII века русский антиминс претерпел иконографическое изменение. У любителей церковной старины этот факт вызывал явное недоумение. В самом деле, всего один раз в году, именно в Великую Пятницу, Церковь совершает особое воспоминание снятия Тела Господа со Креста и положение Его во гроб. А литургии в этот день не бывает. Возникал вопрос: а не лучше ли было бы давать на антиминсе другую композицию, например, изображение Господа, «перстом Предтечевым показуема»? И этот вопрос отнюдь не был случаен, ибо, рассматривая подобную композицию, мы видим на ней изображение Иоанна Предтечи, показующего перстом на Святую Чашу, в которой возлежит Агнец Божий, вземляй грехи мира, а по бордюрной рамке этой композиции читаем слова: «Сие есть Тело Мое… Сия есть Кровь Моя…» (Рис. 1). Казалось бы, что эта композиция более соответствует идее литургии, и ее законно было бы перенести на антиминс. Однако ничего подобного не произошло ни в середине XVII  века, ни позднее, вплоть до нашего времени. Мало того историко-археологические данные XVII века говорят нам о том, что композиции Положения во гроб раз и навсегда вытеснили собою все другие, ранее бывшие изображения на антиминсе.

Рис. 1.  ПОКРОВ НА СВ. ДАРЫ ЦАРИЦЫ ИРИНЫ ГОДУНОВОЙ, 1594 г.

В деле изготовления антиминсов на Руси бывали случаи невыполнения даже соборных постановлений по этому вопросу. Так, например, при Новгородском митрополите Корнилии в 1671 году была допущена досадная ошибка при печатании антиминсов. Известно, что на Московском Соборе 1666-1667 гг. было запрещено делать изображения Бога Отца. Но прошло четыре года, и был выгравирован антиминс с изображением Бога Отца. Произошло нарушение соборного постановления. Мало того, ошибка долго оставалась незамеченной и повторилась снова в гравюре антиминса в 1713 году, и только в 1722 году, по особому синодальному постановлению, изображение Бога Отца было заменено написанием Имени Божия древнееврейскими литерами.

Все это вызывает необходимость исторически выяснить причины появления композиции Положения во гроб на антиминсах в середине XVII века.

Нет сомнения, что композиция Положения Господа во гроб заимствована из древней практики того времени, когда христиане в память погребения Иисуса Христа изображали это событие графически на священных предметах, в частности на «воздухах» и «плащаницах».

Церковный писатель V века св. Исидор Пелусиот говорит: «Чистая плащаница, которая распростирается при служении под Святыми Дарами, изображает служение Иосифа Аримафейского». Таким образом, антиминс, находясь при совершении литургии непосредственно под Святыми Дарами, знаменует собою плащаницу, в которую обвито было Тело Господне при положении во гроб. Поэтому современная композиция рисунка антиминса и представляет собою не что иное, как копию композиции на Плащанице.

Когда же «воздухи» и Святая Плащаница вошли в употребление в России? За разъяснением обратимся к древним Уставам.

В Уставе Студийском (по ркп. XII – XIII вв.) о том моменте службы утрени Великой Субботы, когда, по современному Уставу, совершается обнесение Плащаницы вокруг храма, говорится следующее: «После стихир хвалитных – «Слава в вышних Богу», певчески, на «Славу» же таковаго пения абие входит поп с диаконом, имуща Евангелие, свещи предыдущи…» Далее следует прокимен, паремия из пророка Иезекииля, Апостол и Евангелие (Из описания рукописей б. Московской Синод. Библиотеки, ч. III, стр. 243-244). Здесь ни о самой Плащанице, ни о хождении с нею вокруг храма не говорится ничего. Значит, в период действия на Руси Студийского Устава Плащаницы не было.

В Уставах XIV-XV вв. о Плащанице тоже не упоминается. Но в начале XV в. в богослужебную практику Руси вводятся обычаи, на которые уже можно смотреть, как на начало развития служб с Плащаницей. Так, в памятниках XV в. иерею предписывалось на утрени Великой Субботы, после великого славословия, облачаться "«о весь чин свой"» то есть так же, как и в Уставе настоящего времени. Иерей с Евангелием совершал вход; придя к Царским вратам, он останавливался и ожидал окончания Трисвятого, затем возглашал, лицом к алтарю, "Премудрость, прости" и входил в алтарь, «входящу же ему рекут тропарь «Благообразный Иосиф…», затем следовали паремия, Апостол, Евангелие («Устав Церковный». Из описания рукописей б. Московской Синодальной библиотеки, ч. 3, стр. 279). Новое сравнительно с предыдущим здесь, во-первых, предписание после великого славословия облачаться во все священные одежды, во-вторых, пение тропаря «Благообразный Иосиф». Можно думать, что это было зачатком нынешним служб с Плащаницей. Хотя о самой Плащанице здесь и не говорится, однако существенные особенности современного Устава, т.е. облачение во все священные одежды для крестного хода с Плащаницей и пение «погребального» тропаря, уже входят в богослужебный чин того времени.

Есть основание предполагать, что в XV  веке получил начало и тот обычай, который, собственно, впоследствии и дал возможность делать для храмов Плащаницы и обносить их вокруг церкви в известное время. Мы разумеем здесь употребление при богослужениях шитых «воздухов». Под словом «воздух» в Православной Церкви понимается больший из трех покровов для Евхаристических сосудов, употребляемых при совершении Божественной литургии. Название «воздух», можно полагать, произошло от действий священнослужащего, который во время пения или чтения Символа веры колеблет этим большим покровом воздух.

Надо сказать, что «воздух» являлся и является необходимой принадлежностью Евхаристического богослужения. В отдельные моменты литургии «воздуху» усвояются различные символические значения. За проскомидией «воздух» знаменует младенческие пелены Иисуса Христа, по перенесении Святых Даров на Престол – камень, приваленный к двери Гроба Господня (св. Герман, патриарх Константинопольский. Последовательное изложение церковных служб и обрядов. «Писания Отцов и учителей Церкви, относящиеся к истолкованию православного богослужения», т. 1, СПб., 1855, стр. 396), а блаженный Симеон Солунский говорит, что «воздух» символизирует и пелену погребальную, в которую было обвито Тело Господа при положении Его во гроб Иосифом Аримафейским. Поэтому «воздух» у греков и южных славян назывался еще и «эпитафион», что означает «надгробие».

Изображение Положения во гроб, погребения Спасителя уже было и на самых древних «воздухах». Пречистое Тело Господа изображалось распростертым на пелене, которая в данном случае означала Плащаницу и погребальное ложе. В этой композиции на «воздухе» изображались и другие лица, а именно: Пресвятая Дева Мария, лобызающая Пречистое Тело Своего Сына; здесь же св. евангелист Иоанн Богослов и св. Иосиф Аримафейский, несколько позади – св. Никодим.  В композицию входили также св. Мария Магдалина, плачущая и простирающая к небу руки, и другие свв. Жены-мироносицы с ароматами. К этому рисунку прибавлялись орудия бичевания Христа, Крест, гвозди, трость и копие. На «воздухах» часто изображали ангелов, архангелов, херувимов, шестикрылых серафимов и др. Причем архангелы писались с рипидами, херувимы несли погребальную пелену, а ангелы поклонялись Пречистому Телу.

Употребление за богослужениями «воздухов» с композицией Положения во гроб перешло к нам, на Русь, очевидно, из Греции (Через южных славян). У нас тоже вышивали на «воздухах» шелками, золотом, серебром Положение во гроб Спасителя. И если посмотреть на наши «воздухи» XIV-XV вв., то и здесь мы увидим изображения тех же святых лиц, присутствие ангельских чинов, орудия бичевания и распятия Христа. И только около бордюрной рамы бывают изображения святых лиц Земли Русской. В это же время (XIV-XV вв.) по краям композиции Положения во гроб на «воздухе» стали вышивать и слова тропаря «Благообразный Иосиф».

В древней Руси существовало обыкновение жертвовать в храмы и монастыри расшитые «воздухи» на поминовение души вкладчика, и в ризницах храмов и монастырей было много «воздухов», на которых весьма искусно изображалась композиции Положения во гроб Спасителя. С течением времени эти «воздухи» стали делать весьма больших размеров. Так «воздух», пожертвованный в 1456 г. князем Василием Васильевичем в новгородский Софийский собор, имел три с четвертью аршина в длину и два в ширину («Христианское чтение», 1877, ч. 1, стр. 214). Другой «воздух», сделанный повелением князя Владимира Андреевича в 1555 г. для Успенского собора, был длиной в три аршина и девять вершков, а шириной в два аршина и четыре вершка («Чтения в Обществе истории и древностей Российских», 1859, кн. 3, стр. 97). В храмах, где было несколько священников, такие «воздухи» с изображением Положения во гроб Спасителя носили во время Великого входа на литургии. Несли такой «воздух» на главах.

В XVI  веке в наших храмах такие «воздухи» стали носить и во время входа с Евангелием на утрени Великой Субботы. Сохранилось, например, следующее описание такого входа в практике Антониево-Сийского монастыря: по окончании канона утрени, после светильна игумен шел в «большую церковь» и облачался там, в полное священническое одеяние. То же делали и другие священники, которые должны были участвовать в выносе «воздуха». По окончании же великого славословия, при пении «Святый Боже», священнослужащии исходили из алтаря, - впереди шли певчие, потом иподиаконы со свечами, диаконы с кадильницами, далее священники с «воздухом» и, наконец, сам игумен, державший в руках Евангелие. При пении правым клиросом «Святый Бессмертный, помилуй нас» Священнослужащие через Царские врата входили в алтарь, диакон произносил «Премудрость, прости», а чтец читал тропарь пророчества и паремии. «Воздух» и Евангелие полагались на Престоле. Этим «воздухом» Престол был покрыт всю Пасхальную седмицу до субботы, а в субботу, после литургии, он снимался с Престола (А. Дмитриевский. Богослужение в Русской Церкви в XVI веке. Казань, 1884, стр. 216-217).

В Уставе 1553 года читаем следующее: «После великого славословия игумен и иереи, с ними все облекутся в священнические одежды… и исходят с Евангелием и со воздухи, на главах своих носят: и абие братия целует Святое Евангелие и воздух, на нем образ Положения во гроб Господа нашего Иисуса Христа також целуют, и полагают Святое Евангелие в алтаре на Святой Трапезе, с ним же и воздух полагают, до Фоминой недели» (Устав Церковный, по Описанию рукописей б. Московской Синод. Библиотеки, ркп. № 389, ч 3,  стр. 325). Итак, «большой воздух» в XVI в. получил уже особое назначение, и вынос его приурочивался к службе утрени Великой Субботы.

В XVII в. у нас уже выносили Плащаницу на середину храма, где она лежала утреню Великой Субботы, и только на литургии, в конце Херувимской песни, вносилась диаконами в алтарь (Устав Церковный, по описанию рукописей, ч. 3, стр. 335). А в Новгороде в Софийском соборе в XVII веке на утрени Великой Субботы совершался уже крестный ход, во время которого вокруг храма обносили «великую» и «малую» плащаницы (там же, стр. 377)

В Уставе 1682 г. о Плащанице говорится, что она полагается «на уготоване столе, во образ гроба», после отпуста утрени «бывает целование во обителех на плащанице Положения во гроб. А идеже несть плащаницы, целуют образ, певцы же поют стихиру, глас 5, «Придите ублажим…» Замечание «идеже несть плащаницы» показывает, что плащаница в то время еще не составляла непременной принадлежности храма.

Итак, даже из весьма краткого обзора истории Святой Плащаницы на Руси следует сказать, что и Плащаница и обряды, совершаемые с нею, сложились постепенно.

В наше время без Святой Плащаницы и обрядов выноса и обнесения ее вокруг храма мы не можем представить себе службу Страстной Пятницы и Субботы. Св. Плащаница стала неотъемлемой «иконой» Страстей Христовых. Вынос Плащаницы с изображением умершего и во гроб положенного Спасителя оживляет в памяти верующих историю Страданий Господа Иисуса Христа, Его крайнее «Божественное истощание», Его милосердие к роду человеческому, ради которого Он «святыя и спасительныя и страшныя Страсти волею прият».

Но, помимо вышеописанных «выносных» плащаниц, у нас существовали и другие плащаницы, так называемые «напрестольные». Одна из таких плащаниц датируется серединой XV века; можно предполагать, что она не «выносная», а именно «напрестольная», потому что, во-первых, в нижней части этой плащаницы крупным планом вышиты три свв. Литургиста – Василий Великий, Иоанн Златоуст и Григорий Двоеслов, во-вторых, нимбы литургистов очень деформированы, а другие места плащаницы сохранились лучше, что можно объяснить тем, что по нимбам проходила линия сгиба, когда эта плащаница долгое время лежала на Святом Престоле, в-третьих, проходящая по внешней кромке  вокруг всей плащаницы вышитая надпись изумительно хорошо сохранилась в верхней, правой и левой сторонах, а в передней части сильно вытерта.

Не являются ли именно эти «напрестольные» плащаницы тем переходным звеном, которое соединяет композицию Положения во гроб Спасителя с изображением ее на антиминсах с XVII века? Довольно вероятно, что композиция Положения во гроб перешла с «воздухов» на «выносные» плащаницы, затем на «напрестольные» плащаницы и уже потом на антиминс, на котором эта композиция совершенно вытеснила более древнее начертание Святого Креста.

(Продолжение следует)

 

 

 

ЗАПАДНИКИ И  СЛАВЯНОФИЛЫ

Вадим Виноградов

Прежде всего, необходимо уяснить, что явление это - западники и славянофилы, возникло не в церковной среде, а в среде русской интеллигенции, и, следовательно, явление это не церковное, что очень существенно. 

Тема для сегодняшнего дня не только сугубо нафталинная, но ещё и мечтательная, маниловская, потому что несвоевременная. Идущим за Христом, сегодня не до мечтаний. Сегодня все мы - западники. Потому что мыслим по их меркам. Например, кто сегодня наши «патриоты»? Кто Рогозин, кто Бабурин, кто Глазьев, наконец, и другие «патриоты», как не западники, ратующие за Россию, но западным мышлением.

Сегодняшнее понятие между западниками и славянофилами подразумевает такое же различие, какое имеется между людьми, разбивающими яйца с острого и с тупого конца. Сегодняшнее рассуждение о западниках и славя-нофилах - это рассуждение сугубо чеховских героев - мечтателей.

Сегодня, когда христианин оставлен один на один с властью тьмы, рассуждать о западниках и славянофилах способен лишь ум западника. Ум западника берёт сторону славянофила, чем и искажает саму жизнь русскую. Славянофильство было рождено русской интеллигенцией от ощущения своего падения, от ощущения, что их, русских людей, мышление приняло категории западников. Ведь сегодня и Бабурин, и Новодворская мыслят одними и теми же категориями... земными. Этими же категориями мыслит и МП, используя лишь церковную терминологию. Мышление же категориями Царствия Божия сохранилось лишь в среде Малого русского Христова стада. Это то и ощутили в ХIХ веке славянофилы. Но только ощутили, ничего не поняв, потому что уже сами мыслили категориями западников, категориями обустройства земной жизни, категориями изгнания земного, а не категориями Царствия Божия. 

Рассуждал ли на тему о западниках и славянофилах, например, преподобный Иона, киевский чудотворец? Никогда. Потому что уже в его время, время западников и славянофилов, ему, спасающемуся, было не до этих мечтаний. Какие споры, когда всё ясно? Надо спасаться, а тут тебе преграждает путь дискуссия на отвлечённую тему. Сегодня тема «западники и славянофилы», тема абсолютно отвлечённая, кабинетная, для академика Пивоварова. Ну, и зачем табуретки ломать? Кто не примет Царствия Божия, как дети, тот не войдёт в него. (Мк. 10,15) Где сегодня увидишь человека, незаземленного, как ребенок? До западников ли и славянофилах сегодня детям? Детям Малого русского Христова стада, которому посылаются сегодня Iовские испытания, чтобы закалять его?

И какое нам дело до интеллигентских мечтаний, когда сегодня нам не хватает духовных сил противостоять соблазнам, увлекающих нас царством тьмы в объятия антихриста. Если о лучшем из славянофилов, о Николае Степановиче Хомякове, архимандрит Константин Зайцев сказал, что учителем нашим он быть не может, то зачем нам копаться в мыслишках пикейных жилетов начала ХIХ века?

Это первый момент.

Но он невольно тянет за собой и другое, уже серьёзное размышление по ассоциации:

- Декабристы разбудили Герцена, Герцен разбудил народников, народники разбудили…

Не разбудили ли кого-нибудь и славянофилы? Похоже, что разбудили, и разбудили напрасно. Кого же разбудили славянофилы? Побудка славянофилов внешне была не столь громкой, как у декабристов, но, именно, побудке славянофилов суждено было быть услышанной, спустя, примерно, 150 лет «патриотами» периода либеральной России. И урон, нанесенный этой побудкой, был зело велик. Потому что он коснулся не внешних изменений государственного устройства земли Русской, а повлиял на душу русскую, которая от побудки декабристов сохранялась аж до 1991 года. Но в 1991 году проснулись, так называемые, «патриоты», которые, начитавшись бывшими им ранее недоступными трудами Ильина, Тихомирова, Солоневича и других, разбуженных славянофилами, принялись возбуждать народ к сопротивлению за Российскую государственность, за Россию, не поняв, что у этих-то наших духовных писателей на первом то месте был Христосъ.  Этого то и добивался автор славянофильства, ненавидящий русскую душу - диавол. Ибо через славянофилов он впустил в Россию «православие», которое сошло с Евангельской опоры, которое сохраняло всю Евангельскую терминологию, но ка-мень, стоящий во главе угла Православия - как войти в животъ вечный, как спасаться от диавола, этот камень во главе угла был заменён, на то, как обустроить Россию. Так вера во Христа стала замещаться верой в Россию. Либеральный душок славянофилов, на который-то в основном и уповал творец славянофильства, проник в ограду церкви, где уже внешнее возлюбили паче внутреннего, и обряд больше духа. Это и стало причиной катастрофы, обрушившийся на Россию в 1917 году, как наказание за отступление от Христа.

- Выходит, во всём виноваты славянофилы?

- Не во всём. Но самую тонкую операцию по вытеснению Христа с первого места в русском сердце, удалось осуществить, в частности, и через проповедь славянофилами особой исторической миссии русского православного народа. Защищая православие, на первое место в иерархии духовных ценностей русских людей выводилось земное отечество, превращавшееся из футляра, который хранил Православие, в идола, которому подчинялось всё. Спасение собственной души не отрицалось, о нем и говорили, и писали, но... как-то было уже неудобно, неприлично ставить его во главу угла, когда все думы были о любимой Родине, которая должна спасти мiръ. И вот мы имеем сегодня результат: «Вера России - в саму Россию». И произнёс это во все-услышание ни какой-нибудь там банальный «патриот», а сам Владимир Михайлович Гундяев, соборно избранный.

Почему же власть тьмы, которая, не стесняясь и не краснея, гуляет ныне по всей Эрефии, одолела славянофильский дух, который, хотя и разбудил нынешних патриотов, но пребывает сегодня на нашей земле, всего лишь, как музейный экспонат, о котором говорят только: - Славянофилы были люди кристально чистые, нравственной чистоты и ум, а главное, глубоко верующие. Почему за этими духовно красивыми людьми не пошел русский народ, а предпочел слуг преисподней? Почему в России в ХIХ- веке не повторился эффект первых христиан, когда к ученикам Христа присоединялось все большее и большее число людей, несмотря на жуткие гонения?

Ответ прост: Потому что, именно, западники должны подготовить приход антихриста, сделать прямыми для него стези.

Но вот, через что осуществлялась эта победа западников над славянофилами? Почему архимандрит Константин Зайцев, отмечая юбилей Хомякова, давая ему только самые высокие определения, заключил: Но учителем нашим он быть не может?

Отношение к крепостному праву славянофилов и помогает ответить на все эти вопросы. Вот, Иван Сергеевич Аксаков: “Девятнадцатого февраля 1861 года начинается новое летоисчисление русской истории. Мы имеем теперь движение и пробуждение самой жизни народной, вызванное великим делом 19-го февраля. Мы это все чувствуем, мы даже не можем усомниться в том искренно, и заря нашего спасения уже брезжит!”

А это оптинский старец Евфимий, сделавший свою запись, именно, 19 февраля 1861 года. Вот она:

19-го сего месяца Россiя вступила на новый путь - свободы. Волею Благочестивейшаго Самодержавнейшаго Государя Императора Александ-ра II Русскiй народъ освобожденъ отъ крепостной зависимости.

     До сего дня онъ шелъ путемъ послушанiя и смиренiя; теперь - свободы и, по-видимому, без указанiя на необходимость сохраненiя за собой прежнихъ христианскихъ добродетелей.

Во что можетъ обратиться подобная свобода, мы видели уже на примере Францiи и на другихъ Европейскихъ государствахъ. Но то - Западъ, а на западе, что можетъ быть кроме царства тьмы? Мы - Востокъ; но и на востоке солнце также восходитъ и…заходитъ.

Да, не узрятъ очи мои царства тьмы!

Выделим из этой дневниковой записи старца страшное предчувствие:

Реформа прошла без указанiя на необходимость сохраненiя за собой прежнихъхристианскихъ добродетелей.

Как видим, славянофилы на это не обратили никакого внимания! Почему? Православные наши славянофилы, чистые и нравственные люди всем сердцем своим, всей душою своею, всей своей крепостью любили… свою Родину, свою Россию! А человек то создан, чтобы все эти чувства в первую очередь были отданы Господу Богу своему. Так, ещё до советчиков, объявивших “Была бы страна богата - и нету других забот!”, в православной России, исповедующей: “Вера. Царь. Отечество”, отечество в иерархии духовных ценностей заняло первое место.

Вот, почему славянофилы, образованнейшие интеллигенты, не обратили никакого внимания на то, что реформа прошла без указанiя на необходимость сохранения за собой прежних христианских добродетелей. Господь утаилъ сие отъмудрыхъ и разумныъ и открылъ то младенцамъ (Мф. 11. 25). Младенцу - старцу, возлюбившему Господа Бога своего всем сердцем своим, всем помышлением своим, всей душою своею и всей своею крепостью, и открыл Господь, что реформа то сия и станет началом всеобщего отступления от Бога в России, которое приведет к царству тьмы уже через 50 с небольшим лет.

Кого из нынешних отображают образы, изображенные на этой картине, названной автором ее, Николаем Ватагиным, «Западники и славянофилы»? Поскольку эта битва западников со славянофилами с течением времени не только не ослабевает, а только усиливается, то кто же это из нынешних “русских интеллигентов” так дубасит друг друга? Кто из них оказывается в нокауте? Кто ставит на карачки другого, а сам восседает на нем? Кто в ужасе убегает с поля боя? Кто обнимается друг с другом после обоюдной неприязни (вспомним недавнее братание МП и РПЦЗ)? А кто, подняв дубину, готов размозжить врагу и  голову? Легко увидеть в этих образах и диомидовцев, и гундяевцев, и многочисленные “осколки” РПЦЗ(В), оспаривающие друг у друга свою каноничность, обвиняющие друг друга, кого в цареборчестве, кого в имяславии, кого в грехе “февраля”… да, мало ли ещё кого легко определить в образах этой картины из тех, кто ныне выдаёт себя, почти кулаками, за “истинных”.

Но кого конкретно в этих драчунах мы хотели бы обнаружить в образах этой картины… вот это, не имеет никакого значения. Так как пафос этой картины в том, что вся эта безсмысленная битва, хотя она исключительно на православном поле, но из-за агрессивности состояния душ враждующих проистекает не в Свете, а во мраке преисподней. Да, вот так, преисподняя уже здесь на земле изображает своё мнимое торжество, потому что бойцы этой битвы управляются бесами. Бесы, а не ангелы, внушают людям в этой битве биться одним против имяславия, а другим - отстаивать его; третьим доказывать неканоничность других, а четвёртым обвинять своих братьев в цареборчестве и других грехах.

Истинный же Светъ на картине, как хорошо видно, высоко над всей этой вознёй. Там наверху даже намёка нет на отголосок этой битвы преисподней. И алый цвет верхней части картины, и чистый незапятнанный Храмъ, изображенный там, знаменуют собой то, что Церковь, Тело Христово не пускает в свои пределы ничего не святого и не священного. Тело Христово отталкивает реальность; оно окружено силовым полем, отбра-сывающим за свои пределы всё темное и падшее.

И как эта картина созвучна статье Н.В. Гоголя “Споры”.

Все эти славянисты и европисты, или же староверы и нововеры, или же восточники и западники, а что  они  в  самом деле, не умею сказать, потому что покамест они мне кажутся только карикатуры на то, чем хотят быть, - все они говорят о двух  разных  сторонах  одного  и того же предмета, никак не догадываясь, что ничуть не спорят  и  не  перечат друг другу. Один подошел слишком близко к строению, так что видит одну часть его; другой отошел от него слишком далеко, так что видит весь фасад,  но  по частям  не  видит.  Разумеется, правды  больше  на  стороне  славянистов  и восточников, потому что  они  все-таки  видят  весь  фасад  и,  стало  быть, все-таки говорят о главном, а не о частях. Но и на  сто-роне европистов  и западников тоже есть правда, потому что  они  говорят  довольно  подробно  и отчетливо о той стене, которая стоит перед их глазами; вина их в том только, что из-за карниза, венчающего  эту  стену,  не  видится  им  верхушка  всего строения, то есть главы, купола и все,  что  ни  есть  в  вышине.  Можно  бы посоветовать обоим - одному попробовать, хотя на  время,  подойти  ближе,  а другому отступиться немного подалее. Но на это они не согласятся, потому что дух гордости обуял обоими. Всякий из  них  уверен,  что  он  окончательно  и положительно прав, и что другой окончательно и положительно лжет. Кичливости больше на стороне славянистов: они хвастуны;  из  них  каждый  во-ображает  о себе, что он открыл Америку, и  найденное  им  зернышко  раздувает  в  репу.

Картина эта даже дополняет Гоголя, показав тех, кто подталкивает на эти споры, а именно бесов.

 

 

 

    Екатеринбург. Свв Царственным мученикам посвящается

Лариса Валова

Город на Урале

Екатерины святой.

Город на Урале,

Черный крест над тобой.

Город мой несчастный,

Город мой родной!

Здесь был убит Царь-мученик,

Милостивый и святой.

Но с покаянной молитвой

К вам склонилась Москва,

Мученики державные,

Творящие чудеса.

Мальчик в матросской курточке,

Ласковые глаза.

Образ Царя грядущего,

Русского Царя.

Россию Царя Николая

Русские ждут сердца.

Вернись же моя Отчизна

В объятия отца!

 

 

 

ORTHODOXY, HUMAN RIGHTS AND MARXISM

Dr. Vladimir Moss

A man kicks another man who is lying on the ground and is not threatening anyone. Is that right or wrong? No civilized person would deny that it is wrong. The question is: why is it wrong? Is it wrong because God has commanded us to love our neighbour, not abuse him? This is the answer that an Orthodox Christian (and most religious people) would give. Is it wrong because unprovoked violence is a crime according to the laws of the State? Again, an Orthodox Christian (and most law-abiding people) would answer: yes. Is it wrong because every human being has the right to be treated with dignity and respect? Here an Orthodox Christian would probably hesitate to answer… Not because he denies that human beings should be treated with dignity and respect, but because the way the question is posed presupposes a philosophy of human rights which is not Orthodox…

The Origins of the Philosophy: Natural Law

The modern philosophy of human rights is a theory of universal morality binding on all men and all human institutions and states that is not dependent on the existence of God or any personal lawgiver.

The roots of this philosophy lie in the medieval western idea of natural law. This idea was born out of the need to place limits on two institutions that in different ways were thought to be above the law: the Holy Roman Empire, and the Roman papacy.

According to Roman law, the emperor was above the law, or freed from human laws (legibus solutus), insofar as “what pleases the prince has the power of law”. For if he broke his own laws, who was to judge him, and who was to prevent him passing other laws to make his previous transgression of the law lawful? The pope was similarly considered to be above the law – that is, freed from the provisions of canon law. This was a consequence of his “absolute power” (potestas absoluta), for if he sinned against canon law, or became a heretic, who was to judge him if not the supreme expert on the subject, the pope himself? And who could judge him if he refused to judge himself?

However, although a monarch might be freed from the laws of the State, and the pope might be freed from the canon law of the Church, they were both theoretically subject to another kind of law. This higher law was called by medieval theorists natural law. Natural law is defined by the historian of medieval scholastic philosophy Fr. Frederick Copleston as “the totality of the universal dictates of right reason concerning that good of nature which is to be pursued and that evil of man’s nature which is to be shunned.”

But this definition begs the question: how do we know what is “right reason”? And what is “the good of nature”? The answer given by the medieval theologians, according to J.S. McClelland, was roughly as follows: “For a maxim of morality or a maxim of good government to be part of natural law, it has to be consistent with scripture, with the writings of the Fathers of the Church, with papal pronouncement, with what the philosophers say, and it must also be consistent with the common practices of mankind, both Christian and non-Christian.”

But this, too, begs several questions. What are we to do if “papal pronouncement” contradicts “the writings of the Fathers of the Church” (as it often does)? And is not “what the philosophers say” likely to be still more at variance with the Holy Fathers? And is not “the common practices of mankind, both Christian and non-Christian” an extremely vague and debatable concept?

It is indeed; which is why, even in its more modern and secularized version, the philosophy of natural law, or human rights, has remained extremely vague and debatable. But this does not prevent it from being, both then and now, a very powerful weapon in the hands of those who, for one reason or another, wish to overturn the prevailing hierarchy or system of morality. We see this even in Thomas Aquinas, the greatest of the scholastics, and a loyal son of the Roman Catholic Church. He defined the relationship of natural law to man-made laws as follows: “Every law framed by man bears the character of a law exactly to that extent to which it is derived from the law of nature. But if on any point it is in conflict with the law of nature, it at once ceases to be a law; it is a mere perversion of the law.”

The first important application of the principle of natural law came during the Magna Carta crisis in England. Pope Innocent III had placed the whole of England under ban because King John disagreed with him over who should be archbishop of Canterbury. He excommunicated John, deposed him from the throne and suggested to King Philip Augustus of France that he invade and conquer England! John appealed to papal mediation to save him from Philip. He received it, but at a price – full restitution of church funds and lands, perpetual infeudation of England and Ireland to the papacy, and the payment of an annual rent of a thousand marks. Only when all the money had been paid was the ban lifted. And then, as Peter De Rosa puts it acidly: “by kind permission of Pope Innocent III, Christ was able to enter England again”. This enraged King Philip, however; for he was now ordered to abandon his preparations for war, and was not allowed to invade what was now, not English, but papal soil. Moreover, the abject surrender of John to the Pope, and the oath of fealty he made to him, aroused the fears of the English barons, whose demands led to the famous Magna Carta of 1215 that limited the powers of the king and is commonly regarded as the beginning of modern western democracy. Thus the despotism of the Pope elicited the beginnings of parliamentary democracy….

Now Magna Carta was a limitation of royal, not papal power. Nevertheless, it affected the papacy, too: first because England was supposed to be a papal fief, but more importantly because it set a dangerous, revolutionary precedent which might be used against the Pope himself. And so Pope Innocent III “from the plenitude of his unlimited power” condemned the charter as “contrary to moral law”, “null and void of all validity for ever”, absolved the king from having to observe it and excommunicated “anyone who should continue to maintain such treasonable and iniquitous pretensions”.

But Archbishop Stephen Langton of Canterbury refused to publish this sentence. And the reason he gave was very significant: “Natural law is binding on popes and princes and bishops alike: there is no escape from it. It is beyond the reach of the pope himself.”

And so the doctrine of natural law opened the way for the people to judge and depose both popes and kings… However, throughout the medieval period and into the beginning of the modern period, natural law remained tied to Christianity and Christian norms of behaviour. And since Christianity in general does not favour rebellion against the powers that be, the full revolutionary potential of the concept was not yet realized.

    From Natural Law to Human Rights

First the concept of natural law needed to be fleshed out. The first question was: If natural law exists, who is the lawgiver? Or, if there is no lawgiver, what is its basis in reality? And the second question was: assuming that a real basis for natural - as opposed to Divine, or ecclesiastical, or state - law exists, what does it prescribe? In particular, since all law implies rights and obligations. what are the rights and obligations legislated by natural law, and to whom are they given?

Considerable “progress” in answering these questions was made in the Early Modern period. During the Renaissance interest began to be focused on the nature of man, and in particular on man’s freedom and dignity – a promising basis, in the view of the Renaissance man, for a theory of natural law. Thus Leonardo da Vinci wrote: “The chief gift of nature is… freedom.” Again, Pico della Mirandola wrote in his Oration on the Dignity of Man: “O sublime generosity of God the Father! O highest and most wonderful felicity of Man! To him it was granted to be what he wills. The Father endowed him with all kinds of seeds and with the germs of every way of life. Whatever seeds each man cultivates will grow and bear fruit in him.” So man is supposedly granted “to be what he wills”… But is he? Is he not in fact constrained in all kinds of ways in what he can do? If by man’s freedom we mean freewill, then yes, man has freewill. God’s creation of man in His image means that he is born with freedom and rationality in the image of God’s Freedom and Reason. But that is by no means the same as the ability to “grow the germs of every way of life” in himself. Can a stupid man “grow the germs” of genius within himself?

However, the idea that man is “born free” now became a commonplace of political thought, and the basis for very far-reaching conclusions about life and morality. If man is born free, then he is not by nature subject to any external power, whether it be God, the Church, the State or the Family. And since he is this by nature, he has the right to remain such…

If any one man can be said to be its originator of the modern, non-Christian and religionless philosophy of human rights, that man is probably the seventeenth-century Dutch jurist, Hugo Grotius (1583-1645). Grotius was writing under the influence of the wars of religion between Catholics and Protestants, and also the trade wars between European nations such as England, Holland and France. He wanted to find a way of regulating wars in accordance with principles that would be universally accepted. Like most men of his time, he was a Christian, and even wrote a popular work, On the Truth of the Christian Religion. However, in his most influential work, On the Law of War and Peace, he let slip a phrase that would point the way to a theory of international law and human rights that was completely independent of Christian morality or theology: “Even the will of an omnipotent Being,” he wrote, “cannot change or abrogate” natural law, which “would maintain its objective validity even if we should assume the impossible, that there is no God or that He does not care for human affairs” (Prolegomena XI).

According to Grotius, therefore, natural law is the most objective truth, more objective, if that were possible, even than the existence of God or God’s care for the world. That being the case, theoretically if natural law says that something is right, whereas God says it is wrong, we should stick to natural law. Of course, if natural law derives ultimately from God, there will never by any such conflict between Divine and natural law; but Grotius appears here to envisage the possibility of a world with natural law but without God.

        Human Rights and the French Revolution

Let us fast-forward now to the French revolution and the “Universal Declaration of the Rights of Man and the Citizen” that became its theoretical underpinning:

“’I. Men are born and remain free and equal in rights. Social distinctions can only be founded on public utility.

II. The purpose of every political association is the preservation of the natural and unprescriptible rights of men. These rights are liberty, property, and safety from, and resistance to, oppression.

III. The principle of all sovereignty lies in the nation. No body of men, and no individual, can exercise authority which does not emanate directly therefrom.

IV. Liberty consists in the ability to do anything which does not harm others.

V. The Law can only forbid actions which are injurious to society…”

There was no mention in the Declaration of women’s rights. But in The Rights of Women and the Citizen (1791) Olympe de Gouges wrote: “1. Woman is born free, and remains equal to Man in rights… 4. The exercise of Woman’s natural rights has no limit other than the tyranny of Man’s opposing them… 17. Property is shared or divided equally by both sexes.” Again, in A Vindication of the Rights of Woman (1792) Mary Wollstonecraft denied that there were any specifically feminine qualities: “I here throw down my gauntlet, and deny the existence of sexual virtues, not excepting modesty.” And there were other additions. Thus Article XXI of the revised Declaration of 1793 stated: “Public assistance is a sacred obligation [dette]. Society owes subsistence to unfortunate citizens, whether in finding work for them, or in assuring the means of survival of those incapable of working.”

Pope Pius VI condemned the Declaration of Human Rights. In particular he condemned the idea of “absolute liberty”, a liberty “which not only assures people of the right not to be disturbed about their religious opinions but also gives them this licence to think, write and even have printed with impunity all that the most unruly imagination can suggest about religion. It is a monstrous right…” For God, said the Pope, also had rights: “What is more contrary to the rights of the Creator God Who limited human freedom by prohibiting evil, than ‘this liberty of thought and action which the National Assembly accords to man in society as an inalienable right of nature’?”

There are two innovations in this revolutionary philosophy. First, the source of authority in society is proclaimed to be neither God, nor any existing political authority, but “the nation”. Hence nations are to be seen as free agents with rights, and the source of all particular rights in their own societies.

But what constitutes the nation? The essence of the nation, and the source of its rights, is what Rousseau called “the General Will” – a very vague term which anybody can claim to represent. At the same time, this “nation” or “General Will” ascribes to itself the most complete power, so that “no body of men, and no individual, can exercise authority which does not emanate directly therefrom.” This immediately destroys the authority, not only of the king, but also of the Church – and indeed, of every other person and body.

The second innovation is the concept of “rights” that are “unprescriptible” – that is, prescribed neither by God nor by man. Man, according to the Declaration, has the unprescriptible “right” to do anything he likes – providing he doesn’t harm others (article 4). However, this latter qualification is not elaborated on, and was in practice ignored completely in the French revolutionary tradition. Thus man is in principle free to do anything whatsoever. The only limitation on his freedom is other men’s freedom: their right not to be limited or restricted by him.

        Human Rights in the Twentieth Century

The twentieth century witnessed important developments in the philosophy of human rights. The most important of these was the locating of the source of human rights, not in the sovereign power of the nation or the nation-state, as the French Declaration of Human Rights decreed, but in some supra-national sphere. For most human rights are universal, that is, they are framed in perfectly general terms that apply to all men and women; so to locate their obligatoriness, not in some supra-national or metaphysical sphere, but in particular nations or states that may, and often do, disagree with each other, would seem illogical. The problem, of course, is that if we pursue this argument to its logical conclusion, it would seem to entail that all national states must give up their rights and hand them over to a world government, which alone can impartially formulate human rights and see that they are observed. This logic appeared to be reinforced by the first two World Wars, which discredited nationalism and led to the first international organizations with legal powers, albeit embryonic, over nation-states – the League of Nations and the United Nations.

One of the first to formulate this development was the Viennese Jew and professor of law, Hans Kelsen, in his work, A Pure Theory of Law. “The essence of his theory,” according to Michael Pinto-Duschinsky, “was that an obligation to obey the law does not stem from national sovereignty but from a fundamental norm. In practical terms, this led after the First World War to his advocacy of an Austrian constitutional court as part of the Austrian constitution and, after the Second World War, to support for the idea of an international court with compulsory jurisdiction as a key part of the framework of the United Nations.”

Another Austrian Jewish academic in the same tradition was Hersch Lauterpacht. His dissertation “combined his interests in jurisprudence and Zionism with an argument about mandates granted by the League of Nations which implied that the mandate given to Britain to govern Palestine did not give Britain sovereignty. Rather, this rested, argued Lauterpacht, with the League of Nations which…

“Despite the failure of the League of Nations to prevent Nazi aggression, the Second World War and the murder of his family in the Holocaust, Lauterpacht remained attached to notions of an international legal order. Before his early death in 1960, he served as a judge on the International Court at the Hague. Lauterpacht was devoted to the view that fundamental human rights were superior to the laws of international states and were protected by international criminal sanctions even if the violations had been committed in accordance with existing national laws. He advised the British prosecutors at Nuremburg to this effect. Together with another Jewish lawyer from the Lviv area, Raphael Lemkin, Lauterpacht had a major role in the passage by the United Nations General Assembly of the Universal Declaration of Human Rights in 1948. Lauterpacht’s publication in 1945, An International Bill of Rights, also had a formative influence on the European Convention of Human Rights drawn up in 1949 and ratified in 1953.

“Lauterpacht’s public philosophy was based on the conviction that individuals have rights which do not stem from nation states. He was an internationalist who had a lifelong mistrust of state sovereignty which, to him, reflected the aggression and injustices committed by nation states and the disasters of the two world wars.”

However, as Pinto-Duschinsky rightly points out, while “international arbitration may be a practical and peaceful way to resolve disputes between countries,.. international courts which claim jurisdiction over individual countries do not coexist comfortably with notions of national sovereignty…”

In spite of that, and in spite of the terrible destruction and blood-letting caused by the idea of positive freedom in the period 1917 to 1945, in 1948 the United Nations published the Universal Declaration of Human Rights, which declared: “All human beings are born free and equal in dignity and rights. They are endowed with reason and conscience and should act towards one another in a spirit of brotherhood.” The Declaration stated that “recognition of the inherent dignity and of the equal and inalienable rights of all members of the human family is the foundation of freedom, justice and peace in the world”. While this sounds anodyne enough, even a superficial reading of history since 1789 should have convinced those who drew up the Declaration to be more specific and careful about the meaning of the words “freedom” and “rights” here. They should have known that very similar statements had served as the foundation of the French revolution, and almost every other bloody revolution right up to the Russian revolution, which at that very moment was still destroying millions of souls in the name of “the spirit of brotherhood”…

Melanie Phillips has perceptively described the onslaught of the philosophy of human rights on traditional Christian culture in Britain as “cultural Marxism”, the continuation of the Marxist revolution by other means since the fall of the Berlin Wall in 1989:-

“As communism slowly crumbled, those on the far Left who remained hostile towards western civilization found another way to realise their goal of bringing it down.

“This was what might be called ‘cultural Marxism’. It was based on the understanding that what holds a society together are the pillars of its culture: the structures and institutions of education, family, law, media and religion. Transform the principles and you can thus destroy the society they have shaped.

“The key insight was developed in particular by an Italian Marxist philosopher called Antonio Gramsci. His thinking was taken up by Sixties radicals – who are, of course, the generation that holds power in the West today.

“Gramsci understood that the working class would never rise up to seize the levers of ‘production, distribution and exchange’ as communism had prophesied. Economics was not the path to revolution.

“He believed instead that society could be overthrown if the values underpinning it could be formed into their antithesis: if its core principles were replaced by those of groups who were considered to be outsiders or who actively transgressed the moral codes of that society.

“So he advocated a ‘long march through the institutions’ to capture the citadels of the culture and turn them into a collective fifth column, undermining from within and turning all the core values of society upside-down.

“This strategy has been carried out to the letter.

“The nuclear family has been widely shattered. Illegitimacy was transformed from a stigma into a ‘right’. The tragic disadvantage of fatherlessness was redefined as a neutrally viewed ‘lifestyle choice’.

“Education was wrecked, with its core tenet of transmitting a culture to successive generations replaced by the idea that what children already knew was of superior value to anything the adult world might foist upon them.

“The outcome of this ‘child-centred’ approach has been widespread illiteracy and ignorance and an eroded capacity for independent thought.

“Law and order were similarly undermined, with criminals deemed to be beyond punishment since they were ‘victims’ of society and with illegal drug-taking tacitly encouraged by a campaign to denigrate anti-drugs laws.

“The ‘rights’ agenda – commonly known as ‘political correctness’ – turned morality inside out by excusing any misdeeds by self-designated ‘victim’ groups on the grounds that such ‘victims’ could never be held responsible for what they did.

“Feminism, anti-racism and gay rights thus turned… Christians into the enemies of decency who were forced to jump through hoops to prove their virtue.

“This Through the Looking Glass mind-set rests on the belief that the world is divided into the powerful (who are responsible for all bad things) and the oppressed (who are responsible for none of them).

“This is a Marxist doctrine. But the extent to which such Marxist thinking has been taken up unwittingly even by the Establishment was illustrated by the astounding observation made in 2005 by the then senior law lord, Lord Bingham, that human rights law was all about protecting ‘oppressed’ minorities from the majority…

“When the Berlin Wall fell, we told ourselves that this was the end of ideology. We could not have been more wrong.

“The Iron Curtain came down only to be replaced by a rainbow-hued knuckle duster, as our cultural commissars pulverise all forbidden attitudes in order to reshape western society into a post-democratic, post-Christian, post-moral universe. Lenin would have smiled…”

        An Analysis of the Philosophy

Leaving aside historical exposition, let us now analyse the philosophy of human rights in its modern form point by point. The philosophy can be summarized in the following propositions:

1. What is natural is what is right.

2. What is natural and right is what we desire.

3. All human beings are equal.

4. All human beings have the same human nature and more or less the same desires.

5. Therefore every human has the right to have whatever he desires provided the satisfaction of his desire does not interfere with the desires of other human beings.

There are major problems with each of these propositions.

1. First, let us ask the question: Why should what is natural be what is right? Why should any natural fact or desire create a right or obligation for us? If I want food, why do I have the right to have food? If I am walking in a desert place and there is no food around and I have forgotten to bring food with me, then I go hungry. But no right of mine has been violated – only my will.

Linguistic philosophers in the twentieth century argued that it is impossible to get from a statement of fact to a statement of value, from “is” statements to “ought” statements. So from the fact that I am hungry it is impossible to deduce that I ought to have food in the sense that I have the right to have food. We only get from facts to values, from natural laws to moral laws, by exploiting an apparent ambiguity in the term “law”.

“Law” in its original meaning implies a personal lawgiver who lays down the law, that is, prescribes what should and should not be done: “Thou shalt not kill”, “Thou shalt not commit adultery”, etc. Outside the context of a rational lawgiver giving laws to rational receivers of the law, the concept of law is strictly speaking inapplicable. However, in a metaphorical sense we can speak of observed regularities in nature as laws of nature, the underlying idea being that these regularities did not come into being by chance, but were commanded by God: “He spake, and they came to be; He commanded, and they were created” (Psalm 148.5). But of course the elements of nature are not rational beings; they follow the laws of nature, not from choice, but out of necessity; so their obedience to the laws of nature creates no moral right or obligation. At the same time, the fact that God both creates natural laws for all creation and prescribes moral laws for rational men shows that there is a link between fact and value. That link is God Himself; for He alone is Truth and Goodness, the Giver of both the natural and the moral law. However, human rights theorists, following Grotius, construct their philosophy without assuming the existence of God; and their “self-evident” laws are not prescribed by God or anybody else, but are “unprescriptible”, as the 1789 Declaration puts it. Therefore they fail to find – because they do not want to see – the only possible link between the world of facts and the world of values: the commandment of the Creator. In view of this, their attempt to base human rights on natural law collapses…

2. Secondly, why should we assume that all our desires are natural? It is the teaching of the Orthodox Church that all our desires are in fact fallen, warped, distorted from their original, natural form. Of course, the idea of the fall forms no part of the philosophy of human rights – it undermines it completely. But even leaving aside the idea of the fall, human rights theorists have to deal with the fact that, in the opinion of most human beings, certain desires are natural and others unnatural. They deal with this problem in a remarkable way: by simply denying the fact that there are unnatural desires.

Let us take the key test-case of homosexuality. It is completely obvious that homosexuality is unnatural; it frustrates the biological purpose of sexual intercourse, which is the procreation of children. St. Paul says that male homosexuals “have given up natural intercourse to be consumed with passion for each other”, and that female homosexuals “have turned from natural intercourse to unnatural practices” (Romans 1.26-27). Until about 1960 the vast majority of people in the western world considered that homosexuality was both unnatural and wrong. The proportion of people who believe this in the West has fallen in more recent decades; but it remains the official position of the three monotheistic religions, Christianity, Islam and Judaism, although many Christians now reject it; and with the rapid increase of Islam in recent decades it is very likely that anti-homosexuality is still the majority opinion. In spite of this, human rights theorists insist that homosexuals have the “right” to practise their perversions. This clearly shows that the human rights agenda is based neither on nature nor natural law nor even on the “democratic” consensus of mankind…

Even when human rights theorists agree that something is wrong – for example, paedophilia – they rarely use the argument that it is unnatural. After all, if some people want to do it, then it must be natural in some sense… Thus paedophilia is wrong, it is argued, not because it is unnatural, but because the child is assumed not to want it, and therefore it is a violation of his human rights. And yet if it could be proved that the child did want it, or that it caused him no objective harm, presumably paedophilia would be acceptable today, as it was in Classical Greece… By the same criterion, it is possible that a whole range of other perversions – incest, bestiality, necrophilia – may one day become acceptable because some people, at any rate, want them, and so these practices must have some basis in human nature. The usual way this is “proved” is by pretending to find some area in the brain that accounts for the perverse behaviour and therefore makes it “natural” - in the case of homosexuality, the current candidate is the hypothalamus, which is supposed to be smaller in homosexuals than in heterosexuals…

In the absence of a teaching on the fall, there is no theoretical way of distinguishing natural wants from unnatural ones. Thus the only restriction on my egoism becomes the possibility that it may clash with your egoism – a restriction that we shall discuss later. And so if the first axiom of modern ontology is Descartes’ “I think, therefore I am”, the first axiom of modern morality is “I want, therefore I can”…

3 and 4. The essential equality of all men has been an essential part of the human rights philosophy since at least the time of the American revolution. For egalitarianism was the essential tool for the realization of the real aim of the philosophy: to destroy all social, politicaland ecclesiastical hierarchies. The equality of man was one of those truths that the American Founding Fathers declared to be “self-evident”.

However, it is by no means self-evident that all men are equal; they differ in intelligence, strength, beauty, courage, taste, sporting and musical ability, sense of humour, moral worth and in countless other ways. The only thing that makes them in any real sense equal is the fact they are all made in the image of God and have the capacity, through the exercise of their free-will and the grace of God, to become in His likeness. And yet even in the Kingdom of heaven one star differs from another in brightness…

The new science of genetics shows that it is not strictly true that all men have the same human nature; for if a man’s human nature – or, at any rate, his psycho-physical, if not his spiritual nature – is defined by his DNA, then every man’s DNA is unique. Eve had the same nature as Adam (except her gender). But as their descendants multiplied, so did their differences…

Of course, men differ only within the bounds of the species or “kind” determined by God – and this, too, can be seen in the DNA. However, the species “man” is not an absolute: it is an abstraction derived from studying many particular men. In fact, as Archbishop Theophan of Poltava writes, “Only in relation to the absolute Divine [nature] is the concept of nature used by the Fathers of the Church in an absolute sense, insofar as the Divine nature is absolutely one both in concept and in reality. But in relation to the units of created nature, and in particular to people, the concept of one nature is understood in the sense of complete unity only abstractly, insofar as every concept of genus or species is one, but in application to reality it indicates only the oneness of the nature of all the units of the given genus.”

Having different natures, or only relatively similar natures, men also differ in their desires. Some of these differences are trivial: one prefers tea, another – coffee; one man prefers Mozart, another – Bach. But others are less trivial: one man longs for chastity, another – for the satisfaction of his lust at every opportunity. Often the same man will desire quite opposite things, as when St. Augustine prayed: “Lord, give me chastity – but not yet.” This shows that we may even speak of each man, or at any rate each Christian, having two different human natures – the old Adam and the new Adam.

And then there are the differences between men which, as has been generally recognized in generation after generation, make a material difference to their rights and obligations: the differences between a man and a child, between a man and a woman, between a knowledgeable man and an ignoramus, between an employer and an employee, etc. In their levelling, egalitarian passion, human rights activists have tended to regard these differences as accidental or inessential, and have created special categories of “children’s rights”, “women’s rights”, ”students’ rights”, “workers’ rights”, etc., in order to iron out the differences. It must be admitted that this activity has often had beneficial effects in abolishing discrimination and cruelty that is based more on prejudice than on reason. However, the fact of unjust discrimination in some, even many cases does not alter the fact that many of the physical, sexual, maturational, psychological and social differences between men are important, and require corresponding differences in rights and obligations if the good of each man, and of society as a whole, is to be achieved. Moreover, the argument based on commonality of nature has been taken to absurd extremes in recent times, when it has been seriously maintained that if an animal has, say, 95% of the DNA of a human being he should have 95% of his human rights!

Christianity teaches love, not egalitarianism. Thus St. Paul exhorts masters and slaves to love and respect each other, but forbids slaves to rebel against their masters – and says not a word about their “right” to freedom. It is love, not egalitarianism, that relieves the sufferings of men. Revolutions, being the fruit, not of love, but of hatred and envy, only make things worse – much worse. Nor will they ever destroy hierarchy in society, because God created men to live in hierarchical societies.

5. The only serious check that human rights theorists admit on the absolute freedom and right of human beings to do whatever they want is the so-called harm principle, which was enshrined in article 4 of the original 1789 Declaration of Human Rights and was developed by John Stuart Mill in his famous essay, On Liberty. Mill, fully in keeping with the Anglo-Saxon “freedom from” tradition, sees the harm principle not so much as restriction on liberty, as an affirmation of liberty, an affirmation of the individual’s right to be free from the control, not only of the state, but of any “tyrannical majority” in matters that were his private business: “The object of this essay is to assert one very simple principle, as entitled to govern absolutely the dealings of society with the individual in the way of compulsion and control, whether the means to be used be physical force in the form of legal penalties or the moral coercion of public opinion. That principle is that the sole end for which mankind are warranted, individually or collectively, in interfering with the liberty of action of any of their number is self-protection. That the only purpose for which power can be rightfully exercised over any member of a civilized community, against his will, is to prevent harm to others. His own good, either physical or moral, is not a sufficient warrant. He cannot rightfully be compelled to do or forbear because it will be better for him to do so, because it will make him happier, because, in the opinion of others, to do so would be wise or even right. These are good reasons for remonstrating with him, or reasoning with him, or persuading him, or entreating him, but not for compelling him or visiting him with any evil in case he do otherwise. To justify that, the conduct from which it is desired to deter him must be calculated to produce evil to someone else. The only part of the conduct of anyone or which it is amenable to society is that which concerns others. In the part which merely concerns himself, his independence is, of right, absolute. Over himself, over his own body and mind, the individual is sovereign.” Mill asserted that this “Liberty Principle” or “Harm Principle” applied only to people in “the maturity of their faculties”, not to children or to “those backward states of society in which the race itself may be considered as in its nonage.” For “Liberty, as a principle, has no application to any state of things anterior to the time when mankind have become capable of being improved through free and equal discussion”.

James Fitzjames Stephen, in his Liberty, Equality, Fraternity (1873) pointed to an important flaw in Mill’s argument. Liberty was like fire, he said; it could be used for good and ill; to assume otherwise was naοve and dangerous. With regard to freedom of speech, it was by no means certain that full freedom from interference by others would lead to greater searching for truth; it could just as easily lead to idleness and lack of interest in social affairs… Moreover, he was disturbed, writes Gertrude Himmelfarth, that the adoption of Mill’s doctrine might “leave society impotent in those situations where there was a genuine need for social action. Implicit too was the possibility that the withdrawal of social sanctions against any particular belief or act would be interpreted as a sanctioning of that belief or act, a licence to do that which society could not prohibit.”

Stephen’s line of argument has been developed in our time by Lord Devlin in his essay entitled The Enforcement of Morals (1968). “The occasion for Devlin’s essay,” writes Himmelfarth, “was the Report of the Wolfenden Commission recommending the legalization of homosexuality between consenting adults. Against the Commission’s claim that private morality and immorality were ‘not the law’s business’, Devlin argued that ‘the suppression of vice is as much the law’s business as the suppression of subversive activities; it is not more possible to define a sphere of private morality than it is to define private subversive activity.”

In spite of Devlin, the Wolfenden Commission’s recommendation was accepted by parliament, which demonstrates the power – the highly destructive power – that the application of Mill’s Principle has acquired in our times, a power that Mill himself would probably have deplored. Indeed, a completely consistent application of the Principle would probably lead to the sweeping away of prohibitions against such activities as euthanasia, incest and prostitution on the grounds that these are within the sphere of private morality or immorality and so of no concern to the State. But then, asks Devlin, “if prostitution is… not the law’s business, what concern has the law with the ponce or the brothel-keeper…? The Report recommends that the laws which make these activities criminal offences should be maintained… and brings them… under the heading of exploitation…. But in general a ponce exploits a prostitute no more than an impresario exploits an actress.”

Mill justifies the prohibition of certain acts, such as public decency, on the grounds that they “are a violation of good manners, … coming thus within the category of offences against others”. And yet, as Jonathan Wolff points out, it is difficult to see how such a prohibition can be justified on the basis of the Harm Principle alone. For “what harm does ‘public indecency’ do? After all, Mill insists that mere offence is no harm…”

It all depends on what we mean by “harm”. And that depends on our fundamental belief-system. So it all comes down to the fundamental question: what is the ultimate good of man?... But this question can only answered by answering the further questions: “Who made us?” “What did He make us for?” “Can the goal of human life as created by God be attained by striving to fulfil all our fallen human desires?” These are religious questions that are resolutely pushed aside by human rights theorists. They start, by contrast, from the premise that the goal of human life is not prescribed by God, but by ourselves, and consists solely in the satisfaction of fallen desire…

This anti-religious bias of the philosophy of human rights arose from its original need to create a rational basis for resolving conflict within and between societies. Although its originators considered themselves to be Christians, Christian teaching was eliminated from the beginning as the basis of conflict resolution, since the Pope was considered the final judge in matters of Christian teaching – and the Pope was the cause of most of the conflicts in the first place. The basis therefore had to be above Christianity – while incorporating Christian values, since the warring parties were still (at that time) Christians. It had to be a “self-evident”, common-sense consensus on which all the parties could agree. And if a philosophical rationale for this consensus s was required, it was to be found in the common human needs and desires that all the parties shared.

However, this whole approach was implicitly anti-Christian for two important reasons. First, by placing something other than the Word of God at the base of the theoretical structure, it was implicitly asserting that a human philosophy can supplement, complement, or, still worse, improve on the Word of God – which implies a lack of faith in the Word of God. And secondly, it implies that the purpose of life is to satisfy the fallen needs and desires of human nature, which is an essentially pagan approach to life.

This latter point was quite consciously recognized by J.S. Mill, who defended his Harm or Liberty Principle on the basis, among other things, that it fostered that ideal of the vigorous, independent man, unafraid of being different, even eccentric, which he found in Classical Greece. Indeed, he openly rejected the ascetic, Calvinist ideal in favour of the pagan Greek: “There is a different type of human excellence from the Calvinistic: a conception of humanity as having its nature bestowed on it for other purposes than merely to be abnegated. ‘Pagan self-assertion’ is one of the elements of human worth, as well as ‘Christian self-denial’. There is a Greek ideal of self-development, which the Platonic and Christian ideal of self-government blends with, but does not supersede. It may be better to be a John Knox than an Alcibiades, but it is better to be a Pericles than either; nor would a Pericles, if we had one in these days, be without anything good which belonged to John Knox.”

This from a conservative liberal who was certainly against any revolutionary excess. But in the hands of consciously anti-Christian revolutionaries, the philosophy of human rights became the instrument, not of “pagan self-assertion” of the cultured, Periclean type, but of pagan destruction of the most uncultured, barbarian type. The long series of bloody revolutions set off by, and claiming their justification from, the 1789 Declaration of the Rights of Man is the proof of that…

            Conclusion

“If God does not exist,” says one of Dostoyevsky’s characters, “then everything is permissible.” For God and His commandments are the only foundation of morality. Every other foundation devised by the wit of man has proved to be porous, unstable, liable at any moment to dissolve into the abyss of anarchical egotism, on the one hand, or tyrannical despotism, on the other. Human rights is a philosophy that leads to anarchical egotism and then to its apparent opposite, tyrannical despotism, as we saw in 1789 and again in 1917. But, as Nicholas Berdiaev pointed out: "Neither 'human rights' nor 'the will of the people', nor both together can be the foundation of human society. For the one contradicts the other: 'the rights of the human personality', understood as the final foundations of society, deny the primacy of social unity; 'the will of the people', as an absolute social basis, denies the principle of personality. There can be, and in fact is, only some kind of eclectic, unprincipled compromise between the two principles, which witnesses to the fact that neither is the primary principle of society. If one genuinely believes in the one or the other, then one has to choose between the unlimited despotism of social unity, which annihilates the personality - and boundless anarchy, which annihilates social order and together with it every personal human existence."

In spite of the manifest failures of these extremes, modern man continues to search for some such foundation for his life. For although He does not believe in God, he does believe in morality. Or rather, he believes in morality for others, not himself. What he really wants is to be free to pursue the life he wants to lead, - the life which brings him the maximum of pleasure and the minimum of pain, - without being interfered with by anybody else, whether God, or the State, or some other individual or group of individuals. However, he knows that in a society without laws, in which everybody is free to pursue the life he wants the life he wants to lead without any kind of restriction, he will not achieve his personal goal. For if everybody were completely free in this way, there would be anarchy, and life would be “nasty, brutish and short” – for everybody. So a compromise must be found. The compromise is a kind of religionless morality. Let some powerful body – preferably the post-revolutionary State, certainly not God or the Church, because God is unpredictably and unpleasantly demanding – impose certain limits on everybody. But let those limits be as restricted and unrestrictive as possible. And let there be a set of rules accepted by all States - preferably enforced by some World Government – that puts limits on the limits that States can place on their citizens. These rules we can then call “human rights”, and they can be our morality. Thus “human rights” include civil and political rights, such as the right to life and liberty, freedom of expression, and equality before the law; judicial rights, like the right to a free trial, and freedom from torture and the death penalty; sexual rights, like the rights to have sex with any consenting adult, reproduce a child by any means, and to destroy that child in the womb; and economic, social and cultural rights, like the right to participate in culture, to have food and water and healthcare, the right to work, and the right to education. This morality will be permissive in the sense that it will permit very many things previous, more religious ages considered unlawful. But it will not permit everything; it will not permit others to interfere with my life of pleasure so long as I don’t interfere with theirs…

There will be another important advantage to this system: for those who believe in, and champion, “human rights”, it will be a source of great pride and self-satisfaction. They will be able to preach it to others, even impose it on others, with the sweet knowledge that they are doing good and serving mankind – no, rather, saving mankind. After all, the 1993 Vienna Declaration and Programme of Action declares: “All human rights are universal, indivisible and interdependent and related. The international community must treat human rights globally in a fair and equal manner, on the same footing, and with the same emphasis”. This provides the justification for the invasion of individual countries by “the international community” in order to correct human rights abuses. So the belief in, and justification and implementation of, “human rights” will turn out to be a new kind of universal religion, with a new kind of god, a new kind of sanctity and a new kind of paradise – a kingdom of god on earth that is so much more conducive to the needs of modern man than the old kind that was too far away in “heaven” and boringly devoid of the real pleasures of life!

The revolution sparked off by the Declaration of the Rights of Man in 1789 is continuing today, not as bloodily as before, but more extreme than ever in the absurdity and multiplicity of its claims. Thus the numbers of “human rights” have increased exponentially. The fact that many of these rights contradict each other (for example, the right to life contradicts the right to abortion), and that there is no way that more than a fraction of these rights can be fulfilled for more than a fraction of the world’s population for the foreseeable future, only increases the zeal and ambition of the “human righters”. Now every minority group that has not fulfilled its desires to the utmost claims victim status, the violation of its “human rights”, and blames the oppressor state and society. If Mill feared above all the “tyranny of the majority” opinion, and therefore championed the rights of every eccentric to express his views (provided they were “decent”), today, by contrast, because of the ultra-liberalism and “cultural Marxism” that has taken the place of traditional Marxism, it is the tyranny of millions of minorities that has taken over society, almost outlawing the beliefs of “the silent majority”.

If the majority remains silent, then there is only one possible outcome: one of these minorities will take complete and tyrannical control over all…

June 14/27, 2012.

 

 

 

ФОНД ПАМЯТИ БРАТА ИОСИФА  поминает 31 октября 2012 г.

15-летие мученической кончины хранителя Мироточивой

Иверской Монреальской Иконы Божией Матери

и предлагает его жизнеописание:

Дивен Бог во святых Своих, и часто Он ведет искренних рабов Своих путями необычными, не укладывающимися в представлении большинства. Один из примеров такого особого пути служения - жизнь брата Иосифа. Во многом и жизненный, и духовный путь этого избранника Божия был скрыт от посторонних глаз. Хотя круг его общения был очень велик, лишь немногие представляли полную картину его жизни. При встречах с людьми брат Иосиф не раскрывал себя полностью, говоря с каждым на его языке, открываясь каждому по-разному. Поэтому мнения знавших его людей могли быть различны и противоречивы. Учитывая пожелания своей матери, брат Иосиф еще при жизни просил нас не писать о его семье.

Сие житие было составлено по рассказам близких друзей и духовных чад брата Иосифа, а также со слов Первоиерарха РПЦЗ митрополита Виталия и других людей, оставивших свидетельства о брате Иосифе и о Мироточивой Иверской Монреальской иконе Божией Матери.

Жизнеописание брата Иосифа Муньоса

Брат Иосиф Муньос Кортес родился 13 мая 1948 года в испанской католической семье в Вальпараисо, в Чили, от благородных родителей. С ранних лет мальчик воспитывался в духе благочестия и особого почитания Царицы Небесной. Имея милосердное сердце, карманные деньги, полученные от матери, он раздавал бедным. Маленького Иосифа отпускали в женский монастырь кармелиток, где он иногда прислуживал в церкви. Однажды ему поручили нести крест перед Святыми Дарами, с которыми сестры шли к умирающей монахине. Иосиф знал, что не смеет говорить. Однако, стоя на коленях, попросил монахиню помолиться о нем в Царствии Небесном и услышал от нее утвердительный ответ.

Когда Иосиф был еще подростком, Господь привел его в храм Зарубежной Церкви в Сантьяго, где служил архиепископ Леонтий Чилийский. Мальчика так тронула доброта и сердечное отношение Владыки, что он стал посещать этот православный храм. Позднее, когда Иосифу исполнилось 14 лет, Владыка Леонтий по его просьбе присоединил его к православию. Владыка Леонтий, не оставлявший духовного попечения о юноше, взращивал в нем монашеские устремления. Именно с его помощью Иосиф обучался началам монашеской жизни, умному деланию и откровению помыслов.

С детства Иосиф имел хорошие способности к рисованию. Окончив Школу Художеств в Сантьяго, он получил диплом искусствоведа и затем занимался преподавательской деятельностью.

В 1971 году Владыка Леонтий отошел ко Господу, и Иосиф, решивший посвятить свою жизнь монашеству, обратился к архиепископу Монреальскому и Канадскому Виталию, в ведении которого находился Преображенский мужской скит в Мансонвилле и иноческое братство на Архиерейском подворье. Желанием Иосифа было поступить в братство и обучаться иконописи. Получив благословение, Иосиф в 1974 г. переехал в Канаду.

Однако, жизнь на подворье в Монреале для молодого испанца складывалась трудно. Незнание русского, а также недостаточное знание французского языка, занятость на других послушаниях мешали Иосифу осваивать иконописное дело. Поэтому, не прерывая связи с подворьем, он стал обучаться на государственных курсах французского и английского языков. Закончив оба курса языков, Иосиф в 1979 году поступил в Монреальский университет на отделение теологии, которое закончил с защитой диссертации об апостоле Павле.  Ему тогда приходилось тяжело работать, чтобы обеспечить свою жизнь.

Одновременно Иосиф не оставлял своего стремления к занятиям иконописью. Он много читал, работал самостоятельно. Полученное ранее художественное образование помогло ему довольно быстро достичь хороших результатов. Со временем Иосиф начал получать заказы и смог скромно существовать в небольшой квартире в Монреале.

В 1982 году Иосиф отправился на Афон. В маленьком скиту Рождества Христова он увидел копию древней Афонской Иверской иконы Божией Матери - Портаитиссы, написанной в этом скиту. Икона так поразила его, что брат Иосиф несколько раз просил продать ее, но игумен и монахи отвечали, что эта святыня не продается. На ночной литургии Иосиф на коленях молился Пресвятой Богородице. В его душе была уверенность, что Икона пойдет с ним. Перед отъездом Иосифа из скита игумен Климент совершенно неожиданно подарил ему Икону, сказав: ”Иосиф, Божья Матерь хочет идти с тобой”. Видя бедность скита, Иосиф предложил игумену деньги, но тот категорически отказался, сказав, что за святыню денег не берут. Тогда брат Иосиф дал обет, что Икона никогда не станет источником наживы.

Тут и начинается настоящий подвиг брата Иосифа, ясно и сознательно принятый им с момента получения своей Иконы. Он отказывается от всех привязанностей: от семьи, имения, друзей, принимает полную нищету, веря, что Господь не оставит, чтобы всю свою жизнь посвятить через Образ Матери Божией страждущему Божьему народу. Он сразу испросил у Богородицы любовь ко всем и смирение на это служение и не отходил больше от назначенного себе пути.

С игуменом Климентом брат Иосиф сохранял связь вплоть до блаженной кончины старца, которая последовала в 1997 году в день Торжества Православия. Приезжая в скит, он получал от своего духовного учителя наставления. Старец Климент благословил ему ежедневное правило по четкам (1000 Иисусовых молитв и разные чтения из св. Писания). По возможности брат Иосиф вычитывал весь богослужебный круг. По благословению старца Климента, находясь в дороге, он заменял свое келейное правило Иисусовой молитвой, которую уже творил непрестанно. В начале 90-х годов старец Климент постриг брата Иосифа в монашество с именем Амвросий в честь великого старца Амвросия Оптинского. Это был тайный постриг, о котором знали всего несколько человек.

Возвратившись в Монреаль, брат Иосиф поместил Икону в святом углу рядом с мощами святых Киево-Печерской Лавры и мощами особенно им чтимой преподобномученицы Великой княгини Елизаветы Федоровны и умученной с ней инокини Варвары. С особым трепетом и почтением он относился к святым мощам. У брата Иосифа хранилось много мощей, которые приходили к нему иногда чудесным образом. Однажды во Франции брат Иосиф передал одному католическому священнику две иконы Ангелов, написанные на заказ. Священник пригласил брата Иосифа осмотреть храм, в котором служил. Там Иосиф увидел мощи св. Климента, папы Римского, и благоговейно поклонился им. Священник подарил ему мощи, как ставшие ненужными[1]. На хранение святых мощей брат Иосиф имел благословение Владыки Леонтия. Маленькая квартира Иосифа всегда чудно благоухала. На вопрос, почему в его квартире столько мощей, Иосиф отвечал, что они для него - большая духовная поддержка. Он говорил: "Святые были такими же людьми, как и мы. В их жизни случались и ошибки, и падения, но они подвизались ради Христа и теперь сияют на небесах. Если мы приложим все усилия нашей души, все способности, которыми Господь нас наградил, - а Он создал нас совершенными, - мы при молитвенной поддержке святых также можем достичь святости".

  Брат Иосиф затеплил у подаренной Иконы лампаду и три недели читал акафист Божией Матери. 11/24 ноября 1982 года чудный образ Богоматери замироточил[2]. О чуде мироточения Иконы скоро стало известно во всем православном мире. С этого момента жизнь брата Иосифа сильно изменилась. Он стал сопровождать Владыку Виталия (ставшего в 1986 году митрополитом РПЦЗ после почившего святого Митрополита Филарета) в поездках с Иконой по приходам разных епархий.  Из разных мест постоянно поступали просьбы и приглашения, и  часто брату Иосифу приходилось ездить с Иконой в одиночку. Он строго держался своей принадлежности к Зарубежной Церкви и без благословения священноначалия не предпринимал ничего. Икона посетила все епархии Русской Зарубежной Церкви[3].  

В 1991 г. брат Иосиф впервые посетил Аргентину, хотя приглашение оттуда ему было выслано сразу после явления Иконы, и люди с нетерпением и молитвой ожидали  встречи с Иконой и братом Иосифом. Икона побывала в разных уголках Аргентины и соседних стран, где были православные. Было очень много чудес[4].

Везде Икону встречали с большим торжеством. Молебны с акафистом служились и в огромных храмах, и на приходах, в больницах, в домах престарелых, а также в домах тяжелобольных, страждущих, чающих утешения людей.

Удивительно было то, что истекавшего мира, которым помазывали людей, хватало всем молящимся, независимо от их числа. Было несколько случаев, когда мироточение прекращалось. Брат Иосиф молился перед Иконой, и на глазах изумленных людей миро появлялось снова. Из года в год мироточение прекращалось во время Страстной седмицы.

Очень любил брат Иосиф приезжать в Леснинский монастырь во Франции, где обычно Икона мироточила особенно обильно. Ежегодно он старался провести в монастыре Пасху, а также престольный праздник чудотворной иконы Леснинской, отмечаемый в начале октября. В монастыре у брата Иосифа была своя келья, там он мог заниматься своим любимым делом - иконописью. В Леснинской обители братом Иосифом был расписан иконостас с Царскими вратами в зимнем храме. С большой теплотой он относился к сестрам: подбадривал молодых послушниц, делился своим опытом, стараясь утешить в искушениях. С монахинями он любил говорить на духовные темы, с интересом слушал монастырские предания.

Игумения Леснинского монастыря, матушка Магдалина, была большим духовным другом брата Иосифа. К ее советам и наставлениям в духовной жизни он относился с особым благоговением. Вместе с Иконой он оставался у смертного одра матушки Магдалины, скончавшейся в 1987 году, в течение последних дней земной жизни этой великой игумении.

Брат Иосиф был с Иконой в Леснинской обители во время двух проводившихся там  Архиерейских соборов (в 1992 и 1993 годах). В присутствии Иконы проходили все заседания. В частности при ней было принято решение о прославлении святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского.

В октябре 1995 года брат Иосиф посетил Болгарию по приглашению игумении Покровского монастыря в Княжево, матушки Серафимы, хотя Владыка Виталий с трудом согласился отпустить его в эту страну, долгое время бывшую под властью богоборцев. Однако, результат этого посещения был поразителен для духовного возрождения и просвещения всей Болгарии и окружавших ее православных стран[5]. С 10 по 17 октября около шестидесяти тысяч болгар совершили поклонение чудотворной Иконе и были помазаны благоуханным миром, обильно истекавшим из нее все это время. По пять-шесть часов люди стояли в молитвенном молчании, прежде чем попасть к Иконе.

Во время поездки брат Иосиф подолгу беседовал и глубоко духовно сроднился с матушкой Серафимой. Вспоминая о ней, он с почтением говорил о ее исповедническом пути, о ее духовной мудрости.

Пока Мироточивая Икона находилась в Покровском монастыре, сестры, работая по ночам, смогли написать копию. Эта Икона необычайно почитается, привлекая множество молящихся. Во многих старостильных церквях Болгарии каждую неделю в определенное время читается акафист Иверской Монреальской  Иконе Божией Матери, составленный в честь сего посещения. В  софийском Успенском соборе был введен ежедневный круг церковного Богослужения.

Пятнадцать лет Икона странствовала по миру. За это время отмечено множество исцелений и свидетельств чудной благодатной помощи. Помощь получали не только православные, но и люди других исповеданий, приходили к вере скептики-маловеры и неверующие. Было также много случаев, когда в домах мирян начинали мироточить фотографии иконы. В присутствии чудного образа люди духовно перерождались. Икона укрепляла людей в вере, умиротворяла, часто вызывая покаянный плач и желание исповеди. Огромное число людей благодаря мироточивому образу вернулись в Церковь и воцерко­ви­лись[6].

Брат Иосиф был человеком глубокой внутренной жизни. Многие из тех, кто с ним общался, ощущали его удивительную доброту, жертвенность и благородство. И внешне, и внутренне он был олицетворением благородного витязя. Он любил повторять стих из пророка Исайи: „Мои мысли – не ваши мысли, ни ваши пути – пути Мои, говорит Господь.”(Ис. 55:8). О своих немощах, усталости, болезнях он умалчивал, стараясь прийти на помощь другим, даже к отверженным людям, что иногда многих смущало. А он в каждом человеке видел Христа. Однажды в Испании, проходя по рынку, брат Иосиф увидел нищую старушку, вид которой был ужасен. К смущению своего спутника, брат Иосиф кинулся к ней, обнял, поцеловал и утешил.

Многие обращались к брату Иосифу за помощью, как к близкому, доверяя ему скорби и переживания. Он выслушивал всех с любовью и терпением. Имея дар рассуждения, брат Иосиф в духовной жизни мог дать верный совет. Так, на вопрос одной мирянки, как быть в сложных обстоятельствах, он ответил: "В жизни трудно достичь совершенства Господа или Божией Матери. Среди людей, достигших святости, изберите себе святого, близкого Вам духовно, и старайтесь ему подражать. Когда Вы не знаете, как поступить, представьте этого угодника Божия: что бы он сделал на Вашем месте".

 Удивительно, что брат Иосиф помнил имена всех людей, с которыми встречался. В молитвенной помощи он никому не отказывал, независимо от вероисповедания просящего. В его помяннике были сотни имен. С особенной теплотой брат Иосиф относился к молодым людям, желая, чтобы все они стали святыми мужами и женами. Об этом он молился ежедневно. Когда о ком-то требовалась сугубая молитва, он зажигал перед Мироточивым образом еще одну лампаду. Часто возле Иконы горело несколько лампад.

К брату Иосифу в его монреальскую квартиру нередко приходили посетители, чтобы поклониться Иконе, и он их принимал с большим гостеприимством. Однажды случилось чудесное посещение, принесшее брату Иосифу большое духовное утешение. В 1983 г., вскоре после явления Иконы, духовник Леснинского Монастыря, архимандрит Арсений, узнав о явлении Иконы, приехал в Монреаль помолиться перед ней. Но случилось так, что Иосиф в этот день решил заняться иконописью в полном молитвенном уединении. С этой целью он отключил телефон, дверной звонок и запер на все запоры две входные двери. И вдруг  слышит   у  себя за спиной: ”Христос воскресе!” Оборачивается и видит отца Арсения. Спрашивает его: ”Как Вы попали сюда, батюшка, ведь все закрыто?” – „Я сказал: ”Христос воскресе!” – и вошел”, – ответил отец Арсений. Являясь хранителем Иконы, брат Иосиф почти не имел личной жизни. Однажды он доверенно сообщил близкому другу, что никогда своей воле не следовал. Особенно в начале служения он страдал от клеветы и различных искушений. Распускали разные нелепые слухи, будто он занимается магией, будто в Иконе есть механизм... Многие упрекали брата Иосифа в том, что он держит Икону у себя, считая что святыню следует передать на хранение в Монреальский собор. Иосиф обратился за советом к старцу Клименту. "Богоматерь избрала тебя на служение Ей. Ты можешь отдать Икону, но тогда ты будешь страдать до конца дней, а Икона перестанет мироточить", - таковы были слова прозорливого старца.

Одним из немногих, кто постоянно поддерживал брата Иосифа и заботился о его духовной жизни, был архиепископ Антоний Женевский. Он очень радовался прибытию Мироточивой Иконы в Женеву и говорил, что недостоин встретить Богородицу. Он был одним из многих почитателей митрополита Антония (Храповицкого) и племянником матушки Феодоры, игумении Леснинского монастыря.

Брат Иосиф сознательно взял на себя крест хранителя Иконы. Отказывая себе во всем, он смиренно покорился Божией воле. Однажды случилось так, что брата Иосифа с Иконой не встретили в аэропорту. Держа Икону, он простоял несколько часов, пока за ним не приехали. Иосиф терпеливо преодолевал все эти искушения, но люди часто воспринимали это как должное. Иногда люди так радовались встрече с Иконой, что забывали о человеческих нуждах ее хранителя, а  его болезнь (диабет) требовала специального режима. Брат Иосиф проявлял особую деликатность и не отказывался от вредной для себя еды, не желая огорчить своих ближних.

Брат Иосиф считал, что Икона неслучайно была явлена в лоне Русской Православной Церкви Заграницей. По его словам, Матерь Божия явила Свой Мироточивый образ в Зарубежной Церкви в 1982 году ради прославления ею в 1981 году Новомучеников и Исповедников Российских во главе с Царской семьей, состоявшееся по инициативе предстоятеля РПЦЗ святого Митрополита Филарета. Брат Иосиф говорил, что Икона явила нам чудо не по нашим достоинствам, но за молитвы тысяч российских Новомучеников (ведомых и неведомых).

Брат Иосиф понимал, что судьба Иконы связана с духовным возрождением России. Являясь иконописцем, он тем не менее никогда не дерзал писать образ Иверской Божией Матери. Первый и единственный раз (в 1993 г.) он решился по приказанию Самой Царицы Небесной сделать список чудотворного образа, чтобы передать его в Россию. С молитвой и благоговением брат Иосиф приступил к работе. Были  большие искушения, и брат Иосиф говорил, что никогда в жизни ему не было так трудно, как во время письма этой Иконы. 

 Доску для списка брат Иосиф заказал такую же, как у чудотворного образа. В нее он вложил частицы мощей пяти угодников Божиих: преподобномученицы Великой княгини Елизаветы, святых бессребренников мучеников Косьмы и Дамиана, святого мученика Трифона и святого мученика Виктора[7].

Трудно шла его работа, но все же успешно была завершена. Икона сияла золотом, выражение Божией Матери – мягче, чем у греческого оригинала. Брат Иосиф сказал, что нарочно так написал для страждущего русского народа.

Готовый список брат Иосиф поместил в прежний киот Чудотворной Монреальской Иконы, имеющей ныне другой, более дорогой и роскошный, и стал думать, кому же вручить эту новую Икону. И скоро, в ночь на 30 августа /12 сентября 1993 г., во сне иконописец увидел своего авву – святителя Леонтия Чилийского, известившего его, что икона должна быть вручена „столпу нашей Церкви, катакомбному архиепископу Русской Православной Церкви Заграницей Лазарю” (Вестник ИПЦ за 1994 г.).

В скором времени благочестивая мирянка по просьбе брата Иосифа поехала в Москву и там передала икону архиепископу Лазарю (Журбенко) Одесскому. Последнюю перед отбытием ночь список был приложен лицевой стороной к Чудотворной Монреальской Иконе, затем был вложен в первый чехол от Иконы. Владыка Лазарь, прибыв в Москву, принял икону и отозвался благодарственным письмом к брату Иосифу[8].     

Копия Мироточивой Иконы названа Благоухающей. Хотя истечения мира не было, но от нее исходит тот же аромат, что и от Мироточивого образа.  

Брат Иосиф всецело оставался верным чадом Русской Зарубежной Церкви. Именно ему, сотаиннику Божией Матери, всем сердцем болеющему за судьбу Церкви, было дано пророческое видение в ночь с 20 на 21 ноября 1985 года, за несколько часов до кончины святого Митрополита Филарета, очень его взволновавшее, в котором предсказывалась судьба двух последних митрополитов РПЦЗ – святого Митрополита Филарета и архиепископа Виталия,  будущего митрополита, связанных с судьбой самой Церкви[9].

В течение пятнадцати лет брат Иосиф был постоянным хранителем Иконы, не допуская, чтобы эта святыня стала предметом праздного внимания или наживы. Несмотря на скудность собственных средств, верный своему обещанию, он никогда не брал денег с тех, кому привозил Икону. Частые путешествия, постоянные встречи с людьми подорвали его здоровье: у него развился диабет. До явления Иконы брат Иосиф зарабатывал иконописанием, а после имел очень немного времени, чтобы писать иконы, часто работал по ночам и испытывал большие материальные трудности.

С целью помочь брату Иосифу во всех его нуждах и расходах, по благословению митрополита Виталия, его друзья образовали маленькое общество "Дом Иконы". Благодаря "Дому Иконы" брат Иосиф в 1990 году смог переехать в более просторную квартиру, где для иконы была устроена домовая часовня. Со временем "Дом Иконы" стал заниматься также сбором всей информаци об Иконе (ее перемещения, свидетельства о чудесах), печатались также брошюры и иконки.

Всего себя отдавая служению Церкви, всесторонне одаренный, брат Иосиф оставил в наследие вдохновенные записки на испанском и французском языках, иногда в поэтической форме. Когда читаешь его строки, чувствуешь, что они написаны зрелой душой, всеми силами стремящейся жить по заповедям Христовым. ”Вера – это умирание за Христа, за Его заповеди, это уверенность в том, что смерть есть источник жизни”, - так мог написать только истинный монах – монах-мученик, при жизни распявший себя миру. В 1985 г., предчувствуя свою кончину, он написал: "Господи Иисусе Христе, Который пришел на землю нашего ради спасения и добровольно был пригвожден ко Кресту и претерпел страсти за наши грехи, дай мне тоже перенести свои страдания, которые я принимаю не от врагов своих, а от своего брата. Господи! Не вмени ему это в грех".

Иконопись же для брата Иосифа была исключительно важной в жизни. Он считал, что вникая в смысл иконопочитания и взирая на хорошо написанные иконы, инославные христиане могут прийти к православию[10]. Иконопись Иосифа была светлой и яркой. Все детали он отрабатывал с величайшей тщательностью. Каждый святой образ жил особой, сияющей жизнью. Все условности, присутствующие порой в иконе, обретали под его кистью свой подлинный смысл и дух. Измельчая камни, Иосиф добивался сильных цветов и несравненного перелива красок. Из контрастов складывалась тонкая и легкая, поистине небесная гармония. Этому способствовала и работа с золотом для нимбов и фона, символизирующего незакатный день. Самое большое собрание икон письма брата Иосифа хранится в Леснинском монастыре (иконостас зимней церкви). Он также написал много икон для частных лиц. Особенно он любил писать ангелов.

В 1995 г., после того, как брат Иосиф посетил своего старца игумена Климента и вернулся в Монреаль, он передал, что игумен считает необходимым создать, наконец, подобающие условия для Иконы и ее хранителя и сказал, что в случае, если брат Иосиф не сможет охранять Иверскую Икону, он должен будет вернуть ее обратно на Афон[11].   

16 марта 1997 г., в день Торжества Православия, старец Климент преставился о Господе. Вскоре брат Иосиф имел видение во сне: Икона Божией Матери источала дивный свет. Он понял, что это утешение от старца.

А еще через несколько дней ему во сне явился старец Климент и сказал, что нужно усилить охрану Иконы, т. к. она в опасности.

Появление благодатной Мироточивой Иконы, исцеляющей людей физически и духовно, было ненавистно врагу рода человеческого, и он со всей силой ополчился на верного хранителя Мироточивого образа. Старец Климент предупреждал своего ученика о страшных событиях 1997 года и о том, что лукавый, бессильный против Матери Божией, всецело обрушится на него. За год до смерти брату Иосифу было открыто, какой смертью он умрет. Это был не сон. Он проснулся ночью и почувствовал, что связан по рукам и ногам. Рот его был завязан, и он не мог ни говорить, ни кричать. Он пытался освободиться, но это было ему не под силу. Он знал, что это все работа дьявола, и мог только молиться. В горячей молитве он провел ночь. Изможденный,  только на рассвете он смог освободиться от вражеского насилия. 

В июле 1997 г., когда брат Иосиф в последний раз посетил Аргентину, он предложил о. Александру (Ивашевичу) поехать с ним в Грецию и, если Бог даст, посетить Святую Гору и помолиться на могиле почившего старца Климента, а также чтобы купить тканей для предстоящего 100-летнего юбилея великолепного аргентинского Троицкого собора, в ремонте и украшении которого брат Иосиф всегда участвовал советами и трудами.

13 октября брат Иосиф прибыл в Грецию, а через три дня встретил в Афинском аэропорту о. Александра. Две недели они провели в Греции и побывали во многих святых местах. 29 октября друзья отправились на остров Андрос, где в монастыре святителя Николая находилась древняя икона, которая мироточила последние семнадцать лет. Они благополучно добрались до монастыря. Сопровождавший их монах открыл храм и тут же воскликнул: "Божия Матерь заплакала!"

Оказалось, что в этот момент заплакала древняя большая стенная икона молящейся Божией Матери (фреска ХV века), находящаяся в притворе. Монах рассказал, что икона плачет, когда должно произойти какое-то страшное событие, связанное с Церковью. По словам отца Александра, оба они знали, что слезы Божией Матери связаны или с кем-то из них, или с Зарубежной Церковью. Помолившись и приложившись сначала к плачущей иконе, а потом к мироточивому образу и получив благословение и духовное напутствие игумена Дорофея, они вернулись в Афины. На следующий день, простившись с братом Иосифом, отец Александр улетел в Аргентину.

Вскоре о. Александр подтвердил нам:

–  О своем последнем путешествии с братом Иосифом по Греции[12].

– О незаурядной личности брата Иосифа и его духовной связи с оставшимися близкими ему на земле[13].

В следующую ночь, с 30 на 31 октября 1997 года, через несколько часов после того, как брат Иосиф проводил отца Александра в аэропорту, его убили в номере гостиницы в Афинах.

По заключению врача, в убийстве принимали участие несколько человек. Брат Иосиф был завязан с аккуратной жестокостью - так, чтобы причинить ему наибольшие страдания. Было установлено, что брат Иосиф не оказывал мучителям сопротивления: "яко овча на заколение ведеся". Он со смирением принял смерть. Ему нанесли сильные удары по голове и по лицу, так что произошло кровоизлияние в мозг. Следы пыток были видны на шее, груди, руках и ногах, убийцы пробили также дыхательные пути. Пытки продолжались полчаса. После этого в течение нескольких часов брат Иосиф мучительно умирал в одиночестве, а убийцы, проникшие в номер через балкон, который выходил на крышу соседнего здания, ушли никем не замеченными.

Можно предположить, что от брата Иосифа пытались добиться информации о том, где находится Мироточивая Икона. Мужественно претерпев все пытки, он сохранил в тайне место пребывания святыни, а с его смертью Мироточивый образ сокрылся, и местонахождение его неизвестно.

Врач на суде опроверг ту клевету, которую написали о смерти брата Иосифа газеты, ищущие дешевых сенсаций. По заявлению врача, на теле брата Иосифа не было никаких других следов, кроме следов пыток. Не подлежит сомнению, что брат Иосиф претерпел мученическую кончину от рук злостных мучителей.

В воскресенье, 2-го ноября, ужасная новость облетела верующих. Страшная кончина брата Иосифа ужаснула всех, знавших его, и были отслужены панихиды.

Через десять дней тело мученика вернулось из Афин в Монреаль. В Соборе свт. Николая панихида была отслужена при закрытом гробе.  Было решено похоронить брата Иосифа в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле, США. 11 ноября привезли гроб с телом Иосифа в Свято-Троицкий храм и поставили посередине церкви, служились панихиды и читалась всю ночь псалтырь. В ту ночь пластиковый мешок, в котором привезли брата Иосифа, был открыт, и все смогли видеть следы пыток и отсутствие разложения в 13-й день после смерти.

12 ноября состоялось умилительное, торжественное и благодатное отпевание и погребение брата Иосифа, возглавленное настоятелем обители преосвященным Лавром, архиепископом Сиракузско-Троицким. Ему сослужили 22 священника и много диаконов. Сотни людей из Америки, Канады, Европы, со всего света съехались, чтобы проститься с мучеником и проводить его в последний путь. Проникновенные проповеди произнесли владыка Лавр и протопресвитер Валерий Лукьянов. Последнее целование было очень продолжительным. Людям не хотелось выходить из храма. Духовный подъем напоминал пасхальное богослужение. Последовал торжественный крестный ход к кладбищу.

К сороковому дню по смерти брата Иосифа собрались опять очень многие его почитатели и друзья. На кладбище была отслужена общая панихида, при которой явилось знамение: свечи, которые невозможно было зажечь из-за сильного ветра, самовоспламенились и продолжали гореть в снегу целый день, пока не догорели до конца.

*   *   *

Брат Иосиф скончался 18/31 октября, в день памяти святого евангелиста Луки, покровителя иконописцев, которого Иосиф очень чтил. Как в древности Иосиф-Обручник ревностно охранял девство Пресвятой Девы Марии, так брат Иосиф Муньос был избран Божией Матерью на хранение Ее чудного Мироточивого образа. Ради множества схожих благодатных даров напрашивается также сходство брата Иосифа с дивным ветхозаветным Иосифом, нарекаемым Прекрасным. Действительно, в течение жизни брат Иосиф удостаивался многих видений, известны также случаи его прозорливости и чудес. Несомненно, он был избранником Божиим!

 В церковной истории мы знаем много примеров, когда враг рода человеческого воздвигал клевету и гонения на избранников Божиих. Не избежал этого и хранитель Мироточивого образа. Некоторые (даже из церковных кругов) поверили клевете. Но вся жизнь брата Иосифа, с юношества избравшего монашеский путь, является доказательством его чистоты и целомудрия, его избранничества, его святости, хотя и скрытой от посторонних глаз. Не могла Божия Матерь избрать Себе на служение человека недостойного и порочного. О промыслительном избранничестве брата Иосифа говорится в шестом кондаке акафиста Мироточивой Иверской Монреальской иконе Божией Матери: "... не епископа, не князя, ниже монашествующих наставника избрала еси, но проста и иноплеменника родом, яко да никтоже по плоти похвалится пред Богом..."

Не случайно Господь в последние времена, времена лукавства, разврата и погони за прибылью послал смиренного, целомудренного и жертвенного брата Иосифа. Как Апостол любви он путешествовал с иконой по всему миру, с радостью воспринимая известия о благодатной помощи чудного образа страждущим.

Икона Иверской Божией Матери, первообраз которой написан св. Апостолом и евангелистом Лукой, иконографически относится к типу Одигитрии. Неслучайно чудо мироточения было явлено через этот образ Путеводительницы с ликом, раненным мечом богоборца, а Ее хранитель за верное служение принял мученическую кончину. Несомненно, пройдет время, и избранник Божий брат Иосиф будет прославлен в лике святых.   

ДИКТАТУРА ПРОВОКАТОРОВ

И.Б. Иванов

                                                                                                                                                                                    Не верь…

                                                                                                                                                                                А.И. Солженицын

Народ устал ежедневно, в  течение долгих месяцев, слушать о «Бешеной матке» – так называемых «пусях». Прокремлёвские журналисты явно переусердствовали в раскрутке заданной им темы и умудрились перекормить публику стенаниями вокруг очередной группы «городских сумасшедших», титаническими усилиями средств массовой информации превращаемых чуть ли не в центральную проблему страны. В прессе и в Интернете уже стали появляться мольбы утомлённых читателей и зрителей закончить, наконец, обсуждение этой «проблемы»…

Скандал, раздутый вокруг «Бешеной матки», к сожалению, сделал своё дело и разделил значительную часть политически активной российской общественности на два враждующих лагеря – осуждающих и оправдывающих. Но и те, и другие, сами того не ведая, всё это время работали (и до сих пор ещё работают) на одного и того же заказчика. Как ни парадоксально, в этой истории противоборствующие стороны оказались не столько противниками, сколько соработниками в выполнении негласно поставленной перед ними общей задачи.

Задача эта двоякая: во-первых – максимальное отвлечение общественного внимания от действительно серьёзных проблем,  переключение его на ложную цель; во-вторых – создание негативного образа народного протестного движения, выступающего против беззаконий кремлёвско-лубянских диктаторов. Стандартный приём, применяющийся в работе спецслужб и информационно-психологической борьбе…

Поэтому ниже речь пойдёт не столько о пресловутом скандале, организованном 21 февраля 2012 года в Храме Христа Спасителя, сколько о том, что стоит за всеми подобными акциями на самом деле.

*   *   *

Даже люди, далёкие от понимания методов информационно-психологической войны не могли не заметить, что в истории со скандалом в стенах Храма Христа Спасителя и последовавшей на него реакцией много странностей. Например, всем известно, что богохульные действия и публичное осквернение христианских святынь, увы, совершались в Российской Федерации и до 21 февраля 2012 года и после. Вот только внимания на это «органы власти» и официальные СМИ обращали очень мало. Чаще всего – вообще никакого.

Например, уже в течение более двух десятилетий (!) различные коммунистические и сатанистские группировки, сменяя друг друга, с упорством маньяков разрушают православный крест, установленный русскими патриотами в июле 1991 года на Пулковской высоте под Петербургом в память Белых Воинов. Крест этот и сжигали, и разбивали, и спиливали уже шесть или семь раз. Всякий раз православная общественность на свои средства крест восстанавливала. Но весной нынешнего года, ещё до начала волны крестоборчества на Украине и в РФ, огромный металлический (!)  крест вновь был спилен… Мерзавцев ни разу поймать не удалось (это, эх, как жаль…), а официальные стражи порядка их похоже и не искали. Ни власть предержащих, ни МВД, ни прессу эти надругательства над православной святыней никогда не интересовали. Московская Патриархия тоже помалкивала… А почему?

Вот еще один недавний пример. В марте-апреле 2012 года богохульниками-одиночками совершены вооруженные нападения на православные храмы в Невинномысске и Великом Устюге. В обоих случаях в храмах учинены настоящие погромы. Преступников задержали. Одного из них сразу отправили в психбольницу, о другом сообщили лишь то, что задержанный молодой человек оказался ранее судимым уголовником…   

Подчеркнём, речь идёт о десятках изрубленных топором и порезанных икон, варварском разгроме и осквернении алтаря, избиении в стенах храма священника, наконец, об оказании вооружённого сопротивления прибывшей на места происшествий полиции. Это уже не песни и пляски!.. Но федеральные СМИ ограничились лишь краткими сообщениями об этих событиях. Публике даже не назвали имён погромщиков. И никаких громких показательных процессов и ежедневных скандальных репортажей, никакой полемики, никакой рекламы… Почему?

Ответ простой: потому, что ни уничтожение Пулковского Креста, ни нападения на храмы в Великом Устюге и Невинномысске, ни им подобные кощунства пропаганда правящего режима не может использовать для дискредитации народного протестного движения. Другое дело «пуси»!

«Бешеные матки» – вожделенное машинное масло для проржавевшей пропагандистской машины Кремля. Как говорится, если бы их не было, то спецслужбам и прокремлёвским СМИ пришлось бы их придумывать

*   *   *

Когда на улицы российских городов стали выходить сотни тысяч людей, возмущённых губительным для России правлением и вопиющими махинациями на «выборах» 2011-2012 годов, «рублёвские помещики» в одночасье оказались на грани краха. Всю их барско-гэбистскую спесь сняло как рукой: никогда ещё за последние двадцать лет режим коммунистических преемников не был так близок к крушению. И чекистские пальчики по-янаевски затряслись… 

Практически сразу начались попытки любыми способами дискредитировать народное протестное движение. Путин, как известно, тут же заявил, что начавшиеся массовые митинги протеста – дело рук Государственного департамента США. То есть, по сути, объявил возмущённый бесконечным обманом российский народ – американским наёмником!

Если бы в аду можно было смеяться, то после этого заявления в преисподней раздался бы дружный хохот путинских коллег из ОГПУ-НКВД-МГБ – тех, кто в 1920-е – 1950-е годы оптом записывал всех противников сталинской диктатуры (подлинных и мнимых) в разряд наймитов американской, английской, немецкой, польской, румынской, японской и прочих разведок… Очевидно, что фантазии и методы у чекистов с тех пор изменились не шибко.

Для дискредитации протестного движения был применён целый арсенал фальсификаций. Не останавливались даже перед такой подлостью, как попытки натравливания друг на друга различных социальных слоёв населения. И, конечно же, после первых мощных митингов начался мутный приток в ряды протестующего народа разного рода провокаторов и дискредитаторов. Пресловутая Ксения Собчак – здесь, пожалуй, самый яркий пример.

Действительно, трудно найти среди медийных персонажей периода путинско-медведевского руления более отталкивающую фигуру, чем Собчак, в образе которой в народном сознании воплотилась вся пошлость, спесь и хамство сегодняшней правящей «элиты». Участники массовых протестных акций, знают, что одно только упоминание фамилии Собчак вызывало в рядах протестующих свист, смех, крики «вон!» и «долой!» На митингах буквально засвистывали медийную диву и её имя, ставшее одним из олицетворений путинщины на российских телеэкранах.

Народ правильно воспринял появление на политическом горизонте «Ксюши» и ей подобных персонажей, сразу определив их в разряд очевидных провокаторов или «элитных» крыс, первыми ринувшихся бежать с прогнившего корабля. Но средства массовой дезинформации принялись упорно лепить из Собчак «участницу», а потом чуть ли даже не «руководительницу» (!?) протестного движения, всякий раз приплетая её имя к протестным акциям.

А рядом с фамилией Собчак в СМИ замелькали и фамилии столь же непопулярных отставных политиков, с которыми народ связывает многочисленные провалы страны в 1990-е годы. И небезосновательно, ведь большинство таких самозваных кандидатов в вожди оппозиции в своё время принадлежало к той же паразитической правящей элите и уже вполне показало себя у руля государственного управления…

Засветились на протестных акциях и провокаторы помельче – то какие-нибудь карикатурные «националисты» в театральных мундирах, напоминающих униформу гестаповцев и штурмовиков СА, то невесть откуда взявшиеся женоподобные субъекты под радужными флагами… Подобную публику репортёрские объективы выхватывали с особым удовольствием –  чтобы читатели и телезрители захлёбывались благородным гневом: «А эти-то, которые против Путина, – они ж, оказывается, фашисты и педерасты!»

Мудрый булгаковский профессор Преображенский в этом случае, поморщившись, посоветовал бы «не читать советских газет». И думать своей головой. Но ведь так называемые информационные и психологические операции (ПсО) рассчитаны вовсе не на тех, кто умеет самостоятельно анализировать ситуацию. И не на тех, кто способен к сознательному проявлению гражданской воли.

Подобная примитивная пропаганда предназначена для воздействия на инертную массу населения, которая до поры до времени находится в ожидании развития событий, но потенциально тоже способна выйти на улицы. Именно эту часть населения режим и пытаются дезориентировать. И тем самым воспрепятствовать разрастанию протестного движения. Для этого в сознание населения и внедряется соответствующий негативный «образ врага».

Однако в «образе врага», создаваемом лубянскими фальсификаторами, не хватало важного штриха – религиозного. Ведь Россия – страна православная. Правда, антирусский политический курс, проводимый нынешним режимом, с каждым годом делает её всё менее и менее православной… Но пока Россия таковой остаётся. А тема богоборчества и богохульства в стране, где совсем недавно закончился самый страшный и кровавый антихристианский террор за всю историю человечества, до сих пор воспринимается народом уж очень болезненно… И потому именно «религиозная карта» в деле дискредитации народного протестного движения обещала стать козырной…

*   *   *

«Бешеная матка» на роль исполнителя провокации подходила идеально. А в данном случае от идеальных провокаторов требовалось, чтобы они, во-первых, источали какие-нибудь антипутинские призывы, во-вторых, своими действиями до глубины души задевали чувства православных верующих (религиозного большинства страны), и, наконец, в-третьих, обладали такой степенью порочности, чтобы у всякого нормального  человека могли вызывать только брезгливое отвращение.

Маловероятно, что «Бешеная матка» сработала на путинские спецслужбы сознательно. Таких чаще всего используют «втёмную». Не исключено, конечно, что где-то в окружении «пусей» находилась и банальная агентура, свою роль сыгравшая. В нужный момент исполнителей «акции» могли незаметно к ней подтолкнуть, надоумить: органы КГБ-ФСБ всегда любили использовать «втёмную» людей с геростратовым комплексом и определёнными проблемами в психике.

Но не станем  углубляться в технологии влияния на поведение групп. В данном-то случае интересы используемых и использователей полностью совпали: одни – готовы были лезть вон из кожи, чтобы обратить на себя внимание и прославиться, а другим, более умным – понадобились исполнители громкого антиправославного скандала, с участием якобы «представителей оппозиции».

Ни одна эстрадная звезда, ни один политический деятель в РФ (за всем известным исключением) не могут и мечтать о такой массированной рекламной кампании, которую средства массовой дезинформации устроили вокруг «Бешеной матки». И понеслось с экранов, газетных полос и страниц Интернета: «Посмотрите на этих моральных уродов! Вот оно истинное лицо оппозиции, оскверняющей наши православные святыни и покушающихся на нашу любимую власть!» И вывод: «Кто против Путина и «Единой России» – тот против Православной Церкви!»

И теперь уже многотысячные патриотические стояния устраиваются – кем именно устраиваются, догадаться не трудно – не в защиту народа от беспредела оккупационного режима, а «в защиту церкви, от сбросивших маску либеральных сил»…  

А то, что «пуси» и им подобные на самом деле не имеют никакого отношения к народному протестному движению и никогда рядом не стояли с полинной политической оппозицией, – это ведь поймут далеко не все. И далеко не сразу… Да и «либеральные силы» – совсем не одно и то же, что массовое народное протестное движение!

Пока в этом разберутся, первоначальный эффект достигнут: СМИ на какой-то момент переключили внимание народа с ключевого вопроса – нелегитимности фактически сфальсифицированной в России законодательной и исполнительной «власти», установления самозваной диктатуры, проводящей погибельную для народа политику.

Понимали ли сами участницы провокации, что свои действиями удар-то они нанесут в спину протестного движения? Если не понимали, то они и впрямь самовлюблённые недоумки, позволившие использовать себя кремлёвской пропаганде, то есть провокаторы пассивные. А если понимали – тогда уже провокаторы активные, сознательные. Но в любом случае относиться к ним нужно так, как у всех народов относятся к провокаторам.   

Увы, некоторые так называемые «лидеры оппозиции» (точнее – претендующие так именоваться) оказались настолько недалёкими, что не смогли осознать даже этого. Вместо того, чтобы сразу же решительно осудить кощунственную выходку в Храме Христа Спасителя и отмежеваться от провокаторов, известная часть «оппозиционеров» включилась в навязываемую чужую игру. И бросилась… провокаторов защищать! Под громкий хохот с Лубянки и одобрительные аплодисменты из Кремля…

Ведь одно дело, если оппозиционеров бросают за решётку, когда они борются за освобождение страны от гэбистской диктатуры. И тогда в глазах народа они – герои. Но совсем другое дело, когда оппозиционеров сажают в автозаки за участие в акциях поддержки какой-нибудь «Бешеной матки» и крестоборцев! И тогда в глазах народа герои – уже омоновцы, а так называемые «оппозиционеры» – посмешище, подонки, сами ничем от провокаторов не отличающиеся.

*   *   *

Было бы верхом наивности утверждать, что спад протестного движения в 2012 году вызван проведёнными антинациональным режимом масштабными информационными и психологическими операциями. Отнюдь нет: никакие кремлёвские ПсО приостановить рост акций протеста не смогли бы. Уж слишком переполнена чаша народного долготерпения.

Причина временного спада в том, что протестное движение столкнулось с гораздо более серьёзными проблемами. На эти проблемы мы указывали ещё в декабре 2011 года в распространённом Русским Обще-Воинским Союзом заявлении под заголовком: «Путинский режим – на пороге краха, слово за народом». И, увы, ни в одном пункте тогда не ошиблись. Режим, действительно, оказался на пороге краха, но ведь сам по себе, добровольно он этот порог не переступит: нужно приложить усилия. И сделать это УМЕЛО.

Почему этого не произошло ещё в первой половине 2012-го? Это уже тема для отдельной статьи. 

Здесь же хотелось сказать о другом. Борьба за освобождение страны от диктатуры коммунистических преемников отнюдь не окончена. Она будет продолжаться, ибо с помощью запретительных мер и омоновских дубин теперешние владельцы Кремля могут разгонять пикеты и митинги, но глобальных проблем, загнавших страну в политический, экономический и духовный тупик, омоновскими щитами и дубинами не решить.

Борьба – впереди, и в ней нельзя недооценивать значения такого традиционного для существующего режима оружия, как политическая провокация. Оружие это старое, отработанное им ещё в 1980-е – начале 1990-х годов, когда ЦК КПСС с помощью КГБ СССР во множестве создавал подставные «общественные организации», подконтрольные чекистам псевдопартии, инспирировал «националистические движения» и даже разыгрывал военные путчи…  

Не следует впадать в шпиономанию, но трезво смотреть на вещи необходимо. Народному протестному движению нужно учиться распознавать провокации и провокаторов – всегда ищи, кому это выгодно! – и правильно на них реагировать.  

 

    

 

АНТИКВАРНАЯ ЛАВКА

Валентина Сологуб

Однажды в старом городе я забрела в антикварную лавку, что располагалась на узкой улочке, вымощенной булыжником. Дома в этом городе напоминали средневековые замки, с вытянутыми стрельчатыми окнами, зубчатыми стенами и островерхими крышами. В положенное время, несмотря на перемены погоды и всякие мiровые события, на ратуше, сложенной из грубого серого камня, били старинные часы, а костел в предзакатную пору полыхал разноцветными витражами. Так вот, эта улочка, куда я забрела, заканчивалась тупиком, а в этом доме, который преграждал дальнейший путь, находилась антикварная лавка. Деваться мне было некуда, и я вошла.

Какие самые разные богатства очутились здесь рядом! Японская ширма, затканная затейливо расшитым шелком, и палисандровый секретер, инкрустированный розовым перламутром... гобелен с шаловливым амуром, ласкающим полногрудую Психею, и черепаховое опахало из черных страусовых перьев... утопающая в иранских подушках оттоманка с изогнутыми резными ножками и тяжелый ларь красного дерева, хранитель семейных реликвий... золотое ожерелье с густо посажеными бриллиантами и фарфоровая коробочка для пряностей в виде трилистника... сосуд для благовоний из алебастра и бронзовые подсвечники времен Людовика XIV... тончайшие бокалы венецианского стекла и критский кинжал с изображением львиной охоты... кованые рыцарские доспехи и парчовые платья придворных фрейлин Русской Императрицы...  И среди этой роскоши висели три скромных картины, написанные в старом стиле. Они уже потемнели от времени, но чувствовалась в них рука талантливого художника.

— Хотите, я расскажу Вам историю этих картин? — предложил мне, заметив мой интерес, хозяин лавки. — А для начала — рюмочку сладкого ликера. Она не помешает слушать, а может, кое-что и подсластит... Это было давно, — старик протянул мне тягучий напиток, в котором таинственно мерцал рубиновый лучик света, и пригубил свой, — может, это случилось тогда, когда была молодой моя бабушка, а может, и еще раньше — точно Вам не скажу. Но хоть это было давно, но все-таки было. Это уж точно. Вот здесь, — и он показал направо, — жил Художник, а в этом особняке, — и он показал на противоположную сторону улочки, — жил Адвокат. Правда, был он довольно молод, но уже деловой человек, сын респектабельных родителей, которому прочили блестящую карьеру и благополучную жизнь.

Хоть жили они и в одном городе, но не были между собой знакомы: ну что может быть общего между реальностью денег и цифр и мiром фантазий и нищеты? Однако Провидение сильнее житейских законов, и судьба свела их вместе. С некоторых пор Адвокат и Художник стали посещать этот дом, где теперь находится моя лавка. Это происходило не потому, что он преграждал им путь, а потому, что сюда тянул их вполне серьезный интерес: здесь жила Барышня, прелестное юное создание. И когда ей пришла пора выходить замуж, оба молодых человека предложили ей свою руку и сердце. Но Барышня пока не знала, на ком остановить свой выбор, и поэтому принимала в гостях обоих. Они часто, насколько позволяли приличия в этом добропорядочном городе, собирались у нее в уютной гостиной, проводя время в беседах. Били часы на ратуше, и костел в предзакатную пору полыхал разноцветными витражами.

— Будь моей, — говорил ей Художник, — и я покажу тебе, как прекрасен мiр, я научу в обычном дне находить необыкновенное, я покажу богатства, которые создала природа, я открою тебе тайну, как можно радоваться самым простым вещам и забывать о невзгодах. Мое искусство всегда будет с тобой, и в нем ты найдешь красоту, вечность и любовь.

— Будь моей, — говорил ей Адвокат, — я сумею сделать тебя счастливой. Ты будешь иметь все, что нужно женщине, даже самой красивой. Ты никогда не будешь знать бедности, и я буду тебе верным мужем.

— Мне нравится Адвокат, — думала Барышня, глядя на него, — но он такой серьезный, что становится скучно. Мне очень нравится Художник, — продолжала размышлять Барышня, — переводя взгляд своих ясных глаз на Художника, — но я не понимаю, о чем он говорит. Кажется, он очень беден и ничего не может мне предложить, кроме своего таланта.  Нет, не могу я понять, кого я люблю больше!

Ну что можно требовать от молоденькой девушки? Ведь у нее совсем еще не было опыта в жизни. Но время идет и, ничего не меняя в мiре, оно что-то меняет в нас. Однажды за вечерним чаем в уютной гостиной Барышня сказала:

— Вчера, когда я проезжала по городу, увидела в витрине кондитерской лавки клубнику. У меня даже слюнки потекли, так мне ее захотелось! — и она причмокнула губами. Она была искренняя девушка и не умела скрывать своих чувств.

— Твое желание для нас закон, — признались молодые люди и с поклоном удалились.

На следующее утро, довольно рано, насколько позволяли приличия в этом городе, первым ей нанес визит Художник. В руках у него была картина. Когда он установил ее и сдернул покрывало, Барышня ахнула от изумления. На холсте была изображена изящная корзинка, которую переполняла спелая клубника. Одна ягода даже выпала из корзинки, настолько была щедра рука собравшего урожай. Клубника казалась только что снятой с грядки, капельки утренней росы искрились на ее свежих ягодах.  Они напоминали губы девушки.

— Ах, какие вкусные ягоды, — сказала Барышня, но что же я буду с ними делать, ведь их же нельзя съесть!

Но разве можно осудить это прелестное существо, ведь она была вполне искренна?

— Я дарю тебе, — поделился своим богатством Художник, — в долгие зимние вечера ты сможешь согреваться у этой картины, вспоминая щедрое лето.

Но Барышня не слышала слов Художника, она была огорчена до слез.

В это время открылась дверь, и на пороге гостиной показался Адвокат. В руках у него была корзинка, которую переполняли сочные красные ягоды. Одна даже выпала, когда молодой человек передавал Девушке корзинку. У Девушки еще блестели слезы, но она уже сияла от счастья, оценив щедрость Адвоката. В этот момент она была очень хороша собой. Художник печально посмотрел на нее и вышел из дома.

Но молодость быстро забывает обиды, потому что живет чувством. И вот через неделю они все трое сидели в уютной гостиной и слушали бой часов на ратуше.

— Вчера в одном имении, — сказала Барышня, допивая чай, — я видела  необыкновенную розу. Ах, как мне захотелось иметь такую же! — и на ее милом личике отразился легкий каприз.

— Твое желание для нас закон, — подтвердили молодые люди и с поклоном удалились.

На следующее утро, довольно рано, насколько позволяли приличия в этом добропорядочном городе, Художник нанес визит своей возлюбленной. В руках он держал картину. Когда он установил ее и сдернул покрывало, Барышня ахнула от изумления. На холсте была изображена белая роза. Казалось, будто она распускается на глазах, источая тонкий аромат и переливаясь нежными оттенками. Тихая мелодия слышалась издалека. Роза напоминала нежную кожу девушки.

— Я хотел передать в этой картине музыку грез, — поделился с ней своим сокровенным Художник. — Когда тебе станет грустно, ты сможешь помечтать около нее.

— Ты прав, на редкость дивный цветок, — согласилась  Барышня, — но им же нельзя воспользоваться! – и ее охватило чувство жалости к себе.

В это время открылась дверь, и на пороге гостиной показался Адвокат. Он с поклоном протянул Барышне превосходный букет. Тонкий аромат свежих цветов очень понравился Барышне. Она в восхищении всплеснула руками и одну розу приколола к своим волосам. К ней тут же вернулось прекрасное настроение. Надо сказать правду, и то и другое ей было к лицу. Художник печально посмотрел на нее и вышел из дома.

Прошла неделя, другая и третья, и опять они втроем сидели в уютной гостиной. Ведь молодость быстро забывает обиды, а чувство таит в себе надежду. Художник верил, что Барышня полюбит его.

— Недавно у одной знатной дамы я видела роскошное платье, — сказала Барышня, — у меня никогда такого не было, — и ее прелестные глазки затуманились грустью.

Вы сами знаете, как бывает грустно, когда хочется иметь недоступное.

— Твое желание для нас закон! — решились молодые люди и с боем часов на ратуше вышли из дома.

На следующее утро, довольно рано, насколько позволяли приличия в этом добропорядочном городе, первым Девушке нанес визит Художник. Конечно, он опять нес картину. Когда он установил ее и сдернул покрывало, в гостиной как будто заиграли солнечные лучи. А может, действительно заиграли, а может, Художник был чей-то посланец, и могущественное светило давало об этом знать? Сейчас сказать трудно, потому что Барышня была единственным свидетелем происходящего. Но она ничего не замечала, она была очарована картиной.

 На холсте была изображена она сама, в ажурном небесного цвета платье, расшитом серебром и жемчугами. В руках она держала изящную корзинку с клубникой, покрытой капельками росы. В прическе виднелась белая роза, лепестки которой едва заметно трепетали от легкого ветерка. Прекрасное лицо Барышни словно овевали струйки утренней свежести, и от него  нельзя было оторвать глаз. Настолько она была совершенна, что казалась неземным созданием.

— Здесь вся моя жизнь и все мои надежды, — открыл свое сердце Художник. — Я дарю тебе!

— Это удивительно, — сказала Барышня, — я даже и не подозревала, что я такая красивая. И какое на мне чудесное платье, гораздо лучше того, что было на даме, — оценила она, наконец, картину по достоинству. — Но что же мне делать с этим платьем, — ведь я никогда не смогу его надеть! — и она почувствовала, что умирает от огорчения.

В это время открылась дверь, и на пороге гостиной показался Адвокат. Спасение явилось вовремя: в руках он держал атласное платье, расшитое кружевами и богато усыпанное золотыми блестками. Барышня опять была счастлива. Радость оживила ее, выбор был сделан.

— Вспомни, — попросил ее Художник, — ты съела клубнику и забыла ее, твоя роза завяла, и ты ее выбросила. Ты сносишь и это платье, и вскоре тебя перестанет радовать многое. А искусство вечно, потому что красота в нем не увядает. Ты мне нужна, чтобы я мог творить, и я тебе буду нужен — ты поймешь это потом.

— Ну, какое мне дело, что будет потом, — возмутилась Барышня, если сейчас я вынуждена ходить в лохмотьях! — Ты же сам видишь, какая я красивая. Я больше не могу жить в таких условиях! — и она подала руку Адвокату.

Адвокат и Барышня были так счастливы принятым ею решением, что даже не заметили, как Художник покинул их дом. Да вскоре они и вовсе о нём забыли, как будто его никогда и не бывало.

Молодые сыграли пышную свадьбу, на которую съехался весь свет этого добропорядочного города, и на следующий день отправились в заграничное путешествие.

Прошло три года. Наша Барышня стала знатной Дамой. Со своим энергичным супругом они объездили разные страны и повидали многих людей. Была масса полезных знакомств и деловых контактов, которые принесли немалые доходы и составили приличное состояние. Но вдруг, неизвестно почему, наша Дама захандрила.

— У меня на сердце очень грустно, — пожаловалась она своему заботливому супругу.

И на ее столе появилось блюдо со свежей клубникой.

— Видишь, — я ее съела, но на сердце все равно грустно.

А через несколько дней она заметила в саду распустившуюся розу.

— Ах, какой славный цветок, — указала на него Дама.

И Адвокат исполнил ее желание.

— Он уколол мне палец, и на сердце совсем стало грустно. А помнишь, дорогой, какое красивое платье было на мне тогда?

И Адвокат подарил ей изысканный туалет.

— Нет, не нравится мне этот наряд, потому что на сердце все равно грустно. Я поняла, в чем дело — я хочу домой, в наш город.

И они вернулись в родовое имение Адвоката, в его старый, добротный особняк. Но, услышав бой часов на ратуше, Дама вспомнила о Художнике: «Я хочу его видеть, он мне очень нужен».   Она стала наводить справки, расспрашивать о нём знакомых, но ей никто ничего утешительного сказать не мог.

— В нашем городе нет художников, — отвечали ей с улыбкой, как улыбаются малому, неудачно пошалившему ребенку, любовно прощая его  оплошность. — Здесь живут только деловые люди.

Проходили годы, в положенное время били часы на ратуше, и так же в предзакатную пору таинственно переливался витражами костел. Дома оставались теми же и так же в усадьбе распускались розы, а по утрам Даме подавали свежую клубнику. Но она уже ко всему привыкла, и желания ее притупились. Время ничего не меняет в мiре, оно только незаметно меняет нас. У Дамы был муж, положение, богатство. На балах у них собиралось много знатных гостей и в обществе говорили о ее драгоценностях.

Но иногда сердце ее сжималось от тоски, и Дама уединялась в свой дом, подолгу сидела в гостиной, заставленной прежней мебелью. В сумерках били часы на ратуше и в окнах отсвечивали витражи костела. Она, не отрываясь, смотрела на картины, подаренные Художником, и ее обволакивали воспоминания о нем. Казалось, что картины, просыпаясь из забытья, оживают, она попадает в мiр, никогда ею не виданный, и в нем действуют персонажи, которые в жизни ей никогда не встречались. Гостиная наполнялась благоуханием, едва различимой музыкой, и на рамах картин, как драгоценные камни, начинали играть в темноте солнечные блики. Иногда, на какие-то краткие мгновения, она чувствовала, что в гостиной кто-то присутствует, она слышит когда-то давно слышанный голос, и сердце ее наполняло сладкое чувство необъяснимого блаженства, которое всеми силами ей хотелось продлить... Но потом опять все затихало и медленно погружалось во мрак.

— Где он увидел эту гармонию, этот свет, красоту? Где он услышал эту музыку? В жизни много событий, забот и деловых свиданий, но она так же однообразна, как монотонный осенний дождь. Жизнь скучна и безцветна, за что он ее так ценил? — пыталась открыть секрет Дама. — Наверное, он был слишком молод, чтобы увидеть реальность... — снизошла она все-таки к его неопытности.

Но время не только меняет нас, иногда оно помогает нам открыть истину.

— Он любил меня, — поняла однажды Дама, сидя в своей заброшенной гостиной, — он знал то, что я так и не узнала, — призналась она картинам. — Я чувствую, что он здесь, здесь, среди своих картин, но я его не вижу! Сердце мое ноет от тоски, я, наверное, скоро умру, но больше его никогда не встречу... — и горячие слезы в темноте капали на ее брильянтовое ожерелье.

 Ах, время, оно способно сделать все, даже самое невероятное! Оно пощадило усталое сердце, которому воспоминания были не по силам.

 — Нет, Художник был не прав, — пришла к заключению Дама, сидя в своей запыленной, омертвелой гостиной, — жизнь предлагает свои законы и надо уметь ими пользоваться! — решительно расправилась Дама со своим многолетним наваждением.  

Дама становилась старше и степенней, она научилась комфортно чувствовать себя среди денег и цифр и совсем забыла о мiре нищеты и фантазий. Она научилась управлять чувствами, разнообразить свои желания и получать удовольствия от доступных возможностей. Она жила долго, но она уже никогда не посещала свою гостиную и не вела беседы с тревожащим прошлым. Мiр этот перестал для нее существовать, как будто его никогда не бывало, и реальным стало только то, что ее окружало. Драгоценности, часы на ратуше, разноцветные витражи старинного костела и даже ее картины незаметно утратили неразгаданную тайну красоты. Они стали предметами, которые имеют свою добротность и стоимость. Ей нравилось жить в городе, где обосновались только деловые люди. И потому грусть ее постепенно уходила. Правда, иногда в предзакатную пору, когда били часы на ратуше, сердце ее, словно пронзенное стрелой, на мгновение вздрагивало. Но за повседневными заботами забывался и этот укол. В общем-то, она вполне была счастлива. Да и что нужно женщине, у которой есть дом, дети, заботливый верный муж, который в зимние стужи сидит у натопленного камина, попивая маленькими глотками крепкое пиво, куря неизменную трубку хорошего табаку и протянув к жаркому огню свои ревматические ноги. Что еще нужно для счастья женщине, даже самой красивой? Хоть искусство и вечно, но без него же можно прожить, не так ли? — закончил свой рассказ хозяин лавки.

 В это время пробили знакомые часы на ратуше.

— Ну, так что же Вы выберете? — спросил он, убирая рюмки. — Только поторапливайтесь, я уже закрываю лавку, — и рассказчик бережно накинул на картины старинные покрывала. — Желаю счастья! — сказал он, приподняв широкополую шляпу, и, видя, что я стою в нерешительности, захлопнул передо мной тяжелую дверь.

 

 

 

НЕОБХОДИМАЯ СПРАВОЧНАЯ КНИГА

Книга РВ. Полчанинова – «МОЛОДЕЖЬ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ» Воспоминания 1941-1951 г. Москва «Посев» 2009 416 стр. Тираж 500 экз.

О русской эмиграции написано много книг. Однако книга Ростислав Владимировича отличается тем, что в ней много подробностей о работе различных русских молодежных, военных и политических организаций. Автор, несмотря на свою принадлежность к руководству ОРЮР не сделал, как другие осуждения конкурирующим организациям, но правдиво сообщает о проводившейся  работе. Он рассказал то о чем мало известно большинству – о работе в Европе Русской ИМКИ и РСХД включая подозрительное  к этим организациям отношение духовенства и эмигрантов. Но он привел доказательства тому, что эти организации получили одобрение на работу в среде русских со стороны РПЦЗ,  которая назначила духовенство для покровительства и участия в духовной работе с молодежью.

Автор сообщил многие города, где велась работа организаций, подробно рассказав как велась работа.

Русские студенты появились в Загребском университете в конце 1920 г. вскоре после эвакуации Крыма. Это были солдаты и офицеры белой армии ген. П.Н. Врангеля. Были в их числе и военные инвалиды, говорят, даже один инвалид-генерал. В 1921 г. в Загребе училось 80 русских студентов, а в 1922 г. – уже более 500 человек.

В. Лавров в своих воспоминаниях писал, что Загребский университет был знаменит тем, что на 50-70 процентов был заполнен этими русскими бывшими военными, у которых «обмундировка была совсем не первой свежести, видела она и окопную грязь, лежанье в цепях на грязно размокших полях, а у некоторых даже – в пятнах плохо отмытой крови». Студенты, ходившие в своих военных формах, поскольку другой одежды у них не было, получили прозвище «кузнечики».

В. Лавров писал, что «кузнечики» получали от югославского правительства около 500 динаров стипендии и жили в русском студенческом доме – бывшей казарме. Этот дом на окраине Загреба – Кунишчак – был в австро-венгерское время венгерской военной тюрьмой, о чем свидетельствовали решетки на окнах. Военное ведомство отдало его русским студентам бесплатно, а за кровать, свет и отопление, как пишет В. Лавров, у студентов вычитали из стипендии по 30 динаров.

В этом двухэтажном доме было 8 больших комнат, где жили по 20-22 студента, и еще на каждом этаже по 6-7 маленьких комнат, в которых жили по 4 студентки. «В подвалах казармы появился, - пишет В. Лавров, - деревянный прекрасно сделанный пол, стены красились и расписывались фресками, возникла маленькая сцена с прекрасным занавесом, откуда-то появилось пианино; создался уютный студенческий клуб с двумя залами; в одной была постоянная столовая, в другой устраивались вечера"» Далее автор пишет: "по субботам подвал изображал «роскошный бальный зал». В зале со сценой расставлялись стулья и скамьи, занавес взвивался, и на сцене выступали певицы и певцы, куплетисты и рассказчики, декламаторы и пианисты, игравшие и классические и собственные произведения». После спектакля начинались танцы. Далее В. Лавров писал, что у студентов «были выборные старосты: и на каждом отделении, и на каждом факультете, и даже в группе постоянных студенческих статистов городского театра». Был у студентов и свой «Союз русских студентов в Загребе».

Первоначально профессора не могли поверить, что люди, воевавшие три-пять лет и отвыкшие от учения, смогут слушать лекции на малопонятном языке и сдать потом зачеты. Оказалось, что белые воины были не только их самыми старательными учениками, но и успешно справившимися с зачетами.

«Кузнечики» пришли и ушли. На их места в университете и в русском студенческом доме пришли другие, окончившие кадетские корпуса или загребскую Русскую реальную гимназию. Главным образом из студентов 26 декабря 1924 г. в Загребе было основано общество «Русский Сокол». (стр. 22-23)  

Отец Нафанаил сел вместе с шофером. Он вспоминает: «Мы быстро промчались через Гамбург, выехали на его окраину и подъехали к лагерю, затянутому тремя рядами колючей проволоки. Ворота лагеря широко распахнулись, и наши грузовики на полном ходу влетели в ворота один за другим. Ворота захлопнулись. Над главной конторой мы увидели большое полотно красного флага с серпом и молотом. С крыльца конторы спускался советский офицер».

Отец Нафанаил спросил, нет ли здесь английского офицера, и узнав, что английский офицер находится неподалеку, бросился к нему…… (стр. 222)

 

 

 

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

Хочу от всего сердца поблагодарить Г.М.Солдатова за тот труд, который он взял на себя для восстановления правды и справедливости по отношению к моему отцу, Епископу Григорию (Граббе), и моему брату, Епископу Антонию (Граббе).

На протяжении многих лет наша семья подвергалась безстыдному оклеветанию. Мы хорошо понимали, это потому, что наш отец, Епископ Григорий, был одним из тех, кто твердо стоял за чистоту истинного православия, кто участвовал в выработке многих церковных решений в РПЦЗ, кто оставался с Господом и после того, как был смещен, подвержен остракизму вместе с его сыном, моим братом, Владыкой Антонием.

Много претерпел он от Н.Чухнова, когда-то редактора русского издания «Знамя России», в котором он печатал всякие пакости против Граббе. Протоиерей, а впоследствии Епископ Митрофан Зноско-Боровский тоже приложил, как говорится, руку в этом гадком деле, требовал расследований по деятельности Вл.Антония. Ездили в Иерусалим, не находили никаких нарушений, но использовали фразы из доноса Денке на моего брата, уговаривали людей написать против архимандрита Антония

Люди писали в защиту моего брата в Синод РПЦЗ. Например, хорошо известно обращение О.А.Вахбе, православной женщины, бывшей министром образования в Королевстве Иордания и тесно работавшей с ним каждый день. Но для Синода при Митрополите Виталии (Устинове) все это было не в счет. Многие другие также писали Митрополиту Виталию. Никакого ответа. В противовес этому все лживые утверждения и клеветнические письма против Граббе широко рассылались по приходам. Если донос Потапова, о котором рассказывается в одной из статей Г.М.Солдатова, был разослан всем, то мой брат о нем не знал ничего. Помню, с каким искренним удивлением читал он впервые эту грязную писанину.

Наконец, мой муж, протоиерей Владимир Шишков представил Первоиерарху собранную документацию, которая по пунктам опровергает всю ложь и грязь, вылитую на моего брата. Митрополит Виталий ответил: «Может быть, это важно для него, но не для нас». Истинно, духом нерусским, духом католической инквизиции исполнились архиереи и клирики, захватившие Синод РПЦЗ.

Можно выделить два основным направления, по которым шла клевета на моего брата. Первое: якобы не было отчетности по делам в Русской Духовной Миссии, которую он возглавлял. Почему-то никто не хочет слышать о другом: отчетность была, все серьезные решения принимались по указанию из Синода и по согласованию с Синодом.

Когда мой брат, тогда Архимандрит Антоний приехал в Иерусалим в 1968 году, денег у РДМ не было вообще. Отношения с местными административными и духовными властями были плохими. Иерусалимский патриарх был вообще настроен против РДМ и РПЦЗ на его территории. Предыдущий глава РДМ еп. Антоний (Синкевич) попросту бежал в 1967 году, бросив все – началась Шестидневная война, и он не захотел подвергать себя опасности. Была ли такая опасность? Да, была. Например, подчиненный еп. Антония (Синкевича), стойкий в исполнении о.Мефодий был избит, когда отказался дать ключи неверным.

Архимандриту Антонию пришлось начинать все с чистого листа. Устанавливать правильные отношения с властями, налаживать связи с духовными лидерами, а ведь как известно, Иерусалим – центр трех религий, христианства, ислама и иудаизма. Осторожно, но в правильном направлении, с безценной помощью архиереев, единомышленников его отца, Епископа Григория, и самого Митрополита Филарета, он выстраивал взаимоотношения с руководителями стран и государств, с послами и сильными мира сего, никогда не забывая и не предавая заветы Иисуса. 

Со временем Русская Духовная Миссия обрела прежний авторитет и уважение, принимались паломники со всего света, шли регулярные богослужения, деятельность Миссии вознаграждалась пожертвованиями, велась хозяйственная работа.

Как оценивал Синод вклад моего брата? В 1974 году за труды на благо русской Зарубежной Церкви он удостоился благодарственной грамоты от Архиерейского Собора РПЦЗ. Мог ли человек, не ведущий отчетность, запускающий руку в церковную казну, разваливающий работу Миссии, получить такую благодарственную грамоту? Нет, не мог.

Второе направление, по которому текли волны клеветы на моего брата, были означены, как «соблазнительный образ жизни в нравственном отношении». Но это в постановлении Синода мягко сказано. Клеветники не стеснялись в выражениях тогда, утверждая, что архимандрит Антоний устраивает  на Святой Земле... оргии! На самом же деле, он устраивал приемы, как правило, два раза в год, на Рождество Христово и Пасху. На эти приемы приглашались разные государственные деятели и дипломаты, которым было удобно там встречаться. Таким образом, поднимался престиж Русской Православной Миссии. И вот это потом стали называть «оргиями»?

Клеветники приводили в доказательство, что Архимандрит Антоний летал самолетами 1-го класса, с набитыми чемоданами, а в чемоданах – верхняя одежда, обувь и теплое белье для монахинь. Они не учли того, что мы собирали о.Антония всей семьей каждый раз. Я сама паковала эти чемоданы. Да, была одежда для монахинь, и я сама подбирала для них все, что необходимо, в том числе и теплое нижнее белье. Потому что монахиням  бывало очень холодно, особенно на колокольне, и в зимнее время. Одежду и обувь, по их просьбе, мы подбирали самую простую. Как раз о.Антоний в этом не участвовал, а поручал это мне.

Авиа-билеты 1-го класса были выбраны не потому, что он хотел летать с удобствами, а по совсем другой причине: пассажиры 1-го класса провозили свои чемоданы без оплаты, а чемоданы были огромные и тяжелые. У брата был друг, который работал в аэропланной компании, с его помощью пропускали лишние чемоданы. Как служащий там, он мог очень дешево покупать билеты для семьи и таким образом его дочь также перевозила все, что нужно: для канцелярии папки, бумагу, всякие машинки. О.Антоний вез литературу, все нужное для канцелярской работы, вещи, подарки. Все это потом раздавалось, дарилось, поступало в пользование Миссии.

Тот же полицейский, получив от о.Антония какую-нибудь безделушку «из Америки» в следующий раз будет немного более внимателен к тому, кто шатается вокруг монастыря или храма. Тот же чиновник или мулла или раввин, или греческий, армянский, коптский или католический клирик, приняв небольшой подарок, вынужден поблагодарить – устанавливаются добрососедские отношения, о.Антония приветствуют издалека. Он же, при такой поддержке даже инославных, мог вести огромную и благополезную для всей Церкви работу Миссии, а затем Православного Палестинского Общества (ППО), одним из возглавителей которого он стал.

И снова об обвинениях финансового характера. В начале 1980-х годов, когда СССР приобрел у государства Израиль земли с русскими святынями, церквями, о.Антоний поднял вопрос о легитимности этой сделки. Была сделана оценка уворованного у РПЦЗ, были наняты адвокаты, начались судебные слушания. ППО, с его международным авторитетом и самым разнообразным по религиозному принципу членством, активно участвовало в этом деле. Так, именно через ППО шла оплата адвокатам. Да, это были немалые деньги, но и дело выходило за рамки обычного. Результат всем известен: государство Израиль было признано неправомочным участвовать в таких сделках по недвижимому имуществу, а РПЦЗ получила большую сумму в 6 с лишним миллионов долларов компенсации.

Архиереи РПЦЗ тогда мало были обеспокоены, какими усилиями о.Антонию досталась эта победа – судить государство Израиль и выиграть. Они были больше заняты другим вопросом: сколько денег достанется тому или иному архиерею на его епархию из этих 6 миллионов?  В своей алчности, они переходили все допустимые границы. Например, один из израильских адвокатов, господин Шарф после выигранного для РПЦЗ дела неожиданно скончался. Есть веские основания считать, что его отравили. Мой брат выразил сочувствие семье покойного и выплатил его вдове все причитающиеся – по контракту! – за работу деньги. Архиереи высказали свое неудовольствие: зачем платить, если адвокат умер? Это было за пределами православной и даже обычной человеческой этики. Но о.Антоний был человеком старой и настоящей русской культуры. Он даже не стал обращать внимания на эти постыдные слова некоторых.

Перед ним стояла более важная задача. Это иск к советскому правительству, который посоветовали подать те же израильские власти. Иск должен был быть не менее, чем на 50 миллионов долларов. Адвокаты, имея за собой прецедент в этом споре, были уверены, что дело выигрышное. Они подготовили все бумаги, документы, доказывающие правоту РПЦЗ. Это был конец 1985 года, вскоре Митрополит Филарет скончался, и обстоятельства после его кончины, поразившей всех своей неожиданностью, круто изменились.

На Архиерейском соборе 1986 года вопрос об иске к советскому правительству даже не поднимался. Были поставлены другие вопросы: мой отец, Епископ Григорий (Граббе) выводился из руководства РПЦЗ, на его место приходили теперь хорошо знакомые всем лица – Лавр Шкурла, Иларион Капрал. Была образована Комиссия по расследованию действий моего брата, архимандрита Антония. Состав комиссии примечателен: архиеп.Антоний (Синкевич), архиеп.Лавр (Шкурла), еп.Иларион (Капрал).

Куда эти люди привели РПЦЗ, все теперь видят. Объединение с еретиками Московской патриархии привело к расколу в Зарубежной Церкви. Одна часть бездумно пошла за Лавром (Шкурлой), и их сейчас возглавляет митрополит Иларион (Капрал). Другие были раздерганы по так называемым «осколкам»...

Я же очень благодарна Г.М.Солдатову, что правда о моем отце, Епископе Григории, и моем брате, Епископе Антонии, вышла на свет, что еще остались люди, говорящие правду. Не оставляет сомнения, что постепенно, усилиями таких самоотверженных людей,  как Георгий Михайлович, настоящая история Зарубежной Церкви не будет затоптана.

                Мария Георгиевна Шишкова, (урожденная графиня Граббе)

 

 

ЦЕРКОВНАЯ ХРОНИКА:

        Архипастырская поездка Епископа Андрея (Маклакова).

В конце сентября 2012 года управляющий зарубежными приходами РПАЦ Епископ Павловский Андрей (Маклаков) совершил очередную архипастырскую поездку. Владыка посетил приход в гор.Форт Уэйн, в штате Индиана.

История этого прихода примечательна, так как в ней запечатлен поиск Господа обычными людьми в американской глубинке. Переходя из различных иных конфессий, в основном, из  католиков и протестантов, в Православие, они становятся очень стойкими и ревностными верующими. Они не принимают формального исполнения обрядов, различных отклонений как в вероисповедании, так и в канонических установлениях.

Приход о.Исаака (Хенке) в гор. Форт Уэйн образовался именно из таких людей много лет назад, первоначально войдя под омофор Антиохийского патриарха. Однако увидев, что Антиохийская церковь принимает баптистов, которые не оставляют своей богослужебной практики (сокращают службы, не принимают икон и самой Богоматери), они выразили свое недовольство. Кроме того, эти верующие придерживаются православного отношения к масонству, того отношения, которое было заложено Блаженнейшим Митрополитом Антонием (Храповицким). Как результат, Антиохийская церковь отторгла их, и тогда часть прихода перешла в РПЦЗ.

После известных событий 2007 года, эти прихожане не принял «унию» с еретиками МП РПЦ. Отец Исаак поехал в Аризону к известному старцу, греческому исповеднику о.Ефрему, создавшему силой Господней более 20 монастырей на американской земле. Отец Ефрем дал совет неожиданный: не в ПЦА, куда намеревались переходить часть прихожан, но к Епископу Андрею из РПАЦ. К ним присоединились и другие, оставив антиохийцев.

Владыка Андрей провел с прихожанами и о.Исааком два дня. Были торжественные архиерейские богослужения. Люди исповедовались, причащались. В беседах с архиереем расспрашивали о событиях вокруг РПАЦ в гор.Суздале, РФ. Выражали свое сочувствие истинно-православным христианам, томящимся под давлением богоборческих властей РФ.

После окончания поездки Епископ Андрей возвратился в Элмвуд Парк, штат Нью-Джерси. На осень сего года у Владыки запланированы еще две поездки по Америке и в Грецию.

* * *

        Визит Митрополита Агафангела в США и Канаду 

21 сентября - 8 октября 2012 года

Митрополит Агафангел прибыл в США в аэропорт Даллас вечером 21 сентября. Его встретил иподьякон нашего Вознесенского прихода Джон Хербст и отвез в гостиницу. На следующий день Первоиерарх встретился с настоятелем Вознесенского прихода Владыкой Иосифом, протоиереем Григорием Вильямс и клириками Вознесенского прихода иереем Иоанном Хинтон, дьяконом Андреем Фриком и иподьяконами Джоном Хербстом и Серафимом Энгельгардтом.

Вечером этого дня Владыка Агафангел молился за Всенощным бдением и вышел на Полиелей.

В воскресение, 24 сентября, Митрополит Агафангел возглавил Божественную Литургию совместно с Преосвященным Иосифом, епископом Вашингтонским в сослужении протоиерея Григория Вильямс и иерея Иоанна Хинтон при дьяконах Димитрии Добронравове и Андрее Фрике.

После службы была трапеза, за которой Владыка Агафангел ответил на многочисленные вопросы прихожан.

В тот же день Владыка отбыл в Нью-Йорк.

25 октября,  на Толстовской ферме в Валлей Котедж, в помещении детской школы РПЦЗ (в которой учатся около 300 детей), состоялось собрание представителей Нью-Йоркской и Сиракузской епархий, в котором приняли участие Преосвященный Андроник, Архиепископ Сиракузский и Никольский, клирики его епархии и настоятельница Никольского монастыря матушка Агапия.

На собрании выслушаны доклады и приняты решения, в частности, касающиеся деятельности Пенсионного фонда (решено производить сбор средств в пользу Фонда ежегодно в Неделю Жен Мироносиц), установлены ежемесячные отчисления приходов на приобретение Синодального дома, единогласно принята резолюция в пользу анафематствования сергианства и осуждения коммунизма. Были приняты предложения по налаживанию деятельности семинарских курсов, организации паломничеств и съездов. Протоиерей Григорий Вильямс ознакомил собрание с положением нашей Миссии в Гаити, Олег Михайлович Родзянко рассказал о ходе судебного иска относительно храма в Наяке, а Петр Николаевич Колтыпин о своих трудах по распространению информации о нашей Церкви. Собрание прошло в братской и доброжелательной

На следующий день, 25 сентября, Владыка Агафангел навестил в госпитале тяжелобольного протодьякона Иова, где протоиереем Григорием Котляровым был отсужен молебен о его здравии.

26 сентября, на утрени праздника Воздвижения Креста Господня в храме в честь преподобного Сергия Радонежского на Толстовской ферме Митрополит Агафангел совершил чин воздвижения Креста.

В день праздника Воздвижения Владыка Агафангел возглавил в этом храме Божественную Литургию в сослужении настоятеля протоиерея Григория Котлярова при дьяконе Димитрии Добронравове.

После Литургии была общая трапеза в помещении детской школы, за которой Владыка общался с прихожанами храма.

28 сентября Митрополит Агафангел посетил духовный центр в Маунтен Вью, где ведутся работы по ремонту и реконструкции. Почти готов купол и крест для храма, позолота которых находится на завершающей стадии. Готов также и иконостас, в котором недостает только писаных праздничных икон.

После Маунтен Вью Митрополит Агафангел и Архиепископ Андроник посетили иерея Никиту Григорьева.

Затем архиереи отправились в Никольский монастырь матушки Агапии, откуда утром, отслужив полунощницу, владыки Агафангел и Андроник, в сопровождении дьякона Димитрия Добронравова, отправились в Канаду.

В эти дни Воскресенский храм в Торонто отмечал свое 45-летие.

За Всенощным бдением, 29 сентября, Владыка Агафангел вышел на полиелей.

На следующий день, в воскресение, на часах, Митрополит Агафангел постриг во чтеца прихожанина храма Фому (Теймураза) Бекуришвили.

После чего чтец Фома был поставлен в иподьякона.

На входе с Евангелием Митрополит Агафангел возвел настоятеля Вознесенского храма в Торонто иерея Георгия Сачевского в сан протоиерея.

По Преложении Святых Даров иподьякон Фома был хиротонисан в сан дьякона.

После службы был торжественный банкет по случаю 45-тилетия Вознесенского храма и всех прилучившихся к этому знаменательному событию торжеств.

1 октября Владыка Агафангел прибыл в Оттаву. 2 октября состоялась встреча Митр. Агафангела с прихожанами храма Блаженной Ксении, на котором было решено просить настоятеля протоиерея Олега Миронова позаботиться об информации о событиях, происходящих в Канаде, а казначею прихода Аллу Иваск вести учет пожертвований, поступающих в адрес Канадской епархии.

В храме Блаженной Ксении закончены работы по росписи иконостаса и установлена мозаика над входом в храм.

3 октября Митрополит Агафангел отбыл в Нью-Йорк.

5 октября Владыка Агафангел встречался с прихожанами из Нью-Йорка. На этой встрече Владыка благословил образовать общину в честь Жен Мироносиц для сбора средств на покупку Синодального дома и образования при нем домового храма. Также Митрополит Агафангел имел встречу с княгиней Ириной Сергеевной Багратион-Мухранской.

В субботу, 6 октября, Митрополит Агафангел молился за Всенощным бдением в Троицком храме в Астории, а на следующий день возглавил воскресную Божественную Литургию в сослужении протоиерея Всеволода Дутикова, иереев Виктора Доброва и Антония Гунина при дьяконе Димитрии Добронравове.

В тот же день вечером Владыка Агафангел отбыл в Одессу.

 

 

            Во Львове создана община РИПЦ

В г. Львове (Украина) по благословению Председателя Архиерейского Синода РИПЦ Архиепископа Тихона (Пасечника), управляющего Одесско-Харьковской епархией, создан православный приход в честь св. муч. Афанасия Берестейского Русской Истинно-Православной Церкви. Согласно с указом Архиепископа Тихона приход вошел в состав Одесско-Харьковской епархии РИПЦ. Окормление прихода поручено клирикам монашеского скита РИПЦ в честь св. преп. Серафима Саровского, действущего в горах Прикарпатья. Старостой львовского прихода назначен р. Б. Георгий Феодосиевич, которому также дано благословение исполнять на приходе послушание чтеца.

Богослужения во львовской общине РИПЦ временно совершаются на дому. В отсутствии священника службы совершаются мирским чином. Стараниями старосты прихода предпринимаются попытки возродить использование традиционного для данной местности староукраинского (киеворусского) произношения («вымовы») церковно-славянских богослужебных текстов. При этом в общине, придерживающейся традиционалистских взглядов, отвергают модернистские тенденции в богослужебной практике, в частности относительно отказа от исконного церковно-славянского языка и перевода богослужебных текстов на современные литературные языки. В то же время в общине практикуется совершение проповеди на украинском языке. 

В ближайшие планы общины входит приобретение земельного участка в окрестностях Львова для строительства храма РИПЦ.

Кроме Львовской, общины РИПЦ действуют и в других областях Западной Украины: в Ивано-Франковской, Хмельницкой и Закарпатской.

Связаться со львовской общиной РИПЦ можно по эл-адресу: rbge@ukr.net , телефон: (+38) 098-480-83-67 (староста Георгий Феодосиевич).

 

 

 

===============================================================================================

    Если Вы прочитаете хоть один номер "Нашей Страны", то станете постоянным ее читателем.

1948 - 2012

" Н А Ш А    С Т Р А Н А "

Основана 18 сентября 1948 г. И.Л. Солоневичем. Издательница: Лидия де Кандия. Редактор: Николай Леонидович Казанцев.     9195 Collins Ave. Apt. 812, Surfside, FL. 33154, USA  Tel: (305) 322-7053

Электронная версия "Нашей Страны" www.nashastrana.info

Просим выписывать чеки на имя редактора с заметкой "for deposit only"  Денежные переводы на: Bank of America, 5350 W. Flagler St. Miami, FL. 33134, USA. Account: 898018536040. Routing: 063000047.

Цена годовой подписки: В Аргентине - 100 песо,  Европе 55  евро, Австралии - 80 долл. Канаде - 70  долл. США - 65 ам. долл. Выписывать чеки на имя:Nicolas Kasanzew, for deposit only.