Vernost' Number206

1. THE BITTER FRUITS OF THE UNION OF THE RUSSIAN ORTHODOX CHURCH ABROAD AND THE MOSCOW PATRIARCHATE.

2. ГОРЬКИЕ ПЛОДЫ УНИИ МЕЖДУ РПЦЗ И МОСКОВСКОЙ ПАТРИАРХИЕЙ. Андроник, Архиепископ Сиракузский и Свято-Никольский

3. МОСКОВСКАЯ ПАТРИАРХИЯ ПРОДОЛЖАЕТ РАСПРОСТРАНЯТЬ ЕРЕСЬ

4. ВЕРУЮЩИЕ РПЦЗ СТРЕМЯТСЯ ПОПАСТЬ НЕ В ЗЕМНОЙ А НЕБЕСНЫЙ РАЙ! Г.М. Солдатов

9. КТО МЫ? НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СВОЙСТВАХ РУССКОГО НАРОДА. Елена Семенова

13. ДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ. К истории русского самоуправления. Елена Семенова

19. КРАТКАЯ СПРАВКА ПО ИСТОРИИ МАЛОРОССИЙСКИХ ГЕТМАНОВ В XVIII в. Чтец А. Хитров

20. КОРНИЛОВ, КАППЕЛЬ, КОЛЧАК... Елена Чудинова.

THE BITTER FRUITS OF THE UNION OF THE RUSSIAN ORTHODOX CHURCH ABROAD AND THE MOSCOW PATRIARCHATE.

In 1983, the Russian Church Abroad under the leadership of His Eminence Metropolitan Philaret (whom the ROCA glorified in 2008) anathematized the heresy of ecumenism.

In 2012, ROCOR-MP filed a lawsuit against the parish of the Protection of the Mother of God in Buena, N.J., during the course of which Bishop Gabriel (ROCOR-MP) was asked: Is it true that in 1983 the ROCA anathematized ecumenism? To this Bishop Gabriel replied that if one refers to the document entitled “Act of Canonical Communion,” it states that “previously issued acts which impede the fullness of canonical communion are deemed to be invalid or have expired” (point 13). It is strange to hear such words from a hierarch of the Orthodox Church. For when the Church anathematizes a certain heresy, this is for eternity and no hierarchs can annul this anathema, particularly the Moscow Patriarchate which is actively involved in ecumenism. For example when the Orthodox Church anathematized the heretic Arius, he personally was not able to lift that anathema.

Since the part of ROCA that united with the Moscow Patriarchate commemorates in its services the most Holy Patriarch of Moscow and all Russia as its lord and father, hence it has fallen also under this anathema. And as we read in the prayers before confession, “has fallen under one’s own anathema”.

When the first commission was formed in 2004 for dialogue between the Church Abroad and the Moscow Patriarchate many among the ROCA flock reacted with great caution, knowing that the Moscow Patriarchate participates actively in the ecumenical movement. Similarly, the issue of sergianism is no less important for the ROCA faithful. Nevertheless, the ROCA hierarchs assured us that they would influence the Moscow Patriarchate from the inside. In other words, they would actively oppose the heresy of ecumenism and sergianism, but they did not keep their promise.

It is interesting to note, that in 2013 the Moscow Patriarchate removed dozens of the confessors and new martyrs of Russia from a canonized status and none of the hierarchs or clergy of the ROCOR-MP voiced objections to this action except for Protopriest Vladimir Malchenko from Toronto (a fellow classmate of mine from seminary) who wrote a letter in defense of the new martyrs of Russia that were subject to this action.

Another interesting fact is that at the pre-sobor meetings in Chambesy, Switzerland (October 10-17, 2015, and January 21-28, 2016), a document entitled “Relations of the Orthodox Church with the Rest of the Christian World” was developed and subsequently ratified at the Hierarchical Sobor of the Moscow Patriarchia in February, 2016. There is no information as to whether even a single hierarch of the ROCOR-MP at this Sobor expressed opposition to this document.

“The announcement of the forthcoming meeting of the Most Holy Patriarch Kyrill with Pope Francis of Rome” according to the words of Protopriest Alexander Lebedev (Secretary of Inter-orthodox relations of the Synod of Bishops of the ROCOR-MP) “was received by the clergy and faithful of the Russian Orthodox Church Abroad completely calmly,” which also eloquently bears witness to the real attitude of the higher clergy and members of the ROCOR-MP toward ecumenism.

Where is the active resistance from inside, which the ROCOR-MP hierarchs promised us? Can we then assert that the ROCOR-MP has become that very yeast which, according to the words of Archbishop Mark (Arndt) should be leaven for the dough of the Moscow Patriarchate?

The hierarchs of the ROCA always openly and freely spoke out and wrote in defense of Orthodoxy and their voices were heard by the entire Orthodox world. Among the many were: Metropolitan Anthony, Metropolitan Anastasy, the Sain’t end Hierarch Metropolitan Philaret, Metropolitan Vitaly, Archbishop Averky (Taushev), Sain’t end Hierarch Archbishop John of Shanghai and many others. If the current hierarchs of the ROCOR-MP are themselves a part of the ecumenical community and speak out against certain of its decisions, then their voices no longer have the former freedom and power, do not sound convincing and are not capable of changing anything. The impression being created is that the purpose of these statements is not to resist ecumenical innovations, but only resorting to demonstrations of trying to “control the situation”, which lulls the vigilance of their own flock, many of whom are not indifferent toward the future of the Church Abroad and Holy Orthodoxy.

ГОРЬКИЕ ПЛОДЫ УНИИ МЕЖДУ РПЦЗ И МОСКОВСКОЙ ПАТРИАРХИЕЙ

Андроник, Архиепископ Сиракузский и Свято-Никольский

В 1983 г. Русская Зарубежная Церковь при Высокопреосвященнейшем Митрополите Филарете (которого РПЦЗ прославила в 2008 г.) предала анафеме ересь экуменизма.

В 2012 г. РПЦЗ МП подала иск против Покровского прихода в Вьюне, Нью Джерси, на котором адвокат задал епископу Гавриилу вопрос: это правда, что в 1983 г. РПЦЗ предала анафеме экуменизм? На это епископ Гавриил ответил, что если Вы посмотрите на документ об Акте о Воссоединении, там сказано, что «ранее изданные акты, препятствовавшие полноте канонического общения, признаются недействительными, либо утратившими силу» (пункт 13). Странно слышать от архиерея Православной Церкви подобные слова. Ведь, когда Церковь накладывает анафему на какую-либо ересь, то это уже на вечность, и никакие архиереи не могут эту анафему отменить, тем паче, Московская Патриархия, которая активно участвует в экуменизме. К примеру, когда Православная Церковь наложила анафему на ересиарха Ария, то он сам не может эту анафему с себя снять.

Так как РПЦЗ МП воссоединилась с Московской Патриархией и возносит в своих молитвах Господина и Отца нашего Святейшего Патриарха Московского и всея Руси, то она тоже пала под эту анафему. И как мы читаем в молитве перед исповедью: «Под свою анафему падоша».

Когда в 2004 году была создана первая комиссия по диалогу между РПЦЗ и Московской Патриархией, многие из паствы РПЦЗ с осторожностью приняли это, зная, что Московская Патриархия активно участвует в экуменическом движении. А также и вопрос о сергианстве не менее важен для верующих РПЦЗ. Но нас уверяли архиереи РПЦЗ, что мы будем действовать на Московскую Патриархию изнутри, иными словами, активно противостоять ереси экуменизма и сергианства. Но они не сдержали свои обещания.

Интересно, что в 2013 г. Московская Патриархия деканонизировала десятки новомученников и исповедников Российских. И никто из иерархов и священников РПЦЗ МП не возразил против этого акта, кроме протоиерея Владимира Мальченко из Торонто (моего одноклассника по семинарии), который написал письмо в защиту деканонизированных новомучеников Российских.

Также интересный факт, что на предсоборных совещаниях в Шамбези (10-17 октября 2015 г. и 21-28 января 2016 г.) был разработан документ «Отношения Православной Церкви с остальным христианским миром», который позже был принят на Архиерейском Соборе РПЦ МП в феврале 2016 г. Нет сведений о том, что хотя бы один архиерей РПЦЗ МП на этом Соборе высказался против данного документа.

«Сообщение о предстоящей встрече Святейшего Патриарха Кирилла с папой Римским Франциском, по словам протоиерея Александра Лебедева (секретаря Архиерейского Синода РПЦЗ МП по межправославным отношениям), было воспринято священнослужителями и верующими Русской Православной Церкви Заграницей вполне спокойно», что тоже красноречиво свидетельствует о том, каково истинное отношение священноначалия и членов РПЦЗ МП к экуменизму.

Где же обещанное нам активное противостояние изнутри иерархов РПЦЗ МП? Можем ли мы утверждать, что РПЦЗ МП стала теми дрожжами, которые, по словам Архиепископа Марка (Арднт), должны всквасить тесто Московской Патриархии?

Архиереи РПЦЗ всегда свободно и открыто высказывались и писали в защиту Православия и их голос был слышен всему православному миру. Примерами тому, как защищали веру наши зарубежные архиереи: Митрополит Антоний, Митрополит Анастасий, Святитель Митрополит Филарет, Митрополит Виталий, Архиепископ Аверкий (Таушев), Архиепископ Иоанн Шанхайский и многие другие. Если же нынешние архиереи РПЦЗ МП, являющиеся сами частью экуменического сообщества, и высказываются против некоторых его решений, то их голос не имеет уже былой свободы и силы, не звучит убедительно и не способен что-либо изменить. Создается впечатление, что цель этих высказываний не в том, чтобы противостоять экуменическим новшествам, а в том, чтобы путем демонстрации «контроля над ситуацией» усыпить бдительность собственной паствы, в числе которой есть еще не мало людей не равнодушных к будущему Зарубежной Церкви и Святого Православия.

Архиепископ Сиракузский и Свято-Никольский

7/20 Апреля, Преп. Георгия, епископа Мелитинского.

МОСКОВСКАЯ ПАТРИАРХИЯ ПРОДОЛЖАЕТ РАСПРОСТРАНЯТЬ ЕРЕСЬ

Литургия с искажениями: Митр. Иларион (Алфеев) переиначил 9-й член Символа веры в своей новой брошюре. Он сделал это без Соборного решения лично, несмотря на то, что любое изменение в Символе Веры несогласно с решениями ВСЕЛЕНСКИХ СОБОРОВ

В светлые пасхальные дни в московских храмах, в частности, в храме в честь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радосте», где служит председатель ОВЦС МП митрополит Иларион (Алфеев), безплатно раздавалась вышедшая в свет 110-тысячным тиражом брошюра «Божественная Литургия святителя Иоанна Златоуста с параллельным переводом на русский язык», составленная самим владыкой Иларионом (Изд. «Никея»)*.

В изданной им брошюре митрополит Иларион (Алфеев) внес «поправку» в традиционное определение Церкви в Символе веры.

Прежде всего, было бы странно, конечно, если бы такой рьяный филокатолик, как постоянный член Священного Синода митрополит Иларион (Алфеев), не исказил Догмата о Святом Духе – ахиллесовой пяты папизма. Так и случилось. Его «вольный» перевод, где Дух «Животворящий» назван «оживляющим» (причём – именно с маленькой буквы!) – чрезвычайно показателен. Но это, как минимум, бездарная отсебятина.

Бóльшее смущение православных вызвало внесенное митрополитом Иларионом изменение 9-го члена Символа веры, который в его переводе звучит так: «Верую… в единую Святую, вселенскую и апостольскую Церковь». Большинство комментаторов обращают внимание на различие между православным и католическим пониманиями греческого термина καθολικὴν (кафолическая, соборная, всеобщая, вселенская): если православные ставят акцент на соборном характере Церкви, то католики – на ее универсальности, глобальности.

Так чем же помешало митрополиту Илариону слово «соборная» (Церковь)? Можно предположить, что, внося в перевод Символа серы слово «вселенская», митрополит Иларион захотел сделать акцент на том, что в Церкви основополагающие решения принимаются исключительно иерархией, без согласования с прочим духовенством и мирянами, которые тоже входят в полноту Церкви. Об этом свидетельствует вся история Вселенских Соборов. Другими словами, так легче протаскивать разного рода модернистские и либеральные инициативы, как то: перевод литургии на русский язык (русификация богослужения), попытки «уточнения» якобы уже неточного церковного календаря, «оптимизация» постов, а по сути дела их постепенное упразднение, прививание пастве филокатолических и экуменических настроений и т.д. При слове «соборная» (Церковь) все подобные инициативы неизбежно наталкиваются на резкое неприятие и противодействие духовенства и мирян, что, конечно, представляет неудобство для доморощенных ревнителей обновленчества.

Итак, мы видим здесь не только наглую подмену, но по сути подсовывание вместо термина «вселенская», фактически, такого выдуманного еретиками свойства Церкви, как «экуменическая» (именно так этот термин будет звучать в переводе на большинство европейских языков).

Когда народ бездумно молится на Божественной Литургии по книжицам митрополита Илариона (Алфеева), принимая за истину искаженный смысл Никео-Царьградского Символа веры, то в действительности он исповедует веру, отличную от веры, которую уже 2000 лет исповедуют православные христиане. Народ в этом случае гласно исповедует в православном храме неправославное учение и тем самым удаляется от Христа, Истины и Церкви!

Пророчества старцев об изменении в предантихристовы времена Символа веры не обязательно будут исполняться по букве (например, добавлением «Филиокве», как некоторые ожидают), но вполне по-иезуитски – изменением смысла текста. Ведь так слугам антихриста будет гораздо легче добиться массового безропотного принятия этих искажений православным народом, что и произойдет, когда еретическое мнение отдельных иерархов будет закреплено общецерковными решениями соборов.

Напомним, что митрополит Иларион давно известен своими симпатиями к римо-католицизму и многочисленными встречами с папой Римским. В ряде интервью он заявлял, что не считает католиков отделенным от Церкви сообществом и даже предложил наложить мораторий на святоотеческий термин «ересь» в отношении Римо-католической лжецеркви.

По материалам: Интернет-журнал «Благодатный Огонь»

ВЕРУЮЩИЕ РПЦЗ СТРЕМЯТСЯ ПОПАСТЬ НЕ В ЗЕМНОЙ А НЕБЕСНЫЙ РАЙ!

Великий русский писатель Ф. Достоевский в роман «Братья Карамазовы» включил «Легенду о Великом Инквизиторе», являющейся самой сложной с богословской и творческой стороны частью произведения. В ней писатель говорит от имени нескольких людей – от своего имени, Ивана Карамазова и кардинала – Великого Инквизитора. Ф. Достоевский, чувствуя антихристианскую сущность папства, осветил в романе во многом по свойствам современного марксистки настроенного папу римского Франциска желающего строить для всего населения мира под папским управлением счастливое земное царство. Папа является по убеждению католиков «наместником Иисуса Христа» на земле. В прошлом папа Франциск был заместителем главы иезуитского ордена, т.е. «черного папы», а теперь находится в непонятном для многих людей положении, будучи как иезуит подчиненным главе ордена, который, будучи католиком, сам подчинен папе! Таким образом, подчинение между ними непонятно для посторонних, но может наводить на подозрение о тайных планах католицизма. В это же время папа глава маленького, но политически влиятельного государства Ватикана, имеющего при других государствах послов, разведку и в Ватикане такие же правительственные учреждения как другие страны. Папы прекрасно знают, о чем учил Макиавелли принца города Флоренции: для удержания власти можно допускать нарушения морали и папы этот совет часто употребляли. Не удивительно, поэтому, что папы за последние годы часто нарушали каноны и законы католицизма, допуская служения на престолах соборов иноверцев – не христиан. Все ими делалось для создания всемирной церковной организации. В легенде повествуется о приходе на землю Спасителя, которого по приказу аскетика кардинала, организатора принудительного всемирного счастья, заключили в темницу, после того как народ и кардинал увидели, совершенное Иисусом Христом чудо воскрешения перед собором Севильи маленькой девочки. Кардинал знал, кого он и жители города увидели, и поступил также как первосвященник, и духовенство Иерусалима, желая Спасителя могущего расстроить его планы организации удалить из города и страны. Люцифер не дремал, и всегда когда появлялось добро, спешил соблазном, лестью и ложью, не допустить правде, восторжествовать. Его орудием в легенде против Спасителя стал кардинал города Севильи. Действие происходило в Испании, в самое страшное время «святой инквизиции», когда «во славу Божию» горели повсюду костры, на которых сжигали после пыток «еретиков», почти всегда после казни конфискуя в пользу «церкви» имущество осужденных. Кардинал, пришедши ночью к заключенному начал упрекать Иисуса Христа за приход на землю, где уже, по его мнению, все было устроено «церковью» в благополучии, и не было, поэтому причины для Спасителя являться на землю. Осуждая Спасителя, кардинал напомнил о предложении сделанном Ему Сатаной: «Ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, Ты передал дело нам»… Перед вознесением с земли Спаситель предупредил Своих Учеников о том, что в мире этом действует «князь мира сего» и, диавол пользуясь кардиналом, упрекает Иисуса Христа, что им было передано управление миром. «Ты обещал, Ты утвердил Своим Словом, Ты дал право связывать и развязывать и уж, конечно, не можешь и думать отнять у нас это право теперь. Зачем же Ты пришел нам мешать?» Здесь Люцифер передернул слова Спасителя, так как Апостолы не своей силой совершали чудеса и делали решения, но под влиянием Святого Духа. И дальше искуситель чрез кардинала говорит: «Мы исправили подвиг Твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели, как стадо, и что с сердец их снят, наконец, столь страшный дар, принесший им столько муки». Ты слишком много требовал от человечества, упрекает диавол Спасителя. И кардинал кончает словами: «Может быть, Ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы уже давно не с Тобой, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад, когда мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, (сатана предлагал Спасителю все царства мира, если Он ему поклонится ред.), тот последний дар, который он предлагал Тебе… мы взяли от него Рим и меч Кесаря, и объявили лишь себя царями земными, царя и едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию…» «Ступай, ступай, и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда»! заканчивает свое обвинение Спасителю кардинал.

Все что говорил кардинал Спасителю, полностью соответствует стремлению Ватикана, экуменистов и марксистов построить для людей «земное царство» где, по их мнению, люди нашли бы счастье. Но если вспомнить слова искусителя к Еве, которой он лгал, говоря, что она и Адам, съевши плод с запрещенного дерева, не умрут, но будут сами как боги. Так и римокатолическая «церковь» ушедши от Вселенского Православия изменив Учение и догматы Церкви, не имея для этого основания, делает людям обещания улучшить жизнь на земле после организации под руководством папы «всемирную религию» и «правительство» без ИСТИНЫ И ИИСУСА ХРИСТА. В помощники, к сожалению и ужасу многих верующих после много столетних усилий папы уже с некоторого времени привлекли себе Константинопольского и Московского патриархов, а также некоторых Архиереев из Поместных Православных церквей. В легенде Спасителю был сделан упрек кардиналом о том что, придя на землю, он найдет только маленькое стадо верующих, а католичество, сказал кардинал, желая привлечь людей, обещают осчастливить всех людей. Но в Священном Писании как мы знаем, было также предсказание о том, что перед концом мира, люди будут совращены и об этом помнят верующие РПЦЗ, стараясь хранить ВЕРУ, какой они были научены. Цель жизни православного христианина – спасение души, а смысл жизни стяжание Святого Духа, без чего невозможно спасение. Поэтому верующие РПЦЗ не идут никаким другим путем, чем указанным им Спасителем, Святыми Отцами и не соглашаются ни на что более широкое или удобное как это сделали сергиане в МП или экуменисты которые их уверяют о чем-то «более разумном, светлом». Верующие РПЦЗ под руководством верного Спасителю духовенства, ни при каких условиях не будут участвовать в организации и построении всемирной религии и правительства, а будут по-прежнему идти заповеданным и указанным им путем Спасителем, Святыми Отцами Церкви, Св. Патриархом Тихоном и Первоиерархами РПЦЗ в надежде, что заслужат себе избранство быть в составе «маленького стада».

Christ was “the Son of David”, that is, a descendant of the old royal dynastic line of Israel; He came to restore that line and make it eternal. For, as the Archangel Gabriel said to the Virgin at the Annunication: “He will be great, and will be called the Son of the Most High; and the Lord God will give Him the throne of His father David. And He will reign over the house of Jacob forever, and of His Kingdom there will be no end” (Luke 1.32-33).

What kind of Kingdom was meant here, and what kind of kingdom did the Jews have in mind for themselves?

William Barclay writes: “Throughout all their existence, the Jews never forgot that they were in a very special sense God's chosen people. Because of that, they naturally looked to a very special place in the world. In the early days, they looked forward to achieving that position by what we might call natural means. They always regarded the greatest days in their history as the days of David; and they dreamed of a day when there would arise another king of David's line, a king who would make them great in righteousness and in power (Isaiah 9:7, 11:1; Jeremiah 22:4, 23:5, 30:9).

“But as time went on, it came to be pitilessly clear that this dreamed-of greatness would never be achieved by natural means. The ten tribes had been carried off to Assyria and lost forever. The Babylonians conquered Jerusalem and carried the Jews away captive. Then came the Persians as their masters; then the Greeks; then the Romans. So far from knowing anything like dominion, for centuries the Jews never even knew what it was to be completely free and independent.

“So another line of thought grew up. It is true that the idea of a great king of David's line never entirely vanished and was always intertwined in some way with their thought; but more and more they began to dream of a day when God would intervene in history and achieve by supernatural means that which natural means could never achieve. They looked for divine power to do what human power was helpless to do.

“In between the Testaments were written a whole flood of books which were dreams and forecasts of this new age and the intervention of God. As a class, they are called Apocalypses. The word literally means unveilings. These books were meant to be unveilings of the future. It is to them that we must turn to find out what the Jews believed in the time of Jesus about the Messiah and the work of the Messiah and the new age. It is against their dreams that we must set the dream of Jesus.

“In these books, certain basic ideas occur. We follow here the classification of these ideas given by Emil Schuerer, who wrote A History of the Jewish People in the Time of Jesus Christ.

“(1) Before the Messiah came, there would be a time of terrible tribulation. There would be a messianic travail. It would be the birth-pangs of a new world. Every conceivable terror would burst upon the world; every standard of honour and decency would be torn down; the world would become a physical and moral chaos.... The time which preceded the coming of the Messiah was to be a time when the world was torn in pieces and every bond relaxed. The physical and the moral order would collapse.

“(2) Into this chaos there would come Elijah as the forerunner and herald of the Messiah. He was to heal the breaches and bring order into the chaos to prepare the way for the Messiah. In particular he was to mend disputes....

“(3) Then there would enter the Messiah.... Sometimes the Messiah was thought of as a king of David's line, but more often he was thought of as a great, superhuman figure crashing into history to remake the world and in the end to vindicate God's people.

“(4) The nations would ally themselves and gather themselves together against the champion of God....

“(5) The result would be the total destruction of these hostile powers. The Jewish philosopher Philo said that the Messiah would 'take the field and make war and destroy great and populous nations'.... The Messiah will be the most destructive conqueror in history, smashing his enemies into utter extinction.

“(6) There would follow the renovation of Jerusalem. Sometimes this was thought of as the purification of the existing city. More often it was thought of as the coming down of the new Jerusalem from heaven....

“(7) The Jews who were dispersed all over the world would be gathered into the city of the new Jerusalem.... It is easy to see how Jewish this new world was to be. The nationalistic element is dominant all the time.

“(8) Palestine would be the centre of the world and the rest of the world subject to it. All the nations would be subdued. Sometimes it was thought of as a peaceful subjugation.... More often, the fate of the Gentiles was utter destruction at which Israel would exult and rejoice.... It was a grim picture. Israel would rejoice to see her enemies broken and in hell. Even the dead Israelites were to be raised up to share in the new world.

“(9) Finally, there would come the new age of peace and goodness which would last forever.

“These are the messianic ideas which were in people's minds when Jesus came…”[1]

Christ by no means rejected all of these apocalyptic ideas. After all, several of them were grounded in the God-inspired Scriptures. But He rejected their cruelty, their national ambition, and their anti-Gentilism.

He was Himself the Messiah, the Son of David. But He came as the Suffering Servant of Isaiah 53, not the ferocious war-lord of the apocalypses. And He came to restore Israel, not as a State ruling over all the nations by the power of the sword, but as the kernel of the Universal Church ruling by the power of the Spirit. His Kingdom was not of this world; it was the inner Kingdom of Grace.

The question was: would the Jews accept Him as the Messiah, as the true King of Israel, embodying the spiritual, not the nationalist image of Messiahship and kingship? On this would depend both their individual salvation and the salvation of their State… Tragically, in their great majority the Jews failed this test. They both crucified their True Messiah and King, God Himself, and said to Pilate: "We have no other king but Caesar" (John 19.15). At that moment they became no different spiritually from the other pagan peoples; for, like the pagans, they had come to recognize a mere man, the Roman emperor, as higher than God Himself. As St. John Chrysostom writes: “Here they declined the Kingdom of Christ and called to themselves that of Caesar.”[2]

What made this apostasy worse was the fact that they were not compelled to it by any despotic decree. Pilate not only did not demand this recognition of Caesar from them, but had said of Christ – “Behold your king” (John 19.14), and had then ordered the sign, “Jesus of Nazareth, King of the Jews”, to be nailed above the cross. The Jews had in effect carried out both a democratic revolution against their True King, and, at the same time, a despotic obeisance to a false god-king.

Thus did the City of God on earth become the City of Man - and the stronghold of Satan: “How has the faithful city become a harlot! It was full of justice, righteousness lodged in it, but now murderers” (Isaiah 1.21). Thus did the original sin committed under Saul, when the people of God sought a king who would rule them "like all the nations", reap its final wages in their submission to "the god of this world”. But the positive result was that the Kingdom, with all its ineffable and inestimable benefits, were passed to another people. As the Lord Himself had prophesied: “The Kingdom of God will be taken from you and given to a nation bearing the fruits thereof” (Matthew 21.43). Or as St. Paul put it: “What then? Israel has not obtained what it seeks; but the elect [from the Gentiles] have obtained it, and the rest were blinded” (Romans 11.7).

By His Resurrection from the dead, Christ proved the truth of all His claims. He was truly “the Son of God, the King of Israel” (John 1.49). And as God He had “all authority in heaven and on earth” (Matthew 28.18).

After the Jews’ killing of Christ – which was not only regicide, but also deicide, an act unparalleled in evil in the history of the world - came the punishment – “great tribulation, such as has not been since the beginning of the world until this time, no, nor ever shall be” (Matthew 24.21). “That on you may come all the righteous blood shed on the earth, from the blood of righteous Abel to the blood of Zechariah, son of Berechiah, whom you murdered between the temple and the altar. Assuredly I say to you, all these things will come upon this generation…” (Matthew 23.35-36).

In 66-70 AD the Jews, incited by the Zealots, rose up in armed rebellion against Rome. The Roman Emperors Titus and Vespasian crushed the rebellion, destroyed the Temple and killed very many of the Jews. The extent of the slaughter is a matter of controversy[3], but the depth of the horror and suffering is beyond dispute.[4]

The message of the revolutionaries was strikingly similar to that of another Jewish-inspired revolution – Russia in 1917. As Neil Faulkner writes, it was a message “of sectarian radicals and messiahs… addressed, above all, to the poor. Josephus was explicit about the class basis of the conflict: it was, for him, a struggle between dunatoi – men of rank and power, the property-owning upper classes – and stasiastai – subversives, revolutionaries, popular leaders whose appeal was to ‘the scum of the districts’. The Dead Sea Scrolls were equally explicit, though from the other side of the barricades: whereas ‘the princes of Judah… wallowed in the ways of whoredom and wicked wealth’ and ‘acted arrogantly for the sake of riches and gain’, the Lord would in due time deliver them ‘into the hands of the poor’, so as to ‘humble the mighty of the peoples by the hand of those bent to the dust’, and bring them ‘the reward of the wicked’…

“The popular movement of 66 CE amounted to a fusion of Apocalypse and Jubilee, the radical minority’s vision of a revolutionary war to destroy corruption having become inextricably linked with the peasant majority’s traditional aspiration for land redistribution and the removal of burdens…”[5]

But these earthly motives were secondary to the primary cause and crime: the rejection and murder by God’s people of their only King and God.

In 135 there was another rebellion under Bar Kokhba. It was crushed by the Emperor Hadrian with the deaths, according to Dio Cassius, of 580,000 Jewish soldiers.[6] The city was renamed Aelia Capitolina, Judaea was renamed Syria Palaestina and Jews were barred from entering it. Finally, the city and ruins were ploughed over and a completely Hellenic city built in its place; a temple to Jupiter was planned for the site of the Temple, while Golgotha was covered by a temple to Venus…

Paradoxically, the Jews’ last stand in both their rebellions took place in the hilltop fortresses built at Herodium and Masada by that arch-Hellenist and Romanist, Herod the Great.[7] Equally paradoxically, their submission to pagan rulers was the result of their rejection of their mission to the pagans. Instead of serving as God’s priests to the pagan world, enlightening them with the knowledge of the One True God, the God of Abraham, Isaac and Jacob, they were puffed up with dreams of national glory and dominion over the nations. And so God subjected them to those same nations whom they despised, entrusting the mission to the New Israel, the Church.

“On coming into the world,” writes Lev Tikhomirov, “the Saviour Jesus Christ as a man loved his fatherland, Judaea, no less than the Pharisees. He was thinking of the great role of his fatherland in the destinies of the world and mankind no less than the Pharisees, the zealots and the other nationalists. On approaching Jerusalem (during His triumphal entry) He wept and said: ‘Oh, if only thou hadst known, even thou, at least in this thy day, the things which belong unto thy peace!’…, and recalling the coming destruction of the city, He added: ‘because thou knewest not the time of thy visitation’ (Luke 19.41, 44). ‘O Jerusalem, Jerusalem… which killest… them that are sent to thee!’ He said a little earlier, ‘how often would I have gathered thy children together, as a hen doth gather her brood under her wings, and yet would not!’ (Luke 13.34). What would have happened if the Jews at that decisive moment had accepted the true Messiah? Israel would have become the spiritual head of the whole world, the beloved guide of mankind. At that very time Philo of Alexandria wrote that ‘the Israelites have received the mission to serve as priests and prophets for the whole world, to instruct it in the truth, and in particular the pure knowledge of God’. If they had recognized this truth in full measure, then the coming of the Saviour would have confirmed forever that great mission. But ‘the spirit of the prophets’ turned out to be by no means so strong in Jewry, and its leaders repeated the role of Esau: they gave away the right of the firstborn for a mess of pottage.

“Nevertheless we must not forget that if the nationalist hatred for the Kingdom of God, manifested outside tribal conditions, was expressed in the murder of the Saviour of the world, all His disciples who brought the good news of the Kingdom, all His first followers and a multitude of the first members of the Church to all the ends of the Roman empire were Jews by nationality. The greatest interpreter of the spiritual meaning of the idea of ‘the children of Abraham’ was the pure-blooded Jew and Pharisee, the Apostle Paul. He was a Jew by blood, but through the prophetic spirit turned out to be the ideological director of the world to that place where ‘there is neither Jew nor Greek’.”[8]

The history of Israel culminating in the Coming of her true King and God, the Lord Jesus Christ, provides us with the answer to a question which neither the despots of the east nor the democrats of the west could answer - the question, namely: what is the end of the State? This question can be divided into two further questions: what is the end, that is, purpose of the State? And what is the end, that is, destroyer of the State, that which brings the State to an end? The two questions are logically related. For that which brings the State to an end is its failure to carry out the end or purpose for which it was created by God.

Now the origin of the State lies in its ability to save men from death – in other words, its survival value. Man as an individual, and even in small groups or families, cannot survive for long; he has to combine into larger groups that are self-sufficient in order to provide for his basic needs and protect himself against external enemies. That is why Aristotle defined the State as a large community that is “nearly or completely self-sufficient”.[9]

However, for Aristotle, the State had a positive as well as a negative purpose. It was not distinguished from the smaller units of the family or the village simply because it was better able to guarantee survival: it was qualitatively as well as quantitatively distinct from them insofar as it enabled man to fulfill his potential as a human being.

Hence Aristotle’s famous definition of man as “a political animal”, that is, an animal who reaches his full potential only by living in “polities”, “cities” (for city states were the dominant form of political organization in the Greece of Aristotle’s time). For it is only in such states that man is able to develop that free spirit of rational inquiry that enables him to know the True, the Beautiful and the Good. It is only in states that he has the leisure and the education to pursue such uniquely human activities as art, science, organized religion and philosophy, which constitute his true happiness, eudaemonia.

The problem was that Greek democracy did not attain its positive end, that is, eudaemonia, and even failed to attain its negative end, survival. First, Athenian democracy was defeated by the Spartan dual kingship and aristocracy, a kind of political organization that theoretically should have been much inferior to democracy. And then the Greek city-states as a whole were defeated by, and absorbed into, Alexander the Great’s despotic empire, a kind of political organization which the Greek philosophers agreed was the worst and most irrational of all – although the multi-racialism of the empire, and the spread of Greek philosophical ideas, prepared the way for something new and better.

Israel was a completely different kind of state: the first and only autocracy of the ancient world. The distinguishing mark of this kind of state is that its origin is not the need to survive physically but spiritually, obeying the call of God to leave the existing states and their settled way of life and enter the desert on the way to the Promised Land. Here physical survival may actually be more difficult than before: but the prize is spiritual survival, life with God. Thus we may say that the negative end of Israelite autocracy is the avoidance of spiritual death (Babylon, Egypt, the kingdom of sin and death), and its positive end is the attainment of spiritual life (the Promised Land, Israel, the Kingdom of righteousness and life).

It follows that since neither spiritual life nor spiritual death are political categories attainable by purely political means, the end of the autocratic state is not in fact political at all as the word “political” is usually understood, but religious. Its aim is not happiness in this life, the peace and prosperity of its citizens in this world, but the blessedness of its citizens in the world to come, in which there will be no politics and no states, but only Christ and the Church. Thus the end of the state is beyond itself, to serve the Church, which alone can lead the people into the Promised Land.

The Israelite state survived so long as it placed spiritual ends above purely political ones and was faithful to the Lord God of Israel. When it faltered in this faithfulness it was punished by God with exile and suffering. When it faltered to such a degree that it killed its true King, the Lord Jesus Christ, it was finally destroyed…

But since the purpose of God remains unchanging, the salvation of men for the Kingdom of heaven, autocracy was re-established on a still firmer and wider base. And in the very state that had destroyed the old Israel – Rome…

[2]St. John Chrysostom, Homily 85 on John, P.G. 59:505, col. 461. See also Metropolitan Anthony (Khrapovitsky), "Christ the Savior and the Jewish Revolution", Orthodox Life, vol. 35, N 4, July-August, 1988, pp. 11-31.

[3] The revisionist case has been presented by the Israeli historian Shlomo Sand. Josephus, our only source for these events, writes Sand “estimated that 1.1 million people died in the siege of Jerusalem and the great massacre that followed, that 97,000 were taken captive, and that a few thousand more were killed in other cities”. However, Sand argues that these figures were grossly exaggerated, and that “a cautious estimate suggests that Jerusalem at that time could have had a population of sixty thousand or seventy thousand inhabitants” (The Invention of the Jewish People, London: Verso, 2009, p. 131).

[5] Faulkner, “The great Jewish revolt against Rome, 66-73 CE”, History Today, vol. 52 (10), October, 2002, pp. 50, 51.

[6] Again, Sand disputes these figures. He claims that the population of Palestine “in the second century DE remained predominantly Judeans and Samaritans, and it started to flourish again for one or two generations after the end of the revolt” (op. cit., p. 133). He also denies that there was any significant exile from the land after the destruction of the Second Temple, arguing that it was only the conquest of Palestine by the Arabs early in the seventh century that “put an end to the presence of the Jewish people in its land” (p. 141).

[7] Tom Mueller, “Herod: The Holy Land’s Visionary Builder”, National Geographic Magazine, December, 2008, pp. 58-59.

ПОЭМА О СМУТНОМ ВРЕМЕНИ

[1] Смутное время явило целый сонм мучеников, прозорливцев и иных Божиих угодников. Среди них Святитель Гермоген, братия Троице-Сергиевой Лавры, умерший в польском плену Смоленский архиепископ Сергий, преподобный Ефросин Прозорливый и инок Иона, коим поляки размозжили головы, до смерти изувеченный поляками преподобный Галактион Вологодский (сын боярина Ивана Бельского), приковавший себя в затворе цепью к стене и предсказавший разорение Вологды от польских захватчиков, епископ Коломенский Иосиф, которого поляки привязали к дулу пушки, Блаженный Иоанн-Большой Колпак, известный московский юродивый, известный своими прорицаниями…

[3] Отряды Ф.И. Шереметева, состоявшие преимущественно из мужиков, шли к Скопину с Нижней Волги, по ходу движения пополняясь людьми и нанося поражения воровским шайкам.

[5] Жена Дмитрий Шуйского и дочь Малюты Скуратова, отравившая по одной из версий Скопина.

[6] Каринское поле расположено недалеко от Александровской Слободы. Здесь Скопин-Шуйский разгромил польских интервентов в 1609 году.

[7] Протопоп Димитрий, благословивший Пожарского и его соратников занять оборону в зарайском кремле против «тушинцев», которым поначалу испуганные зарайцы хотели открыть врата города.

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ

ЛАРИСИН ЯРОСЛАВЛЬ

В. Виноградов

Когда Лариса оказывалась в Ярославле, а из Тутаева мы часто навещали родной город, то первым делом шла к храму Рождества Христова и произносила благодарственную молитву Спасителю, свершившему над ней у этого храма чудо, укрепившее её Веру.

А было так. Приехав в очередной раз в Ярославль помочь престарелым свёкру и свекрови, Лариса, потрудившись на кухне и по уборке, решила, наконец, и поздороваться с Волгой. Пошла к Волжской Набережной по улице мимо вот этого храма. Улица была полностью безлюдна. И как раз у храма, как из-под земли, три парня, и Лариса прижата к ограде храма. На ней дорогая модная шуба, и вот, уже нож у шеи, и грозно: - Снимай шубу! Об ужасе и страхе, думаю, можно не говорит. Голова Ларисы отрешенно поднялась вверх, и перед её глазами крест на колокольне, и четкий внутренний голос: Что же ты? И Лариса не вслух, но всем своим существом, всем сердцем крикнула: Господи!!! И в это же мгновение парни, как испугавшись чего то: - Это мы так шутим, - и быстро зашагали от Ларисы. Улица по-прежнему была пуста.

КТО МЫ? НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СВОЙСТВАХ РУССКОГО НАРОДА

Елена Семенова

Россия – страна неизвестная русским. Подавляющее большинство русских людей не ведают ни своей истории, ни своих традиций, ни особенностей жизни областей, более или менее далёких от их собственного ареала жизни. Наши соотечественники спешат узнать Европу, Индию, Африку, иные страны и континенты, но лишь единицы готовы последовать совету великого Гоголя и «проездиться по России». Бог даровал русским необъятное и богатейшее царство, мы же, не давая себе труда познать его, устремляемся, подобно блудному сыну, в чужие страны, обольщаясь их призраками…

Так уж издавна повелось, что дом соседа отчего-то видится более нарядно убранным и благоустроенным, чем свой собственный. Чьё воображение не пленялось рыцарскими романами, в которых дамы всегда так прекрасны и обольстительны, а рыцари отважны и благородны? В отечественной публицистике даже высказывалась мысль, что в России никогда не было понятия о чести в европейском понимании оного, не было рыцарства, не было даже высокой любви, того культа Прекрасной Дамы, который создали на Западе песни менестрелей.

Всё это, конечно, не так. На Руси было понятие более высокое, чем честь (honor, гонор, гордость). Понятие это – совесть. Праведность. Правда. Было время, когда торговые люди заключали меж собою соглашения безо всяких письменных договоров, ибо порукой было слово купеческое. Что есть со-весть? Со-вещание. Со-вещание души с Богом. Глас Божий в человеке. Вот, этот глас слушали русские люди, а не глас оскорблённой гордости.

Верно, что у нас не было рыцарства в его западном понимании. Вместо рыцарей у нас были богатыри, витязи. Отважные воины, сражающиеся за землю родную, за Веру Православную, стоящие за правду и защищающие слабых и без вины утесняемых – такими предстают они в наших былинах и сказаниях. Где же уступали они благородством созданному европейскими легендами образу рыцаря?

Нет, не в благородстве, конечно, здесь дело. А в романтическом флёре, коего не хватало русским богатырям. Может, как раз от отсутствия «культа Прекрасной Дамы». В России испокон веков женщина почиталась, как Мать. А наряду с матерью почиталась – Дева. В образе Богородицы соединились эти два начала, и недаром ни в одной другой стране не было такого почитания Пречистой, как на Руси.

Образ женщины в русских старинных сочинениях – образ непорочный. Он чужд страстям, тем более, проступку. Вместе с тем, в образе этом нет ничего приниженного. Образ русской женщины полон достоинства, спокойной силы и мудрости – той подлинной красоты, в основе которой лежит душа, а не внешние, наносные украшения. Сколько праведных княгинь и благочестивых жён являет нам наша история! Митр. Виталий Устинов отмечает в своём слове в Неделю Жён-Мироносиц: «Мы замечаем, что, чем глубже в истории человечества какой-нибудь народ погружался во мрак идолослужения, тем положение женщины в нем было более рабское, доводившее ее иногда до состояния вьючнаго скота. Даже древние, просвещенные, но языческие народы, которые, казалось бы, стояли на высоком уровне культуры и цивилизации, облекая своих жен в пурпур и виссон, делали из них только предмет похоти, крайне уничижая и попирая женское человеческое естество. (…) В христианском обществе женщина нашла свое настоящее место и перед нашими мысленными очами проходят дивные образы святых мучениц, преподобных матерей, праведных жен и безчисленных, Богу одному известных, скромных, незаметных матерей, сумевших в тишине своих домашних очагов вскормить тех богатырей духа, которыми так богата наша история».

Сегодня, когда мир возвращается в мрак идолослужения женщина при всех декларациях о равноправии, при всех своих свободах по сути вновь низводится на уровень одалиски. Введите в поисковик слово «женщина», и он выдаст вам публичную девку – это стереотип, вбиваемый теперь в «подкорку» средствами массового развращения…

Но вернёмся к истории и литературе. Западная культура вообще и литература в частности никогда не преодолела своего языческого начала. Плоть в ней торжествовала над духом даже в храмовых росписях, не говоря уж о более светских видах искусства. Говоря о литературе, должно отметить, что, если литература английская ещё даёт нам примеры благородных девиц и женщин, семейного очага, то французская вырабатывает вполне определённый, уже означенный нами стереотип, согласно которому Прекрасная Дама – это обыкновенно неверная жена, чья-то любовница… «Благородные» герои весело гуляют и кутят, дерутся и убивают во имя «чести», соблазняют чужих жён. Жёны также лишены предрассудков, ибо что может быть прекраснее «любви»? Порядочный семьянин редко выглянет со страниц этих сочинений. Страсть неизменно стоит во главе угла, торжествуя над долгом.

Можно констатировать, что романтический флёр западной литературы зачастую имел в основе своей порок, то самое адамово яблоко, столь непреодолимо соблазнительное для чувственных натур. Литература же русская была оного флёра лишена, и оттого кажется скучной для привыкшей к развлечению чувств и мыслей публики. Отсюда и проистекают неверные суждения, приведённые выше, об отсутствии в России понятия чести, рыцарства, прекрасных дам… Люди, смотрящие на всё лишь чувственным зрением, не могут постигнуть того, что обращено к очам духовным.

Между тем, наши предки умели смотреть на мир именно духовным оком. Без этого умения невозможно понять ни глубинной красоты бедного осеннего пейзажа русской сельской местности, ни русской иконы. Неслучайно один из лучших современных пейзажистов художник Олег Молчанов сравнивает пейзаж с иконой. Вроде бы «ничего особенного» (ни пышности, ни яркости, развлекающий глаз), а смотришь часами, и в душе что-то переворачивается. Природа – это произведение Творца, не изуродованное человеком. Именно поэтому её изображение сродни иконописи – нужно суметь передать чистоту, передать дух. Русские иконописцы, создавая образы, пребывали в постах и молитвах. Западные Мадонны зачастую были написаны художниками со своих любовниц, и уж, конечно, мастера были далеки от того, чтобы предаваться духовным подвигам… Отсюда – прекрасные по своему исполнению, вызывающие восхищение полотна… на которые нельзя, невозможно молиться. Услада для глаз, ничего не дающая душе.

Наши предки виделись в Европе сущими варварами. Однако, в «варварской» России до «петербургского периода» не было ни публичных домов, ни судных лавок, являвших нормой «цивилизации». Само собой, хватало бесчинств и лихоимства и у нас, но у нас это таковым и почиталось, почиталось грехом и преступлением, а не было возведено в степень нормы жизни.

Наши князья отнюдь не всегда отличались добродетельностью, часто воевали друг против друга за лучшие уделы, предавали друг друга. Однако, на Руси Святополк, убивший своих братьев, входит в историю под именем Окаянного. На Западе подобные «случаи» промеж родственников в королевских домах опять-таки не считались чем-то выходящим из ряда вон.

И уж совсем невозможно себе представить русских митрополитов и епископов - окружёнными бастардами, получающими вотчины, русские монастыри – погрязшими во блуде и чревоугодии. Да, встречались недостойные пастыри, да, подчас имела место чрезмерная забота о мирском – но и только.

В те отдалённые века было такого отвлечённого понятия, как «нравственность». Было понятие «праведность», «богоугодность». В соответствии с ними наши предки устраивали свою жизнь, памятую, что земное бытие временно, а впереди их ждёт жизнь вечная, к которой надлежит готовиться, живя праведно.

Замечательно, с какой ревностью радели русские люди о доме Божием. Их собственные дома могли быть бедны и неуютны, но на устроение и украшение Господня храма они не жалели ни сил, ни средств. Примечательна история, произошедшая в годы Смуты. Погрязшие во зле казаки не желали оказать помощь Ополчению, положение которого в этом случае становилось безнадёжным. Тогда Троицкие монахи пообещали отдать им все монастырские ценности, если они послужат Отечеству. Казаки уговор приняли. После боя монахи привезли им обещанные сокровища. Однако, при виде священных предметов и образов в помрачённых грехом душах проснулась совесть, и святыни были возвращены обители нетронутыми. В отличие от разорявших в ХХ веке церкви безбожников-большевиков люди Смуты, даже самые «забубённые», преступившие, кажется, почти все заповеди, всё же оставались ещё русскими людьми, не могшими «плюнуть в лицо Богу»…

Среди заблуждений, бытующих о русском народе, нередко можно услышать обвинения в лености. Дескать, русский человек – этакий Емеля, который лежит на печи ждёт свою щуку. Однако, подобные утверждения в высшей мере странны для народа, построившего огромное государство, освоившего необъятные пространства, большая часть которых отнюдь не балует благосклонностью природы. Но русские смогли покорить суровую природу, благодаря трудолюбию и выносливости, благодаря хозяйской основательности, требовавшей сочетать в себе и землепашца, и плотника, и кустаря-мастерового. А при нужде – и ратника, ибо в редкие благословенные времена не подвергалась наша Родина нашествиям.

Весьма характерна история освоения Уссурийского края в конце 19-го века. Вот, что рассказывает об этом в своей книге «Русское крестьянство в зеркале демографии» учёный демограф В.А. Башлачёв: «В 1870-х кабинетные деятели Петербурга хотели совершить вдали на востоке невиданное дело: основать для финнов богатые колонии, завести свои суда и пароходы для сбыта будущих продуктов в Америку и Индию, Кроме того, задумали создать в бухте Находка новый порт, конкурента Владивостоку.

Похоже, это был проект каких-то «петербургских немцев». Лишь так можно объяснить, что для заселения Уссурийского края были выбраны финны – как «самая полезная и трудолюбивая часть русского государства».

Компанию с финскими переселенцами для колонизации Уссурийского края начали с небывалым размахом. Для начала приобрели парусный транспорт для доставки переселенцев в новую обетованную землю. На эти суда погрузили финских переселенцев, новейшие земледельческие инструменты, большое количество всевозможных железных изделий, припасы для плавания и вещи переселенцев.

Морское путешествие закончилось, переселенцы прибыли в Находку. Доставленные на судах материальные ценности поместили в склады американского образца. Финских переселенцев и инициаторов этой компании - в прекрасных домах. Однако все закончилось печально. Финнов-переселенцев пришлось кормить привозным хлебом, а организаторы программы в один прекрасный день уехали из Находки, бросив на произвол судьбы и финнов-переселенцев и материалы в складах американского образца. Финны-переселенцы потом перебрались во Владивосток.

По переписи 1897 года финнов в Приморском крае насчитали – всего-то 81 человек.

Попытка колонизации Уссурийского края путем переселения финнов-переселенцев закончилась неудачно из-за несоответствия менталитета финнов условиям Уссурийского края, где для жизнедеятельности требовались две экономики: летняя – земледелие и зимняя – промыслы. Поэтому этот опыт и принес казне 500 тыс. рублей убытков.

Вот что получается, когда пытаются руководить освоением земель люди не русской, а западной ментальности. Людям, которые не понимают русской пословицы: «готовь сани летом, а телегу зимой» - нельзя поручать разработку проектов на Русской равнине и просторах Сибири».

Далее Башлачёв рассказывает историю заселения Уссурийского края русскими крестьянами-переселенцами: «Большинство них выходцы из Воронежской, Астраханской и Тамбовской губерний. Меньше из Малороссии. (Выше в главе 2 были показаны соотношения по Приморскому краю)

Конечно, переселение русских крестьян было трудным. В отличие от финнов, русским крестьянам не представлялись морские суда и склады американских образцов. Переселенцы двигались на лошадях и лодках, так что на пути в Уссурийский край русские крестьяне испытали немалые невзгоды. Но, как отмечает автор: «русские крестьяне нисколько не утратили энергии. С трудолюбием русского человека они обжились на новых местах и в настоящее время благоденствуют. На их хозяйствах видна печать зажиточности, домовитости и довольства». (А. Максимов. Уссурийский край. Очерки и заметки. Журнал «Русский вестник», том 197, август 1888, с. 267)

Если к 1897 году финнов в Приморье осталось лишь 81 чел., то русских крестьян – уже 114 ТЫСЯЧ.

При освоении Уссурийского края для русских крестьян ничего необычного в условиях суровой зимы и малолюдья – не было. Крестьяне сразу обратили внимание на плодородную почву Уссурийского края, напоминающую почву их Родины. Место для поселения выбирали не царские чиновники, а сами крестьяне на плодородных землях, удобных для хлебопашества и скотоводства».

К вышесказанному надо добавить, что русское освоение территорий имеет весьма мало общего с западной колонизацией. Российская Империя вобрала в себя множество народов и племён различных верований, не уничтожив ни одно из них, не истребив ни одной национальной культуры. Равно и Православная Церковь не «обращала» иноверцев в христианство огнём и мечом, как практиковала это Церковь Католическая на завоёванных землях. Русские не порабощали другие народы, но принимали их в семью, где сами были лишь старшими братьями. Старший брат важен, он может и строго наказать провинившегося младшего. Но и несравненно больше обязанностей несёт он на себе, устраивая общий дом, миря многочисленных домочадцев, оберегая порядок… Присоединяя новые земли, русские строили там дороги, развивали инфраструктуру, вели просветительскую работу. Нужно было не поработить чужие племена, но показать, что им самим лучше и выгоднее быть с Россией, в России. Инородцы получали те же права, что и сами русские. Их знать становилась знатью российской, а потому дети высокопоставленных представителей покорённых племён учились в лучших учебных заведениях Империи, служили в Русской Армии, были представлены ко Двору, получали чины и награды. Должно ли говорить, что для такой объединительной политики требуется куда больше затрат (духовных, физических, не говоря о материальных), больше искусства и труда, нежели для банальной «зачистки территории», какую провели европейцы, к примеру, в отношении коренного населения Америки?

Тем не менее, именно нас, русских, чаще всего обвиняют в агрессивности, воинственности и т.п. Что ж, наша история и впрямь сложилась таким образом, что нам приходилось воевать практически беспрерывно. «Наш народ - землепашец, в то же время и народ-воин. Никакой иной народ так не сумел соединить плуг с мечом, труд землепашца с обязательным для всех воинским долгом. В какой стране и в какую эпоху мы найдем явление, подобное казачеству? Военный гений русского народа велик и могуч — тому свидетели все покоренные столицы Европы и те шедшие на Русь завоеватели, что стали затем верноподданными Белого Царя», - писал выдающийся военный историк А.А. Керсновский.

Большинство войн, которые вынуждены мы были вести, являлись оборонительными. Оказавшись на стыке двух цивилизаций, мы постоянно оказывались в роли буфера, вынужденного отражать удары, как с Запада, так и с Востока. В этих постоянных сражениях вырабатывалась русская воинская традиция. «Не в силе Бог, а в Правде», - эту крылатую фразу приписывают солнцу нашего ратного и государственного дела Александру Невскому. Если проследить нашу историю, то можно заметить, что истинные победы одерживали мы лишь в войнах праведных, правых с нашей стороны. Если же случалось нам перегнуть палку и пойти за неправое дело, либо же самим оскверниться настолько, что стать правого дела недостойными, то победа нам не давалась. Неправедные войны обращались для нас в горе и стыд, который потом приходилось тяжело искупать.

Русская армия никогда не отличалась проявлением жестоко террора в отношении населения занятых территорий, равно как и варварством в отношении чужого культурного достояния. Крестоносцы разграбили Константинополь, Наполеон сжёг Москву, «союзники» стёрли с лица земли Дрезден во 2-ю Мировую Войну… Но нет во всей истории города, который бы был уничтожен русской армией.

К этому стоит добавить, что история знает много армий, с воодушевлением шедших завоёвывать чужие земли. Но лишь русские воины с радостью шли освобождать чужие земли от жестокого ига с тем, чтобы возвратить их порабощённым оным народам. Так было в Балканскую войну, когда русские люди освобождали земли болгар, сербов и иных племён от турецкого владычества не потому, что на то была воля монарха (Государь Александр Второй начал ту кампанию лишь под давлением общественного мнения), но во имя одной только Правды, но потому что душа не дозволяла спокойно смотреть на страдания единоверных братских народов.

Века спустя после Благоверного князя Александра другой великий русский воин А.В. Суворов скажет: «Политика справедливая, бескорыстная, честная. Только таким путем можно всего добиться». И ещё: «Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву. Молись Богу! От него победа!»

А уже в начале ХХ века известный военный публицист А.Н. Мариюшкин так определил приоритеты в развитии наших Вооружённых Сил: «Итак, развивайте технику, не позволяйте соседям опередить себя, но «наипаче» совершенствуйте дух, этот неизменный союзник нашей доблестной армии. Поднимите дух до презрения к смерти, до страсти к славе своего оружия, - работайте над этим в школе, в казарме, в поле, в обозе… и тогда вы создадите армию, которую не смутят никакие опасности и которую не остановят никакие преграды, ибо опять-таки «победе на поле сражения предшествует победа в сердце!».

С мечом в руке и с Богом в сердце – так испокон веку сражались русские воины, побеждая сильнейших противников и умножая славные страницы наших летописей.

В заключение же этих кратких заметок должно сказать несколько слов о взаимоотношениях между Царём и народом. Фраза «Россия – страна монархическая» давно стала общим местом, но что поделать, если она справедлива. Иные невежественные или прямо злонамеренные сочинители склонны бывают подменять начало верноподданное, сознание монархическое – холопским. Ничего общего в оных, конечно же, нет. Верноподданный – тот, что верен без лести и корысти. Холоп – тот, что заискивает перед хозяином ради щедрых подачек и притом во всякий миг готов предать его, ежели найдётся тот, кто даст больше.

Монархическое сознание русского человека прямо проистекало из его веры. Царь – Помазанник Божий, и это главное. Наши предки были предельно далеки от политических обоснований монархического принципа и, исключая некоторое число образованных людей, не имели о нём ни малейшего представления. Монархизм русского народа был сугубо инстинктивен, а, правильнее сказать, религиозен. Есть Отец Небесный, а есть отец земной. Не диктор-тиран, а именно отец. Царь-батюшка – так исконно называли государей в народе.

Царь веками был для народа фигурой сакральной, отделённой от общей государственной системы, министров, чиновников. Фигурой, возвышающейся надо всем, стоящей на невидимом постаменте. Государь мог быть жесток или добр, мог снисходить к своим подданным и запросто общаться с ними, как делал это, бывало, Николай Первый, но это нисколько не умаляло дистанции между простыми смертными и Помазанником.

В сущности, монархия в России погибла в тот момент, когда люди начали видеть в своём Государе обычного человека. Этому способствовало с одной стороны общее падение религиозного сознание, с другой – развитие т.н. «свободы слова», сделавшее возможным говорить и писать о Самодержце, как о простом смертном… Сакральность стала разрушаться. Люди, однажды увидевшие в монархе «такого же, как мы», уже не ощущали той необходимой дистанции. Император больше не возвышался над ними, как было прежде. А это рождало великий соблазн унизить его ещё больше, потешить собственную низость убеждением себя в том, что вон царь-то ничуть не лучше нашего брата, а, пожалуй что, мы и толковее будем. Здесь верноподданный стремительно вырождается в холопа. Холоп же не имеет чести и потому готов ниспровергнуть всё, что угодно, лишь бы возвыситься самому. Такие-то холопы и хамы пришли к власти в России в 17-м году.

Увы, монархический принцип, его сакральная суть остался погребён под руинами Российской Империи. То же, что сегодня именуют монархическим сознанием русского народа в отношении власти, Богом попущенной, но не Богом установленной, таковым не является, а является, скорее, проявлением того самого холопского нутра, которое готово заискивать предо всякой властью только потому, что она власть. Поменялась власть – будем кланяться ей, ведь от неё же зависит, получим ли мы то-то и то-то. А кланяясь, будем держать фигу в кармане и на кухнях травить об этой самой власти анекдоты: мы же знаем, что всё это такие же люди, а, пожалуй, и похуже нашего… Так было при власти советской, так длится теперь. И в этом сказывается духовное растление русского народа, продолжающееся уже век…

Без правильного религиозного сознания, без возвращения русского народа к своим корням не может быть никакого возрождения монархического принципа. Монархический принцип немыслим вне наличия Помазанника Божия. Такового же может даровать лишь Господь в случае подлинного сердечного обращения к Нему русского народа. Все же монархические прожекты вне сего главного условия являются не более чем банальным политиканством с одной стороны и весьма опасной для души ересью – с другой. Ибо нельзя подменять политическими мудрованиями то, что лежит единственно в плоскости духовной.

Остаётся верить и молиться о том, чтобы Господь даровал очищение и просветление русскому сердцу (всем нашим сердцам) и явил нам «величайшее чудо спасения Родины», как было это в 1612 году. И тогда пускай уже не мы, но наши потомки сумеют воссоздать тот образ России, некоторые черты которого мы попытались отразить на этих страницах.

НАШ ЯЗЫК

К.Ю. Фролов

Наш язык – продолжение той сокровенной молитвы,
Что свела воедино разрозненные племена.
Восхитительным гимном звучала в преддверии битвы
И на подвиг святой сыновей вдохновляла она!

Наш язык – от рождения каждому данное имя,
В коем всякая буква имеет свой царственный смысл!
Оттого искаженье его языками иными
Изменяет судьбу вплоть до смерти, тюрьмы да сумы.

В дни великих побед и в жестокие годы гонений,
Каждым звуком своим в обрамлении смеха и слёз
Наш язык приносил нам божественный дар откровений,
Изначально ленивую мысль возвышая до звёзд!

И цедя иноземную речь сквозь славянское сито,
Отметя шелуху, мы в грядущее строили мост!
Чем богаче и гибче язык – тем мудрее Носитель!
Чем изысканней цель – тем активней работает мозг!

Наш язык разорвал древних правил громоздкие клети,
В гордом взлёте Сознанья стряхнув ожерелья оков!
Не случайно в словесных баталиях прошлых столетий
В нём легко растворились десятки других языков!

Наш Великий Язык драгоценнее прочих наследий!
Это парус на мачте и дующий в спину зюйд-вест!
Из томов словарей и бесчисленных энциклопедий
Можно запросто соорудить не один Эверест!

Но когда вместо шумных каскадов и брызг водопада
Остаётся в наследство гнилой, полувысохший ров –
Скудоумье Народ превращает в послушное стадо,
А людей, не желающих мыслить – в ничтожных рабов!

Так не дайте ж иссякнуть Ключу в годы смут и брожений!
Не позвольте ничтожествам храм языка разорить!..
А иначе, друзья, вы достойны любых унижений,
Если вам всё равно, на каком языке говорить.

РУССКАЯ ВЕСНА

Елена Семёнова.

Промеж славян безумная война -

Итогом векового преступленья.

Мы позабыли наши имена,

А вместе с ними славу поколений.

Как долго позволяли мы плевать

Себе в лицо, забыв былую силу,

О пращурах облыжно клеветать

И рвать на части нищую Россию.

Мы всем врагам открыли рубежи,

Предателей приняв покорно иго,

Отдали землю и потомков жизнь

На разоренье алчущим шишигам.

За сон души расслабленной платить

Приходится жестоким пробужденьем.

Настало время вновь мечи острить,

Когда идут враги под наши стены.

И Севастополь - русский бастион -

Ввысь русский стяг победный поднимает.

Напрасно ждут Россию на поклон

Времён новейших жадные мамаи.

Проснись, Россия! Вспомни, за тобой

Суворов, Невский, Скобелев, Нахимов...

И новый поведёт тебя герой

К победе. Только вспомни, вспомни имя

Своё! Стряхни ты сеть чужого сна

И вознесись душой прозревшей к Свету!

Да обратиться Русская Весна

Господним Летом!

THE EYES OF THE CHURCH

Dr. Vladimir Moss

In today’s service to the Holy Apostle Herodion and others we read: “In that ye are the eyes of the Church, open the eyes of many to see unimagined beauty, O godly disciples of the Divine Word”.[1]

The people of God is called “Israel”, which means “he who sees God”. But a people without eyes is blind, and will soon fall into a pit. The eyes of the people of God are the holy Apostles and their lawful, Orthodox successors, the bishops; without them the people will fall into heresy or schism.

The Lord Himself spoke of this. “The lamp of the body,” He said, “is the eye. If therefore your eye is good, your whole body will be full of light. But if your eye is bad, your whole body will be full of darkness. If therefore the light that is in you is darkness, how great is that darkness!” (Matthew 6.22-23).

St. Gregory the Theologian interpreted this passage to mean that the body is the Church, and the eye of the body is the bishop. If therefore the bishop is good, the whole of the Church will be full of light. If, on the other hand, he is bad, then the whole body is plunged into darkness.

No Protestantism here, no theory that we can somehow see God and be in communion with him while remaining under a bad bishop! The whole of World Orthodoxy is now in profound darkness, alienated from God, because the people follow false bishops. “They are blind leaders of the blind. And if the blind leads the blind, both will fall into a ditch” (Matthew 15.14). Let us note well: it is not only the leaders who will fall, but also those who follow them…

But many people in World Orthodoxy today say to themselves: “I am against ecumenism, I don’t approve of the heretics. And if my patriarch does, that’s his business!” But it is not only his business: it is the business of every single member of the Church. In the early Church, Christians of all ranks appear to have been much less inhibited about criticizing their hierarchs than they are today. The argument so often employed today to suppress dissent – “This is the hierarchs’ business, not yours” – was rejected by the Early Church. Thus we read in The Institutions of the Apostles: “These sheep are not irrational but rational creatures – and we say this lest at any time a lay person should say, ‘I am a sheep and not a shepherd, and I have no concern for myself: let the shepherd look to that, for he alone will be required to give account for me.’ For even as the sheep that will not follow its good shepherd is exposed to the wolves, that is, to its destruction, to also the sheep that follows a bad shepherd is likewise exposed to unavoidable death, since the shepherd will devour him. Therefore, take care to flee from the ravening shepherd.”

Again, St. Athanasius the Great said: “As we walk the unerring and life-bringing path, let us pluck out the eye that scandalizes us - not the physical eye, but the noetic one. For example, if a bishop or presbyter - who are the eyes of the Church-conduct themselves in an evil manner and scandalize the people, they must be plucked out. For it is more profitable to gather without them in a house of prayer, than to be cast together with them into the gehenna of fire together with Annas and Caiaphas.”

However, the objection will arise: “How are we to cast out our bishop? Surely that is the business of other bishops. There are canonical procedures that have to be followed. Let us not act hastily. Breaking with our bishop just like that would indeed be Protestant!”

In answer we may ask: “How long are you prepared to wait? Are you prepared to wait until you die, and then go into the next world knowing that you are still in communion with a heretical bishop? The heresy of ecumenism was first officially proclaimed by the Patriarchate of Constantinople in 1920 – that’s 96 years ago! Generations of heretical bishops have already died and gone to hell in that period without their fellow bishops doing anything about it. How much longer are you going to wait?”

Then there is another objection: “But we cannot break with our bishop just because he scandalizes us. He may be a sinner in his personal conduct, but as long as he confesses the Orthodox Faith we have to stay with him. We, too, are sinners after all! In any case, it is better to be under a bad bishop than no bishop at all. Again, that would be Protestantism!”

It is true - the Holy Fathers make this clear - that we cannot break with our bishop for his personal sins. But it is not true that it is better to be under a bad bishop – that is, a heretical one – that no bishop at all. Thus St. John Chrysostom writes: “Anarchy is altogether an evil, the occasion of many calamities, and the source of disorder and confusion… However, the disobedience of those who are ruled is no less an evil… But perhaps someone will say, there is also a third evil, when the ruler is bad. I myself, too, know it, and it is no small evil, but a far worse evil even than anarchy. For it is better to be led by no one than to be led by one who is evil. For the former indeed are often saved, and often in peril, but the latter will be altogether in peril, being led into the pit of perdition.

“How, then, does Paul say, ‘Obey them that have the rule over you, and submit yourselves’? Having said above, ‘whose faith follow, considering the end of their conversation,’ he then said, ‘Obey them that have the rule over you and submit yourselves.’ ‘What then,’ you say, ‘when he is wicked, should we not obey?’ Wicked? In what sense? If in regard to faith, flee and avoid him, not only if he is a man, but even if he is an angel come down from heaven; but if in regard to life, do not be over-curious…’

“’But so-and-so,’ you say, ‘is a decent man, is a Priest, lives in great self-control, and does this and that.’ Do not talk to me about this decent person, this self-controlled, pious man who is a Priest; but if you like, suppose that this man is Peter, or Paul, or even an Angel come down from heaven. For not even in such a case do I regard the dignity of their persons… For our reckoning is not with our fellow-servants, but with our Master, and to Him we shall give an account for all that we have done in our life.

“When there is no one to support the cause of true religion, we ought alone and all unaided to do our duty…”

April 8/21, 2016.

Holy Apostles of the Seventy Herodion, Agabus, Asyncritus, Rufus, Phlegon, Hermes and those who suffered with them.

[1]Menaion, April 8, Mattins, Ode 3, troparion.

ДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ.

К истории русского самоуправления

Елена Семенова

Существует распространённое мнение, будто бы русский народ в силу своего характера не способен к самоуправлению, привык не устраивать свою жизнь самостоятельно, но подчиняться воле барина, ждать, когда те или иные проблемы решит начальство. Однако, если бы это было так, то Россия навряд ли когда-нибудь стала великой империей, распространившей свою власть на одну шестую часть суши.

Безусловно, сильная центральная власть всегда являлась необходимым условием для развития нашей страны. Но весьма значительным фактором являлась также частная инициатива отдельных граждан, самоуправление. Тип полудетей, ожидающих для всего директив сверху, является, по крупному счёту, плодом селекции, производимой большевиками в течение 70 лет и продолжающейся доселе. Хотя нельзя отрицать, что и в Царской России уже имел место быть крен в сторону чрезмерного огосударствления, бюрократизации всех отраслей жизни. Об этом с тревогой писал в своём труде «Монархическая государственность» Л.А. Тихомиров: «…Область ведения управительных учреждений беспрерывно расширяется. Контроль частных граждан и общественных учреждений за действием бюрократических учреждений постоянно суживается. Контроль бюрократии за каждым малейшим действием личности и общественных слоев непрерывно растет.

Эта беспрерывно и бесконечно возрастающая административно бюрократическая опека, превзошедшая все примеры, бывшие дотоле, приводит общественные силы к расслаблению. Они почти отрицаются, если не в теории, то на факте. Все за всех должен делать чиновник и подлежащая власть. Таким путем правительственные учреждения разрастаются более и более. Силы национальные не только не развивают и не укрепляют своей организованности, но постоянно расслабляются бесконечной опекой, указкой, воспрещением и приказом.

Нация приучается все меньше делать что-либо собственными силами и удовлетворения всякой своей потребности ждет от «начальства». Это истинное политическое развращение взрослых людей, превращаемых в детей, сопровождается отсутствием возможности их контроля за действиями опекателей - чиновников, порождая в общественном мнении вместо разумного обсуждения действий администрации царство сплетни, в которой уже и разумному человеку невозможно отличить фантастических или злостных выдумок от действительных злоупотреблений.

Само собой, что так воспитываемая нация не может не терять постепенно политического смысла и должна превращаться все более в «толпу».

В толпе же непременно возобладают демократические понятия о верховенстве.

Не только более высокий этический принцип заглушается у политически приниженного народа, но даже аристократическое доверие к силе лучших исчезает, ибо их уже не видно: толпа сера и однообразна, в ней нет ни худших, ни лучших, есть только численность - большинство и меньшинство.

...Вредное влияние внутренней логики бюрократического всевластия соединилось с вредным влиянием социальной расшатанности страны. В общем получилось то явление, что властный правящий класс бюрократии по личным качествам, начал становиться гораздо ниже «управляемых». При всяком опасном или сложном случае бюрократия неизменно начала оказываться «без людей»: ни знаний, ни способности рассудить, ни энергии действия в ней не стало оказываться... Это начало проявляться одинаково во всех сферах: гражданской, духовной, даже военной».

Тем не менее, роль самостоятельных, волевых, предприимчивых и ответственных людей в России была велика во все времена. Достаточно вспомнить, что спасением Отечества от Смуты Россия обязана не высоким сановникам, а т.н. «последним людям» (так именовало себя 2-е Ополчение) и, в первую очередь, простому купцу-говядарю Минину, не знавшему даже грамоты. Этот скромный человек, имя которого никому не было ведомо за пределами родного города, сумел поднять русских людей на борьбу с интервентами в то время, когда казалось, что уже ничто не может спасти погибающее Московское государство. Надо также отметить, что в то страшное время русские люди в целом дали блестящий пример самоорганизации в отсутствие государственной власти.

Важно помнить и историю освоения новых земель. Как мы помним, Сибирь была присоединена к России не Государевым войском по царскому приказу, а вольной инициативой атамана Ермака и его сподвижников, кои положили завоёванные земли к стопам своего Царя. Материальное же обеспечение Сибирского похода взяли на себя знаменитые Строгановы, являющие собой, пожалуй, один из самых ярких примеров русских деловых людей.

Купцы и промышленники Строгановы происходили из разбогатевших поморских крестьян. Родоначальником фамилии считается новгородец Спиридон, время жизни которого по всем источникам приходится на период правления Дмитрия Донского. Его правнук Фёдор Лукич Строганов (в иночестве Феодосий) обосновался в Соли-Вычегодской, где позже его сын Аникей завёл солеваренный промысел, получив грамоту царя Ивана IV «на пустое место под варницу с податными льготами на шесть лет». В 1558 году Иван Грозный пожаловал брату Аникея Григорию огромные владения на земли Уральского Прикамья — по реке Каме. В августе 1566 года земли Строгановых были взяты в опричнину, а два года спустя старший сын Аникея, Яков получил жалованную грамоту на земли по реке Чусовой.

Строгановы, развивая в своих владениях земледелие, солеваренные, рыбные, охотничьи и рудные промыслы, строили города, крепости, с помощью своих военных дружин подавляли восстания местных народностей и присоединяли к России новые территории в Предуралье, на Урале и в Сибири.

После убийства сына Аникея Семёна во главе рода стала его вторая жена, Евдокия Нестеровна Строганова (урождённая боярская дочь Лачинова, в иночестве Евфросиния).

В Смутное время Строгановы активно помогали Москве в борьбе с самозванцами и интервентами. Грамотой царя Василия Шуйского Никита Григорьевич Строганов 23 февраля 1610 года, а Андрей и Петр Семёновичи Строгановы 29 мая 1610 года, за усердную службу царю и Отечеству во время государственной смуты и за денежные ссуды (около 842 тысяч рублей) были пожалованы особым почётным званием именитых людей.

В XVII веке Строгановы в широких масштабах развили солеваренную промышленность в районе Соли-Камской. Владения, раздробленные между наследниками детей Аникея Строганова, объединил в 80-х годах XVII века Григорий Дмитриевич Строганов. К нему перешли также солеварни Шустовых и Филатьевых. Григорию Дмитриевичу Строганову были даны восемь царских грамот, из них шесть передавали ему земли и недвижимость в Прикамье. Общая площадь пермского имения Г. Д. Строганова к моменту его смерти в 1715 году составила 6 млн. 639 тыс. десятин земли.

В ходе Северной войны (1700—1721) Строгановы предоставили значительные средства царю Петру I, основали ряд железоделательных и других заводов на Урале. За это Государь пожаловал их баронскими титулами.

Уже при Екатерине II Александр Сергеевич Строганов, возведённый в графское достоинство, участвовал в работе комиссии по составлению проекта нового уложения, а в конце XVIII — начале XIX веков был президентом Академии художеств, главным директором Публичной библиотеки, членом Государственного совета.

Другие не менее известные промышленники – Демидовы – также происходили из крестьян. Родоначальник славной фамилии Демид Григорьевич Антуфьев приехал в Тулу из села Павшино, чтобы заняться кузнечным делом при тульском оружейном заводе. Его старший сын, Никита, искусный оружейник, стал поставщиком оружия для войска во время Северной войны. Так как поставляемые Демидовым ружья были значительно дешевле заграничных и одинакового с ними качества, то Пётр в 1701 г. приказал отмежевать в его собственность лежавшие около Тулы стрелецкие земли, а для добычи угля дать ему участок в Щегловской засеке. В 1702 году ему были отданы также Верхотурские железные заводы на реке Нейве, с обязательством уплатить казне за устройство заводов железом в течение 5 лет и с правом покупать для заводов крепостных людей. Годом позже Пётр приказал приписать к заводам Демидова две волости в Верхотурском уезде.

С 1716 по 1725 год Демидов построил четыре завода на Урале и один на реке Оке. Он стал одним из главных помощников Петра при основании Петербурга, жертвуя на это и деньги, и добываемое железо.

Сын Никиты, Акинфий, с 1702 года управлял Невьянскими заводами. Для сбыта железных изделий с заводов он восстановил судоходный путь по Чусовой, открытый ещё Ермаком и потом забытый, провел несколько дорог между заводами и основал несколько поселений по глухим местам вплоть до Колывани, построил 9 заводов и открыл знаменитые алтайские серебряные рудники, поступившие в ведение казны. Он принимал меры для разработки асбеста или горного льна, распространял добывание и обработку малахита и магнита.

Брат Акинфия Никита, знаток горнозаводского дела, активно работал в Берг-коллегии и основал железоделательные Нижнешайтанский, Буйский, Кыштымский, Лайский заводы и Давыдовский медеплавильный завод.

Как и Строгановы, Демидовы получили дворянский титул. Их потомки были известных широкой благотворительностью и меценатством. Прокофий Акинфиевич Демидов потратил 1 107 000 руб. на основание Московского воспитательного дома. Им было учреждено коммерческое училище, на которое он пожертвовал 250 000 руб. Когда же стали открываться народные училища, Прокофий пожертвовал на них 100 000 руб. С его именем связывается также учреждение ссудной казны и Нескучного сада в Москве.

Его брат, Григорий, известен как создатель первого в России научного ботанического сада под Соликамском и как корреспондент шведского учёного Карла Линнея. Также Григорию выпало спасать фонды библиотеки Академии наук после пожара 5 декабря 1747 года. Его трехэтажный дом на Васильевском острове на 20 лет, до 1766 года принял библиотеку и собрание Кунсткамеры.

Младший из трёх сыновей Акинфия, Никита, покровительствовал учёным и художникам. Он издал «Журнал путешествия в чужие края» (1766), в котором много верных замечаний, указывающих на широкую наблюдательность автора. В 1779 году учредил при Академии художеств премию-медаль «за успехи в механике».

Его сын, Николай, начал службу адъютантом при князе Потёмкине во время второй турецкой войны. За свой счёт он построил фрегат на Чёрном море. В 1807 году пожертвовал дом в пользу Гатчинского сиротского института. В 1812 году выставил на свои средства целый полк солдат («Демидовский»). В 1813 году подарил Московскому университету богатейшее собрание редкостей и в том же году построил в Петербурге четыре чугунных моста.

Будучи с 1815 русским посланником во Флоренции, Николай Демидов много заботился о своих заводах, принимал меры к улучшению фабричной промышленности в России, развёл в Крыму виноградные, тутовые и оливковые деревья. В 1819 году пожертвовал на инвалидов 100 000 рублей, в 1824 году, по случаю наводнения в Петербурге, на раздачу беднейшим жителям — 50 000 руб., в 1825 году — собственный дом для «Дома Трудолюбия» и 100 000 рублей. Кроме того, Николай Никитич составил во Флоренции богатейшую картинную галерею. Благодарные флорентинцы за основанные им детский приют и школу поставили ему памятник.

Двоюродный брат Николая, Павел Григорьевич, получил образование в Гёттингенском университете и Фрейбергской академии. «За обширные познания в натуральной истории и минералогии» Екатерина II пожаловала его в советники берг-коллегии. Павел Демидов находился в переписке с Линнеем, Бюффоном и другими заграничными учеными, составил замечательную естественнонаучную коллекцию, которую вместе с библиотекой и капиталом в 100 000 руб. подарил Московскому университету. В 1803 г на пожертвованные им средства (3578 душ крестьян и 120 000 р.) было основано «Демидовское высших наук училище» (затем Демидовский юридический лицей). В 1805 г. он пожертвовал для предполагаемых университетов в Киеве и Тобольске по 50 000 р., тобольский капитал к 80-м годам возрос до 150 тысяч руб. и пошел на учреждение Томского университета, в актовой зале которого поставлен портрет Демидова. В 1806 г. он пожертвовал Московскому университету свой мюнцкабинет, состоявший из нескольких тысяч монет и медалей. В Ярославле ему поставлен памятник, открытый в 1829 г.

Благотворителем слыл и сын Николая Никитича Павел. Будучи губернатором Курска, он построил здесь четыре больницы. Известен также, как учредитель «Демидовских наград», на которые жертвовал при жизни и назначил выдавать в течение 25-ти лет со времени его смерти по 20 000 р. ассигнациями или 5714 руб. сер. ежегодно.

На средства Демидовых были основаны «Демидовский дом призрения трудящихся» в Петербурге и «Николаевская детская больница».

Таких-то людей даровало Отечеству крестьянское сословие. В нашей оболганной истории с давних пор повелось изображать крестьян забитыми, бесправными людьми, по сути своей рабами. Между тем, русское крестьянство отличалось большой предприимчивостью и трудолюбием, благодаря чему и явилось из этого сословия столько самобытных и значительных русских деятелей. Должно согласиться, что крепостная зависимость негативно сказалась на развитии русской деревни. Однако, говоря о крестьянстве, нельзя забывать, что значительная его доля оставалась вольной, и к моменту отмены крепостного права доли эти были равны.

Условия жизни вольных крестьян были несравнимо лучше крепостных, в чём можно убедиться, даже читая произведения русской классики. Вот, одно из описаний вольной деревни, оставленное Афанасием Фетом: «мы проезжали вдоль большой однодворческой деревни с чистыми крестьянскими постройками и пестревшими расписными ставнями. Все эти избы утопали в зелени ракит и садовых деревьев. Был праздничный день. Мы наехали на веселые толпы молодежи вокруг качелей и нескольких палаток с бабьим товаром и разными сладостями. Ветер дул, волнуя пестрые ленты женских головных уборов. Ласточки, словно принимая участие в деревенском празднестве, носились между группами гуляющих. Всюду виднелись веселые улыбки с белоснежными зубами и ни одного безобразно пьяного лица. Обращаясь к отцу, я сказал: Вот истинно счастливые люди. Невольно им позавидуешь…»

Обратимся к мнению современного исследователя В.А. Башлачёва: «Гуманитарии до сих пор зимнюю жизнь русского крестьянина описывают так: «Лежал Ваня на печи, да жевал калачи». Но ведь печь, как ни протопи, остынет за сутки. Так что длинный «русский мороз» на печи не пролежишь, заледенеешь. А насчет «калачей», чтоб их «жевать» - это надо их еще сначала купить!.. Вот как описывает подготовку к зимней жизнедеятельности русских крестьян Сергей Максимов, который по долгу службы побывал практически во всех уголках европейской России ХIХ века: «К Покрову /1 октября по старому стилю/ озими давно засеяны и яровые поля убраны, собственно, крестьянские работы закончены... И солнышко давно закатилось, а в деревнях не до сна: играют огоньки, и спят только малые детишки... Чтобы зимой прожить всей семьей, - надо промышлять» (Максимов C. По Русской земле – изд-во «Советская Россия» 1989, с.20-26.)

А так автор «Толкового словаря»: «Тысячи плотников, столяров, половщиков, каменщиков, штукатуров, печников, кровельщиков рассыпаются по всей России. Крестьяне деревень держатся промыслов... В селениях заведено, что молодой парень должен заработать... потом уже, уплатив за три-четыре года подушное, жениться. Тут не найдете вы мужика-домоседа, который бы не видел свету...» (Даль В. Избранные произведения – изд-во «Правда». 1983, c.206-207.)

А вот так пишет летописец из провинции: «Ткачи миткаля и бумажных материй работают... в уезде более известны следующие промыслы: пильщиков, бочаров, штукатуров, работающих в столицах, торговцев хлебом, фруктами, калачами, мелочных торговцев... Шляпники занимаются выделкой поярковых шляп. Второстепенные промыслы: извозничество, печники, плотники, тележники, пуговичники и сусальщики». (Богоявленский А. Тарусская летопись – Таруса, альманах «Тарусский провинциал», 1991, с. 18.)

(…) Для русского крестьянина XIX века его умение ведения домашнего хозяйства обязательно включало зимнюю часть его экономики. Он прекрасно понимал, чтобы его семья пережила длинные месяцы «мороза» - для этого «зимой - надо промышлять...» Мысль русского крестьянина всегда должна была работать на результат. Культура «запаса» была развита у русских – как ни у кого в мире. Потому как без запаса на Русской равнине зимой не проживешь. Только в русском языке понятие «дело» и «мысль» связаны в однокоренных словах: «Промысел», «промышлять», «промышленность». Две экономики русских крестьян: летняя и зимняя – это особенность и необходимость Русской равнины. Конечно, на Западе крестьяне почти весь год могут «специализироваться на земледелии». А жители городов - на переработке «продукции от земли». Но если бы на Русской равнине одни занимались только хлебопашеством, а другие - только его переработкой, то Русь за многие века просто бы погибла от холода и голода. По той причине, что «специалисты» сидели бы по полгода без дела. Пахарь - после Покрова дня, а мукомол - всю весну и лето.

(…) Повторяю, нам все время показывают жизнь русских крестьян былых веков – как «забитых». Но посмотрите фотографии XIX и первой трети XX века. Среди крестьян много осанистых, могучих фигур. У них гордый и ясный взгляд людей, которые знают свое дело и уверены в своем деле!..

Русский «вольный» крестьянин был, - прежде всего, деловой человек. Пусть дело у него было небольшое, но это было его дело!.. Конечно, «ему не нужно золота», но его дело требовало понимания и природы, и людей, и лошадей. Оно требовало знания и земледелия, и ремесла, чтобы и зимой, и летом «иметь простой продукт» для жизни его семьи. В условиях Русской равнины, и летом в страду, и зимой в мороз дело крестьянина требовало от него немедленных решений и не допускало «отсебятины». Это философ, сидя за столом, могжет фантазировать, «подменяя» реальную жизнь надуманными концепциями. Его ошибка ему ничем не грозила. Ошибка русского крестьянина означала голод и холод в его семье. Любой просчет и урожай погиб, корова подохла, лошадь пала, у промысла нет дохода. География Русской равнины лишала всякого смысла деление вольных крестьян на земледельцев и ремесленников. Где бы он не жил, хоть в деревне, хоть в посаде города, уклад его жизни определяли две экономики: летняя и зимняя. Они требовали от крестьянина круглогодичной жизнедеятельности. Такова география Русской равнины».[1] Жизнь русских крестьян регулировалась волостными и уездными органами самоуправления, выбираемыми на сходах. На волостные сходы посылались выборщики из деревень, на уездные – от волостей. Обратимся вновь к исследованию Башлачёва: «На волостном сходе избирался волостной староста, дьячок (делопроизводство) целовальники (сборщики податей), волостной судья. Поскольку дела церкви были в ведении мира, то на сходе избирался священник. Им мог стать подходящий для этого дела мирянин, совсем не обязательно духовное лицо. Земские власти выбирались на один год. Избранные давали перед миром присягу крестным целованием. Попытка продлить полномочия рассматривалась как злоупотребление властью. Земские власти обязаны были производить раскладку и сбор податей, исполнять ямскую службу (содержать ям, лошадей, кучеров, чтобы ямское сообщение уезда работало без задержек). Так что вольные крестьяне жили во вполне организованном обществе. Земская реформа Ивана IV привела к расцвету не только торговли, но и ремесел».

Замечательным документом, дающим представление о жизни русских крепостных крестьян 18-19 веков, являются их воспоминания. Пересказывать оные заняло бы слишком значительную часть нашего очерка, а потому интересующихся адресуем к изданному несколько лет назад собранию «Воспоминания русских крестьян XVIII - первой половины XIX века»[2]. Составитель книги В.А. Кошелев указывает в своём предисловии: «Большинство крестьянских воспоминаний XVIII—XIX вв. — это повествования о том, как их автор, начавший жизнь крестьянином, в конце перестал быть таковым, как он «из бедности и ничтожества возвысился до богатства и почетного общественного положения». Таковые встречались — чаще между теми же «ярославцами». Так, Александр Петрович Березин (1723—1799), сын бедного крестьянина из села Еремейцева Рыбинского уезда Ярославской губернии, стал купцом 1-й гильдии, поставщиком двора ее императорского величества, затем, к шестидесяти годам, был выбран петербургским городским головою». «Нужно быть предельно инициативным: постоянно думать, рассчитывать, брать на себя ответственность, - отмечает Кошелев в другом месте. - Необходимо быть самостоятельным, уметь помогать самому себе в случае природного бедствия: нападения диких зверей, наводнения, болезни. А когда нужно — уметь объединиться с соседями: тем более что селения расположены далеко друг от друга... Эта изначальная самостоятельность русского мужика, осваивавшего северные леса, формировала очень симпатичные черты характера: предприимчивость, собранность, волю. И — особенный норов.

(…) Один из «вспоминающих» крестьян (С.Д. Пурлевский) свидетельствует, что в ярославской округе пахотной земли к тому времени приходилось «меньше, чем десятина на душу — только и есть, что скот попасти, а посевы хлебные и не затевай». Чтобы выжить, мужику поневоле приходилось «крутиться». Тот же мемуарист приводит рассуждения своего деда, старосты вотчины: «Если мы Всевышним Промыслом обречены быть крепостными, то не совсем лишены средств устроить свой быт: хотя земли нашей пахотной и недостаточно к прокормлению, мы свободны в выборе заниматься как кому сподручнее, а место нашего жительства (центр России. — В.К.) сугубо заменяет недостаток земли, потому что дает средства торговать и иначе промышлять, как кому вздумается»¹². Не один дед рассуждал подобным образом: в Ярославской губернии, как свидетельствует статистика, было наибольшее по России число крестьян, занявшихся «отхожими» промыслами.

Подчеркнем: стремление «заниматься как кому сподручнее», отправляясь «с домашнего корма в извоз» (Некрасов), возникало из той же тяги к независимости. Мужик, не обремененный пахотной землей и соответственно летней работой, выправлял у помещика «пашпорт» и уходил из дома, становясь возчиком, плотником, каменщиком, копачом, разносчиком, коробейником — мало ли занятий на свете! Везло в этих занятиях далеко не всем: многие умерли, «не доживши веку» (как некрасовский Прокл из поэмы «Мороз, Красный нос»). Но иные, самые предприимчивые, вышли «в люди»: именно от ярославских крестьян (часто старообрядцев) пошли славные купеческие фамилии Рябушинских, Морозовых, Бурылиных, Кокоревых, Елисеевых, Титовых, Щукиных».

В воспоминаниях Пурлевского находим мы замечательный эпизод, рисующий деятельность его деда, избранного миром бурмистром: «Православные, созвал я вас не для того, чтобы сделать раскладку оброка: дело это должно идти своим порядком и каждый сам должен о нем заботиться. Моя же теперь обязанность присмотреть, чтобы вообще все было лучше. Должно без утайки показать вам бедственное ваше положение, которому вы сами причиной. Дела хоть и малые, честно исполняемые, сами за себя говорят и открывают путь. Чистосердечно себя поставляю вам в пример. Довольство моего состояния основано на добросовестном труде. Меня никто не упрекнет в лености или в обмане. Если мы Всевышним Промыслом обречены быть крепостными, то не совсем лишены средств устроить свой быт: хотя земли нашей пахотной и недостаточно к прокормлению, мы свободны в выборе заниматься каждый чем кому сподручнее, а место нашего жительства сугубо заменяет недостаток земли, потому что дает средства торговать и иначе промышлять как кому вздумается. Мы и расторопны к домашнему торгу, но многие ли из нас умеют хорошенько им пользоваться? На базар-то все выедут, да целый день и хлопочут — из алтына! И ремеслом тоже мы не вышли: работаем, как при царе Горохе. Притом ни порядочного калача нет в селе, ни пряника приезжему полакомиться, ни кузницы лошадь подковать. Окружные жители, продав свой привоз, что могут у нас купить, кроме вязи и обуви? Все берут у посторонних! У нас в доме чужие пользуются!»

Деду на это отвечали:

— Да мы не можем ничем обзавестись, мы люди бедные...

Он повел другую речь.

«Слушайте, — говорит, — я вам скажу. Не бедность причиной плохой нашей жизни, а нет между нами согласия. Раскол у нас в вере, и между собой, и несправедливости, и обман, — оттого недоверие одного к другому. Будь мы бедны, да честны и правдивы, нашлось бы и пособие. Ведь и дурная слава о нас пошла, никто на нас не полагается, потому что мы промеж себя пререкаемся. Давайте постановим приговор, что с этого дня все ручаемся один за другого в таких-то деньгах, по способности и поведению каждого. А кто какой поруки заслуживает, пусть разберут выборные люди и выдадут открытые на год листы. А на кого жалоба, долг заплатить, самого же из поруки вон, и взыскивать своим манером. Буде же кто злостный расточитель чужого добра, того считать вредным миру и сдавать в царскую службу».

Для начала дела дед первый предложил две тысячи рублей из собственного капитала на десять лет, без процентов, в общий склад для раздачи бедным на торговлю, а платить им по шести копеек в год с рубля в возврат собранных денег. Приговор состоялся единодушно и хранится в правлении. Всего сейчас было собрано шесть тысяч пятьсот рублей, которые впоследствии процентами и другими сборами увеличились до тридцати тысяч.

С того времени (это было в 1794 году) наши крестьяне точно переродились и один пред другим стали хлопотать. Не далее как через три года на пустой прежде площади выросли лавочки, не только с мелочным, даже с красным товаром и всем нужным для крестьянского обихода. О кузницах и говорить нечего. Вместо прежней обуви стали работать немецкие сапоги с вострыми носками и со скрипом (их охотно покупали и соседние помещики). Понемногу завелись маслобойни, устроилось несколько небольших кирпичных заводов, торговля льном и холстами увеличилась. С продажей своих изделий стали выезжать и на посторонние базары.

Оставался дедушка бурмистром с 1794 по 1802 год и старался во всем завести порядок. Так он ввел письменную отчетность по книгам, для чего два молодых парня были обучены счетному делу».

А, вот, как начинает свои воспоминания владимирский крестьянин Николаев: «Есть пословица «От трудов праведных не наживешь палат каменных», т.е. другими словами: честным трудом не разбогатеешь. Эту мысль часто высказывают люди, которые собственно даже не знают, что такое настоящий труд — упорный, настойчивый, разумный, и отвергают успех честного труда, чтобы тем самым оправдать собственный неуспех. За свою долгую жизнь я убедился в другом: праведным честным трудом, при хорошей жизни (аккуратности, бережливости, трезвости) и для себя можно нажить обеспечение, чтобы не только не нуждаться в чужой помощи, но и самому быть опорой родных и ближних; и потомство свое, которому ты дал жизнь, наградить и тем избавить от чужой заботы и тяжкой нужды, в которой часто понапрасну теряется много сил; и на доброе дело что-нибудь уделить. Я начинал свою жизнь с твердой верой в святость труда, я верил в то, что Бог труды любит, благословляет трудящихся и помогает им. Как бы труд ни был для меня тяжел, но если я видел, что он кому-нибудь нужен, я никогда его не избегал. Вера в Божью помощь поддерживала меня в те минуты, когда мне приходилось особенно трудно. Честным упорным трудом старался я прожить всю свою жизнь, и Господь благословил меня и наградил больше, чем я стою».

Сколько мудрости и достоинства в этих словах русских крепостных крестьян! Недаром говорил А.С. Пушкин: «Взгляните на русского крестьянина - есть ли и тень рабского унижения в его поступках и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего».

Возвращаясь к истории освоения новых земель, как не вспомнить имён крестьянских сыновей Семёна Дежнёва и Ерофея Хабарова? Нельзя забыть и историю впоследствии утерянной нами Русской Америки. Честь приобретения заокеанских земель для России принадлежит выходцу из купеческой семьи Григорию Ивановичу Шелихову и сыну каргопольского мещанина Александру Андреевичу Баранову.

Уроженец Курска, Шелихов переселился в Сибирь после смерти родителей. Промышляя добычей пушного зверя, он сперва снарядил корабль на Курилы, а затем отправил экспедицию к Алеутским островам. В ходе последней его штурман Прибылов открыл неизвестные до того острова, которые были названы именем штурмана.

В середине августа 1783 года Шелихов вошел в компаньонство с братьями Голиковыми, с которыми отправился к берегам Аляски на трех кораблях, численность команды которых составляла 192 человека. 22 июля 1784 года экспедиция пристала к острову Кадьяк (Кыктак) в гавани, которую Шелихов назвал Трехсвятительской. Здесь он основал первое поселение. Именно Шелиховым была основана известная Российско-Американская кампания, управляющим которой стал Баранов.

Александр Андреевич получил традиционное образование у дьячка, а затем продолжал его самоучкой, был сведущ и в химии, и в горном деле. За свои статьи о Сибири был принят в Вольное Экономическое Общество, а за вклад в освоение новых территорий и развитие торговли получил почетное звание «гость» в городе Иркутске. «Огромные сибирские территории в то время еще только осваивались, и, по поручению правительства, в 1787 году с братом Петром Александр обосновался на Анадыре для развития отношений с чукчами, - сообщает в своём кратком очерке потомица Баранова З.Б. Афросина-Масаинова. - Честность и предприимчивость Баранова были хорошо известны в купеческой среде, где он пользовался заслуженным уважением. С 1775 года Баранов был знаком с Григорием Шелиховым, занимавшимся промыслом котиков на вновь открытых Алеутских островах и прилежащих берегах Америки. Шелихов предлагал Баранову совместный промысел, но он долго не соглашался, осознавая все трудности и опасности этого дела. Шелихову помог случай. В зиму 1789 года немирные чукчи сожгли все имущество Баранова на Анадыре, принужденный жестокими обстоятельствами, опасаясь за благополучие семьи, Баранов в три дня согласился заменить управляющего компанией Шелихова Евстрата Деларова на Алеутских островах.

15 августа 1790 года Баранов и Шелихов заключили договор, по которому «каргопольский купец Иркутский гость Александр Андреевич Баранов» соглашался на выгодных условиях управлять компанией Шелихова в течение пяти лет. Этот договор полностью обеспечивал остающуюся в России семью Баранова, в том числе и на случай его гибели. В то время Александру было уже 44 года, осеннее плавание на Алеутские острова представляло крайне опасное предприятие само по себе, а выжить пять лет среди враждебных племен с горсткой людей, которые также не отличались тихим нравом, и вовсе казалось нереальным. Александр Андреевич прощался с Россией и семьей навсегда, уплывал в неизвестность, не надеясь вернуться. Он ошибался только в одном – в Америке он проведет не пять, а двадцать восемь лет, построит флот, освоит огромные территории, заслужит уважение в среде своих подчиненных и вождей окрестных племен, но Россию он так и не увидит.

Вскоре после подписания договора Баранов отправился в Америку, плавание было неудачным, корабли потерпели крушение. Зиму промышленные во главе с Барановым провели, питаясь чем придется на Алеутских островах, а весной на трех байдарах, собранных из останков кораблей, продолжили свой путь на остров Кадьяк, где его с нетерпением ждал Деларов. В 1791 году Баранов прибыл на Кадьяк с оставшимися 52 промышленными и принял дела. В то время в Америке было всего 150 русских промышленных, большею частью людей своевольных, не привыкших к подчинению и порядку. Местное население было многочисленно и опасно.

Шелихов знал, что только счастливый случай позволил ему заполучить в управляющие такого человека, как Баранов. Обладая хваткой, опытом в общении с дикими племенами, знанием жизни в условиях Сибири, Александр Андреевич отличался крайней честностью и ответственностью перед Компанией и своими подчиненными, что отмечалось знавшими его людьми, все проведенные финансовые проверки не обнаружили никаких злоупотреблений с его стороны, чего нельзя сказать о деятельности Правления Компании.

Перед Александром Андреевичем лежала огромная неизведанная территория, богатая лесом и пушным зверем, океанские промыслы были полны котиком. Баранов старался узнать народы и страну, в которую его забросила судьба. Он хотел действовать с населением лаской и снисходительностью, но все надо было начинать с нуля… «При первом шаге, ожесточенная судьба преследовала меня здесь несчастием, но может быть увенчает конец благими щедротами, или паду под бременем ее удара»,- писал Баранов в Россию.

После скоропостижной смерти Григория Шелихова в 1795 году, по просьбе правления Компании, Баранов остался на своем посту. К концу его правления было построено 24 опорных пункта для промысла и торговли с аборигенами, в том числе Форт-Росс в Калифорнии, снабжавший население пшеницей, приобретены территории и на Гавайских островах, построен флот, профинансировано несколько кругосветных путешествий, которые совершались для перевоза товаров компании. Первое кругосветное путешествие также было совершено ради установления связи Петербурга с Русской Америкой. Была выстроена и столица Русской Америки – Ново Архангельск на острове Ситха (теперь о. Баранова), которую перенесли в город Джуно только в 1906 году. В труднейших условиях за годы своего правления Александр Андреевич освоил огромные территории – 10% от территории США – с налаженной системой хозяйствования, школами для детей, церквями, городами и судоверфями, торговыми связями с другими государствами. Этот период - период расцвета Российско-Американской компании, акционеры получали доход, пайщиками компании являлись Царь и Великие Князья, служащим компании и детям от смешанных браков – креолам - оказывалось высочайшее покровительство. Способные мальчики отправлялись на учебу в Россию и многих из них мы знаем, как мореплавателей и первопроходцев. За свои заслуги перед отечеством Александр Андреевич в 1802 году был награжден орденом «Св. Владимир» и получил гражданский чин коллежского асессора, дающий право на потомственное дворянство, а в 1807 году – орденом «Св. Анны».

В отличие от политики других государств, проявляя подлинно государственную дальновидность, Баранов стремился упрочить мирные отношения с туземцами (алеутами, эскимосами, индейцами). На территориях РАК запрещалась продажа спиртного и оружия туземцам, поощрялось огородничество и хлебопашество. Были обычны браки промышленных с местными женщинами. Сохранились брачные записи, сделанные рукой Баранова в отсутствие священников. Детей крестили, браки считались законными. Как правило, дети от смешанных браков оставались на службе компании».[3]

По мнению нашего великого мыслителя Льва Тихомирова идеальным государственным устроением для России является сильная власть наверху + развитое самоуправление внизу. Эта концепция так и не была в полной мере реализована на практике. Нужно с сожалением констатировать, что вопрос местного самоуправления в России постоянно смешивался с политикой, подменялся ею. Необходимость развития земств (то есть реальной, полезной для народа деятельности на местах), а не политических партий, вносящих лишь раскол и смуту в общество, была очевидна для наиболее зорких русских умов.

Один из самых крупных трудов, посвящённых русскому самоуправлению, написан князем Александром Васильчиковым. В нём автор, опираясь на труды отечественных и зарубежных учёных и публицистов, подробнейшим образом исследует как историю вопроса, так и проблемы современной ему действительности.

Образ мыслей одного из самых видных русских земцев и незаурядного мыслителя Д.Н. Шипова отразил в своём романе «Красное колесо» А.И. Солженицын. Шипов был убеждён, что должно не отстаивать интересы классов и групп, но стремиться к поискам общей правды. «Миропонимание и общественная программа формулировались Д.Н. Шиповым так, - пишет Солженицын. - Смысл нашей жизни – творить не свою волю, но уяснить себе смысл миродержавного начала. При этом хотя внутреннее развитие личности по своей важности и первенствует перед общественным развитием (не может быть подлинного прогресса, пока не переменятся строй чувств и мыслей большинства), но усовершенствование форм социальной жизни – тоже необходимое условие. Эти два развития не нужно противопоставлять, и христианин не имеет права быть равнодушен к укладу общественной жизни. Рационализм же повышенно внимателен к материальным потребностям человека и пренебрегает его духовной сущностью. Только так и могло возникнуть учение, утверждающее, что всякий общественный уклад есть плод естественно-исторического процесса, а стало быть, не зависит от злой или доброй воли отдельных людей, от заблуждений и ошибок целых поколений; что главные стимулы общественной и частной жизни – интересы. Из отстаивания прежде всего интересов людей и групп населения вытекает вся современная западная парламентская система, с ее политическими партиями, их постоянной борьбой, погонею за большинством, и конституциями как регламентами этой борьбы. Вся эта система, где правовая идея поставлена выше этической, – за пределами христианства и христианской культуры. А лозунги народовластия, народоправства наиболее мутят людской покой, возбуждают втягиваться в борьбу и отстаивать свои права, иногда и совсем забывая о духовной стороне жизни. С другой стороны, неверно приписывать христианству взгляд, что всякая власть – божественного происхождения и надо покорно принимать ту, что есть. Государственная власть – земного происхождения и так же несет на себе отпечаток людских воль, ошибок и недостатков… Власть – это безысходное заклятье, она не может освободиться от порока полностью, но лишь более или менее. Поэтому христианин должен быть деятелен в своих усилиях улучшить власть и улучшить государство. Но борьбой интересов и классов не осуществить общего блага. И права, и свободу – можно обеспечить только моральной солидарностью всех. Усильная борьба за политические права, считает Шипов, чужда духу русского народа, – и надо избегнуть его вовлечения в азарт политической борьбы. Русские искони думали не о борьбе с властью, но о совокупной с ней деятельности для устроения жизни по-божески. Так же думали и цари древней Руси, не отделявшие себя от народа. «Самодержавие» – это значит: независимость от других государей, а вовсе не произвол. Прежние государи искали творить не свою волю, но выражать соборную совесть народа – и еще не утеряно восстановить дух того строя… Для такого государства, где и правящие и подчиненные должны, прежде всего, преследовать не интересы, а стремиться к правде отношений, Шипов находит наилучшей формой правления именно монархию – потому что наследственный монарх стоит вне столкновений всяких групповых интересов. Но выше своей власти он должен чувствовать водворенье правды Божьей на земле, свое правление понимать как служение народу и постоянно согласовывать свои решения с соборной совестью народа в виде народного представительства. И такой строй – выше конституционного, ибо предполагает не борьбу между Государем и обществом, не драку между партиями, но согласные поиски добра. Именно послеалександровское земство, уже несущее в себе нравственную идею, может и должно возродить в новой форме Земские соборы, установить государственно-земский строй. И всего этого достичь в духе терпеливого убеждения и взаимной любви… Шипов указывал большинству, что класть в основу реформы идею прав и гарантий значит вытравлять и выветривать из народного сознания еще сохраненную в нем религиозно-нравственную идею».

Горький и характерный для России парадокс, что дальновидный и знающий земский вопрос Шипов не смог найти понимания с наиболее ревностным поборником самоуправления среди русских государственных деятелей – П.А. Столыпиным.

Реформы Столыпина должны были в конечном итоге привести к дебюрократизации государственной системы России, к укреплению самостоятельности и личной ответственности русских людей, к оживлению и оздоровлению самих корней наших, к созданию класса крепких крестьян-собственников, хозяев своей земли, твёрдо стоящих на ней и чуждых вредных поветрий. Недаром Ленин с тревогой писал, что, если эти реформы осуществятся, то революции в России уже не бывать, ибо для неё не останется почвы. Увы, преобразования нашего величайшего государственного деятеля и патриота не успели принести должных плодов. Убийство самого реформатора, война и революция поставили на них крест.

После революции русские люди отнюдь не сразу утратили своей природной самоорганизации. В годы лихолетья многие выживали, благодаря взаимопомощи и устроения неких больших или меньших общин, самостоятельно решающих вопросы своего бытия в условиях тотальной разрухи. Наиболее известны православные общины. Например, общины Маросейского храма Николы в Клёниках в Москве и церкви святой Магдалины в Киеве. Последнюю возглавлял священник Анатолий Жураковский. Создание общины, не формальной, а соединённой духовными узами и общими благими делами, было заветной идей отца Анатолия. Члены его общины помогали друг другу и прочим нуждающимся, чем могли: врачи помогали больным, сёстры ухаживали за ними, имевшие достаточное образование занимались в качестве домашних учителей с детьми верующих, община собирала деньги и помогала сиротам и заключённым. Собираясь вместе, братья и сёстры изучали Писание, богословскую и классическую литературу, слушали лекции профессоров разогнанной Киевской духовной академии.

Аналогично складывалось бытие общины храма Николы в Клёниках. Отец Алексий (Мечёв) считал главной задачей устроить жизнь прихода так, чтобы миряне могли приобщиться к той строгой церковности, какая сохранялась лишь в монастырях. Внутри братства были своего рода «ячейки» - небольшие группы верующих по несколько семей, регулярно собиравшиеся вместе, дабы почитать вслух духовные книги, побеседовать на духовные темы. Во главе каждой малой общины стоял избранный глава, наиболее сведущий и мудрый человек, могший помочь советом, направить. Вся Маросейка была большой и дружной семьёй, «покаяльно-богослужебной», как называл её сын отца Алексея, отец Сергий, возглавивший приход по смерти родителя. С усилением гонений перед общиной встала проблема религиозного воспитания детей. Семья батюшки владела двумя загородными домами: в Верее и в Дубках. На лето отец Сергий отдавал их членам общины, братчикам, жившим там с приходскими детьми, с которыми занимались бывшие в общине учителя. Братчики – в основном, молодёжь - испытывали немало трудностей на новом для себя поприще воспитания детских душ. Ребята вели себя шумно и свободно, а нет ничего труднее, чем дисциплинировать тринадцати-четырнадцатилетних подростков. Отец Сергий наставлял молодёжь: «Изучайте людей, будьте внимательны, подходите к ним так, как они этого требуют». И подходили, учась терпению и пониманию…

В годы НЭПа широко развилась кооперация, а в оживающих после террора продразвёрстки деревнях стали наряду с колхозами и совхозами появляться как единоличные хозяйства, хутора, так и артели, ТОЗы. Кроме того, вновь была разрешена запрещённая дотоле кустарная промышленность. Деревня ещё не оскудела в ту пору рачительными хозяевами, и они быстро восстановили порушенное большевистским террором. Вот, что пишет об этом в своей книге «Деревня на Голгофе» Т. Чугунов: «В годы НЭП-а советская власть охотно разрешала крестьянам выселяться из деревни и селиться поселками, не менее 10 дворов. Власть далее поощряла это и призывала селиться в первую очередь на бывшей помещичьей земле и на земле бывших хуторян и отрубников. Из Болотного в 1922 году выселились два поселка: один из 10 дворов, другой из 16-ти. Поселки выселились на землю бывших хуторян и на отрубы пятидесяти болотинских домохозяев, которые до революции купили у помещика 100 десятин земли. На поселках крестьяне устроились гораздо лучше, чем в деревне. Они заняли лучшую землю, которая была хорошо возделана и удобрена хуторянами и отрубниками. Каждому домохозяину поселок выделил большую — гектарную — усадьбу. Дворы на этих усадьбах расселились редко. Жить стало гораздо свободнее, чем в деревне, и безопаснее от пожаров. За все довоенные годы, с 1922 до 1941, за 20 лет, на двух поселках не было ни одного пожара. А за эти же годы в селе были большие пожары. На своих обширных усадьбах поселяне завели большие огороды и сады. Некоторые завели и пасеки.

Всю полевую землю земельная община поселка разделила на три поля, а в каждом поле для каждого домохозяина выделила только по одной полосе. Площадь полос была пропорциональна числу душ в семье. Переделы земли крестьяне считали делом вредным для хозяйства. Поэтому они решили: закрепить за каждым двором его полосы навсегда и больше их не переделять. Но распоряжения советского правительства говорили об обязательных ежегодных переделах земли внутри каждой земельной общины, в связи с ежегодным изменением числа душ в семьях. Поселяне решили: держать свое «антизаконное», с точки зрения советского правительства, решение в строгом секрете от органов власти и даже от соседних общин. Но для того, чтобы компенсировать те дворы, у которых число душ значительно возрастет из-за браков и рождений, жители поселков решили создать запасной земельный фонд. Из этого фонда поселки наделяли землей «прибавившиеся души». Такими мероприятиями поселяне, вопреки советским законам, стремились уменьшить недостатки общинного землепользования и, по мере возможности, приблизить поселково-общинную форму землепользования к отрубной форме. В значительной мере им удалось достичь своей цели. Об этом говорят и полная отмена переделов земли, которые в советской деревне происходили, ежегодно, и сведение земли каждого двора до четырех участков, вместо 30-40 полос, которыми пользовался каждый домохозяин в земельной общине в деревне.

При НЭП-е, когда советская власть разрешила крестьянам выселяться на поселки, многие стали хлопотать о выделении им индивидуальных участков, отрубов и хуторов, по образцу прежних столыпинских хуторов. Но власть этого никак не разрешала, хотя в законах о земле и провозгласила свободу выбора форм землепользования. Ленин при НЭП-е провозгласил свой план: «превратить Россию нэповскую в Россию социалистическую», переделать нэповскую деревню на социалистический лад. В хуторах он видел антипода социалистической формы земледелия, в хуторянах — самых непреклонных врагов большевистского плана. Поэтому советская власть всячески искореняла фермерскую форму земледелия и не позволяла возродиться ей вновь. Но тяга крестьян к фермерскому хозяйству была такая сильная, а средства у зажиточных крестьян при НЭП-е были настолько значительные, что некоторые крестьяне всякими нелегальными путями ухищрялись все же устраивать хутора. Три крестьянских двора из Болотного выселились на поселок. А потом попросили поселковую общину выделить им землю в отдаленном углу поселковых владений. Община на это согласилась. Переселившись туда, эти дворы разделили отведенную им землю на три отдельных участка и работали на них совершенно самостоятельно. Они условились о том, что землю они никогда переделять не будут. Строения расположили каждый на своем участке, далеко друг от друга. Официально этот маленький поселок считался составной частью соседнего большого поселка. Но практически это были три совершенно самостоятельных хутора. Местные начальники, получив соответствующую «мзду», делали вид, что они ничего не замечают...

Эти три крестьянина до революции жили в деревне, хуторов не имели. Это были не прежние столыпинские, а новые хуторяне. Хуторская система хозяйствования была притягательна для всех крестьян: и для тех, кто на хуторах жил, и для тех, кто их только видел. А в соседней деревне один столыпинский хуторянин смог сохранить свой хутор еще с дореволюционного времени. В 1918 году, когда всех хуторян власть сгоняла с их участков и прогоняла обратно в деревню, этот хутор под каким-то вымышленным предлогом был «временно» оставлен. А затем этот «временный период» растянулся на целое десятилетие. Формально владелец хутора был причислен к земельной общине соседней деревни. А на практике он владел этим хутором, жил и работал на нем совершенно самостоятельно. Дом хуторянина был расположен в укромном местечке: в лесу, вдали от дорог. Он не «мозолил глаза» ни проезжающим начальникам, ни соседним крестьянам. Но главная причина чудесного спасения столыпинского хутора заключалась в том, что близкий родственник хуторянина был одним из уездных начальников и покровительствовал ему. При таких обстоятельствах некоторые хутора, вопреки нетерпимому отношению большевистской власти к ним, могли существовать более десятилетия после Октябрьского переворота, вплоть до коллективизации.

(…)

Усилия партии и в годы НЭП-а были направлены на социалистическое преобразование нэповской деревни. Каков же результат этих усилий? Практика показала нерентабельность совхозов, «предприятий последовательно-социалистического типа», и слабую работу и даже развал ТОЗ-ов, земледельческих кооперативов простейшего типа. Эта практика показала возрождение индивидуального крестьянского хозяйства: на хуторах, в поселках, деревнях. Причем, крестьяне сильнее всего стремились к максимально свободным формам индивидуального хозяйствования: к хуторам. Но, если нельзя было выйти на хутор, то выходили на поселки. А в поселках вводили, вопреки законам советской власти, отрубную форму хозяйствования. Если же нельзя переселиться на поселок, то земледельцы разделяли деревню на поселки...

Кустарная промышленность ярко показала преимущество частного владения по сравнению с общественным: развал кустарной промышленности в руках комбедов и государства и ее возрождение в руках частных хозяев.

В области торговли частники в большинстве случаев лучше обслуживали население, чем кооперативы, успешно конкурировали с кооперацией, отвоевывали у нее рынок и вытесняли ее. К концу НЭП-а крестьяне и покупали и продавали больше товаров в секторе частной торговли (у деревенского частного торговца, на базаре, в городских частных ларьках и магазинах), чем в кооперативном секторе.

Большевистская власть всеми мерами старалась убедить крестьян в выгодности для них социалистических форм хозяйствования и старалась насадить эти формы в деревне, чтобы привести нэповскую деревню к социализму. Но сама нэповская деревня отовсюду получала опыт, говорящий о другом: социалистические хозяйства давали отрицательные примеры, а частные, крестьянские, показывали образцы положительного хозяйствования. И поэтому нэповская деревня, вопреки коммунистической власти, стремилась в сторону, противоположную социализму: к частному, индивидуальному хозяйству, к полной свободе и личной инициативе. В годы НЭП-а частнособственническая линия крестьянства побеждала социалистическую направленность, которую пропагандировала и всячески поощряла большевистская власть в деревне».

Увы, очень скоро этот краткий расцвет русской деревни был уничтожен сталинской истребительной коллективизацией, после которой деревне уже не суждено было подняться.

Правда, в годы хрущовской оттепели была ещё одна робкая попытка вырваться из мертвящего колхозного морока – звеньевые хозяйства. О них в те поры много писал Б.А. Можаев. Известный публицист Александр Арцибашев вспомнит об этом в очерке памяти Бориса Андреевича: «Вот Можаев едет в колхоз «Трудовая нива» Хабаровского края. 1960 год. Что заинтересовало молодого литератора? В хозяйстве разделили всю землю, занятую пропашными культурами, и закрепили за семьями колхозников. «Более того, за этими семьями закрепили и технику: тракторы, сеялки, культиваторы и прочее. Правда, они назывались звеньями, но суть оставалась той же — семья села на закрепленную землю. Автономия в колхозе! Тут есть над чем поразмыслить...»

Еще бы!

Борис Андреевич родом из села Пителина Рязанской области, где в период коллективизации вспыхнул известный крестьянский мятеж. Понятно, ни с того ни с сего мужики не взялись бы за вилы. Знать, допекли...

Дрались-то прежде всего за землю, за возможность пахать и сеять без опеки. Ну и что? Сгноили на сибирских лесоповалах миллионы истинных тружеников, а ладу-то в деревне как не было, так и нет. Теперь дошло: надо колхозников как-то пристегнуть к земле. Пускай через звенья, бригады, подряд — лишь бы был результат.

Из очерка «Земля ждет хозяина»: «Приехал я, помню, под вечер в погожую июльскую пору, ходил по полям и читал необычные надписи на дощечках: «Поле Горовых», «Поле Исакова», «Поле Оверченко». И это не клинья, не загоны, а настоящие озера шелестящей на ветру шелковистой кукурузы и цветущей картофельной кипени. С нетерпением ждал я возвращения хозяев этих полей... Более всего, что удивило меня тогда и порадовало, это расчетливость каждого звеньевого, его скрупулезные подсчеты и распаханных гектаров, и израсходованных центнеров семян и удобрений, и будущего урожая, и заработка — подсчитывалось все до килограмма, до копейки. Раньше были на все нормы: и на пахоту, и на семена, и на удобрения, и на урожай. К ним привыкли, сжились с ними — не хлопотно. А теперь каждый норовит их взвесить, проверить, пересчитать. Русский мужик не любит брать что-либо на веру, или он принимает все как есть равнодушно, не чувствуя полезности предложенного, или проявляет дотошную скрупулезность в том, что, по его мнению, приносит выгоду и обществу, и ему...»

Казалось бы, природные условия в соседних регионах — Хабаровском крае и Амурской области — одинаковые, но благодаря внедрению подряда амурчане получили сои по 8–12 центнеров с гектара, а соседи, которые работали «от колеса», — вчетверо меньше. Вот что значит заинтересованность крестьянина в конечных результатах труда! Можаев побывал во многих районах Амурской области и всюду находил большую выгоду от закрепления земли. Увы, тогдашняя бюрократия не позволила распространить новшество по всей России. Итог — известен».

Сегодня идея местного самоуправления захватывает многие умы. Но самое главное, что не перевелись люди, реализующие её на практике, несмотря на противодействие со стороны бюрократии, весьма не любящей чьей-либо самостоятельности. Фермеры Шляпников и Мельниченко, организатор экопарка «Суздаль» Конин, воскреситель умирающих сёл Тюрин, предприимчивые жители села Шаймуратова и другие – эти люди дают сегодня пример подлинного самостояния. И чем больше будет у нас таких людей, чем живее воспримем мы опыт их и прошлых поколений, занявшись устроением нашей жизни своими силами, не ожидая команд и милостей начальства, тем больше будет шансов у нас, современных «последних людей», пережить очередную Смуту и «дружной, общей, основанной на взаимном доверии работой» (Столыпин) восстановить из руин нашу страну.

[1] Русское крестьянство в зеркале демографии. «Традиция». 2011 г.

[2] http://statehistory.ru/books/9/Vospominaniya-russkikh-krestyan-XVIII---pervoy-poloviny-XIX-veka/

[3] http://alaska-heritage.clan.su/index/0-15

THE GEORGIAN MONARCHY

Dr. Vladimir Moss

Georgia, the lot of the Most Holy Mother of God, had played only a minor role in Orthodox history since her baptism by St. Nina in the fourth century. However, in 1008 a political and ecclesiastical unification took place between the kingdom of Abkhazia (much larger than now, with its capital at Kutaisi) and Kartli (with its capital in Uplistsikhe) under the authority of King Bagrat III, who was now called “the king of kings of All Georgia”.

Since the western kingdom contained two metropolias under the jurisdiction of the Ecumenical Patriarchate, the Byzantine Emperor Basil II sent an army into Georgia in 1014, but it was soundly beaten. In 1021-1022, however, the Byzantine army, strengthened by the presence of Varangians (probably Russians from Kievan Rus’) overcame the Georgians. But the Byzantines wisely did not crush the Georgian state system, which gradually strengthened under Byzantine tutelage.

Moreover, in the course of the next two centuries Byzantine influence in general became stronger, and Byzantine liturgical practice became the norm throughout the autocephalous Church of Georgia…[1] It is from the moment of the union of 1008, writes Aristides Papadakis, “that we may speak of Georgia… “The new unity… brought Church and State closer together. The ecclesiastical hierarchy were doubtless advocates of national unity and in this sense were of the greatest benefit to Georgia’s Bagratid rulers. The catholicus on the other hand retained control of ecclesiastical affairs and administration, and was even formally recognised as the spiritual king of the nation. However, the Georgian primate along with all major bishops and abbots were temporal princes of the realm as well, and actually sat on the council of state or Darbazi together with the feudal princes of Georgia…

“Arguably, the two most important members of the new Caucasian monarchy were David II (1089-1125) and Queen Tamar (1184-1212). Both of these Bagratid sovereigns were in the end canonized as saints by the Georgian Orthodox Church. By extending Georgia’s power far beyond its historic frontiers, these rulers were in the final analysis responsible for creating a genuine Georgian hegemony not only over Georgians but over Muslims and Armenians as well. David II was surnamed by contemporaries the Restorer or Rebuilder (aghmashenebeli) for good reason…His reign constitutes a genuine ‘epic period’ in the history of medieval Georgia. David’s victories against the Muslims were especially important since they paved the way for the Transcaucasian multinational empire of his successors. In 1122 he was able to gain control of Tiflis (it had been for centuries an Islamic town) and to reestablish it as Georgia’s capital. But his great triumph was without doubt his decisively humilating defeat of the Seljuks a year earlier at the battle of Didgori (12 August).[2] Georgians to this day celebrate the victory annually as a holiday in August.

“In addition to a strengthened monarchy and a magnified Georgia, David II also bequeathed to his descendants a reformed Church. The attention he was willing to devote to the welfare of the Church as a whole, was doubtlessly genuine. He was also evidently concerned with Christian unity and repeatedly labored to convince the separated Armenian community to return to the unity of the Orthodox Church by accepting Chalcedonian Christology and by renouncing schism. His vigorous efforts to establish ecclesiastical discipline, eliminate abused, and reorganize the Church, culminated in 1103 at the synod of Ruisi-Urbinisi. This meeting – one of the most famous in Georgian history – was presided over by the king who had also convened it…

“It was during [Queen Tamar’s] rule that the great golden age of Georgian history and culture reached its summit. There is no denying the multinational nature of her kingdom by the dawn of the thirteenth century. By then Georgia was one of the most powerful states in the Near East. As a result of Queen Tamar’s numerous campaigns, which took her armies to the shores of the Black Sea, Paphlagonia and further east into Iranian territory, the Georgian state extended far beyond its original borders. By 1212 the entire Caucasus, the southern coast of the Black Sea, most of Armenia and Iranian Azerbaijan, had in fact been annexed to the Georgian state….

“[The queen was in general friendly towards] Saladin, who was actually responsible in the end for the return to the Georgians in the Holy City of properties that had once belonged to them. In contrast, Tamar’s relations with the Latins in the crusader states… were rarely courteous or fraternal. The Orthodox Georgians never actually directly involved themselves with the crusades. This may have been at the root of the friendship Muslims felt for them.”[3]

However, Tamar defeated the Turks when they tried to conquer Georgia. “During two terrible battles she herself saw the finger of God directing her to the fight, and, with her soldiers, witnessed the miraculous conversion of one of the Mohammedan generals who was made prisoner.”[4]

The Georgians in this, their golden age, saw themselves as sons of the Byzantines. Thus Antony Eastmond writes: “The two hundred years before Tamar’s reign saw a very marked change in the depiction of power in Georgia in an attempt to establish an effective form of royal presentation. The Georgian monarchy came increasingly to model itself on imperial rule in Byzantium. The Bagrat’ioni kings began to see themselves as inheritors of Byzantine royal traditions, and displayed themselves as the descendants of Constantine the Great, rather than their own Georgian ancestors, such as Vakhtang Gorgasalan (the great Georgian king who ruled c. 446-510). Between the ninth and twelfth centuries it is possible to trace the way the Bagrat’ionis began to adopt more and more of the trappings of Byzantine political ideas. In the ninth century, Ashot’ I the Great (786-826), the first Bagrat’ioni ruler, showed his dependence on Byzantine ideas by accepting the title of Kouropalates; although the only surviving image of the king shows him in a very abstract, indistinguishable form of dress. By the tenth century the Georgians had adopted a more positive Byzantine identity. At the church of Oshk’i (built 963-73), the two founder brothers, Davit and Bagrat’ are shown in a donor relief on the exterior wearing very ornate, ‘orientalized’, Byzantine costume. All earlier royal images in Georgia, as well as the contemporary image of the rival King Leo III of Abkhazia (a neighbouring Georgian Christian kingdom) in the church of K’umurdo (built 964), had shown the rulers in less distinct, or clearly local forms of dress. The choice of dress at Oshk’I showed the outward adherence of the Bagrat’ionis to the Byzantine political system….

“This gradual process of Byzantinization continued throughout the eleventh century, becoming increasingly dominant. It was encouraged by closer links between the Georgian and Byzantine royal families. Bagrat’ IV (1027-72) married Helena, the niece of Romanos III Agyros in 1032; and his daughter, Maria ‘of Alania’ married two successive Byzantine emperors (Michael VII Doukas and Nikephoros III Botaneiates).

“By the beginning of the twelfth century, there had been a transformation in the whole presentation of the Georgian royal family. In addition to Byzantine court dress, all aspects of the royal environment became ‘Byzantinized’. In the royal churches standard Byzantine forms were adopted…

“At Gelati, built between 1106 and 1130 by Davit IV and his son Demet’re (1125-54), this Byzantinization reaches its peak… The point of strongest Byzantine influence at Gelati comes in the fresco scenes in the narthex. These show the earliest surviving monumental images of the seven ecumenical councils… Davit IV himself convened and presided at two sets of church councils in his reign, and clearly saw himself as a successor to the early Byzantine emperors and their domination of the church: Davit IV’s biographer even calls him a second Constantine…”[5]

The most striking example of Georgia’s filial relationship to Byzantium can be seen after the capture of Constantinople by the Crusaders in 1204, when “a Georgian army immediately took Trebizond and handed it over to a relative of the queen [Tamara], Alexis Comnenus. He became the first emperor of Trebizond. The empire of the Great Comneni, which at first existed under the vassalage of Georgia, continued to exist for almost three hundred years, outlasting Constantinople, and was destroyed by the Turks only in 1461.”[6]

As we ponder why little Georgia should have fared so prosperously and heroically at a time when the Byzantine Empire was being defeated by her enemies, we should remember two factors. One was the internal unity of the State under its strong and pious rulers. A second was its strictness in relation to heresy. Thus the Georgians were much firmer in relation to the heretical Armenians than the Byzantines were in relation to the heretical Latins during the same period. This refusal to make concessions on the faith for the sake of political gains reaped both spiritual and material fruits for the Georgians.

Thus the Synod of Ruisi-Urbnisis decreed that “an Orthodox Christian was not authorized to contract a marriage either with a heretic or an infidel… Armenians and other monophysite dissidents upon returning to the unity of the Orthodox faith were legally compelled to be rebaptized.”[7]

In Tamara’s reign there was an official debate between the Georgians and Armenians at which a great miracle took place: a dog fled in fear from the Orthodox Mysteries of the Georgians, but immediately devoured the sacrifice of the Armenians. As a result, the Armenian nobleman John Mkhargradzeli accepted Orthodoxy and was baptized by Patriarch John.[8]

The unity of the kingdom was not achieved without a struggle, even a struggle, at one point, against a form of parliamentary democracy! Thus “in the first year of Tamara’s reign, an officer of the royal court, Kurltu-Arslan, whose dream was to become the Minister of Defense, insisted that a parliament be established in Iani, where, according to his plan, all internal and external problems of the country were to be discussed, and only after that was a notice to be sent to the king for approval. The Isani Parliament was planned to appropriate the legislative power and leave the monarch a symbolic right to approve decisions already made and give orders to carry out the will of the members of this parliament. Thus, the very foundations of the royal institution blessed by God Himself were shaken and the country found itself face to face with the danger of civil war.

“Tamara ordered that Kurlu-Arslan be arrested, but his followers, bearing arms, demanded the release of their leader. In order to avoid imminent bloodshed, Tamara came to a most wise and noble solution, sending to the camp of the rebels as negotiators two of the most respectable and revered ladies: Huashak Tsokali, the mother of the Prince Rati, and Kravai Jakeli. The intermediation of the two noble mothers had such an effect on the conspirators that they ‘obeyed the orders of their mistress and knelt in repentance before her envoys and swore to serve the queen loyally.’ The country felt the strong arm of the king. Tamara appointed her loyal servants to key government posts…”[9]

Queen Tamara is called a second Constantine, a David and a Solomon in the chronicles.[10] She deserves both titles as having been great in both peace and war, and having defended Orthodox autocracy against the threat of constitutionalism…

The contrast between Georgia and Bulgaria is instructive: the Georgian kings saw themselves as sons of the Byzantines, and prospered, whereas the Bulgarian tsars saw themselves as rivals, and were brought low…

[1] V.M. Lurye, “Tysiacha let Gruzinskogo Imperializma” (One Thousand Years of Georgian Imperialism), Russkij Zhurnal (Russian Journal), August, 2008; Alexander Dvorkin, Ocherki po Istorii Vselenskoj Pravoslavnoj Istorii (Sketches on the History of the Universal Orthodox Church), Nizhni- Novgorod, 2006, pp. 824-825.

[2] “On his own testimony, while meeting an attack from the Turks, both he and his enemies saw S. George protecting him; and on another occasion, he was saved from instant death by a special act of faith, when a thunderbolt falling upon him was prevented from hurting him by the golden image of the Archangel Michael which he wore on his breast” (P. Ioseliani, A Short History of the Georgian Church, Jordanville, NY: Holy Trinity Monastery, 1983, p. 115). (V.M.)

[3] Papadakis, The Orthodox East and the Rise of the Papacy, Crestwood, NY: St. Vladimir’s Seminary Press, 1994, pp. 139, 140, 141, 143-144.

[4] Ioseliani, op. cit., p. 122.

[5] Eastwood, “Royal renewal in Georgia: the case of Queen Tamar”, in Paul Magdalino (ed.), New Constantines: the Rhythm of Imperial Renewal in Byzantium, 4th-13th Centuries, Aldershot: Variorum, 1994, pp. 284, 285, 286.

[6] Dvorkin, op. cit., p. 828.

[7] Papadakis, op. cit., p. 142.

[8] The Life of St. Tamara.

[9] “Holy Righteous Queen Tamara of Georgia”, Orthodox Life, vol. 53, № 2, March-April, 2003, p. 9.

[10] Eastwood, op. cit., p. 289.

The Georgians were one of the first peoples to receive Christianity – through St. Nino, a cousin of St. George, in the fourth century, who converted the king of Kartalinia (Iberia) to Orthodoxy. St. Constantine the Great sent priests to help her, but in the early centuries all Georgian bishops were consecrated in Antioch before being sent to Iberia. In about 480 Patriarch Peter the Fuller of Antioch elevated the Bishop Mtskheta to the rank of Catholicos of Kartalinia with the blessing of the Byzantine Emperor Zeno. Until the 740s the Catholicos could appoint local bishops, but his own election had to be confirmed by the Holy Synod of the Antiochian Church. In 1010 the Catholicos was raised to the rank of Patriarch of All Georgia.

This elevation coincided with the emergence of a powerful Georgian State under the Bagration dynasty, and under the holy Kings David the Restorer and Tamara Georgia entered her Golden Age, from the eleventh to the early thirteenth centuries. However, the invasions first of the Mongols (in the 1220s), then of Persians and then of the Turks threatened to destroy the state’s existence and the people’s Orthodoxy. Their kings began to look around for a powerful Orthodox protector…

In the sixteenth century Georgia found herself in a terrible plight. For, as Ioseliani writes, “oppressed by internal discord, and by the dissensions of ambitious and unsettled princes, Georgia was again exposed to a severe persecution on the part of the Persians. These enemies of the Christian name ceased not to lay their sacrilegious hands on the riches of Iberia. The messengers of King Alexander to Moscow lamented the fearful misfortunes of their country, and represented how the great Shah-Abbas, having endeavoured to keep for himself the protection of the kingdom of Georgia, made the Georgians in reality into enemies of the Russian Tzar.

“In the year 1587 King Alexander II, having declared himself a vassal of Russia, sent to Moscow the priests Joachim, Cyril, and others; and, pressed on all sides as he was by the Persians and the Turks, entreated with tears the Russian Tzar Theodore Iohannovitch to take Iberia under his protection, and thus to rescue her from the grasp of infidels. ‘The present disastrous times,’ wrote he, ‘for the Christian faith were foreseen by many men inspired by God. We, brethren of the same faith with the Russians, groan under the hand of wicked men. Thou, crowned head of the Orthodox faith, canst alone save both our lives and our souls. I bow to thee with my face to the earth, with all my people, and we shall be thine forever.’ The Tsar Theodore Iohannovitch having taken Iberia under his protection, busied himself earnestly in rendering her assistance and in works of faith. He sent into Georgia teachers in holy orders for the regulation of Church ceremonies, and painters to decorate the temples with images of saints; and Job, patriarch of all the Russias, addressed to the Georgian king a letter touching the faith. King Alexander humbly replied that the favourable answer of the Tsar had fallen upon him from Heaven, and brought him out of darkness into light; that the clergy of the Russian Church were angels for the clergy of Iberia, buried in ignorance. The Prince Zvenigorod, ambassador to Georgia, promised in the name of Russia the freedom of all Georgia, and the restoration of all her churches and monasteries.”

However, because of her internal and external troubles, Russia was not able to offer significant military aid to Georgia for some time. And so “in 1617,” writes A.P. Dobroklonsky, “Georgia was again subjected to destruction from the Persians: the churches were devastated, the land was ravaged. Therefore in 1619 Teimuraz, king of Kakhetia, Imeretia and Kartalinia, accepted Russian citizenship, and Persia was restrained from war by peaceful negotiations. But the peace was not stable. In 1634 the Persian Shah placed the Crown Prince Rostom on the throne of Kartalinia. He accepted Islam, and began to drive the Orthodox out of Kartalinia. [In fact, from 1634 until the crowning of King Wakhtang in 1701, all the sovereigns of Georgia were Muslim.] The renewal of raids on Georgia had a disturbing effect on ecclesiastical affairs there, so that in 1637 an archimandrite, two priests and two icon-painters with a craftsman and materials for the construction of churches were sent from Moscow ‘to review and correct the peasants’ faith’. And in 1650 Prince Alexander of Imeretia and in 1658 Teimuraz of Kakhetia renewed their oath of allegiance to the Russian Tsar. Nevertheless, even after this the woes continued. Many Georgians, restricted by the Muslims in their homeland, fled to Russia and there found refuge. But Georgia did not receive any real help from Russia throughout this period…”

Real help from Russia began only in the reign of Catherine the Great. “The Russian army,” writes Lado Mirianashvili, “finally freed Georgia from the unremitting incursions at the end of the 18th century. In 1783 the kingdom of Kartli-Kakheti (central and eastern Georgia) concluded the Georgievsk treaty with Russia. According to the treaty Russia was to assume responsibility for protecting Georgia’s borders in return for the free movement of Russian troops within the country. But by 1801 Russia had abrogated the treaty and annexed Kartli-Kakheti. This was followed by the annexation of Samegrelo and Imereti (western Georgia) in 1803 and 1804, respectively. Within ten years the Russian authorities had abolished the Georgian monarchy, the Church’s autocephaly, and the patriarchal throne – all of which had withstood the Turks, the Mongols, and the Persians. During the subsequent 106 years, nineteen exarches of the Russian Synod ruled the Georgian Church. Church services in Georgian were terminated, frescoes were whitewashed, and ancient Georgian icons and manuscripts were either sold or destroyed.”

However, these facts should be understood in the context of the truly mortal danger that Georgia found herself in, which led to many of her holy elders welcoming annexation by Russia and being sincerely pro-Russian…

Thus if we go back to 1795, we find, as Ioseliani writes, that “the Persian army took the city of Tiflis, seized almost all the valuable property of the royal house, and reduced the palace and the whole of the city into a heap of ashes and of ruins. The whole of Georgia, thus left at the mercy of the ruthless enemies of the name of Christ, witnessed the profanation of everything holy, and the most abominable deeds and practices carried on in the temples of God. Neither youth nor old age could bring those cruel persecutors to pity; the churches were filled with troops of murderers and children were killed at their mothers’ breasts. They took the Archbishop of Tiflis, Dositheus, who had not come out of the Synod of Sion, made him kneel down before an image of [the most holy Mother of God], and, without mercy on his old age, threw him from a balcony into the river Kur; then they plundered his house, and set fire to it. The pastors of the Church, unable to hide the treasures and other valuable property of the Church, fell a sacrifice to the ferocity of their foes. Many images of saints renowned in those days perished for ever; as, for instance, among others, the image of [the most holy Mother of God] of the Church of Metekh, and that of the Synod of Sion. The enemy, having rifled churches, destroyed images, and profaned the tombs of saints, revelled in the blood of Christians; and the inhuman Mahomed-Khan put an end to these horrors only when there remained not a living soul in Tiflis.

“King George XIII, who ascended the throne of Georgia (A.D. 1797-1800) only to see his subjects overwhelmed and rendered powerless by their incessant and hopeless struggles with unavoidable dangers from enemies of the faith and of the people, found the resources of the kingdom exhausted by the constant armaments necessary for its own protection; before his eyes lay the ruins of the city, villages plundered and laid waste, churches, monasteries, and hermitages demolished, troubles within the family, and without it the sword, fire, and inevitable ruin, not only of the Church, but also of the people, yea, even of the very name of the people. In the fear of God, and trusting to His providence, he made over Orthodox Georgia in a decided manner to the Tzar of Russia, his co-religionist; and thus obtained for her peace and quiet. It pleased God, through this king, to heal the deep wounds of an Orthodox kingdom.

“Feeling that his end was drawing near, he, with the consent of all ranks and of the people, requested the Emperor Paul I to take Georgia into his subjection for ever (A.D. 1800). The Emperor Alexander I, when he mounted the throne, promised to protect the Georgian people of the same faith with himself, which had thus given itself over the people of Georgia (A.D. 1801) he proclaimed the following:- ‘One and the same honour, and humanity laid upon us the sacred duty, after hearing the prayers of sufferers, to grant them justice and equity in exchange for their affliction, security for their persons and for their property, and to give to all alike the protection of the law.’”

What we have called here “Georgia” was in fact the kingdom of Kartli-Kakheti in Eastern Georgia. But there was another independent Georgian kingdom in the West, Imeretia.

After the annexation of the eastern kingdom, “the Russian government,” as we read in the Life of Hieroschemamonk Hilarion the Georgian of Mount Athos, “initiated correspondence with the Imeretian king concerning the uniting of his nation with Russia. King Solomon II sought the counsel of his country’s foremost nobles, and in 1804, due to pressure from Russia, he was left with little choice but to set forth the following: since the king did not have an heir to the throne, Imeretia would retain her independence until his death, remaining in brotherly relations with Russia as between two realms of the same faith. The Russian army had free passage across Imeretian territory to the Turkish border, and the Imeretian army was required to render them aid. The relations of the two countries were to be upheld in those sacred terms which are proper to God’s anointed rulers and Christian peoples united in an indivisible union of soul – eternally and unwaveringly. But after the king’s death the legislation of the Russian Empire would be introduced. The resolution was then sent to the Governor-General of the Caucasus in Tbilisi for forwarding to Tsar Alexander I.

“Despite the general approval of the resolution by the king’s subjects, one nobleman, Prince Zurab Tsereteli, began plotting how he could seize the Imeretian throne for himself. He first attempted to erode the friendly relations between the two monarchs by slandering each to the other. Unable to sow discord, he began a communication with the Russian governor-general of the Caucasus, Alexander Tormasov. Depicting the royal suite in the darkest colors to the governor-general, after repeated intrigues he finally succeeded in his designs. Eventually, the report reached the tsar. He, believing the slander, ordered Tormasov to lure Solomon II to Tbilisi and escort him to Russia, where he would remain a virtual prisoner.

“Not able to believe that others could be so base, treacherous and ignoble, the king fell into the trap set by Tormasov and Prince Zurab. Fr. Ise [the future Hieroschemamonk Hilarion] had initially warned the king of Prince Zurab’s disloyalty. However, upon learning of his wife’s reposed he returned to Kutaisi and was unable to further counsel the king.

“King Solomon II and his entire retinue were eventually coaxed all the way to Tbilisi. There they were put under house arrest; the plan being to send the king to live out his days in a palace in St. Petersburg. Preferring exile to imprisonment, the king and his noblemen conceived a plan of escape and fled across the border to Turkey. There, with Fr. Ise and his retinue, he lived out the remainder of his life. After great deprivations and aborted attempts to reclaim the Imeretian Kingdom from Russia, King Solomon II reposed at Trebizond on February 19, 1815, in his forty-first year…

“After the king’s death, Fr. Ise intended to set out for Imeretia (then annexed to Russia) no matter what the consequences. He informed all the courtiers, who numbered about six hundred men, and suggested that they follow his example. Many of them accepted his decision joyfully, but fear of the tsar’s wrath hampered this plan. Fr. Ise reassured everyone, promising to take upon himself the task of mediating before the tsar. He immediately wrote out a petition in the name of all the princes and other members of the retinue, and sent it to the tsar. The sovereign graciously received their petition, restored them to their former ranks, and returned their estates…”

Although union with Russia protected Georgia from the incursions of the Muslims, it had the unfortunate effect, as we have seen, of destroying the autocephaly of the Georgian Church and weakening its culture. Archpriest Zakaria Machitadze writes: “The foreign officials sent to rule in Georgia began to interfere considerably in the affairs of the Church, and it soon became clear that the Russian government [contrary to eighth paragraph of the treaty of 1783] intended to abolish the autocephaly of the Georgian Church and subordinate it to the Russian Synod.

“On June 10, 1811, Tsar Alexander summoned Anton II, Patriarch of All Georgia, to his court and from there sent him into exile. For ten years Georgia had neither a king nor a spiritual leader, and the people began to lose their sense of political and spiritual independence.

“There ensued a period of great difficulty in the life of the Georgian Church. The Church was subordinated to the Russian Synod through an exarch, or representative, of the synod. From 1811 to 1817 the Georgian nobleman Varlaam served as exarch, but after his term all the subsequent exarches were Russian by descent. The foreign exarches’ ignorance of the Georgian language, traditions, local saints, and feast gave rise to many conflicts between the foreign clergy and the Georgian Orthodox believers. The most contemptible exarches stole valuable pieces of jewelry and masterpieces of the Georgian enamel arts and sent them to Russia. Many cathedrals were left to fall into ruin, and the number of diocese in Georgia dropped dramatically from twenty-four to five. Divine services in the Georgian language and ancient polyphonic chants were replaced by services in Slavonic and the music of the post-Petrine Russian Church.

“Russian domination of the Church aroused considerable vexation and indignation in the Georgian people, and evidence of the exarchs’ anti-Georgian activities exacerbated their discontent. Despite the wise admonitions of many Russian elders to respect the portion assigned by lot to the Theotokos and converted by the holy Apostles themselves, appalling crimes continued to be committed against the Georgian Church and nation. Frescoes in churches were whitewashed, and the Khakuli Icon of the Theotokos along with other icons and objects adorned with precious gold and silver were stolen…”

The delicate question of the relationship between the Russian and Georgian Churches was discussed in 1901 by the great missionary and future hieromartyr Fr. John Vostorgov: “In voluntarily uniting herself voluntarily with Russia, Georgia gained much. But we must not forget that she also lost: she lost her independent existence as a separate state, that which served and serves as the object of ardent desires and bloody struggles up to now in many peoples, and which Georgia herself defended for a long series of centuries as an inestimable treasure with as lofty heroism as can be attributed to any people in history.

“Whether we recognize or not the providential significance of peoples in history, we must in any case agree that historical and geographical conditions at least place before this or that people this or that world task. Only from this point of view do the ardent enthusiasms of patriotism, and the fervent desire and care to bring greatness and power to one’s homeland, acquire a meaning and higher justification: her greatness and power are not an end, but the means to serve the universal, pan-human good. But what was the destiny of Russia on the universal-historical plane? It would not be an exaggeration, nor an artificial invention to point to the fact that she, as standing on the borders of the East and the West, is destined to mediate between them, and to work out in her own history a higher synthesis of the principles of life of the East and the West, which are often contradictory and hostile to one another, pushing them onto the path of bitter struggle, reconciling them in the unity of a higher, unifying cultural type. This task – a great, colossal, unique task – was bequeathed to Russia by deceased Byzantium, which in her turn inherited it from ancient Greece with her eastern-Persian armies, her powerful Hellenism, which was victoriously borne even in the time of Alexander the Great into the very heart of the East.

“But much earlier than Russia this great task was recognized and accepted by Georgia… “In the days of the ancient struggle between Greece and Persia, the West was characterized, spiritually speaking, by the religions of anthropomorphism, and the East – by Parsism. Georgia, like Armenia, stood at that time completely on the side of the latter. The Persians placed a seal on the clothing, morals and customs of the Georgians, and on their royal dynasties, language and religion, that is perceptible to this day, because in deep antiquity the native paganism of the Georgians was supplanted by the worship of Armazd, in whose name we can undoubtedly hear the name of the Persian Ormuzd. A new, powerful influence entered into the world when the West accepted Christianity and placed it on the banner of her historical existence. And before the appearance of Christianity, under Caesar and Pompey, we see in Georgia the beginnings of an attraction towards the West. But she finally understood her own mission in the world only in the light of Christianity: under the emperor Hadrian, this was still expressed in an indecisive manner and bore the character of a certain compulsion, but under Constantine the Great this was finally and irreversibly recognized.

“It is not in vain that the year of the victory of Constantine the Great near Adrianople (323), and the declaration that Christianity was not only permitted (as it had been in 312 and 313) but the dominant religion of the Roman empire, coincides with the year of the baptism of the Georgians in Mskhet… A remarkable coincidence! King Mirian, who was by birth from a Persian dynasty, wavered quite a bit until, propelled by the historical calling of his people, in spite of his family links with Persia, he decided to make this step, which irreversibly defined the destiny of Georgia. Soon the East, in its turn, exchanged Parsism for Islam, and there began the great duel of two worlds. Western Europe responded, and responded powerfully, to this duel with its crusades. But we can say that the life and history of Georgia was one long crusade, one long heroic and martyric feat! The arena of the great struggle was continually being widened in the direction of the north: from ancient Greece to Byzantium, to Georgia, to the south-western Slavic peoples. But when Byzantium began to decline, from the tenth century, still further to the north, the young Russian people was called into the arena, bearing upon herself the seal of great powers and a great destiny. But until she grew up and thrust aside a multitude of paths that bound her childhood and youth, until she had passed through the educational suffering of her struggle with the wild hordes, with the infidels, in the crucible of the Tatar yoke, and in domestic upheavals, Georgia remained alone. It is difficult to represent and describe her boundless sufferings, her faithfulness to the Cross, her heroism worthy of eternal memory, her merits before the Christian world.

“Soon the Tatar yoke became synonymous with Islam; Russia, casting aside that yoke, moved further and further into the Muslim world, became stronger and stronger, and finally the hour of the will of God sounded: she gave the hand of help and complete union to exhausted Iberia, which had reached the final limits of exhaustion in her unequal struggle. Peoples having a single world task naturally merged into one on the level of the state also…

“But this is not all: the situation of the struggle between Islam and Christianity, between the East and the West, immediately changed. Russia, having established herself in Transcaucasia, immediately became a threat to Persia and Turkey; with unprecedented rapidity and might she cast the banner of Islam far from the bounds of tormented Georgia. Only one century has passed since the time of the union of Russia and Georgia, and in the meantime what a huge, hitherto unseen growth has taken place in Christian Russia, and, by contrast, fall in Muslim Turkey and Persia! This demonstrates to all how much good the executed decision of the two peoples to merge into one on the basis of the communality of their world tasks brought to the history of the world one hundred years ago.

“But did both peoples understand these tasks, and do they understand them now?

“Even if they had not understood them clearly, they would have striven towards them semi-consciously: if a people is an organism, then in it there must be instincts which subconsciously direct its life purposefully and infallibly, having before it, not death, but life. But there is a force which gave to both the one and the other people an understanding of their world tasks, and the means of their fulfillment. This force is Orthodoxy. It alone includes in itself the principles of true Catholicity, and does not suppress nationalities, but presents to each one spiritual freedom without tying its spiritual life to a person, a place or an external discipline, while at the same time it stands higher than all nationalities. By means of undying tradition it preserves a man from confusing freedom with license, from destructive spiritual anarchy, and makes possible in him constant vitality and growth, as of a spiritual organism. Not being tied to a place or time, and including in itself the principles of true democracy and good, healthy cosmopolitanism (in the Orthodox understanding of the Church), Orthodoxy – and only Orthodoxy – serves as a religion having an eternal and global significance, uniting mankind inwardly, and not outwardly. Without suppressing nationalities, it can at the same time become a pan-popular religion in the full sense of the word. And truly it has become the fundamental strength and popular religion both for the Russians and for the Georgians. Outside Orthodoxy both Russians and Georgians cease to be themselves. But in it they find the true guarantee of the preservation of their spiritual personalities under any hostile attacks. For that reason it has become infinitely dear to the hearts of both peoples; for that reason it has so quickly and firmly united both peoples in an unbroken union hitherto unknown in history of state and Church, in spite of the absence of tribal kinship, for kinship according to faith is higher that kinship according to blood, union in the spirit is higher than union in race, and stronger than unions created for the avaricious aims of states. This is a union in life and death, for the present and the future, since it rests on spiritual, age-old foundations. And the eternal and the spiritual give sense to the temporal and make it truly fertile…”

In the pre-revolutionary decades a movement began to preserve the Georgian nation’s heritage and promote the cause of Georgian state independence and ecclesiastical autocephaly. It was led by the poet, historian and philosopher Ilia Chavchavadze, who was assassinated by revolutionaries in 1907. Georgian State independence could not be considered by the Russian government then, since at a time of increasing nationalist and tension, it would only undermine the whole empire. However, Church autocephaly was a different matter in view of the undisputed fact that the Georgian Church had once been autocephalous. And on June 2, 1906 this question was reviewed in the Alexander Nevsky Lavra in St. Petersburg during the sessions of the second section of the Preconciliar Convention.

Eugene Pavlenko writes: “The majority of those who spoke supported the state principle of Church division [that is, in one state there should be only one Church administration], but the minority insisted on a national or ethnic point of view. In winding up the second section of the Preconciliar Convention, participants accepted one of the two projects of Protopriest I. Vostorgov on giving the Georgian Church greater independence in the sphere of the use of the Georgian liturgical language, of the appointment of national Georgian clergy, etc., but the project for Georgian autocephaly was rejected.”

The argument between the two sides is important and its conclusions applicable to other Churches striving for autocephaly or autonomy. So we shall follow it in Pavlenko’s exposition: “The most completely phyletistic [nationalistic] argumentation of the supporters of the idea of Georgian autocephaly at the Preconciliar Consistory was sounded in the report of Bishop Kirion [Sadzagelov, of Sukhumi], ‘The National Principle in the Church’.

This report began by proclaiming the principle of nationality in the Church and by affirming its antiquity. In the opinion of the Bishop, Georgia ‘has the right to the independent existence of her national Church on the basis of the principle of nationality in the Church proclaimed at the beginning of the Christian faith.’ What does principle consist of, and when was it proclaimed? ‘It is sufficient to remember,’ writes Bishop Kirion, ‘the descent of the Holy Spirit on the apostles, who immediately began to glorify God in various languages and then preached the Gospel to the pagans, each in their native language.’ But in our [Pavlenko’s] view, references to the preaching of the apostles in connection with the affirmation of the national principle in the Church have no firm foundation. The preaching of the apostles in various languages was necessary in order to unite the peoples in the Truth of Christ, and not in order to disunite them in accordance with the national principle. That is, the principle of nationality is precisely that which Christianity has to overcome, and not that on which the Church must be founded. Since the Bulgarian schism phyletistic argumentation has characteristically sought support in references to the 34th Apostolic canon. ‘The basic canonical rule,’ writes Bishop Kirion, ‘by which the significance of nationality in relation to Church administration is recognised, is the 34th Apostolic canon which is so well known to canonists… According to the direct meaning of this canon in the Orthodox Church, every nationality must have its first hierarch.’ But the 34th Apostolic canon… has in view ‘bishops of every territory’ and not ‘bishops of every people’. The word ethnos, which is employed in this canon in the ancient language and in the language of Christian antiquity, is translated in the dictionary of Liddell and Scott first of all as ‘a number of people accustomed to live together’, and only then as ‘a nation’. It is precisely the first sense indicated here that points to the territorial meaning of the Apostolic canon. So references to its national meaning are groundless.

“An incorrect understanding and use of the principle of conciliarity – which phyletism has in common with ecumenism – sometimes brings them closer… to the point of being completely indistinguishable. For the supporters of the division of the Church along tribal lines the principle of conciliarity is only a convenient federal form for the development by each people of its nationality idiosyncracy. ‘… The federal system,’ in the opinion of Bishop Kirion, ‘gave our Eastern Church significant advantages from a national point of view.’ And the preservation of this idiosyncracy – in his opinion – is prescribed by conciliar decisions (cf. the 39th canon of the Council in Trullo), and acquires a very important significance from the point of view of Church freedom.’ But in the 39th canon of the Council in Trullo not a word is said about ‘national religious-everyday and individual particularities’ and the like, but there is mention of the rights of first-hierarchs over bishops and their appointment. ‘Let the customs of each [autocephalous] Church be observed,’ it says in this canon, ‘so that the bishop of each district should be subject to his president, and that he, in his turn, should be appointed from his bishops, according to the ancient custom.’ The émigré Church of Cyprus, of which mention is made in this canon, did not become the national Church of the Cypriots, but took into herself all the peoples of the Hellespont district where they emigrated. Where is mention made here of a conciliar sanction for the preservation of ‘local ecclesiastical traditions’ with the aid of administrative isolation?

“’Ecclesiastically speaking,’ thinks Bishop Kirion, ‘each people must make use of the freedom of self-determination’ and ‘possesses the right to develop according to the laws of its own national spirit.’ The extent to which the Bishop sees the development of each Church possible ‘according to the laws of its own national spirit’ becomes clear from the following quotation cited by him: ‘The Bulgarian Church, after a period of difficult trials and struggle, is near to the realisation of its age-old strivings without disrupting Christian peace and love. The enslaved Syro-Arabic Church is declaring its rights to national idiosyncracy more and more persistently. The Armenian, Syro-Jacobite and Perso-Chaldean Churches, which have, because of regrettable circumstances, been separated from ecumenical unity for a long time, are also seeking reunion, but without the disruption of their national rights which have come into being historically.’ By ‘regrettable circumstances’ Professor Kavalnitsky and Bishop Kirion who quotes him apparently have in mind the Council of Chalcedon, which condemned the monophysite heretics. While by ‘reunion’ they have in mind, as becomes clear from the following sentence, the following: ‘Unity between the Churches must take place on the principle of equality, and not of absorption.’ Thus both in the schism of the Bulgarians, and in the heresy of monophysitism, there is nothing to prevent union with them, but only, in the opinion of Bishop Kirion, ‘the religious variety of the Christian peoples’! Before our eyes, Bishop Kirion, a defender of Georgian autocephaly at the beginning of the century, is making a path from phyletism to ecumenism, the union of which we have already distinctly observed at the end of the century. This is the classical ‘branch theory’ in action. ‘The peoples who accepted Christianity did not all assimilate its lofty teaching in the same way; each took from it only those elements of Christian life which it was able to in accordance with its intellectual and moral character. The Latin nations (the Catholics) developed a strict ecclesiastical organisation and created architecture of high artistic value. The Greeks, who were experienced in dialectical subtleties, worked out a complex and firmly based dogmatic system. The Russians, on accepting Christianity, mainly developed discipline and church rubrics, bringing external beauty to a high level of development. But the Georgians, having christianised their age-old national beliefs and being completely penetrated with the spirit of Christianity, attached to it the sympathetic traits of their own character: meekness, simplicity, warmth, self-sacrifice, freedom from malice and persistence. Although all the nations did not receive Christianity, in the sense of assimilate the height and fullness of its heavenly teaching, in the same way, nevertheless, enlightened by Christianity, as members of the one Body of Christ [one must suppose that Latins and Monophysites are included in this number – the author], strive for the one aim that is common to Christian humanity – the realisation of the kingdom of God on earth (?!)’. The idea of chiliasm – ‘the kingdom of God on earth’ – is a worthy crown of this union of phyletism and ecumenism. Fitting for a report at the assembly of the World Council of Churches, whose members are expecting the coming of ‘the new era of the Holy Spirit’?

“From Bishop Kirion’s report it is clearly evident that the idea of the national Church, beginning with the division of the Church on national lines, leads to her ‘union’, not on the basis of the patristic faith, but on the basis of the idea of abstract ‘equality’ of separate, including heretical, churches, and through this to the idea of the coming earthly kingdom of the antichrist…”

There are stronger arguments to be made for Georgian autocephaly than those put forward by Bishop Kirion. For, as we have seen, Georgian Church autocephaly was a generally accepted fact long before the Russian Church became autocephalous. However, Pavlenko is right to reject his essentially phyletistic argument: one (ethnic) nation – one Church, and the impulse it gives to ecumenism. For from the earliest times, the Orthodox Church has been organized on a territorial basis, following the demarcation of states rather than ethnic groups. In more recent centuries state boundaries have tended to correspond more and more closely to ethnic boundaries, so that we now talk of the Greek Church, the Russian Church, the Serbian Church, etc., as if we are talking about the Churches of the ethnic Greeks, Russians and Serbs exclusively. But this is a misleading way of speaking, and does not alter the essential principle, confirmed both in Holy Scripture and in Canon Law, that a local Church is the Church of all the people, of all nationalities, gathered together on one territory.

The attempt to substitute the ethnic principle for the territorial principle had already led to a schism between the Greek and the Bulgarian Churches in 1872. It would lead to a schism between the Russian and the Georgian Churches in 1917, when Bishop Kirion and a Council of the Georgian Church re-established Georgian Church autocephaly on the basis of the ethnic principle. It would thereby divide the two Churches at precisely the moment when unity between Orthodox Christians of all races was vital in the face of the international communist revolution…

In Tbilisi in November, 1917, writes Dov Kontorer, “a Transcaucasian commissariat was established representing a combined government of Georgian socialists, Armenian Dashnaks and Azerbaidzhani Musavatists. The power of this organ extended – theoretically, at least – over the whole territory of Transcaucasia, except for the region of Baku, where the Bolsheviks were in power. The Transcaucasian commissariat refused to recognize the results of the Brest peace, according to which Soviet Russia conceded to Turkey not only the territories conquered in the First World War, but also the districts of Kars, Ardagan and Batumi. This led to the breakdown of peaceful negotiations at a conference in Trabzon in March-April, 1918. Meanwhile the continuing collapse of Statehood in Transcaucasia was combined with an excessively bold external politics. In the spring of 1918 the Turks were in quite a difficult situation. Nevertheless, at the cost of some short military actions, they succeeded in seizing Batumi, Ozurgeti, Akhaltsikhe and a series of other territories.

“It was against this background that an ‘independent federal democratic republic’ was proclaimed in Transcaucasia. It lasted for about a month. On May 26, 1918 the Georgian Mensheviks headed by N.S. Chkheidze, I.G. Tsereteli and N.N. Jordania, declared Georgia to be an independent republic… But the reality of Georgian ‘independence’ was such that the new government immediately had to summon German forces onto its territory ‘for defence against the Turks’, and at the same time to sign a peace agreement with Turkey according to which Georgia lost even more than it had according to the conditions of the Brest peace which it had rejected.”

Georgian ecclesiastical independence had been proclaimed even earlier than Georgian political independence. On March 12, 1917, an Assembly of the bishops, clergy and laity of Georgia proclaimed the re-establishment of the autocephaly of the Georgian Church, which led to a break in communion with the Russian Church. In the summer, however, “the Georgian Church sent a special deputation to the Most Holy Russian Synod to inform the Most Holy Synod about the re-establishment of the autocephaly of the Georgian Church and greet it. The Russian Synod through the mouth of Archbishop Sergius of Finland confirmed ‘that Russian Church consciousness has never been foreign to the thought of the necessity of returning to the Georgian Church her former constitution… If this thought has not been realized up to now, for this there were special reasons’ not depending on Church actors, but ‘now, in the days of the general liberating spring, Russian Church consciousness is ready to welcome the fulfilment … of the long-time dream’ of the Orthodox Georgians, and the Russian hierarchs hope ‘that God will order all for the good, and that certain roughnesses in this matter will be smoothed over’ and that at the forthcoming Local Council of the Russian Orthodox Church a fraternal meeting of representatives of the two Churches is bound to take place in order to find a path to mutual understanding’.”

In September, a General Council of the Georgian Church confirmed the Acts of the March Council. On October 1 Bishop Kirion Sadzaguelachvili was enthroned as Catholicos-Patriarch in Tbilisi by three vicar bishops over the protests of three Georgian hierarchs: Demetrius (Abashidze) of Simferopol, Antony of Gori and Nazarius (Lezhavy). On January 11, 1918, Patriarch Tikhon also protested against the re-establishment of Georgian autocephaly, pointedly addressing Kirion as only a bishop.

Georgia, wrote his Holiness, had united with Russia more than a century before, and from that time the highest ecclesiastical authority in Georgia had belonged to the Holy Synod. However, when, in 1905, an attempt was made to restore the autocephaly of the Georgian Church, the Holy Synod in 1906 decreed that this question should be handed over for discussion at the All-Russian Council, the decisions of which the Georgian hierarchs were obliged to wait for. “According to canon law, the agreement and permission of the Mother [kiriarkhal’noj] Church to the autocephaly of the other Local Church which before was subject to her jurisdiction is required. Usually the Church which is seeking independence addresses the Mother Church with her request, and, on the basis of data of a political and ecclesiastical character, seeks her agreement to the reception of autocephaly. The request is directed in the name of both the ecclesiastical and civil authorities of the country, and also of the people; it must be a clearly expressed declaration concerning the general and unanimous desire to receive ecclesiastical independence. That is how it was in Greece, in Serbia and in Romania, but it was not like that in Bulgaria, where the well-known schism arose. And it was also not like that, unfortunately, in the Transcaucasus in 1917… In pointing out your errors and mistakes, we suggest to you, Most Reverend Bishops, that you submit to the demand of the ecclesiastical canons and, following the canonical order, appear at the All-Russian Sacred Council, and, recognising your errors, convey your desire concerning the autocephaly of the Georgian Church to the court of the whole All-Russian Council, so that you may not be subjected to the judgement of the canons and not fall into the great and terrible sin of alienation from the Holy, Catholic and Apostolic Church…”

However, the Russian and Georgian governments confirmed this election, pulling the carpet from under the feet of Patriarch Tikhon. Kirion immediately seized the exarchal house and ordered the portraits of the Tsar and the previous exarchs removed. But God did not bless his endeavours. After his first and last liturgy as Catholicos, he fell ill – he had been poisoned (according to one source, he poisoned himself). In order to recuperate he went to the monastery of St. Anthony, near Martkop, where, in June, 1918, according to some sources, he committed suicide…

“In December, 1918,” continues Kontorer, “with the defeat of Germany in the First World War, the German soldiers in Transcaucasia were replaced by a British expeditionary force. They saw their task in guaranteeing the uninterrupted work of the oil industry and the Batumi-Baku railway, while keeping internal peace in the region interested them very little. As a lawful result of this, there began a series of embittered ethnic wars that accompanied a ‘parade of sovereignties’ in Transcaucasia.

“The best known was the Armenian-Azerbaidzhani war, which was accompanied on both sides by the massive slaughter of the peaceful population (in contemporary terminology: ‘ethnic cleansing’). In the autumn of 1920 there entered into the conflict, with the agreement of Georgia, the young Kemalist state of Turkey. Having attained a rapid and complete victory on the field of battle, it imposed significant territorial concessions on Armenia in negotiations in Alexandropol. These were partially reviewed later when the RSFSR and Turkey concluded an agreement in Moscow in 1921.

“But it was not only the major Transcaucasian nations who warred against each other at this time. The assertion of national identity in conditions of the collapse of the previous imperial statehood was accompanied almost everywhere by bloody civil conflict. Thus in Georgia the Menshevik government of Noe Jordania conducted in relation to a whole series of national minorities a politics that would be described today as an attempt at genocide. In particular, at that time Georgia exterminated about 18,000 Osetians, which helped greatly to make the population of Northern Osetia to cling desperately to the possibility of remaining within Soviet Russia, while that part of the Osetian population which lived compactly to the south of the Great Caucasian Ridge was extremely grateful to Moscow for the creation within Georgia of the South Osetian autonomous republic.”

For in February, 1921 the Bolsheviks, at the initiative of the Georgians Stalin and Ordzhonikidze, had invaded Georgia, and after a short war of three weeks took control of the country. Soon the Church was deprived of juridical status, and churches and monasteries began to be closed…

“On February 7, 1922,” writes Fr. Elijah Melia, “Catholicos Ambrose sent to the Interallied Conference at Genoa (the highest degree of international jurisdiction at that time) a letter of protest in which, recalling the moral obligations towards the nation of his charge, he protested in the name of the people of Georgia, deprived of their rights, against the foreign occupation and demanded the intervention of civilized humanity to oppose the iniquity committed against Georgia. He was arrested in February 1923 with Archbishop Nasaire and all the members of his Council. Their trial, which took place under conditions of semi-liberty, greatly stirred up the country.

“There were three accusations: 1) the 1922 letter to the Genoa Conference, 2) the concealment of the historic treasures of the Church in order to preserve them from passing into the hands of the State and 3) the prohibition imposed [by the] Governmental Commission for Religion against the redemption of precious objects in favour of the starving. Archbishop Nasaire was assassinated during the trial [in fact, after it, on September 1, 1924], most probably in order to impress the others accused. All the members of his Council showed their solidarity with the Catholicos Ambrose, who conducted himself heroically, assuming the entire responsibility for his acts, which he declared to have been in conformity with his obligations and with the tradition of the Church of Georgia in similar cases. He was condemned to eight years imprisonment. Two members of his Council were given five and two years respectively. The Catholicos was liberated before the term of his imprisonment was over. He died on March 29, 1927.

“In August 1924, a general insurrection broke out, organized by all the active forces of the nation – the higher ranks of the army, the political parties, the university, the ecclesiastics, the population as a whole. But the uprising was doomed to fail, for the plot had been betrayed. The repression created thousands of victims. Groups of partisans still operated for some time…”

According to Slava Katamidze, the number of victims was “enormous”, but “the real figure has never been published…”

But this was only the prelude to the real enslavement of the Georgian Church. At just the time that Metropolitan Sergius was destroying the independence of the Russian Church by submitting it to the Communists, the Georgian leader was doing the same for his Church. “Between June 21 and 27, 1927,” writes Fr. Elijah Melia, “a Council elected as Catholicos Christopher Tsitskichvili. On August 6 he wrote to the Ecumenical Patriarch Basil III who replied addressing him as Catholicos. The new Catholicos entirely changed the attitude of the ecclesiastical hierarchy towards the Soviet power, officially declared militant atheist, in favour of submission and collaboration with the Government.”

All this, according to Boris Sokolov, took place under the influence of the head of the Georgian KGB, Laurence Pavlovich Beria, who wrote in 1929: “By our lengthy labours we succeeded in creating an opposition to Catholicos Ambrose and the then leading group in the Georgian Church, and… in January, 1927 we succeeded in completely wresting the reins of the government of the Georgian Church from the hands of Ambrose, and in removing him and his supporters from a leading role in the Georgian Church. In April, after the death of Catholicos Ambrose, Metropolitan Christopher was elected Catholicos. He is completely loyal to Soviet power, and already the Council that elected Christopher has declared its loyalty to the power and has condemned the politics and activity of Ambrose, and in particular, the Georgian emigration.”

There followed, as Fr. Samson Zateishvili writes, “the persecution of clergy and believers, the dissolution of monasteries, the destruction of churches and their transformation into warehouses and cattle-sheds… The situation of the Church in Georgia was, perhaps, still more tragic and hopeless [than in the Russian Church], insofar as the new trials were imposed on old, unhealed wounds which remained from previous epochs.”

The change was discernible very quickly to outsiders. Thus in October, 1930, the future Archbishop Leontius of Chile wrote in his Memoirs: “I arrived in Tbilisi in the evening, and went straight with my letter to the cathedral church of Sion… The clergy of the cathedral were so terrified of the Bolsheviks that they were afraid to give me shelter in their houses and gave me a place to sleep in the cathedral itself…”

In October, 1943 the Moscow Patriarchate, under orders from Stalin, accepted the autocephaly of the Georgian Church – which simply made them slaves of formally equal status under the same antitheist master. For a long time the Ecumenical Patriarchate refused to accept this, considering the autocephaly of any Church to be the exclusive gift of Constantinople. But in 1990, she also recognized it – which coincided quite closely with the restoration of independence to the Georgian State in the following year.

However, the long and bitter experience of the Georgian Church, first under the Muslims, and then under the Communists, has surely demonstrated to the Georgian people that formal autocephaly, and its recognition by other Local Churches, while important from a cultural and psychological point of view, is of little significance if true spiritual freedom, the freedom to worship the true God in the true Orthodox faith, is not present.

Митрополит Иларион Алфеев и прославленный своей хлестаковской свободой протодьякон Кураев, узаконили пребывание женщин в храмах в брюках, объяснив: - Это женские брюки!

Брюки то да, женские, а вот, одежда то, они, эти брюки… м у ж с к а я! И вот то, что 1000 лет ни одна русская женщина в мужской одежде не появлялась в Божiем храме…” - смутило женщин, постоянно пребывающих в храме, и они обратились за разрешением к авторитетнейшему лицу.

Профессор Осипов Алексей Ильич, личность воистину уникальная. Пожалуй, только он один ныне напоминает о единственной цели христианства - о спасении! И это зримо подтверждает православный телеканал “Союз”. Там час в сутки Осипов говорит, что у Церкви только одна цель - служение Богу. А остальные 23 часа на этом канале другие люди от митрополитов до священников невольно своим видом, своими мыслями раскрывают “тайну” нашего времени о том, что большинство то духовенства нынешнего служит мiру, но только это служение свое мiру прикрывают служением, якобы, Богу. Алексей Ильич противится такому служению, обличая его на примере католиков и протестантов.

И вот, совсем неожиданное недоумение вызвали слова Алексея Ильича, когда он довольно изворотливо стал защищать это странное нововведение известного митрополита и известного дьяка.

Как же отреагировал на вопрос прихожан, смущенных заявлением иерарха о женских брюках, наш обожаемый профессор, только что прочитавший лекцию о недопустимости лукавства? Вот, и послушаем:

“В Церкви нет понятия “брюк”! Принцип церковный: целомудренно или развратно, скромно или вульгарно. В Церкви надо одеваться целомудренно”. То есть, можно и в брюках. И дальше наш проповедник очищения души для того, чтобы была понятна его мысль, ударился в описание нарядов женщин, которые все видят на улице. “Беда, когда вместо женщины идет манекен. Бедняжка портит себя. Эстетически просто безобразно, когда толстуха напялит на себя брюки. Что лучше, когда против вас сидит женщина, у которой юбка выше крыши или женщина в брюках?” Хотя вопрос был не о сидении с женщиной, а о хождении женщин в храм. Далее учитель благочестия и, вообще, перешел к косметике, все дальше и дальше удаляясь от одежды, в которой необходимо пребывать в храме.

Ведь, как ловко взял быка за рога перед доверчивыми прихожанами: “В Церкви нет понятия брюк!” Но в Церкви есть понятие одежда: одежда архиерея, одежда священника, одежда дьякона, псаломщика и… одежда прихожанина. В церкви нет слова “брюки”! А слова: епитрахиль, сакос, поручи, камилавка, митра, клобук? В каком месте Евангелия утвердил их Господь Христосъ или святые апостолы? Эти слова утверждены самой жизнью Церкви, ровно также, как и одежда в храме мужчин и женщин: мужчина в храме обязательно с непокрытой головой, у женщины - голова обязательно покрыта, мужчина в штанах, по-нынешнему в брюках, а не в юбке, как шотландцы, женщина обязательно в юбке или в платье. И то, что платье женщины, пребывающей в храме, обязательно ниже колен - это тоже неписанное правило, передающееся преданием Церкви. И менять эти неписанные каноны и правила для оправдания улицы, оккупирующей ныне храмы, не гоже.

“Насчёт одежды женской... Могу сказать лишь за себя: на службу я бы не пошла в брюках, зная, что это неправильно. Хотя просто свечку поставить по дороге заходила и так. И не осудила бы женщину, пришедшую на службу в каких-то широких брюках, но при этом скромно и опрятно одетую, видом своим не оскорбляющую. Всё-таки это - внешнее, не главное. Может, у неё юбки пригодной нет, может, ещё недостаточно поняла, втянулась в церковную жизнь, и это первые шаги её в храме. Глядишь, со временем и сама строже станет относится к гардеробу. А если сразу с порога отчитать её, так оттолкнуть можно почём зря”.

Ну, об отчитке мы даже и не помышляем, наоборот, считаем, что если и говорить в храме об одежде, то только с любовью, с большой любовью, ведь в храм пришла. И цель беседы об одежде с ней имеет более важную, так сказать подспудную цель, чем одежда - надо, чтобы она увидела ученика Христова, сердцем зацепить её. А если увидит такого, заговорившего с ней под предлогом одежды, то уж и сама Христова, привяжется к храму всей душей, и никакие “женские брюки” и сама не захочет одеть.

Мы то ведь, о другом. Это то, но не про это. Мы про митрополита, про профессора, про дьякона Кураева, которые примером ловкого узаконивания “женских брюк”, показывают, что своей отточенной эквилибристикой также лихо могут в будущем оправдать и службу на русском языке, и новый стиль, как у всего Запада, и братство с католиками, а со временем, пожалуй, упертых брючниц еще будут продвигать в священницы. Ибо процесс водворения мерзости запустения на святомъ месте налицо. И предсказано о нашем времени было давно: Когда время будетъ приближаться къ пришествiю антихриста, разумъ людей помрачится от страстей плотских, и все более будетъ усиливаться нечестие и беззаконие. Миръ тогда станет неузнаваемым, изменятся облики людей, и нельзя будетъ ясно различать мужчинъ отъ женщинъ, благодаря бесстыдству в одежде и форме волос головы. (Преподобный Нил Мироточивый Афонский)

Вот, на что нам хочется обратить внимание. И “женские брючки” - всего лишь, малюсеньний пример того, как незаметно, через лозунг “внешнее не главное”, постепенно, на молекулярном уровне, уничтожается сам Духъ Православной Веры в России, как церковь становится продолжением улицы, в частности, и через такие новые понятия, как “женские брюки”.

Конечно же, ни у одной девушки, женщины, баушки, приходящих в храм в брюках, даже и малюсенькой то никакой вины нет. Почему?

Да, потому что святым нашим отцам открылось, а они передали нам, что одним из знаков истинных последнихъ временъ будет время, когда женщины станут носить мужскую одежду! Нет, женщины в брюках не определяют время, а само время, принудив женщин носить мужскую одежду, объявляет о себе. Но, самое-то главное, что не только одежда подает свой знак времени, об охлаждении общей любви может заявить каждый, не прибегая к разъяснениям духовного авторитета.

И очень прискорбно, что именно духовные учителя могли бы многое раскрыть о спасении души в наше время. Но когда подворачивается повод, вот, как с брюками, слышим: В церкви понятия “брюки” - нет.

Зато в “церкви” появилось понятие - Женские брюки, отражающие бесстыдство в одежде, знак близкого прихода антихриста.

что сергиаши наши, лариосики дашевские и осиповы,

На наших глазах во всем мире происходит брожение в умах людей. В заблуждении некоторые люди высказывают даже сомнение в существовании Бога и ходят в храм, для того чтобы встретить там знакомых или по делу «нужных людей», забывая или не зная о том что, Господь Бог сделал предсказание, которые всегда исполнялись, о том, что час придет, а слово Его истина (Ин. 17, 17). Об этих людях приходящих в храм, перекрестившись, автоматически ставящих свечу, на «всякий случай» потому что это делают другие, о таких людях Господь сказал: « Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня; но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим» (Мф. 15, 8-9). Поэтому как Церковь учит Богу нужно молиться в духе и правде (Ин. 4, 23-24). Из опубликованных статистических сообщений видно, что количество верующих и главным образом молодежи, посещающих храмы, с каждым годом сокращается, а количество атеистов и безразличных увеличивается. Многие люди в заблуждении о желании Спасителя им помочь, перестают по разным причинам обращаться к Богу с молитвой. Эти люди, видя происходящие в мире нестроения, считают, что обращаться к Богу с молитвой бесполезно, так как если Бог и существует то, допустив происходящие безобразия, ими не интересуется. В повышении уровня безбожия во многом виновно католическое и протестантское духовенство, недостойное своим поведением при занимаемых ими пасторскими должностями. Поскольку школьная система изменилась за последние годы, то многие дети остаются без основных знаний религии. Родители заняты для заработка средств, при храмах не везде организованы после богослужений церковные школы, а там где они имеются, то часто дети не остаются на уроки. По телевидению, которым население увлекается, после рабочего дня и во время свободных дней, как часть новостей показывают провинившееся духовенство и адвокатов с повествованием страданий сексуально пострадавших. Во многих штатах Америки происходят суды главным образом католического духовенства, по обвинению морального разложения молодежи. В нашем штате Миннесоты, таких дел оказалось около 400 и католическая епархия, объявив банкротство, даже начала продавать храмы и другое имущество, для платы по решению суда пострадавшим. В числе пострадавших оказался даже племянник ушедшего на «покой» местного архиепископа. Поэтому становится понятным мнение о духовенстве некоторых католических верующих заявляющих открыто, что зачем жертвовать деньги и участвовать в религиозной работе с беспутным духовенством? Как можно доверять духовенству, которое нарушает данные Богу пастырские обещания? Конечно, виновны только немногие, но пятно недоверия и злобы легло на все духовенство, так как выяснилось на суде что десятилетиями, на обвинения руководящее духовенство и администрация, не обращали внимания или без разбора жалобы переводили обвиняемого пастыря на другой приход. Поэтому сделанные обвинения затронули все духовенство католической организации, даже кардиналов, и неприятные для католичества дела, были переданы на решение в Ватикан. В некоторых католических и протестантских местах молитвы «службы» Богу совершаются с рок музыкой, дикими песнями и танцами и «пасторами» называющими себя пророками и т.д. Часто женщины приносят в места молитв своих маленьких собачек и держат их во время «службы» на руках. Людей верующих в Бога и серьезных, такое поведение в храмах отшатывает от посещения и некоторых даже разочаровывает в религии. В прессе и по телевидению почти прекратилось упоминание о Боге, заменившись похвалой миллионеров, политических деятелей, атлетов, кино и театральных звезд и различных половых извращенцев все это делается взамен духовной пищи населению. Но на земле есть истинная Христова Церковь, что подтверждается словами Самого Спасителя сказавшего о том, что врата ада не одолеют ей (Мф. 16, 18). В Священном Писании имеется предупреждение: «не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы(1 Кор. 15, 33). Имеется много организаций, которые кажутся людям хорошими, но на деле их влияние действует тлетворно и поэтому верующим нужно делать выбор, что они посещают осторожно. Не все верующие вне больших городов еще подвержены растлению, ибо их не смогли или не успели соблазнить. Среди населения, имеется большое количество людей, которые читали и знают из Священного Писания что «ибо всякий, рожденный от Бога, побеждает мир: и сия есть победа, победившая мир, вера наша» (1 Ин.5, 4). Но беда в том, что эти бесстрашные люди, не боящиеся окружения и правительственных учреждений, часто оказываются в одиночестве, не зная как найти, и где, подобных им по вере и убеждениях. Они находятся в стадии поиска духовного руководства и общества таких же верующих. Без всякого сомнения, что РПЦЗ относится к этой не запятнанной растлением истиной Церкви, которой не овладеют вражьи антихристовы силы. В этой Церкви учат согласно Священному Писанию Правду Христову, объясняя для чего, был создан Богом человек, и какие его обязанности перед Господом. Спаситель предсказал верующим в Него о том, что не легка, будет тем, кто верует «будете ненавидимыми всеми, за имя Мое; претерпевший же до конца спасется (Мф. 10, 22). Обращаясь к евреям, Иисус Христос предсказал им: «сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его» (Мф. 21, 43). Господь Бог много раз предупреждал избранный Им еврейский народ быть Ему верным и соблюдать данные Им законы, но евреи, не слушаясь Бога, нарушали много раз к себе доверие. Много раз Бог их наказывал за то, что они начинали поклоняться ложным богам – истуканам под влиянием соседних к ним народам. Когда евреи находились под Божьим управлением, то пожелали быть под управлением царя, несмотря на предупреждение Бога, желая жить как другие народов. Во время жалобы на Иисуса Христа евреи заявили Пилату, что у них нет другого царя как Цезарь, этим отказываясь как от своего царя, так и Миссии. Поэтому, посылая Свое Благословение в сторону нашего Отечества, где в ту пору скифские племена смешались со славянами, которое находилось за спиной собравшихся Апостолов, перед Своим Вознесением, Иисус Христос сказал «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк. 16, 15) и «научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28, 19-20). И понеслось Божие благословение славянским народам «трех сестер» нашего Отечества, как это описал Еп. Порфирий Успенский, где возникла по Божьему желанию Святая Русь, ставшая Домом Богородицы, где организовались 12 казачьих войск ставших защитниками и хранителями Истинной Веры Спасителя, откуда после захвата Константинополя магометанами, многие народы впоследствии были просвещены Православием. Но эта порученная Христом миссия жителям Святой Руси нести Его Учение не была окончена и после революции в России, она была перенесена в Западную Европу и другие части мира, где соотечественники строили храмы и знакомили с Православием другие народы. Эта ответственная перед Богом обязанность несется теперь РПЦЗ сохранившей свою административную независимость от захваченной в Отечестве вероломными изменниками Церкви сергианами. Эта принятая обязанность жителей в Отечестве и в Зарубежной Руси особенно теперь важна, так как Ватикан и Константинопольская патриархия перестали учить тому, что было поручено Спасителем, занявшись мирскими делами, строительством «Всемирной Религии» без Христа и организацией «всемирного правительства» с участием в руководстве римского папы. Отколовшиеся от Рима протестанты, вместо того чтобы вернуться в Православие, расколовшись на множество сект, изменили также как католики Учение Христа. А с недавнего времени к ужасу верующих Православные Поместные Церкви начали сближение с Ватиканом, некоторые из которых уже приняли новый стиль календаря, и теперь на предполагаемом «Вселенском Соборе» собираются изменить некоторые церковные каноны, Учение Православной Церкви и традиции. Константинопольский Патриарх Варфоломей от имени всех православных верующих сделал за последние годы много недопустимого во взаимоотношениях с Ватиканом и папой Римским. Не желая от него отставать, как бы показывая свое важное в Отечестве и мире значение, Патриарх МП Кирилл, находящийся в своих действиях под контролем правительства РФ, также встретился с папой Франциском, нарушив свои полномочия, без согласия Иерархов Церкви и верующих, решившись на такой важный шаг, как встреча с представителем религиозной организации считающейся в расколе с Церковью, т.е. еретической, а также в этой встрече как бы признав от имени Церкви католичество как бы равным Православию, а ее представителя Папу Франциска Епископом, за что вероятно по канонам может быть привлечен к церковному суду, но перед этим он обязан был бы сделать Синоду доклад, после которого бы было бы суждение, с вынесением решения о его поступке совместного подписания документа с папой Римским. Итак, как же необходимо действовать верующим и духовенству РПЦЗ в связи со всем, что происходит в мире? Они знают, каким идти путем к спасению своих душ и как себя вести в окружающем их, теряющем человеческое достоинство распутном мире. В отношении МП и «Всемирного Православия» верующим нужно принять к сведению, что они так же как Ватикан, заняты не миссионерством Учения Христа, может быть и полезными для населения работами, но не теми, которыми они должны были бы заняты. Папа Римский как «наместник» Иисуса Христа, считает, что он в праве от имени Бога, вести и изменять церковные дела, не спрашивая католическое церковное управление, но православные Архиереи, включая патриарха, не претендующие на «непогрешимость», такого права не имеют, и никак не могут считать папу заместителем Спасителя на земле. Спаситель предупреждал, сказавши: «берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение; ибо многие придут под именем Моим, говоря, что это Я; и это время близко. Не ходите вслед их (Лк. 21, 8). Для защиты «маленького стада» верующих необходимо всем отдельным частям бывшей РПЦЗ объединившись, все силы направить на миссионерскую работу, тщательное воспитание молодежи в Отечестве и Зарубежной Руси и объяснение туземным жителям в других странах, чем угрожает экуменическое объединение, которое будет не только признано правительствами, но и будет насильно поддержано в своей деятельности, что может стать результатом на перевод в странах мира в нелегальное положение всех тех, кто не будет соглашаться на членство в новой всемирной объединенной всех религий церкви.

КРАТКАЯ СПРАВКА ПО ИСТОРИИ МАЛОРОССИЙСКИХ ГЕТМАНОВ В XVIII в.

История Гетманов Малороссии, как верховных предводителей всех казачьих поселений (куреней) этого края, начиналась в конце XV – нач. XVI вв. на землях б. Киевской Руси, а также Галицкого и Волынского княжеств, уже потерявших тогда свою политическую независимость из-за раздела их между Польским Королевством и Великим Княжеством Литовским. После многих веков разрозненного существования вооруженных казачьих общин, начиная с эпохи татаро-монгольского завоевания, именно в эту эпоху восточноевропейской истории были приняты меры по централизации управления этими обществами, заселявшие тогда степные области Средне-Русской равнины, включая польские, литовские, крымско – татарские и турецкие владения.

В недавно изданном историко-архивном сборнике «Крестный путь Православной Украины»*)

*) Крестный путь Православной Украины. Между Востоком и Западом (до 1700 г.). «Град Китеж», «Айрис – Пресс». М., 2015. Сс.288

Приводится подробный список всех известных Малороссийских Гетманов от Литовского старосты гг. Канева и Чернигова Димитрия Вишневецкого, правившего местным казачеством в 1550-1563 гг., до Ивана Степановича Мазепы (1639-1709) (1687-1708). Исторической заслугой Дмитрия Вишневецкого является основание им крепости на о. Хортица в низовьях р. Днепра, вскоре ставшей центром образования Запорожской Сечи.

Существуют некоторые разногласия среди историков по поводу даты времени и государств, где впервые появилась такая высшая казачья должность. Некоторые польские историки первым Коронным (Королевским) Гетманом малороссийского казачества называют графа Яна Тарновского (1488-1561) (1526-1561), назначенного на этот пост Польским Королем Сигизмундом I Старым (1467-1548)(1506-1548). Этимология слова «гетман» ряд филологов объясняет, как происходящего от немецкого «хауптманн», т.е. правитель, начальник. После 1539 г. в Польше появились две Гетманские должности, - Великий Коронный и Польный (Походный). Хотя Великий Коронный Гетман имел право вести переговоры и заключать договора с врагами и союзниками; набирать войско для похода, принимая от него присягу; назначать на офицерские должности и судить рядовых, его кандидатура выбиралась Королем и он был обязан ему во всем подчиняться. Однако, на практике власть Гетмана была достаточно самостоятельной и нередкими бывали случаи их прямого вмешательства в дела Сейма и даже в выборы Королей Польши*).

*) Прим.автора - Знаками Гетманского достоинства (клейнодами) , помимо булавы, были бунчук, знамя, печать и литавры, которые вручались при вступлении в должность и передавались следующим правоприеемникам. Вручение клейнодов обычно поручалось Королевским, а потом и уполномоченным Московских Царей на Избирательной Раде. В тех случаях, когда Главному Гетману было необходимо оставаться на своем посту, то для возглавления войска в походе или на период следующих перевыборов назначали Наказного Гетмана с теми же правами и полномочиями.

Вполне очевидно, что отказ в 1572 г. Запорожского войска от присяги Крымскому хану и переход на службу к королям Польши сопровождался требованием обязательного подчинения казаков польским порядкам. В свою очередь, Малороссийская православная казачья старшина и шляхта получила тогда право голоса в Сейме, а также возможность выдвигать своих кандидатов на должности Гетманов не только в Запорожской Сечи, но и в Варшаве. Однако, со времени внутриполитическая ситуация на украинских землях резко меняется. Хронические нарушения Королями Речи Посполитой условий Люблинской Унии 1569 г. о равных гражданских правах католиков, протестантов и православных приводят к росту национального самосознания православного населения этих краев и к желанию искать себе более надежных покровителей Свв. Православия. Соответственно, именно только по этой причине к середине XVII века малороссийское казачество становится все более радикальным выразителем интересов своего народа и известными статьями Переяславской Рады 1654 г. объявляет о своем желании перейти под Скипетр православных Московских Царей.

В этой связи, достаточно показательна история Гетманства Конашевича-Сагайдачного, который был активным противником Брестской унии 1596 г. Как известно, главным условием военного союза запорожских казаков с Речью Посполитой против турок в 1617 г. было отмена этой Унии. В данном церковно-политическим вопросе Гетман заручился необходимым согласием Иерусалимского патриарха Феофана. Однако, Король Сигизмунд III (1566-1632) (1587-1632) всячески настаивал на сохранении подобного возможного соглашения в строжайшей тайне, с чем крайне тяжело согласилось казачество. Другим условием этого союза было получение казаками права самостоятельного выбора кандидатуры Гетмана Запорожья и всего казачества, с последующим вручением ему регалий из рук Польского Короля.

В результате этого соглашений, поляки, получив необходимую помощь казаков, смогли нанести туркам ряд крупных военных поражений. Однако, после смерти Гетмана Сагайдачного польское правительство стремилось отменить большинство казачьих превилегий, заслуженных ими в 1613-1620 гг. Хотя в последующие годы казачьи антиправительственные восстания неизменно заканчивались поражениями и возвращением значительной части казаков в крепостное состояние, подобные испытания только лишь укрепляли национальное самосознание православного населения Малороссии и его веру в необходимость полного избавления от польского ига. Жестокие преследования польской шляхтой бывших участников ряда неудачных казацких восстаний привели к массовому переселению казаков в пределы Московского Царства и, в первую очередь, к заселению ими ранее безлюдных степей Слободской Украины.

Удивительное сочетание в списке Гетманов XVII- XVIII вв. украинских, польских и татарских имен, лишний раз убеждает многих читателей в том, что кандидаты на этот пост подбирались преимущественно по принципу преданности Королям Речи Посполитой, и только лишь условно могли считаться выразителями интересов украинского народа. Далеко не случайно, переход Киевской Митрополии под омофор Московских Патриархов в 1686 г. происходил одновременно с окончательной потерей самостоятельности Малороссийских Гетманов и полным подчинением их Московским Царям - Самодержцам. После измены Гетмана Ивана Мазепы в октябре 1708 г. и его гибели в турецкой крепости Бендеры в 1709 г. началось стремительное падение остатков политического влияния Малороссийского Гетманства.

Избрание на Гетманство Ивана Ильича Скоропадского (1646-1722) (1708 -1722) проходило уже под полным контролем со стороны российских властей, назначивших к нему стольника Измайлова, которому было «велено находиться при Гетмане для управления с общаго с ним совета делами», а также «предупреждать измену в Малороссии и узнать доходы старшины»*)

*) Энциклопедический словарь. Т. VIII а. Германия – Го. Издатели Ф. А. Брокгауз, И. Я. Эфрон. СПб, 1893. с.602.

Впрочем, в том же 1710 г. на место Измайлова последовало назначение из России другого Царского чиновника, - Феодора Протасова. Как правило, Царь Петр I не считался с местными порядками в Малороссии и нередко назначал новых казачьих полковников и даже сотников без каких-либо согласований со своим Гетманом.

Затем, Указами от 17 ноября 1720 г. и от 14 ноября 1721 г. была учреждена Генеральная войсковая канцелярия для ведения всего делопроизводства у Гетмана под председательством Генерального писаря и Малороссийской Коллегии, в первом составе которой в 1722-1728 гг., согласно Указа от 29 апреля и 16 мая 1722 г., состояли: бригадир Вельяминов, 6 штаб-офицеров украинских гарнизонов и прокурор**)

Все протесты Гетманов Скоропадского и Полуботка по поводу подобных неожиданных ограничительных «новшеств» Петра I были отклонены, а после скоропостижной смерти в 1722 г. Скоропадского Черниговский полковник Полуботок направил от имени всей Рады Петру I, находившемуся в Персидском походе, прошение о Высочайшем разрешении на выбор нового Гетмана. Однако, на эту и на повторные просьбы Полуботка последовали отказы, ссылаясь на предательства всех бывших Гетманов от Богдана Хмельницкого до Ивана Мазепы. Дополнительным распоряжением Петра I власть Гетмана была тогда передана Малороссийской Коллегии, а всю Генеральную старшину и шляхту впервые обязали платить налоги со своих имений. Все виды нерегулярных войск Малороссии, включая казачество, были переданы под командование князя М.М. Голицына. Неоднократные ходатайства Полуботка о восстановлении прав Гетманства окончательно рассердили Петра I, который велел арестовать его и заключить в Петропавловскую крепость, где он и скончался в 1724 г.

Только лишь в 1726 г. с одобрения Верховного Тайного Совета в С.-Петербурге состоялось назначение следующим Гетманом Даниила Павловича Апостола (1654-1734)(1727-1734), в ведении которого оставили только лишь подбор кандидатур на должности полковых старшин и сотников. Казачью старшину и шляхту вернули под старые правила налогообложения, однако Гетман был лишен права казнить смертной казнью своих подчиненных, на которое теперь в обязательном порядке требовалось Высочайшее Императорское Повеление.

Однако, вплоть до окончания царствования Екатерины I (1684-1727)(1725-1727) Малороссийская Коллегия так и не вернула Гетману его прежних прав. Император Петр II (1715-1730) (1727-1730) упразднил Малороссийскую Коллегию и восстановил в большей мере Гетманское достоинство. Дела Малороссийской Коллегии были переданы в Иностранную Коллегию, чем подтвержалась самостоятельность Гетманской власти. Городским ремесленникам и торговцам Малороссии был разрешен особый статус, основанный на Магдебургском и Саксонском праве. Однако, Петр II оставил за собой право выбора кандидатов на избрание Гетмана и Генерального старшины.

Единственным кандидатом в Гетманы оказался тогда Даниил Павлович Апостол. Выбор этот оказался довольно удачным, т.к. Апостол привел в надлежащий порядок дела всех 10 казачьих полков, ограничил число российских войск в Малороссии и, на основании полной ревизии землевладения, составил «Свод прав, по которым судится малорусский народ». Данная реформа Даниила Апостола не получила полного одобрения в Правительствующем Сенате в Петербурге, но позволила передать все судопроизводство в руки местной администрации. Кроме того, было ограничены права местного духовенства на все формы землевладения. Монастыри и храмы получили право принимать пожертвования только лишь денежными вкладами.

Императрица Анна Иоанновна (1693-1740)(1730 -1740) отказалась от поисков кандидатов на должность Гетмана после смерти Дениила Апостола в 1734 г. Для ведения Малороссийских дел она создала временное Правление Гетманского уряда во главе с кн. Шаховским из 6 (шести) чиновников,- трех великороссов и трех малороссов, действовавших на основании Уложений, утвержденных в эпоху Петра II. В силу сложного военно-политического положения России того времени, правительство стремилось всячески ограничивать пути уклонения мужского населения от выполнения воинской повинности. По этой причине «было запрещено архиереям посвящать в попы и диаконы малороссийскую старшину, рядовых казаков, а также старшинских и казачьих детей»*)

*) Энциклопедический словарь. Т.28. Россия и С- Саварна. Издатели Ф.А.Брокгауз, И.А.Эфрон. СПб. 1899. С. 506.

Генеральная Войсковая Канцелярия в 1739 г. запретила также вольный переход крестьян с места на место. Впрочем, этот запрет был отменен во время правления Императрицы Елизаветы Петровны (1709-1762)(1741-1762), которая также не однократно отменяла сборы недоимок с крестьянского населения из районов, пострадавших от неурожаев и боевых действий.

Только лишь по случаю Высочайшего Присутствия на торжествах в Киеве в 1743 г. последовало Повеление Императрицы Елизаветы Петровны на избрание Гетманом молодого полтавского шляхтича Кирилла Григорьевича Разумовского (1728-1803), вступление в должность которого затянулось до 1750 г. Следует отметить, что в 1743 г. новому кандидату на пост Гетмана едва исполнилось 15 лет и он находился на учебе в Париже. После возвращения в 1746 г. в С-Петербург этого юного 18-летнего ученика швейцарского математика Леонарда Эйлера (1707 -1783) назначили Президентом Российской Академии наук. По отзывам современников, все его 50-летнее правление в РАН в 1746-1796 гг. оказалось вполне успешным, - он, во всяком случае, никогда не мешал своим подопечным ученым заниматься науками.

В Императорском Указе в 1750 г. об отправке графа Кирилла Григорьевича Разумовского на Гетманщину для занятия делами малороссийского казачества его полный титул звучал так,- «Ея Императорского Величества Гетман всея Малыя России, обоих сторон Днепра и войск Запорожских, действительный камергер, Академии наук Президент, Лейб-Гвардии Измайловского полка подполковник и кавалер российских орденов….».

Авторитарный стиль правления этого Гетмана выражался в самовольной раздаче чинов, званий и имений. Одновременно были закрыты таможни на границе с Россией, а также отменены ряд налогов и повинностей, что способствовало ускоренному развитию ремесл и торговли в этом крае. Разумовский также способствовал передаче малороссийских дел из ведения Иностранной Коллегии непосредственно в Правительствующий Сенат.

На новом месте службы граф Разумовский, излише доверяя старшине, не смог использовать свои возможности великорусского чиновника для защиты рядового казачества от произвола местных властей. В подобной благоприятной для себя ситуации старшина распределила между собой все оставшиеся свободные земли и окончательно закрепостила местное крестьянство. В 1764 г. граф Разумовский созвал в Глухове Генеральную Раду, на которой было принято обращение к Императрице Екатерине II (1729-1796)(1762-1796) вернуть Гетману прежние права и унаследовать права на Гетманство только представителям рода Разумовских. Подобные идеи встретили тогда большое недовольство малороссийского духовенства и некоторой части старшины. Выразила свое раздражение и сама Императрица, посчитав необходимым принять отставку графа Разумовского с должности Малороссийского Гетмана. В числе «утешительных» Царских наград и подаренных имений с несколькими тысяч душ крепостных на юго-запале России, граф Разумовский получил тогда высшее воинское звание генерал-фельмаршала.

В 1764 г. Императрица Екатерина II восстановила на прежних полномочиях в г. Глухове Малороссийскую Коллегию под председательством генерал-губернатора графа П. А. Румянцева-Задунайского (1725-1796). Малороссийская Коллегия того времени, помимо дел Гетманского правления, занималась в 1779-1780 гг. подготовкой образования Курского и Харьковского наместничеств, в т.ч. путем их перевода на общероссийское законодательство. После полного распространения на Малороссию в 1781 г. «Общего положения о губерниях» эта Коллегия занималась завершением уже ранее начатых дел вплоть до окончания 1786 г.

По поводу дальнейших перспектив Гетманского правления Императрица Екатерина II выпустила Указ от 10 ноября 1764 г., в котором заявила о том, что «имея в сердце возводить благополучие малороссийского народа на такую степень, в которой бы он вящше познал Императорскую Mилость» (Она) уничтожает Гетманство и заменяет его Малороссийской Коллегией и Генерал – губернатором» ***)

В период пребывания под Скипетром Российских монархов о личном жаловании Малороссийских Гетманов Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона сообщает следующие сведения, а именно,- первоначально «на содержание Гетмана было назначено староство г. Чигирина, а затем Гадяцкая волость. Со времени Демьяна Многогрешного, т.е. начиная с 1668-1672 гг., Гетман получал и ежегодное денежное довольствие в 1000 золотых червонцев» *).

Наглядной иллюстрацией истории Малороссийских Гетманов и эпохи Гетманщины является расположения их резиденций, большинство из которых сохранились в украинских провинциальных городах в виде памятников архитектуры и археологии XVII-XVIII вв. Так, например, первой Гетманской столицей Малороссии, вплоть до полного разорения ее турками в 1677 г., долгое время оставался г. Чигирин. Гетман Иван Брюховецкий перевел свою резиденцию в г. Гадяч, а Демьян Многогрешный и Иван Самойлович - в г. Глухов. Гетман Иван Мазепа построил себе дворец в Батурине, а Скоропадский и Даниил Апостол вновь выбрали Глухов. Последний Гетман - граф Григорий Разумовский вернул свою резиденцию в Батурин.

Давненько мне не доводилось читать по-настоящему мужской прозы. С чисто мужскими достоинствами и, пожалуй, чисто мужскими недостатками.

Кто же писатель, впечатлениями о коем я не могу не поделиться? Елена Семенова – молодая и красивая женщина. (Просьба не путать эту Семенову с автором написанного на онучах фэнтези. Семеновы – фамилия в отечестве не редкая, всякие среди них попадаются.)

Только вчера я дочитала трехтомный роман-эпопею «Честь – никому». (Издательство «Традиция», конец 2010 года.) Чтение заняло более недели. А написание, как сказала мне при личном знакомстве Елена, длилось не больше не меньше, как десять лет. Господи, как же это радостно, что в сегодняшнем дне еще кто-то работает – так, еще кто-то воспринимает смехотворно оплачиваемый писательский труд действительно всерьез! Значит, мы еще люди.

А меньшего срока бы и недостало, чтобы действительно свободно сориентироваться во всех перипетиях Гражданской войны: обоих Ледяных походах (кто сегодня хотя бы знает, что их было два?), боях за Поволжье, взятии и утрате Царицына, правлении Колчака в Сибири, усилиях барона Врангеля в Крыму, значении Каховки и Перекопа, походе на Москву, продвижении СЗА? А следом за этим тянется необходимость знать в подробностях военные биографии белых вождей на фронтах Первой мировой, знать опять же военные кампании и этой огромной войны…

Елена Семенова написала классический роман-эпопею. Роман-противоядие в стране, где столько лет вбивали в читательские головы «Хождение по мукам». Впрочем, эпопея ли творение сталинского лауреата Алексея Николаевича Толстого (или же Алексея Алексеевича Бострома, кто его там разберет)? Да, множество характеров, любови-моркови и прочих разностей, а военных-то действий не так уж и много, да и описаны они не четким умом аналитика, а абы как. Как сказали бы офицеры тех лет – «что со шпака возьмешь?» Как раз эпическая сторона у товарища Бострома и хромает.

А Елена Семенова – не шпак. Она видит не хаотическую массу, где все куда-то вдруг подхватываются, а причины суматошного на первый взгляд движения, волю, его направляющую. Как шахматист, она все пытается мысленно переиграть проигранную партию заново – не той фигурой надо бы пойти, а уж коли там ошибка, так уж здесь бы, здесь…

Скорей в моей памяти всплыли (пусть кто-то тут и ухмыльнется) страницы «Унесенных ветром». Оговорюсь сразу – «душка» Ретт Батлер ничего, кроме зубовного нытья, у меня не вызывает. Не потому, что характер плохо выписан, он выписан куда как хорошо. Но Маргарет Митчелл отнюдь не считала, живописуя Ретта и Скарлетт, что лепит образцы для подражания. Изумительные актеры (Кларка Гейбла и Вивьен Ли даже и сравнить-то нельзя с унылым Лесли Говардом и скучной красавицей Оливией де Хевилленд) – и готово дело. Публика восхитилась вовсе не теми, кто достоин восхищения. Но Маргарет Митчелл прежде всего – человек, пронзительно знающий, постигший динамику войны, ее нерв. Невозможно без томленья душевного читать о боях за железную дорогу, о том, как южане умирали, бросая последний свой взгляд на убегающие вдаль полоски металла – единственную надежду армии. О том, как северяне зажимали Атланту в клещи, о ее осаде и падении…

К сожалению, вымышленные герои Семеновой уступают и митчелловским, и ее же собственным реальным историческим. Вымышленные персонажи – вполне правдоподобны, нимало не выбиваются из контекста эпохи, что тоже довольно важно в наши дни, когда литераторы, ничтоже сумняшеся, помещают в любое время и любое место постсоветских дурно воспитанных невротиков с их мозаичным сознанием. Но все же они несколько схематичны, не выпуклы, условны.

Зато Корнилов, Колчак, Деникин – словно фильм смотришь, и фильм этот – отнюдь не «Адмиралъ».

«Офицеры и штатские, юнкера и студенты, женщины и старики – то была еще не армия, но некий стихийный табор, в мареве беженства не успевший запастись в дорогу даже самым необходимым. И вот, в ночном мраке, старый и больной генерал Алексеев, опираясь на палку, первым перешел застывший зимний Дон, осторожно ступая по начинающему таять льду, вслушиваясь в его недовольный треск…

Перейдя, не удержался, сказал Деникину с горечью:

Скупо, жестко, пронзительно. Елена Семенова – несомненный реалист, что, говоря по совести, немного чуждо такому убежденному приверженцу романтического метода, как автор этих строк. Но не отдать должного – нельзя.С некоторыми историческими оценками Семеновой хочется спорить… Нет, ничуть не хочется! Не хочется потому, что сотни страниц эпопеи кричат от боли, что Краснов не нашел общего языка с Добровольческой армией, что Деникин не пришел к согласию с теми, кто считал преждевременным поход на Москву… Что состояли Белые силы не из сошедших с небес лучезарных паладинов, а из членов общества, в достаточной мере растленного и разложенного десятилетиями вольнодумства, причем степень разложения этих людей была различна. И если на то, чтобы вместе встать за Отечество, их достало, на то же, чтобы выработать единую идейную платформу, – нет. Когда писатель так печалится о роковых нестроениях внутри одной силы (одной, но не единой, разделившейся в самой себе), с ним как-то совсем не хочется спорить.

Важно не то, в чем Семенова права, в чем, быть может, заблуждается. Важно другое – написан серьезный и основательный труд, в котором без тени сомнения сказано, кто воевал на стороне Добра. Сказано и доказано. За что и хочется молвить спасибо, развернутым вариантом которого и является все написанное выше.

Вот только ни на какие «Букеры» подобные книги сейчас, к сожалению, даже не выдвигают. Впрочем, что нам до них? Пускай тешатся друг дружкой.

===============================================================================================

СОЮЗ ГЛУПЦОВ И ПОДЛЕЦОВ

ПОЭМА О СМУТНОМ ВРЕМЕНИ