ВЕРНОСТЬ - FIDELITY № 209

ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННЕЙШИМ ВЛАДЫКАМ РУССКОЙ ЦЕРКВИ, ДУХОВЕНСТВУ, МИРЯНАМ, ВСЕМ ЧИТАТЕЛЯМ И ЖЕРТОВАТЕЛЯМ НА РОДИНЕ И В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ, ОСНОВАТЕЛИ И ПРАВЛЕНИЕ "Общества Ревнителей Памяти Блаженнейшего Митрополита Антония" И РЕДАКЦИЯ “ВЕРНОСТЬ” С ДУХОВНОЙ РАДОСТЬЮ ВОЗВЕЩАЕТ:

The Founders and Board of Directors of The Metropolitan Anthony Memorial Society and the Editorial Board of "Fidelity" congratulate the Most Reverend Archpastors, Clergy, and Faithful of the Russian Orthodox Church and our dear Readers and Donors with the Most Glorius Holyday of Holy Paskha!

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу * Glory to the Father and to the Son and to the Holy Spirit

Армения Кристос гариав ее мерелотс! Оргниал е гароотиунуг Кристосее!

Болгария Христос воскресе! Воистина воскресе!

Белоруссия Христос уваскрос! Заправду уваскрос!

Чехия Христус встал а мртвых! Оправди вступил!

Англия (США) Крист ис Ризен! Индид Ги ис ризен!

Эстония Кристус он оолестоосунт! Тоаеестее он оолестоосунт!

Финляндия Кристус ноузи куоллейста! Тотисести ноузи!

Латвия Кристус ир аугсамцелис! Тисам винс ир аугсамселис!

Румыния Кристос а инвиат! Адеварат а инвиат!

Словакия Кристус встал змертвых! Скуток невстал!

2. ШЕСТЬ ОТВЕТОВ СОМНЕВАЮЩИМСЯ. Елена Семёнова.

3. ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ, О ВРЕМЕНИ МИНУВШЕГО СТОЛЕТИЯ, 1917 – 2017. Вадим Виноградов

4. ПРОРОЧЕСКОЕ СЛОВО В ОТНОШЕНИИ РУССКОГО НАРОДА. Вадим Виноградов

6. СДЕЛАЛ "ДЕЛО" - ГУЛЯЙ СМЕЛО! Вадим Виноградов

7. ЧТО СТОИТ ЗА НЕОБОЛЬШЕВИСТСКИМИ ПРОВОКАЦИЯМИ, И ЧЕМ ОНИ ГРОЗЯТ РОССИИ Елена Семёнова.

8. РАЗМЫШЛЕНИЯ О РУССКОЙ СМУТЕ. Елена Семёнова.

9. ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ГЕНЕРАЛОВ. К 100-ЛЕТИЮ ВЕЛИКОЙ ИЗМЕНЫ. Дмитрий Галковский

10. БОЛЬШЕВИЗМ ПОД ПОРТРЕТОМ ЦАРЯ-МУЧЕНИКА. Е.В. Семенова

11. БЕЛАЯ ЭМИГРАЦИЯ ЖИВА. Протодиакон Герман Иванов-Тринадцатый

К ГРЯДУЩЕЙ 100-ЛЕТНЕЙ ГОДОВЩИНЕ НАЦИОНАЛЬНО-ГОСУДАРСТВЕННОЙ КАТАСТРОФЫ

Заявление русской патриотической общественности

В следующем, 2017-м, году исполнятся две знаковые для России даты – столетие крушения исторического Российского государства, сгинувшего в огне революций, и столетие начала широкого народного сопротивления большевизму.

Интернационалистическая пропаганда почти сто лет твердит о якобы «закономерном» и «прогрессивном» характере событий 1917 года. Но реальная подоплёка вооружённого переворота, осуществлённого большевиками с помощью иностранных спецслужб и на иностранные деньги, документально подтверждена и хорошо известна. Известны и реальные плоды 74-летней коммунистической диктатуры. До сего дня на всём пространстве разрушенной Российской империи народ продолжает пожинать эти плоды – начиная с последствий безумной национальной политики большевиков, обрёкшей русский народ на разделение, унижение и истребление, и заканчивая последствиями экономических экспериментов, в конечном счёте разваливших экономическое могущество богатейшей страны...

Но, как было сказано, для России грядущий 2017 год – не только год чёрного «юбилея» крушения её исторической государственности. Сто лет назад русский народ – первая жертва большевизма – стал и первым, кто взялся за оружие, чтобы противостоять этому интернациональному злу. Практически сразу после вооружённого захвата власти ленинцами началось и народное сопротивление самозваным диктаторам. Это сопротивление, принимая различные формы, не прекращалось на протяжении всех 74-х лет коммунистической диктатуры. Крестьянские восстания и выступления рабочих, деятельность антикоммунистического подполья и идейное противостояние русских изгнанников, ушедших в вынужденную эмиграцию, стояние в Вере и мученические подвиги многих подвижников христианства – это страницы, которые нельзя забыть и вычеркнуть из нашей истории.

Самым масштабным явлением в этом ряду стало Добровольческое движение 1917–1922 гг. 2 (15) ноября 1917 года на Дону возгорелся светоч Русского национального сопротивления – была создана Добровольческая Армия. Впоследствии, в значительной мере благодаря большевицкой пропаганде, движение добровольцев получило название «белого». Это наименование, данное русским патриотам их врагами, называвшими себя «красными» (по цвету знамени Интернационала), со временем прижилось, но и до сего дня для многих оно скорее затуманивает, чем разъясняет суть явления.

По существу же, Белое движение – не что иное, как русское патриотическое движение, естественная ответная реакция народа на большевицкое насилие. Это движение с самого начала получило национально-русский, надпартийный характер, ибо объединило людей самых разных политических взглядов, а абсолютное большинство его участников стояло вне всякой политики и было движимо только одним чувством – спасения Отечества.

Подобно Ополчению 1612 года Минина и Пожарского, Добровольческое движение не имело никакой партийной программы, но, сражаясь за общенациональное дело, имело чёткие национально ориентированные цели: освобождение Родины от ига захвативших власть интернациональных насильников; защиту Веры от кощунств и уничтожения воинствующими богоборцами; сохранение единого и неделимого государства в его исторических границах; установление законной власти, отвечающей чаяниям и традициям русского народа; спасение России от надвигавшегося на неё тотального террора.

Белое движение – есть движение борьбы за Русский Мир. Вот почему 100-летний юбилей основания Добровольческой Армии и начала русского сопротивления большевизму – действительно значимая для каждого патриота дата, которую мы призываем достойно отметить силами всех патриотических общественных и политических организаций и движений.

В 1991 году у России был шанс покончить с наследием большевизма и вернуться на свой исторический путь, прерванный катастрофой 1917-го года. Но стремление народа к национальному и государственному возрождению было тогда пресечено перехватом власти, переданной от одной партийной группировки (коммунистической) к другой (либерально-демократической). Стремясь спасти своё господствующее политическое и экономическое положение, перекрасившаяся в «демократические» одежды коммунистическая верхушка во второй раз, как и в 1917 году, пошла на величайшее государственное преступление и предательство – раздел страны. «Новый» либерально-демократический (по сути – либерал-большевистский) режим сознательно не допустил привлечения коммунистической партии к ответу за совершённые ею преступления, саботировал процесс их юридического осуждения – а фактически прикрыл эти преступления – что произошло, прежде всего, в силу теснейшей связи «демократической» элиты с высшей партноменклатурой КПСС.

Однако те, кто пытается списывать все сегодняшние беды лишь на последствия «демократического» разгула девяностых – лукавят. Либеральные «реформаторы» только продолжили дело уничтожения русского народа и разрушения Российского государства, начатое их предшественниками. Истинные корни многих современных политических, экономических, социальных и духовных проблем лежат в трагедии столетней давности. Непонимание этого факта ведёт к нарушению причинно-следственной связи и делает невозможным преодоление последствий русской катастрофы.

Говорят, война длится до тех пор, пока не предан земле последний погибший. С войной гражданской сложнее: она длится до тех пор, пока не будет восстановлено национальное единство, пока все поджигатели и инициаторы братоубийства, все, кто призывал «превратить войну империалистическую в войну гражданскую», не будут осуждены в народном сознании и официально названы преступниками. Восстановление же национального единства без решительного отказа государства и общества от неисторичного, партийно-заидеологизированного подхода к коммунистическому прошлому – невозможно.

Грядущая столетняя годовщина трагедии 1917-го года – естественный повод для того, чтобы со всей беспристрастностью подвести итоги тех событий, оценить их последствия и дать им моральную и правовую оценку.

Это необходимо сделать во имя восстановления исторической справедливости, памяти миллионов жертв революций, гражданской войны и античеловеческих социальных экспериментов, проводившихся в СССР – раскулачивания, расказачивания, физического истребления «враждебных классов», «безбожной пятилетки» и т.д., а по существу – геноцида русского народа. Но вопрос об осуждении красного тоталитаризма, в основу теории и практики которого заложены вооружённое свержение легитимной власти и установление антинациональной диктатуры – это ещё и вопрос самозащиты народа, стратегически важная мера национальной безопасности, ибо невозможно противостоять трагедиями новым, не постигнув уроков трагедии прошлой.

Важно, чтобы процесс исторической оценки и осуждения красного тоталитаризма не носил сиюминутного конъюнктурно-политического характера, но был проведён со всей объективностью и последовательностью.

Нужно помнить, что далеко не всякий, кто декларирует антикоммунистические лозунги, действует в пользу России и национальных интересов нашего народа. Нередко «антикоммунистическая» риторика служила и служит лишь прикрытием для осуществления русофобских идей и планов. В очередной раз в этом можно было убедиться, глядя на трагический пример гражданской войны на Украине. Сознательное смешение понятий «советский» и «русский», попытки назначить Россию и русский народ преемниками большевицких преступлений – давний шулерский приём в пропагандистском арсенале русофобии. И нынешние красные «патриоты» активно помогают в этом геополитическим врагам исторической России.

Сегодня опасность для России состоит не только в деструктивных устремлениях коммунистических партий и движений – их время безвозвратно закончилось – а прежде всего, в неочищении национально-государственного организма от метастазов коммунизма, что разлагает и раскалывает российское общество изнутри и позволяет врагам России извне использовать «пугало коммунизма» для раздувания русофобской пропаганды.

Русское антикоммунистическое сопротивление никогда не несло в себе идей разрушения и мести, его цели – спасение и возрождение. Мы не призываем к преследованию в какой-либо форме рядовых коммунистов: большинство из них всегда являлось лишь жертвами обмана со стороны коммунистической пропаганды. Но преступные идеология и практика коммунизма, деятельность коммунистических партий и группировок – должны быть осуждены и запрещены на законодательном уровне, как это сделано в отношении национал-социализма в Германии. Непосредственные же организаторы вооружённого захвата власти, развязывания гражданской войны, убийства Государя, геноцида и других преступлений перед народом – должны понести заслуженное наказание, в том числе и посмертно, ибо преступления перед человечностью не имеют сроков давности. В рамках этого процесса необходимо убрать и все символы, пропагандирующие идеи тоталитаризма – памятники коммунистическим вождям и палачам, связанные с их именами топонимические названия и т.п.

Осуществление всего комплекса этих мер, имеющих в основе возвращение исторической памяти, традиционных ценностей и духовных ориентиров – откроет путь к подлинному восстановлению национального единства.

АКСЮЧИЦ Виктор Владимирович, религиозный философ, политик, публицист

БАТАЛОВ Ростислав Константинович (Dr. Rostislaw Batalow), театральный режиссёр

БОРОДИНА Елена Леонидовна, дочь члена ВСХСОН, писателя Л.И. Бородина

ВОЛКОВ Сергей Владимирович, доктор исторических наук

ГРЕКОВ Владимир Николаевич, казак станицы Старочеркасской Войска Донского

ДАНИЛОВ Евгений Евгеньевич, ведущий радио «Благовещение», поэт, литературовед

ИВАНОВ Игорь Борисович, председатель Русского Обще-Воинского Союза (РОВС)

КАРПЕНКОВ Степан Харланович, заслуженный деятель науки Российской Федерации, профессор

КРОТОВА Марина Константиновна, член Санкт-Петербургского Союза журналистов

КУЗНЕЦОВ Дмитрий Валерьевич, поэт, публицист, член Союза писателей России

МАЗУРЕНКО Сергей Евгеньевич, петербургский артист, певец и музыкант

МОЖАЕВ Андрей Борисович, писатель, литературовед, сценарист

НАЗАРОВ Михаил Викторович, руководитель издательства «Русская идея»

ОГУРЦОВ Игорь Вячеславович, основатель Всероссийского Социал-Христианского Союза Освобождения Народа (ВСХСОН)

ПРАВДЮК Виктор Сергеевич, режиссёр, историк, член Союза кинематографистов и журналистов РФ

РИВЕЛЬ Кирилл Игоревич, поэт, автор-исполнитель песен

СЕМЁНОВА Елена Владимировна, писатель, редактор журнала «Голос Эпохи» и портала «Русская Стратегия»

СОКОЛОВ Дмитрий Витальевич, публицист, общественный деятель

СОЛДАТОВ Георгий Михайлович, редактор религиозно-культурного журнала «Верность»

ХАНДОРИН Владимир Геннадьевич, доктор исторических наук, профессор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и Московской финансово-юридической академии

ШМАРИН Дмитрий Александрович, заслуженный художник России, член-корреспондент Российской академии художеств

Как и ожидалось, опубликованное в канун 7 октября Заявление русской патриотической общественности «К грядущей 100-летней годовщине национально-государственной катастрофы» вызвало немало шума. И в который раз шквал возмущения слева был косвенно поддержан частью «правых», в преддверии грядущей даты отчего-то организованно ополчившихся на Белое Движение. В данной статье мне хотелось бы ответить на некоторые вопросы и тезисы, наиболее часто звучавшие в эти дни.

1. «России нужно единение народа и общее примирение, а Заявление служит целям обратным!»

Разумеется, и примирение, и единение нужно, но что разуметь под этим? Примирение, основанное на лжи, и единение, фундаментом которому – преступление? Страшно же такое примирение, и плачевны будут результаты его. Некогда пламенные революционеры провозгласили лозунг Братства и закончили убийствами друг друга. Почему бы? Потому что истинное Братство может быть лишь во Христе, а не в Антихристе. Ныне, чем больше зовут у нас отдельные политики к единению, чем больше жертвуют во имя оного убеждениями, тем больше создаётся расколов, тем сильнее становится распад. Почему бы? Да всё потому же. Потому что единение может быть лишь в правде и верности, а лукавые политические проекты обречены сеять раздор и усугублять смуту. Святой апостол Павел предупреждал: «Егда бо рекут: мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубителъство, якоже болезнь во чреве имущей, и не имут избежати». Именно так и происходит у наших горе-примирителей, не понимающих главного – духовной основы проблемы, которую они амбициозно пытаются решать.
Что есть коммунизм с точки зрения Православия? Самый обыкновенный сатанизм, согласно вл. Аверкию (Таушеву). О сатанинской сущности большевизма говорили и писали наши выдающиеся святители и православные мыслители: арх. Константин (Зайцев), Свт. Филарет (Вознесенский), митр. Антоний (Храповицкий), И.А. Ильин и др. Свидетельствует о том и целый сонм Новомучеников и Исповедников Российских. Святой Патриарх Тихон предал большевиков анафеме, запретив верным чадам Церкви Христовой вступать с ними в общение: «...то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей земной. Властью, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите ещё имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение». Анафема эта не была снята, и действует по сей день. Таким образом, для православного человека не может стоять вопрос, возможно ли примирение с большевизмом. Если вы решили примириться с сатаной, то это можно сделать лишь одним способом – путём капитуляции перед ним, предания ему своей души.
Разумеется, надо отделять неприятие идеологии от отношения к конкретным в той или мере одержимым оной, заблуждающимся людям. Всякий из них по Божией милости может быть исцелён. Что подразумевается под духовным исцелением? Верующие люди знают: покаяние и очищение.
Только через отречение от большевизма, через покаяние и очищение возможно примирение нашего общество и единение оного. Это прекрасно сознают все враги нашей страны и всемерно стараются, чтобы смертоносный вирус большевизма не был изжит, но мутировал и продолжал жить и развиваться в «разных» видах – от «национал»-большевизма до «православного» сталинизма.
Добавлю суждение более мирское. Что есть коммунизм с точки зрения русского патриота? Исходно русофобская политическая химера, уничтожившая Россию и доведшая русский народ до нынешнего бедственного положения. И современные носители оной готовы преумножать деяния своих предшественников впредь, о чём заявляют прямо. Таким образом, русский патриот, примиряющийся с коммунизмом, подобен священнику пьющему мировую с чёртом во славу Церкви Христовой.
Часто можно услышать замечание, что непримиримые всегда обречены оставаться в меньшинстве. Однако, упирающим на это стоит вспомнить, что настанет время, когда объединится весь мир, и останется лишь малое стадо, не пожелавшее стать частью этого единства. Надо ли уточнять под чьей властью объединится большинство, и Кому останется верно малое стадо? «Не бойся, малое стадо, ибо Я победил мир!»

2. «Можно ли не быть ни белыми и ни красными?»

Можно, если не понимать вышеуказанной духовной сути противостояния. Понимающий же, хочет того или нет, обречён выбрать сторону. Оправдывающий большевизм, уже примыкает к красному лагерю. Отрицающийся от него и любящий Россию оказывается на стороне белых, даже если сам в силу неких заблуждений не вполне сознаёт это.
Подчеркну ещё раз, что в нынешней ситуации речь идёт об отвержении именно идеологии. Можно иметь неплохие личные отношения с отдельно взятыми людьми, соблазняющимися красной химерой, но Боже упаси, если под влиянием таковых отношений губительная химера начинает оправдываться. Это было бы сродни тому, как в силу добрых чувств к человеку и признания его положительных личных и профессиональных качеств оправдывать и разделять с ним его пороки. Людей нужно любить, но с пороками необходимо бороться. Это также христианский принцип, весьма контрастирующий с принципом товарищей революционеров, предпочитающих всегда бороться именно с людьми, ненавидеть и истреблять именно людей.
Сознательные же лукавые попытки обесцветиться редко приводят к чему-то хорошему. В 17-м, 18-м годах и позже было очень много людей, рассчитывавших «тихо отсидеться», не принимая ничью сторону. Их было довольно и среди коммерсантов, и среди казаков, и среди крестьян. Даже среди г-д офицеров. Стоит ли напоминать, какая участь их постигла? Уходившие в Ледяной поход знали, за что сложили свои головы – они исполняли долг Чести. Надеявшиеся замаскироваться бесцветностью не имели этого утешения в свой последний миг.

3. «Оправдание белых недопустимо, ибо они были «февралистами»»

Это, пожалуй, самая большая Ложь нашего времени, самая зловредная, ибо служит уравниванию сатанинского большевизма с теми, кто противостоял ему, служит оправданию большевизма и, стало быть, целям врагов России и русского народа. А к тому затуманивает сознание русских людей, от большевизма отрекшихся, уводя их в новый заботливо подготовленный кукловодами капкан, дабы не были потеряны они для разрушителей…
Яркий пример совместной работы левых и условно «правых» в этом направлении – развернувшаяся истерия (иного слова здесь не подобрать) вокруг имени великого сына России, выдающегося флотоводца и учёного адмирала А.В. Колчака. Предателем, преступником и прочими эпитетами награждают его наперебой и большевики, и лица, именующие себя «монархистами» (чаще всего оные оказываются сталино-«монархистами»).
Обратимся, однако, к сути вопроса. Кого же г-да обличители Белого Движения позволяют себе именовать «февралистами»? Генерала Дроздовского? Келлера? Каппеля? Может быть, Дитерихса? Кутепова? Врангеля? Список можно продолжать до бесконечности, ибо большинство белых вождей, не говоря уж о простых офицерах, были по своим убеждениям монархистами. Популярное же обвинение в предательстве Государя и вовсе по факту применимо лишь к командующим фронтами, подписавшим ему известную телеграмму с рекомендацией отречения. (Напомню, что адмирал Колчак оную не подписывал.) Все прочие офицеры оказались в условиях войны поставлены перед фактом объявленного отречения и вынуждены были подчиняться обстоятельствам. Да, можно упрекнуть генерала Корнилова в политической недальновидности и ошибочности ряда шагов. Но, хотелось бы понять, на каком основании обличители считают себя вправе ставить позорные клейма? Может быть, они сделали для России больше, чем блестящий разведчик и военачальник Корнилов, отдавший жизнь за Отечество? Может быть, они столь безупречны в своих поступках и взглядах, что могут быть уверены, что не оплошали бы и не ошиблись даже в бушующем кабаке 17-го года? Может быть, они жили в ту пору и имеют право судить хотя бы наравне с современниками? Иван Александрович Ильин глубоко чтил память Лавра Георгиевича и высоко превозносил его Подвиг. Но, видимо, наш величайший национальный мыслитель уступал и разумом, и высотой принципов новоявленным судиям.
Исходя из вышесказанного, должно констатировать, что лица, вешающие ярлык «феврализма» на всё Белое Движение, являются по выбору: или сознательными лжецами и провокаторами, работающими на врагов исторической России, или людьми, крайне плохо знающими историю и предпочитающими ей популярную в последнее время мифологию, старательно сочиняемую как раз провокаторами на зарплате.

4. «Нельзя так резко судить о коммунизме и социализме. Чем вам не угодило социальное устройство государства?»

Тут мы видим ещё одну старую подмену понятий. Подмену политической идеологии предметным аспектом государственной политики. Социальная ориентированность может и должна быть частью любого строя, заботящегося о благе своей страны и народа. Она не имеет отношения ни к каким лжеучениям.

5. «Нельзя уравнивать коммунизм и нацизм»

Напротив, можно и нужно, ибо у них общий корень – восстание против созданного Творцом мироустройства. Нацизм желает подчинить иные нации своей. Коммунизм (интернационализм) – смешать все нации в единый плавильный котёл. Суть обоих режимов – богоборчество и, как неизбежное следствие, человеконенавистничество. Их преступления и методы вполне идентичны. Более того, иные из них были переняты гитлеровскими национал-социалистами как раз у своих старших «товарищей» - большевиков. И когда сегодня русских призывают забыть и примириться с преступлениями большевиков, это то же самое, как требовать, чтобы евреи забыли об Освенциме, а в Германии называли улицы именами Геббельса и Гиммлера, и статуи Гитлера «украшали» главные площади всех городов.

6. «Нельзя вычеркнуть 70 лет истории!»

Непреложная истина. За 70 лет в подъярёмной России рождались и работали на её благо её выдающиеся сыны и дочери, совершались великие открытия, создавались прекрасные произведения искусства – нередко наперекор правящей системе. И всё это, безусловно, наше национальное достояние, которым мы дорожим, которое чтим. Никому в здравом уме не придёт в голову сносить памятники и вымарывать с карт имена русских учёных, космонавтов, композиторов и т.д. Но имена преступников, предателей и палачей, но человеконенавистническая, богоборческая идеология – это совсем иное дело. Во имя будущего России они должны быть осуждены. Русский народ должен быть, наконец, избавлен от вечного смешивания с преступной советской системой, а Россия – от вечного клейма «правопреемницы» СССР. Русский народ не правопреемник преступлений большевиков-интернационалистов, но первая их жертва, и первый борец с ними. Россия не несёт ответственности перед иными народами за совершённые в их отношении большевиками злодеяния, т.к. сама была оккупирована ими. Термины «русский» и «советский» должны быть раз и навсегда отделены друг от друга.

ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ, О ВРЕМЕНИ МИНУВШЕГО СТОЛЕТИЯ,1917 – 2017

Они ослепили другихъ, и сами ослепли. (Исаiя 29,9)

М.Ю. Лермонтов Конечно же, это пророчество М.Ю. Лермонтова о 1917 годе!

И ясно, что 1917 год был для России чёрным годом.

И начал он свое сатанинское шествие - с февраля месяца,когда были обозначены три главных его девиза:

Но… зачем и почему Господь Христосъ послал России этот год?

Ответить на это у человеческого ума такой возможности нет.

(Не будешь же выяснять это у Того Кто повесил землю ни на чём?)

Но через откровения Господа нашим святым, кое-что, может быть и приоткрыться для нас.

Попробуем кратко: Православный Царь пошел на Голгофу, а за ним на Голгофу пошел и русский народ.

Не похоже ли это вот на что: Спаситель пошел на Голгофу, а за Ним на Голгофу пошли и Его ученики?

Новомученики из ГУЛАГа донесут до нас, что ещё до наступления советчины «церковь» уже возлюбила внешнее паче внутреннего и обряд больше духа. (самоохотне отрекшиеся) Тем не менее, именно слова Бога, предающие Iова сатане: "Он в руке твоей, только душу его сохрани", могут быть в полной мере отнесены, к моменту, когда Богъ отдавал любимый Им русский народ на испытание в руки сатаны тоже с требованием сохранить его душу. (Кого Я люблю, техъ обличаю и наказываю: ревнуй убо и покайся. (Откр. 3. 19)

Старец Паисий Святогорец разъясняет о спасительности всего, что Бог попускает с нами случиться: Бог не попускает испытание, если из него не выйдет чего-то хорошего. Видя, что добро, которое произойдет, будет больше, чем зло, Бог оставляет диавола делать свое дело. Помните Ирода? Он убил четырнадцать тысяч младенцев и пополнил небесное воинство четырнадцатью тысячами мучеников-ангелов.

- Интересно, как же это советчики сохраняли душу русскую, - прихихикивая уже вопрошают и познеры, и сванидзы, и млечины, и... сергиане. Да, и сергиане, вот в чём фишка - сергиане ныне, шагая в ногу со временем, оказались рука об руку с русофобами.

Так как же при советчиках хранилась русская душа? А хранилась она, естественно не советчиками, а Самим Господом нашим Iисусомъ Христомъ.

Как она хранилась? Но об этом пусть нам поведают американские специалисты, скрупулезно исследовавшие причины успехов СССР, не понимавшие тогда, как это в "империи зла", где всё под дулом пистолета ГУЛАГа, взлетают в небо спутники, атомные электростанции освещают города, и проч., и проч.

Здесь мы позволим себе сделать остановку в 1957 году, когда американцы раньше нас обнаружили русскую тайну времени советчины.

А было так. Когда американцы в 1957 году невооруженным глазом увидели в небе первый в мире искусственный спутник Земли, запущенный людьми “империи зла“, они не стали чесать затылки, чтобы отгадать причину невероятного для отсталой и закабалённой России технического достижения, а стали напряжённо искать, где же находится тот потаённый корень, который позволил угнетённому, не имеющему никакой свободы народу, так свободно и так легко подняться в космос.

И они этот корень нашли! И нашли быстро, потому что им не нужно было экстренно создавать службу по изучению России и слежки за ней, такая служба у них давно была создана, просто она просмотрела самое главное. И вот теперь тысячам работников сотен американских институтов по изучению России предстояло срочно дать ответ на вопрос: “Откуда в России, лежащей во мгле, исходит свет?“ И не мешкать, потому что сегодня спутник, а завтра, чего доброго, поднимут в космос и человека!?

Смекнули янки, что если соловей поёт, то он не в клетке, и если спутник подняли так высоко, то значит, не боялись дула пистолета те, кто его запускал. Где же источник, изгоняющий из русских страх?

И скоро они нашли, где находится этот источник, и принесли в овальный кабинет свою находку, заявив: “Успехи русских заключены в их классической литературе“. А дальше шло разъяснение психологов, демографов, разведчиков, писателей, голливудчиков, педагогов и всяких разных учёных о том, что в России воздействие коммунистической идеологии, заполняющей собою всю печать, весь эфир радио, говорильню бесконечных собраний и повсюду развешенных призывов: “Наша цель коммунизм“ - лучше всего объясняет русская же присказка: “А Васька слушает, да ест“. Объяснили лингвисты президенту и то, что означит этот Васька. А означает этот Васька то, сказали они, что коммунистическая идеология не входит ни в сердце русское, ни в его сознание, несмотря на то, что русские люди постоянно только её и слышат. Не питаются коммунистической идеологией русские люди. “А чем же они в таком случае питаются, ведь Васька, слушая и не воспринимая болтовню повара, что-то ведь ест?“ - сострил президент. “Так вот, - ответили ему, - единственная идеологическая пища, которую они усваивают с младенчества и до смерти - это русская классическая литература. До школы они воспринимают её от родителей, которые читают с младенчества им сказки и поют песни, а в школе у них литература - основной предмет. И, поскольку, кроме их же литературы у них ничего нет, то и в зрелом возрасте до могилы они с ней не разлучаются.

Президент Соединённых Штатов Америки посмотрел на пришедших к нему учёных своим острым взглядом военного и спросил: “ Ну, и как же то, что вы сказали, связать мне с русским спутником? Разве в русской художественной литературе написано, как нужно преодолевать притяжение земли? Интересно, как это силой русской литературы так высоко поднят спутник?

“Сила русской литературы в её всё утверждающей нравственности, сказали ему учёные. Генерал в президентском кресле, когда услышал о нравственности, ещё более изобразил на своем лице: “Не понял?“

Сегодня и России найдётся не мало людей, которые, узнав о таком высоком месте русской литературы, куда поставили её американские учёные, как и президент США, сделают ещё более удивлённую гримасу. Вот для них мы и приведём рассказ одного священника.

Однажды в школе нам задали выучить стихотворение Н. Заболоцкого о журавле, убитом весною при перелёте в родные края. Меня вызвали отвечать, и после декламации учительница спросила:

- Ну, какие чувства вызвало у тебя это стихотворение? Я ответил, долго не думая:- Ненависть к этим браконьерам!

По этому вздоху я почувствовал, что попал впросак, и добавил довольно неуверенно:- Ну, жаль, конечно, птицу-то.

- Садись, получи свою “пятёрку“, всё ты выучил правильно, - ответила учительница каким-то безнадёжно сокрушенным, убитым голосом.

Когда потом я вспоминал эту сцену, то сначала чувствовал неловкость, потом досаду на себя; и лишь, спустя много времени поймал себя на мысли, что неслучайно этот урок помнится мне всю оставшуюся жизнь. По литературе получи “пять“, а по совести-то не более “двух“. Учителя-словесники были единственными, кто в самих своих предметах ставил и решал нравственные вопросы.

Прошло довольно много времени. Слава Богу, я стал христианином. И одной из ступенек к этому был тот разговор у классной доски“.

Так русская литература становилась ступенькой, и очень существенной, для одних к Богу, для других к порядочности, без которой ни одна ракета не преодолела бы притяжение земли.

- А Березовский тоже ходил на уроки литературы? - слышится ехидный голос вечного ирониста. - Ходил, но только для тех, кто протянул руку диаволу, русская литература всего лишь школьный предмет, который необходимо сбросить на экзаменах, и, ни в коем случае, не дать ей возможности поместиться в сердце.

Но мы оставили американского президента. Генерал в президентском кресле, когда услышал о нравственности, ещё более изобразил на своем лице: “Не понял?“

Удивились и учёные непонятливости своего президента и стали думать, как изложить ему эту русскую тайну научно-популярно. На осмысление это ушло у них времени больше, чем на саму разгадку русской тайны. И нашли они чёткий ответ на вопрос своего президента… конечно же, в русской художественной литературе: “Нравственная сила - прежде экономической“ - возвещал ещё наш пророк Фёдора Михайлович Достоевский. Ну, тут уж и президент сразу сообразил.

Так Россия сказала американцам свое слово о нравственности, которая перестала для них существовать.

Тогда-то директор ЦРУ Аллен Даллес и выдал в Конгрессе американскую тайну о России, чтобы получить на её существление денежки и уничтожить нравственную силу России.

“Мы бросим всё, что имеем, всё золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание русских людей. Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьём у них охоту заниматься изображением, исследований тех процессов, которые происходят в глубине народных масс. Литература, театр, кино - всё будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства - словом, всякой безнравственности.“

Итак: американцы открыли, что душа русская хранилась через русскую классическую литературу, пронизанную евангельским духом, не как знаниями, а именно православным духом.

"Духовной жаждою томим...", "Пророка" А.С. Пушкина, в школах учеников заставляли учить наизусть. Чеховым, Островским, Грибоедовым, самим Пушкиным был заполнен театр во времена советчиков. Мхатовкие "Три сестры", ставшие лучшим спектаклем всех времен и народов, на котором плакал Чарли Чаплин, поставлены были во времена советчины, а не нынешними бесчисленными театральными извращенцами, которым ныне попущено уже не хранить русскую душу.

Итак, вот он, глас американский.В ХХ веке крупнейший американский военный специалист вице-адмирал Г. Дж. Риковер заявил: «Серьёзность вызова, брошенного нам Советским Союзом, состоит не в том, что он сильнее нас в военном отношении, а в том, что он угрожает нам системой образования». В те же годы верховный советник по делам образования США Морис Стерлинг заявил: «...Сила нации заложена в её искусстве, музыке и литературе в такой же степени, как в её достижениях в области физики, химии и электроники. Тот, кто полагает, что знание мировой поэзии и классической литературы не является существенным не только для качества, но и для жизнеспособности нации и её культуры, пренебрегает уроками прошлого».

С этого-то момента своего прозрения о России и стали американцы подсовывать под железный занавес прежде всего свою разлагающую, но очень привлекательную музыку. Потом пошла и порнография, и бытовая техника, и голливудчина. И тогда многие в России стали от удовольствия поднимать свои головы к верху, и, поматывая ими, проникновенно и мечтательно с вожделением пришёптывать: “А у них!!!“

И с этого момента русским людям, ограничившим свой слух наушниками для введения в себя американской музыки и устремившим свой взгляд на западное шмотьё, стало не до родной своей русской литературы. Американцы же не дураки! В их институтах по изучению загадочной русской души не пренебрегли даже святителем Иоанном Златоустом, которого много веков слушались русские люди. От этого великого психолога и узнали они, что если какое-либо желанiе преобладаетъ, то уже всё обращаетъ в свою пользу. И они, затратив большие деньги, добились своего: преобладающим желанием советских людей становился западный образ жизни, и вскоре они захотели быть, как прочие народы! (1 Цар. 8, 20)

И вот наступил ХХI век. И делается сейчас всё, чтобы любимой книжкой детей в России стала книга “Гарри Поттер“, о мальчике с праздника хелуин. Всё новенькое западное теперь сразу становится и нашим. Но всё наше, зато, крепко забывается. И сделалась Святая Русь - Криминальной Россией. И как вор всегда кричит: “лови вора“, так и извратители нравственного порядка на всех телевизионных каналах “страдают“: нам нужна “Возрожденная Россия“, “Сильная Россия“, “Православная Россия“. А для этого - рыночная экономика! Бесы потешаются! Ведь это они подвели американцев к русской тайне, указав на прозрение Ф.М. Достоевского: “Нравственная сила - прежде экономической“, чтобы те знали с какого конца заходить и сокрушать прежде всего русскую нравственную силу, а экономическая - сокрушится сама собой.

Будем ли винить американцев за то, что они своим образом жизни вытеснили из нас наше сокровище - русское благородство? НИКАК!

Вразумление о том, кто виноват в этом, мы получаем от святого нашего Царя-Мученика Николая II: Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменникам и врагам нашей Родины. То есть вина только на нас самих: потому что мы сами дали себя облапошить. Американцы же просто делали свое дело: скоро сотворили то, что они творили. (Ин.13,27)

Мы же сейчас обращаем внимание на то, что Господь Христосъ во времена советчины сохранял ещё в русских людях, отступивших от Него, нравственную силу, чего сегодня не желают признавать нынешние сергиане.

Святитель Лука, архиепископ Крымский сегодняшний хаос называл бы днем Посещения Божiя:

- Разве не посещает нас Господь великими потрясениями, страшными страданиями, разорением городов и сел наших? - вразумлял святитель, - В жизни всякого народа и каждого отдельного человека бывают времена, когда великими потрясениями, великими страданиями и испытаниями призывает к Себе Христосъ. И о нас Господь мог бы сказать то, что сказал об Иерусалиме: "Сколько раз хотел Я собрать вас в Церковь Свою Святую, осенить любовью Своей, увидеть вашу горячую веру, увидеть, что следуете заповедям Моим. А вы не захотели и пошли своим путем".

Итак, не было бы советчины - не было бы и Новомучеников.

А значит не состоялась бы и Россия, завершившаяся, именно, явлением Новомучеников.

- А Голговский Крестъ - это как? Хорошо это или плохо?

Мiрские понятия, как “хорошо - плохо” ни о Кресте, ни о советчине неуместны.

Советчина - это Русский крестъ, воскресивший Россию явлением Новомучеников и Исповедников российских, которыми и завершилась Святая Русь, уходом своим в Царство Небесное

Да, мало кто выдержал этот крест. Так не случайно же на Голгофе был дан и образ разбойника не благоразумного, лишившегося рая.

ПРОРОЧЕСКОЕ СЛОВО В ОТНОШЕНИИ РУССКОГО НАРОДА

Отъ пророка до священника - все действуютъ лживо; врачуютъ раны народа Моего легкомысленно, говоря “миръ! миръ!”, а мира нетъ. Стыдятся ли они, делая мерзости?? Нетъ, нисколько не стыдятся и не краснеютъ. (Иер. 6,13-15)

Как никогда звучит над Россией это пророчество сегодня, возвещая дух нашего времени.

Да, должны сказать мы с горькими слезами, именно сегодня врачуются раны народа РФ легкомысленно. Именно сегодня не стыдятся и не краснеют действуя лживо, делая мерзости от архиерея до священника.

"Как хитёр и лукав сатана, чтобы погубить Россию, раздул в ней невежество и разврат через высшие и средние учебные заведения, через злонамеренных писателей, через так называемую интеллигенцию" (Св. прав. Iоаннъ Кронштадский)

Но главная то хитрость сатаны в отношении России не была открыта даже св. прав. Iоанну Кронштадскому при его земной жизни. Только время даёт возможность, ясно, пусть не в полной мере, но хотя бы отчасти, приблизиться к истинному пониманию произошедшего.

Главное лукавство сатаны в отношении России открылось только после того, как закончилось в России время советчиков и Россия погрузилась во мрак либерализма, когда после советского разорения храмов храмовые здания вновь засияли золотом куполов.

Всем казалось, что разрушением советчиками храмов и уничтожается в России Вера Православная. Но было совсем не так - с разрушением советчиками храмов явлением Новомучеников и Исповедников российских Вера Православная в России испытала такой духовный подъём, какого никогда не видела Святая Русь за все своё тысячелетие. Ибо: Гоненiя и притесненiя полезны намъ, ибо они укрепляютъ веру (Преподобный Никон оптинский)

Да и все, желающие жить благочестиво во Христе Iисусе, будутъ гонимы. (2 Кор. 3, 12). Как вот, с этим то быть - Будутъ гонимы? Значит, не в этот ли момент страшных волн богоборчества и страшного гонения на христианство жила в России истинная Христова Церковь, а не её подмена, не её призрак, не её двойник?

Потому что: Не как Я хочу, но как Ты. (Мф. 26)

И с верующим русским народом в период советчиы было то самое, которое лучше всего изложил апостол Павел:

Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы въ отчаянныхъ обстоятельствахъ, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаемъ. (2 Кор.4,8-9)

Вот она, истинная то церковная жизнь, а значит и истинная свобода.

Она вся в терпении скорбей. И другой истинная жизнь Церкви не бывает.

Тогда будутъ предавать васъ на мученiя и убивать васъ; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое. (Мф. 24, 9)

Да и все, желающие жить благочестиво во Христе Iисусе, будутъ гонимы (2 Кор. 3, 12)

Похоже, что эти пророческие поучения сегодня причислены сергианами к ничтожным, не заслуживающим внимания, иначе, отчего же такое их не христианское отношение к советчине?

И вот, ВОЙНА, названная Великой Отечественной.

Чего ещё к этому времени сохраняла русская душа, так это - великое русское самопожертвование - готовность положить душу свою за други своя. Именно, благодаря самопожертвованию русского народа и была дана ему Господом эта Победа.

- 26 миллионов погибших, - по сей день либералы вместе с сергианами впаривают сегодняшним школьникам ужасы этой войны.

А о том, что эти 26 миллионов душ были вторым исходом в Царство Небесное после Новомучеников и Исповедников остатка Святой Руси, омывшихся кровью на фронте и положивших свои души за други своя в тылу, почему не говорят в школах?

Замороченая либерастами школота РФии бессмысленно повторяет сегодня:

А ведь, ещё сто лет до сего на Руси по поводу Победы говорили:

Это тоже выразительный знак времени, завершающегося столетия – видеть войну не в духовном свете. А ведь, чтобы понять русскую душу во время этой войны, достаточно хотя бы внимательно вслушаться в военные песни того времени, прежде всего в песни Булата Огуджавы.

А вот, после 1945 года самопожертвование постепенно стало покидать русскую душу и заменяться… заботой об устройстве своей земной жизни, что утверждало в душе боязливость - грехъ, поставленный Господом первым в чреде смертных грехов (Отк. 21. 8) Боязливость чего?

А опасением утратить власть свою, свои земные преимущества.

И к 1991 году жажда свободы к угождению плоти достигла такого уровня, что появились все предпосылки для свершения Криминальной революции, революции всеобщего извращения, которая и свершилась. В духовном плане её значение объясняет вторая, более страшная передача Iова в руки сатаны: Онъ въ руке твоей только….. То есть, русской душе послана была болезнь, суть которой уже не вера лжи (И будетъ въ челюстяхъ народовъ узда, направляющая къ заблужденiю (Исаiя 30,28)), как в первую передачу русской души сатане, а поискъ лжи - Сыны человеческiе вскую ищите лжи? (Пс. 4, 4)

Этот поискъ лжи особенно ярко и чётко виден ныне на бесчисленных телевизионных ток шоу, где, так называемые политологи, убеждённые, что не десницею Божией управляется Россия, а земными расчётами, что назыа-ется с пеной у рта, ищут кто виноват и что с ними делать.

Так и свершилось то, что тоже было предсказано в Писании - человек становится преданнымъ мерзости и лжи (Откр. 21,27) Истина подавляется неправдою. (Рим. 1. 18).

И вот человек уже верит лжи. А потом уже не может без неё и просто начинает искать ложь.

А сергианам всё это, что называется, до фени.

И всё это удалось служкам сатаны осуществить через соблазны к угожденiю плоти, о чем предупреждал ещё святой апостол Павел: Къ свободе призваны вы, братья, только бы свобода ваша не была поводомъ къ угожденiю плоти, но любовью служите друг другу. (1 Пет.2,16; 1 Кор.8,9)

Так: Сiе и ныне пророческое слово насъ наказуетъ. (Феодоритъ)

Подводя итогъ, заключаем: Столетие сие завершилось тем, что - Жажда Абсолютной Истины иЗсякла, её поглотила обмiрщенность. (Иеромонах Серафим Роуз)

Итак, с наступлением в России времени либеральщины, стали восстанавливать храмовые здания и золотить купола. Вот, когда пришло время уничтожения самого духа православной веры!

И никогда не услышите вы в Бутово, чтобы кто-нибудь вспомнил бы здесь во время выливаемого на советчиков гнева слово Новомучеников:

- Когда винят советскую власть за отнятие у Церкви храмов и предметов культа, то нужно винить не её, а самих себя.

Мы были плохими христианами, были верующими лишь по имени, а посему Богъ и отнял у нас право распоряжаться храмами и их принадлежностями; а советская власть лишь орудия Божьего гнева.

А посему и протестоваь надо не против советской власти, а против самих себя и стать истинными и нелицеприятными христианами.

Мы потеряли основную ценность - Бога, а посему Он отнял от нас и второстепенные религиозные ценности - храмы и так далее. Священномученик Романъ Медведь

Храмы – это… второстепенная религиозная ценность.

И вот, сегодня храмы превратились в ценность… первостепенную!

Результат? Желания, как у апостола Павла хвалиться... только крестом Господа нашего Иисуса Христа" (Галл. 6, 14) у нынешнего духовенства нет. Не крестом Господа Христа, как апостол Павелъ, хвалится нынешнее духовенство, а только восстановлением разрушенных храмов.

Вот в чем суть сего столетия - столетие всеобщего извращения.

И вот, восстанавливаются старые и возводятся новые храмы, и все неимоверно радуются. А ведь, больше то всех радуется этому восстановлению храмов… сам сатана!

Почему? А потому что, именно, через это строительство храмов и извращается окончательно в русском народе Православная вера.

Каким образом? А вот, проникнемся в плачъ выдающегося духовного писателя Сергея Фуделя о своем отце, протоиерее Иосифе, который душу свою отдавал своим пасомым, коими были заключенные Бутырской тюрьмы.

Но когда он был назначен настоятелем храма в центре Москвы, и стал строить приходской дом и ремонтировать сам храм, то любящий его сын со слезами и записал: Душа его стала сохнуть в строительной пыли.

И сам собой возникает вопрос: А у тысяч нынешних священников, которые ныне восстанавливают храмы, что душа их не сохнет в строительной пыли, что ли?

Вот когда началось страшное гонение, не на верующих людей, как при советчине, а началось гонение на самъ дух православной веры, - так охарактеризовал времена золочения куполов епископ Ипполитъ. Вот его доподлинный текст:

«Одно из коварных средств наших врагов ‑ после гонений на Церковь дать ей материальное благосостояние. Это очередное гонение, но более изощренное: гонение на дух православной веры. Цель ‑ сломать волю, а потом уничтожить».

А революция то оказывается была очистительной для Церкви - вот голосъ Церкви!

А не разделительна, как об этом, заведённой пластинкой жужжит нынешнее сергианство.

Не революция в 1917 году разделила РПЦ на МП и РПЦЗ, а декларация в 1927 году.

А вот, она, истина, которую сергиане удалили из своего сознания, извратив тем самым церковное отношение к государственному устройству: «Спаситель мира установил на земле Свое Царство, но Царство духовное, могущее пребывать во всяком человеческом обществе, как бы это общество по гражданскому устройству своему ни называлось - монархиею, или республикою, или чем другим. Потому что Царство Христово, будучи не от мира сего (Ин. 18; 36), не имеет никакого отношения к гражданской форме государств». (Святитель Игнатий)

Повторим, что первым грехом в чреде смертных грехов поставлена Господом… боязливость.

В связи с этим, нельзя не остановить внимания и на всё усиливающееся детище этого столетия… СЕРГИАНСТВЕ, через которое то и удалось полностью извратить Православие возлюблением внешнего паче внутреннего и обряда больше веры. Но только суть сергианства совсем не том, как его определяют сами сергиане.

Торжество сергианского духа началось вместе с золочением куполов, когда Московская Патриархия не на словах, а на деле стала радоваться радостями властителей вседозволенности. И вот, эту тайну вынуждены ныне скрывать, объявив сергианство принадлежностью советчины. Патриарх МП так и заявил: - Нет советчины - нет и сергианства. И это величайший обман ХХI века, который то и заставляет любить внешнее, паче внутреннего, и обрядъ больше духа.

Сразу дадим точное определение сергианству, чтобы закрыть о нем распространяемую самими сергианами ложь, что де сергианство - это союз церкви с советчиками. А это совсем не так, а на самом деле вот как:

«В Церковь вошла НЕ Божия воля. Вот и все. Всем руководит в Церкви Божия воля, Дух Святой, а тут вошла не Божия воля, и ее слушаются, а для того, чтобы замаскироваться, оставляют весь чин внешний - кадите, пожалуйста, говорите проповеди, держитесь старого стиля - делайте все, как полагается. Но воля-то будет не ваша. Вот в этом все. Мы называем это сергианством. Когда не Божия воля руководит Церковью, то исполнение обрядов постепенно делается пустым, начинается обрядопоклонничество. Обряды они оставляют, - пожалуйста, сколько хотите, и чем пышнее - тем лучше. Это страшная вещь, это тонкая вещь, далеко, далеко идет. Знания, - пожалуйста, знайте историю Церкви, знайте все расколы до тончайших подробностей, знайте все философские системы, будьте богословами, чтобы вас почитали докторами теологии, - пожалуйста. Но воля наша будет. А в воле все, от нее зависит свобода или несвобода. Церковь не нуждается ни в чем, только в свободе, а этого-то и нет у них». (Митрополит Виталий, четвертый Первоиерарх РПЦЗ)

«Сергианство - явление не догматического, а духовно-нравственного порядка, однако, оно страшнее любой ереси, потому что, сохраняя, по видимости, догматы и каноны, уничтожает самую сущность христианства». (игумен Андрей Эрастов)

А архиепископ Аверкий произнёс и само слово, определяющее дух этого столетия, и слово это - лжеправославие: "Необходимо понять и всегда помнить, что Православие это не только и не всегда то, что "православием" официально называется, потому что в наши злые и лживые времена появление повсеместно фальшивого "православия", которое поднимает голову и устанавливается в мире, это исключительно печальный, но, к сожалению, уже несомненный факт. Это лжеправославие яростно стремится подделаться под истинное православие, как в свое время антихрист будет стараться занять место Христа, подменить Его собой".

И ещё на одно детище переживаемого столетия 1917 - 2017 годов совершенно необходимо обратить внимание, это - ПРАВОСЛАВНЫЙ АТЕИЗМ. Которое тоже, как и сергианство, усиленно скрывается лукавнейшим нашим столетием.

Чистая детская душа любимого нашего телеведущего академика Сергея Петровича Капицы скрыть его просто не смогла. И когда его во время беседы на ТВ спросили верит ли он в Бога, он искренне ответил:

И если Сергей Петрович прямо обозначил тончайшее явление нашего столетия - православный атеизм, то Владимир Владимирович по другому исповедовал существо православного атеизма пред всем мiром, коротко и ясно ответив на вопрос иностранного корреспондента:

- Я верю в человека!, - ответил Владимир Владимирович.

Что, господа - товарищи, верим в человека, а стоим для пиара в храме?

Вера в человека под звон колоколов, под блеск золочёных куполов, под знаменный распев, под шествие крестных ходов и прочих внешних акций стала всеми замечаемым, но никем не обсуждаемым, может быть, самым значительным знаком нашего времени, приведшим к игре в православие значительную часть населения.

Столетие сие стало и временем, когда диаволу дана была возможность утвердить и инструмент, поглощающий жажду Абсолютной Истины.

Диаволу удалось заставить не только цивилизованный Запад, но и всё население РФии... ЗЕМЛЕ ИМЕТЬ СЕРДЦА!

И вот он инструмент, созданный преисподней для поглощения у человека жажды Абсолютной Истины - это Цивилизация.

"Цивилизация поглощает суть Человека, выстраивает её под себя, навязывает программы, которые съедают Время Человека, и не остаётся у него никакой возможности познать своё Истинное Я. Такую вот машину для подавления свободной воли кто-то придумал... только КТО?".

Кто же является в машине Цивилизации тем оружие казни, которое обрушивается на головы обреченных жертв без жалости и сожаления?

Вершиной пошлости и наглости, которая согнула человечество так, что оно уже не в состоянии выпрямиться, которая имеет тлетворный дух наиболее ярко отражающий его, духа нашего времени… является…РЕКЛАМА!Именно, Реклама ХХI века, умышленно пошлая и подлая, без всякого напряжения и протестов формирует у человека сознание того, что нет у него никакой свободы, никаких прав - как Реклама включается на ТВ в самое нежелательное для него время, так и всё остальное, включая выборы (Если бы от выборов что-то зависело, то нам бы не позволили в них участвовать. Марк Твен) включают только то, что нужно преисподней, а не человеку.

Конечно, Реклама существовала и в ХIХ-ом веке, но инструментом преисподней по оболваниванию населения, по превращению его в Панургово стадо Реклама стала лишь в это, исследуемое нами столетие.

Рекламу смело можно отнести к победе диавола. Под видом заботы о человеке, о его благополучии, (одних лекарств сколько ему впаривает Реклама), она заняла нишу священной коров, прерывающий всякую мысль, плюющую на все Права человека, которые тоже являются «вещью» сего столетия, призванных оболванивать людишек обманом.

Временем РЕКЛАМЫ, то есть, Временем всеобщего ОБМИРЩЕНИЯ.

Временем Телевидения и Интернета, где… Мертвецы хоронятъ своихъ мертвецовъ.

То есть, столетие 1917 - 2017 стало Временем, когда уже, наконец то:

Ложь сделали мы убежищемъ для себя, и обманомъ прикрыли себя. (Исаiя 28,15 )

- Кто эти «МЫ»? - А, служки сатаны, названные Господом сатанинским сборищем (Откр. 2. 9)

Откровение Вильяма Шекспира: Адъ пустъ. Все черти здесь!, - оно, как и Лермонтовское, прежде всего… о времени 1917 - 2017 годов.

В результате за время с 1917 по 2017 годы): Жажда Абсолютной Истины иЗсякла, её поглотила обмiрщенность. (Иеромонах Серафим Роуз)

И все эти новшества, отражающие дух этого столетия необходимы были для того… чтобы прямым сделать путь антихристу. И вразумление архиепископа Аверкия (Таушева) сегодня для изучающих духъ нашего времени первое подспорье:

Теперь противодействовать явлению антихриста больше некому, а потому вполне естественно ожидать его прихода и воцарения в мире, насквозь погрязшем во всевозможных грехах и беззаконииях. И не только не противодействует никто сейчас приходу антихриста, а даже наоборот - весьма многие включились уже в самую напряженную работу по подготовке его скорейшего воцарения, не исключая - страшно сказать! - и некоторых христианских священнослужителей, вплоть до высших иерархов Церкви, сотрудничающих с безбожниками и явными и тайными врагами нашего Господа и Спасителя, ведущих с ними всякие переговоры, вступающих в разные компромиссы и заключающих всякого рода соглашательства, нередко граничащие с предательством нашей святой веры и Церкви.

“Апостасия” или “отступление”, о которой предрекало Слово Божие в лице св. Апостола Павла (см. 2 Сол. 2 гл.), сейчас в полном разгаре, и горе тому, кто этого не видит или, что вернее, не желает видеть, по непростительному легкомыслию закрывая глаза на все, что происходит в мире, и успокаивая себя и других, что “ничего особенного нет”, что “все это нормально и естественно”. Но одно ли это только непростительное легкомыслие? Не кроется ли за этим еще чего-нибудь другого, мысль, о чем сама собой напрашивается, когда слышишь такие наивные уверения? Антихрист ведь и слуги его отнюдь не заинтересованы в том, чтобы о его приходе и воцарении слишком много говорилось и открыто разглашалось: он ведь придет в качестве величайшего благодетеля человечества, благотворителя и даже покровителя веры и Церкви и будет ожидать себе всеобщего признания и всенародного поклонения. А из святоотеческих предсказаний мы знаем, что примут антихриста и поклонятся ему не только совсем неверующие, но и обольщенные им люди, как будто верующие, и даже христианские священнослужители, вплоть до носителей самого высокого сана. АМИНЬ! (Архиепископ Аверкий (Таушев

Но о каком пророчестве наших духоносных отцов никто никогда нынче не вспоминает? На что наложено табу в завершающемся столетии?

А никто не имеет права сегодня напоминать о том, что пред приходом то антихрист воцарится… коллективный антихрист.

Так вот, время 1917 - 2017 годов, как раз время коллективного антихриста. Но для того то в первую очередь и утвердилось сергианство, чтобы не допустить в мiръ правду о коллективном антихристе.

Хотя это как раз видно, что называется, невооруженным глазом потому, как подчинены ему ныне все до единого управители государств.

А наемникъ, не пастырь, которому овцы не свои, видитъ приходящего волка, и оставляетъ овецъ, и бежитъ; и волкъ расхищаетъ овецъ, и разгоняетъ ихъ. А наемникъ бежитъ, потому что наемникъ, и нерадитъ объ овцахъ. (Ин. 10. 11)

И, как Лермонтову Господь открыл о чёрном годе России, так же новомученику алапаевскому, князю Владимиру Палею Господь открыл то, чего будет добиваться антихрист:

Как раз столетие 1917 – 2017 и доказало правоту этого пророчества!

Что, сегодня, по завершении столетия 1917 - 2017, по всему миру, разве не противопоставляется счастье на земле Царству Божью?

И вот он, дух времени, воцарившийся усилиями завершающегося столетия 1917 - 2017:

“Дружба съ мiромъ (Иак. 4, 4) - вот что лежит в основе стремления к комфорту. В итоге получается, что если Христосъ - это само безстрашие, то нынешние Его служители во множестве - сама боязливость. С амвонов у нас горячо прославляются мученики, страстотерпцы, исповедники, не боящиеся лишиться всех земных благ и даже жизни (иногда - за одно лишь слово, как это было в эпоху великих догматических споров) - прославляются теми, кто сам панически боится потерять - не жизнь, не свободу, нет! - а лишь небольшую часть своего земного благополучия…

Отсюда маловерие, боязливость, растерянность и в народе”. (Протоиерей Левъ Лебедевъ)

И завершим откровением Святителя Иоанн Шанхайский (+ 1966), данным ему от Бога, которое в обсуждаевом столетии уже свершилось через коллективного антихриста:

«Антихрист предоставит возможность "жизни Церкви", будет разрешать ей богослужения, обещать постройку прекрасных храмов при условии признания его верховным правителем и поклонения ему. У него будет личная ненависть ко Христу. Он будет жить этой ненавистью и радоваться отступлению людей от Христа и Церкви. Будет массовое отпадение от Православной Веры, причем изменят Вере многие епископы и в оправдание будут указывать на "блестящее положение церкви". Искание компромисса будет характерным настроением людей. Прямота исповедания исчезнет. Люди будут ИЗОЩРЕННО ОПРАВДЫВАТЬ свое падение, и ласковое зло будет поддерживать такое общее настроение, и в людях будет навык отступления от правды и сладость компромисса и греха».

Начав свое шествие в 1917 году с четкого предсказания своего пути:

И сегодня все эти три качества стали принципом жизни всего, так называемого, цивилизованного мiра.

Что же хорошо бы помнить и никогда не забывать из этого столетия?

А Новомучениковъ и Исповедниковъ нашихъ российских, данныхъ намъ Господомъ примером, чтобы мы следовали ихъ путёмъ.

Дух сего века обрёл и свое экранное отображение у избранника Божiя Алексея Балабанова, все фильмы которого суть один фильм, а сами фильмы эпизоды этой единой в своем роде эпопеи, включившей в себя даже суть начала этого столетия.

*Православный атеизм - первостепенное российское явление, определяющее дух времени 1917 -2017 столетия. Поэтому явлению этому посвящена отдельная статья.

Понятие вполне определённое не только потому, что почтеннейший Сергей Петрович Капица сам объявил себя православным атеистом, но и потому, что и другие почтеннейшие люди тоже сами почитают себя православными атеистами.

Ну, а самым то главным образом, почему столь несочетаемое сочетание зас-луживает пристального внимания, так это только потому, что все без исключения страстные поучения интеллигентов нашего ХХI-ого века, осуществляемые ими ныне через ТВ, через радио, через печатные издания, все-все, проникнуты именно этим самым духом православного атеизма? Даже и тогда, когда само публичное лицо и не исповедует себя, как откровеннейший Сергей Петрович, православным атеистом, а настойчиво именует себя верующим. Вот, только во что он верует?

Даже Владимир Михалыч Гундяев, ничтоже сумняся, подтвердил, что “Вера России - вера в саму Россию”, то есть, в идола. И, как правило, такие верующие желают выглядеть, прямо таки, спасителями России. Но только… “спасение России”, сопровождаемое такой верой, приводит к погублению душ.

Потому что, как бы ни притягивали сии “спасители” свои обильные знания по религии в свои “спасительные” эссе, их вера в самих себя и выдаёт их православными атеистами, просто, на дух не принимающими наказ Христа Спасителя: Без Меня не можете делать ничего. То есть, вера в Бога у кое-кого из «наставников народа», может быть, и есть, а вот Веры Богу… никакой. И чем дальше спаситель России “спасает Россию”, раскрывая её худую жизнь, тем больше он превозносится, расчищая, тем самым, сам себе дорогу в ад.

Но мы увлеклись и заиграли само понятие - православный атеист! А ведь, в этом неимоверном словосочетании таится ой - ёй - ёй сколько всего! Вот, и попробуем по совету профессора Серебрякова повесить уши на гвоздь внимания.

- А что, 99% из тех 75% всего населения России, которое Московский Патриархат причисляет к православным … разве не православные атеисты?

Во всяком случае вся питательная среда РФ: ТВ, радио, печать - вся на 100% заполнена совершеннейшим безбожием, именно, духом православного атеизма. В свои растлевающие передачи и тексты все СМИшки припускают видимость “духовности”. Там тебе и про Пасху расскажут, вспомнят и про Рождество, не забудут упомянуть и небольшой церковный праздничек… но все эти вкрапления «православия» совсем не слышны в какофонии голосов преисподней, и потому только укрепляют электорат в том, что, да, можно поиграть и в православие, и даже поболеть за него, как за «Спартак», например, или же за «Челси». Так, возможно ли при этом прессинге безбожия сохранить население православным хотя бы на 5 то процентников!?

Православный атеист! Не тот ли это… равнодушный, который, всего лишь, играется в православие?

Русский православный атеист - воистину, единство противоположностей! Так воинствующие безбожники превратились в православных атеистов. Было бы до колик смешно, если бы не было так грустно. Как они, эти православные атеисты, дурят доверчивых наших людей! Как красиво не скажут - всё, представляется, что всё так и есть на самом деле.

Вот, например: Религия могла бы внести более весомый вклад в оздоровление общества, высказываясь по острейшим моральным проблемам. Но мы почему-то не слышим голоса церкви. Бедный атеист, хотя и «православный», уже сориентироваться не в состоянии. Молчит организация, Московская Патриархия, а Церковь то не замолкает ни на мгновение. Церковь непрестанно говорит своим Священным Писанием, своим Священным преданием, жизнью своего Малого стада. Почему не слышат этого голоса Церкви «православные «атеисты? Ну, об этом и спрашивать то глупо: кто те, кто, видя - не видятъ, слыша - не слышатъ и не разумеютъ? Да, вот они, наши православные атеистики, не могущие отличить правой руки от левой, не способные отличить организацию, именуемую Московской Патриархией, от Церкви!

Почему св. праведный Iоаннъ Кронштадский ещё в 1905 году назвал интеллигенцию “так называемой”? Ведь русская интеллигенция, как и всё истинно русское, всегда имела базой своей образованности, мышления, всей внутренней культуры - Христову веру? Советчики позволили услышать ответ на вопрос о «так называемой» приставке. От самих советских интеллигентов пришло признание о себе самих - мы православные неверующие, православные атеисты. То есть, что они не отрицает, что всё внешнее, что сопровождает христианство: иконы, колокольные звоны, архитектуру, песнопения и так далее, они любят всем своим сердцем, всё это они защищают, на эти темы их диссертации, но они честно признаются, что до дела Христова, до спасения им, интеллигентам, никакого дела нет. Вот эта интеллигенция, с высшим образованием (университеты, институты), но без русского среднего (без веры Христовой) и названа была св. праведным Iоанном Кронштадским «так называемой». То есть, интеллигенцией отпавшей от Христа, и, следовательно, неизбежно оказавшейся в услужении сатане со всеми вытекающими от сюда последствиями по разрушению России. Призналась эта интеллигенция о своем истинном состоянии только при советчиках? А формировалась то она, когда? Декабристы разбудили Герцена, Герцен разбудил … и пошло. Так и подошла русская интеллигенция к Февралю (понятно, что 1917 года), разбуженная безбожием, уже интеллигенцией не русской, а всего лишь, «так называемой», морочащей ныне русских людей, прежде всего через телевидение.

И вот, какое точнейшее определение телевидению дал Сергей Петрович Капица:- «Телевидение занимается разложением сознания людей. На мой взгляд, это преступная организация, подчинённая антиобщественным интересам. С экрана идёт лишь один призыв: «Обогащайтесь любыми способами - воровством, насилием, обманом!» Никакой великой традиции, никакого искусства здесь нет. Ничего, кроме мордобоя и стрельбы, вы там не найдёте».

Лучше не скажешь! А вот, другая боль Сергея Петровича, крепко сжимающая сердце русского патриота: «Данные ВЦИОМ говорят о том, что мы, наконец, пришли к тому, к чему стремились все эти 15 лет, - воспитали страну идиотов. Если Россия и дальше будет двигаться этим же курсом, то ещё лет через десять не останется и тех, кто сегодня, хотя бы изредка берёт в руки книгу. И мы получим страну, которой будет легче править, у которой будет легче высасывать природные богатства. Но будущего у этой страны нет!»

И дальше: «Сегодня же чуть ли не половина трудоспособной молодёжи работает в охранных организациях! Получается, что все эти молодые парни - тупые, ограниченные люди, способные лишь бить морду?»

А теперь, Сергей Петрович, как и всякий “русский патриот”, проведя, как говорят в народе “бесподобно” анализ состояния жизни российской, переходит к рецепту её исправления, и тут уже мы все плачем навзрыд, прося Господа: - Господи, вразуми, Сергея со единомышленниками, любящих Россию, знающих всё-всё, кроме Христа! Открой им Христа и истинный путь спасения России! Ибо, сказано: Ознакомься съ духомъ времени!, но ведь нигде не сказано: Измени духъ временм!

Итак, какие же слова Сергея Петровича вызывают плачъ всего Малого русского Христова стада, то есть, тех, кто записанъ въ книге жизни? А вот, эти: «Вопрос развития культуры - это вопрос будущего страны. Государство не сможет существовать, если не будет опираться на культуру. И не сможет лишь деньгами или военной силой укрепить свои позиции в мире. Чем мы можем сегодня привлечь бывшие наши республики? Только культурой!»

Культура! Дальше культуры мышление православного атеиста, даже с безупречной совестью, останавливается в своем развитии. И искажение правды начинает заполнять его жажду спасения России. Вот, куда ведёт бедолаг православный атеизм: «Чтобы дети вновь начали читать, в стране должна сложиться соответ-ствующая культурная обстановка. А что сейчас определяет культуру? Когда-то тон задавала Церковь. Люди в выходной день шли в храм и вместо телевизора смотрели на фрески, иконы, витражи - на иллюстрацию жизни в образах. Великие мастера работали по заказу Церкви, большая традиция освещала всё это».

Тянется русская душа к Церкви, чует, где правда! Но… но Церкви она уже не понимает. Для неё Церковь - это: фрески, иконы, витражи, золотые купола, портесное пение, звон колоколов… вот, и всё их “православие”! Именно, с этим то “православием” и потеряли мы Россию!

И здесь уместно будет напомнить откровение, которое получили в заточении по внушению Духа Святаго, как узники Iисуса Христа, Новомученики и Исповедники российские: И разрушительные войны, и революции, попущены России, именно, за грехи Церкви, возлюбившей внешнее, паче внутреннего и обряд больше духа.

Сергей Петрович в своем анализе наших бед, как учёный, очень точно обратил внимание на одну из катастрофических тенденций нашей гибели: «Люди перестали читать! Согласно опросам ВЦИОМ, 35% россиян НЕ ЧИТАЮТ КНИГ ВООБЩЕ! А ведь Россия, если верить речам президента и премьер-министра, взяла путь на инновационное развитие. Но о каких инновациях, научных прорывах, развитии нанотехнологий и т. п. может идти речь, если больше трети населения страны за год ни разу не взяли в руки книгу? Никакую, даже завалящий детектив! Почему Россия, некогда самая читающая страна в мире, перестала читать и чем это грозит обществу?

У нас происходит полный разрыв слов и дел. Все говорят об инновациях, но при этом не делается ничего, чтобы эти лозунги начали осуществляться. И объяснения «Я так много работаю. Когда же мне ещё и читать?» - не могут служить извинением. Поверьте, наше поколение работало не меньше, но время для чтения при этом всегда находилось. А производительность труда в обществе несколько десятков лет назад была выше, чем сейчас. Поколение, которое не прочтёт ни Чехова, ни Тургенева, ни Жюля Верна, вырастет жестоким и циничным.»

А теперь спросим и самого Сергея Петровича: - А читал ли Сергей Капица Сергия Нилуса, делающего для читающего человека любимыми книгами Евангелие и святых отцов? И поколение, которое не прочтёт Нилуса, - каким оно вырастит?

А вот, таким оно и вырастит, что, читая Чехова, оно даже и не заметит у него: Мне кажется, человек должен быть верующим или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста. Оно, поколение это, просто не поймёт, о чем, вообще, писал Чехов, какое открытие русской жизни он сделал. А у Тургенева, его рассказ “Живые мощи”? Да, поколение это и раскрывать то его не станет: «О мощах я не читаю», - скажет не читавший Сергия Нилуса.

Так ведь, даже по этой статейки Сергея Петровича видно, что не брал он в свои руки Сергия Нилуса, ибо, ежели бы брал, то его чистая совесть не стала бы так сокрушаться: «И мы получим страну, которой будет легче править, у которой будет легче высасывать природные богатства. Но будущего у этой страны нет! Именно эти слова я произносил пять лет назад на заседании правительства. Время идёт, а процессы, которые ведут к деградации нации, никто даже не пытается понять и приостановить.»

Не стала бы сокрушаться его совесть, потому что он бы знал, что: «получить страну, которой будет легче править, у которой будет легче высасывать природные богатства», - это, как раз, цель тех, к кому он обращался с плачем о культуре. А посему, если бы читающий Сергей Петрович, читал бы Нилуса, то узнал бы и о силе Божiей, и о немощи человеческой. А ещё проникся бы и этими словами: Безъ Меня не можете делать ничесоже, и не стал бы омрачать Провиденiе словами безъ смысла: Только культура! И, просто… не ходилъ бы на эти советы нечестивыхъ.

И ещё знал бы Сергей Петрович, что наш верующий народ ходил в Церковь совсем не для того, чтобы только глазеть на фрески, на иконы, на витражи и слушать, как там поют, а ходил он туда, чтобы его любимый Христосъ оставался бы съ нимъ не только в Евангелiи, или на плащанице, или на небе, а чтобы входилъ Онъ въ его сердце, соединялся бы съ нимъ духомъ и делался бы началомъ всей его жизни и всехъ действiй. А также знал бы честнейший Сергей Петрович, что: Без насажденiя веры и страха Божiя в населенiи Россiи, она не устоитъ. Так что, дело, вовсе не в культуре. Культура, всего лишь, надстройка Православия. Базис русский - Вера Православная… и не какая-нибудь обрядовая (фрески, иконы, витражи), а…

И вся трагедия то нашей, так называемой, интеллигенции, а вместе с ней и всей России, вовсе не в том, что де культура в забросе, а только в том, одном единственном, что все мы думаемъ и говоримъ не о томъ, что Божiе, а только о томъ, что человеческое. А на это, думается, что и многие интеллигенты наши знают реакцию Самого Господа Христа Который гонит от Себя таких людей, просто говоря: Отойди отъ Меня сатана!

И это подтверждает великий сербский святитель Николай:

- Кто васъ такъ прельстилъ, что оттеснили вы Христа в конецъ стола, а первые места отдали сброду инородцев, наглецов, глупцов и сеятелямъ смерти? И знайте, если вы снова восстанете противъ Бога ради ложныхъ боговъ «культуры», восстанетъ и Богъ противъ васъ…

«Придите, поклонимся Цареве нашему Богу!» - вот призыв Церкви. И все, кто отозвался, не постыдились. «Придите, поклонимся культуре, царице нашей и богине!» - это призыв современных безбожников. И все, кто отозвался, умерли посрамленными и разочарованными.

А всё творчество Ф.М.Достоевского, и главные страницы его творчества «Легенда о Великом Инквизиторе», имело единый корень его души: Человек, у которого действительно нет Бога в душе, тем и страшен, что "приходит с именем Бога на устах" ["Подросток", стр. 363 (изд. 82 г.).].

И другое открытие Достоевского можно без натуги применить к прояснению понятия «православный атеист»: Атеизм только проповедует нуль, а православный атеизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует!

И ещё: “Вот уже более двух веков минуло, как великий завет Спасителя: Ищите прежде Царствшя Божшя и правды его, и все остальное приложится вамъ - человечество исполняет наоборот, хотя оно и продолжает называться христианским. Нельзя и не следует скрывать от себя, что в основе этого лежит тайное, вслух невысказываемое сомнение в божественности самого завета: Богу веруют и повинуются ему слепо. Этого-то и не находим мы: интересы государства, даже успехи наук и искусств, наконец, простое увеличение производительности - все это выдвигается вперед без какой-либо мысли о противодействии им; и все, что есть в жизни поверх этого, - религия, нравственность, человеческая совесть, - все это клонится, раздвигается, давится этими интересами, которые признаны высшими для человечества”.

И вот он, выразительнейший момент нашего времени!

Что внушает главам государства Владимир Михалыч?

Думается много чего… Но совершенно определённо, что речь здесь о вероучении не идёт!

Всё вероучение Дмитрия Анатольича и Владимира Владимирыча ограничивается держанием в руках свечичек… и только для съёмки!

Потому-то они ничтоже сумняся, не ведая православного вероучения, и выступают пред мiровыми СМИ, как двоечники Закона Божiего.

Не стесняясь и не краснея, они первым делом стараются шагать в ногу со временем, что для Православия - смерть. Отсюда и заявления их на весь мiръ, например, о демократии, что ей в Росси только 20 лет, что не было её, демократии в России и при советах, и, естественно при Царе… А о том, что в России была единственная власть, данная её от Бога, власть Самодержавная, то Дмитрию Анатольичу, как православному атеисту, на это глубоко наплевать.

И потому, главная то трагедия русского народа ныне состоит в том, что нет в России силы, способной защищать Православную веру. Плакаты с надписью: «Русь Святая, храни веру православную!», да заняли многие рекламные растяжки, создавая видимость существования этой силы, хранящей, якобы, православную веру. Но это очередное проявления духа времени, когда

Но товарища Сталина можно вспомнить и по другому поводу. Вот, как его, Сталина, ныне только не поносят. Жестокость - подчинявшая страхом приспособленцев. Но не видим ли мы и сегодня точно такие же сонмища приспособленцев, как и при товарище Сталине? Кто же нынче играет роль Сталина, нагоняя страхъ на новых приспособленцев? Фигурой этой является сам духъ времени! Сегодня пойти не в ногу со временем - значит обречь себя на изгнание из общества, и не через какие-то там НКВД, а через неприятие всем Панурговым стадом, покорно следующим за своим бараном - духом времени, характерной чертой которого является

Но духъ времени, как товарища Сталина, не обвинишь в жестокости. А, между тем, жестокость этого духа намного превосходит жестокость товарища Сталина, потому что идеологом духа нашего времени является… сам сатана. Антихрист ещё не пришел, он всё уже готово к принятию антихриста. И если советчина палкой загоняла людей в адъ, то ныне, при разнообразных «свободах», люди в адъ следуют свободно. И приспосабливаются к духу времени свободно, и служат ему, диаволу, добровольно и свободно.

И теперь, слушай православный атеизм, насколько духъ времени «свободы слова» страшнее для спасения, чем гонение советчиков от Ленина до Хрущёва! Советское гонение итогом имело явление Новомучеников и Исповедников российских! А как могут появиться Новомученики и Исповедники, когда золотом горят купола, звонят новенькие колокола, и кругом на растяжках «Русь Святая, храни веру православную, в ней же тебе утверждение!». А в это самое время, следуя великой победе диавола - «свободе слову», православный атеизм, будучи слугой сатаны, тихонько, без проповеди атеизма, а самой сутью внутреннего атеизма безбожников, успешно отводит от Бога всё человечество. Откуда взяться Новомученикам? Чему противостоять? Хочешь Бога проповедовать? Так проповедуй! Смотри и учись, как это лихо делают адвентисты, иеговисты, баптисты… ведь, никто им не мешает проповедовать Бога!

То есть, при гонении атеистов вера только укрепляется, потому что есть противостояние безбожию. Возможна ревность по Богу! А как противостоять православному атеизму, не слезающему с колокольни и звонящему в колокол безверия? Вот, откуда предсказания Господне: Но Сынъ человэческiй, пришедши, найдетъ ли веру на земле. (Лк. 18, 8) Какая вера при господстве православного атеизма? Свобода слова, порождающая православный атеизм, сделали невозможным само появление Максима Исповедника, появление Исповедников не только российских, но и никаких вообще.

Итак, что же это такое - православный атеизм? Нет ли в Богодуховном слове ему наименования? Ибо не может быть, чтобы этому чрезвычайному, через которое совершается ныне всеобщее отступление от Бога, не было и чрезвычайного наименования. Конечно, есть! Это теплохладность!

Писано бо есть: Ты ни холоденъ, ни горячъ; о, если бы ты былъ холоденъ, или горячъ!

Но, какъ ты теплъ, а не горячъ и не холоденъ, то извергну тебя изъ устъ Моихъ. Ибо ты говоришь: «я богатъ, разбогателъ и ни въ чемъ не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастенъ, и жалокъ, и нищъ, и слепъ, и нагъ. (Откр. 3;16,17)

Только посмотрите на невероятный парадокс: холодный, то есть, атеист, предпочтительнее теплого, то есть, православного атеиста!

Помогает разобраться в этом непростом вразумлении Господнем Ф.М.Достоевский: Полный атеизм почётнее светского равнодушия. Совершенный атеист стоит на предпоследней верхней ступени до совершенной веры (там перешагнёт ли её, нет ли), а равнодушный никакой веры не имеет, кроме дурного страха.

Православный атеист и есть светское равнодушие, названное в Священном Писании теплым, независимо во что одет человек, может быть, даже он в священнической или даже монашеской одежде.

Есть и ещё одно наименование православного атеиста в Богодуховном слове:Думаешь не о томъ, что Божiе, но что человеческое (Мф. 16, 23).

Сегодня как раз этот признак стал доминирующим, он на каждом шагу, и от него нет спасения. И ещё раз к Феодору Михайловичу за разъяснением почему это страшно: Человек, у которого действительно нет Бога в душе, тем и страшен, что "приходит с именем Бога на устах".

Так что, православный атеизм - это состояние души, ведущее эту душу в адъ свободно, добровольно, и даже самодовольно… И страшно то, что он, этот самый православный атеизм, совершенно, как семя тли, которое в каждом человеке, может укрепиться и прорасти.

Но Сынъ человеческiй, пришедши, найдетъ ли веру на земле. (Лк. 18, 8) И унесена будет вера от людей не тривиальным атеизмом, а атеизмом православным, который и приведёт к тому, что веры на земле, да, не будет. А вот, видимость веры… она будет пребывать во всей полноте со звоном колоколов, с золотым блистанием куполов, с крестными ходами ряженых. Прообраз этой видимости ныне налицо. Но только Бога-то не обманешь… Сынъ человеческiй, пришедши, найдетъ ли веру на земле. (Лк. 18, 8)

Ну, а теперь для веселия, назовите самого яркого нашего православного атеиста? Правильно, конечно же, это Геннадий Андреевич Зюганов.

У Православного атеизма тысячи оттенков. Вот, один из них. Судья Третьякова, приговорив К.Ю. Душенова к 4-м годам колонии - поселения за то, что он доказал, что в России существуют силы, и очень влиятельные, смертельной ненавистью ненавидящие православную церковь, ее истинное вероучение и христиан, не забыла о хистианском обряде.

Явившись, как было назначено в понедельник 8 февраля, чтобы получить на руки копию приговора по "Делу Душенова", мы сперва подумали, что ошиблись залом. Накрытый стол, ломящийся от выпивки и закусок, в центре судебного зала в разгар рабочего дня резко контрастировал с въевшимся в подсознание за два года заседаний привычным и безрадостным судебным антуражем.

- У Ксении Михайловны именины, - пояснила узнавшая нас секретарша - ее небесная покровительница блаженная Ксения Петербуржская, мы каждый год отмечаем ее день ангела. Сама Ксения Михайловна в брюках и без судебной мантии шустро носилась по кабинетам, приглашая запоздавших коллег к столу.

Увидев сидящего у зала Константина Душенова, судья Третьякова резко притормозила, затем молча вынесла из кабинета копию приговора на 53 страницах и также молча вернулась к набиравшему обороты застолью...

Защищать Православную Веру - этого не позволяет сам дух времени. А вот, обряд по обычаям Православия - совершать, просто, необходимо. Мы же не полные атеисты - мы атеисты православные! Иначе, как мы будем шагать в ногу со временем?! Таким образом, теперь и шагать то в ногу со временем выгоднее, демонстрируя видимость принадлежности к православию.

ЧТО СТОИТ ЗА НЕОБОЛЬШЕВИСТСКИМИ ПРОВОКАЦИЯМИ, И ЧЕМ ОНИ ГРОЗЯТ РОССИИ

Когда-то товарищ Ленин, мотивируя необходимость разрушения памятников царских времён, назвал их «каменными агитаторами». Сегодняшние последователи «вождя мирового пролетариата» усвоили этот урок на зубок и ожесточённо борются с любыми «агитаторами», возвращающими русскому народу его отнятую и растаптываемую в течение целого века память…

Я не стала бы в очередной раз касаться мемориальной темы на фоне вопросов куда более жизненно важных, если бы именно она не выявила угрозу, куда более значимую, чем собственно «вопросы портретов».

Угроза эта заключается в том, что провокаторы-русофобы используют тему памятников для развёртывания целой клеветнической кампании против Белой (Русской) Идеи в прошлом и настоящем. Создаётся впечатление, что в условиях явно нагнетаемого кризиса, коему закулисными режиссёрами заранее предначертан финал а-ля «91-й», силы, задействованные в подготовке оного, стремятся с одной стороны заблаговременно перевести стрелки на «недобитых беляков», с другой – сколь возможно, нейтрализовать и без того не слишком многочисленные национальные силы, чтобы они, окружённые стеной всевозможных наветов, даже гипотетически не смогли воспрепятствовать застрельщикам смут вершить своё дело.

Когда несколько месяцев кряду длился искусственно разжигаемый скандал вокруг доски Маннергейма, уже было вполне очевидно, что дело не в финском маршале и не в радении о памяти блокадников. Было очевидно, что мемориал любой куда менее спорной фигуре из Белого лагеря вызовет более или менее сходную реакцию провокаторов, которым глубоко наплевать и на блокадников, и на конкретные личности, а важно лишь устроить свару и в очередной раз попытаться, изолгав русскую историю, навесить ярлыки «врагов народа» на русские национальные силы.

Справедливость данного подозрения ныне подтверждает доска русскому адмиралу и учёному А.В. Колчаку. Ей ещё до установки грозит топором товарищ Савенко-Лимонов. О расправе над ней грезит товарищ Кассад-Рожин. А товарищ Мюрид-Несмиян сперва умудрился выстроить в один ряд с Колчаком Власова, Гитлера и… Чубайса, а ныне клеймит его преступником и предателем, путая при этом с Корниловым и… обвиняя в аресте Царской семьи.

«Левый фланг» атаки на Колчака усилен «православными патриотами». Так, с пользующегося по упорным слухам поддержкой АП сталинистского ресурса «Русская народная линия», недавно объяснившего, что во времена незабвенного Иосифа Виссарионовича убивали вовсе не святых новомучеников, а «подонков в рясах», прозвучало обличение «белых большевиков» в стремлении героизировать предателя Царя и собственной жены адмирала Колчака, покрыв данные измены какими-то научными открытиями.

Здесь мы видим всходы давно посеянной лжи, имеющей целью уравнять Каина и Авеля, представить белых героев на основании мнимой измены присяге «февралистами, не лучше большевиков». Великое лукавство и кощунство: обвинив и заклеймив Авеля, представить Каина не таким уж и злом. И, вот, стряпается миф о белых «февралистах» и «православном» Кобе, возродившим «Российскую Империю». Это пострашнее открытой большевистской пропаганды будет. Это в своём роде пресловутое «окно Овертона». И оно, к несчастью, отменно действует: клеветнические методички захватывают всё новые души, доводя их до исступления.

Дивное сборище из леваков и «православных сталинистов» усердно борются с русскими героями и носителями русской национальной идеи, будь то А.В. Колчак или А.И. Солженицын. Разница лишь в способах борьбы. Леваки действуют ломами и топорами, вешают чучело русского писателя с оскорбительной надписью, рушат памятники героям Первой Мировой и Белой Борьбы. «Православные» кощунники питают эти разрушительные действия словесно, подводя под русофобские действа идейную базу в своих пространных лживых от первой до последней буквы статьях.

В высшей степени характерно, что ни тех, ни других не беспокоят ни Ельцин-центр с его открывающимся в Москве филиалом, ни Немцов-мост и мемориальная доска «патриоту Немцову», ни памятник Гайдару, ни прочие подобного рода мемориалы. И не с либералом Сахаровым сражаются они, но с его вечным оппонентом патриотом Солженицыным. И уж конечно, не оскорбляют их чувств Куны и Землячки, имена коих увековечены в названиях наших улиц. Это одно уже исчерпывающе говорит о существе означенных «борцунов» - неизменно единой с их заклятыми братьями либералами – русофобии.

Ещё один мемориал, вызвавший большой резонанс – памятник П.Н. Врангелю, установленный на народные пожертвования в Крыму. Бросить на барона-монархиста шайку русколинейных деятелей было как-то уж совсем не с руки. Поэтому здесь «левый фланг», наиболее ярко представленный в данном случае «Сутью времени» бывшего консультанта ельцинской «семибанкирщины» Кургиняна, был усилен условным «центром». К примеру, на севастопольской ВК-страничке НОД бывшего (?) члена н.с. чубайсовского «Роснано» Фёдорова читатели не так давно могли ознакомиться с изумительным текстом о том, что генерал Врангель был «наймитом Антанты», собиравшимся чуть ли не всю отвоёванную Россию отдать «союзникам».

Следующее «откровение» явилось в ходе напряжённых словопрений на странице телеведущего России-24 Константина Сёмина. Выяснилось, что Врангель и изрядная часть РОВСа были… агентами Ротшильда! Сам Сёмин, выпускник Нью-Йоркского университета, известный своими большевистскими убеждениями, ещё ранее выразил свой гнев по поводу пропаганды «врангелевщины» в своей программе «Агитпроп».

«Левый фланг» успел найти и главного виновника нынешних бед нашего Отечества. Им оказался… философ И.А. Ильин. Оказывается, это именно его нужно читать, чтобы понять корень предательской политики «антинародного режима», что это не пресловутый «дядя Сэм» научил наших властьимущих либералов, как разбазаривать страну, а «фашист» Ильин. Разбору «вражеской» идеологии русского национального мыслителя русофбствующие товарищи в последнее время регулярно посвящают свои сочинения в Сети и собственных печатных изданиях.

Я намерено не даю ссылок на соответствующие материалы, дабы не делать косвенной рекламы провокаторам. Дело, в сущности, не столько в конкретных лицах и ресурсах, подвизающихся на ниве борьбы с русским национальным самосознанием, сколько в тенденции и в целях, кои она преследует.

Не вызывает сомнений, что высокопринципиальные товарищи, легко перекрашивающиеся из либералов в государственников, а также прячущие комиссарское нутро под «православной» тогой, в нужный момент откажутся первыми сторонниками того самого «майдана», коим сегодня они так старательно пугают общество. Об откровенных подстрекателях и дебоширах типа нацболов и прочих радикальных организациях и вовсе не приходится говорить. Им, в сущности, отведена едва ли не низшая роль (не считая непременной массовки) – слепых исполнителей грязной работы, авангарда уличной толпы, который назавтра же будет забыт за ненадобностью.

Что может помешать организации в России очередной смуты, реализации пресловутого «февральского сценария»? Ввержению страны в хаос, о чём так грезят наши внутренние и внешние доброхоты? Только одно: пробуждение и укрепление русского национального самосознания. Следовательно, всё и все, что служит этому, угрожает целям разрушителей, и должно быть заблаговременно дискредитировано, замолчено, затоптано. И любые средства, любые провокации для того хороши.

И, вот, готова новая методика, и идёт шорох по соцсетям и блогосфере: «Сейчас понаставят памятников «этим», а потом как на Украине будет…» Логика прекрасна: не незнание собственной истории, не памятники национал-предателям и палачам русского народа, коими запружены российские города и веси, не какие-то реальные социальные и экономические причины приведут нас к «майдану», а… попытка хоть отчасти вернуть свою историю и воздаяние залуженных почестей лучшим сынам нашего Отечества. Не ложь, а правда угрожает нам! Так и переводят манипуляторы стрелки заранее, кивая на «белых большевиков»: вот, это они своих колчаков «понаставили», как хохлы бандер, они нашу советскую систему ценностей порушили, из-за них и майдан к нам придёт, ату их!

Наиболее ударно эту тему раскручивает автор приснопамятной «Биохимии предательства» уже упомянутый выше товарищ Сёмин. Приведём лишь одну обширную цитату из его статьи, написанной ещё в мае сего года по случаю принесения Н. Поклонской на акцию «Бессмертный полк» иконы Императора Николая Второго:

«Эти ребята – я говорю не о пастве, а о пастырях – толкают идею примирения с Западом через традиционные ценности и призвание на русское царство какой-нибудь устраивающей Запад августейшей фамилии. То есть на словах, конечно, они Запад отрицают и рисуют Россию неким последним прибежищем духовидца и натурала. Но в реальности с консервативными кругами США, Франции, Италии, Испании у них противоречия отсутствуют. А вот связи – давние, крепкие, в том числе финансовые – наличествуют. По сути мы можем говорить о становлении российской фракции глобального правого интернационала.

Вообще это тоже проект Майдана, буржуазного переворота по-русски. Только Майдана тихушечного, полуофициального, из-под полы. Правый путч, где вместо Бандеры Врангель или Колчак. Или какой-нибудь новый Корнилов. Стальная рука в лайковой перчатке. Иван Иванович Пиночет. Заказывает музыку национальный капитал, оголодавший от кризиса и становящийся все более злым и агрессивным. Лозунги вам хорошо известны. Давайте поменяем Улюкаева на Столыпина. Или на Врангеля/Каппеля/Шкуро. Ультрарадикальные элементы внутри этого проекта, связанные с огрызками гитлеризма, упрямо продвигают позднефашистскую идейку о строительстве Красного Рейха от Лиссабона до Владивостока. И конечно же, к этому абсолютно не причастны наши "международные партнеры" со своими всемогущими спецслужбами.

Если план сработает, тогда мы все вспомним и няш-мяш, и фронтовика Николая, и командира добровольческой дивизии СС «Валлония» Леона Дегреля, и многое другое. Но будет уже поздно.

Есть, правда, один момент, который эта публика не учитывает. Дело в том, что для крымских барыг Врангель – примерно то же самое, что для сибирских – Колчак. А для ростовских – Краснов (кстати, красновский флаг Всевеликого Войска Донского, если вы не в курсе, по цветовой гамме до сих пор совпадает с флагом Ростовской области). Белогвардейщина – ширма для сепаратизма. Короче, каждый барыга использует собственного антисоветского героя как громоотвод от притязаний Москвы. С помощью Врангеля, Колчака и чьей-то матери местная элита пытается забетонировать свои позиции в диалоге с федеральным центром. У нас де здесь свои порядки. Мы сами с усами. Не смейте на нас давить.

Подумайте, к чему это приведет в условиях пикирующей экономики с её межбюджетными отношениями?

Пора бы осознать уже, что белогвардейский проект единой и неделимой России невозможен в принципе. Белогвардейцы и в 1918 ничего не смогли сделать, потому что были не в состоянии договориться – ни сами с собой, ни с "международными партнерами". Белогвардейщина – прямая и короткая дорога к конфедерации и распаду. Просто представьте, какую реакцию все имперско-монархические фокусы вызывают в том же Татарстане? Там ведь есть свои Врангели/Каппели/Дутовы…

Парадокс в том, что Единую и Неделимую сохранить можно только через Ресоветизацию – решительное и по возможности быстрое избавление от всех Врангелей, Колчаков и пр. То бишь от барыг. Поручикам Голицыным, если они действительно любят страну, рано или поздно придется переквалифицироваться в большевики. И убирать до лучших времен портреты Николая-2».

По сути, в приведённой цитате исчерпывающе раскрыта та методичка, которая ныне всё более активно используется против белых, национальных сил, а, значит, и самой России, и, несомненно, будет ещё старательнее раскручиваться в канун столетнего юбилея Русской Катастрофы.

Не лишним будет напомнить, что в 2014-м году К. Сёмин получил предложение бывшей «яблочницы», а ныне депутата от ЕР и автора ряда скандальных репрессивных законов (в частности, ст. 354.1 «Реабилитация нацизма», предусматривающей наказание до 5 лет лишения свободы за искажение официальной версии истории ВОВ) И. Яровой не только войти в рабочую группу по вопросам информационного суверенитета страны при Комитете национальной безопасности ГД РФ, но и возглавить её. Предполагалось, что целью указанной группы станет «укрепление единства нации».

На таком фоне слышны призывы принимать историю во всей полноте – со всеми палачами и предателями, имена коих носят наши улицы. Интересно, что если дать подобный совет немцам? Почему должны они стесняться Гитлера и его подельников, вместо того, чтобы называть их именами площади и ставить им памятники? Но немцы не принимают своей истории в такой полноте и называют преступников преступниками. Отчего же понуждают нас чтить своих палачей и отказываться от героев во имя мнимого «общественного согласия»?

Нам говорят, что должно перестать делиться на «красных» и «белых». Совет недурён. Но почему дают его нам? Если мы требуем переименовать тот или иной объект (например, «Войковскую»), оскорбляющий наши национальные и в иных случаях религиозные чувства, то делаем это в правовом поле. Если устанавливаем памятники нашим героям, то чаще всего – за счёт неравнодушных жертвователей. И сколь же малочисленны эти памятники! Но, несмотря на малочисленность, регулярно оскверняют их те, с которыми зовут нас к примирению. Сколько раз разбивали мемориал на месте гибели Л.Г. Корнилова! Сколько раз оскверняли памятный крест на Пулковских высотах!

И это тоже очень характерно и показательно. Активисты белых организаций на народные средства открывают мемориалы, ухаживают за разорёнными большевиками могилами, восстанавливают, где достаёт скудных средств, разрушенное. А если борются с наследием советским, то, повторюсь, лишь в правовом поле. Чем же занимаются современнее большевики? Тем, чем занимались всегда, что декларировали их идеологи более века назад – «всеобщим беспощадным разрушением». Разломать, осквернить, устроить дебош и беспорядок – вот, и вся их деятельность. Нигилизм, расхристанность, полная оторванность от русских корней – все эти факторы и делают указанную публику наряду с публикой либеральной авангардом потенциальной смуты.

Не мы продолжаем Гражданскую войну, мы лишь по мере сил стараемся вернуть нашему ограбленному народу его великое богатство – его историю, его память, без которой он обречён на вечное младенчество, делающее его лёгкой добычей разномастных манипуляторов, желающих ему погибели.

Ложь и лукавство, к которому склоняют нас для «благих целей» никогда и ничего не спасёт. Ибо мы знаем, чьё это оружие. Советский Союз рухнул не от вскрывшейся правды о тех злодеяниях, на которых он был основан, но от лжи, на которой стоял всё своё существование, которая въелась в души и стала «нормой жизни». Ложь – всего лишь наркотик. На какое-то время он даёт облегчение, бодрит, дарит иллюзии, но одновременно разрушает и, наконец, убивает.

Это урок, который, кажется, до сей поры мало кем осознан вполне. И именно такие невыученные уроки обходятся дороже всего. Особенно тогда, когда целая бригада накаченных ресурсами профессиональных лжецов-манипуляторов прилагают все усилия, чтобы они не были усвоены, чтобы наш народ так и остался в «стране невыученных уроков» и в таком помрачённом состоянии был вновь загнан на бойню козлами-провокаторами.

Е.В. Семёнова, редактор журнала «Голос Эпохи» и портала «Русская Стратегия»

17 мая 1606 года в Кремле был убит первый венчанный на Царство Самозванец… Два дня спустя освободившийся престол занял Василий Иванович Шуйский, при котором русской Смуте суждено было достичь своего апогея.

Князь Василий Иванович при Годунове возглавлял следствие по факту гибели в Угличе царевича Дмитрия и дал заключение о том, что несчастный отрок сам нечаянно заколол себя во время игры. Прошло немного времени, и лукавый вельможа среди первых признал убитого царевича в Лжедимитрии. Первым он стал несколько месяцев спустя и среди бояр, поднявшихся против Самозванца. Царствие же своё он начнёт перевозом в Москву обретённых мощей Димитрия. Но это будет позже. А пока, в день, когда останки убитого Самозванца ещё сквернили собой Красную площадь, Василий Иванович пошёл на нарушение порядка избрания на Царство, страшась, что вожделенный скипетр опять уплывёт из его рук. Он решил обойти Земский собор, коему надлежало решать вопрос об избрании нового Царя, и для этого собрал на Красной площади толпу своих приверженцев, которые стали требовать немедленного избрания его на Царство. «Воля народа» была тотчас исполнена, и «новоизбранный» Государь направился в Успенский собор, где нарушил, как сказали бы теперь, «процедуру» вторично. Шуйский, несмотря на отговоры приближённых, обратился, чего некогда не делали прежние Самодержцы, к собравшимся с речью, в которой обещал ни над кем ничего худого не делать без собора и не мстить за обиды себе в правление Царя Бориса. Само собой, эти обещания не будут исполнены.

Далее Василий Иванович стал рассылать по всему Московскому государству грамоты, объявлявшие о самозванстве «царя Димитрия» и его «злой смерти», а также об избрании Шуйского новым Государем «молением всего Освящённого собора и по прошению всего Православного христианства». Надо ли говорить, что жителям областей, прекрасно знавшим, что ни один выборный от них не ездил в Москву, было странно читать ложь, что новый Царь избран «всякими людьми со всего Московского государства»? Не менее странно было и узнать, что только недавно воцарившийся и признанный всеми Димитрий, «красное солнышко праведное», вдруг оказался самозванцем и даже чернокнижником.

Таким образом, Василий Иванович лишь формально сделался Царём московским. Ни по закону, ни в массовом сознании таковым он не был, став, по существу, очередным самозванцев и узурпатором – с той лишь разницей, что по родовитости своей имел действительные права на российский престол. Ещё худшим было то, что свою личную власть Шуйский ставил выше государственного блага. Природная хитрость, изворотливость не могли заменить ему отсутствия государственного ума, без которого невозможно устроение порядка. Не обладал Василий Иванович и тем, что принято теперь именовать харизмой. Кажется, этот правитель был более или менее презираем всеми – даже теми, кто во имя сохранения государства, скрепя сердце, отстаивал его легитимность.

Естественно поэтому, что новое царствование не могло унять Смуту, но лишь углубляло её. Авраамий Палицын охарактеризовал этот период коротко: «И устроися Россия вся в двоемыслие». Смута стала быстро охватывать Русскую Землю, втягивая в свою круговерть все слои населения.

Самозванцы в то время массово являются на окраинах Московского государства – не успели повесить «царевича» Петра, «сына» Фёдора Иоанновича, как явился другой сын – «царевич Федька». «Казакам понравились самозванцы, - отмечает Соловьёв, - в Астрахани появился царевич Август, потом князь Иван сказался сыном Грозного от Колтовской; там же явился третий царевич Лаврентий, сказался внуком Грозного от царевича Ивана; в степных юртах явились: царевич Феодор, царевич Клементий, царевич Савелий, царевич Семён, царевич Василий, царевич Ерошка, царевич Гаврилка, царевич Мартынка – все сыновья царя Феодора Иоанновича».

Но всех этих мелких самозванцев заслонил Тушинский Вор, к 1608 году собравший немалое войско из разноплемённых и разнородных отрядов. Вор, обладавший исключительной наглостью, привлек под свои знамена сперва всевозможное отребье, а позже и некоторых бояр. Ему, как и первому Лжедимитрию, сопутствовала «иностранная помощь», оказываемая поляками, жаждавшими погреть руки на русской Смуте.

Разбойничья рать Вора очень скоро подошла к Москве. Смута охватила всю страну. Единственным человеком, кто стоял на пути многочисленных врагов Московского царства, обращая их в бегство в славных битвах, был племенник Василия Шуйского князь Михаил Скопин-Шуйский. Двадцатитрёхлетний полководец, он обладал глубоким умом и редким в те дни всеобщего разложения благородством. Именно им к лету 1609 года были собраны отряды ратных людей, с коими и двинулся он на выручку столице, попутно освобождая захваченных поляками и тушинцами города и рассылая по всему северу грамоты, требуя присылки людей и денег.

Особенно горячо откликнулись на этот призыв иноки Соловецкого монастыря, передавшие в Москву более 17000 рублей и серебряную ложку – всю свою казну. Большую помощь оказали и знаменитые Строгановы, приславшие на царскую службу многих ратных людей, укреплявшие города и дававшие большие деньги для жалованья служилым людям.

Войско Скопина-Шуйского, меж тем, пополнялось в освобождённых городах мужицкими дружинами. Общими усилиями ими была занята Александровская слобода, что позволило установить связь между Москвой и северными городами. Осенью в слободу подоспел и шедший с Нижней Волги отряд Ф.И. Шереметева, ставший по сути прообразом будущего Ополчения.

«Движение Ф.И. Шереметева, - сообщает Александр Нечволодов, - сильно подняло дух всех крестьянских и посадских миров в Поволжье и в местности между Волгой и Окой, начавших подниматься против воров с осени 1608 года.

Так, в Юрьевце-Поволжском чёрные люди собрались вокруг сотника Феодора Красного, на Решме – во главе их стал крестьянин Григорий Лапша, в Балахнинском уезде – Иван Кувшинников, в Городце – Феодор Ногавицын, в Холуе – Илья Деньгин и, наконец, в Нижнем – всеми действиями против воров руководил Андрей Алябьев. Тем не менее эти действия против воровских шаек и их предводителей (…) были очень тяжелы для мужицких ополчений. Поэтому Ф.И. Шереметев, шедший от Астрахани с отрядом хорошо обученных воинов, число коих было едва ли более 3000 человек, встречался всюду как избавитель».

Объединённые отряды Шереметева и Скопина достигли больших успехов в очищении Московского государства от шаек воров и поляков. К весне 1610 года Москва была полностью освобождена от окружавших её неприятельских отрядов. При вступлении князя Скопина-Шуйского в столицу народ падал пред ним ниц. Его нарекли отцом Отечества. В нём видели уже настрадавшиеся от лихолетья русские люди своего будущего Царя, при котором и настанет, наконец, долгожданное умиротворение.

Подобное почитание племянника весьма не нравилось Василию Ивановичу и его брату Дмитрию. Последний настолько ненавидел героя, что во время его торжественного въезда в Москву не мог удержаться от горькой фразы: «Вот идёт мой соперник». Именно жену Дмитрия Ивановича, дочь Малюты Скуратова княгиню Катерину многие были склонны подозревать в отравлении Скопина 23 апреля того же года.

С умерщвлением избавителя Русской Земли Смута заполыхала с новой силой. Никудышный воевода Дмитрий Иванович был разбит в первом же бою с войском гетмана Жолкевского. После этого польско-воровские отряды вновь начали стекаться к Москве. Но не они свели с престола Василия Шуйского, а заговорщики-бояре, потребовавшие от правителя оставить престол и удалиться в Нижний Новгород. Шуйский подчинился. Впереди его ожидало насильственное пострижение в монахи, отправка в Польшу в качестве бесправного пленника и бесславная смерть на чужбине…

Наступило время Семибоярщины. Боярская дума, получив власть по низложении Василия Ивановича, приняла решение избрать на престол польского королевича Владислава. Вскоре, однако, и это правительство было заменено новым «правительственным кружком», действовавшим уже всецело в интересах польского короля Сигизмунда. Вошли в него в частности бывшие «тушинские бояре».

Пожалуй, трудно вспомнить более позорную страницу в истории русского правящего класса… Русские бояре, вельможи из древнейших родов, забыв всякое достоинство, били челом королю и королевичу о своих вотчинах, о пожаловании их землями и иными милостями.

Казалось, дух стяжательства и живодёрства обуял всё и вся. И впору было очередному безвестному автору слагать новое «Слово о погибели Русской Земли». Но ещё стояла непреступной твердыней Троице-Сергиева Лавра, ещё держался осаждённый Смоленск во главе со славным воеводой Шеиным, ещё взывал к православным людям взятый изменниками под надзор патриарх Гермоген…

На борьбу с интервентами и предателями поднялось 1-е Ополчение, возглавляемое Прокопием Ляпуновым. Ляпунов при всех своих замечательных качествах был всецело человеком Смуты. Он успел принять активное участие в бунте, поднятом Болотниковым, но вовремя покаялся и перешёл на сторону Шуйского. После же смерти Скопина он первым потребовал низложения Василия Ивановича и даже, не определившись с тем, кого же выдвинуть на престол, сносился с Вором. Теперь же Ляпунов возглавил Ополчение.

1-е Ополчение было весьма неоднородным. Значимую роль в нём играли казаки, промышлявшие разбоем хуже, чем поляки. Среди вождей кроме Ляпунова выделялись боярин-перемётчик Трубецкой, человек с выжженной совестью и огромной гордыней, и атаман Заруцкий, желавший посадить на престол Марину Мнишек и Ворёнка (сам Вор был к тому времени убит своими) и устроить на Русской Земле казачье государство. Надо ли говорить, что согласия меж столь различными, но равно амбициозными и ставящими свою славу выше общего дела, выше спасения Отечества людьми быть не могло? Соответственно, и закончиться история 1-го Ополчения не могла ничем иным, кроме его разгрома. Собранное войско подходило к столице разрозненно, действуя неслаженно. Авангард, состоявший из наиболее идейных отрядов, включая отряд князя Пожарского, был разбит ещё в самом начале схватки за столицу. Прочую же рать разъедали распри, финалом которых стало убийство казаками Ляпунова.

Трагедия 1-го Ополчения, казалось, поставила крест на будущем Московского государства. Однако, невозможное людям возможно Господу. Именно Божиим чудом выстояла против натиска врагов обитель Преподобного Сергия. Теперь же всей Руси надлежало стать такой обителью, во имя спасения Отечества забыв распри, всем сердцем обратившись к Богу, покаянием, постами и молитвой очищаясь от скверн, ища Божия прощения за то, что сами в помрачении оттолкнули от себя Его десницу многочисленными преступлениями.

Русский человек, пожалуй, как никто умеет каяться. Ещё до разгрома 1-го Ополчения меж городами завязывается активная переписка, весьма схожая с посланиями друг другу первых христиан.

«Братья есми и сродницы, понеже от святыя купели святым крещением проходимся и обещахомся веровати во святую и единосущную Троицу, Богу живу, истину, вси православнии крестьяне… Во всех городех и в уездех, где завладели Литовские люди, не поругана ли наша крестьянская вера и не разорены ли Божия церкви… Вас же всех московских людей Литовские люди зовут себе противниками и врагами собе… Не будете толко ныне в соединении, обще со всею землёю, горько будет плакати и рыдати неутешимым вечным плачем; переменена будет вера крестьянская в латынство и разорятся Божественныя церкви со всею лепотою…», - так писали смольняне «господам братьям нашим всего Московского государьства».

В осаждённом Смоленске в ту пору уже царил страшный голод. Но несмотря на ужасающую смертность славный воевода Шеин изо всех сил старался поддерживать бодрость духа в защитниках города. Каждый день этот доблестный муж сидел в приказной избе, самолично следя за правильным ведением всех городских дел, открыл царские погреба и продал все запасы по дешёвым ценам. На требования же сдать город он отвечал Сигизмунду: «Хотя Москва королю и крест целовала, и то на Москве сделано от изменников. Изменники бояр осилили. А мне Смоленска королю не сдавывать и ему креста не целовать и биться с королём до тех мест, как воля Божия будет. И кого Бог даст Государя, того и будет Смоленск!» Приехавшему же из Москвы боярину-предателю Михаилу Салтыкову, требовавшему сдачи города, смоляне ответили, что следующий посланник с подобными воровскими грамотами будет ими застрелен.

Увы, Смоленская цитадель всё же была захвачена поляками. Её сломила не осада, не лишения, а предательство, открывшее врагам путь в город…

Смоленскую грамотку московские люди переслали в другие города с призывом идти на выручку столицы: «Пишем мы к вам, православным крестьяном, общим всем народом Московского государства, господам братьям своим, православным крестьяном… Здесь образ Божия Матере, вечныя заступницы крестьянския, Богородицы, ея же Евангелист Лука написал; и великие светилники и хранители, Пётр и Алексей и Иона Чюдотворцы; или вам, православным крестьяном, то ни во что ж поставить?.. Писали к нам истину братья наша, и нынча мы сами видим вере крестьянской переменение в Латынство и церквам Божьим разоренье…»

Аналогичные грамоты пишут устюжане пермичам, и нижегородцы вологжанам. Последние так завершали одно из своих посланий: «И вам бы, господа, однолично пожаловати, на Вологде и во всём уезде собрався со всякими ратными людми, на конех и с лыжми, итти со всею службой к нам в сход тотчас, немотчав, как из Нижнего к вам отпишем, где вам придти в сход, и однолично бы к Москве подвиг учинить вскоре, не иного чего ради, но избавы крестьянския чтоб топерво Московскому государьству помочь на Полских и на Литовских людей учините вскоре, докамета Московского государьства и окрестных городов Литва не овладели и крестьянския веры ничем не порушили, и докаместа многие люди не прельстилися и крестьянския веры не отступили, чтобы всем нам топерво за православную крестьянскую веру и за свои души стати заодин…».

Так начинался религиозный подъем русского народа. Однако, потребовалось падение Смоленска, взятие шведами Новгорода и других городов, разгром Ополчения Ляпунова, появление очередных самозванцев во Пскове и Астрахани, чтобы подъём этот достиг своего пика. Отряды шведов, поляков, казаков и иные воры повсеместно разоряли Русскую Землю, получая отпор лишь от разорённых крестьян, именуемыми «шишами». Повсеместные ужас, разруха и горе воцарились на Руси. Тогда-то установили православные люди строгий трёхдневный пост по всей земле и погрузились в молитвы о даровании чуда спасения Отечества.

Пример подавали Божии угодники, коими в ту пору не оскудело Московское государство. Святитель Гермоген, братия Троице-Сергиевой Лавры, умерший в польском плену Смоленский архиепископ Сергий, преподобный Ефросин Прозорливый и инок Иона, коим поляки размозжили головы, до смерти изувеченный поляками преподобный Галактион Вологодский (сын боярина Ивана Бельского), приковавший себя в затворе цепью к стене и предсказавший разорение Вологды от польских захватчиков, отец Амос, сражавшийся на своём дворе со шведами, пока не был сожжён ими заживо, митрополит Новогородский Исидор, благословлявший с крепостной стены этот подвиг… Невозможно счесть всех подвижников и мучеников, кои явили себя в пору, когда, казалось, всюду замутил сатана христианские души.

В те дни некоторые Господни избранники сподобились знаменательных видений, о которых сообщалось в грамотах, посылаемых друг другу городами. Одно из таких видений посетило нижегородского купца и земского старосту Кузьму Минина Сухорука. Во сне ему явился Преподобный Сергий и повелел разбудить спящих – собирать казну, наделять ею ратных людей и с ними идти очищать Московское государство. «Воздвизает Бог некоего мужа от христианского (крестьянского) благочестиваго народа, не славного родом, но мудрого смыслом, который, видя многих насильствуемых, зело оскорбился и Зоровавельски поболел душею за людей Господних: принял на себя молву безчисленных печалей, всегда носился бурями различных попечений, непрестанно о своём деле попечение имел; если и не искусен воинским стремлением, но смел дерзновением…», - так писал о Минине один из его современников.

Знаменитым воззванием Минина на нижегородском торгу и началом им сбора средств «на строение ратных людей» открывается история 2-го Ополчения, названное тогда же ополчением «последних людей». Для начальствования над собираемой ратью решено было звать ещё не оправившегося от тяжёлых ран князя Пожарского.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский был одним из тех немногих людей, которые сумели за всё время Смуты не запятнать своего честного имени. Когда Ляпунов после смерти Скопина склонял его подняться против Шуйского, Дмитрий Михайлович отказался. Когда же к Зарайску, где в ту пору Пожарский был воеводой, подошло войско Вора, и горожане стали целовать ему крест, князь наотрез отказался делать это и заперся с немногими верными в кремле, приняв благословение Никольского протопопа Димитрия умереть за Православие и законного государя по примеру воеводы Михаила Волконского, до последнего защищавшего монастырь Пафнутия Боровского и убитого у гроба преподобного. Мужество Дмитрия Михайловича возымело действие на зарайцев, и они не только отбили воров от стен своего города, но и вернули захваченную тушинцами Коломну.

Доблестный воин и подлинно великодушный человек, Пожарский без пощады бил врагов Отечества на ратном поле и смиренно прощал врагов своих. Даже тех, что умышляли на его жизнь. Уже в дни похода на Москву на Дмитрия Михайловича было совершенно покушение. Злодея и его сообщников взяли и хотели казнить, но князь не позволил и велел отпустить своих слёзно каявшихся не состоявшихся убийц. Такова была благородная и истинно христианская натура этого выдающегося русского человека.

Пожарский согласился возглавить новое Ополчение, сразу оговорив, что казной должен впредь заведовать Минин. Такое желание было весьма необычным, ибо обычно военачальники смутного времени стремились взять казну под свою руку. Но в том-то и было коренное отличие вождей 2-го Ополчения от их предшественников. Они жаждали лишь пользы Веры и Отчества, не ища своего. Замечательно, что оба славных мужа, Пожарский и Минин, по одолении неприятеля отошли в тень, не заняв никаких высоких постов, не ища себе чести. Только таким людям, не имевшим Смуты в себе, никогда не бывшими людьми Смуты, и могло осуществиться великое дело спасения Русской Земли.

Оставляя за пределами нашего краткого очерка историю освобождения Московского государства, довольно описанную во многих исторических трудах, мы позволим себе окончить его обширной цитатой нашего выдающегося, но, увы, малоизвестного широкой аудитории историка, царского генерала Александра Нечволодова, коей завершил он своё повествование о Смутном времени:

«Ни один народ в мире не имеет таких священных памятников своего прошлого, как отписки городов друг другу, свидетельствующие об изумительном единодушии и братстве обитателей Московского государства, невзирая на различие сословий и состояния, и о их глубокой и вполне сознательной вере в Бога живого, в Бога отцов, прах которых, по Писанию, должен воскреснуть. Как только дело дошло до возможности овладения и осквернения этого священного праха иноплеменниками, так тотчас же вся народная твердь Московского государства встала на его защиту, причём, за отсутствием государя, она объединялась домом Пречистой, Её же образ святой евангелист Лука написал, светильниками и хранителями – митрополитами Петром, Алексеем и Ионою, и пастырским призывом святого Гермогена, патриарха всея Руси.

Эта глубокая вера в Бога живого, в Бога отцов и была основанием того безумия, или мудрости перед Богом, которая зажгла сердца «последних людей Московского государства»; все они твёрдо верили в личную загробную жизнь и считали величайшей для себя наградой, приняв смерть за веру и родину, свидеться в будущем существовании со своими ранее умершими отцами и матерями. (…)

Смутное время показывает нам с необычайной яркостью, что величие русского народа и его несокрушимая мощь исходит из горячего сердца русских людей, беззаветно мужественного и в то же время глубоко смиренного, великого своей беспредельной верой в Бога и способностью проникаться истинной братской любовью друг к другу, причём как именитый князь Пожарский, так и простой посадский человек Кузьма Минин Сухорук – могут чувствовать, думать и действовать совершенно одинаково.

Величием сердца русских людей обусловливается искони присущая им необыкновенная простота во взаимных отношениях, а также способность проявлять родственные, братские чувства к представителям других народностей. Сподвижники Ермака, будучи глубоко православными и чисто русскими людьми, имели среди своих ратных товарищей литовцев, немцев и татар, к которым относились как к родным братьям. (…)

Это чувство родственной близости ко всем людям, присущее русскому православному человеку, является важным залогом успеха в великом общем деле всего русского народа и его венценосных самодержцев по собиранию и умиротворению земель и народов. (…)

Царское самодержавие, по понятию русского народа, было всегда и прежде всего умиротворением, то есть постепенным ограничением взаимного истребления и ненависти друг к другу путём собирания, так как самодержавие неразрывно связано с Православием, а Православие является печалованием в розни и вражде и имеет своей высшей целью не подчинение и не раздел.

Главный водораздел был в феврале. Неверно считать октябрь 1917 абсолютным водоразделом. Произошло лишь радикальное обновление состава Временного Правительства, то есть слияние Временного Правительства и ВЦИКа (Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов Рабочих и Солдатских Депутатов). Собственно почти всю работу по консолидации провёл Керенский, Ленин лишь поставил точку. Даже разгон Учредительного Собрания это в известном смысле продолжение политики Временного Правительства, которое всячески тормозило передачу власти. Как известно, нет ничего более постоянного, чем временные решения. Большевики имели временное коалиционное правительство до выборов в Учредительное Собрание, и после выборов в него.
Февральская генеральская революция была лишь запалом и продолжалась несколько дней.

23.02.17. Царь Николай II выезжает в Ставку в Могилёв, готовить предстоящее генеральное наступление на немцев. Перед отъездом он отдаёт приказ об усилении Петроградского гарнизона. Приказ не исполняется. Это формальное начало военного государственного переворота. В Ставке Царя Николая II встречает Алексеев. Алексеев сам только что приехал – в прошлом году царь его заменил на Гурко из-за связи с великим князем Николаем Николаевичем, но накануне генерального наступления вернул по настоянию союзников и «общественности». На Алексееве настаивали, чтобы приписать ему успех заведомо победного наступления. Однако замах у Алексеева был покруче: государственный переворот, конституционная корона на голову великого князя Михаила и любимый Николай Николаевич в роли верховного главнокомандующего.
26.02.17. Волнения в Павловском полку в Петрограде, «хлебые бунты», вечером приказ Царя Николая II прекратить беспорядки. В принципе не происходит ничего особенного, в столице идут волнения начиная с нового года, это считается нормальным. Такие же проблемы в Париже, Лондоне, Вене – следует учесть, что Первая Мировая война ведётся демократическими государствами, правительства широко используют социальную демагогию. Но волнение в воинской части – тревожный симптом.
27.02.17. Началось. Неудачная попытка ареста Царя Николая II в Ставке. Царь чудом ускользает и едет в Петроград с охраной в 12 человек. Ему не удаётся посадить в поезд личный императорский конвой – 2 сотни отборных казаков, всегда сопровождавших царя. Взбешённый Алексеев посылает в догонку путчиста генерала Иванова – тот едет на поезде с несколькими сотнями. Впоследствии это подаётся (до сих пор!) как «карательная экспедиция».
28.02.17. Поезд Царя Николая II (в отличие от поезда Иванова) движется крайне медленно – путчистами отдан приказ о саботаже.
1.03.17. Официальная государственная измена Алексеева – телеграф путчистов заработал в открытую. Идёт рассылка антигосударственных телеграмм и приказов. Пытаясь ускользнуть от Алексеева, Царь Николай II хочет проехать в Петроград через Псков, но арестовывается генералом Рузским. Речь пока идёт о домашнем аресте, ведётся торг. Государь пытается выиграть время. В Ставке всем распоряжается Алексеев.
И здесь, неожиданно для лопоухих "николаев николаевичей" (но не для всё понявшего Царя Николая II) в дело вступают «морячки» - на фоне бархатного европейского переворота начинается чудовищная резня на Балтийском флоте. Руководство флота, участвовавшее в путче или по крайней мере не оказавшее ему никакого сопротивления, планомерно уничтожается. Адмирала Вирена без трусов водят окровавленного по городу, потом закалывают штыками на центральной площади. Хоронить запрещают. У памятника адмиралу Макарову расстреливают контр-адмирала Бутакова, убивают генерала Стронского. Офицеров сжигают, облив керосином, заживо заколачивают в гробы, спускают под лёд. Часто расправа идёт на глазах членов семьи. Убивают мальчишек из кадетских корпусов, полицейских, пожарников. Великая Бескровная Революция начинается.
2.03.17. Вынужденное отречение Царя Николая II с участием Рузского, Шульгина и Гучкова.
3.03.17. Царя Николая II привозят в Ставку, он полностью отрезан от средств коммуникации.
4.03.17. Резня офицеров на главной базе Балтийского флота в Гельсингфорсе. Убиты адмиралы Непенин (командующий) и Небольсин, на одном линкоре «Павел I» убито 16 офицеров. Балтийский флот, – воинское соединение равное по рангу фронту и непосредственно контролирующее столицу, - полностью вышел из под контроля Временного Правительства. В стране наступает двоевластие. Причём доминирующей силой является не Временное Правительство, а ЦИК, который поддерживается Балтийским флотом. Армия парализована и быстро демонтируется.
Бессильное Временное Правительство состоит из сторонников Антанты и войны до победного конца. Всесильный ЦИК – из германофилов и «интернационалистов». За Временным Правительством – ставшая рыхлой и деморализованной армия, сотрясаемая гучковско-поливановскими чистками. За ЦИКом – единственная реальная сила: вооружённая до зубов накокаиненная матросня.
Что же за могущественная сила контролирует и держит в узде матросню? Подумайте. (Подсказка – ЦИК не имеет к Балтийскому флоту никакого отношения (как и к аресту царя), а сам «депутат Балтики» Ленин пока сидит как цуцик в Швейцарии и мечтает о пломбированном вагоне).

Представьте, Вы идёте поздно вечером по пустынной улице. Вдруг к Вам подходит человек, и просит закурить. Вы говорите что не курите. Он спрашивает почему. Профессиональному грабителю всегда выгодно спровоцировать жертву. В случае чего, есть шанс свести тяжёлую статью на заурядное хулиганство или даже ссору на почве неприязненных отношений. Вроде бы, причём вопрос "мужик, тебя как зовут" и грабёж? А на следствии выяснится, что грабитель знал имя потерпевшего, значит вероятно у них были какие-то неформальные отношения. Может мужички бабу не поделили или ещё что. Всякое бывает.
Алексеев начал давить на Царя Николая II потихоньку, медленно. "Ваше Императорское Величество, в городе неспокойно. Усилились требования общественности о необходимости ответственного министерства". Царь просьбу в очередной раз отклоняет:
- Недопустимо менять форму государственного управления накануне наступления на Берлин.
- Ваше Императорское величество, именно в такой момент необходимо успокоить общество, каковое воодушёвлённое благоприятными переменами...
- Не вижу среди оппозиции лиц, способных твёрдой рукой направить руль государственного устройства России в военных условиях.
- Недовольство общественности достигло опасного предела. Телеграммы союзников, волнения на фабриках, наконец брожение в воинских частях Петрограда. Вот и Его Императорское Высочество Николай Николаевич...
- Несоблюдение дисциплины в воинских соединениях в условиях войны невозможно. Повелеваю немедленно прекратить беспорядки.
- Телеграмма уже послана, но не возымела действия.
- Как так? Невероятно. Послать войска с фронта.
- Распоряжение не может быть отправлено ввиду неисправности телеграфного аппарата.
- Я еду в Петроград лично.
- В Ставке недостаточно войск для обеспечения Вашей безопасности, Ваше Величество.
- Я беру свитских и личный конвой.
- Весьма сожалею, но личный конвой только что отбыл пешим порядком на передислокацию.
- Кто отдал подобный приказ?
- Не могу знать. Конвоя в Ставке нет.
- Хорошо, еду без конвоя.
- Это крайне опасно. Не могу взять на себя ответственность. Александра Феодоровна...
- К ней и поеду. Не могу в столь тревожный момент оставить семью без своего попечительного внимания.
- Нельзя ли задержать Ваш отъезд на сутки. Отдан приказ об отправке во дворец императрицы надёжной части из георгиевских кавалеров.
- Прекрасно. Пусть чудо-богатыри поедут за мной, как только прибудут в Ставку.

Даже в штабе у Рузского фактический арест Царя Николая II подавался как "забота", "охрана", "всеверноподданническое благоспоспешествование":
- Ваше Императорское Величество, Вашему адъютанту нет необходимости самостоятельно присутствовать у телеграфного апппрата при отдаче Ваших распоряжений. Наши телеграфисты отменные специалисты и прекрасно справятся с поручением самостоятельно.
Реально это означает другое: "Руку прочь с телефона". Кстати, в Ставке было прямое телефонное сообщение с Петроградом.
И уж Царь Николай II, будьте благонадёжны, ВСЁ понял на стадии "мужик, дай закурить". Он за десять метров ситуацию просёк: тусклый фонарь, пустынная улица, небритая харя. И закомпостировал Алексееву мозги до такой степени, что тот его упустил из Ставки.

Режим России в 1905-1917 годах это режим бонапартистский, Царь Николай II должен был постоянно лавировать и соблюдать правила политической игры. Это ему до известных пределов удавалось с блеском. Отчасти из-за природных качеств (хитрый и скрытный человек с благообразной внешностью и железной выдержкой), отчасти из-за низкой политической культуры конкурентов. "Нормальный" монарх на месте Царя Николая II должен был потерять корону в 1905 - его бы убили или на его место выбрали бы наследника. Но Царь Николай II вёл себя так, что на него даже не удалось сделать ни одного реального покушения.
В феврале Царь Николай II ни от кого не бегал. Если бы он попытался сопротивляться, его бы убили в Ставке. Он же сделал немыслимое и в последний момент попытался попасть в столицу, чтобы изолировать оттуда захваченный центр управления.

Россия отметила скорбный юбилей – 100 лет февральской катастрофы… Официальные власти предпочли проигнорировать дату, хотя ещё несколько лет назад на вопрос, в каком историческом событии он желал бы принять участие, нынешний президент РФ, не колеблясь, назвал февральскую революции. Правда, Владимир Владимирович не уточнил тогда, в какой роли желал бы принять участие в столь «славном» событии нашей истории… Несмотря на нынешнее отстранение от темы первых лиц, руководящая и направляющая чётко прослеживается во всём: декламациях штатных пропагандистов, изысканиях официальных историков и конспирологических сочинениях «кандидатов в доктора», многочисленных общественных мероприятиях и публикациях на провластных порталах.

Вот, знатный «опричник» и лицо 1 канала Михаил Леонтьев звонко определяет в самый день Отречения, что всему виной военный переворот, а… большевики выступили в роли антител и спасли Россию от либеральной заразы.

Заходим на рупор советского мракобесия с «православным» лоском РНЛ и с восхищением читаем заголовок: «Февраль – начало катастрофы, но Господь затем послал России большевиков». С не меньшим восхищением обнаруживаем, что данный заголовок предваряет репортаж о прошедшем в СПб имперском, монархическом форуме, в первых рядах которого видим мы – о чудо – верных сталинистов в рясах и штатском. Что и говорить, странный нынче монархист пошёл. Разом и Царю-Мученику и убийцам его поклоны кладёт. И клеймит при этом взахлёб тех, кто, кровью истекая, от убийц тех Россию спасти пытался.

Таков теперь вектор: большевики Россию спасали, а злодеи всё те ж, что и 50 лет тому – генералы белые, золотопогонники – потому что… Царя предали!

На той же РНЛ рядом статья архим. Нектария (Головкина). «Против большевистской России воевала не только белая армия, но и 14 государств. Совокупность иностранных сил, которые воевали против России, естественно, была меньше, чем у Колчака, но больше, чем у армии Деникина, Врангеля или Юденича. Эта сила противников России воевала вместе со своей союзницей - белой армией на территории России, поэтому о защите какой-то там русской государственности со стороны белой армии не могло быть и речи», - утверждает автор и дальше заводит любимую песню пропагандистов, без которой столько лет не могут обойтись они: о «власовцах». Попутно клеймит «батюшка» РОВС, отчего-то упорно именуя его РОСом и тут же цитируя Ильина – в полном неведении о том, что Иван Александрович и был идеологом РОВСа. Дело известное: Ильина у нас преимущественно не читают, а лишь козыряют фразами. Скажете, несолидно так лгать облечённому саном лицу? Так ведь ещё Тальков пел о таких, «скрывающих под рясой» тот самый погон. И покойный митр. Виталий сказал однажды, что хуже беса только чекист в рясе. «Нужно отметить, что раскрутка белогвардейской темы российскими либеральными идеологами в дальнейшем будет только усиливаться, а компания по декоммунизации и очернению советского прошлого - набирать обороты, формируя бездушного человека-космополита, оторванного от своих национальных корней», - резюмирует архим. Нектарий.

Беснование, как оно есть, наблюдаем мы в эти дни. Вот, и те, которые не скрывают, а прямо и честно погоны известного ведомства носят отличились: заказали юбилейные медали 100 лет ВЧК с портретом Феликса Эдмундовича – подчеркнули преемство.

Но вернёмся к руководящей и направляющей. На 2-м канале уже его лицо, Киселёв Дмитрий (тот самый, что во времена оны был отчаянным демократом, получал награды от прибалтийских националистов, даже имитировал английский акцент, после работал на Украине, а ныне обратился «патриотом»), вихляя добрых полчаса, в сюжете «Великая русская революция» повторяет методичку о «генералах-предателях» и рассуждает о революционерах: «Великая русская революция стала продолжением общемирового поиска лучшего, более справедливого жизненного уклада. Европейская мысль после эпохи Возрождения пришла к тому, что организация общества может быть рукотворной. Как результат стали появляться всевозможные проекты — тогда это были утопии — но все же варианты новых форм государства, где царит справедливость.

На этом фоне революция 1917 года стала одновременно и продолжением интеллектуального поиска, и самой масштабной в истории человечества практической попыткой реализовать мечту на всем земном шаре. Конечно, это был романтический порыв и то, столь знакомое, прямо-таки мистическое внутри нас, когда "мы за ценой не постоим". А это уже и жертвы, которые воспринимались как жертвенность. Смешалось многое, но энергию революционеры раскочегарили колоссальную.

Осмыслить произошедшее не сгоряча спустя сто лет уже пора. Задача при этом — использовать энергию нашей революции и сегодня в мирных целях».

О генеральском «предательстве» одним мультиисториком целые тома уже сочинены. Увлекательнейшее чтение! К примеру, о Колчаке – многолетнем агенте иностранных разведок, который ещё при Царе-батюшке под надзором полиции находился – это не каждый фантаст, работающий в жанре альтернативной истории, придумает. И, вот, подобные придумки, нарастая снежным комом, тиражируются, обсуждаются всерьёз и исступлённо отстаиваются, как истина в последней инстанции, уверовавшими в новый Миф, сочинённый под старую задачу.

100 лет минуло, а враг неизменен остаётся. «Белобандиты»… которые Царя предали… Так, обыкновенный большевизм покрыт теперь святым именем Царя-мученика, и в этом, кажется, самое страшное, не сравнимое с прежней ложью кощунство.

Генералы-изменники, военный переворот – вдалбливается в сознание. Уже слышны голоса, что оправдывать белых также недопустимо, как красных. Уже измарали заново на новом витке славное и многострадальное имя Л.Г. Корнилова, которого по слову поэта Д.В. Кузнецова «зовут цареизменником адепты красного царя». Измарали так, что при всяком упоминании его, начинается свара с обличениями. Дальше взялись за Колчака, Врангеля… В студии т. Гоблина ещё один новоявленный «историк», старательно раскручиваемый последнее время, яростно клеймит адмирала, как… «военного преступника» и, конечно, агента! А на всё той же РНЛ очередной «батюшка» пафосно обличает: изменил и Царю, и жене! И резюмирует: нечего белобольшевикам оправдывать его какими-то научными открытиями!

Так формируется образ врага. На РНЛ уже и рубрика специальная заведена с чудесным названием «Оранжевая (белая) революция в России». «Белыми» в данной рубрике представлены Навальный, Немцов и прочая либеральная братия.

Всю суть кампании, основы новой методички прямо выбалтывает ведущий «Агитпропа», ещё одно лицо 2-го канала – товарищ Сёмин (тот самый, что учился в США, а затем в РФ угодил в какую-то дурно пахнущую историю в Чечне): «Вообще это тоже проект Майдана, буржуазного переворота по-русски. Только Майдана тихушечного, полуофициального, из-под полы. Правый путч, где вместо Бандеры Врангель. Или какой-нибудь новый Корнилов. Стальная рука в лайковой перчатке. Иван Иванович Пиночет. Заказывает музыку национальный капитал, оголодавший от кризиса и становящийся все более злым и агрессивным. Лозунги вам хорошо известны. Давайте поменяем Улюкаева на Столыпина. Или на Врангеля/Каппеля/Шкуро. Ультрарадикальные элементы внутри этого проекта, связанные с огрызками гитлеризма, упрямо продвигают позднефашистскую идейку о строительстве Красного Рейха от Лиссабона до Владивостока. И конечно же, к этому абсолютно не причастны наши “международные партнеры” со своими всемогущими спецслужбами.

Есть, правда, один момент, который эта публика не учитывает. Дело в том, что для крымских барыг Врангель – примерно то же самое, что для сибирских – Колчак. А для ростовских – Краснов (кстати, красновский флаг Всевеликого Войска Донского, если вы не в курсе, по цветовой гамме до сих пор совпадает с флагом Ростовской области). Белогвардейщина – ширма для сепаратизма. Короче, каждый барыга использует собственного антисоветского героя как громоотвод от притязаний Москвы. С помощью Врангеля и чьей-то матери местная элита пытается забетонировать свои позиции в диалоге с федеральным центром. У нас де здесь свои порядки. Мы сами с усами. Не смейте на нас давить.

Подумайте, к чему это приведет в условиях пикирующей экономики с её межбюджетными отношениями?

Пора бы осознать уже, что белогвардейский проект единой и неделимой России невозможен в принципе. Белогвардейцы и в 1918 ничего не смогли сделать, потому что были не в состоянии договориться – ни сами с собой, ни с “международными партнерами”. Белогвардейщина – прямая и короткая дорога к конфедерации и распаду. Просто представьте, какую реакцию все имперско-монархические фокусы вызывают в том же Татарстане? Там ведь есть свои Врангели/Каппели/Дутовы…

Парадокс в том, что Единую и Неделимую сохранить можно только через Ресоветизацию – решительное и по возможности быстрое избавление от всех Врангелей и пр. То бишь от барыг. Поручикам Голицыным, если они действительно любят страну, рано или поздно придется переквалифицироваться в большевики».

Замечательно, что под всю эту антибелую истерику усердно разыгрывается карта «примирения и согласия». Вот, и памятник тому, чего нет, всё-таки собрались ставить в Крыму. Объявлен конкурс. Министр Мединский уже заявил свой проект: фигуры врангелевца, махновца и красноармейца, символизирующие примирение. Оболжём Христову рать и примирим, не спросясь, с полчищами сатанинскими под лицемерное «все вы у меня на поле брани убиенные» (М.А. Булгаков, «Белая Гвардия»)…

И на РНЛ звонкое, с ещё одной «конференции» адептов красного «царя»: «Так примирись же, красный с белым!»

А на 2-м канале упивающийся собой Киселёв проводит очередной сеанс альтернативной истории: «Вообще по-хорошему 100-летие Великой Русской революции мы должны были бы встречать с красными бантами. Красный ведь был и цветом Февральской революции. Цвет монополизировали коммунисты позже. Почему с красными бантами? Да потому, что по результатам Великой Русской революции в стране прошла невиданная модернизация, а в мире количество свободы увеличилось.

Возьмите хотя бы крах колониальной системы. Женщины в большинстве стран получили равные права с мужчинами. А в Европе тон надолго стала задавать социал-демократия, что преобразила жизнь рабочих и вообще трудящихся. Это значит, что наша революция была заряжена огромной энергией, которую миллиарды людей на Земле смогли использовать и в мирных целях.

Даже и спустя 100 лет хорошо бы и нам продолжать использовать энергию Великой Русской революции. Поучиться этому можно было бы, например, у китайцев, американцев или французов. У всех были кровь и внутренняя война. Все по пути современного прогресса ушли далеко вперед. Но и все идеи своих революционеров научились приспосабливать к сегодняшнему дню. В конце концов "Свобода, равенство, братство!" — надпись на фронтоне каждой французской мэрии.

Для американцев тема гражданских прав, отвоеванных в ходе американской революции, до сих пор остается чувствительной. Они святы.

Китайцев именно революционный вождь Мао учил не бояться трудностей и масштабности задач. Именно Мао в годы глубочайшей революционной разрухи вдохновил Китай на то, чтобы стать мировой державой номер один, и цели Мао Китай следует, а портрет Мао есть и на деньгах и на главной площади страны.

Наверное, и нам предстоит еще суметь подпитываться энергией нашей революции. Но добрую энергию способна дать лишь любовь. Если так, то подзаряжаться сможем лишь тогда, когда полюбим всех тех наших, кто в жертвенном порыве звал Россию ввысь. С обеих сторон. Тогда мы будем готовы и к красным бантам в феврале и ноябре. И, быть может, даже к театрализованному ноябрьскому параду от Исторического музея, где к Василию Блаженному шагать будут и белые, и красные в организованном живописном порядке со своими оркестрами и песнями, наганами, маузерами и трехлинейками, со своими командующими, броневиками, конницей и тачанками, с Лениным, царем-батюшкой, сословиями и разношерстными политическими партиями. А публика будет рассматривать всю эту диковинку и думать: "Ведь это – мы, только сто лет назад. И все они — наши". Так с любовью будем думать мы.

Вот это и будет означать знать и чтить историю».

Можно, конечно, заметить т. Киселёву, что реакцией на нашу революцию в Европе была совсем не социал-демократия, а… национал-социализм и фашизм. Но с таким же успехом можно объяснять о. Нектарию, что придуманный им РОС не существовал в природе.

В сущности, о какой истории можно говорить, когда в РИО, отвечающем за отмечание «славного юбилея», собравшиеся на заседание профессора и доктора одобряют план мероприятий (документ сам по себе характерный), в котором значится ««Штурм Зимнего» Проекционное видеошоу». И ни один не говорит, что реконструировать можно лишь фильм Эйзенштейна за отсутствием реального исторического факта. Хотя все – знают. Ибо это не шантрапа с пропагандистских ресурсов, а учёные люди.

«Мы подошли к теме Революции 1917 года подготовленными, - заявил председатель РИО С. Нарышкин. - Ее широкое обсуждение проходило на различных площадках, в рамках разработки концепции преподавания отечественной истории в школе. Уже тогда было предложено рассмотреть Великую Российскую Революцию как сложный и драматичный процесс, включающий в себя взаимосвязанные этапы. События февраля и октября 1917 года, падение монархии и установление республики, выборы в Учредительное собрание и Корниловский мятеж, установление власти Советов и кровопролитную гражданскую войну».

Великая Российская Революция, но… Корниловский мятеж. Как ни пытаются наши властьимущие изобразить нейтральность, а подводит терминология – старая, затверженная. Как «Николай Кровавый» из уст первого лица…

Учёные люди, присутствовавшие на заседании РИО, согласно признали термин «Великая Российская Революция» (и сто лет спустя не излечились от подражания французским предшественникам). Хотя наиболее точно было бы назвать нашу национальную трагедию антироссийским переворотом, имевшим следствием кровавую смуту, разрушение государства и геноцид русского и других народов бывшей Империи. Историки знают значение терминов, знают факты. Но со времён советских повелось встраивать знания эти в заданный руководящей и направляющей курс – со ссылками на сменяющих друг друга вождей. И редкий историк или пропагандист сегодня не обоснует своё мнение цитатой из нынешнего президента. Старую закваску ничем не истребишь.

Под заседания и речи приближается Юбилей. Февраль «не в тему» сейчас. На фоне «оранжевых» революций – неприятное воспоминания. Да и «демократия» давно уже перестала быть священной коровой… Поэтому и годится февраль лишь для прелюдии октября, лишь для обоснования и раздувания «новой» версии о большевиках, спасших нас от либералов, начиная с генералов. Для очередного отравления русских душ смертоносной ложью, для очередной страшной и губительной для Отечества подмены.

Раз большевики спасители, так и октябрь – праздник. Хоть и не прописано то в президентском указе, хоть и сам президент не так давно о Ленине дурно отозвался… Да что с того? О Царе-мученике отзывался не лучше. Политическая конъюнктура определяет всё. И ныне диктует она дичайшее: соединить большевизм с монархизмом. И мутанта этого «майдану» противопоставить. Только здесь-то и гнездится ошибка основная. Мутант, разлагающий народную душу, разрушающий сознание его, всего скорее приведёт страну к новым роковым потрясением. Ибо сопротивляться оным могут лишь трезвые и духовно зрячие люди. Нагромождения лжи не могут спасти, но только раздавить. Спасение же заключается в одном: в очищении, покаянии, трезвении и бодрствовании. Но вместо этого народ вновь погружают в искусственный сон, вернее, не в сон даже, но в затяжной горячечный бред, рождающий чудовищ…

Юбилей близится. Бред нарастает. Мы не красные, мы не белые… Была у нас царская Россия… Царю ныне памятники ставят… Все мы – монархисты… А Царя генералы предали… «Власовцы»… Но большевики спасли Россию, и Господь послал нам т. Сталина… Ваши веки закрываются, вы засыпаете, вы примиряетесь – большевики и монархисты… А «белую кость» - прочь, чтоб не мешала… Генералы – февралисты, белые – оранжевые… Вы спите… Вы видите сон: колонны БУНДа и Чёрной Сотни с портретами Ленина и Царя Николая маршируют по Красной площади… Вы примиряетесь…

В это крайне тяжёлое время нам всем нужно сохранять особую духовную трезвость и помнить заветы наших предшественников и идеологов, кои должны оставаться единственными и несомненными ориентирами для нас.

20 лет назад писал поручик В.В. Гранитов: «Демократы», стоящие у власти, сознают исходящую от нас опасность для себя и оттого недавно провозгласили идею примирения «Красных и Белых», указывая на пример генерала Ф. Франко, похоронившего после окончания испанской гражданской войны павших воинов обоих лагерей в общем грандиозном пантеоне, символизирующем национальное примирение воевавших сторон.
Мы не имеем права соглашаться с такой идеей. Обстановка в России не похожа на положение в Испании. Там в результате гражданской войны коммунистическая сторона была полностью разгромлена и её интернациональные пособники были либо уничтожены, либо ушли заграницу. Государственный аппарат был очищен от коммунистов, и задачей генерала Франко было умиротворение страны. В этих условиях он мог себе позволить такой благородный жест примирения с мёртвыми противниками, павшими солдатской смертью за свои, хотя и ошибочные, но идеалы. При этом он не оправдывал их убеждений и не примирялся ни с живыми коммунистами, ни, тем более, с их идеологами. В России же коммунизм ещё далеко не сдал свои позиции, и примиряться с коммунистами сейчас – это равносильно отказу даже от надежды на возрождение России.

С нашей стороны это было бы явным предательством всего, завещанного нам – Белым – нашими отцами и дедами; забвением памяти друзей и соратников, павших в наших рядах в борьбе с коммунистами.»

Пять лет спустя вторил ему И.В. Огурцов: «Искусственность подмены, так же, как и ее кощунственный характер, не вызывают сомнения: могут ли (да еще в этот день!) радостно и с чистым сердцем придти к согласию и примириться верующие и богоборцы; патриоты и интернационалисты — ненавистники исторической России; сторонники партийной диктатуры и приверженцы органичной для России формы власти и свободного хозяйственного строя? Одним словом — разрушители и защитники нашей великой самобытной цивилизации?

Ответ очевиден. Обе стороны так же непримиримы, как Правда и Ложь, Жизнь и Смерть.

Объективно эту тактику и технологию нельзя расценить иначе как идеологическую диверсию, нацеленную на замутнение ясного понимания того, что произошло и происходит со всеми нами. Ф.М. Достоевский, в свое время глубоко исследовавший подпольное революционное сознание, говорил о людях с двоящимися мыслями. Вот и эта нынешняя технология «примирения и согласия» нацелена на то, чтобы сделать нас людьми с двоящимися мыслями и, тем самым, парализовать нас, причем, сделать это в тот самый исторический момент, когда нам нужно обладать наиболее ясным сознанием и наибольшим напряжением воли.

Мы вышли из очень длительного исторического периода, захватившего целых три поколения, не сплоченным народом — имперским суперэтносом, а рассеянным населением; не нормально структурированным обществом, а конгломератом кланов и мафии; не зиждущимся на праве и твердом правосознании сверхнациональным государством, а партийным псевдогосударством с «революционным беспределом». И вот в этом глубоко болезненном состоянии, в котором мы сейчас находимся, всякое замутнение нашего самосознания, всякие подмены и смешения — смертельно опасны.

Приходится иногда слышать или читать от наших недоброжелателей, что Белая Эмиграция, мол, вымерла, о ней можно говорить только в прошлом, а относительно её былой миссии и идеологии их сейчас следует искать у разных патриотических организаций, появившихся в пост-советской России.

Естественно можно только радоваться тому, что Белая Идея, вывезенная из России на штыках и в сердцах в двадцатых годах прошлого века, частично возвращается на свою историческую родину. Беда только в том, что в большинстве этих появившихся за 25 последних лет патриотических, национальных, нео-белых и пр. организаций, как только начинаются с надменностью разговоры о Белой Эмиграции именно как вымершей, на которую можно свысока смотреть и у которой нечему больше учиться, то тут же проявляется та изюминка советчины, от которой невыносимо трудно отделаться, и которая из изюминки перерастает в нечто намного большее, полностью уничтожающее всякую принадлежность к Белой Идее и Белому Делу. Это им труднее всего понять и осознать от того, что за ними нет исторической и культурной почвы. И увы, с такими людьми Белому человеку нечего делать.

Возьмём многих сегодня волнующий вопрос Крыма. Тут, на эту тему нео-белые патриоты будут разрываться на два непримиримых лагеря по известному водоразделу – кто за Путина, кто против Путина ! И на этом, и только на этом основании готовы будут идти в бой, кто за украинский Крым, кто за русский Крым.

Каждый благоразумный русский человек Белого духа без минуты колебания и без всякой эмоции знает, что Крым – русская территория, русский полуостров. И это знание, это глубокое убеждение для него просто интуитивно. На основании накопленной истории и культуры. Совершенно помимо Путина. Особенно для представителя Белой Эмиграции – Крым священная земля, последний покинутый клочок русской земли. Это ни с какой стороны не является поддержкой путинской политики или его амбиций. Это никоим образом не является оправданием его прошлой или сегодняшней деятельности. Это просто неоспоримый факт. Неужели Русский, или просто благоразумный человек, должен на веки вечные свято считаться с подлостью коммуниста-колхозника Хрущёва, переписавшего в 1953 году Крым на Украину и с глупостью опьяневшего Ельцина, сдавшего без боя славный Севастополь ?
Сторонники украинского Крыма, помимо неприязни к личности и деятельности В.В. Путина, с чем каждый волен соглашаться, приводят ещё в виде веского аргумента неприкосновенность и нерушимость сегодняшних границ. К границам Российской Империи, имевшим за собой порою вековую легитимность, оказывается вполне можно было прикасаться и охотно разрешалось полностью перековывать страну, зато советские и пост-советские договоры следует свято почитать ?! Но не в этом тут вопрос. Просто спросим : носителю ли Белой Идеи расшаркиваться перед принципами современного международного права, то-есть перед масонскими принципами ? Казалось бы – ответ однозначен.
Возьмём другой, не менее болезненный украинский вопрос. Укрáина, или вернее Малороссия, является частью одного целого. Отдельной единицей она стала только благодаря революции и как результат вековой интриги Ватикана и его вооружённых рук – Австро-Венгрии и Германии. К ним присоединились сегодня и другие силы. И вместе с ними конечно „незыблемые принципы“ международного права, регулирующие неумолимо внедряемый Новый Мiровой Порядок ... Всё становится ясно и понятно. Однако, нам хорошо известно, что Белое Движение боролось за «Единую и Неделимую», с полным сознанием защищая родину, состоящей из одного ствола с тремя ветвями. С таким представлением каждый волен не соглашаться, но никак не с позиции Белой Идеи, о чём тут речь.
Великий Достоевский некогда сказал, что быть Русским это быть Православным. Скажем за ним, что быть Русским это также быть Белым. Претендующий быть Русским, не будучи Белым Православным – Русским быть не может. Будет он красным, розовым, русскоязычным обывателем, – чем угодно, но не Русским в полном смысле слова.
Поэтому, когда нам говорят, что эталон русскости это то, что и как пишется, говорится, думается, делается в сегодняшней России, Русский Белый человек согласиться никак не может. У него эталон русскости совсем не там и не тот. Спорить никто не будет, золотой век Белой Эмиграции за нами. Белых героев, вышедших с Великим Российским Исходом в живых больше ни одного не осталось, но есть их преемники, наследники, дети, внуки, воспитанные ими, сохранившие и хранящие их живую память. Именно живую память, не книжную, не археологическую, а живую. Они с ними жили, они ими воспитывались. И даже трудно сегодня себе представить, какое счастье, и какую честь это представляет для тех, кто удостоился такой чести и такого счастья, кому дано было духовно кормиться у таких людей, подобных которым нигде вообще больше нет. Эти люди, ведь, унесли с собою Россию, как столь трогательно писал Роман Гуль. Профессор И.А. Есаулов, крупный специалист по Шмелёву, досконально изучив его творчество мог свидетельствовать : «Шмелев смог увидеть ту Россию, которая была русскими изгнанниками двадцатого века не потеряна. Их Россия – это как раз та Россия, которая нами утрачена или у нас отобрана».
Поэтому, без всякого хвастовства, но вполне сознательно, потомки Белых изгнанников, даже физически не жившие на исторической Родине своих Отцов, вполне могут говорить, что Россию-то они знают и от её имени могут говорить, даже, а может быть и особенно, когда их Россия разнится с тем, что некоторыми преподносится им будто за Россию.
На это нам вполне резонно укажут на позорный шаг, сделанный в 2007 году Зарубежной Церковью, т. е. Белой Церковью, безславно сдавшейся советам, нам укажут на поведение части ''парижской русской знати'', ставшей завсегдатаем посольства Российской Федерации. Печально, ничего не скажешь, но это ничуть не меняет сказанное ибо есть и те, кто неизменно остаются верными памяти Отцов, как и впрочем в РФ, ещё раз скажем, находятся, незатронутые советчиной исключения.
Кто не умилялся при виде юношей в четвёртом или даже пятом поколении Эмиграции, поющих во весь голос и с явной ревностью старинные патриотические песни, о которых в нынешней России никогда вообще даже и не слышали. Как объяснить такой патриотический русский закал в этих юных душах ? Только в полученном воспитании, передаваемом через материнское молоко, только тем Белым воспитанием, внедряемым замечательными юношескими организациями, появившимися с первых же времён Эмиграции.
И эти посеянные зёрнышки дали всходы, что, скрепя сердце, в частности господа “белосовки’’, должны признать. Многое из Белой былой кипучей жизни сегодня исчезло, и не только наши замечательные Белые герои, но и огромное количество газет, журналов, изданий. Однако это идейное наследство можем мы читать не в репринтном или электронном виде, а в самих, пожелтевших от благородной старости оригиналах. И как тут не отметить удивительное и радостное явление бессменного присутствия последнего Белого органа печати – «Наша Страна» – , исполняющего роль служебной вахты Белых принципов, идеологии и стояния. Хотя бы одно существование «Нашей Страны» говорит о том, что Белая Эмиграция жива, её голос звучит, её миссия продолжается.
В те не так далёкие годы, когда стало наблюдаться возвращение Белой Идеи в Россию, о чём написано выше, «Наша Страна» единогласно превозносилась, не было большей чести, чем быть напечатанным в газете, не было большей радости, чем получить даже давно просроченный номер, который хранился затем, как реликвия. Как выше было сказано, у многих такое увлечение прошло и всякие “белосовки’’, не дождавшись исчезновения Белой Эмиграции возомнили себя истинными носителями этой Идеи. Им уже нечему учиться и нет надобности у кого учиться – они свысока подают своё с советской изюминкой будто белое учение.
Но нет, господа “белосовки’’ – мы ещё все не вымерли. Слишком рано хотите всех нас похоронить ! Придётся вам ещё потерпеть, чтобы стать голосами Белого Движения и по своему говорить о Белой Идее.

— Вы — кузнец?
Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.

— А стучаться не пробовали? — грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.

— Стучаться? Хм… Не пробовала, — ответил голос.

Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.

— Вы не могли бы выправить мне косу? — женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.
— Всё, да? Конец? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.
— Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Смерть.
— Логично, — согласился Василий, – не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?
— Выправить косу, — терпеливо повторила Смерть.
— А потом?
— А потом наточить, если это возможно.

Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.
— Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать…
— А-а-а… Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?
— Так я не умер? — незаметно ощупывая себя, спросил кузнец.
— Вам виднее. Как вы себя чувствуете?
— Да вроде нормально.
— Нет тошноты, головокружения, болей?
— Н-н-нет, — прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец.
— В таком случае, вам не о чем беспокоиться, — ответила Смерть и протянула ему косу.

Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.

Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.

— Вы это… Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.

Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.

Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.

— Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.

Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.

— Что вы сказали? — тихо произнесла она.
— Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое…
— Оружие? Вы сказали оружие?
— Может я не так выразился, просто…

Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.

— Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела она сквозь зубы.
— Я… Я не знаю, — опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.
— Отвечай! — Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, — сколько?
— Н-не знаю…
— Сколько? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.
— Да откуда я знаю сколько их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.

Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.

— Значит ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила,— А что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?
— Но… А как же?…
— Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться! Вам проще обвинить во всем меня, — она ненадолго замолчала, — Ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мной стало!

Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.

Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.

— Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия.
— Нет, — сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой.
— Конечно не знаешь, — ухмыльнулась она, — Это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса…

Глаза Смерти заблестели.
— Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нем не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто… — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай мне мою косу, дурак!

Вырвав из рук кузнеца свое орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.

— Можно один вопрос? — послышалось сзади.
— Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.
— Да.
— Дорога в рай… Она уже давно заросла травой.

7 декабря 2016 г. по инициативе Красноярской региональной общественной организации «Трезвая Сибирь» в г. Красноярске состоялось заседание «круглого стола» по теме «Тенденции и закономерности алкогольной смертности в Красноярском крае», в котором приняли участие представители государства, Русской древлеправославной церкви, трезвеннических всесоюзных и региональных общественных и православных религиозных организаций. В ходе встречи было отмечено, что ежегодно по причине употребления спиртосодержащей продукции (в том числе пива, вина, водки, ликёра, коньяка, виски, самогона, парфюмерных изделий и т.п.) в Красноярском крае погибает несколько сотен человек. В основном это люди трудоспособного возраста. Несмотря на то, что уровень смертности от алкогольных отравлений постепенно снижается (так в 2005 г. было более двух тысяч таких случаев, а в 2015 г. уже около пятисот), динамика неестественной убыли населения остаётся тревожной. За десять предыдущих лет только от алкогольного отравления в Красноярском крае погибло более десяти тысяч человек, а в период с 1992-2016 г. более тридцати тысяч человек. Учитывая то, что в Красноярском крае каждая третья смерть связана с циркуляцией алкоголя в обществе и с его употреблением, можно предположить, что в регионе за период 2005-2015 годов алкоголь унёс не менее ста тысяч человек. В период с 1992 по 2015 год, из более одного миллиона умерших, алкоголь убил более трёхсот тысяч красноярцев, в основном мужчин трудоспособного возраста. Доказательств того, что все погибшие употребляли «некачественный алкоголь», нет. Вместе с тем имеются отдельные случаи, когда пострадавшие пили иную жидкость, кроме растворов этилового спирта («пищевого» алкоголя), содержащегося в пиве, вине, водке, коньяке, виски, ликёре и т.п.

Таким образом, основным фактором алкогольной смертности в Красноярском крае является употребление погибшими этилового спирта, который в различной пропорции находится во всех алкогольных изделиях отечественного и зарубежного производства, имеющихся в открытом доступе, легальной продаже через торговую сеть, расположенной повсюду в шаговой доступности от местожительства красноярцев, а также изготовленных и реализуемых нелегально.

Этиловый спирт обладает не только токсическим, но и наркотическим действием, т.е. априори, алкоголь – яд и наркотик, употребление которого и отравляет организм потребителя, и развивает наркотическую зависимость. Однако в российском обществе, под предлогом экономической целесообразности, созданы правовые основы и социально-культурологические условия для повсеместного употребления населением спиртного. Красноярский край не является исключением, более того, опережает многие российские регионы по темпам и масштабам поглощения жителями алкогольной продукции, соответственно и алкогольной смертности. Возмущение участников вызвала деятельность алкогольной индустрии в регионе, вовлекающей подрастающее поколение в орбиту алкоголизма, в результате чего наблюдается «омоложение» алкогольной смертности.

В ходе обсуждения, первой тенденцией была выделена психологическая зависимость, когда индивид уже с рождения попадает в среду, благоприятную для развития алкогольного стиля поведения, формирования проалкогольных установок, подталкивающих человека, вопреки инстинкту самосохранения, употреблять спиртное. Закономерно, что люди, растущие в алкоголефильной среде, настраиваются на «культурное» употребление спиртного. Вслед за «детским шампанским», «безалкогольным пивом» дети начинают пить алкогольные изделия: пиво, шампанское, вино и т.п., считая это нормой взросления, атрибутом праздника.

Второй тенденцией, ведущей к алкогольной смертности, является наркотическая зависимость, которая, несмотря на то, что у каждого потребителя спиртного её проявление выражается индивидуально, имеет общую закономерность: без спиртного организм болеет, а потребитель страдает после всякого употребления алкоголя, отдаляется субъективная граница насыщенности, так называемая норма, поэтому доза последующей выпивки больше предыдущей. В результате развивается психолого-наркотическое влечение, против которого индивиду трудно устоять.

Третья тенденция – игнорирование либо отсутствие у потребителя не только знаний, но информации о токсических свойствах пивной, вино-водочной или иной алкогольной продукции. Закономерно, что в совокупности с психолого-наркотической зависимостью потребитель спиртного «добровольно» насыщает свой организм заведомо ядовитой жидкостью (пиво, шампанское, вино, ликёры, водки, виски, коньяки, самогон и т.д), что зачастую ведёт не только к желаемому отравлению-опьянению, но и к смерти.

Отсутствие не только на территории Красноярского края, но и в Российской Федерации внутренней политики, направленной на воспитание детей и молодёжи как трезвенного поколения, и правовое способствование алкоголизации коренных народов России, а не исправление алкоголефильного крена российского общества в сторону трезвой жизни – одна из закономерностей алкогольной смертности.

Кроме того, снижение морально-этического общественного, коллективного, индивидуального порицания употребления спиртного, в том числе «культурно» и «умерено», служит тенденцией к поощрению «пьяной» жизни, и, как следствие, завлечение в «культурнопьющий» круг детей и молодёжи.

Доступность спиртосодержащей продукции, её реализация в любое время суток, несоблюдение законов, а также невыполнение требований российского законодательства в части ограничения доступности алкогольных изделий ведут не только к алкоголизации местного населения, но и к его массовой смертности.

Участники «круглого стола» осудили политику алкоголизации жителей Красноярского края в период с 1992 по 2016 гг., считая это не гуманным, преступным сговором неопределённой группы лиц против народов, проживающих на территории региона, что привело к массовой алкогольной смертности. В результате созданных условий этносы, страна, регион, нация понесли демографические и экономические потери, которые невозможно ни оправдать, ни компенсировать чем-либо. Совещание пришло к выводу, что для предотвращения алкогольной смертности красноярцев следует осудить идеологию и практику получения прибыли в экономику Красноярского края за счёт спаивания жителей региона. Были высказаны пожелания, практическое применение которых в жизнь способно минимизировать потери от массовой алкоголизации жителей региона:

- максимально ограничить в населённых пунктах доступность алкогольной продукции, используя для этого, в том числе, Постановление Правительства Российской Федерации от 27 декабря 2012 г. № 1425 г. Москва "Об определении органами государственной власти субъектов Российской Федерации мест массового скопления граждан и мест нахождения источников повышенной опасности, в которых не допускается розничная продажа алкогольной продукции, а также определении органами местного самоуправления границ прилегающих к некоторым организациям и объектам территорий, на которых не допускается розничная продажа алкогольной продукции" и другие законодательные акты, взяв за основу опыт п. Ессей Эвенкийского района Красноярского края, а также близлежащих регионов – республики Тыва, республики Саха-Якутия, братских кавказских регионов: Чеченская республика, Дагестан, Ингушетия;

- правоохранительным органам усилить контроль над организациями и индивидуальными предпринимателями, реализующими алкогольную продукцию на территории Красноярского края;

- красноярской общественности и каждому жителю региона обратить внимание на масштабы алкогольной смертности в Красноярском крае, и совместно с органами государственной власти, религиозными институтами, гражданским обществом, бизнесом начать менять вектор политико-экономического развития Красноярского края в сторону безалкогольного региона;

- методично и целенаправленно исправлять социально-культурологическое отношение красноярцев к алкоголе-потребительской установке: от «культурного» употребления спиртного к трезвой жизни. Для этой цели использовать СМИ, институты культуры, образования, здравоохранения, науки, религии, опыт общественных трезвеннических организаций;

- привлекать в органы исполнительной и законодательной государственной власти, в ведомственные учреждения, правоохранительные органы, институты культуры и образования специалистов, ведущих трезвый образ жизни;

- выдвигать трезвенную молодёжь в качестве первых лиц регионов, глав муниципалитетов, департаментов и агентств, руководителей производственных подразделений;

- законодательной власти ужесточить требования в области алкогольной политики, исполнительной власти – повысить контроль над исполнением действующего законодательства;

- законодательной власти принять законы, направленные на охрану трезвого образа жизни детей и взрослых, начиная с рождения и до глубокой старости;

- министерствам здравоохранения, образования, культуры, спорта, а также агентству молодёжной политики и реализации программ общественного развития Красноярского края, совместно с представителями традиционной религии, трезвеннических организаций разработать и внедрить в систему образования программы и учебники по трезвенному воспитанию и формированию трезвенного мировоззрения у подрастающего поколения;

- поддержать на местах инициативу депутатов Государственной Думы России о концентрации розничной реализации алкогольной продукции, включая пиво, вино, водки и пр., в специализированных торговых точках, вынесенных за черту города;

- рекомендовать главам муниципалитетов Красноярского края повсеместно увеличить в населённых пунктах расстояние по реализации алкогольной продукции от социо-культурных объектов, взяв за основу опыт п. Ессей; - общественности добиваться вывода из жилых зон торговых точек по реализации алкогольной продукции, включая пиво, вино, водки и пр., с перспективой создания вокруг них «увеселительных зон» (по типу Лос-Вегас).

Круглый стол «Тенденции и закономерности алкогольной смертности в Красноярском крае» заключил: алкогольная смертность исчезнет тогда, когда государством будут введены запреты на реализацию и употребление спиртного, сформировано и поддержано у народов России трезвенное мировоззрение и противоалкогольное мышление.

Несмотря на то, что по ряду положений представители государства имеют особое, либеральное мнение, отличающееся от радикальных взглядов общественников, по результатам активного обсуждения проблемы участниками заседания был принят документ, отражающий общий взгляд на задачу по снижению алкогольной смертности в Красноярском крае. .

«Тенденции и закономерности алкогольной смертности в Красноярском крае»

Исполнился год, после трагедии, которая произошла в г. Красноярске: в результате отравления алкогольной продукцией в ноябре 2015 года погибли 12 человек, преимущественно молодого возраста…

7 декабря 2016 г. по инициативе Красноярской региональной общественной организации «Трезвая Сибирь» в г.Красноярске состоялось заседание «круглого стола» по теме «Тенденции и закономерности алкогольной смертности в Красноярском крае», в котором приняли участие представители: министерства здравоохранения Красноярского края, КГБУЗ «Красноярский краевой наркологический диспансер», агентства молодёжной политики и реализации программ общественного развития Красноярского края, Русской древлеправославной церкви, трезвеннических всесоюзных и региональных общественных и православных религиозных организаций, а также неравнодушные граждане.

По результатам высказываний различных точек зрения и активного обсуждения проблемы, участниками заседания был принят документ, отражающий общий взгляд на тенденции и закономерности алкогольной смертности. Предложены способы и методы противостояния этому злу.

Ежегодно, по причине употребления спиртосодержащей продукции (пиво, вино, водка, коньяк, виски, самогон и т.п.), в Красноярском крае погибает несколько сотен человек и, в основном, это люди трудоспособного возраста. Несмотря на то, что уровень смертности от алкогольных отравлений постепенно снижается, динамика неестественной убыли населения остаётся тревожной.

В российском обществе, под предлогом экономической целесообразности, созданы правовые основы и социально-культурологические условия для употребления населением спиртного и вовлечения подрастающего поколения в потребление алкоголя.

Доступность спиртосодержащей продукции ведет к распространению наркологической патологии среди населения.

Для предотвращения алкогольной смертности в Красноярском крае предлагаем:

-максимально уменьшить доступность алкогольной продукции в населённых пунктах края, используя опыт отдельных территорий (п.Ессей Эвенкийского района, республика Тыва, республика Саха-Якутия, Чеченская республика, Дагестан, Ингушетия);

-правоохранительным органам усилить контроль над организациями и индивидуальными предпринимателями, реализующими алкогольную продукцию на территории Красноярского края;

-с привлечением СМИ, институтов культуры, образования, здравоохранения, науки, религии, общественных организаций усилить трезвенную пропаганду здорового образа жизни;

-законодательной власти ужесточить требования в области алкогольной политики, исполнительной власти – повысить контроль за исполнением действующего законодательства, связанного с реализацией алкогольной продукции;

-поддержать инициативу депутатов Государственной Думы РФ о концентрации продажи алкогольной продукции, включая пиво, вино, водку и пр., в специализированных торговых точках;

-общественным организациям добиваться вывода из жилых зон торговых точек по реализации алкогольной продукции.

Председатель КРОД «Трезвая Сибирь» - С.С. Аникин

После подлого убийства Ивана IV всё изменилось в русской земле: религия, ценности, нравы, традиции и т.д., и сегодня с ностальгией русский люд вздыхает о Святой Руси, той самой, ради которой Царь положил жизнь.

…А тем временем, мусульмане изгоняют из своих земель торговцев спиртным. По-хорошему, это правитель государства Российского должен наложить запрет на продажу алкогольной продукции на всей территории Российской Федерации. Однако он этого не делает, и жители Северного Кавказа вынуждены совершать порой противоправные российскому законодательству меры, собственными усилиями предотвращая алкоголизацию семей. Не всегда беседы, просьбы, угрозы приводят к желаемому результату. Взять, например, торговца наркотиками и наркомана, которые как сиамские близнецы: сколько их не увещевай, не взывай к совести – глухи, так как порочны, одержимы страстью. А алкоголь это не только яд, но и наркотик, поэтому, чтобы вырвать «семя шайтана», требуются жёсткие меры. Кавказцы не замечены в мягкотелости, да и поступки их не женственны. Рассмотрим ряд примеров борьбы за безалкогольную жизнь.

Жители поселка Шамилькала (бывшая Махачкала) Унцукульского района республики Дагестан выдвинули торговцам спиртным ультиматум: уберите алкоголь сами или это сделают за вас односельчане. В ходе противоалкогольных рейдов о возможных последствиях было предупреждены как хозяин кафе, так и руководство Унцукульского РОВД, расположенное вблизи заведения. После того, как были распространены листовки-предупреждения, в пятницу 11-го июня 2010 г. после джума намаза, односельчане решили самостоятельно, не дожидаясь жёстких мер по отношению к торговцам алкогольной смертью, полностью ликвидировать все оставшиеся точки со спиртным, которых насчитывалось в поселке свыше 10-ти. С этой целью они совершили обход, дав предпринимателям двухдневный срок, в течение которого следует полностью избавиться от спиртного. В противном случае, предупредили активисты, будут приняты серьезные меры по ликвидации магазинов. Каким образом это будет происходить жителям русских территорий остаётся только догадываться. Одно ясно, что для многих россиян такие формы борьбы за безалкогольную жизнь вызывают негодование, брань и поток обвинений в адрес кавказских мусульман, т.к. подобные методы считаются варварскими, не европейскими, далёкими от цивилизованного и культурного способа устранения алкогольной продукции из населённых пунктов. Судите сами, алкоголизаторы не вняли предупреждениям, и в Шамилькале в ночь на воскресенье 13 июня 2010 г., в магазин торговавшим спиртным влетела граната. Ранение получили 3 человека. Ранее, в ночь на 12 июня 2010 г. была брошена граната в пивной бар на ул. Перова. В результате взрыва 4 человека получили ранения, а заведению причинен серьезный материальный ущерб.

По данным агентства новостей Кавказ Центр - http://kavkazcenter.com, взрывы и обстрелы баров и магазинов, торгующих спиртным, происходят на Северном Кавказе довольно часто и не всегда обходится без жертв. И этого следовало ожидать, так как вилайят Дагестан Имарата Кавказ неоднократно предупреждал продавцов о недопустимости торговли алкогольной продукцией. Жители Кавказа настойчиво вытесняют торговцев спиртным за пределы своих республик, и, как видим, делают это не всегда вежливо. Так, в ночь на вторник 9 ноября 2010 г в Малгобеке (Ингушетия) 2 бомбами мощностью в 8 кг тротила был взорван вино-водочный магазин, вследствие чего почти полностью разрушен. Жертв и пострадавших нет, так как взрыв произошел в то время, когда магазин был закрыт. Это далеко не единственный случай, когда с алкогольной продукцией и помещениями, где она хранится, происходит подобная история. Ранее алкоголезаторы неоднократно предупреждались о возможных последствиях их антинародной деятельности. Складывается мнение, что жители Северного Кавказа такими способами хотят, под предлогом национальных обычаев и традиций, ввести в регионе принудительную трезвость. Хотя обычаи современных мусульман и отличаются от таковых в предшествующих поколениях, но религиозный этикет требует соблюдать нормы предков и пятисотлетней давности. Впрочем, если бы русский народ хранил свои древние традиции, нам бы сегодня не пришлось возмущаться уровнем алкоголизации россиян и ужасаться трёх или четырёхзначными цифрами, иллюстрирующими ежегодное количество жертв - от 500 тысяч до 1,5 млн человек - от употребления спиртного.

Любопытный документ, содержанием которого не устаёшь удивляться, спустя более четырёх столетий, представляет письмо Михалона Литвина - литовского посла в Московии. Оно написано в 1550 г. князю Литовскому и королю Польскому Сигизмунду II Августу. В своём трактате «О нравах татар, литовцев и московитян» автор восхищается обычаями русского народа, рекомендуя это перенять и литовцам. Впрочем, здесь же в пример он ставит татар, подразумевая под ними мусульманские племена. «Хотя татары (tartari) считаются у нас варварами и дикарями, они, однако, хвалятся умеренностью жизни и древностью своего скифского племени… А образ жизни татар, которым они кичатся, патриархальный, пастушеский, какой некогда, в золотой век, вели святые отцы, и из них также избирались народом вожди, короли и пророки, один из которых сказал: «Господь взял меня от овец». Вот так до сей поры живут татары, следуя за стадами и бродя с ними по степям туда и сюда... Землю они не возделывают, даже самую плодородную, довольствуясь тем, что она сама приносит, [то есть] травой для пастьбы скота. Вот почему по совету Соломона они питаются одним молоком, не зная хлеба и сикеры, в трезвости и умеренности, ибо по закону им также запрещено пить вино и есть свинину… Живут же народы татарские без излишеств, послушные Священному Писанию, в котором говорится: «Не пейте вина ни вы, ни дети ваши, вовеки; и домов не стройте, и семен не сейте, и виноградников не разводите и не имейте их, но живите в шатрах во все дни жизни вашей, чтобы вам долгое время прожить на той земле, где вы странниками». Вот так и живут они на земле той многие дни, вольные, независимые и всегда уверенные в своей неистребимости…

Москвитяне и татары намного уступают литвинам в силах, но превосходят их трудолюбием, любовью к порядку, умеренностью, храбростью и прочими достоинствами, которыми упрочиваются королевства…

Они [москвитяне] до такой степени не признают пряностей, что и за пасхальными трапезами довольствуются такими приправами: серой солью, горчицей, чесноком, луком и плодами своей земли не только простолюдины, но даже и высшая знать, и верховный вождь их, захвативший наши крепости… А литвины питаются изысканными заморскими яствами, пьют разнообразные вина, отсюда и разные болезни. Впрочем, москвитяне, татары и турки, хотя и владеют землями, родящими виноград, однако вина не пьют, но, продавая христианам, получают за него средства на ведение войны. Они убеждены, что исполняют волю божью, если каким-либо способом истребляют христианскую кровь… Нет в городах литовских более часто встречающегося дела, чем приготовление из пшеницы пива и водки. Берут эти напитки [и] идущие на войну и стекающиеся на богослужения. Так как люди привыкли к ним дома то стоит им только отведать в походе непривычной для них воды, как они умирают от боли в животе и расстройства желудка. Крестьяне, забросив сельские работы, сходятся в кабаках. Там они кутят дни и ночи,..

Вот почему случается, что, когда, прокутив имущество, люди начинают голодать, то вступают на путь грабежа и разбоя, так что в любой литовской земле за один месяц за это преступление платят головой больше [людей], чем за сто или двести лет во всех землях татар и москвитян, где пьянство запрещено. Воистину у татар тот, кто лишь попробует вина, получает восемьдесят ударов палками и платит штраф таким же количеством монет. В Московии же нигде нет кабаков. Посему если у какого-либо главы семьи найдут лишь каплю вина, то весь его дом разоряют, имущество изымают, семью и его соседей по деревне избивают, а его самого обрекают на пожизненное заключение. С соседями обходятся так сурово, поскольку [считается, что] они заражены этим общением и [являются] сообщниками страшного преступления. У нас же не столько власти, сколько сама неумеренность или потасовка, возникшая во время пьянки, губят пьяниц. День [для них] начинается с питья огненной воды. «Вина, вина!» — кричат они еще в постели. Пьется потом эта вот отрава мужчинами, женщинами, юношами на улицах, площадях, по дорогам; а отравившись, они ничего после не могут делать, кроме как спать; а кто только пристрастился к этому злу, в том непрестанно растет желание пить…

А так как москвитяне воздерживаются от пьянства, то города их славятся разными искусными мастерами; они, посылая нам деревянные ковши и посохи, помогающие при ходьбе немощным, старым, пьяным, [а также] чепраки, мечи, фалеры и разное вооружение, отбирают у нас золото… Рассердившись на кого-либо из своих, московитяне желают, чтобы он перешел в римскую или польскую веру, настолько она им ненавистна… Так что и сегодня заволжские и происшедшие от них перекопские [татары] называют князя москвитян своим холопом, то есть мужиком. Но без основания. Ведь себя и своих [людей] избавил от этого господства Иван, дед того Ивана [сына] Василия, который ныне держит [в руках] кормило власти, обратив народ к трезвости и повсюду запретив кабаки. Он расширил свои владения… он, спаситель и творец государства, был причислен своими [людьми] к лику святых. — Ведь и стольный град свой он украсил кирпичной крепостью, а дворец — каменными фигурами по образцу Фидия, позолотив купола некоторых его часовен. Также и рожденный им Василий, поддерживая ту же трезвость и ту же умеренность нравов, в год 1514 в последний [день] июля отнятую у нас хитростью Михаила Глинского крепость и землю со Смоленском присоединил к своей вотчине. Вот почему он расширил стольный град свой Москву, включив в нее деревню Наливки, создание наших наемных воинов, дав ей название на позор нашего хмельного народа. Ведь «налей» соответствует латинскому «Infunde». Точно так же рожденный от него, правящий ныне… Он в такой трезвости держит своих людей, что ни в чем не уступает татарам …; и он оберегает свободу не мягким сукном, не сверкающим золотом, но железом; и он держит людей своих во всеоружии, укрепляет крепости постоянной охраной; он не выпрашивает мира, а отвечает на силу силой, умеренность его народа равна умеренности, а трезвость — трезвости татарской».

Как тут не вспомнить добрым словом Ивана Грозного! - первого русского царя, окончательно сформировавшего русскую нацию, утвердившего в Русской земле трезвость, которая по своим качествам не только не отличалась от мусульманской, но и кратно превосходила её. За прошедшие века после подлого убийства Ивана IV всё изменилось в русской земле: религия, ценности, нравы, традиции, всё, кроме русского духа, и сегодня с ностальгией русский люд вздыхает о Святой Руси, той самой, ради которой Царь положил жизнь. Как тут не восхитится подвигом соплеменников, кто, несмотря на многочисленные наветы, преодолев жесточайшие преграды, победив в себе страх, установил 14.10.2016 г. великому государю памятник на орловской земле у Богоявленского собора. Вдвойне радостно, что сие знаменательной событие произошло в митрополии, которую окормляет митрополит Орловский и Болховский Антоний (Черемисов Иван Иванович), многие годы верой и правдой служивший красноярцам, вначале епископом, а затем и архиепископом Енисейской и Красноярской епархии. Этот добрый знак говорит о том, что в России грядут трезвые времена, которые предрекал отец современных трезвенников академик Ф.Г. Углов: «Будут русскому человеку бесплатно наливать, да ещё и приплачивать, за то, чтобы он только пил и пьянел, но он (русский человек) – откажется». Да, русский человек откажется пить предлагаемое ему зелье, каким бы заморским оно ни было!А тем временем, мусульмане Кавказа изгоняют из своих земель торговцев спиртным. После того, как были выдвинут ультиматум: «не уберите сами – уберём мы», кое-где появились надписи на стенах с призывом к людям бояться Аллаха, с подписями «Имарат Кавказ» и «Вилайят Дагестан». Предупреждения такого рода это не пустой звук. Например, в ночь на 5 июня 2010 г. в селе Унцукуль были сожжены единственные две точки, где торговали спиртным. После сожжения этих притонов, в районе практически не осталось ни одного населенного пункта, где открыто продавалось бы алкогольная продукция. После происшедшего, два крупных магазина в поселке Шамилькала, торговавших алкоголем, поспешили избавиться от харама (запретного). Их владельцы так были напуганы листовками с подписями названий радикальных организаций, распространенными местными мусульманами, и поджогами в Унцукуле, что в страхе провели ночь на 8 июня 2010 г. в магазинах, опасаясь той же участи, обещанной им в послании. Поэтому на следующий день хозяева загрузили на «газели» весь харам и увезли из района подальше. Впрочем, мусульмане Дагестана были благодарны моджахедам и выразили свою признательность и поддержку за то, что те взялись за нечестивцев всерьез. Более того, в ряде мест простые мусульмане, уставшие мириться с беспределом и развратом, чувствуя поддержку единоверцев, самостоятельно развернули борьбу с харамом. Односельчане, озабоченные решительностью моджахедов, предупреждающих всех торговцев спиртным и требующих немедленно прекратить свою преступную деятельность, тоже обратились к торговцам алкоголем с призывом отказаться от этого позорного занятия. Многие прислушались, пообещав в ближайшее время прекратить распространять эту заразу. Им было над чем задуматься, так как ранее, 4 июня 2010 г. около 23 часов вечера, мобильная группа ополченцев — «Таввакуль», действующая в Шамилькале, провела операцию по уничтожению пивного бара «Два толстяка» в 5-м поселке столицы Дагестана. По этому поводу представитель моджахедов сделал заявление о том, что подобные операции будут проводиться и впредь. От лица Джамаат, он обратился к владельцам заведений, торгующих спиртным, держателям притонов и злачных мест, скрытых под видом саун, баров, магазинов и пр., прекратить запрещенную деятельность. В противном случае, предупредил он, все подобные заведения будут атакованы и ликвидированы.
Отметим, что такие партизанские операции против алкоголизации местного населения проходили во многих субъектах Южного Федерального округа. Так, 26 сентября 2009 г. в селе Терезе Малокарачаевского района Кабардино-Балкарии был сожжен магазин, торговавший спиртным. Ранее хозяева уже были предупреждены, затем их магазин поджигался, но те не вняли настойчивым просьбам о прекращении спаивания людей, вновь отстроили торговое помещение и стали торговать спиртным. За что и поплатились. В середине декабря 2008 г. в Ингушетии, в селении Малгобек был взорван магазин «Балтика», который торговал алкогольной продукцией, несмотря на предупреждения о недопустимости торговли спиртным. В результате взрыва магазин был разрушен, из людей никто не пострадал. Данная торговая точка принадлежала ингушскому зятю осетинского «водочного короля» Таймураза Балоева Исе Харсиеву, у которого ранее были уничтожены грузовики с водкой. 10 октября 2008 г. в населенном пункте Орджоникидзевская около двух часов ночи был взорван другой магазин «Балтика». В результате взрыва никто не пострадал, но торговцу спиртным был нанесен значительный материальный ущерб. За две недели это был восьмой объект, реализующий спиртосодержащую продукцию, взорванный на территории Ингушетии. Так, в ночь на 27 Рамадана 1429 года (27 сентября 2008 г.) в Малгобеке и в селе Сагопши Малгобекского района были сожжены два алкогольных притона. Неделей ранее в разных района Назрани были сожжены не мене трёх магазинов, торговавших алкогольной отравой. По словам местных жителей, пожар произошёл в магазинах - «дежурных точках», откуда круглосуточно торговали спиртным. Ещё ранее, под утро 6 сентября 2008 г. здесь же были сожжены три магазина и одно кафе, продававшие спиртное, несмотря на священный для мусульман месяц Рамадан.

Такие способы борьбы за религиозную трезвость продолжались не один год. Так, 31.10.2013 г. на https://www.youtube.com/watch?v=QBlsh9GvSg4 было опубликовано видео, где сказано следующее: «Бандподполье в Махачкале продолжает бороться с алкобизнесом. Вчера в центре дагестанской столицы прогремело два взрыва. Бомбы были заложены в магазинах, где велась торговля алкоголем. После взрывов начался пожар, который перекинулся на соседние кафе и магазины. В результате происшествия погиб 1 человек, 17 пострадали.
Антиалкогольный террор начался еще в 2010-м году и стал популярной практикой для Дагестана. Тогда в городе начали распространятся листовки? в которых «моджахеды джамаата» сообщали, что готовы начать войну с «шайтанским бизнесом», и обещание сдержали. Однако остается вопрос, почему одни магазины взрываются, а другие спокойно работают и вроде никому не мешают? На это есть простой ответ. Потому что даже от «моджахедов», которые как будто бы ведут войну с грешными людьми и грешным бизнесом, можно откупиться. Видимо, это у радикальных трезвенников грехом не считается».

Здесь автор сообщения по наивности или умышленно вводит зрителя в заблуждение, показывая алкогольный террор как агрессивные действия бандформирования против алкогольного бизнеса. Однако Глава Чеченской республики Р. Кадыров так не считает, напротив, по его мнению, именно продавцы спиртным являются главными террористами страны, так как от их действий только за один день в России погибает больше людей, чем от террористических актов за годы.

Впрочем, Рамзан Ахматович естественный трезвенник, да к тому же активный борец за народную трезвость. Данной ему властью, а как известно, всякая власть от Бога, он ограничил продажу спиртного в республике. «Я ни на секунду не нарушил закон, разрешив продавать водку только два часа в день. Какое же это безобразие? Если бы можно было, я бы еще минут на десять сократил продажу», - шутит он. Но удивительно даже не это, а его – Главы региона рейды по алкогольным заведениям, беседы с пьющими людьми, взывание к совести продавцов: «Когда весь исламский мир отмечает наступление священного для мусульман месяца молитвами и благими делами, кто-то из вас продает, кто-то выпивает спиртное. Аллах запретил нам спиртное. Вы ведь несете зло. Вам разве нравится, что ваш близкий приходит домой пьяный и сквернословит? Я бы вообще запретил продавать водку. Сам я даже не знаю, какая она на вкус».

Трагедия, которая произошла 28.11.2016 г. на автомобильной трассе, не могла не затронуть душу чеченского лидера. Вот как он отреагировал на неё: «Не знаю, как начать эти строки. Говорю, положа руку на сердце! Я неоднократно заявлял, что нетрезвый человек за рулём представляет для общества такую же угрозу, как и самый опасный террорист. Некоторые не совсем понимают смысла этих слов. А пьяный человек, выезжая на дорогу, не может адекватно действовать, создаёт аварийную обстановку, гибнут и получают травмы люди. Мне сообщает Руководитель республиканского штаба по вопросам профилактики ДТП, Председатель Парламента ЧР Магомед Даудов, что вблизи Чернореченского поста на трассе "Кавказ" произошла крупная авария. По предварительным данным виновен водитель машины "Форд" Алам Ходжаев, 1976 г.р. Со слов свидетелей он был пьяным. Ходжаев выехал на встречную полосу и допустил лобовое столкновение с "ВАЗ-21014". Всего в ДТП участвовало три машины. Погибли 7 человек: Хаджаев, его двоюродный брат, две девочки в возрасте 10 и 14 лет, а также девушка 26-и лет и ещё двое мужчин. Сын Хаджаева - Артур (11 лет) и водитель "Приоры" доставлены в больницу в тяжёлом состоянии. Все погибшие в машине "ВАЗ-21014" (5 человек) были членами одной семьи. Я поручил Магомеду Даудову обеспечить тщательное расследование. Он с самого начала находится на месте аварии. Итак, в одно мгновение лишились жизни семь человек. Это сравнимо с крупным терактом...

Когда собираются опомниться, какие ещё суровые наказания нужно придумывать? Да смилостивится Аллах над погибшими! Я выражаю глубокие соболезнования родным и близким! Могу одно добавить, что задержанным за рулём в нетрезвом виде, не будет никакой пощады!»

Вот вам, как говорится, слова не мальчика, но мужа!

Как сообщают СМИ, все мужчины-родственники пьяного водителя-убийцы покинули республику сразу же после той аварии. Более того, все торговцы спиртосодержащей продукции, а их в республике было 20 человек, добровольно отказались от лицензий на продажу алкоголя. Глава парламента, руководитель оперативного штаба по снижению аварийности на дорогах Магомед Даудов встретился с владельцами торговых точек, где ранее продавали алкоголь, поблагодарил за принятое решение, обещал помощь в перепрофилировании бизнеса.

Что тут скажешь, всем бы российским регионам такую власть!

Таким образом, даже беглый взгляд на решение алкогольной проблемы показывает, что на Кавказе борьба с алкоголизацией местного населения ведётся не первый год. В отличие от форм и методов борьбы за трезвость, которые используют российские трезвенники, их способы агрессивны и конкретны. На удивление, подобные меры эффективны и действенны. По крайней мере, в 3\4 населённых пунктах Дагестана спиртное найти попросту невозможно, а в Чечне до недавнего времени его продавали только в супермаркетах и лишь по 2 час в сутки – с 8 до 10 часов утра (специально для русских или одержимых?).

Можно ли этих борцов с алкогольной продукцией называть кавказскими трезвенниками, причислив их разом к трезвенническому движению? На мой взгляд, это трезвенники чистейшей воды, но в отличие от последователей Шичко-Углова не являются сознательными трезвенниками, а только, по трезвеннической классификации, религиозными. Однако учитывая их советское прошлое, уровень образованности, знания, относительно действий алкоголя на человеческий организм, семью, род, народ, общество, государство, многогранное бытие в российской среде, а также индивидуальную ассимиляцию с русским культурным пространством, многие из них представляются мне как сознательными, так и религиозными трезвенниками, - эдакий феномен, не описанный в трезвеннической терминологии, но имеющий место быть. На первый взгляд, кажется, что религиозные причины заставляют этих людей идти на столь кардинальные запретительные меры, в корне отличающиеся от форм и методов, как православных религиозных трезвенников, так и светских. Насколько они приемлемы русской ментальности – спорный вопрос, но такие способы борьбы против алкоголизации россиян есть, и о них необходимо знать! Но мне кажется, что не только религиозный фактор является здесь побудительным мотивом, но и этнический, более того, цивилизационный, который у русского народа не менее богат и обязательно пробудится в каждом русском человеке в самое ближайшее время. Но не следует этого ждать сидя на завалинке, так как Илья Муромец уже не на печи, а на богатырском коне.

МИГРАЦИОННАЯ БОМБА. КТО И ЗАЧЕМ ЗАКЛАДЫВАЕТ ЕЁ ПОД ФУНДАМЕНТ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА?

Надо иметь в виду, что возможные изменения строя нашей страны будут происходить на фоне, так сказать, Великого переселения народов, начавшегося уже на наших глазах. Если верны цифры, приведенные в книге Бьюкенена, то речь идет об общемировом движении, которое должно в той или иной степени задеть и нашу страну. Этническая карта мира будет в будущем определяться новыми народами, образовавшимися в результате смешения европеоидов с новыми иммигрантами. Поэтому вопрос иммиграции в Россию должен быть в русских руках. Нужно способствовать иммиграции в Россию представителей наций комплементарных к русским, прежде всего, конечно, славян», - писал в 2011 г. наш выдающийся мыслитель И.Р. Шафаревич. Увы, в РФ вопрос иммиграции решается с точностью наоборот. Наше телевидение регулярно ужасается миграционным кризисом, пожирающим Европу, и безумию политики европейских властей, жертвующих интересами коренных жителей своих стран пресловутой «толерантности» - одной из многочисленных уловок лукавого для окончательного уничтожения некогда христианского континента. Однако, ситуация в нашей стране весьма мало отличается от западной. Мы слепо идём по следам Европы, всё невозвратнее увязая в том же кризисе, грозящим нам целым «букетом» самых тяжёлых последствий. 7 октября Госдума приняла в первом чтении законопроект, смягчающий миграционное законодательство. Мигранты, нарушившие правила въезда или пребывания на территории Москвы, Санкт-Петербурга и их областей, ранее в обязательном порядке депортировавшиеся с территории России, теперь смогут остаться в стране. Законопроект предлагает предусмотреть возможность отказа на усмотрение суда от назначения выдворения за нарушения, совершенные иностранцами в этих регионах. Решение «прекрасно», особенно принимая во внимание официальную статистику этнопреступности в означенных регионах. В конце августа текущего года заместитель начальника управления уголовного розыска ГУ МВД Москвы Михаил Трубников, выступая на круглом столе "Профилактика и противодействие насилию в отношении женщин" привёл следующие данные: "Если брать общую статистику и разделить на количество изнасилований, кто их совершает, то 75% совершают приезжие не московского региона. Из них 90% - это выходцы из стран Азии: Таджикистан, Узбекистан, Киргизия".Всего, в этом году по данным на октябрь гражданами Узбекистана совершено 1234 преступления, Таджикистана — 976 и Киргизии — 636. Об этом заявила на пресс-конференции в Москве замначальника управления охраны общественного порядка столичного ГУМВД Олеся Алешина. По данным Олешиной, число преступлений, совершенных иностранцами, снизилось на 17% по сравнению с прошлым годом. За 9 месяцев в Москве зарегистрировано боле 130 тысяч преступлений, из них иностранные мигранты совершили 6434 преступления. 5657 преступлений приходится на жителей ближнего зарубежья, в общей сложности это 11% от расследованных.Отдельная статистика по доле мигрантов в совершении тяжких преступлений не озвучивалась. В целом незначительно снизилось количество убийств, нанесения тяжкого вреда здоровью, краж, совершаемых иностранцам. Однако число грабежей и изнасилований осталось на том же уровне, что и в прошлом году. Ранее экс-глава ГУМВД Москвы Анатолий Якунин заявлял, что 20% всех преступлений в столице совершаются нелегальными мигрантами. По данным ФСИН, только 30 процентов арестованных, находящихся в московских СИЗО, являются местными жителями. 29 процентов — это иностранные граждане, в первую очередь уроженцы Таджикистана, Узбекистана, Азербайджана, Украины. Всего же по официальным данным уровень этнопреступности вырос в сравнении с 90-ми вчетверо. Ситуация в Петербурге немногим лучше столичной. Но это не остудило толерантный пыл наших парламентариев. Пыл это, надо сказать, представляется довольно странным, ибо, надо думать, что родственники значительной части депутатского корпуса всё же ходят по улице без охраны и имеют все шансы испытать на себе последствия принимаемых миграционных законов. Пройдёмся лишь по некоторым новостным заголовкам последних полутора месяцев:

 03.10. В Москве задержан 39-летний уроженец Узбекистана Миршод Жураев, участвовавший в жестоком групповом изнасиловании 50-летней женщины и перерезавший ей горло 05.10. В Москве при нападении на женщину задержан неоднократно судимый за кражи и грабежи уроженец Узбекистана, прибывший в столицу в конце августа в качестве трудового мигранта 11.10. 22-летний уроженец Таджикистана Хасанбой Нишонов, получивший 12-летний срок за изнасилование 8-летней тюменки, обжаловал приговор 12.10. Дело уроженца Узбекистана, виновного в изнасиловании 15-летней девушки во дворе дома в Советском районе Воронежа, направлено в суд 12.10. Около 400 выходцев из Средней Азии занимали жилье, предназначенное для реализации по социальным программам 13.10. В Оренбургской области возбуждено уголовное дело в отношении мигранта-нелегала из Узбекистана, зарезавшего местную жительницу 18.10. Дело уроженца узбекского города Навои, убившего иеромонаха Романа (Петрова) направлено в Бутурлиновский суд Воронежской области

 26.10. В Липецкой области задержан 28-летний нелегал из Азербайджана, убивший 83-летнюю местную жительницу 07.10. В Астрахани задержан серийный педофил из Узбекистана 14.10. В Петербурге арестовали восьмерых исламистов, планировавших теракты в торговых центрах 17.10. В Туле гражданин Узбекистана получил пожизненный срок за убийство многодетной семьи

 18.10. Уроженец Таджикистана изнасиловал 9-летнюю петербурженку

 18.10. Гастарбайтер, ограбивший, изнасиловавший и убивший жительницу Тольятти, отправился в колонию на 20 лет Несколькими днями позже стало известно, что Россия будет содействовать скорейшему прохождению процедуры организованного набора граждан Таджикистана для временной трудовой деятельности в нашей стране. Об этом говорится в проекте итогового документа V Межпарламентского форума «Таджикистан – Россия: потенциал межрегионального сотрудничества». Также, согласно резолюции, в РФ планируется создать адаптационные центры для трудовых мигрантов. Форум проходил в Душанбе. Российскую сторону на нем представляла глава Совета Федерации Валентина Матвиенко, которая предложила направить в республику по одному учителю русского языка от каждого региона России, чтобы обеспечить изучение русского в каждой школе Таджикистана. В свою очередь замминистра внутренних дел Игорь Зубов сообщил депутатам Госдумы, что целый ряд государств просят Россию изменить наказание для иностранцев, впервые нарушивших правила пребывания в стране, и отменить обязательное выдворение при первом же задержании. Толерантное отношение к этнопреступникам поддержала и спикер МИД РФ Мария Захарова. «Я думаю, что закрытие границ — не решение, - заявила она. - Контроль – безусловно. Миграционная политика – само собой. Понимание собственных интересов и их отстаивание — это доминантные вещи, но при этом развитие интеграции является прививкой против того, что в эти страны вместо экономического развития, прогресса и науки будут приходить очень легко ложащиеся на сознание людей, а особенно сознание людей малообеспеченных, экстремизм, терроризм, наркотики и так далее. Чем выше будет уровень развития этих государств, тем больше будет уверенности, что та угроза, которая нависла над среднеазиатским регионом со стороны Афганистана — к сожалению, это угроза только удвоилась, а может быть, и удесятерилась со времени присутствия там возглавляемой Вашингтоном сил — тем у нас больше будет возможностей этого не допустить».
 Помнится, в пору СССР советское правительство немало пеклось об уровне развития национальных республик, бездумно истощая центральные области России, забывая о русской Сибири и Дальнем Востоке… Кончилось всё печально. Например, в том же Душанбе после распада Союза русское население было подвернуто жестокому геноциду, о котором, разумеется, вспоминать у нас не принято. Русские были изгнаны из объявивших себя независимыми государствами республик. И, вот, теперь мы вновь заботимся об их уровне развития на фоне собственных вымирающих деревень, нарастающей социальной напряжённости и прочих «радостей»… Конечно, исходя из соображений геополитики, Россия не может вовсе забыть о своих бывших провинциях, дабы они окончательно не превратились в плацдармы её внешних врагов. Однако, достигается это отнюдь не ценой жизней своих граждан и закладыванием обречённой взорваться бомбы под фундамент собственного государства. Отметим, что на фоне всех вышеприведённых «толерантных» заявлений МВД сообщило, что… не имеет денег на оформление документов и депортацию уже оформленных иностранцев, поэтому депортация временно приостановлена. Сейчас центры временного содержания граждан заполнены практически полностью. В некоторых регионах, например, в Петербурге в центрах из-за скученности нарушены нормы СанПиН, в центре сидят 240 человек при норме в 170. Более половины мигрантов являются выходцами из Узбекистана и Таджикистана, они ранее судимые и в России, и у себя на родине. Охраной центров временного содержания занимаются частные охранные предприятия, сотрудники которых ранее не занимались охраной правонарушителей. В связи с этим участились случаи побега. Само же ведомство не может обеспечить охрану из-за нехватки кадров. Этнопреступность коснулась уже не только рядовых граждан нашей страны, но и персон весьма известных. В октябре за одну неделю дважды был ограблен коттедж художника Александра Шилова, расположенный в селе Уборы Одинцовского района Подмосковья."Бессильны органы! – негодует Шилов. - Вот мы им говорим, например, что в нашем поселке живут незаконные мигранты в разрушенном доме, творят ужас. Ну прислали автобус, мигрантов забрали. Так приехали другие мигранты на следующий день. А полиция только ходит, пугает - вы с ними не связывайтесь, смотрите! Вместо того, чтобы бороться. Так страна погибает изнутри. Люди все сидят в страхе". Прочитав этот крик души, трудно не пожелать всем нашим законотворцам и прочим ответственным лицам обрести столь же замечательных соседей рядом со своими элитными «фазендами». Простым людям пояснять все «прелести» подобного соседства пояснять не нужно – они в полной мере познали из значительно раньше Шилова, т.к. как в их скромных дачных посёлках и деревнях нет ни охраны, ни сигнализаций… Уровень этнопреступности вынудил создать в МУРе целых три этнических отдела. Первый имеет условное название «Кавказ» и будет «разрабатывать» преступников с Северного Кавказа, второй, «Закавказье», выходцев из этого региона, третий, «Средняя Азия» — уроженцами Узбекистана, Таджикистана и Киргизии. Сообщается, что сотрудники этих отделов уже провели несколько успешных операций. Это, конечно, отрадно, но что могут сделать сотрудники, если ситуацию словно нарочно усугубляют новой либерализацией миграционного закона? Ведь только по последним данным Росстата, в результате сокращения числа выбывших из РФ с января по сентябрь текущего года число мигрантов в России увеличилось на 27,4 тыс. человек, или на 16,2%. Проблема иммиграции отнюдь не ограничивается значительным ухудшением криминальной обстановки. Неустановленный процент приезжих имеют тесные связи с исламскими экстремистскими группировками, включая ИГИЛ. Вчерашние «мирные трудолюбивые мигранты» завтра оказываются боевиками в рядах сирийских экстремистских группировок, а послезавтра опять возвращаются в столицу и другие города нашей Родины. А их родственники и друзья продолжают оставаться здесь и в ряде случаев вести вербовку новых адептов радикальных учений.
В середине ноября ФСБ сообщила, что в России пресечена деятельность террористической группы, планировавшей совершить серию терактов в Москве и Санкт-Петербурге. Задержанные планировали организовать теракты в торговых центрах «Галерея» на Лиговском проспекте и «Академпарк» на проспекте Науки. Согласно сообщению, в общей сложности в Москве и Санкт-Петербурге были задержаны 10 террористов. У них обнаружено и изъято четыре самодельных взрывных устройства большой мощности, начиненных поражающими элементами, средства инициирования, огнестрельное оружие, боеприпасы, а также средства связи. Все задержанные дают показания о контактах с так называемым «Исламским государством». За уходящий год правоохранительными органами было раскрыто несколько экстремистских центров в различных регионах России. В частности, в мечети «Ярдем» московского р-на Отрадное, где ещё два года назад открыто призывали к джихаду против русских, а также в расположенной неподалёку гостинице для мигрантов. А сколько таких осиных гнёзд разбросано по стране? Наши пропагандисты мотивировали участие РФ в сирийской войне тем, что мы, де, уничтожаем врага на чужой территории, чтобы он не вернулся на нашу. Но в таком случае – для чего мы запускаем потенциального врага на нашу территорию, сокращая всякие ограничения? Для создания мощнейшего очага дестабилизации обстановки внутри России? Очаг этот, на самом деле, уже создан. В центральных городах России находится масса легальных и нелегальных мигрантов, составляющих силу, прямо угрожающую национальной безопасности. С одной стороны этнопреступность, о которой было подробно сказано выше, не может не вызывать ответной ожесточённости по отношению к приезжим в российском обществе. Таким образом, мы получаем угрозу межэтнических столкновений, выступлений на национальной почве, которые легче лёгкого спровоцировать – всё равно что бросить спичку в сухую солому. Довольно одной «ритуальной жертвы», помноженной на нередко случающийся приступ «гуманизма» к преступникам со стороны судебной системы РФ, и нескольких подстрекателей, чтобы устроить беспорядки, которые в свою очередь можно использовать в самых разных целях. Далее. Завербованные адепты исламских радикальных группировок могут быть в нужный момент использованы для организации террора в российских городах. Совсем недавно мы уже проходили через это. И нынешнему президенту РФ ставится в заслугу то, что при нём удалось обуздать ту страшную волну террора, которая преследовала нас все 2000-е годы. Представим на минутку, что террор начнётся вновь (по манию окровавленной руки закулисных кукловодов это может случиться в любой момент). Какова будет реакция российского общества? Объединение вокруг власти? Сомнительно. На фоне трагедии Донбасса и нарастающего экономического кризиса крушение последнего столпа – зыбкой стабильности и безопасности – окончательно лишит власть поддержки. Особенно, если для этого поработают информационные манипуляторы. Наконец, последнее. Что такое многотысячная армия мигрантов? Это большей частью люди совершенно нищие, живущие в тяжелейших условиях, абсолютно чуждые нашим ценностям и даже не всегда порядочно знающие наш язык, люди, находящиеся в униженном положении и уж точно не питающие добрых чувств к России и русским. В нагнетаемой обоюдной атмосфере враждебности эта тёмная сила легко может сыграть роль пролетариата 1917 года. Представьте себе, что у нас всё же начался очередной условный «февраль». Можно ли думать, что режиссёры и продюсеры подобных трагедий не используют такую силу, как мигранты? Непременно используют. В ситуации нарастающей разрухи будет довольно заплатить считанные гроши вожакам, которые поднимут остальную массу для нужных заказчикам действий. И это будет уже не «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», а нечто худшее. Имея ввиду весь спектр потенциальных угроз, вновь в полный рост встаёт вопрос: зачем создавать и упрощать условия для их осуществления? Зачем всё новыми безрассудными послаблениями подпитывать очаг дестабилизации, вместо того, чтобы приложить все усилия, чтобы ликвидировать его прежде, чем он заполыхает? Ликвидировать, впрочем, не вот удастся, ибо ситуация уже слишком запущена. Но хотя бы минимизировать его. Складывается впечатление, что очередная серия «толерантности» имеет своей целью как раз усугубление положения в интересах внешних противников России, не скрывающих своего намерения устроить нашей стране очередное потрясение. Что ж, хорошо известно, что главнейшим тараном подобных трагедий выступают не вожди уличных демонстраций, но внутренние враги, занимающие высокие государственные посты. Это мы видели и в 91-м году, и в 2014-м на Украине. И, видимо, в этом кроется разгадка миграционной политики РФ. В этом и в глупой жадности кнопкодавов, упорно не желающих и не умеющих представить, что закладываемая ими бомба может ударить не только по электорату, но и по ним и их семьям.

When we contemplate the extraordinary, all-devouring religious, political, economic and social phenomenon that is western civilization today, it is natural to ask: where and how did the whole tragic story begin? For the Orthodox Christian the answer is self-evident: when it broke away from the Orthodox Church of the East, the One, Holy, Catholic and Apostolic Church. But when did that take place?

There are several possible answers to that question. There is the year 754, when Pope Stephen anointed the first Carolingian king, making him, and not the Eastern emperor, the protector of the Roman see and thereby initiating a political schism between East and West. There is the year 800, when Charlemagne was crowned Holy Roman Emperor in defiance of the Eastern Roman Empire. There is the year 865, when Pope Nicholas I was anathematized by St. Photius the Great for his promulgation of the heretical Filioque. There is the year 1009, when Pope Sergius IV restored – permanently, this time - the heretical Filioque to the Roman Creed. There is the conventional date of 1054, when the Eastern and Western Churches anathematized each other. And finally there is the year 1204, when western crusading armies sacked Constantinople and created an abiding psychological barrier that made permanent reunion impossible thereafter.

Each of these dates has their supporters, and each indeed has its real significance in the long process of the undermining of East-West relations. However, in this article I shall take the lesser-known date of 1002-03 as the starting point of my narrative, ending two centuries later with the sack of Constantinople. For before then the Roman-Byzantine relationship was looking as healthy, almost, as it had ever been; the partnership, even “symphony” between the decidedly pro-Byzantine Holy Roman Emperor Otto III (he was half-German and half-Greek) and the decidedly anti-papist Pope Sylvester II (who was a Frank) [1]– a collaboration “unique in medieval history”, according to J.B. Morrall[2] - looked on the point of restoring a true unity between the Old and the New Romes.

It even looked as if Byzantinism might triumph in the West – or at any rate, in the old capital of the West. “But the Romans,” writes Richard Chamberlin, “rose against [Otto], drove him and his pope out of the city, and reverted to murderous anarchy. He died outside the city in January 1002, not quite twenty-two years of age.[3] Sylvester survived his brilliant protégé by barely sixteen months [he died on May 12, 2003]. His epitaph summed up the sorrow that afflicted all thoughtful men at the ending of a splendid vision: ‘The world, on the brink of triumph, in peace now departed, grew contorted in grief and the reeling Church forgot her rest.’ The failure of Otto III and Sylvester marked the effective end of the medieval dream of a single state in which an emperor ruled over the bodies of all Christian men, and a pope over their souls.”[4]

The Holy Roman Empire of the Ottonians and their German and Spanish successor dynasties survived, amazingly, until 1806. Voltaire famously said it was “neither holy, nor Roman, nor an empire”. But under Otto III it had been, briefly, all three, a not unworthy consort to its greater eastern neighbour…

With the death of Otto III, the last Western ruler sympathetic to Byzantium, both the empire and the papacy began to lose their last links with the Eastern Church. The final decline began after the death of Pope Sylvester II in 1003, when “suddenly,” according to Aristides Papadakis, “the papacy was turned into a sort of imperial Eigenkirche or vicarage of the German crown. The pope was to be the instrument and even the pawn of the Germans, as opposed to the Romans.”[5]

Not that the ethnically Roman Popes were paragons of virtue - the previous century had shown that they usually were far from that: but at least they were usually formally Orthodox. However, in 1009, as Patric Ranson and Laurent Motte write, “the last Roman Orthodox Pope, John XVIII, was chased away and a Germanic Pope usurped the Orthodox patriarchate of Rome: Sergius IV, an adulterer-bishop of Rome who, on ascending the episcopal throne, wrote to the four other patriarchs a letter of communion which confirmed the doctrine of the double procession [of the Holy Spirit from both the Father and the Son – the Filioque heresy] and immediately provoked a break. The four Orthodox patriarchs then broke communion with the pope. Some years later [in 1014], Benedict VIII, who was close to the emperor of Germany Henry II, had the Filioque inserted into the Creed.”[6]

According to Sir Steven Runciman, the popes’ addition of the Filioque was hateful to the Greeks for purely political reasons, since it represented the triumph of German influence in Rome.[7] However, the purely theological zeal of the Byzantines must not be underestimated…

As for the native Romans, Fr. John Romanides has argued that they remained basically Orthodox (because they were actually Greek!) and only accepted the Filioque unwillingly, it being forced on them by the German emperors and their appointed, reformist popes. The cause of the West’s falling away lay exclusively, according to Romanides, in the Franks… However, contrary to this (essentially racist) theory, the Roman aristocratic families bore their own share of responsibility for the catastrophe, having made the city virtually ungovernable through their rivalries. The fact is that the whole of the West, both Latin and German, formed a single body that fell away from the Church together...

Another point to remember its that while the German emperors may have appointed German popes in order to clean up the papacy, the papacy remained thoroughly unreformed until the middle of the century – that is, until the pontificate of Leo IX. Thus Lampryllos writes: “After the death of this pope [Benedict VIII], who was… the nephew of the Emperor Henry, another of his nephews, and brother of the last pope, was elevated by the imperialist party to the pontificate under the name of John XIX in 1024. Simple layman though he was, he ascended through all the degrees of the hierarchy in six days. He held the pontificate for nine years, but finally the national party, impatient with the excesses of his behaviour, expelled him from Rome. However, the Emperor Conrad II came down with an army into Italy and restored him; he died in the same year, and another Teuton, the nephew also of the Emperor Conrad, succeeded him under the name of Benedict IX. Henry III, then his son Henry IV, continued to get involved in successive elections of the popes, tipping the scales in favour of their candidates; almost until 1061 the popes were their creatures: they were those who go down in history under the name of the German Popes.”[8]

The German ascendancy over the papacy came to a head in 1046, when there were no less than three men calling themselves the Pope of Rome. The Emperor Henry III summoned all three to Sutri, north of Rome, and deposed all of them, placing a fellow German, Clement II, in the Lateran. After his death the notorious Benedict IX returned for his third spell as Pope.

“Benedict IX was Pope from 1032 to 1044, again in 1045, and finally from 1047 to 1048, the only man to have served as Pope for three discontinuous periods. Benedict gave up his papacy for the first time in exchange for a large sum of money in 1044. He returned in 1045 to depose his replacement and reigned for one month, after which he left again, possibly to marry, and sold the papacy for a second time, to his Godfather (possibly for over 650 kg /1450 lb of gold). Two years later, Benedict retook Rome and reigned for an additional one year, until 1048. Poppo of Brixen (later to become Pope Damascus II) eventually forced him out of Rome. Benedict’s place and date of death are unknown, but some speculate that he made further attempts to regain the Papal Throne. St. Peter Damian described him as ‘feasting on immorality’ and ‘a demon from hell in the disguise of a priest’ in the Liber Gomorrhianus, a treatise on papal corruption and sex that accused Benedict IX of routine homosexuality and bestiality.”[9]

Emperor Henry replaced Benedict with another German, and then, when he died, with yet another, Leo IX. However, though a distant cousin of the Emperor, Leo was no pawn of the German Reich. Indeed, it was his policies that, in Larry Siedentop’s words, “ would put an end to the Carolingian entente of church and empire, essentially creating bitter conflicts between the two”.[10] It was Leo IX who turned German caesaropapism turned into German papocaesarism, a political empire with ecclesiastical pretensions into an ecclesiastical one with political ones…

However, before discussing the fateful reign of Leo IX, we need to examine a monastic movement that had an enormous influence on the tenth- and eleventh-century Church in the West.

Now we have spoken little in this history about monasticism - in spite of the fact that Basilian monasticism in the East from the fourth century, and Benedictine monasticism in the West from the sixth century, undoubtedly greatly influenced the evolution of their respective societies. But they had little direct impact on government or Church-State relations… That could not, however, be said of the movement of Frankish monasticism that arose in the tenth century and which is known as the Cluniac movement after the Burgundian monastery of Cluny.

Cluny was founded by Duke William the Pious of Aquitaine in 910. Cluny and its dependencies were distinguished first of all by the fact that they were not Eigenkirchen, but “stavropegial” foundations independent of the control of any feudal lord. As such, they assumed the leadership of a powerful reform movement directed against the corruptions introduced into the Church by the feudal system, and had considerable success in this respect. For example, the founder of the movement, Abbot Odo of Cluny, succeeded in being appointed archimandrite of Rome by Alberic with authority to reform all the monastic houses in the district.

The Cluniacs, writes Jean Comby, “restored the main principles of the Benedictine Rule: the free election of the abbot, independence from princes and bishops. Moreover, the abbey affirmed its direct allegiance to the pope. During the eleventh and twelfth centuries it became the head of an Order which multiplied throughout Europe. In fact, unlike the old monasteries, all the new ones that were founded remained under the authority of the abbot of Cluny. In its heyday, the ‘state of Cluny’ comprised 50,000 monks.”[11]

The determination of the Cluniacs to remain completely independent of secular control “led gradually,” according to Siedentop, “to the recasting of relationships in government in terms of the requirements of ‘souls’ rather than the traditional claims of lordship (dominium) and paterfamilias.

“The new vision of how ‘the Christian people’ should be served would prove to be far more subversive than Charlemagne’s vision. For it no longer combined ancient and Christian moral impulses. Where Charlemagne and his clerical advisers had relied on aristocratic subordination and personal ties to promote unity in the empire and church, tenth-century Frankish reformers engaged in ‘purifying’ monastic life developed attitudes that would, in the next century, lead Pope Gregory VII to put forward what was virtually a constitution for Europe. Monastic reform thus generated a more aggressive, uncompromising ambition in the church, a political ambition…

“[In this development] it would be difficult to exaggerate the influence, direct and indirect, of this Cluniac reform movement. The ”direct influence can be found not only in the way many older monasteries rapidly submitted to the disciplines of Cluny, but also in the frequent election of monks from Cluny to bishoprics, where they began to defend the principle that the church should choose its own leaders. These bishops sought to restore order to their dioceses, attacking the sale of offices, rooting out clerical immorality and trying to recover church property that had been alienated. They met with fierce resistance from secular lords.

“The indirect influence of Cluny was perhaps even more important. It restored the prestige of monasticism as representing a truly Christian life, an ordered life of personal dignity, work and self-government. It laid emphasis on learning and prayer as well as physical labour. It offered, tacitly, a challenge to the church to exert itself in a society plagued by the warfare of minor aristocrats and knights, who were profiting from the disappearance of older forms of authority. Such knights went in for banditry and, in the words of one historian, ‘organising protection rackets’. Altogether, the Cluniac reform movement raised the sights of the church, inciting it to defend moral authority in a world apparently given over to mere power.

“As the year 1000 approached, the fragmenting of secular power and castle-building by local lords in West Francia created an impression of anarchy – the ‘dissolution of all things’ – which some interpreted as the approach of the Antichrist. As a result, the Frankish church not only had an opportunity but felt an imperious need to stamp its own image on society. It alone now had a coherent conception of right rule. For the previous belief in an imperium – in an autocratic ‘Roman’ empire set over and regulating temporal lordships – no longer corresponded to social facts. It was up to the church to restore order. But how was it to begin?

“In fact, movements sprang up almost simultaneously in a number of places towards the end of the tenth century. Stimulated by the abbot of Cluny, the clergy encouraged the expression of a new sensibility. In 975 the bishop of Le Puy convened a meeting of the knights and peasants of his diocese, eliciting from them an oath to respect the property both of the church and of paupers or the ‘powerless’. In 989 a church council in Burgundy went even further. It excommunicated ‘those who attacked bishop, priests, deacon or clerk, while at home or travelling; those who robbed a church; those who stole a beast from the poor or the tillers of soil.’ By the end of the century many other public meetings and church councils had extended this ‘Peace of God’, so that it included ‘pilgrims, women and children, labourers and the instruments of their work, monasteries and cemeteries.’ These were to be left ‘undisturbed and in perpetual peace’.

“Such councils had first appeared in the south of France. But they soon spread to its northern regions as well. Indeed, the movement became an irresistibly popular one. ‘Peasants of every class, from the most prosperous, through the middling ranks, to the lowest of all’ flocked to the councils. The power of the movement was such that by 1017 it constrained the nobles and knights to accept a ‘truce of God’. They ‘swore to desist from all private warfare from noon on Saturday until prime on Monday.’ ‘This would allow due reverence to be paid to the Lord’s Day; those who broke this ‘truce of God’ would be cut off from the sacraments of the church and the society of the faithful in life; no priest might bury them, no man might pray for their soul. Those who swore to and observed the truce were assured of absolution from God.’

“The movement was at the same time religious and secular. Contemporaries greeted it with such wonder and delight, almost as if it were the Second Coming. They had a sense that they were witnessing something of fundamental importance, that Christian moral beliefs were finally shaping society at large. The church was defending the defenceless. ‘The movement… depended upon and encouraged an outburst of religious fervor such as had not appeared in the written sources since the sixth century, if then.’”[12]

The question that now arose was: “Could appeals to ‘God’s law’ be translated into practices more durable than the ‘Peace of God’ and ‘Truce of God’? If so, the monastic movement of reform would have to act outside the monasteries. And in order to do that, a fulcrum for action was required. There was only one fulcrum available: the papacy.

“Only Rome could offer a central agency for general reform. The history of Western Europe from the mid-eleventh to the thirteenth century is the history of the papacy being recruited and transformed by the reform movement. Within a few decades the papacy became so central to the reform movement that some historians have doubted whether the Cluniac movement was as important as the ‘Gregorian’ reforms issuing from Rome. Cluny was not, indeed, the only source of pressure for reform. There were isolated movements for reform of the church in England, Flanders and Italy. But… it was from the new German empire that the first effective impetus for reform at the centre came. German emperors had renewed the Carolingian project of a ‘Christian empire’. A project of moral reform was embedded in their imperial system. So in the eleventh century German emperors began to prise the papacy away from the hold of Roman aristocratic families…”[13]

Until about 600, the development of Papism was inhibited by the fact that the Popes were subjects of the Byzantine Emperors, whose basic view of Church-State relations they shared, and whose confirmation they still required before they could be consecrated. In the seventh and eighth centuries, however, both the political and ecclesiastical bonds between the Popes and the Emperors became weaker as Byzantine power in Italy weakened and the Byzantine emperors fell into the heresies of Monothelitism and Iconoclasm. The estrangement from Byzantium was accompanied by a rapprochement with the new Carolingian empire in the north. This relationship was reinforced by the Pope’s double anointing of the first Carolingian, Pepin, the crowning of Charlemagne in Rome and the double anointing of his son, Louis the Pious, in 814. At the same time, the disintegration of the empire and the forgeries known as the Donation of Constantine and the Pseudo-Isidorean Decretals enabled the Popes to begin propagating the heresy of the unimpeachable power of the papacy over all bishops, and even over kings.[14] However, after the heresies of papal universal jurisdiction and the Filioque had been anathematized by the Council of Constantinople in 879-80, - which decisions were also signed by the legates of Pope John VIII, - the papacy went into a steep moral decline just as Byzantium reached its apogee.

There was some recovery towards the end of the tenth century, during the Ottonian dynasty, but then decline set in again. This decline was indicated, not only by the moral decline of the popes, but also by their domination by the secular authority. As Francis Fukuyama writes: “Of the twenty-five popes who held office before 1059, twenty-one were appointed by emperors and five dismissed by them…”[15]

Now the theory of papal infallibility was not expressed in a fully explicit manner until the middle of the eleventh century. Before then we have an accumulation of grandiloquent epithets, which were seen as no more than rhetorical devices by the majority of Christians. That they were not taken literally is evident from the fact that some Popes were condemned as heretics.

Thus the Monothelite Pope Honorius I was anathematised by the Sixth Ecumenical Council[16], and this anathematisation was confirmed by later Popes. Moreover, towards the end of the sixth century Pope Gregory I forcefully rejected the title “universal bishop”. “Anyone who dares to call himself ‘universal bishop’,” he wrote to Patriarch Eulogius of Alexandria, “is a forerunner of the Antichrist” (Epistle 33).

Although the heresies of universal jurisdiction and the Filioque were the earliest and most fundamental of the papist heresies, the final break between East and West was in fact elicited by two innovations in the Divine Liturgy: the replacement of leavened bread (artos) by unleavened bread (azymes), and the removal of the epiclesis, the invocation of the Holy Spirit, during the consecration.[17] Although these liturgical innovations would at first sight appear to be of less than fundamental importance than the Trinitarian and ecclesiological innovations, their symbolical importance was very great.

First, since the leaven represented the soul of Christ, its removal by the Papists signified the replacement of the living Christ by a soulless corpse. And as the Monk Nicetas Stethatos, of the Studite monastery in Constantinople pointed out, the use of unleavened bread signified a return to the Old Testament: “Those who still participate in the feast of unleavened bread are under the shadow of the law and consume the feast of the Jews, not the spiritual and living food of God… How can you enter into communion with Christ, the living God, while eating the dead unleavened dough of the shadow of the law and not the yeast of the new covenant…?” [18]

Secondly, in removing the invocation of the Holy Spirit, Who changes the bread and wine into the Body and Blood of Christ, the Popes invalidated their own sacrament. It was as if they were witnessing of themselves: “The Holy Spirit no longer descends upon our offerings, since we have presumed to speak in His name, and the Christ that lies on our altars is no longer the living Christ, since we have presumed to usurp his authority.”

Early in his pontificate (1049-1054), writes Siedentop, “Pope Leo IX gathered around him a group of reform-minded clergy. Leo worked closely with the German emperor, Henry III, a friend of abbot Hugh of Cluny, to promote reform by appointing men of outstanding ability as cardinals and advisers in the curia. Hildebrand [the future Pope Gregory VII] was only one of the group – including minds as different as the legalistic Cardinal Humbert [of Candida Silva] and the moralizing Peter Damian – who developed in this monastically inspired reformist atmosphere. Each of these cardinals had been a monk, and all shared a discontent with the condition of the church. Their influence ushered in a period when the popes themselves would be drawn from a monastic background. Leo IX’s pontificate thus saw a first crucial, if informal step towards what has been called the ‘papal revolution’, the creation of a clerical elite determined on systematic reform…”[19]

“From the outset,” writes Papadakis, “the new pope was determined to make the papacy an instrument of spiritual and moral rejuvenation both in Rome itself and throughout Europe. To this end Pope Leo journeyed to central and south Italy, but also to France and Germany, crossing the Alps three times. Nearly four and a half years of his five-year pontificate were in fact spent on trips outside Rome. The numerous regional reforming synods held during these lengthy sojourns often had as their target the traffic in ecclesiastical offices and unchaste clergy. Their object above all was to rid the Church of these abused by restoring canonical discipline. The need to reassert both the validity and binding power of canon law for all clergy was repeatedly emphasized. In addition to the decrees against simony and sexual laxity promulgated by these local synods, however, simoniacal and concubinary clergy were examined and, when required, suspended, deposed and, even excommunicated. The object, in short, was to punish the offenders as well. Even if the synods were not always successful, no one was in doubt that Leo IX and his team of like-minded assistants were serious. The immediate impact of this flurry of activity was often extraordinary…

“Overall, the progress of the new papal program was not all smooth sailing. Widespread protest, often accompanied by violent protest, was to continue for decades. Yet, all in all, by the end of the century the popular defenders of simony, of clerical marriage, and of the evils of the proprietary church had by and large vanished. The champions of reform at any rate proved more unyielding than their often more numerous adversaries. This was particularly evident in the skilful drive of the reformers to make celibacy an absolute prerequisite to ordination. This part of the Gregorian platform was reinforced by the monastic ideal, since many of the reformers were actually monks and had already embraced a continent life. Some, like the ascetic Peter Damian, cardinal-bishop of Ostia, were even eager to treat the problem as heresy and not as a matter of discipline. But the reformers were perhaps also uncompromising on this issue because they were convinced that compulsory clerical continence could advance the process of de-laicization – another more general item of their platform. A monasticized priesthood, quite simply, was viewed by reformers everywhere as a crucial corrective to clerical involvement in the world. If successful, the strategy, it was hoped, would provide the clergy with that sense of solidarity and corporate identity needed to distinguish them from the laity. In all essential respects, as one scholar has put it, the reforming initiatives of the popes were ‘an attempt by men trained in the monastic discipline to remodel Church and society according to monastic ideals… to train churchmen to rethink themselves as a distinct ‘order’ with a life-style totally different from that of laymen.’ Behind the campaign for celibacy, in sum, aside from the moral and canonical issues involved, was the desire to set all churchmen apart from and above the laity; the need to create a spiritual elite by the separation of the priest from the ordinary layman was an urgent priority. Doubtless, in the end, the Gregorian priesthood did achieve a certain libertas and even a sense of community, but only at the expense of a sharp opposition between itself and the rest of society.

“By contrast, in the Christian East, as in primitive Christianity, a wholly celibate priesthood never became the norm…”[20]

It sometimes happens that one important historical process going in one direction masks the presence of another going in precisely the opposite direction. The process of ecclesiastical reformation initiated by Pope Leo IX in 1049, which aimed at the liberation of the Church from secular control, was in many respects a laudable and necessary programme. But the increasing distance it placed between clergy and laity was fraught with danger. In particular, it threatened to undermine the traditional place in Christian society of the anointed kings, who occupied an intermediate position between the clergy and the laity. And in the hands of two ambitious northern clerics whom Leo brought with him to Rome, Bishop Humbert of Silva Candida and Archdeacon Hildebrand, it threatened simply to replace the caesaropapist variety of feudalism with a papocaesarist variety – that is, the subjection of the clergy to lay lords with the subjection of the laity, and even the kings, to clerical lords – or rather, to just one clerical lord, the Pope.For, as Ranson and Mott write, “in many respects, in its structure the papacy is nothing other than the religious form of feudalism…”[21]

Indeed, on the eve of the papal revolution Church and State in the West were so deeply entangled with each other through feudalism that nobody could conceive of a return to the traditional system of the symphony of powers, which allowed for the relative independence of both powers within a single Christian society. The Church wished to be liberated from “lay investiture”; but she did not want to be deprived of the lands, vassals and political power that came with investiture. The only solution, therefore, from the Pope’s point of view, was to bring the whole of Christian society, including its kings and emperors, into vassalage to the papacy…

But before undertaking this assault on the whole structure of Western Christendom, the papacy needed to secure its rear in the East, in the south of Italy. There an upstart, newly Christianized people, the Normans, had carved out a dominion for themselves that was independent both of the Byzantines and of the German Emperor. They had even encroached on some lands given to the papacy by the Emperor. Leo declared a holy war against the Normans, promising “an impunity for their crimes” to all who answered his call (those who died in the battle were declared to be martyrs), and set off with himself at the head of the papal army. But at Civitate he was roundly defeated. Since the German Emperor could not come south to help him, Leo now decided to try and forge an alliance with the Byzantines against the Normans, and sent Cardinal Humbert and two others to Constantinople as his envoys.

This was always going to be a difficult mission, for there were tensions between Rome and Constantinople on ecclesiastical questions, especially that of the use of unleavened bread in the Eucharist. In 1053, Archbishop Leo of Ochrid, had criticized the Latins’ use of unleavened bread in a letter to Bishop John of Trania, and had asked the latter to convey his views to Pope Leo IX. In September the Pope replied[22]: “In prejudging the case of the highest See, the see on which no judgement may be passed by any man, you have received the anathema from all the Fathers of all the venerable Councils… You, beloved brother of ours, whom we still call in Christ and primate of Constantinople, with extraordinary presumption and unheard-of boldness have dared openly to condemn the apostolic and Latin Church – and for what? For the fact that she celebrates the commemoration of the sufferings of Christ on unleavened bread. That is your imprudent abuse, that is your unkind boasting, when you, supposing that your lips are in heaven, in actual fact with your tongue are crawling on the earth and striving by your human reasonings and thoughts to corrupt and shake the ancient faith. If you do not pull yourself together, you will be on the tail of the dragon [cf. Revelation 12], by which this dragon overthrew and cast to the earth a third of the stars of heaven. Almost 1200 years have passed since the Saviour suffered, and do you really think that only now must the Roman Church learn from you how to celebrate the Eucharist, as if it means nothing that here in Rome there lived, worked for a considerable period, taught and, finally, by his death glorified God he to whom the Lord said: ‘Blessed are thou, O Simon, son of Jonah’…”[23]

“Then,” continues A.P. Lebedev, “the Pope explained in detail why the Roman Church could not tolerate any instructions from other Churches, but remained the leader of all the rest. ‘Think how senseless it would be to admit that the heavenly Father should conceal the rite of the visible sacrifice [of the Eucharist] from the prince of the apostles, Peter, to whom He had completely revealed the most hidden Divinity of His Son. The Lord promised to Peter, not through an angel, nor through a prophet, but with His own lips: ‘You are Peter, and on this rock I will build My Church’ (Matthew 16.16). But in the opinion of the Pope an important place in the question of the headship of the Roman high priest was occupied by the miracle-working power of Peter’s shadow. This argument of the Pope in his favour was so original that we cite it in full. ‘In Peter,’ said the Pope, ‘what is particularly remarkable is that the shadow of his body gave health to the infirm. Such power was given to none of the saints; even the Holy of holies Himself did not give the gift of healing from His own most holy body; but to His Peter alone He gave this privilege that the shadow from his body should heal the sick. Here is a great sign of the Church of the present and the future, that is, Peter has become the manager of both Churches and indicates their condition beforehand in himself: it is precisely the present Church which by the power of its visible sacraments and those that are still to come as it were by her shadow heals souls on earth, and presents to us an as yet invisible but firm image of truth and piety on earth.’ Or here is one more cunning papal interpretation of one saying with which the Lord addressed Peter, and interpretation whose aim was to prove the overwhelming significance of the Roman high priests among the other bishops of the whole Church. The Pope takes the saying of the Lord: ‘I have prayed for thee, O Peter, that thy faith should not fail, and when thou art converted strengthen thy brethren’ (Luke 22.32).

“’By this the Lord showed,’ says the Pope, ‘that the faith of the other brethren will be subject to dangers, but the faith of Peter will remain without stumbling. Nobody can deny that just as the whole door is ruled by the hinge, so by Peter and his successors is defined the order and structure of the whole Church. And as the hinge opens and closes the door, while remaining itself unmoved, so Peter and his successors have the right freely to pronounce sentence on every Church, and nobody must disturb or shake their condition; for the highest see is not judged by anybody (summa sedes a nemine judicatur).’”[24]

But the most interesting part of Leo’s pretensions was his claim to have royal as well as priestly power. Thus he not only tried, as Gilbert Dagron writes, “to impose obedience [on the Eastern Church] by multiplying the expected scriptural quotations… He also added that the rebels of the East should content themselves with these witnesses ‘to the simultaneously earthly and heavenly power, or rather, to the royal priesthood of the Roman and apostolic see (de terreno et coelesti imperio, imo de regali sacerdotio romanae et apostolicae sedis).”[25]

“Of much greater importance and interest in the given letter,” continues Lebedev, “are the very new papal ideas about his secular lordship, which are developed by the Pope in his letter to Cerularius and which rely on a false document – the so-called Donatio Constantini. Setting out his superior position among the other hierarchs of the Church, the Pope, in order to humiliate the Church of Constantinople – the aim of the letter – he develops the thought that the Popes are immeasurably superior to the representatives of all the other Churches since they are at one and the same time both first priests and emperors. In the East, it would seem, nothing of the sort had ever been heard; and for that reason it is understandable how such a novelty would affect the Church of Constantinople!

“Since the time of Constantine the Great the Popes had become at the same time emperors, insinuated Leo to Cerularius. The Pope wrote: ‘So that there should remain no doubt about the earthly [secular] power of the Roman high priest, and so that nobody should think that the Roman Church is ascribing to herself an honour that does not belong to her, we shall cite the proofs of from that privileged deed which the Emperor Constantine with his own hands laid upon the holy tomb of the heavenly key-bearer [Peter], and that the truth should be manifest and vanity disappear.’ In this privileged deed Constantine, according to the words of the Pope, declared the following: ‘We have considered it necessary, we together with all our rulers, the Senate, the nobles and the people of Rome, that, just as St. Peter was the vicar of the Son of God on earth, so the high priests, the heirs of the prince of the apostles, should retain the power to rule – and to an even more complete extent than is given to the earthly imperial dignity. That is, we are decreeing that reverent honour should be accorded both to our earthly imperial might, and in exactly the same way to the most holy Roman Church, and, so as more fully to exalt the see above our own earthly throne, we ascribe to her a royal power, dignity and honour. Moreover, we decree that the see of Peter should have the headship over the four sees of Alexandria, Antioch, Jerusalem and Constantinople and also over all the Church in the inhabited world; the high priest of this Roman see must be considered for all time to be higher and more glorious than all the priest of the whole world, and in relations to questions of Divine service and faith his judgement should rule over all.’ Then Pope Leo describes what precisely Constantine bestowed upon his contemporary, Pope Sylvester, so as to exalt the papal altar. In the opinion of the Pope, it turns out that Constantine bestowed upon the Pope first of all the palace in Rome. The privileged deed, according to the letter of Pope Leo, said the following about this: ‘We cede to the holy apostles themselves, the most blessed Peter and Paul, and through them to our father Pope Sylvester and all his successors who will be on the see of St. Peter to the end of the ages the Lateran palace, which is superior to all the palaces in the world.’ Then the Emperor Constantine adorns, as the Pope puts it, the person of the Roman high priest with royal regalia. The deed, according to the words of Pope Leo, said this about that: ‘We transfer to the Pope of Rome the diadem, that is the crown, from our own head, the garland that adorns the imperial neck, the purple chlamys, the scarlet tunic and all the other royal vestments. We entrust to him the imperial sceptre and all the other marks of distinction and the shoulder-belt – in a word, all the appurtenances of royal majesty.’ The letter even informs us that the Emperor with his own hands want to place his crown on the Pope’s head, but ‘the Pope did not want to use a crown of gold, and for that reason the Emperor placed on him with his own hands his Phrygian wreath (phrygium), shining white and signifying the Resurrection of Christ.’ In the words of Pope Leo, the Emperor Constantine, having adorned the Pope with royal regalia, in correspondence with this wanted to put the clergy who constituted his suite on a level with the royal courtiers. The deed, in the words of the letter, made the following legal ruling: ‘We raise the most honourable clergy of every rank in the service of the Roman Church to the same height of power and brilliance as our Senate, and decree that they should be adorned as our patricians and consuls are adorned. In a word, just as there are various kinds of servants attached to the imperial dignity – bed-makers, doormen and guards, so must it be with the holy Roman Church. And more than that: for the sake of the greater brilliance of the papal dignity let the clergy travel on horses adorned with the whitest of materials, and let them wear exactly the same shoes as are worn by the senators. And in this way let the heavenly [papal] power be adorned like the earthly [imperial], to the glory of God.’ In his concern for the person of the Pope and those close to him, according to the words of the Pope’s letter, Constantine bestowed on Sylvester and his heirs a broad, de facto royal power over a whole half of the Roman kingdom: the Roman high priest became the Roman emperor. In the words of the Pope, the deed said the following on this score: ‘So that the high priestly power should not decline, but should flourish more than the imperial power itself, we have decreed that besides the Lateran palace, the city of Rome, the provinces of Italy and all the western lands, and all the places and cities in them, should be transferred to our father Sylvester, so that he should have complete use of and dominion over them.”[26]

In the letter Leo sent to the Patriarch with Cardinal Humbert he continued his assault: “We believe and firmly confess the following: the Roman Church is such that if any nation (Church) on earth should in its pride be in disagreement with her in anything, then such a Church ceases to be called and to be considered a Church – it is nothing. It will already be a conventicle of heretics, a collection of schismatics, a synagogue of Satan.”[27] This was hardly calculated to mollify the Byzantines, and things were made worse when Humbert called them pimps and disciples of Mohammed! Humbert made it clear where the first loyalties of all Christians should lie when he told the Byzantines: “All men have such reverence for the holder of the apostolic office of Rome that they prefer the holy commandments and the traditions from the mouth of the head of the Church than from the Holy Scriptures and patristic writings. [Thus the Pope] makes almost the whole world run after God with delight and enthusiasm.”[28]

As a consequence of these events, the Greeks refused to enter into negotiations with the papal legates about an alliance against the Normans… Humbert claimed that the Patriarch had closed the churches of the westerners which served the Eucharist on unleavened bread. However, as Smith writes, “it is doubtful that the patriarch had actually committed himself to suppressing the Latin rite even on a local basis. For Humbert admits that he is only repeating a rumor that he has learned from some unidentified source. And he does not appear to have repeated the charge as the controversy progressed. For the church closings are not mentioned in the second papal letter to [Patriarch Michael] Cerularius or the note to [Emperor] Constantine Monomachus, complaining about the patriarch’s behavior. Nor was this made an issue in the debates with Nicetas [Stethatos] during his mission to Constantinople. Although Humbert does mention that before leaving the imperial city he brought the practice of certain churches – most likely those founded for Latins – into conformity with the standards of Rome, he does not claim that he found these churches actually closed. Therefore, it seems that the cardinal himself did not have certain evidence that Cerularius had actively persecuted Constantinople’s Latins before his arrival. But, in developing his reasons for excommunicating his opponent, he included the earlier report, though without claiming to have personally verified it…”[29]

The climax came on July 16, 1054, when the papal legates marched into the cathedral of Hagia Sophia and placed a bull of excommunication on the altar, anathematizing the Church of Constantinople and accusing her of every possible heresy in a “fantastically ignorant” document.[30] Four days later, the Patriarch convened a Council that excommunicated the legates. “O you who are Orthodox,” he said, “flee the fellowship of those who have accepted the heretical Latins and who regard them as the first Christians in the Catholic and Holy Church of God!” For “the Pope is a heretic.”[31]

Pope Leo IX had actually already died in April, 1054, so the papal anathema was technically invalid as not representing the will of a living Pope. In fact, the Byzantines seem to have regarded it as a forgery. However, although the next Pope, Stephen IX, wanted to send an embassy to Constantinople to repair the damage, he also died before the embassy could set off.

“No further missions were sent,” writes Alexander Dvorkin. “Already, in the space of a few years, the mood in Rome had decisively shifted. What was at stake, many reformers had begun to accept, was nothing less than a fundamental point of principle. Cardinal Humbert had sounded out a trumpet blast on a truly decisive field of battle. The message that it sent to the rest of Christendom could hardly have been more ringing: no one, not even the Patriarch of the New Rome, could be permitted to defy the authority of the Pope…”[32]

The other Eastern Churches were informed of Constantinople’s decision, and accepted it. And so 1054 has conventionally been taken as the date of the severing of the branch, the moment when the Western Church finally fell away from the One, Holy, Catholic and Apostolic Church. However, many have doubted that this was the real cut-off point. Thus a Byzantine council of 1089 acted as if the schism of 1054 had not taken place.[33] Again, Dvorkin writes that “the popular consciousness of that time in now way accepted the schism as final: nobody pronounced a ban on mutual communion, and concelebrations of priests and hierarchs of the two halves of Christianity continued even after 1054. The name of the pope of Rome was commemorated in the diptychs of other Eastern Churches (at any rate, sometimes). In our [Russian] lists of saints there were western saints who died after 1054.”[34]

Nevertheless, the balance of evidence remains in favour of the traditional dating.[35] For after 1054, there is a sharp and noticeable change in the papacy’s policies and attitudes to dissidents in Church and State. The bloody destruction of Orthodox England in 1066-70 was followed by the less violent subjection of Churches throughout Western Europe. Then came the papal blessing of the Norman invasion of Greece in the 1080s and of the first of the crusades – which did so much damage to Eastern Orthodox Christendom - in 1095. Ironically in view of the semi-racist theory that it was the Germans who destroyed the papacy, the last powerful opponent of the new, “Reformed” papacy was the German Emperor Henry IV, who was anathematized and deprived of his crown by Pope Gregory VII – an Italian Jew…

The momentous event of the Great Schism was heralded in the heavens by a huge explosion. “Arab and Chinese astronomers recorded the appearance of the bright Crab Supernova in [July] 1054. At X-ray and gamma-ray energies above 30 KeV, the Crab is generally the strongest persistent source in the sky today.”[36] From now on, the whole of the West would be steadily sucked into the great black hole formed through the apostasy of the Roman papacy - the explosion of the first star in the firmament of the Church on earth.

In 1059 Pope Nicholas II sealed the political break with Constantinople when he entered into alliance at Melfi with the Normans. This alliance was momentous because up to this moment the Popes had always turned for protection to the Christian Roman Emperor, whether of East Rome or of the “Holy Roman Empire” of the West. Indeed, the Pope had insisted on crowning the “Holy Roman Emperor” precisely because he was the papacy’s official guardian; for it was unheard of that the Church of Rome should recognize as her official guardian any other power than the Roman Emperor, from whom, according to the forged Donation of Constantine, she had herself received her quasi-imperial dignity and power.

However, just as, in the middle of the eighth century, the Papacy had rejected the Byzantines in favour of the Franks, so now it rejected the Germans in favour of the Normans, a nation of Viking origin but French speech and culture that had recently seized a large swathe of German and Byzantine land in Southern Italy. The Pope legitimized this robbery in exchange for the Norman leaders Richard of Capua and Robert Guiscard becoming his feudal vassals and swearing to support the Papacy. In addition, Robert Guiscard specifically promised: “If you or your successors die before me, I will help to enforce the dominant wishes of the Cardinals and of the Roman clergy and laity in order that a pope may be chosen and established to the honour of St. Peter.”[37]

“Thus after 1059 the Norman conquests were made progressively to subserve the restoration of the Latin rite and the extension of papal jurisdiction in southern Italy."[38] The losers here were both the German Emperor and the Emperor of New Rome. And in 1061 Guiscard’s younger brother Roger conquered Sicily from the Saracens, making sure to give a good share of the loot to the Pope. In exchange, Pope Alexander II granted Roger and his men “absolution for their sins”.[39]

Even before entering into alliance with the Normans in Italy, the Papacy had begun to forge close bonds with the Normans in their homeland in Northern France, whence the papal assault on that other fortress of old-style Orthodox Autocracy, England, would soon be launched. Thus in 1055, the year after Duke William of Normandy seized effective control of his duchy by defeating a coalition led by his lord, King Henry I of France, the old-fashioned (that is, Orthodox) Archbishop Mauger was deposed to make way for the more forward-looking Maurilius. He introduced “a new and extraneous element”[40] – that is, an element more in keeping with the ideals of the heretical, “reformed papacy” – into the Norman Church. Then, in 1059, papal sanction for the marriage between Duke William and Matilda of Flanders, which had been withheld by Leo IX at the Council of Rheims in 1049, was finally obtained. This opened the way for full cooperation between the Normans and the Pope. Finally, William supported the candidacy of Alexander II to the throne as against that of Honorius II, who was supported by the German Empress Agnes.[41] The Pope now owed a debt of gratitude to the Normans which they were soon to call in…

By the 1060s there were only two powers in the West that stood in the way of the complete triumph of the crude, militaristic ethos of feudalism: the Orthodox autocracies of England and Germany. By the end of the century both powers had been brought low – England by military conquest and its transformation into a feudal state under William of Normandy, and Germany by cunning dialectic and the fear of excommunication by the Pope. In England, after a period of rule by Danish Christian kings (1017-1042), the Old English dynasty of Alfred the Great was restored in the person of King Ethelred’s son Edward, known to later generations as “the Confessor”. In January, 1066, King Edward died, and his brother-in-law Harold Godwineson was consecrated king in his place. Now two years earlier, Harold had been a prisoner at the court of William in Normandy, and in order to gain his freedom had sworn over a box of holy relics to uphold William’s claim to the English throne. So when he broke his oath and became king himself, William decided to invade – with the Pope’s blessing.

How could the Pope bless the armed invasion of a Christian country led by an anointed king who posed no threat to its neighbours? In order to answer this question, we have to examine the new theory of Church-State relations being developed in Rome. The critical question then was: in a society whose aims are defined by the Christian faith, are the jurisdictions of the clergy and secular ruler strictly parallel, or do the clergy have the power to depose a king who, in their judgement, is not ruling in accordance with these spiritual aims – whose nature, of course, can only be defined by the clergy?

Now up to the middle of the ninth century, no decisive test-case had yet appeared which would define whether the Church could, not simply confirm a royal deposition or change of dynasty, but actually initiate it. Pope Nicholas I was the first pope to take it upon himself to initiate the deposition of emperors and patriarchs as if all power in both Church and State were in his hands.

However, in 865 Nicholas’ efforts were thwarted by the firm opposition both of the Eastern Church under St. Photius the Great and of Western hierarchs such as Archbishop Hincmar of Rheims. It was not before another two hundred years had passed that the papacy once again felt strong enough to challenge the power of the anointed kings. Its chance came on the death of King Edward the Confessor, when Harold Godwinesson took the throne of England with the consent of the leading men of England but without the consent of the man to whom he had once sworn allegiance, Duke William of Normandy.

Douglas writes: “At some undetermined date within the first eight months of 1066 [Duke William] appealed to the papacy, and a mission was sent under the leadership of Gilbert, archdeacon of Lisieux, to ask for judgement in the duke’s favour from Alexander II. No records of the case as it was heard in Rome have survived, nor is there any evidence that Harold Godwinesson was ever summoned to appear in his own defence. On the other hand, the arguments used by the duke’s representatives may be confidently surmised. Foremost among them must have been an insistence on Harold’s oath, and its violation when the earl seized the throne… Archdeacon Hildebrand… came vigorously to the support of Duke William, and Alexander II was led publicly to proclaim his approval of Duke William’s enterprise.”[42]

The Pope had his own reasons for supporting William. In 1052 Archbishop Robert of Canterbury, a Norman, had fled from England after the struggle between the English and Norman parties at the court had inclined in favour of the English. During his flight he forgot to take his pallium (omophorion), which with the agreement of the king was then handed over to Bishop Stigand of Winchester, who became archbishop of Canterbury in place of Robert. This elicited the wrath of the Pope, who labelled Stigand an anticanonical usurper. But the English refused to obey the Pope. And so, beginning from 1052 and continuing right up to the Stigand’s deposition by the legates of the Pope at the false council of Winchester in 1070, England remained in schism from, and under the ban of, the Roman Pope – who himself, from 1054, was in schism from, and under the ban of, the Great Church of Constantinople. To make matters worse, in 1058 Archbishop Stigand had had his position regularized by the “antipope” (i.e. enemy of the Hildebrandine reformers) Benedict IX. Here was the perfect excuse for blessing William’s invasion: the “schismatic” English had to be brought to heel and their Church purged of all secular influence. And if this “holy” aim was to be achieved by the most secular of means – armed invasion and the murder of hundreds of thousands of innocent Christians – so be it!

According to Frank McLynn, it was Stigand’s supposed uncanonicity “that most interested [Pope] Alexander. William pitched his appeal to the papacy largely on his putative role as the leader of the religious and ecclesiastical reform movement in Normandy and as a man who could clean the Augean stables of church corruption in England; this weighed heavily with Alexander, who, as his joust with Harald Hardrada in 1061 demonstrated, thought the churches of northern Europe far too remote from papal control. It was the abiding dream of the new ‘reformist’ papacy to be universally accepted as the arbiter of thrones and their succession; William’s homage therefore constituted a valuable precedent. Not surprisingly, Alexander gave the proposed invasion of England his blessing. It has sometimes been queried why Harold did not send his own embassy to counter William’s arguments. Almost certainly, the answer is that he thought it a waste of time on two grounds: the method of electing a king in England had nothing to do with the pope and was not a proper area for his intervention; and, in any case, the pope was now the creature of the Normans in southern Italy and would ultimately do what they ordered him to do. Harold was right: Alexander II blessed all the Norman marauding expeditions of the 1060s.

“But although papal sanction for William’s ‘enterprise of England’ was morally worthless, it was both a great propaganda and diplomatic triumph for the Normans. It was a propaganda victory because it allowed William to pose as the leader of crusaders in a holy war, obfuscating and mystifying the base, materialistic motives of his followers and mercenaries. It also gave the Normans a great psychological boost, for they could perceive themselves as God’s elect, and it is significant that none of William’s inner circle entertained doubts about the ultimate success of the English venture. Normandy now seemed the spearhead of a confident Christianity, on the offensive for the first time in centuries, whereas earlier [Western] Christendom had been beleagured by Vikings to the north, Hungarians to the east and Islam to the south. It was no accident that, with Hungary and Scandinavia recently Christianised, the Normans were the vanguard in the first Crusade, properly so called, against the Islamic heathens in the Holy Land.

“Alexander’s fiat,” writes Frank McLynn, “was a diplomatic triumph, too, as papal endorsement for the Normans made it difficult for other powers to intervene on Harold’s side. William also pre-empted one of the potential sources of support for the Anglo-Saxons by sending an embassy to the emperor Henry IV; this, too, was notably successful, removing a possible barrier to a Europe-wide call for volunteers in the ‘crusade’.”[43]

As long as King Edward had been alive, Hildebrand’s party had been restrained from attacking England both by the king’s Europe-wide renown as a wonderworker and by the lack of a military force suitable for the task in hand. But now that Edward was dead[44], William’s suit presented Hildebrand with the opportunity for the “holy war” he had wanted for so long.

William and his army invaded the south of England in September, 1066. Meanwhile, King Harald Hardrada of Norway had invaded the north. On September 20 the English King Harold defeated the Norwegian army, and then marched south to meet the Normans with the minimum of rest and without waiting for reinforcements. The reason for this, David Howarth argues, is that Harold had now, for the first time, heard that he and his followers had been excommunicated by the Pope and that William was fighting with the pope's blessing and under a papal banner, with a tooth of St. Peter encrusted in gold around his neck.

"This meant that he was not merely defying William, he was defying the Pope. It was doubtful whether the Church, the army and the people would support him in that defiance: at best, they would be bewildered and half-hearted. Therefore, since a battle had to be fought, it must be fought at once, without a day's delay, before the news leaked out. After that, if the battle was won, would be time to debate the Pope's decision, explain that the trial had been a travesty, query it, appeal against it, or simply continue to defy it.”[45]

“At first,” writes François Neveux, “the new king hoped that he could win round his former adversaries. He considered that he had been quite within his rights to conquer the country, since he had been promised the throne by the previous king, Edward. ‘God’s judgement’ having favoured him, he assumed that the English would all rally to him without any problem. We know of one English reaction from the Anglo-Saxon Chronicle (version D). The anonymous author, who seems to be resigned to the inevitable, asserts that the English were punished for their sins. At first, William presented himself as the successor of the Anglo-Saxon kings, not only Edward, but Harold also. He drafted a number of documents in Old English, and made an effort to learn the language of his new people. Some this attitude may be glimpsed in the Bayeux Tapestry, which is one of the first testimonies we possess of these events. In it, Harold is referred to as ‘king’, just as he is in a number of charters. He is even singled out and praised for his bravery. The Latin commentary is very neutral, and may be read in both a pro-English and a pro-Norman light. This early line only last a few years, until it came up against the harsh reality of Anglo-Saxon rebellions.

“The first rebellion broke out in Exeter, in the south-west of the kingdom, in 1067-8: it was easily quelled. The most serious rebellion took place in the north, in several stages, during 1069-70. It was harshly put down by the king, who systematically ravaged the region. The Fens, around the Isle of Ely, were the scene of a final rebellion, in 1070-1…”[46]

During these rebellions, according to one source, every fifth Englishman was killed[47], and even if this figure is an exaggeration, Domesday Book (1086) shows that the North was a wasteland for a generation after the Conquest. So terrible was the slaughter, and the destruction of holy churches and relics, that the Norman bishops who took part in the campaign were required to do penance when they returned home. But the Pope who had blessed this unholy slaughter did no penance. Rather, he sent his legates to England, who, at the false council of Winchester in 1070, deposed Archbishop Stigand and most of the English bishops, thereby integrating the “rebellious” land into his religious empire. For the Norman Conquest was, in effect, the first crusade of the “reformed” Papacy against Orthodox Christendom.

As Professor Douglas writes: “It is beyond doubt that the latter half of the eleventh century witnessed a turning-point in the history of Western Christendom, and beyond doubt Normandy and the Normans played a dominant part in the transformation which then occurred… They assisted the papacy to rise to a new political domination, and they became closely associated with the reforming movement in the Church which the papacy came to direct. They contributed also to a radical modification of the relations between Eastern and Western Europe with results that still survive. The Norman Conquest of England may thus in one sense be regarded as but part of a far-flung endeavour…”[48]

It follows that if William had lost, then, as John Hudson writes, “the reformers in the papacy, who had backed William in his quest for the English throne, might have lost their momentum. Normandy would have been greatly weakened…”[49] In other words, the whole course of European history might have been changed…

All William’s barons and bishops owned their land as his vassals; and when, on August 1, 1086, William summoned all the free tenants of England to an assembly at Salisbury and imposed upon them an oath of loyalty directly to himself, he became in effect the sole landowner of England – that is, the owner of all its land.

Thus was born the feudal monarchy, a new kind of despotism. As R.H.C. Davis explains, this feudal monarchy was in fact “a New Leviathan, the medieval equivalent of a socialist state. In a socialist state, the community owns, or should own, the means of production. In a feudal monarchy, the king did own all the land – which in the terms of medieval economy might fairly be equated with the means of production.

“The best and simplest example of a feudal monarchy is to be found in England after the Norman Conquest. When William the Conqueror defeated Harold Godwineson at the battle of Hastings (1066), he claimed to have established his legitimate right to succeed Edward the Confessor as King of England, but, owing to Harold’s resistance, he was also able to claim that he had won the whole country by right of conquest. Henceforward, every inch of land was to be his, and he would dispose of it as he thought fit.”[50]

As we have seen, William had conquered England with the blessing of Archdeacon Hildebrand. And shortly after his bloody pacification of the country he imposed the new canon law of the reformed papacy upon the English Church. This pleased Hildebrand, now Pope Gregory VII, who was therefore prepared to overlook the fact that William considered that he owed his kingdom to his sword and God alone: "The king of the English, although in certain matters he does not comport himself as devoutly as we might hope, nevertheless in that he has neither destroyed nor sold the Churches of God [!]; that he has taken pains to govern his subjects in peace and justice [!!]; that he has refused his assent to anything detrimental to the apostolic see, even when solicited by certain enemies of the cross of Christ; and that he has compelled priests on oath to put away their wives and laity to forward the tithes they were withholding from us - in all these respects he has shown himself more worthy of approbation and honour than other kings..."

The "other kings" Gregory was referring to included, first of all, the Emperor Henry IV of Germany, who, unlike William, did not support the Pope's “reforms”. If William had acted like Henry, then there is no doubt that Pope Gregory would have excommunicated him, too. And if William had refused to co-operate with the papacy, then there is equally no doubt that the Pope would have incited his subjects to wage a "holy war" against him, as he did against Henry.

But William, by dint of brute force within and subtle diplomacy without, managed to achieve complete control over both Church and State, while at the same time paradoxically managing to remain on relatively good terms with the most autocratic Pope in history. For totalitarian rulers only respect rivals of the same spirit. Thus did the papocaesarist totalitarianism of Hildebrand beget the caesaropapist totalitarianism of William the Bastard…

The absolute nature of William's control of the Church was vividly expressed by Edmer of Canterbury: "Now, it was the policy of King William to maintain in England the usages and laws which he and his fathers before him were accustomed to have in Normandy. Accordingly he made bishops, abbots and other nobles throughout the whole country of persons of whom (since everyone knew who they were, from what estate they had been raised and to what they had been promoted) it would be considered shameful ingratitude if they did not implicitly obey his laws, subordinating to this every other consideration; or if any one of them presuming upon the power conferred by any temporal dignity dared raise his head against him. Consequently, all things, spiritual and temporal alike, waited upon the nod of the King... He would not, for instance, allow anyone in all his dominion, except on his instructions, to recognize the established Pontiff of the City of Rome or under any circumstance to accept any letter from him, if it had not first been submitted to the King himself. Also he would not let the primate of his kingdom, by which I mean the Archbishop of Canterbury, otherwise Dobernia, if he were presiding over a general council of bishops, lay down any ordinance or prohibition unless these were agreeable to the King's wishes and had been first settled by him. Then again he would not allow any one of his bishops, except on his express instructions, to proceed against or excommunicate one of his barons or officers for incest or adultery or any other cardinal offence, even when notoriously guilty, or to lay upon him any punishment of ecclesiastical discipline."[51]

Again, in a letter to the Pope in reply to the latter's demand for fealty, William wrote: "I have not consented to pay fealty, nor will I now, because I never promised it, nor do I find that any of my predecessors ever paid it to your predecessors."[52] In the same letter he pointedly called Archbishop Lanfranc "my vassal" – that is, not the Pope’s! Here we see the way in which the language of feudalism, of the mutual rights and obligations of lords and vassals, had crept into the language of Church-State relations at the highest level…

The Popes therefore had to wait until William's death before gradually asserting their personal control over the English Church…

One of the aims of the papal reform programme, as we have seen, was the enforcement of celibacy on the priesthood. In 1057 street fights broke out between the supporters of Archbishop Guy of Milan, who allowed married priests, and the so-called “Patarenes”, who rejected it and threatened married priests with death. The papacy sent legates to investigate the matter: Cardinal Peter Damian and Bishop Alexander, the future Pope Alexander II, both advocates of priestly celibacy.[53]

Hieromonk Enoch writes: “Four years after the Schism of Old Rome and Constantinople (New Rome), we find the increased activity on the part of the Vatican to consolidate its influence.

“In this year, representatives of Pope Stephen IX were sent to the Church of Milan to instruct its Bishop, clergy, and all dependents that it was to be subject completely to Rome in all matters. Caesar Baronius, the well-known Ultramontanist writers, states the clergy and people rose up in great discord against such a suggestion, with the clergy of Milan saying, ‘that the Ambrosian Church ought not to be subject to the laws of Rome; that the Pope had no power of judging or ordering matters in that See; and that it would be a great indignity if that Church, which under their ancestors had been always free, should now, to their extreme reproach (which God forbid), become subject to another Church.’

“So great was the anger at what was trying to be done that Baronius states: ‘the clamour increased; the people grew into a higher ferment; the bells were rung; the episcopal palace beset; the legate threatened with death.' (Annals, t. xi., p. 262, A.D. 1059, n. 43).”[54]

In 1059 a quasi-royal coronation was introduced into the rite of the inauguration of the new Pope, Nicholas II. Then he decreed that the Popes should be elected by the cardinal-bishops alone, without the participation of the people – or the emperor. “The role of the Roman clergy and people,” writes Joseph Canning, “was reduced to one of mere assent to the choice. The historical participation of the emperor was by-passed with the formula ‘saving the honour and reverence due to our beloved son Henry [IV] who is for the present regarded as king and who, it is hoped, is going to be emperor with God’s grace, inasmuch as we have now conceded this to him and to his successors who shall personally obtain this right from the apostolic see’.”[55]

This new method of election, having strengthened the reformers against the Emperor, now encouraged them to return to the struggle against his appointee in Milan. In 1065 Archdeacon Hildebrand, later Pope Gregory VII and the real power behind the papal throne, gave a knight called Erlembald a papal banner, “the battle-flag of St. Peter”, under which he was to renew the struggle against the married priests in Milan. “Whether as a consequence of this or not, victory marked all his efforts. ‘He subdued the city by the sword and also by gold, and by many and diverse oaths; none of the nobles could withstand him.’ Indeed, by 1071, such was the scale of Erlembald’s success that the wretched Archbishop Guy, holed up in his cathedral, and in increasingly poor health, had resolved on clandestine resignation…”[56]

Also in 1071, Byzantine Bari in South Italy fell to the Normans, who soon created another absolutist kingdom “of Sicily and Italy” that served as the launch-pad for several invasions of the Byzantine Empire. In the same year the Byzantines suffered a disastrous defeat at the hands of the Seljuk Turks at Manzikert, as a result of which most of Anatolia was conceded to the Turks. As Orthodoxy reeled under these hammer blows, - the loss of England, of Southern Italy and of Eastern Anatolia – the worst hammer blow of all, the implosion of the Western Patriarchate, was about to take place…

By 1072 there were two archbishops of Milan – Godfrey, chosen by the Emperor, and Atto, chosen by the reformers. But Godfrey was under siege by Patarene thugs, and Atto, after a beating up himself, had sworn not to interfere in the affairs of the bishopric. “A shocking state of affairs, to be sure – and yet barely hinting at the full scale of the crisis yet to come. In the summer of 1072, Pope Alexander II, at a formal synod of the Roman Church, pronounced that Atto was not bound by the oath he had given his assailants – and was therefore the rightful Archbishop of Milan. A few months later, in early 1073, Henry IV leaned on the bishops of Lombardy to stand as Godfrey’s patrons at his consecration. Alexander’s response was to excommunicate not only Godfrey himself, not only the Lombard bishops, but, just for good measure, some of Henry’s own closest advisers. Only once they had all been dismissed, the Pope declared, would he re-establish contact with the king: until that moment, he was to be regarded as ’outside the communion of the Church’. Almost without anyone quite understanding how it had happened, papacy and empire, those twin pillars of Christendom, were at open loggerheads…”[57]

In April, 1073, Pope Alexander II died. “The people of Rome, rather than wait for the cardinals to nominate a successor, were soon taking the law into their own hands. They knew precisely whom they wanted as their new pope: ‘Hildebrand for bishop!’ Even as Alexander was being laid to rest in the Lateran, the cry went up across the whole city.”[58] So a democratic revolution in the Church brought to power one of the greatest despots in history…

Hildebrand – Hőllenbrand, or “Hellfire”, as Luther called him, or “my holy Satan”, in the words of one of his associates[59] - was a midget in physical size. But having been elected to the papacy “by the will of St. Peter”, he set about ensuring that no ruler on earth would rival him in “spiritual” grandeur. Having witnessed, in 1046, the Emperor Henry III’s deposition of Pope Gregory VI, with whom he went into exile, he took the name Gregory VII in order to emphasize a unique mission. For, as Peter de Rosa writes, “he had seen an emperor dethrone a pope; he would dethrone an emperor regardless.

“Had he put an emperor in his place, he would have been beyond reproach. He did far more. By introducing a mischievous and heretical doctrine [of Church-State relations], he put himself in place of the emperor… He claimed to be not only Bishop of bishops but King of kings. In a parody of the gospels, the devil took him up to a very high mountain and showed him all the kingdoms of the world, and Gregory VII exclaimed: These are all mine.

“As that most objective of historians, Henry Charles Lea, wrote in The Inquisition in the Middle Ages: ‘To the realization of this ideal [of papal supremacy], he devoted his life with a fiery zeal and unshaken purpose that shrank from no obstacle, and to it he was ready to sacrifice not only the men who stood in his path but also the immutable principles of truth and justice.’

“… The Bishop of Trier saw the danger. He charged Gregory with destroying the unity of the Church. The Bishop of Verdun said that the pope was mistaken in his unheard-of arrogance. Belief belongs to one’s church, the heart belongs to one’s country. The pope, he said, must not filch the heart’s allegiance. This was precisely what Gregory did. He wanted all; he left emperors and princes nothing. The papacy, as he fashioned it, by undermining patriotism, undermined the authority of secular rulers; they felt threatened by the Altar. At the Reformation, in England and elsewhere, rulers felt obliged to exclude Catholicism from their lands in order to feel secure…

“The changes Gregory brought about were reflected in language. Before him, the pope’s traditional title was Vicar of St. Peter. After him, it was Vicar of Christ. Only ‘Vicar of Christ’ could justify his absolutist pretensions, which his successors inherited in reality not from Peter or from Jesus but from him.”[60]

Canning writes: “The impact of Gregory VII’s pontificate was enormous: for the church nothing was to be the same again. From his active lifetime can be traced the settling of the church in its long-term direction as a body of power and coercion; the character of the papacy as a jurisdictional and governmental institution… There arises the intrusive thought, out of bounds for the historian: this was the moment of the great wrong direction taken by the papacy, one which was to outlast the Middle Ages and survive into our own day. From the time of Gregory can be dated the deliberate clericalisation of the church based on the notion that the clergy, being morally purer, were superior to the laity and constituted a church which was catholic, chaste and free. There was a deep connection between power and a celibacy which helped distinguish the clergy as a separate and superior caste, distanced in the most profound psychological sense from the family concerns of the laity beneath them. At the time of the reform papacy the church became stamped with characteristics which have remained those of the Roman Catholic church: it became papally centred, legalistic, coercive and clerical. The Roman church was, in Gregory’s words, the ‘mother and mistress’ (mater et magistra) of all churches.’”[61]

Gregory’s position was based on a forged collection of canons and a false interpretation of two Gospel passages: Matthew 16.18-19 and John 21.15-17. According to the first passage, in Gregory’s interpretation, he was the successor of Peter, upon whom the Church had been founded, and had plenary power to bind and to loose. And according to the second, the flock of Peter over which he had jurisdiction included all Christians, not excluding emperors. As he wrote: “Perhaps [the supporters of the emperor] imagine that when God commended His Church to Peter three times, saying, ‘Feed My sheep’, He made an exception of kings? Why do they not consider, or rather confess with shame that when God gave Peter, as the ruler, the power of binding and loosing in heaven and on earth, he excepted no-one and withheld nothing from his power?”

For “who could doubt that the priests of Christ are considered the fathers and masters of kings, princes and all the faithful?” This meant that he had power both to excommunicate and depose the emperor. Nor did the emperor’s anointing give him any authority in Gregory’s eyes. For “greater power is conceded to an exorcist, when he is made a spiritual emperor for expelling demons, than could be given to any layman for secular domination”. Indeed, “who would not know that kings and dukes took their origin from those who, ignorant of God, through pride, rapine, perfidy, murders and, finally, almost any kind of crime, at the instigation of the devil, the prince of this world, sought with blind desire and unbearable presumption to dominate their equals, namely other men?”[62]

Hildebrand’s attitude to political power was Manichaean in its negative intensity. It was Manichaean insofar as it saw the relationship between the Church and the State as a dualistic struggle between good and evil, light and darkness. Just as the Manichaeans (like all heresies of the Gnostic type) tried to free themselves from the flesh and physical nature as from something defiling in essence, so the Gregorians tried to free themselves from the state as from something evil in essence. For them there could be no really good king: kingship should be in the hands of the only good ones, the priests. Indeed, as de Rosa writes of a later Pope who faithfully followed Hildebrand’s teaching, “this was Manicheeism applied to relations between church and state. The church, spiritual, was good; the state, material, was essentially the work of the devil. This naked political absolutism undermined the authority of kings. Taken seriously, his theories would lead to anarchy”.[63]

Of course, the idea that the priesthood was in essence higher than the kingship was not in itself heretical, and could find support in the Holy Fathers. However, the Fathers always allowed that kings had supremacy of jurisdiction in their own sphere, for the power of secular rulers comes from God and is worthy of the honour that befits every God-established institution. Índeed, Gregory’s colleague and fellow-reformer Peter Damian had written: “In the king Christ is truly recognized as reigning”.[64] What was new, shocking and completely unpatristic in Gregory’s words was his disrespect for the kingship, his refusal to allow it any dignity or holiness, his denial to Caesar of the things that are Caesar’s – because he considered himself to be Caesar! In Gregory’s view rulers had no right to rule unless he gave it them.

The corollary of this was that the only rightful ruler was the Pope. For “if the holy apostolic see, through the princely power divinely conferred upon it, has jurisdiction over spiritual things, why not also over secular things?” Thus to the Spanish kings Gregory wrote in 1077 that the kingdom of Spain belonged to St. Peter and the Roman Church “in rightful ownership”. And to the secular rulers of Sardinia he wrote in 1073 that the Roman Church exerted “a special and individual care” over them - which meant, as a later letter of 1080 demonstrated, that they would face armed invasion if they did not submit to the pope’s terms. Again, in 1075 he threatened King Philip of France with excommunication, having warned the French episcopate that if the king did not amend his ways he would place France under interdict, adding: “Do not doubt that we shall, with God’s help, make every possible effort to snatch the kingdom of France from his possession.”[65] But this would have remained just words, if Gregory had not had the ability to compel submission. He demonstrated this ability when wrote to one of King Philip’ vassals, Duke William of Aquitaine, and invited him to threaten the king. The king backed down…

The Gregorians were amazing in their ability to twist Holy Scripture to their purpose. One of the main passages supporting the inviolability of the king’s power was Romans 13.1-7, which declares that political authorities are from God, that they are ministers of God and do not wield the sword in vain. As I.S. Robinson writes, “Early medieval commentators underlined the apostle’s insistence on the Christian’s duty of submission to the divinely ordained secular power, placing particular emphasis on St. Paul’s warning: ‘those who resist [the political power] incur damnation’. So, for example, Atto of Vercelli wrote c. 940 that it was sacrilegious to resist the regnum, even if the ruler was an enemy of the Christian faith. A mala potestas was imposed by God ‘so that the good may be tested in the virtue of patience’: hence the word of Job 34.30, ‘He makes the hypocrite reign because of the sins of the people’. The eleventh-century reformers concentrated in their interpretation of the Pauline text not on the impossibility of resistance to the king, but rather on the description of kingship as ministerium. From the king’s role of minister they were able to deduce that a mala potestas could after all be resisted. The argument is first found in a letter of Peter Damian of 1065, instructing Henry IV of Germany in his duties. The king ‘bears the sword in vain’ if he does not punish those who resist God; he is not ‘the servant of God to execute his wrath on the evildoer’ if he does not punish the enemies of the Church. A king who shows by his protection of the Church that he reveres God must be obeyed: a king who opposes the divine commandments is no minister Dei and is held in contempt by his subjects.

“This was the attitude to kingship which determined the actions of Gregory VII. He would countenance only ‘a suitable king for the honour of holy church’, ‘a fitting defender and ruler’: ‘unless he is obedient, humbly devoted and useful to holy Church, as a Christian king ought to be... then without a doubt holy Church will not only not favour him, but will oppose him’. Ideally the king should be the vassal (fidelis) of St. Peter and of his vicar, the pope. Gregory VII gave lectures on Christian kingship to the rulers of the ‘new’ kingdoms on the edge of Christendom; he sat in judgement on the conduct of the rulers of the older kingdoms, summoning their vassals to enforce his decisions. If a king did not prove to be ‘useful to holy Church’, he was to be excommunicated and deposed, and replaced by a more suitable candidate. The removal of the last Merovingian and the installation of the Arnulfing major of the palace as king of the Franks in 751 provided Gregory VII with his most important exemplum.”[66]

All this came to a head in his famous dispute with Emperor Henry IV. It began, as we have seen, with a quarrel between Gregory’s predecessor, Alexander II, and the Emperor over who should succeed to the see of Milan. Gregory, following the line of his predecessor (which he had probably inspired), expected Henry to back down as King Philip had done. And he did, temporarily – not because he recognized Gregory’s right, but because from the summer of 1073 he had to face a rebellion in Saxony. “So it was that, rather than rise the slightest papal sanction being granted to his enemies’ slurs, he brought himself to grovel – even going so far as to acknowledge that he might possibly have backed the wrong horse in Milan. ‘Full of pleasantness and obedience’, a delighted Gregory described the royal tone to Erlembald. The likelier alternative, that the king might be stringing him along and playing for time, appeared not to have crossed the papal mind…”[67]

And sure enough, having subdued the rebellion in Saxony, Henry prepared to hit back. He was helped by the fact that many German bishops “had developed an active stake in thinking the worst of the new pope. ‘The man is a menace!’ sniffed one archbishop. ‘He presumes to boss us around as though we were his bailiffs!’ Others, recoiling from Gregory’s brusque demands that priests be obliged to abandon their wives, demanded to know whether he planned to staff the Church with angels. Such a show of sarcasm had absolutely zero effect on Gregory himself. Indeed, by 1075, his prescriptions against married priests, and simony too, were attaining a new level of peremptoriness. In February, four bishops were suspended for disobedience. Then, in July, one of them, a particularly inveterate simonist, was deposed. Finally, as the year drew to its close, Gregory unleashed against the sullen and recalcitrant imperial Church the reformers’ most devastating weapon of all. ‘We have heard,’ he wrote in an open letter to King Henry’s subject, ‘that certain of the bishops who dwell in your parts either condone, or fail to take notice of, the keeping of women by priests.’ Such men, rebels against the authority of St. Peter, he now summoned to the court of popular opinion. ‘We charge you,’ Gregory instructed the peoples of the Reich, ‘in no way to obey these bishops.’”[68]

To add insult to injury, in February by a formal synod of the Roman Church the King’s right to confer bishoprics was prohibited. This directly threatened Henry’s power-base, since the bishops of the Reich were also important imperial lieutenants and administrators. Finally, a letter came from the Pope demanding that Henry repent of his offences and do penance for them, or else “not only would he be excommunicated until he had made due restitution, but he would also be deprived of his entire dignity as king without hope of recovery”.

In January, 1076, Henry convened a Synod of Bishops at Worms. First he defended the legitimacy of his own kingship: “Henry, King not by usurpation, but by the pious ordination of God, to Hildebrand, now not Pope, but false monk”. Henry asserted that he could be “judged by God alone, and am not to be deposed for any crime unless – may it never happen! – I should deviate from the faith.”

Then the bishops, addressing Gregory as “brother Hildebrand”, demonstrated that his despotism had introduced mob rule into the Church, and refused all obedience to him: “Since, as thou didst publicly proclaim, none of us has been to thee a bishop, so henceforth thou shalt be Pope to none of us”.[69] The bishops said that the Pope had “introduced worldliness into the Church”; “the bishops have been deprived of their divine authority”; “the Church of God is in danger of destruction”.

Henry himself declared: “Let another sit upon Peter’s throne, one who will not cloak violence with a pretence of religion, but will teach the pure doctrine of St. Peter. I, Henry, by God’s grace king, with all our bishops say to you: come down, come down.”[70]

Gregory retaliated in a revolutionary way. In a Synod in Rome he declared the emperor deposed. Addressing St. Peter, he said: “I withdraw the whole kingdom of the Germans and of Italy from Henry the King, son of Henry the Emperor. For he has risen up against thy Church with unheard of arrogance. And I absolve all Christians from the bond of the oath which they have made to him or shall make. And I forbid anyone to serve him as King.”[71]

By absolving subjects of their allegiance to their king, Gregory “effectively,” as Robinson writes, “sanctioned rebellion against the royal power…”[72] Such a step was truly unprecedented. For “it is new and unheard-of throughout the centuries,” wrote Wenrich of Trier, “that the popes should wish… to change the Lord’s anointed by popular vote as often as they choose, as though kings were village-bailiffs.”[73]

Anonymous of Hersfeld wrote: “See how Hildebrand and his bishops.... resisting God’s ordination, uproot and bring to nothing these two principal powers [regnum and sacerdotium] by which the world is ruled, desiring all other bishops to be like themselves, who are not truly bishops, and desiring to have kings whom they themselves can command with royal licence.”[74]

In effect, this was power politics in the guise of the execution of the priestly office. Or rather, it was the Church assuming to herself the role of a State. The “empire within the empire” had become the “empire above the empire”.

As Fyodor Dostoyevsky put it many centuries later, “The Western Church distorted the image of Christ, changing herself from a Church into a Roman State, and again incarnating the State in the form of the Papacy.”[75]

Gregory followed this up with his famously megalomaniac Dictatus Papae: "The Pope can be judged by no one; the Roman church has never erred and never will err till the end of time; the Roman Church was founded by Christ alone; the Pope alone can depose bishops and restore bishops; he alone can make new laws, set up new bishoprics, and divide old ones; he alone can translate bishops; he alone can call general councils and authorize canon law; he alone can revise his own judgements; he alone can use the imperial insignia; he can depose emperors; he can absolve subjects from their allegiance; all princes should kiss his feet; his legates, even though in inferior orders, have precedence over all bishops; an appeal to the papal court inhibits judgement by all inferior courts; a duly ordained Pope is undoubtedly made a saint by the merits of St. Peter."[76]

Robinson continues: “The confusion of the spiritual and the secular in Gregory VII’s thinking is most marked in the terminology he used to describe the laymen whom he recruited to further his political aims. His letters are littered with the terms ‘the warfare of Christ’, ‘the service of St. Peter’, ‘the vassals of St. Peter’…, Military terminology is, of course, commonly found in patristic writings.. St. Paul had evoked the image of the soldier of Christ who waged an entirely spiritual war… In the letters of Gregory VII, the traditional metaphor shades into literal actuality… For Gregory, the ‘warfare of Christ’ and the ‘warfare of St. Peter’ came to mean, not the spiritual struggles of the faithful, nor the duties of the secular clergy, nor the ceaseless devotions of the monks; but rather the armed clashes of feudal knights on the battlefields of Christendom…”[77]

Henry began to lose support, and in the summer the Saxons rebelled again – this time with the support of Duke Rudolf of Swabia. In October a letter from Gregory was read out to a group of rebellious princes in Tribur suggesting that they elect a new king. Desperate, the king with his wife and child was forced to march across the Alps in deepest winter and do penance before Gregory, standing for three days almost naked in the snow outside the castle of Canossa. Gregory restored him to communion, but not to his kingship… On March 13, in Franconia, some of the German nobles elected Rudolf of Swabia as king. However, the next month Henry had returned from Italy, and civil war erupted in Germany. The rebels considered that they had heaven on their side, that those who died in their cause were martyrs for Christ and that Henry himself was “a limb of the Antichrist”.[78]

For some years, Gregory hesitated to come down completely against the anti-king. But then, at Pascha, 1080, he definitely deposed Henry, freed his subjects from their allegiance to him and declared that the kingship was conceded to Rudolf. From that time, as an anonymous monk of Hersfeld wrote, the Gregorians said that “it is a matter of the faith and it is the duty of the faithful in the Church to kill and to persecute those who communicate with, or support the excommunicated King Henry and refuse to promote the efforts of [the Gregorian] party."[79] ]However, Henry recovered, convened a Synod of bishops that declared Gregory deposed and then convened another Synod that elected an anti-pope, Wibert of Ravenna. In October, 1080, Rudolf died in battle. Then in 1083 Henry and Wibert marched on Rome; the next year Wibert was consecrated Pope Clement III and in turn crowned Henry as emperor.

It looked as if Gregory had failed, but his ideas endured - as did the conflict between papacy and empire, which rumbled on for centuries. Both sides in the conflict adopted extreme positions, showing that the balanced Orthodox understanding of the symphony of powers had been lost in the West. Thus Joseph Canning writes: “Consideration of the issues which the Investiture Contest raised concerning the relationship between temporal and spiritual power was not confined to Germany and Italy, but was evident in France from the 1090s and in England from the turn of the century. Indeed, the most radical treatment was contained in a tract produced in the Anglo-Norman lands. The writer, who was originally known to modern scholars as the Anonymous of York, but following the research of George H. Williams, is now commonly called The Norman Anonymous, produced in his work on the Continent, perhaps at Rouen in c. 1100. He expressed the traditional view that royal and sacerdotal powers were combined in Christ; but the author’s independence of mind was revealed in his development of his argument. He held that Christ was king by virtue of his divine nature and priest by that of his human, with the result that kingship was superior to priesthood within both Christ and his vicar, the king. Whereas, however, Christ was divine by nature, the king was God and Christ through grace, that is through unction: the king, therefore, had a dual personality – ‘in one by nature an individual man, in the other by grace a christus, that is a God-man’. The anointed king as the ‘figure and image of Christ and God (figura et imago Christi et Dei) reigned together with Christ. As a result, ‘It is clear that kings have the sacred power of ecclesiastical rule even over the priests of God themselves and dominion over them, so that they too may themselves rule holy church in piety and faith.’ The priesthood was subject to the king, as to Christ. The king could in consequence appoint and invest bishops. Behind the Anonymous’s statements lay the view that jurisdiction was superior to sacramental power, a notion common both to Gregorians and their royalist opponents. But he reversed the papalist position by denying governmental powers to the priesthood and reserving them solely to the king. He did not consider, incidentally, that the fact that bishops consecrated kings made them in any sense superior, because there were many examples of lesser powers elevating superior ones to office.

“Of all the issues treated in the publicistic literature of the Investiture Contest the crux was clearly whether the pope in fact had the authority to free subjects from their oaths of allegiance and depose kings. The papacy was here on its most insecure ground and its claims most shocking, indeed no less than a sign of contradiction to the presuppositions of lay society. Fundamental questions concerning obedience to authority and the justifiability of rebellion were at issue. Both sides accepted that kingship was an office in the tradition of the ideas of Gregory I and thus limited by its function; but whereas the Henricians followed that pope in leaving an errant king solely to God’s judgement, the followers of Gregory VII interpreted the notion of royal office as justifying human action to remove a ruler who was perceived to have failed in his duties; they thereby contributed further to the desacralisation of kingship. Their main focus was on the pope’s role in this respect. Manegold of Lautenbach, however, went further by saying that a king (a name not of nature, but of office), who was unjust or tyrannical had broken the pact (pactum) with his people by which he had been constituted, and that as a result of his severing the bond of faith his people were already free from its oath of allegiance…”[80]

In 1122, at Worms, the papacy and the empire worked out a concordat in which “the emperor largely gave up the right of investiture, while the church recognized the emperor’s authority in a range of temporal matters”.[81] This was a compromise, not a solution, and the conflict between the two parties still had a long time to run. The problem was that they could not agree on the ultimate authority in Christian society.

The solution, if they only had known it, lay in the Emperor Justinian’s doctrine of the harmony or “symphony of powers” between Church and State that still existed in the Orthodox East, and which had existed in the monarchies of the West until the schism, but which the papacy under Gregory VII had destroyed. According to this doctrine, both Church and State owed their origin to God; each was autonomous in its own sphere – the Church in the spiritual sphere, the State in the political; and both were subject ultimately to the Law of God as incarnate in the whole of the Holy Tradition of the Orthodox Church. However, the papacy did not see God’s Law as above itself, to which it was itself subject, but rather as something that the papacy itself discovered - or rather, invented - in a creative manner over time. As a result, it sought to subject the State to itself in a totalitarian manner, to which the State reacted by assigning to itself – not so much in the medieval period (if we exclude the Norman kings) but certainly in the early modern period - quasi-totalitarian, absolutist powers.

It can easily be seen how the ideas raised by the Gregorian revolution and the Investiture Contest could lead, in Siedentop’s words, to “the emergence of constitutionalism in Europe” and of “the idea of the state endowed with a ‘sovereign’ authority”[82]. The Russian poet and diplomat F.I. Tiutchev went further. In 1849 he linked the Gregorian revolution with the whole further revolutionary development of Western civilization: “The revolution, which is nothing other than the apotheosis of that same human I having attained its fullest flowering, was not slow to recognise as its own, and to welcome as two of its glorious ancestors – both Gregory VII and Luther. Kinship of blood began to speak in it, and it accepted the one, in spite of his Christian beliefs, and almost deified the other, although he was a pope.

“But if the evident similarity uniting the three members of this row constitutes the basis of the historical life of the West, the starting-point of this link must necessarily be recognized to be precisely that profound distortion to which the Christian principle was subjected by the order imposed on it by Rome. In the course of the centuries the Western Church, under the shadow of Rome, almost completely lost the appearance of the originating principle pointed out by her. She ceased to be, amidst the great society of men, the society of believers, freely united in spirit and truth under the law of Christ; she was turned into a political institution, a political force, a state within the state. It would be true to say that throughout the whole course of the Middle Ages, the Church in the West was nothing other than a Roman colony planted in a conquered land…”[83]

Indeed, it was at Canossa, as Tom Holland writes, that “the foundations of the modern Western state were laid, foundations largely bled of any religious dimension. A piquant irony: that the very concept of a secular society should ultimately have been due to the papacy. Voltaire and the First Amendment, multiculturalism and gay weddings: all have served as waymarks on the road from Canossa…”[84]

Gregory fled from Rome with his Norman allies and died in Salerno in 1085. When he was lying on his death-bed, he said: “I have loved righteousness and hated iniquity, therefore I die in exile.” But a monk who waited on him replied: “In exile thou canst not be, for God hath given thee the heathen for thine inheritance, and the uttermost parts of the earth for thy possession (Psalm 2.8).”

The papist claim to lordship over the whole world, including the heathen, was demonstrated especially during the Crusades, which were the manifestation to the Orthodox Christian and Muslim worlds, of the mystery of iniquity that was taking place within the Western world. The West – especially England, Germany and Italy – had already felt the mailed fist of the Pope. Now it was the turn of the North (the Baltic lands), the South (Spain) and the East (Byzantium, the Levant and the Holy Land).

First, the Pope’s vassals, the Normans, having conquered Sicily and Bari, invaded Greece; Emperor Alexis I only just succeeded in containing them with the help of English warrior-exiles. Then, in 1085, King Alfonso VI of Castile-Leon captured the Muslim city of Toledo for the Pope; within a few years, his champion, the famous El Cid, had entered Valencia. Most importantly, in 1095, at a synod in Clermont, Pope Urban II, a Cluny monk, appealed to all Christians to free Jerusalem from the Saracens, and placed his own legate, a bishop, at the head of the Christian forces.

Urban’s main motivation was to shore up his own position in his struggle with the Holy Roman Empire in the Investiture Contest. As Christopher Tyerman writes, “The background to the First Crusade lay in this conflict, as Urban II sought to use the mobilization of the expedition as a cover the reclaim the pope’s position in Italy and demonstrate his practical leadership of Christendom, independent of secular monarchs. The slogan of the papal reformers was ‘libertas ecclesiae’, ‘church freedom/liberty/rights’. This provided the central appeal of Urban II’s summons of 1095, when called on the faithful to go to ‘liberate’ the churches of the east and Jerusalem. The crusade is impossible to understand outside the context of more general church and papal reform.”[85]

At the same time, the pope saw the crusades as a “Christian” solution to problems thrown up by the new feudal, militaristic pattern of life in the West. He made it clear, writes Barbara Ehrenreich, “that a major purpose of the crusade was to deflect the knights’ predatory impulses away from Europe itself:

“’Oh race of the Franks, we learn that in some of your provinces no one can venture on the road by day or by night without injury or attack by highwaymen, and no one is secure even at home.’

“We know he is not talking about common, or lowborn, criminals because it emerges in the next sentence that the solution to this problem is a re-enactment of the ‘Truce of God’, meaning voluntary restraint on the part of the knights, whose energies are now to be directed outward towards the infidels:

“’Let all hatred depart from among you, all quarrels end, all wars cease. Start upon the road to the Holy Sepulchre to wrest that land from the wicked race and subject it to yourselves.’

“Militarily, the Crusades were largely a disaster for the Christians, but they did serve to cement the fusion of the cross and the sword. The church’s concept of the ‘just war’ had always been something of a grudging concession to reality. Here, though, was a war that was not only ‘just’ but necessary and holy in the eyes of God, Christendom’s first jihad. Those who participated in Europe’s internal wars were often required to do penance for the sin of killing; but participation in a crusade had the opposite effect, cleansing a man from prior sin and guaranteeing his admission to heaven. It was the Crusades, too, that led to the emergence of a new kind of warrior: the warrior-monk, pledged to lifelong chastity as well as to war. In the military monastic orders of the Knights Templar and the Knights Hospitalers, any lingering Christian hesitations about violence were dissolved. The way of the knight – or at least of the chaste and chivalrous knight – became every bit as holy as that of the cloistered monk.”[86]

It may be argued that the crusades borrowed some of their characteristics from their main opponents, the Muslims. And indeed, they could be compared with the Muslim jihads, with the Pope taking the place of the Caliph. Now Jihad is “the sixth pillar of Islam, the perpetual collective and sometimes individual obligation on all the faithful to struggle (jihad) spiritually against unbelief in themselves (al-jihad al-akbar, the greater jihad) and physically against unbelievers (al-jihad al-asghar, the lesser jihad).”[87] In the era of the Crusades, we see the lesser jihad, the physical struggle against unbelievers, becoming increasingly important in the thought and practice of the Catholic West, which in turn stimulated its revival among the Muslims. Traditional peaceful missionary work had no place in this Christian jihad; the aim was not the conversion of the infidel enemy, but his extermination…

The evil consequences were not slow to reveal themselves. First, the Crusades were wars of sadistic cruelty that often reveledin their cruelty. It has been observed that when a Christian people falls away from the true faith, during the first two or three generations after their apostasy they display a cruelty that would not have seemed possible before the apostasy. We can say that of the Jews after the destruction of Jerusalem in 70 AD, and of the Russians after 1917. It now became true of the Western European peoples after the fall of the Roman Church in 1054, being displayed most clearly in the First Crusade of 1098-99. For in the course of recapturing Jerusalem, the crusaders exterminated most of the Muslim and Jewish inhabitants of the Holy City in a terrible and wholly unjustified bloodbath. “In the Temple,” wrote an eye-witness, “[the Crusaders] rode in blood up to their bridles. Indeed it was a just and splendid judgement of God that this place should be filled with the blood of unbelievers.”[88] Again, in a later crusade King Richard “the Lionheart” of England “massacred thousands of Muslim prisoners in cold blood outside Acre and, on another occasion, arranged the heads of executed Muslims around his tent…”[89]

Nor was this cruelty confined to the crusades in the Eastern Mediterranean. Those against the pagan Slavs and Balts of the Baltic Sea coast were similarly savage. Thus Albert, Margrave of Brandenburg is described as having colonized the lands of the Slavic Wends in the mid-twelfth century as follows: “Because God gave plentiful aid and victory to our leader and the other princes, the Slavs have been everywhere crushed and driven out. A people strong and without number have come from the bounds of the ocean and taken possession of the territories of the Slavs. They have built cities and churches and have grown in riches beyond all estimation.”[90]

Again, Bernard of Clairvaux said about the Wendish crusade of 1147: “We expressly forbid that for any reason whatsoever they should make a truce with those peoples, whether for money or for tribute, until such time as, with God’s help, either their religion or their nation be destroyed.”[91] For “the knight of Christ need fear no sin in killing the foe, he is a minister of God for the punishment of the wicked. In the death of a pagan a Christian is glorified, because Christ is glorified… [He] who kills for religion commits no evil but rather does good, for his people and himself. If he dies in battle, he gains heaven; if he kills his opponents, he avenges Christ. Either way, God is pleased.”[92]

Even the Orthodox Russians were considered to be in need of forcible conversion. Thus Bishop Matthew of Crakow wrote to Bernard in 1150, asking him to “exterminate the godless rites and customs of the Ruthenians”.[93]

A vivid witness to the destructiveness and anti-Orthodoxy of these Crusaders in the Baltic is provided by the city of Vineta on the Oder, whose under-sea remains are now being excavated by German archaeologists. Tony Paterson writes: “Medieval chroniclers such as Adam of Bremen, a German monk, referred to Vineta as ‘the biggest city in all of Europe’. He wrote: ‘It is filled with the wares of all the peoples of the north. Nothing desirable or rare is missing.’ He remarked that the city’s inhabitants, including Saxons, Slavs and ‘Greeks and Barbarians’ were so wealthy that its church bells were made of silver and mothers wiped their babies’ bottoms with bread rolls.…

“A century later, another German chronicler, Helmold von Bosau, referred to Vineta, but this time in the past tense. He said it had been destroyed: ‘A Danish king with a very big fleet of ships is said to have attacked and completely destroyed this most wealthy place. The remains are still there,’ he wrote in 1170… Vineta was most likely inhabited by resident Slavs and Saxons as well as ‘Greeks and Barbarian’ merchants from Byzantium who plied a trade between the Baltic and the Black Sea via the rivers of western Russia. Dr. Goldmann said that the majority of Vineta’s estimated 20,000 to 30,000 population were probably Greek Orthodox Christians…’After the great schism of 1054, the Orthodox believers were regarded as threat by the Catholics in the Holy Roman Empire. Vineta was almost certainly a victim of a campaign to crush the Orthodox faith,’ he said. Its demise is therefore likely to have occurred when the chronicler von Bosau said it did: towards the end of the 12^th century when the Crusaders launched a never fully explained campaign in northern Europe…”[94]

Secondly, in the long run the Crusades failed in their aim, the reconquest of the Holy Land from the Muslims. Most of the Crusader kingdoms carved out of Syria and Palestine had been reconquered by the Muslims by the late thirteenth century. So if that, too, was the “just and splendid judgement of God”, it did not speak well for the justice or holiness of the Crusader wars.

And thirdly, while at first claiming to help “liberate” the Eastern Churches, the Crusades ended up by destroying Orthodoxy in large parts of the Balkans and Middle East. Already before the Second Crusade Bernard of Clairvaux had expressed “bloodthirsty anti-Greek fulminations”, in Sir Steven Runciman’s phrase.[95] But the climax of the anti-Greek campaign was undoubtedly the Fourth Crusade of 1204, as a result of which Constantinople was sacked in a frenzy of barbarism, and a Latin emperor and patriarch were placed on the thrones of Hagia Sophia. And so the project that had begun as a mission to liberate the Eastern Churches at the request of the Byzantine emperor ended up by destroying the empire (temporarily) and attempting to subject all the Orthodox Churches to Rome. Even Pope Innocent III disapproved. The Greek Church, he said, “now, and with reason, detests the Latins more than dogs”.[96]

However, this did not prevent the Pope from profiting from the crusaders’ evil. Latin kingdoms with Latin patriarchs were established over Orthodox populations in Jerusalem, Antioch, Cyprus and Constantinople. In general, therefore, the thirteenth century represented a nadir for Orthodoxy and the zenith of Papism. Nevertheless, the Orthodox held out in these conquered lands. In Cyprus, for example, which had been conquered by King Richard of England and then handed over to the Knights Templar, the local population refused to adopt the faith of their Latin metropolitan. They were instructed and inspired by the great hermit St. Neophytus the Enclosed of Cyprus (+1219), who once said of a Latin attempt to reconquer Jerusalem: “It is similar to the wolves coming to chase away the dogs...”[97]

The crusades were rightly called “the Roman war” because they were waged by the Pope of Rome. Although the actual fighting was undertaken by emperors and kings, who sometimes displayed megalomaniac tendencies on a par with the Pope’s – as when Emperor Frederick Barbarossa once wrote to Saladin claiming, like the most powerful Roman emperors, to have dominion over the whole of the Middle East and Africa as far as Ethiopia![98][98], - it was the Popes who propelled the crusaders eastward; and they frequently excommunicated rulers who were tardy in fulfilling their vows to take up the cross. Thus the crusades completed the transformation of the papacy from a spiritual power into a worldly, political and military one, placing a permanently expansionist and violent seal on western civilization.

[1] See Pope Sylvester, Letter 192, in Fr. Andrew Phllips, “The Three Temptations of Christ and the Mystical Sense of English History”, Orthodox England, vol. I, N 2, December, 1997, p. 6.

[2] Morrall, “Otto III: an Imperial Ideal”, History Today, 14 January, 2011.

[3] He died of smallpox. See Richard Cavendish, “The Death of Emperor Otto III”, History Today, 13 December, 2001. (V.M.)

[4] Chamberlin, “The Ideal of Unity”, History Today, vol. 53 (11), November, 2003, p. 62.

[5] Papadakis, The Orthodox East and the Rise of the Papacy, Crestwood, NY: St. Vladimir’s Seminary Press, 1994, p. 28. However, Papadakis dates this transformation to 962 rather than 1002, on the grounds that “during the century following the revival of the empire [in 962], twenty-one popes from a total of twenty-five were virtually hand-picked by the German crown” (p. 29).

[6] Ranson and Motte, introduction to Cyriaque Lampryllos, La Mystification Fatale, Lausanne: L’Age d’Homme, 1987, p. 14.

[7] Runciman, The Eastern Schism, Oxford, 1955, p. 161.

[8] Lampryllos, op. cit., pp. 65-66.

[9) http://www.oddee.com/item_96537.aspx.

[10] Larry Siedentop, Inventing the Individual, London: Penguin, 2010, p. 196.

[11] Comby, How to Read Church History, London: SCM Press, 1985, vol. 1, pp. 140-141.

[12] Siedentop, op. cit., p. 184.

[13] Siedentop, op. cit., p. 195.

[14] Not only the pope, but also the episcopate as a whole became more powerful in relation to the Carolingian kings in the ninth century. Thus in 859 the Council of Savonnières pronounced: “Bishops, according to their ministry and sacred authority, are to be united and by mutual aid and counsel are to rule and correct kings, the magnates of their kingdoms and the people committed to them” (in I.S. Robinson, “Church and Papacy”, The Cambridge History of Medieval Political Thought, c. 350 – c. 1450, Cambridge University Press, 1991, p. 298).

[15] Fukuyama, The Origins of Political Order, London: Profile, 2012, pp. 263-264.

[16] Session XIII: "The holy council said: After we had reconsidered, according to the promise which we had made to your highness, the doctrinal letters of Sergius, at one time patriarch of this royal God protected city to Cyrus, who was then bishop of Phasius and to Honorius some time Pope of Old Rome, as well as the letter of the latter to the same Sergius, we find that these documents are quite foreign to the apostolic dogmas, to the declarations of the holy Councils, and to all the accepted Fathers, and that they follow the false teachings of the heretics...And with these [Sergius, Pyrrhus, Cyrus, etc.] we define that there shall be expelled from the holy Church of God and anathematized Honorius who was some time Pope of Old Rome, because of what we found written by Honorius to Sergius, that in all respects Honorius followed Sergius’ view and Honorius confirmed his impious doctrines."
Session XVI: To Theodore of Pharan, the heretic, anathema! To Sergius, the heretic, anathema! To Cyrus, the heretic, anathema! To Honorius, the heretic, anathema!...

[17] As even the Roman Catholics admit, the epiclesis was present in all the ancient liturgies. See http://www.newadvent.org/cathen/05502a.htm

[18] Stethatos, in Jean Comby, How to Read Church History, London: SCM Press, 1985, vol. 1, p. 132.

[19] ]Siedentop, op. cit., p. 196.

[20] Papadakis, op. cit., pp. 34, 36-37. Peter de Rosa (Vicars of Christ, London: Bantam Press, 1988, p. 420) agrees with this estimate: “The chief reason for maintaining the discipline [of clerical celibacy] was the one dearest to the heart of Gregory VII: a celibate priest owed total allegiance not to wife and children but to the institution. He was a creature of the institution. The Roman system was absolutist and hierarchical. For such a system to work, it needed operatives completely at the beck and call of superiors. The conservatives at Trent [the papist council of 1545] were quite frank about this. They actually said that without celibacy the pope be nothing more than the Bishop of Rome. In brief, the papal system would collapse without the unqualified allegiance of the clergy. Celibacy, on Trent’s own admission, was not and never was primarily a matter of chastity, but of control…”

[21] Ranson and Motte, in Lampryllos, op. cit., p. 14.

[22] Some scholars, such as Anton Michel, believe on stylistic grounds that these letters of Leo IX were in fact written by Cardinal Humbert. However, we shall continue to ascribe them to the man in whose name they were written. See Mahlon Smith III, And Taking Bread: The Development of the Azyme Controversy, Paris: Beauchesne, 1978, p. 81.

[23] Henry Bettenson and Christopher Maunder, Documents of the Christian Church, London: SPCK, 1999, p. 106.

[24] Lebedev, “Vek odinnadtsatij – Okonchatelnoe razdelenie Tserkvej (1053-1054gg.)” (“The 11^th Century – the Final Division of the Churches”), http://portal-credo.ru/site/index.php?act=lib&id=378, pp. 23.

[25] Dagron, Empereur et Prêtre (Emperor and Priest), Paris : Éditions Gallimard, 1996, p. 247.

[26] Lebedev, op. cit., pp. 3-5.

[27] Lebedev, op. cit., p. 7.

[28] Humbert, in Heather, op. cit., p. 384.

[29] Smith, op. cit., pp. 130-131.

[30] Alexander Dvorkin, Ocherki po Istorii Vselenskoj Pravoslavnoj Tserkvi (Sketches on the History of the Universal Orthodox Church),Nizhni-Novgorod, 2006, p. 618. Humbert wrote: “May Michael the neophyte…and all those who follow him… fall under the anathema, Maranatha…” Comby (op. cit., p. 133) supposes that “he did not know that Maranatha means ‘Come, Lord’, and is not a condemnation”. But was he simply quoting I Corinthians 16.22?

[31] The Lives of the Pillars of Orthodoxy, Buena Vista, CO: Holy Apostles Convent, 1990, p. 155.

[32] Tom Holland, Millenium, London: Abacus Books, 2009, p. 280.

[33] Papadakis, op. cit., pp. 76-77.

[34] Dvorkin, op. cit., p. 619.

[35] Cf. O. Barmin, “Sovremennaia istoriografia o datirovke tserkovnoj skhizmy mezhdu Zapadom i Vostokom khristianskoj ekumeny” (“Contemporary Historiography on the Dating of the Church Schism between the West and the East of the Christian Oikumene”), in D.E. Afinogenov, A.V. Muraviev, Traditsii i Nasledie Khristianskogo Vostoka (The Traditions and Heritage of the Christian East), Moscow: “Indrik”, 1996, pp. 117-126.

[36] Dr. Jerjis Alajaji, personal communication, March 22, 2010.

[37] Quoted in Professor David C. Douglas, The Norman Achievement, 1050-1100, London: Eyre & Spottiswoode, 1969, p. 132.

[38] Douglas, op. cit., p. 155.

[39] Holland, op. cit., p. 356.

[40] Douglas, William the Conqueror, London: Eyre & Spottiswoode, 1964, p. 121.

[41] Jean-Paul Allard, “Byzance et le Saint Empire: Theophano, Otton III, Benzon d’Albe” (“Byzantium and the Holy Empire: Theophano, Otto II and Benzon of Alba”), in Germain Ivanov-Trinadtsaty, Regards sur l’Órthodoxie (Points of View on Orthodoxy), Lausanne: L’Age d’Homme, 1997, p. 55.

[42] Douglas, William the Conqueror, op. cit., p. 187. Hildebrand was almost certainly reminding William of his support for him at this point when he wrote, on April 24, 1080: “I believe it is known to you, most excellent son, how great was the love I ever bore you, even before I ascended the papal throne, and how active I have shown myself in your affairs; above all how diligently I laboured for your advancement to royal rank. In consequence I suffered dire calumny through certain brethren insinuating that by such partisanship I gave sanction for the perpetration of great slaughter. But God was witness to my conscience that I did so with a right mind, trusting in God’s grace and, not in vain, in the virtues you possessed” (in Harriet Harvey Wood, The Battle of Hastings, London: Atlantic Books, 2008, p. 139).

[43] McLynn, 1066: The Year of the Three Battles, London: Jonathan Cape, 1998, pp. 182-183.

[44] He prophesied on his deathbed that England was under God’s curse and would soon be invaded by demons (Anonymous, Vita Aedwardi Regis (The Life of Edward the King),edited by Frank Barlow, Nelson’s Medieval Texts, 1962).

[45] David Howarth, 1066: The Year of the Conquest, Milton Keynes: Robin Clark, 1977, p. 164.

[46] Neveux, The Normans, Philadelphia: Running Press, 2008, p. 139.

[47] Fr. Andrew Phillips, Orthodox Christianity and the Old English Church, English Orthodox Trust, 1996, p. 27.

[48] Douglas, William the Conqueror, pp. 6-7.

[49] Hudson, “The Norman Conquest”, BBC History Magazine, vol. 4, N 1, January, 2003, p. 23.

[50] R.H.C. Davis, A History of Medieval Europe, Harlow: Longman, pp. 284, 285.

[51] Edmer, Istoria Novorum in Anglia (A History of the New Things in England); translated by Geoffrey Bosanquet, London: Cresset Press.

[52] Quoted in Douglas & Greenway, English Historical Documents, Eyre & Spottiswoode, p. 647.

[53] The matter was complicated by the fact that Archbishop Guy had been invested by Emperor Henry III. Another complication was the fact that Milan was a see with very un-papist attitudes. This could be traced back to the fact that its most famous incumbent, St. Ambrose, had declared that Rome had only “a primacy of confession, not of honour” (Liber de incarnationis Dominicae Sacramento (Book on the Mystery of the Incarnation of the Lord),4, 32). St. Ambrose, like the medieval popes, was very bold in relation to the secular authorities, having excommunicated the Emperor Theodosius I. However, unlike the papal reformers from Gregory VII onwards, he did not attempt to remove the authorities from power, nor exalt the role of the Roman papacy.

[54] Hieromonk Enoch, facebook communication, September, 2015.

[55] Canning, A History of Western Political Thought, 300-1450, London and New York: Routledge, 1996, pp. 86-87. “The decree of 1059 was thus, in the words of an eminent medievalist, a ‘declaration of independence’” (Siedentop, op. cit., p. 202).

[56] Holland, op. cit.. p. 345. A similar campaign against married priests was being waged at this time in Norman-conquered England by Bishop Wulfstan of Worcester: "The sin of incontinence he abhorred, and approved continence in all men, and especially in clerks in holy orders. If he found one wholly given to chastity he took him to himself and loved him as a son. Wedded priests he brought under one edict, commanding them to renounce their fleshly desires or their churches. If they loved chastity, they would remain and be welcome: if they were the servants of bodily pleasures, they must go forth in disgrace. Some there were who chose rather to go without their churches than their women: and of these some wandered about till they starved; others sought and at last found some other provision..." (William of Malmesbury, Vita Wulfstani)

[57] Holland, op. cit.. p. 347.

[58) Holland, op. cit.. pp. 348-349.

[59] Fukuyama, op. cit., p. 265.

[60] De Rosa, op. cit., pp. 65, 66.

[61] Canning, op. cit., pp. 96, 97.

[62] Gregory VII, in Canning, op. cit., pp. 91-93.

[63] De Rosa, op. cit., p. 69.

[64] Peter Damian, Letter 8, 2, P.L. 144, 436.

[65] I.S. Robinson, “Gregory VII and the Soldiers of Christ”, History, vol. 58, N 193, June, 1973, pp. 174-175.

[66] Robinson, “Church and Papacy”, pp. 300-301.

[67] Holland, op. cit., p. 362.

[68]Holland, op. cit., p. 365.

[69] Bettenson and Maunder,op. cit., p. 113.

[70]Holland, op. cit., p. 368.

[71] Bettenson and Maunder, op. cit., p. 114.

[72] Robinson, “Gregory VII and the Soldiers of Christ”, p. 175.

[73]Wenrich of Trier, Epistola Hilthebrando papae (1081).

[74] Anonymous of Hersfeld, Liber de unitate ecclesiae conservanda, II, 15.

[75] F.M. Dostoevsky, The Diary of a Writer (August, 1880).

[76] R.W. Southern, Western Society and the Church in the Middle Ages, London: Penguin, 1970, p. 102.

[77] Robinson,“Gregory VII and the Soldiers of Christ”, pp. 177, 178.

[78]Holland, op. cit., p. 376.

[79] Quoted in Robinson, “Gregory VII and the Soldiers of Christ”, p. 177.

[80] Canning, op. cit., pp. 104-105. “For the people,” wrote Manegold, “do not exalt him above themselves so as to concede to him an unlimited power of tyrannizing over them, but to defend themselves against the tyranny and wickedness of others. However, when he who is chosen to repress evil doers and defend the just begins to cherish evil in himself, to oppress good men, to exercise over his subjects the cruel tyranny that he ought to ward off from them, is it not clear that he deservedly falls from his lordship and from subjection to him since it is evident that he first broke the compact by virtue of which he was appointed” (in Siedentop, op. cit., p. 249).

[81] Fukuyama, op. cit., p. 266.

[82]Siedentop, op. cit., p. 197.

[83] Tiutchev, “Papstvo i Rimskij Vopros” (“The Papacy and the Roman Question”), in Politicheskie Stat’i (Political Articles), Paris: YMCA Press, 1976, pp. 57-58.

[84 Holland, op. cit., p. xxii.

[85] Tyerman, God’s War: A New History of the Crusades, London: Penguin, 2006, p. 7.

[86] Ehrenreich, Blood Rites, London: Virago Press, 1998, pp. 171-172.

[87] Tyerman, op. cit., p. 269.

[88] Raymond of Aguilers, the Count of Toulouse’s chaplain, in Simon Sebag Montefiore, Jerusalem: The Biography, London: Phoenix, 2012, p. 253. Simon Sebag Montefiore writes: “The massacre of Jews and Muslims in Jerusalem was a terrible crime but it was certainly vastly exaggerated: Muslim historians claimed that 70,000 or even 100,000 died in the slaughter but it is likely that there were not more than 30,000 inside the city and the latest research from contemporary Arab source el-Arabi suggests the number may be closer to between 3,000 and 10,000. Crusader brutality demonstrates the evil of intolerance but the Christians were scarcely alone in this: when the crusader cities of Edessa and Acre later fell, the slaughter by Muslim conquerors was much greater” (Titans of History, London: Quercus, 2012, p. 126).

[89] Montefiore, Titans of History, p. 135.

[90] Helmold of Bosau, inRichard Fletcher, The Conversion of Europe, London: HarperCollins, 1997, p. 484.

[91] Bernard, in Fletcher, op. cit., pp. 487-488.

[92] Bernard, De Laude Novae Militiae Ad Milites Templi.

[93] Wil van den Bercken, Holy Russia and Christian Europe, London: SCM Press, 1999, p. 125.

[94] Paterson, “Sonar ship homes in on Atlantis of North”, Sunday Telegraph (London), September 26, 1999, p. 39.

[95] Runciman, The Eastern Schism, Oxford, 1955, p. 100.

[96] Tyerman, op. cit., p. 538.

[97]] Fr. Panagiotes Carras, “Saint Neophytos of Cyprus and the Crusades”, http://orthodoxyinfo.org/Saints/StNeophytos.htm.

[98] R.H.C. Davis, op. cit., p. 309.

* * *

CHRIST AND THE ROMAN EMPIRE

Dr. Vladimir Moss

In chapter 2 of Daniel the Babylonian King Nebuchadnezzar had a vision: he saw a metal statue in four parts: gold, silver, bronze and iron, which was crushed to pieces by a great stone. The Prophet Daniel interpreted the vision to be a summary of world history: the four parts of the statue refer to four world-empires, beginning with Nebuchadnezzar’s own, which are crushed by the Kingdom of God, which fills the whole earth and lasts forever.

The Holy Fathers completed the prophet’s interpretation by identifying the four world-empires as those of pagan Babylon, Persia, Greece and Rome. The iron part of the statue is said to crush all the other parts – which is precisely what Rome did in the centuries before the Coming of Christ. The statue is said to have ten toes made of a mixture of iron and clay. This refers to the flawed nature of ten successors of Roman power, which are divided, forming a mixture of strength and weakness - firm one-man rule and anarchic democracy. “The diminishing value of metals from gold to iron represent the decreasing grandeur of the rulers of the successive empire [for their kingdoms were inferior to yours, said the Prophet to Nebuchadnezzar], from the absolute despotism of Nebuchadnezzar to the democratic system of checks and balances that characterized the Roman senates and assemblies.”[1]

Nevertheless, it was the iron power of one-man rule that gained the upper hand over democratic elements in Roman history from the time of Julius Caesar[2]; and when the Lord Jesus Christ, the King of heaven, was born as a man on earth, He was immediately enrolled as a citizen of a regnum in all but name, ruled by a single man, the Emperor Augustus. As Bishop Nikolai Velimirovich writes: “In those days, Caesar Augustus was ruling the land. His supreme rule over the whole earth is an image of God’s supreme rule over both worlds: the spiritual and the material. The many-headed dragon of power, that had, from the beginning of sin, brought decay to the peoples of the earth, was left with only one head. All known nations and tribes on earth were subject to Augustus’ power, directly or indirectly, whether only by sending him their tribute or by acknowledging Roman gods and Roman officials. The struggle for power had died down for a time, and the sole power over the whole world was entirely in the hands of Caesar Augustus. There was neither man nor god over him; he himself was proclaimed a god, and men made sacrifices to his image: slaughtered animals and unclean things. From the foundation of the world, no mortal man had rise to greater power than Caesar Augustus, who ruled without rival over the whole world; and indeed, from the foundation of the world, man, created by the living God, had never fallen to such a depth of nothingness and despair as then, when the Roman Emperor began to be deified – and he a man with all man’s frailties and weaknesses, with the life-span of a willow tree, with a stomach, intestines, liver and kidneys that were, after a few decades, to turn into a worm-infested stench and lifeless dust; a man, the statues of whom, raised during his reign, were to outlast his life, his power and his reign.

“In this time of external peace and internal despair, the Lord Jesus Christ, the Saviour of the human race and Renewer of all creation, was born…”[3]

This coincidence of the birth of the King of kings with the birth of the Roman empire pointed, for many of the Holy Fathers and Church writers, to a certain special mission of the Roman empire, as if the Empire, being born at the same time as Christ, was Divinely established to be a vehicule for the spreading of the Gospel to all nations, coming into existence precisely for the sake of the Christian Church, and creating a political unity that would help and protect the spiritual unity created by the Church.

Thus Melitus, Bishop of Sardis wrote to the Emperor Marcus Aurelius: “Our philosophy flourished first among barbarians; but after it had appeared among your peoples during the mighty principate of your ancestor Augustus, it became an auspicious benefit, especially to your empire. From that time on the power of the Romans increased in a great and splendid way: you became the successor to this whom the people desired and will continue to do so, along with your son, if you protect the philosophy which was nursed in the cradle of the empire and saw the light along with Augustus, which also your ancestors honoured, as they did other religions. And this is the greatest proof of its excellence, that our doctrine has flourished at the same time as the happy beginnings of the empire and that from the time of the principate of Augustus no evil has befallen it, but, on the contrary, all things have been splendid and glorious in accordance with the prayers of all…”[4]

Again, in the third century Origen wrote: “Jesus was born during the reign of Augustus, the one who reduced to uniformity, so to speak, the many kingdoms on earth so that He had a single empire. It would have hindered Jesus’ teaching from being spread throughout the world if there had been many kingdoms… Everyone would have been forced to fight in defence of their own country.”[5]

Origen considered that the peace of Augustus was prophesied in the scriptural verse: “He shall have dominion from sea to sea, and from the rivers even unto the ends of the inhabited earth” (Psalm 71.7), and that it prefigured the spiritual peace of Christ. Moreover, under the reigns of Augustus’ successors, the differences between the peoples had been reduced, so that by the time of Christ’s Second Coming they would all call on the name of the Lord with one voice and serve Him under one yoke.[6]

Again, in the fourth century St. Gregory the Theologian said: “The state of the Christians and that of the Romans grew up simultaneously and Roman supremacy arose with Christ’s sojourn upon earth, previous to which it had not reached monarchical perfection.”[7] And in the fifth century the Spanish priest Orosius, claimed that the Emperor Augustus had paid a kind of compliment to Christ by refusing to call himself Lord at a time when the true Lord of all was becoming man. Christ returned the compliment by having himself enrolled in Augustus’ census. In this way He foreshadowed Rome’s historical mission.[8] Also in the fifth century, St. Leo the Great, Pope of Rome, wrote: "Divine Providence fashioned the Roman Empire, the growth of which was extended to boundaries so wide that all races everywhere became next-door neighbours. For it was particularly germane to the Divine scheme that many kingdoms should be bound together under a single government, and that the world-wide preaching should have a swift means of access to all people, over whom the rule of a single state held sway."[9] As Blessed Theodoret of Cyrus wrote, “through the pax Romana” God “facilitated the work of the preachers of truth. You see, once a single empire was formed, the uprisings of the nations against one another ceased and peace took hold throughout the whole world; the apostles, entrusted with the preaching of true religion, travelled about safely, and by traversing the world they snared humankind and brought them to life” [10]

The Church sums up this teaching thus: "When Augustus reigned alone upon earth, the many kingdoms of men came to an end: and when Thou wast made man of the pure Virgin, the many gods of idolatry were destroyed. The cities of the world passed under one single rule; and the nations came to believe in one sovereign Godhead. The peoples were enrolled by the decree of Caesar; and we, the faithful, were enrolled in the Name of the Godhead, when Thou, our God, wast made man. Great is Thy mercy: glory to Thee.”[11]

That the Roman Empire came into existence for the sake of the Church was, on the face of it, a very bold and paradoxical teaching. After all, the people of God at the beginning of the Christian era were the Jews, not the Romans. The Romans were pagans; they worshipped demons, not the True God Who had revealed Himself to Abraham, Isaac and Jacob. In 63 BC they had actually conquered the people of God, and their rule was bitterly resented. In 70 AD they destroyed Jerusalem and the Temple in a campaign of appalling cruelty and scattered the Jews over the face of the earth. How could pagan Rome, the Rome of Nero and Titus and Domitian and Diocletian, possibly be construed as working with God rather than against Him?

The solution to this paradox is to be found in an examination of two encounters recounted in the Gospel between Christ and two “rulers of this world” – Satan and Pontius Pilate. In the first, Satan takes Christ onto a high mountain and shows him all the kingdoms of this world in a moment of time. “And the devil said to Him, ‘All this authority I will give You, and their glory; for this has been delivered to me, and I give it to whomever I wish. Therefore, if You will worship before Me, all will be Yours.’ And Jesus answered and said to him: ‘Get behind Me, Satan! For it is written, You shall worship the Lord your God, and Him only will you serve.’” (Luke 4.6-8). Here we see that Satan up to that time had control over all the kingdoms of the world – but by might, the might given him by the sins of men, - not by right. Thus St. Cyril of Alexandria exclaims: “How dost thou promise that which is not thine? Who made thee heir of God’s kingdom? Who made thee lord of all under heaven? Thou hast seized these things by fraud. Restore them, therefore, to the incarnate Son, the Lord of all…”[12]

And indeed, the Lord accepted neither Satan’s lordship over the world, nor the satanism so closely associated with the pagan states of the ancient world. He came to restore true Statehood, which recognises the ultimate supremacy only of the one true God, and which demands veneration of the earthly ruler, but worship only of the Heavenly King. And since, by the time of the Nativity of Christ, all the major pagan kingdoms had been swallowed up in Rome, it was to the transformation of Roman Statehood that the Lord came.

For, as K.V. Glazkov writes: “The good news announced by the Lord Jesus Christ could not leave untransfigured a single one of the spheres of man’s life. One of the acts of our Lord Jesus Christ consisted in bringing the heavenly truths to the earth, in instilling them into the consciousness of mankind with the aim of its spiritual regeneration, in restructuring the laws of communal life on new principles announced by Christ the Saviour, in the creation of a Christian order of this communal life, and, consequently, in a radical change of pagan statehood. Proceeding from here it becomes clear what place the Church must occupy in relation to the state. It is not the place of an opponent from a hostile camp, not the place of a warring party, but the place of a pastor in relation to his flock, the place of a loving father in relation to his lost children. Even in those moments when there was not and could not be any unanimity or union between the Church and the state, Christ the Saviour forbade the Church to stand on one side from the state, still less to break all links with it, saying: ‘Give to Caesar what is Caesar’s, and to God what is God’s’ (Luke 20.25).[13]

Thus Christ is the true King, granting a qualified authority to earthly kings. Therefore Christians owe a qualified loyalty to the empire without full integration into it. Full integration was impossible, for, as Fr. Georges Florovsky writes, “in ‘this world’ Christians could be but pilgrims and strangers. Their true ‘citizenship’, politeuma, was ‘in heaven’ (Philippians 3.20). The Church herself was peregrinating through this world (paroikousa). ‘The Christian fellowship was a bit of extra-territorial jurisdiction on earth of the world above’ (Frank Gavin). The Church was ‘an outpost of heaven’ on earth, or a ‘colony of heaven’. It may be true that this attitude of radical detachment had originally an ‘apocalyptic’ connotation, and was inspired by the expectation of an imminent parousia. Yet, even as an enduring historical society, the Church was bound to be detached from the world. An ethos of ‘spiritual segregation’ was inherent in the very fabric of the Christian faith, as it was inherent in the faith of Ancient Israel. The Church herself was ‘a city’, a polis, a new and peculiar ‘polity’. In their baptismal profession Christians had ‘to renounce’ this world, with all its vanity, and pride, and pomp, - but also with all its natural ties, even family ties, and to take a solemn oath of allegiance to Christ the King, the only true King on earth and in heaven, to Whom all ‘authority’ has been given. By this baptismal commitment Christians were radically separated from ‘this world’. In this world they had no ‘permanent city’. They were ‘citizens ‘of the ‘City to come’, of which God Himself was builder and maker (Hebrews 13.14; cf. 11.10).

“The Early Christians,” writes Florovsky, “were often suspected and accused of civic indifference, and even of morbid ‘misanthropy’, odium generis humani, - which should probably be contrasted with the alleged ‘philanthropy’ of the Roman Empire. The charge was not without substance. In his famous reply to Celsus, Origen was ready to admit the charge. Yet, what else could Christians have done, he asked. In every city, he explained, ‘we have another system of allegiance’, allo systema tes patridos (Contra Celsum, VIII.75). Along with the civil community there was in every city another community, the local Church. And she was for Christians their true home, or their ‘fatherland’, and not their actual ‘native city’. The anonymous writer of the admirable ‘Letter to Diognetus’, written probably in the early years of the second century, elaborated this point with an elegant precision. Christians do not dwell in cities of their own, nor do they differ from the rest of men in speech and customs. ‘Yet, while they dwell in the cities of Greeks and Barbarians, as the lot of each is cast, the structure of their own polity is peculiar and paradoxical… Every foreign land is a fatherland to them, and every fatherland is a foreign land… Their conversation is on the earth, but their citizenship is in heaven.’ There was no passion in this attitude, no hostility, and no actual retirement from daily life. But there was a strong note of spiritual estrangement: ‘and every fatherland is a foreign land.’ It was coupled, however, with an acute sense of responsibility. Christians were confined in the world, ‘kept’ there as in a prison; but they also ‘kept the world together,’ just as the soul holds the body together. Moreover, this was precisely the task allotted to Christians by God, ‘which it is unlawful to decline’ (Ad Diognetum, 5, 6). Christians might stay in their native cities, and faithfully perform their daily duties. But they were unable to give their full allegiance to any polity of this world, because their true commitment was elsewhere….”[14]

Let us now turn to Christ’s second confrontation with a ruler of this world – His trial before Pilate. While acknowledging that his power was lawful, the Lord insists that Pilate’s power derived from God, the true King and Lawgiver. For “you could have no power at all against Me,” He says to Pilate, “unless it had been given to you from above” (John 19.11). These words, paradoxically, both limit Caesar’s power, insofar as it is subject to God’s, and strengthen it, by indicating that it has God’s seal and blessing in principle (if not in all its particular manifestations). Nor is this conclusion contradicted by His earlier words: “My Kingdom is not of this world” (John 18.36).

For, as Blessed Theophylact writes: “He said: ‘My Kingdom is not of this world’, and again: ‘It is not from here’, but He did not say: It is not in this world and not here. He rules in this world, takes providential care for it and administers everything according to His will. But His Kingdom is ‘not of this world’, but from above and before the ages, and ‘not from here’, that is, it is not composed from the earth, although it has power here”.[15]

Bishop Nikolai Velimirovich writes: “Let no-one imagine that Christ the Lord does not have imperial power over this world because He says to Pilate: ‘My Kingdom is not of this world.’ He who possesses the enduring has power also over the transitory. The Lord speaks of His enduring Kingdom, independent of time and of decay, unrighteousness, illusion and death. Some man might say: ‘My riches are not on paper, but in gold.’ But does he who has gold not have paper also? Is not gold as paper to its owner? The Lord, then, does not say to Pilate that He is not a king, but, on the contrary, says that He is a higher king than all kings, and His Kingdom is greater and stronger and more enduring than all earthly kingdoms. He refers to His pre-eminent Kingdom, on which depend all kingdoms in time and in space…”[16]

The Lord continues: “Therefore the one who delivered Me to you has the greater sin” (John 19.11). The one who delivered Christ to Pilate was Caiaphas, chief priest of the Jews. For, as is well known (to all except contemporary ecumenist Christians), it was the Jews, His own people, who condemned Christ for blasphemy and demanded His execution at the hands of the Roman authorities in the person of Pontius Pilate. Since Pilate was not interested in the charge of blasphemy, the only way in which the Jews could get their way was to accuse Christ of fomenting rebellion against Rome – a hypocritical charge, since it was precisely the Jews, not Christ, who were planning revolution, and in fact rebelled in 66 A.D.[17] Not only did Pilate not believe this accusation: as the Apostle Peter pointed out, he did everything he could to have Christ released (Acts 3.13), giving in only when he feared that the Jews were about to start a riot and denounce him to the emperor in Rome. This fact has the consequence that, insofar Pilate could have used his God-given power to save the Lord from an unjust death, Roman state power appears in this situation as the potential, if not yet the actual, protector of Christ from His fiercest enemies. In other words, already during the life of Christ, we see the future role of Rome as “that which restrains” the Antichrist (II Thessalonians 2.7) and the guardian of the Body of Christ.

Since the Christians had not taken part in the Jewish revolution, and always, unlike the Jews, stressed their civic loyalty to the Roman Emperor, one would have thought that the Romans would have had no problems in treating the Christians as tolerantly as (in general) they treated the Jews.

But the matter was not as simple as that…

Dvorkin writes: “The Roman government in practice was tolerant to any cult if only it did not incite to rebellion and did not undermine morality. Moreover, the Romans thought that one of the reasons for their military successes was the fact that while other peoples worshipped only their own local gods, the Romans showed marks of honour to all the gods without exception and for that were rewarded for their special piety. All cults not established by the state were allowed, but theoretically did not have the right to propagandize in Rome, although their gods also entered into the Roman pantheon. In the first century after Christ religions already known to the contemporary Roman were not, as a rule, persecuted for propagandizing. However, the law retained its prior force and theoretically the possibility of applying it remained. The permitted religions had to satisfy two criteria: place and time. Religion was always a local matter – that is, it was linked to a definite people living in a definite locality, - and also an ancient matter, linked to the history of this people. It was more complicated to assimilate the God of the Jews, Who had no representation and did not accept sacrifices in any place except Jerusalem, into their pantheon. The Jews themselves did not allow His representation to be placed anywhere and stubbornly declined to worship the Roman gods. The Jews were monotheists and theoretically understood that their faith in principle excluded all other forms of religion. Nevertheless, in spite of all the complications with the Jews and the strangeness of their religion, it was still tolerated: the religion of the Jews was a national one and, besides, ancient, and it was considered sacrilege to encroach on it. Moreover, the Jews occupied an important political niche that was for the Romans a stronghold of their eastern conquests. In view of all these considerations, the Romans gritted their teeth and recognized the Jewish religion to be permitted. Privileges were given to the Jewish people also because their rites seemed strange and dirty. The Romans thought that the Jews simply could not have proselytes among other peoples and would rather repel the haughty Roman aristocrat. Therefore the Jews were given the right to confess their belief in one God. Until the rebellion of 66-70 the Roman authorities treated them with studied tolerance. Augustus gave the Jews significant privileges, which, after the crisis under Caligula, who wanted to put his statue in the Jerusalem Temple (cf. Mark 13.14 and II Thessalonians 2.3-4), were again renewed by Claudius.

“The circumstances changed when Christianity appeared. Having examined it, the Romans classified the Christians as apostates from the Jewish faith. It was precisely the traits that distinguished the Christians from the Jews that made them still lower in the eyes of the Romans even than the Judaism they had little sympathy for. Christianity did not have the right of belonging to historical antiquity – it was the ‘new religion’ so displeasing to the Roman conservative. It was not the religion of one people, but on the contrary, lived only through proselytes from other religions. If the propagandizing of other cults by their servers was seen rather as a chance violation, for Christians missionary work was their only modus vivendi – a necessity of their very position in history. Christians were always reproached for a lack of historical and national character in their religion. Celsius, for example, saw in Christians a party that had separated from Judaism and inherited from it its inclination for disputes.

“The Christians could demand tolerance either in the name of the truth or in the name of freedom of conscience. But since for the Romans one of the criteria of truth was antiquity, Christianity, a new religion, automatically became a false religion. The right of freedom of conscience that is so important for contemporary man was not even mentioned at that time. Only the state, and not individuals, had the right to establish and legalize religious cults. In rising up against state religion, the Christians became guilty of a state crime – they became in principle enemies of the state. And with such a view of Christianity it was possible to interpret a series of features of their life in a particular way: their nocturnal gatherings, their waiting for a certain king that was to come, the declining of some of them from military service and above all their refusal to offer sacrifices to the emperor.

“The Christians refused to carry out this self-evident, most simple of state duties. Beginning with the Apostle Paul, they affirmed their loyalty, referring to the prayers they said for the emperor, for the authorities and for the homeland. But they refused to recognize the emperor as ‘Lord’ and to carry out even an external worship of the idols, for they knew only one Lord, Jesus Christ. The Christians accepted both the state and society, but only to the degree that they did not limit the Lordship of Christ, did not drown out the confession of the Kingdom.

“The Kingdom of God had come and been revealed in the world, and from now on became the single measure of history and human life. In essence, the Christians by their refusal showed that they – almost alone in the whole of what was then an exceptionally religious world – believed in the reality of the idols. Honouring the idols meant recognizing the power of the devil, who had torn the world away from the knowledge of the only true god and forced it to worship statues. But Christ had come to free the world from this power. Paganism came to life in its true religious significance as the kingdom of evil, as a demonic invasion, with which the Christians had entered into a duel to the death.

“Christianity came as a revolution in the history of the world: it was the appearance in it of the Lord for the struggle with that which had usurped His power. The Church had become the witness of His coming and presence. It was precisely this witness that it proclaimed to the whole world…”[18]

The first persecution against the Christians was that of Nero in 64, in which the Apostles Peter and Paul were killed. It was a local persecution in Rome, and was not directly related to religion. The real reason was that Nero needed scapegoats for the fire he himself had caused which destroyed a large part of the city.

It was not until the persecution under Domitian in 92 that we see the first violent ideological clash between Rome and the Church. Domitian proclaimed himself “lord and god”, and required people to swear “by the genius of the emperor”. Those who did not were proclaimed to be “atheists”. The Apostle John was exiled to Patmos for his refusal to obey the emperor.[19]

However, over the next two centuries and a bit, until the persecution of Diocletian in the early fourth century, periods of persecution, while cruel, were sporadic and short-lived. Thus in the early second century the Emperor Trajan ordered the end of the persecution after the death of St. Ignatius the God-bearer, so impressed was he by the saint’s confession… With the possible exception of Diocletian’s persecution, these persecutions did not threaten the very existence of the Church. Indeed, taken as a whole, the persecutions of the first three centuries of the Church’s life under the pagan Roman emperors cannot be compared, either in length or bloodthirstiness, to the much more recent persecutions in Soviet Russia. Rather than destroying the Church, they shed the blood that, in Tertullian’s phrase, was the seed of future Christian generations.

Roman power already began fulfilling the role of protector of the Christians in 35, when, on the basis of a report sent to him by Pilate, the Emperor Tiberius proposed to the senate that Christ should be recognized as a god. The senate refused this request, and declared that Christianity was an “illicit superstition”; but Tiberius ignored this and forbade the bringing of any accusations against the Christians. Moreover, when St. Mary Magdalene complained to the emperor about the unjust sentence passed by Pontius Pilate on Christ, the emperor moved Pilate from Jerusalem to Gaul, where he died after a terrible illness.[20] Again, in 36 or 37 the Roman legate to Syria, Vitellius, deposed Caiaphas for his unlawful execution of the Archdeacon and Protomartyr Stephen (in 34), and in 62 the High Priest Ananias was similarly deposed for executing St. James the Just, the first Bishop of Jerusalem. In between these dates the Apostle Paul was saved from a lynching at the hands of the Jews by the Roman authorities (Acts 21, 23.28-29, 25.19).[21] So at first the Romans, far from being persecutors of the Christians, were their chief protectors against the Jews – the former people of God…

The Lord Himself accepted the Roman political order as legitimate, and exhorted His disciples to obey it as long as it did not compel them to disobey the Law of God: “Render unto Caesar the things that are Caesar’s, and unto God the things that are God’s” (Matthew 22.21). Although Christians, being in essence free-born sons of the Heavenly King, were inwardly not subject to the yoke of earthly kings, nevertheless this yoke was to be accepted voluntarily “lest we should offend them” (Matthew 17.27).

Following in this tradition, St. Peter writes: "Be subject for the Lord's sake, to every human institution, whether it be to the emperor as supreme, or to governors as sent by him to punish those who do wrong and praise those who do right... Fear God. Honour the emperor" (I Peter 2.13, 17).

And St. Paul commands Christians to give thanks for the emperor "and for all that are in authority; that we may lead a quiet and peaceful life in all godliness and honesty" (I Timothy 2.1-2). For it is precisely the emperor's ability to maintain law and order, "a quiet and peaceful life", which makes him so important for the Church. And so “let every soul be subject to the higher powers. For there is no power that is not from God; the powers that be are ordained by God. Whosoever therefore resisteth the power, resisteth the ordinance of God, and those who resist shall receive for themselves damnation” (Romans 13.1-2).[22]

The exact meaning of these words of the Apostle Paul has been much disputed in recent times. The question is: is the apostle saying that all political authority is established by God, whatever its attitude to God Himself? Or are there grounds for asserting that some authorities are not established by God, but only allowed to exist by Him, and that these “authorities” should not be obeyed as being in fact established by Satan?

The consensus of the Holy Fathers is that the apostle was not saying that everything that calls itself an authority is blessed by God, but that political authority is in principle good and God-established and therefore should be obeyed – because, as he goes on to say, political power is in general wielded in order to punish evil-doers and protect public order. Roman power, he says, is established by God, and therefore is a true political authority that must be obeyed in all its commands that do not directly contradict the commandments of God Himself. Hence the veneration and obedience that the early Christians displayed towards it.

Thus St. Clement of Rome writes: “Give us, O Master, peace and concord, even as Thou didst give it to our forefathers when they called devoutly upon Thee in faith and truth. And make us obedient to Thine own almighty and all-holy name, and to all who have the rule and governance over us upon the earth. For it is Thou, O Lord, Who in Thy supreme and ineffable might hast given them their sovereign authority; to the intent that we, acknowledging the glory and honour Thou hast bestowed upon them, should show them all submission. Grant to them health and peace, that they may exercise without offence the sovereignty which Thou hast given them.”[23]

Again, in the second century St. Justin the Martyr wrote: “We worship God only, but in other things we gladly serve you, acknowledging you as emperors and rulers of men and women, and praying that with your imperial power you may also be found to possess sound judgement…”[24]

The holy Martyr Apollonius (+c. 185) expressed the classic Christian attitude towards the emperor thus: “With all Christians I offer a pure and unbloody sacrifice to almighty God, the Lord of heaven and earth and of all that breathes, a sacrifice of prayer especially on behalf of the spiritual and rational images that have been disposed by God’s providence to rule over the earth. Wherefore obeying a just precept we pray daily to God, Who dwells in the heavens, on behalf of [the Emperor] Commodus who is our ruler in this world, for we are well aware that he rules over the earth by nothing else but the will of the invincible God Who comprehends all things.”[25]

Again, Athenagoras of Athens in his Representation for the Christians to Marcus Aurelius wrote that Christians pray for the authorities, so that the son should inherit the kingdom from his father and that the power of the Caesars should be continually extended and confirmed, and that everyone should submit to it. And St. Theophilus of Antioch wrote: “Therefore I would rather venerate the king than your gods – venerate, not worship him, but pray for him… Praying in this way, you fulfil the will of God. For the law of God says: ‘My son, fear the Lord and the king, and do not mix with rebels’ (Proverbs 24.21)” (Three Books to Autolycus)

A generation later, Tertullian (+ c. 240) employed a similar argument. “Anticipating Eusebius, he insisted that Christians rendered ‘such reverential homage as is lawful for us and good for him; regarding him as the human being next to God who from God has received all his power, and is less than God alone.’ Christians, Tertullian argued, were even perfectly willing to offer sacrifice on behalf of the emperor, though it had to be a Christian sacrifice: ‘We therefore sacrifice for the emperor’s safety, but to our God and his, and after the manner God has enjoined, in simple prayer.’ Pagan sacrifices are useless, the ‘food of devils’. Christians appeal to God, praying ‘for the imperial well-being, as those who seek it at the hands of Him who is able to bestow it.’.. Christians do just what the imperial cult demands, though in his own way.”[26]

In other words, the only legitimate sacrifice a Christian can make to the emperor is the sacrifice of prayer on his behalf; for he rules, not as a god, but “by the will of God”. So the Christians by no means refused to give to Caesar what was his. Indeed, the emperor was, in Tertullian’s words, “more truly ours (than yours) because he was put into power by our God”, which is why the Christians prayed that he should have “a long life, a safe empire, a quiet home, strong armies, a faithful senate, honest subjects, a world at peace”.[27]

As for the pagan sacrifice to the emperor himself, Hieromartyr Hippolytus of Rome (+235) wrote: “Believers in God must not be hypocritical, nor fear people invested in authority, with the exception of those cases when some evil deed is committed [Romans 13.1-4]. On the contrary, if the leaders, having in mind their faith in God, force them to do something contrary to this faith, then it is better for them to die than to carry out the command of the leaders. After all, when the apostle teaches submission to ‘all the powers that be’ (Romans 13.1), he was not saying that we should renounce our faith and the Divine commandments, and indifferently carry out everything that people tell us to do; but that we, while fearing the authorities, should do nothing evil and that we should not deserve punishment from them as some evildoers (Romans 13.4). That is why he says: ‘The servant of God is an avenger of [those who do] evil’ (I Peter 2.14-20; Romans 13.4). And so? ‘Do you not want to fear the authorities? Do good and you will have praise from him; but if you do evil, fear, for he does not bear the sword without reason’ (Romans 13.4). Consequently, insofar as one can judge from the cited words, the apostle teaches submission to a holy and God-fearing life in this life and that we should have before our eyes the danger that the sword threatens us. [But] when the leaders and scribes hindered the apostles from preaching the word of God, they did not cease from their preaching, but submitted ‘to God rather than to man’ (Acts 5.29). In consequence of this, the leaders, angered, put them in prison, but ‘an angel led them out, saying: God and speak the words of this life’ (Acts 5.20).”)[28]

This attitude was well exemplified by St. Maurice and his Christian legion in Agaunum. Like many martyrs before them, they did not refuse to fight in the armies of the pagan Roman emperors against the pagans. But they refused to destroy a village composed of fellow-Christians. For “we are your soldiers, yes,” said Maurice, “but we are also the soldiers of God. To you, we owe the dues of military service – but to Him the purity of our souls.”[29]

So even the persecuting emperors were recognized as having legitimate authority: it was only when their commands contradicted the Law of God that they were defied. And even then, there is no hint of physical rebellion against the powers that be among pre-Constantinian Christians. Their attitude to Diocletian was like that of the Prophet Daniel to Nebuchadnezzar: his power is from God, even if he sometimes uses it against God.

However, the mention of Daniel reminds us that there was a somewhat different and darker attitude to Rome among the Christian writers. Following Daniel’s prophecy of the four beasts (Daniel 7), Rome was seen as the last of four kingdoms – the others were Babylon, Persia and Macedon - that would finally be destroyed in the last days by the Kingdom of Christ. According to this tradition, the pagan absolutist kings who persecuted the people of God were not legitimate rulers but tyrants. Nebuchadnezzar, for example, is called “tyrant” in some liturgical texts: “Caught and held fast by love for the King of all, the Children despised the impious threats of the tyrant in his boundless fury” [30]

Now the distinction between the true monarch, basileus, and the unlawful usurper, rebel or tyrant, tyrannis, was not new. Thus King Solomon wrote: “My son, fear the Lord and the king, and do not mix with rebels” (Proverbs 24.21). After Solomon’s death, there was a rebellion against his legitimate successor, Rehoboam, by Jeroboam, the founder of the northern kingdom of Israel. And although the Prophets Elijah and Elisha lived and worked mainly in the northern kingdom, they always made clear their loyalty to the legitimate kings of Judah over the usurping kings of Israel. Thus when both kings, in a rare moment of alliance, approached the Prophet Elisha for his advice, he said to the king of Israel: “What have I to do with you? Go to the prophets of your father and the prophets of your mother… As the Lord of hosts lives, Whom I serve, were it not that I have regard for Jehoshaphat the king of Judah, I would neither look at you, nor see you.” (II Kings 3.13, 14)…

The Greek philosophers also made a clear distinction between monarchy and tyranny. Thus Aristotle wrote: “There is a third kind of tyranny, which is the most typical form and is the counterpart to the perfect monarchy. This tyranny is just that arbitrary power of an individual which is responsible to no-one and governs all alike, whether equals or betters, with a view to its own advantage, not to that of its subjects and therefore against their will.”[31]

If Rehoboam and Nebuchadnezzar were tyrants, then it was logical to see tyranny also in the Roman emperors who persecuted the Church. Thus some early interpreters saw in one or other of the evil symbolic figures of the Revelation of St. John the Theologian, which was written during the persecution of Domitian, references to Roman power. Indeed, what contemporary Christian could not fail to think of Rome when reading about that great city, symbolically called a whore and Babylon, who sits on seven hills (Rome is situated on seven hills), who is “the mother of harlots and abominations of the earth”, that is, the multitude of pagan cults that all found refuge in Rome, “a woman drunken with the blood of the saints, and with the blood of the martyrs of Jesus” (17.5, 6)? Thus Hieromartyr Victorinus of Petau wrote that the whore’s downfall was “the ruin of great Babylon, that is, of the city of Rome.”[32] In other words, Rome, according to this tradition, was seen, not as a lawful monarchy or the blueprint of a future Christian autocracy, but as a bloody and blasphemous despotism, in the tradition of all the ancient despotisms that took their origin from Nimrod’s Babylon.[33]

This tradition became more popular as the history of pagan Rome reached its bloody climax in the early fourth century. For the Church was now threatened, not with a merely local persecution by local madmen, but with a determined attempt to destroy it completely at the hands of men who considered themselves gods and whose personal lives were often extraordinarily corrupt. The empire concentrated in itself, and especially in its capital city, all the demons of all the pagan cults together with all the moral depravity and cruelty and rabid antichristianity which those cults encouraged. How could such a kingdom be established by God? Was it not that tyrannical beast of which Scripture said that it was established by the devil (Revelation 13.2)?

And so the image of the Empire was ambiguous for the early Christians: it was both a true kingdom, an anti-type of God’s Kingdom, and a tyranny, a forerunner of the kingdom of the Antichrist that would be wiped out at the Second Coming of Christ Himself…

Nevertheless, it is undoubtedly the more optimistic view of Rome as the true kingdom that prevailed. And the essentially loyal attitude of the Christians to Rome is demonstrated by the fact that even during the persecution of Diocletian, when the Church was threatened with extinction, the Christians never rebelled against the empire, but only against the unlawful demands of the emperors. And in reward for this faith and patience, the Lord finally broke the crust of ancient pagan despotism, bringing to birth a new creature designed specifically for the spreading of the Faith throughout the world – the Roman Christian Autocracy…[34]

There was another reason why obedience even to the persecuting Roman emperors was enjoined: Roman power was believed to “restrain” the coming of the Antichrist. “There is also another and a greater necessity,” writes Tertullian, “for our offering prayer on behalf of the emperors as also for the whole state of the empire, … since we know that by the prosperity of the Roman empire the mighty power impending on the whole world and threatening the very close of the age with frightful calamities shall be delayed. And as we are loath to suffer these things, while we pray for their postponement we favour the stability of Rome - nay, we pray for the complete stability of the empire and for Roman interests in general. For we know that the mighty shock impending over the whole earth – in fact, the very end of all things threatening dreadful woes – is only retarded by the continued existence of the Roman empire.”[35]

“The subject here,” writes Professor Marta Sordi, “was the interpretation given to the famous passage from the second Epistle to the Thessalonians (2.6-7) on the obstacle, whether a person or an object, which impedes the coming of the Anti-Christ. Without attempting to interpret this mysterious passage, the fact remains that all Christian writers, up to and including Lactantius, Ambrose and Augustine, identified this restraining presence with the Roman empire, either as an institution or as an ideology. Through their conviction that the Roman empire would last as long as the world (Tertullian Ad Scapulam 2) the early Christians actually renewed and appropriated as their own the concept of Roma aeterna. ‘While we pray to delay the end’ – it is Tertullian speaking (Apologeticum 32.1) – ‘we are helping Rome to last forever’.”[36]

Thus St. John Chrysostom wrote about “him that restraineth”: “Some say the grace of the Holy Spirit, but others the Roman rule, to which I much rather accede. Why? Because if he meant to say the Spirit, he would not have spoken obscurely, but plainly, that even now the grace of the Spirit, that is the gifts of grace, withhold him… If he were about come when the gifts of grace cease, he ought now to have come, for they have long ceased. But he said this of the Roman rule,… speaking covertly and darkly, not wishing to bring upon himself superfluous enmities and senseless danger.[37] He says, ‘Only there is the one who restraineth now, until he should be taken out of the midst’; that is, whenever the Roman empire is taken out of the way, then shall he come. For as long as there is fear of the empire, no one will willingly exalt himself. But when that is dissolved, he will attack the anarchy, and endeavour to seize upon the sovereignty both of man and of God.”[38]

[1]December 25 / January 7, 2016/17.

[1] The Lives of the Holy Prophets, Buena Vista, CO: Holy Apostles Convent, 1998, p. 387. Charles T. Cook put it as follows: “Babylon, the Head of Gold, was governed by an Absolute Autocracy. Medo-Persia, the Breast and Arms of Silver, favoured an Aristocratic Oligarchy. This form gave place to Alexander the Great’s Military Oligarchy. And in turn Rome, the Legs of Iron, represented Democratic Imperialism.” (“Is the Book of Daniel Fact or Fiction?” Watching and Waiting, 2, May 1919, republished in vol. 28, no. 15, July-September, 2015, p. 238)

[2] Wiseman, “The Slow Death of Democracy”, BBC History Magazine, vol. 6, N 12, December, 2005, p. 15.

[3] Velimirovich, “The Nativity of Christ. 2”, Homilies, volume 1, Birmingham: Lazarica Press, 1996, pp. 25-26.

[4] St. Melito, in Eusebius, Church History, IV, 26, 7-8.

[5] Origen, Against Celsus II, 30.

[6] Charles Davis, “The Middle Ages”, in Richard Jenkyns (ed.), The Legacy of Rome, Oxford University Press, 1992, p. 67.

[7] St. Gregory, Sermon 4, P.G. 47, col. 564B.

[8] Orosius, Seven Books of History against the Pagans; in Jenkyns, op. cit., pp. 72-74.

[9] St. Leo, Sermon 32, P.L. 54, col. 423.

[10] Blessed Theodoret, Commentary on Zechariah, chapter 9. Again, E. Kholmogorov writes: “Rome set herself an unprecedentedly bold task – to establish peace throughout the inhabited world and root out barbarism” (“Vybor Imperii” (“The Choice of Empire”), Epokha, N 11, 2001, pp. 15-16).

[11] Festal Menaion, Great Vespers for the Nativity of Christ, "Lord, I have cried", Glory... Both now...

[12] St. Cyril of Alexandria, Commentary on the Gospel of Saint Luke, Homily 12, New York: Studion Publishers, 1983, p. 89.

[13] Glazkov, “Zashchita ot Liberalizma” (“A Defence from Liberalism”), Pravoslavnaia Rus’ (Orthodox Russia), N 15 (1636), August 1/14, 1999, p. 10.

[14] Florovsky, “Antinomies of Christian History: Empire and Desert”, Christianity and Culture, Belmont, Mass.: Nordland, 1974, pp. 68- 69.

[15] Bl. Theophylact, On John 18.36.

[16] Bishop Nikolai, The Prologue from Ochrid, Birmingham: Lazarica Press, 1986, part III, September 30, pp. 395-396.

[17] Metropolitan Anthony (Khrapovitsky), "Christ the Savior and the Jewish Revolution", Orthodox Life, vol. 35, no. 4, July-August, 1988, pp. 11-31.

[18] Dvorkin, op. cit., pp. 79-81.

[19] Domitian was seen in antiquity as the worst of the Roman emperors, worse even than Nero and Caligula (Peter Heather, The Restoration of Rome, London: Pan Books, 2013, p. 114).

[20] Bishop Nikolai, The Prologue from Ochrid, part III, July 22, p. 94.

[21] Professor Marta Sordi, The Christians and the Roman Empire, London: Routledge, 1994, chapter 1.

[22] The Synod of Bishops of the Russian Church Outside Russia wrote that “the Apostles Peter and Paul required of the Christians of their time submission to the Roman authority, even though it later persecuted the followers of Christ. The Romans by nature were distinguished by their moral valor, for which, according to the words of Augustine in his book On the City of God, the Lord magnified and glorified them. To the genius of the Romans humanity owes the working out of a more perfect law, which was the foundation of its famous governmental structure, by which it subjected the world to itself to an even greater degree than by its renowned sword. Under the shadow of the Roman eagle many tribes and nations prospered, enjoying peace and free internal self-government. Respect and tolerance for all religion were so great in Rome that they were at first also extended to recently engendered Christianity. It is sufficient to remember that the Roman procurator Pilate tried to defend Christ the Savior from the malice of the Jews, pointing out His innocence and finding nothing blameworthy in the doctrine He preached. During his many evangelical travels, which brought him into contact with the inhabitants of foreign lands, the Apostle Paul, as a Roman citizen, appealed for the protection of Roman law for defense against both the Jews and the pagans. And, of course, he asked that his case be judged by Caesar, who, according to tradition, found him to be innocent of what he was accused of only later, after his return to Rome from Spain, did he undergo martyrdom there.

“The persecution of Christians never permeated the Roman system, and was a matter of the personal initiative of individual emperors, who saw in the wide dissemination of the new Faith a danger for the state religion, and also for the order of the State, until one of them, St. Constantine, finally understood that they really did not know what they were doing, and laid his sword and sceptre at the footstool of the Cross of Christ…” (Encyclical Letter of the Council of Russian Bishops Abroad to the Russian Orthodox Flock, 23 March, 1933; Living Orthodoxy, #131, vol. XXII, N 5, September-October, 2001, pp. 13-14)

[23] ]St. Clement of Rome, To the Corinthians, 60.

[24] St. Justin the Martyr, First Apology, 17.

[25] The Acts of the Christian Martyrs, Oxford: Clarendon Press, 1972, p. 93.

[26] Peter J. Leithart, Defending Constantine, Downers Grove, Ill.: IVP Academic, 2010, p. 281.

[27] Tertullian, Apologeticum 33.1.

[28] The Works of St. Hippolytus, Bishop of Rome in Russian translation, vol. 1, p. 101. Quoted in Fomin, S. & Fomina, T. Rossia pered Vtorym Prishestviem (Russia before the Second Coming), Moscow, 1994, vol. I, p. 56.

[29] Eucherius of Lyons, The Passion of the Martyrs.

[30] Festal Menaion, The Nativity of Christ, Mattins, Canon, Canticle Seven, second irmos.

[31] Aristotle, Politics, IV, 10.

[32] Hieromartyr Victorinus, Commentary on the Apocalypse.

[33] Some saw in I Peter 5.13 a similar identification of Rome with Babylon, but this is doubtful. The Babylon referred to there is probably Babylon in Egypt, from where St. Peter was writing his epistle. However, there can be no doubt that for John’s first readers the image of Babylon would have reminded them in the first place of Rome under Nero and Domitian.

[34] Fr. Michael Azkoul, The Teachings of the Orthodox Church, Buena Vista, Co.: Dormition Skete publications, 1986, part I, p. 110.

[35] Tertullian, Apologeticum, 32.1.

[36] Sordi, The Christians and the Roman Empire, London: Routledge, 1994, p. 173. Tertullian also writes: “The Christian is hostile to nobody, least of all to the emperor, whom… he wishes well, with the whole Roman empire, so long as the world shall last, for so long as it shall last (Ad Scapulum 2). Again Lactantius writes: “It is apparent that the world is destined to end immediately. The only evidence to diminish our fear is the fact that the city of Rome continues to flourish. But once this city, which is the veritable capital of the world, falls and there is nothing in its place but ruins, as the Sibyls predict, who can doubt that the end will have arrived both for humanity and for the entire world?… The Sibyls openly speak of Rome being destined to perish. Hystaspes also, who was a very ancient king of the Medes,… predicted long before that the empire and name of Rome should be effaced from the globe… But how this shall come to pass I shall explain… In the first place, the empire shall be parceled out, and the supreme authority being dissipated and broken up shall be lessened,… until ten kings exist all together;… these… shall squander everything and impair and consume… The very fact proclaims the fall and destruction to be near, except that so long as Rome is safe it seems that nothing of this need be feared. But when indeed that head of the world shall fall and the assault begin that the Sibyls speak of coming to pass, who can doubt that the end has already come?… That is the city that has hitherto upheld all things, and we should pray and beseech the God of heaven, if indeed his decrees and mandates can be postponed, that that detested tyrant may not come sooner than we think” (Institutes VII, 15, 16, 25). And pseudo-Ephraim writes: “When the kingdom of the Romans shall begin to be consumed by the sword, then the advent of the evil one is at hand… And already is the kingdom of the Romans swept away, and the empire of the Christians is delivered unto God and the Father, and when the kingdom of the Romans shall begin to be consumed then shall come the consummation” (1, 5). See W. Bousset, The Antichrist Legend, Atlanta: Scholars Press, 1999, pp. 124-125. St. Ambrose of Milan also believed that the fall of Rome would bring in the Antichrist.

[37] For he could have been accused of preparing the fall of Rome, aeterna et invicta, which would have given them an excuse for persecuting the Christians on the same basis as they persecuted the Jews – as political revolutionaries. (V.M.). Cf. Patriarch Nicon of Moscow: “It is necessary to investigate: who is he who restrains, and why does Paul speak about him unclearly? What hinders his appearance? Some say – the grace of the Holy Spirit, others – Roman power. I agree with the latter. For if Paul had meant the Holy Spirit, then he would have said so clearly. But he [the antichrist] was bound to come when the gifts of the Holy Spirit should become scarce, they have already become scarce a long time ago. But if he is speaking of Roman power, then he had a reason for concealment, for he did not want to draw from the Empire persecution on the Christians as if they were people living and working for the destruction of the Empire. That is why he does not speak so clearly, although he definitely indicates that he will be revealed at the fitting time. For ‘the mystery of iniquity is already at work’, he says. By this he understands Nero, as an image of the antichrist, for he wanted people to worship him as god. … When he who restrains now will be taken away, that is, when Roman power will be destroyed, he will come, that is, as long as there is fear of this power nobody will introduce anarchy and will want to seize for himself all power, both human and Divine. For, just as earlier the Median power was destroyed by the Babylonian, and the Babylonian by the Persian, and the Persian by the Macedonian, and the Macedonian by the Roman, so this last will be destroyed by the antichrist, and he by Christ...” (in Zyzykin, op. cit., part 2, pp. 48-49).

[38] St. Chrysostom, Homily 4 on II Thessalonians.

* * *

THE EUROPEAN UNION AND GLOBALIZATION

Dr. Vladimir Moss

After the momentous events of 1989-91, both positive ones like the reunification of Germany and the Fall of the Soviet Union, but also negative ones like the outbreak of the Yugoslav wars, the European Economic Community felt that the time had come to go beyond their economic union – essentially the single market (or cartel) with its attendant regulatory institutions – and embark on the “ever-increasing unity”, that is, political integration, that had been envisaged in the original Treaty of Rome in 1957 and which was now so necessary (as they thought) if Europe were to speak with one, powerful voice on the world stage. This was, of course, America’s hour; but the Europeans were determined not to be placed in the shade by their mighty rival across the ocean. They thought they were superior to the Americans in some spheres – for example, in economic philosophy, where the destructiveness of the Anglo-Saxon model (i.e. the Chicago School’s shock therapy) was widely (and rightly) derided. In others, however, - for example, in democracy – they felt themselves – or were felt by others - to be inferior. A great prize was set before the two western superpowers: the primary participation in reshaping the vast territory stretching from Berlin to Vladivostok as it struggled to get out from under the rubble of communism and the nationalist wars that in some areas were only just beginning. The Europeans would need to reorganize themselves if they were to help reorganize and rebuild the former communist bloc and bring it into their own sphere of influence…

Let us briefly recap the stages whereby the European project reached this stage in its development, as outlined by Roger Bootle: “In 1957, the Treaty of Rome established the EEC.

“In 1965, the Brussels Treaty streamlined European institutions, laid down the composition of the Council and set out which institutions would be located in the three Community centres – Brussels, Strasbourg and Luxembourg.

“In 1986, the Single European Act marked the watershed, since it extended qualified majority voting in council, making it harder for a single country to veto proposed legislation.”[1]

And this is precisely why it is at this time that we see the first determined effort by “eurosceptics” to reverse the tide surging against the nation-state. Their leader was Margaret Thatcher who in her famous Bruges speech of September, 1988 declared: “We have not successfully rolled back the frontiers of the state in Britain only to see them reimposed at a European level, with a European super-state exercising a new dominance from Brussels.” As Norman Stone writes, “she said, about the tired metaphor of not taking the European train as it was leaving the station, that ‘people who get on a train like that deserve to be taken for a ride’.” [2] Moreover, she was inclined to believe the undiplomatic remark of her minister Nicholas Ridley that the ERM, the proposed first step to European monetary union, was “a German racket designed to take over the whole of Europe”.

Such a rebellion against the supra-nationalist ethos of the Europeans could not be tolerated, and Thatcher was duly ousted by her own party supported by the European leaders…

Now the project could continue, and the critical point came in 1992, with the signing of the Maastricht Treaty, more precisely “The Treaty on the European Union”, by the member-states of the EEC (now EU) on February 7, 1992. As the Europeans themselves summarized it, this Treaty “represents a new stage in European integration since it opens the way to political integration. It creates a European Union consisting of three pillars: the European Communities, Common Foreign and Security Policy (CFSP), and police and judicial cooperation in criminal matters (JHA). The Treaty introduces the concept of European citizenship, reinforces the powers of the European Parliament and launches economic and monetary union (EMU). Besides, the EEC becomes the European Community (EC)…

“The Maastricht Treaty represents a key stage in European construction. By establishing the European Union, by creating an economic and monetary union and by extending European integration to new areas, the Community has acquired a political dimension…”[3]

A referendum in Denmark refused to ratify the Treaty. However, alterations were made to it which enabled a second referendum to come to a more positive verdict. So the Treaty came into legal effect in Denmark after the royal assent was granted in June, 1993.

A referendum in France in September, 1992 supported ratification of the Treaty - but only just (50.8% in favour).

Although the United Kingdom did not hold a referendum on the Treaty, its passage through the House of Commons was very rough – in spite of the fact that the country had obtained several opt-outs from the Treaty, including acceptance of the euro. This was important because, in the opinion of experts such as the American Fed’s Alan Greenspan, a common currency can be effectively managed only by a single political government. It showed that the British eurosceptics saw the Treaty as a threat to British sovereignty – which it was.

In order to pacify so-called “nationalists” like the British, and in order to modify or counteract Maastricht’s extension of qualified majority voting (which removes the veto possessed by individual member-states), the Treaty contained a “principle of subsidiarity”, which “specifies that in areas that are not within its exclusive powers the Community shall only take action where objectives can best be attained by action at Community rather than at national level.” However, to this day this principle has proved to be a dead letter: the movement towards ever-greater centralization of powers in the EU has continued unabated. And in view of the weakness of the democratic principle in the Union – the Treaty’s provisions to strengthen the power of the European parliament have proved as ineffective as the subsidiarity principle – fears were heightened that the European Union was gradually turning into a more sophisticated, less violent version of the Soviet Union than a democratic federation of states. For instead of the Soviet Politburo there was the unelected European Commission; instead of unfree Soviet republics – increasingly powerless European member-states; instead of the corrupt Soviet bureaucracy – the no less corrupt and incredibly wasteful European bureaucracy. And the black cloud of atheism over both…

Indeed, by a profound irony the price of the liberation of Eastern Europe from the yoke of the Soviet Union was to be the strengthening of the yoke of the European Union over Western Europe and beyond; one supra-nationalist socialist dream would be replaced by another. For in 1989, at the time of German reunification, for the sake of dispelling the spectre of the resurrection of German national power French President Mitterand had returned to his socialist, supra-national principles, tying the whole of Germany ever more tightly into the (as he hoped) French-controlled Union. At the same time, – that is, just when the socialist world revolution of the Soviets had fallen apart, and the peoples of Eastern Europe were celebrating their liberation from it, - socialist thinking on a global scale, the creation of a single world government, became very much the talk of “the global village”.

Thus in June, 1991, at the Bilderberger meeting in Baden-Baden, Germany, David Rockefeller said: "We are grateful to the Washington Post, the New York Times, Time Magazine and other great publications whose directors have attended our meetings and respected their promises of discretion for almost forty years. It would have been impossible for us to develop our plan for the world if we had been subjected to the lights of publicity during those years. But, the world is [now] more sophisticated and prepared to march towards a world government. The supranational sovereignty of an intellectual elite and world bankers is surely preferable to the national autodetermination practiced in past centuries."

This was proof that there did indeed exist a powerful plutocracy, “an intellectual elite and world bankers” striving to create a world government that would be at the expense of “national autodetermination”, that is, the sovereignty of individual national states. From Rockefeller’s remarks, we can assume that this plan for a world government has been in the making for nearly sixty-five years, that is, since the early 1950s. We can also assume from his remarks that the promise of secrecy which the Bilderbergers had felt to be necessary in the early 1950s was now no longer believed to be so pressing at the time of Rockefeller’s speech – presumably because that year, 1991, the year of the West’s seemingly final victory in the Cold War, seemed to betoken “the End of History” and the final triumph of that system of political and economic governance – liberal democracy and the free market – which the Bilderbergers knew well, and knew well how to manipulate and destroy.

Again, Henry Kissinger said at the Bildeberger meeting at Evian, France in May, 1992: "Today Americans would be outraged if U.N. troops entered Los Angeles to restore order; tomorrow they will be grateful! This is especially true if they were told there was an outside threat from beyond, whether real or promulgated, that threatened our very existence. It is then that all peoples of the world will pledge with world leaders to deliver them from this evil. The one thing every man fears is the unknown. When presented with this scenario, individual rights will be willingly relinquished for the guarantee of their well being granted to them by their world government."

But what was the relationship between the globalists’ dreams of a single world government and the European Union? The relationship of a part to the whole. That is why the unification of Europe – beginning with the integration of East Germany into Federal Germany, and continuing with the integration of several other Central and Eastern European countries – was such a crucial test for the globalists. Thus President George H.W. Bush had seen European unity as the model for world unity, while the core of that unity would be the United Nations: "I see a world of open borders, open trade and, most importantly, open minds; a world that celebrates the common heritage that belongs to all the world's people.... I see a world building on the emerging new model of European unity. ... The United Nations is the place to build international support and consensus for meeting the other challenges we face.... the threats to the environment, terrorism... international drug trafficking... refugees.... We must join together in a new compact -- all of us -- to bring the United Nations into the 21st century."

The unification of Germany had been a victory. But the hope now was that the European Union project would step into an altogether higher gear, both increasing the depth of political (and not merely economic) union among existing members, but also widening it to include the countries of Eastern Europe. This was a crucial test for the globalists because Europe represented an exceptionally “hard nut” to crack: many old, proud nation-states with many different cultures and languages, and a history of violent conflicts, including very recent and bloody conflicts. So if this “hard nut” could be cracked, if Europe could be united, then it boded well for the overall global project. Conversely, if it failed, it might undermine it irreparably.

Therefore it could not be allowed to fail; the stages of “ever-increasing unity” stipulated in the Treaty of Rome had to be completed.

These stages, as they have been completed up to the present day, have been summarized by Bootle: “In 1992, the famous Maastricht Treaty prepared for European Monetary Union and introduced elements of a political union (citizenship, common foreign and internal affairs policies). This is when the EEC dropped one of its Es in its abbreviated name and became simply the European Community (EC). This clearly marked the transition from a largely economic association to one with an obvious political dimension.

“In 1995, the Schengen Agreement came into effect, allowing travel without passport control between seven countries (later joined by others): Belgium, France, Germany, Luxembourg, the Netherlands, Portugal and Spain.

- In 1997, the Treaty of Amsterdam saw the UK agreeing to the ‘Social Chapter’ of the Maastricht Treaty. Moreover, the treaty created a new senior post, a sort of Foreign Minister for the EU, known as the High Representative for Common Foreign and Security Policy.

- In 2001, the Treaty of Nice replaced the need for unanimous voting with a qualified majority system in 27 different areas – again diluting the power of a nation state to block measures that it did not like.

- In 2007, the Treaty of Lisbon extended qualified majority voting to more areas, established a legal personality for the EU and created a new post: President of the European Council. For the first time in the history of the EU, included in the Lisbon Treaty was a clause making it clear how a state could exit from the Union.”[4]

Now it must not be thought that the motivations for the foundation of the European Union were all evil, nor that it has not accomplished good things. Thus there is no doubt that in its early years the Common Market gave an important impulse to the economic recovery of Western Europe and strengthened its unity and self-confidence in the face of the still-real threat from the Communist East. Moreover, as we have seen, when Communism eventually collapsed, membership of the European Union provided a vital “safe haven”, as it were, a reassuring political and economic anchor for the former Communist countries of Central and Eastern Europe that were fleeing the Soviet bear and still had reason to fear its resurgence.

However, as time passed a totalitarian spirit hidden beneath the EU’s democratic front began to make itself felt. As regulations and directives poured out of Brussels that none of the members states’ parliaments had been given a chance to vote on; as the extreme corruption and unaccountability of the central bureaucratic apparatus continued unchecked (and whistleblower accountants were sacked); as referendums on the European Constitution were lost, but then simply ignored - it began to dawn on many, especially in Britain (which voted to leave the European Union in June, 2016), that this benign colossus might one day turn nasty, as previous hegemons on the European continent had turned nasty…

Nor was it simply the democratic deficit that recalled other totalitarian colossi: there was also the historicist spirit that seemed to prevail among Europe’s rulers. What they were doing had to be right because it was the inevitable result of the march of history. And, as Marx and Lenin had said, there was no arguing with History – if you did not want to be crushed by it…

For, as Bootle writes: “European integration has had an air of inevitability about it. It seemed to be the summation and healing of the past and the way of the future. Nation states were on the way out, passé. A united Europe would embody the best of European traditions while securing Europe’s future in the modern world.”[5]

The worm in the apple lay in that phrase describing the goal of the European project: “ever-increasing unity”. The question was: what did it really mean in the long term? Many, especially in Britain, had been in favour of joining the EU for purely economic reasons, and had not really tried to answer this political question. But increasingly it has been necessary to answer it. And the possible answers are alarming indeed…

For as Bootle asked: “What is the point of the EU? Is it to link together countries and peoples that are ‘European’? Is it to link together countries and peoples that are geographically close together? Is it to link together countries that conduct themselves in a certain way and are prepared and able to obey EU law? Or is it simply to carry on expanding as far as it can, because bigger is better, so that the EU can be regarded as an early progenitor of global government?

“Without a clear answer to these questions, it is difficult to see why the EU should not contemplate expansion to nations that are geographically close, such as Israel or the countries of North Africa, even though they are not strictly European. (Interestingly, the remit of the European Bank for Reconstruction and Development (EBRD) does extend into the Middle East and North Africa.) Or if the key concept is cultural, what about countries that are European in character and history but are far distant, such as Canada, Australia or New Zealand?

“This question is of exceptional importance. For if there is no clear answer to the question of how far EU membership should spread, perhaps it should be restricted to a smaller territory – or indeed, perhaps the EU should not exist at all…”[6]

But the globalists desperately want the European Union to exist. The reason: because regional unities of this kind are essential stepping stones or stages on the road to full globalization and the single world government. Let us recap the origins of this important idea in Carl Teichrib’s analysis: “Already in 1914, the first year of The Great War (WWI), Nicholas Murray Butler – President of Columbia University and later recipient of the 1933 Nobel Peace Prize – suggested that European unification and the advent of a supra-national government was needed to replace the “existing national system.”
"’…the time will come when each nation will deposit in a world federation some portion of its sovereignty for the general good.

“’When this happens it will be possible to establish an international executive and an international police, both devised for the especial purpose of enforcing the decisions of the international court.’

“Attempts to promote European integration and cooperation after The Great War were made. In 1923 the Pan-European Union was founded, attracting a number of individuals who would later play a post-Word War II role, including Konrad Adenauer.And France’s foreign minister, Aristide Briand, envisioned a scheme to organize Europe around unified lines as opposed to nationalistic tendencies, even bringing the debate to the League of Nations. None of these campaigns, however, were generally effective.

“Ironically, while the League of Nations and the Pan-European Union ideas floundered, a type of continental integration almost occurred via the National Socialist German Worker’s Party – better known as the Nazis. John Laughland, author of The Tainted Source, details the extensive European unification platform espoused by the Nazi leadership, including plans for a Central European Economic Community, a customs-free market area, and the eventual creation of a European monetary area. What’s more, as Laughland points out, ‘Nazi plans for European integration were as political as they were economic.’ “When stationed in Berlin during the war I had been struck with the fact that Hitler himself, albeit for the wrong reasons and in the wrong spirit, had actually accomplished much of the technical task of the unification of Europe. He had created central authorities in a whole series of areas: in transportation, in banking, in procurement and distribution of raw materials, in the control of various forms of nationalized property. Why, I asked myself, could this situation not be usefully exploited after an Allied victory?

"The influence of Nazi-era concepts on European integration cannot be understated. Stationed in Germany during the early years of World War II, George F. Kennan, one of the most important American diplomats of the twentieth century and the first Director of Policy Planning Staff at the State Department, candidly shared his observations,

“‘When stationed in Berlin during the war I had been struck with the fact that Hitler himself, albeit for the wrong reasons and in the wrong spirit, had actually accomplished much of the technical task of the unification of Europe. He had created central authorities in a whole series of areas: in transportation, in banking, in procurement and distribution of raw materials, in the control of various forms of nationalized property. Why, I asked myself, could this situation not be usefully exploited after an Allied victory?

“’What was needed was an Allied decision not to smash this network of central controls when the war was ended but rather to take it over, to remove the Nazi officials who had made it work, to appoint others (and not necessarily all non-Germans) in their place, and then to supplement this physical unification with a new European federal authority. When I returned from Germany, in 1942, I tried to win understanding for this idea in the Department of State…’

"’After the war, Kennan (who was a member of the Council on Foreign Relations and later in life involved in the Trilateral Commission) became the US counselor to the European Advisory Commission and a primary architect of the Marshall Plan – America’s rebuilding program for Europe. In his Memoirs, the diplomat noted,

“’The United States government, animated primarily by a belief that something should be done to ‘integrate’ the economies of the European countries in the interests of economic recovery, had been adding words of encouragement, if not pressure.”

“This immediate post-war ‘encouragement’ was essentially channeled via the Marshall Plan, with European integration ‘tacked on every proposal made in Washington for export to Europe.’

“Theodore H. White, a US foreign journalist and later member of the Council on Foreign Relations, describes the situation in his book, Fire in the Ashes,

“’Americans had, for many years, been loftily instructing Europeans in the virtues of their own great Union of the States, and chided Europe on the stupidities of its rivalries and separatisms. During the war several American brain trusters had even toyed with the idea that, come Liberation, it would be best to sweep away all currencies of the Liberation countries and replace them with one new common European currency issued by the United States Army…’

“White continued,

“’It was the Marshall Plan that hardened American convictions that Europeans must unite…When visiting Congressmen asked the Marshall Planners what they were trying to do, they would answer, ‘We’re trying to pull them together, we’re trying to integrate them.’ ‘Integration’ was a convenient word and each successive delegation asked sternly, ‘How far have you got with integration now?’ as if expecting the Marshall Plan to pull out of its desk drawers a draft constitution and a design for a European flag.
"’By 1949, in the second appropriation of the Marshall Plan, Congress, without debate, set the unification of Europe as one of the major purposes of the Plan.’

“Later in life White would reflect, ‘The story of the Marshall Plan, it turned out, began with the Meaning of Money. It was also about Money and Europe, and Money and the Peace – but above all, Money and Power and America.’
“While the Marshall Plan was operational, three members of Europe’s Christian Democratic community – Alcide De Gasperi, Konrad Adenauer, and Robert Shuman – led the way towards rousing continental interest in unification. Giving us some insight into the motivational factors of these three ‘Fathers of Europe,’ R.W. Keyserlingk, General Manager of the British United Press during the 1940s, writes,

“’…all three [had] been formed in their youth by the Catholic social movements activated by the papal teachings of Rerum Novarum. They were all deeply religious, fervent patriots but determined anti-nationalists. All three came from frontier areas of border disputes and border contacts…This had taught them that only a Europe as a federation, not Europe torn by hatreds bred by narrow nationalism, could assure freedom and liberty to their beloved, more intimate border homelands.’

Demonstrating the depth of this European ideal within an anti-nationalistic framework and of the subsequent roadmap to regionalism, Keyserlingk reminds us,

“’Integration into a federal system, along political, economic and military lines, involving the sacrifice of absolute national sovereignty, was their objective.’ ‘First, the political line was attempted and although this proved almost to be putting the cart before the horse, it had considerable merit for the future. It created the Council of Europe and the European Parliament…
"’When the political approach revealed the insurmountable difficulties of getting down to practical working measures, Robert Shuman came up with the second possibility, economic integration; a merging of interlocking interests, the abolition of trade barriers eliminating economic competition…working out of common policies for use of the labour market…freedom of movement for workers…and a gradual strengthening of joint economic policies…’

“Through this decided act of economic amalgamation, which has since borne itself out via the European Union and Euro currency, Europe became for the rest of the world a recognized model to advance internationalism above single state interests. This reality was perceived early on by European federalists and is evident in the 1946 Hertenstein Program,

“’A European Community on federal lines is a necessary and essential contribution to any world union…The members of the European Union shall transfer part of their sovereign rights – economic, political and military – to the Federation which they constitute…By showing that it can solve the problems of its destiny in a federal spirit, Europe will make its contribution to reconstruction and to the creation of a world community of peoples.’

Less than one year after the Hertenstein announcement, the “World Movement for World Federal Government” released a similar platform known as the Montreux Declaration. After stating that national sovereignty required limitations and that nations needed to transfer powers to a “world federal government,” the Declaration added,

“’We consider that integration of activities at regional and functional levels is consistent with the true federal approach. The formation of regional federations – insofar as they do not become an end in themselves or run the risk of crystallizing into blocs – can and should contribute to the effective functioning of a world federal government.’

“In the decades immediately following World War II, Transatlantic ties between Euro-federalists and American elites broadened international acceptance of a European Community. Moreover, Europe’s march to amalgamation successfully achieved strategic goals. The European Coal and Steel Community, the Treaty of Rome and the subsequent European Economic Community and Euratom agency, and the gradual harmonization of agricultural and fiscal policies all demonstrated the strength of this trans-national agenda.

“By the time the 1970s rolled around with its OPEC petroleum crisis and the revamping of the Bretton Woods financial system, the opportunities regionalism offered as a tool for global transformation was clearly evident. The Trilateral Commission, the Club of Rome, and the Institute for World Order all looked to regionalism as a trump card over nationalism.
“As one of the most prolific advocates of regional modeling, the Club of Rome – an elite body acting as a ‘global catalyst of change’. In another report released during this same time period, the Club of Rome merged the steering of world change, anti-nationalism, and regional cooperation.

“’In the present international order huge power is concentrated in individualized nation-States. Seen from a world viewpoint, this must be deemed undesirable. Some of the means which could be employed to attain those objectives of vital importance to the international community can more effectively be handled by higher levels of decision-making…the achievement of some aims, such as the creation of larger markets through regional and sub-regional cooperation (collective self-reliance), would be facilitated by decision-making on a level higher than the nation-State.’

Richard A. Falk, a Professor of International Law with connections to the Council on Foreign Relations and the World Federalist Association, postulated similar directives in the mid-1970s. Contributing to the World Order Model’s Project (a program of the Institute for World Order), he wrote that,

“’…regionalism has considerable appeal as a world order half-way house. It seems more feasible in the near term as a step beyond state sovereignty that can be used to dilute nationalist sentiments during a period when global loyalties need to grow stronger.’…

“Globalization and regionalism go hand-in-hand, and the relevancy of this is extraordinary. Currently, the EU is assisting in the creation of new regional blocs around the world: including the Gulf Cooperation Council, an Asian zone, the development of the South American Community of Nations, and new blocs in Africa, Latin America and the Caribbean.

“One 2004 EU document spells out this strategy: ‘Because of its history and its own integration process, support for regional integration is an area in which the EU has real added value to contribute. The EU is ready to share this unique experience with other world regional groupings. It also hopes to help them draw on the substantial gains made in the regional integration process. It therefore encourages other countries in the world to forge even stronger links with their neighbors and to organize themselves within institutionalized regional organisations.’

“In discussing its own enlargement we can, moreover, catch a glimpse of what the EU envisions: ‘Enlargement strengthens the role and position of the Union in the world, in external relations, security, trade and in other domains relating to world governance.’ And, ‘In political terms, by adding to the power, cohesion and influence of the Union on the international arena, enlargement strengthens the Union’s hand when it comes to globalisation…’

“What does this have to do with the United States of America? Everything.

“At the financial level, the US has to monetarily and economically compete with the European Union and its Euro currency. This competition not only impacts America’s trading power with Europe directly, but the growing influence of the Euro around the world raises the stakes even higher. In 2004, Toshihiko Fukui, a board member with the Bank for International Settlements, noted: ‘Today, we can discuss the euro’s potential to bring a sea change to the global financial architecture, without being criticized for fantasizing.’” Fukui then talked of a time when, like the European Union, Asia too will work as an economic bloc with a single powerful, globally recognized currency.

“The Euro’s importance as a rival to the US dollar, and as a model for other currency zones, cannot be ignored. And as different regions develop – with the possibilities of China, India, and Brazil becoming natural magnets for the creation of massive economic/regional power blocs – America, with its debt loads expanded beyond comprehension and its dollar losing face internationally, finds itself treading economically dangerous waters.

“But there’s one other element added to this mix. As stated earlier, the European Union is involved in creating other competitive regional blocs. Not only does this cause a deflection in US dollar strength at the international level, it also shifts foreign interests away from the US and back to Europe. Hence American influence, especially in terms of advancing US interests abroad, weakens as Europe’s influence grows.

“These facts haven’t escaped US policy makers. The irony is that America’s answer is to follow Europe’s footsteps, blending domestic realities with regional/global trends, and try to assist foreign nations to integrate under US guidance. The paradox deepens: America, in order to counter the Europe it helped establish, now has to create a North American Community incorporating itself, Canada, and Mexico into a new super-region. However, this is only a paradox to those in America who view the US through nationalist lenses; as already witnessed, its elite view things very differently.

“North American integration isn’t a pie-in-the-sky idea. It’s been batted around by a host of privileged tri-national organizations, including the Canadian Council of Chief Executives (Canada’s top business leaders), the Mexican Council on Foreign Relations, the Center for Strategic and International Studies (a Washington DC think tank with Trilateralist Brzezinski playing a key role), and the New York Council on Foreign Relations.

“In the spring of 2005, the CFR came out with an “independent task force” report titled Building a North American Community. This document details an economic and security mandate that binds North America by establishing a common security perimeter, a North American border pass program, common external tariffs, the seamless movement of goods, full mobility of labor between Canada and the US, a continental energy platform, and the creation of a single economic tri-national region; with 2010 as a target date for many of these arrangements.

“Responding to this report, the US Embassy in Canada – ‘pointing to increased competition from the European Union and raising economic powers such as India and China’ – called the CFR’s agenda a ‘blueprint for a powerhouse North American trading area.’

“A few short weeks after the CFR announced that its upcoming integration report would go public, US President Bush, Mexican President Fox, and Canadian Prime Minister Martin met in Texas to announce a tri-national agenda to ‘ensure that North America remains the most economically dynamic region of the world.’ The Council on Foreign Relations final report directly acknowledged this tri-national leadership summit, and pointedly said that, ‘The Task Force is pleased to provide specific advice on how the partnership can be pursued and realized.’ And tucked into the taskforce chairman’s statement was a simple but vital comment; the ‘process of change must be properly managed.’

“This wasn’t anything new to the banking community. In 1991, the Dallas Federal Reserve issued a research paper titled, North American Free Trade and the Peso: The Case for a North American Currency Area. In the late 1990’s the Bank of Canada published a string of working papers looking at the pros and cons of a North American economic and monetary zone. One US Treasury Department official, outlining world financial trends at the Federal Reserve Bank of Atlanta in October 2000, candidly remarked that ‘a quantum increase in global economic and financial cooperation’ would be needed to meet future international challenges,

“‘Successful globalization requires a parallel international process of harmonization of rules, including rules governing the financial system, a process that has been going on largely silently for many years in the central banking community…

"’…I believe that it is at least possible that in the years ahead we will witness a dramatic decline in the number of independent currencies in the world…I would not like to put a time frame on an evolution to a world with substantially fewer currencies, but I am sure you have noted that the president elect of Mexico, Vincente Fox, has suggested a long-term evolution towards a North American currency area. Such trends may lead to new challenges and institutions in the area of international economic cooperation.’

“Regionalism as a stepping-stone to globalization is the inseparable blending of politics and economics across the board. On the ‘political side,’ consider what Richard N. Haass had to say when he was the Director of the Policy Planning Staff at the US Department of States back in 2002 (remember George F. Kennan was its first director).

“’There clearly is a consistent body of ideas and policies that guides the Bush Administration’s foreign policy. Whether these ideas and policies will evolve into a formal doctrine with a name, I’ll leave to history to decide. But this coherence exists and can be captured by the idea of integration.

“’In the 21st century, the principle aim of American foreign policy is to integrate other countries and organizations into arrangements that will sustain a world consistent with U.S. interests and values.

“’…Integration is about bringing nations together and then building frameworks of cooperation and, where feasible, institutions that reinforce and sustain them even more.

"’…Integration reflects not merely a hope for the future, but the emerging reality of the Bush Administration.’

“Haass should know. Not only is he a member of the Trilateral Commission, he’s the President of the Council on Foreign Relations. In fact, Haass wrote the forward to the CFR report, Building a North American Community.

“The bottom line is this: Just as politics and economics are bonded at the hip, regionalism and all it entails – including the unification of North America – fits part-and-parcel with the strategy of globalization. It’s the pursuit of the Third Wave global society as a replacement to the archaic world of nationalism.

“In conclusion, the question must be asked; How far will this process reach? Alvin and Heidi Toffler let the cat-out-of-the-bag.

“’The fact is that building a Third Wave civilization on the wreckage of Second Wave institutions involves the design of new, more appropriate political structures in many nations at once. This is a painful yet necessary project that is mind-staggering in scope…

“’In all likelihood it will require a protracted battle to radically overhaul the United States Congress, the House of Commons and the House of Lords, the French Chamber of Deputies, the Bundestag, the Diet, the giant ministries and entrenched civil services of many nations, their constitutions and court system – in short, much of the unwieldy and increasingly unworkable apparatus of existing representative governments.

“’Nor will this wave of political struggle stop at the national level. Over the months and decades ahead, the entire ‘global law machine’ – from the United Nations at one end to the local city or town council at the other – will eventually face a mounting, ultimately irresistible demand for restructuring.

“’All of these structures will have to be fundamentally altered, not because they are inherently evil or even because the are controlled by this or that class or group, but because they are increasingly unworkable – no longer fitting to the needs of a radically changing world.’

“Can’t you hear it? That’s the sound of the crucible of globalization being fired up.”[7]

At the time of writing (2017), there have been some serious hitches in the progress of the globalization project, notably the financial crisis of 2008, Putin’s invasion of the Ukraine in 2014, Brexit in 2016, and the coming to power of Donald Trump in 2017. Britain’s decision to leave the European Union is a serious blow to European integration, especially since other dissatisfied countries may wish to follow her example. Ironically, Britain’s Prime Minister Theresa May sees Brexit as fully within the process of globalization; she emphasizes the greater opportunities for global trade that it will give her country. But her vision is of a global community of independent nation-states, not of regional blocs that suppress national sovereignties – the exact opposite of the European project. Trump, meanwhile, while strongly supporting Brexit and criticizing the European Union, has already proclaimed his hostility both to North American and to Transatlantic and Transpacific economic treaties, and threatens to derail the whole project.

Nevertheless, the globalists remain very powerful and will certain strive to overcome these obstacles and fire up “the crucible of globalization” again. In this context, the vigorously Eurosceptic views of the former Prime Minister and President of the Czech Republic, Vaclav Klaus, remain extremely relevant. In 2005 Klaus called for the EU to be "scrapped" and replaced by a free trade area to be called the "Organisation of European States." He also attacked the EU as an institution which undermines freedom, calling the EU ‘”as big a threat to freedom as the Soviet Union was”. Also in 2005 he remarked to a group of visiting U.S. politicians that the EU was a "failed and bankrupt entity”.[8] He was the only European leader to refuse to sign the Lisbon Treaty in 2007 (he eventually and grudgingly signed in 2009)…

In 2016 he expanded on the incipient totalitarianism of the modern European Union: “The fall of communism opened the door for freedom and democracy in our countries. We enjoyed it tremendously and erroneously supposed that freedom is here, and is here to stay. We were wrong. During the 27 years after the fall of communism, we have slowly begun discovering that we live in a world which is different than the one we dreamt of. It became evident that the lack of freedom is not inevitably connected with only one – however evil – form of totalitarian and authoritarian regime, with communism. There are other non-democratic isms and institutional arrangements which lead to similar results and consequences.

“Due to them we live in a far more socialist and etatist, controlled and regulated society now than we could have imagined 27 years ago. We feel that we are in number of respects returning back to the arrangements we used to live in the past and which we had considered gone once and for all. I do not have in mind specifically my country but Europe and the Western world as a whole.

“After the fall of communism, my optimism was based on a strong belief in the power of principles of free society, of free markets, of the ideas of freedom, as well as on a belief in our ability to promote and safeguard these ideas. Today, coming slowly to the end of the second decade of the 21^st century, my feeling is different. Did we have wrong expectations? Were we naive? I don´t think so.

“1. We knew that socialism, or socialdemocratism, or ‘soziale Marktwirtschaft’ is here, is here to stay and – due to its internal dynamics – would expand;

“2. We were always afraid of the green ideology, in which we saw a dangerous alternative to the traditional socialist doctrine;

“3. We were aware of the built-in leftism of intellectuals. We followed with great concern the ‘excessive production of under-educated intellectuals’ that emerged in the West as a result of the expansion of university education for all;

“4. Communism had been based on an apotheosis of science and on a firmly rooted hope that science would solve all existing human and social problems. To our great regret, the West believed in the same fallacy.

“I can assure you that we were aware of all that in the moment of the fall of communism. We – perhaps – underestimated some other crucial issues:

“- We probably did not fully appreciate the far-reaching implications of the 1960s, the fact that this ‘romantic’ era was a period of the radical and destructive denial of the authority, of traditional values and social institutions;

“- We underestimated that the growing apotheosis of human rights was in fact a revolutionary denial of civic rights and of many liberties and behavioral patterns connected with them. Human rights do not need any citizenship. That is why human-rightism calls for the destruction of the sovereignty of individual countries, particularly in today’s Europe…”[9]

[1] Bootle, The Trouble with Europe, London: Nicholas Brealey Publishing, 2015, pp. 12-13.

[2] Stone, The Atlantic and its Enemies, London, 2010, p. 596.

[3]]http://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=URISERV:xy0026

[4] Bootle, The Trouble with Europe, London: Nicholas Brealey Publishing, 2015, pp. 12-13.

[5] Bootle, op. cit., p. 31.

[6] Bootle, op. cit., p. 42.

[7] Teichrib, “The Globalization Strategy: America and Europe in the Crucible”, http://www.crossroad.to/articles2/006/teichrib/globalization-strategy.htm. Although this article is dated 2003, it must have been completed some years later.

[8] https://en.wikipedia.org/wiki/V%C3%A1clav_Klaus.

[9][9] “The European Freedom Award in the Freedom Endangering European Union”, Hlavni Strana, November 5, 2016, http://www.klaus.cz/clanky/4014.

* * *

TIME AND THE QUESTION OF GRACE

Dr. Vladimir Moss

At some time in the 1980s a high-ranking member of the Russian Church Abroad was asked: “Does the Moscow Patriarchate have the grace of sacraments?” The reply was: “In the beginning – no. But God so loves the Russian people that in time, gradually, grace returned to it.”

This reply reflects the mind-set of many Russian True Orthodox today, whether they consciously formulate the matter in this way or not. The consensus of the Holy Martyrs of Russia is sacred to our Church, so nobody dares to gainsay that consensus – which was that the Moscow Patriarchate has no grace. Nevertheless, many in fact still think that the MP has grace – and are prepared to break communion with the Russian True Orthodox Church on the basis, not only that the Holy New Martyrs were wrong, but also that the several recent conciliar decisions from the time of St. Philaret of New York onwards (in 1983, 1998, 2001, 2008 and 2016) which confirmed the judgement of the New Martyrs were also wrong.

However, there is another way that the rebels can justify themselves while supposedly remaining loyal to the confession of faith of the Martyrs. They could say, imitating the ROCOR member quoted above: “The New Martyrs were right – in their time the Moscow Patriarchate had no grace. But God so loves the Russian people that in time, gradually, grace returned to it, and so we are now right in affirming that there are true sacraments in the Moscow Patriarchate.”

Several questions arise in relation to this “confession”. First, how can grace return to a church gradually? Is it not the case that at any given moment in any given church, the Holy Spirit descends on the bread and wine during the liturgy and transforms them into the Body and Blood of Christ – or He does not descend at all?

Secondly, why should the Russian people be so privileged and so holy that their false church, which bowed down to the Antichrist, can become true just like that – without repentance, without seeking union with the True Church, without any change for the better in this period, but with clear signs of having become much worse? St. John of Kronstadt certainly did not think this. Moreover, in 1905 he declared that it was perfectly possible for the whole of the Russian Church to fall away, following the example of ancient Local Churches like the Carthaginian.

Thirdly, if this gradual change has taken place, why does not the MP acknowledge the fact? After all, if it is the True Church, it must have the grace of discerning where the Church is and is not, in time as well as space. Why, instead, does it consider that the MP throughout its history since Metropolitan Sergius has been the True Church, while the Catacomb Church and ROCOR have been schismatic and graceless?

It is obvious that this theory – that a church can fall away from grace and truth, and then gradually, without offering repentance or anything of the sort, return to God – is false…

Is time in any way relevant to our judgements concerning the MP? Yes, in one very important respect. As the false church falls deeper and deeper into heresy and apostasy (since 1961, for example, the MP has fallen into ecumenism as well as sergianism), and more and more saints who confess its falsehood are gathered into the Heavenly Granary, and more and more conciliar decisions of the True Church confirming its falsehood and gracelessness are made, there is less and less excuse for rejecting the judgement of the True Church and disobeying her decrees.

There are some people who say that it was excusable to think that the MP has grace until its participation in the 1983 Vancouver General Assembly of the World Council of Churches, which resulted in ROCOR’s conciliar anathematization of the heresy of ecumenism, which struck both the MP and all the ecumenist “Orthodox”. Well, let us suppose that this is so. Surely the corollary of this argument is that after 1983 there is no such excuse…

And since there is no excuse for holding this false belief – which is in fact a kind of ecumenism – God has shown his wrath against those who hold it in a frightening way – by driving them out of the Church. The first “chistka” (purge) came in 2000-2007, when two-thirds of ROCOR’s flock outside Russia announced their intention to join the MP, led by the KGB Agent “Patriarch” Alexis of Moscow, and then formally joined it. Then, last year, a group of clergy of the Omsk-Siberian diocese of RTOC broke communion with their lawful hierarch, Archbishop Tikhon of Omsk and Siberia, for publicly upholding the saving truth that the MP is outside the Church.

Let us note another change that has taken place over time. Those who believe that the MP has grace no longer hide their false belief, but make a great show of it, and virtually accuse those who hold to the faith of the Holy New Martyrs of heresy. They proclaim that they supposedly experienced grace when they were in the MP, and expect us to place this experience of theirs higher than the judgement of the Holy New Martyrs and St. Philaret! Why, then, did they leave that supposedly grace-filled MP and join the True Church?! And now they want to leave the truly grace-filled haven of the True Church and go – where?

A famous man once said that when the facts change, he changes his judgements – but not otherwise. The fundamental facts about the MP have not changed; nor has the judgement of the True Church. Therefore let us remain faithful to her to the end, remembering the words of St. Athanasius the Great: “We walk in step, not with the times, but with God”.

December 24 / January 6, 2016.

* * *

THE THIRD ALL-EMIGRATION COUNCIL OF THE RUSSIAN CHURCH ABROAD

Dr. Vladimir Moss

In 1974 the Third All-Emigration Council of the Russian Orthodox Church Outside Russia (ROCOR) took place in the monastery of the Holy Trinity in Jordanville, New York. Just as the First Council, held at Karlovtsy in 1921, had defined the relationship of ROCOR to the Bolshevik regime and the Romanov dynasty; and the Second Council, held in Belgrade in 1938, defined her relationship to the Church inside Russia; so the Third Council tried to define her relationship to the ecumenical and dissident movements. As Metropolitan Philaret, president of the Council, said in his keynote address: “First of all, the Council must declare not only for the Russian flock, but for the entire Church, its concept of the Church; to reveal the dogma of the Church… The Council must determine the place our Church Abroad holds within contemporary Orthodoxy, among the other ‘so-called’ churches. We say ‘so-called’ for though now people often speak of many ‘churches’, the Church of Christ is single and One.”[1]

There was much to discuss. In the last decade the apostatic influence of the ecumenical movement had broadened and deepened, and Metropolitan Philaret, had assumed a leading role in the struggle against it through his “Sorrowful Epistles”. Under the influence of his leadership, many non-Russians, such as the Greek American Monastery of the Holy Transfiguration in Boston, had sought refuge in ROCOR, and this movement had been strengthened by the application of the two Greek Old Calendarist Synods to enter into communion with her. ROCOR was no longer an exclusively Russian jurisdiction, and she could no longer be seen as simply an outpost of Russian Orthodox anti-communism. She was a multi-ethnic, missionary Church fighting the main heresies of the age on a number of fronts throughout the world. However, such a vision of ROCOR was shared by only a minority of her hierarchs, among whom Archbishop Averky of Jordanville was the most prominent.

ROCOR was now isolated from almost all other Orthodox Churches; and the question arose how to justify this. Some saw the isolation of ROCOR as necessitated, not so much by the struggle against ecumenism, as by the need to preserve Russianness among the Russian émigrés. This created a problem for a Church that was rapidly filling up with non-Russian converts. It was not that the preservation of Russianness as such was not an undoubted good. The problem arose when it hindered the missionary witness of the Church to non-Russian believers. Such phyletistic tendencies inevitably led to a loss of Church consciousness in relation to ecumenism, and to a feeling that ROCOR was closer to Russians of the MP, ecumenist though they might be, than to True Orthodox Christians of Greek or French or American origin.[2]

Another cause of division was the stricter attitude that ROCOR was now being forced to adopt towards “World Orthodoxy”, the Local Orthodox Churches that participated in the ecumenical movement. Most of the hierarchs had passively acquiesced in Metropolitan Philaret’s “Sorrowful Epistles”, and in the union with the Greek Old Calendarists. But they began to stir when the consequences of this were spelled out by the zealots in ROCOR: no further communion with the new calendarists, the Serbs and Jerusalem. The unofficial leader of this group of bishops was Archbishop Anthony of Geneva, who was supported by Bishop Laurus of Manhattan, Archbishop Philotheus of Hamburg and Bishop Paul of Stuttgart.[3] His main opponents were Metropolitan Philaret, Archbishops Anthony of Los Angeles and Averky of Syracuse, Bishop Gregory (Grabbe)[4] and, especially, the Greek-American Monastery of the Holy Transfiguration in Boston.

Archbishop Anthony of Geneva was a powerful hierarch who had already once apostasized to the Moscow Patriarchate.[5] He continually proclaimed that the MP was a true Church.[6] Moreover, he concelebrated frequently with the heretics of “World Orthodoxy”, and even, in 1986, ordered his Paris clergy to concelebrate with the new calendarists in Greece, and not with the Old Calendarists. He was a thorn in the side of Metropolitan Philaret until the latter’s death in 1985…

In his address to the Council, entitled “Our Church in the Modern World”, he declared: “By the example of our First Hierarchs [Anthony and Anastasy] we must carefully preserve those fine threads which bind us with the Orthodox world. Under no circumstances must we isolate ourselves, seeing around us often imagined heretics and schismatics. Through gradual self-isolation we will fall into the extremism which our metropolitans wisely avoided, we will reject that middle, royal path which until now our Church has travelled… By isolating ourselves, we will embark upon the path of sectarianism, fearing everyone and everything, we will become possessed with paranoia.”

This somewhat hysterical appeal not to separate from the World Orthodox at just the point when they were embarking upon “super-ecumenism” was criticised by Fr. George Grabbe: “The report does not mention to the degree necessary, maybe, that life goes on, and the sickness of ecumenism deepens and widens more and more. Condescension, oikonomia, must under different circumstances be applied differently, and to different degrees. In doses too great it can betray the Truth.” Archbishop Anthony of Los Angeles also opposed him, recalling that “we have many Greek [Old Calendarist] parishes. Our concelebration with the new calendarists was very bitter for them.”[7]

The leader of one of the Greek Old Calendarist parishes within ROCOR, Fr. Panagiotes Carras, sent an appeal to the Synod of Bishops on August 24, 1974 on behalf of all “non-Russian monasteries, parishes, and laity of ROCOR”, in which he called on the ecumenists to be labelled as heretics who had lost the Holy Spirit and who should be subjected to the canonical sanctions that apply to heretics and schismatics.

Metropolitan Philaret was sympathetic to this appeal, and moved for an official statement that the MP was graceless. According to the witness of a seminarian present at the Council, the majority of bishops and delegates would have supported such a motion. However, at the last minute the metropolitan was persuaded not to proceed with the motion on the grounds that it would have caused a schism.[8] Nine years later, the ROCOR Council of Bishops did anathematize ecumenism.

Voices were heard at the 1974 Council arguing for union between ROCOR and the schismatic Paris and American Metropolia jurisdictions. Love, they said, should unite us, and we should not emphasize our differences. Metropolitan Philaret, however, pointed out that love which does not wish to disturb our neighbour by pointing out his errors is not love but hatred![9]

The divisions that were beginning to emerge between Metropolitan Philaret and the majority of other hierarchs were expressed by him in a letter to one of his few allies, Protopresbyter George Grabbe, the Secretary of the Synod. Describing a meeting with the hierarchs, he wrote: “I saw how truly alone I am among our hierarchs with my views on matters of principle (although on a personal level I am on good terms with everyone). And I am in earnest when I say that I am considering retiring. Of course, I won’t leave all of a sudden, unexpectedly. But at the next Sobor I intend to point out that too many things that are taking place in our church life do not sit well with me. And if the majority of the episcopacy agrees with me than I will not raise the matter of retiring. But if I see that I am alone or see myself in the minority then I will announce that I am retiring. For I cannot head, nor, therefore bear the responsibility for that with which I am not in agreement in principle. In particular, I do not agree with our practice of halfway relations with the American and Parisian schismatics. The Holy Fathers insistently state that long and obdurately continuing schism is close to being heresy, and that it is necessary to relate to stubborn schismatics as to heretics, not allowing any communion with them whatsoever (how Vladyka Anthony’s hair would stand on end at such a pronouncement! But I remain unyielding)…”[10]

Also discussed at the Council was the dissident movement in the Soviet Union. As we have seen, détente affected both the political and cultural spheres (the works of such figures as Sakharov and Solzhenitsyn), and also the religious sphere (Solzhenitsyn again, Bishop Hermogen of Kaluga, the priests Yeshliman, Yakunin and Dudko, the layman Boris Talantov).

Those hierarchs of ROCOR, such as Anthony of Geneva, whose attitude to events in Russia was dictated as much by political as by spiritual or ecclesiological considerations, were inclined to raise the dissidents to the status of true Church confessors.[11] For on the one hand, they were sincere anti-communists and despised the kow-towing of the MP hierarchs to communism. On the other hand, they would not have dreamed of denying that the MP was a true Church.

The position of these hierarchs was threatened by the anti-ecumenist zeal of Metropolitan Philaret, Archbishop Averky and the Boston monastery. But the expulsion of Solzhenitsyn to the West in 1974 presented them with an opportunity. Archbishop Anthony brought Solzhenitsyn to the Council, where he created a sensation by his rejection of the zealot view. Then Anthony himself read a report calling on ROCOR to support the dissidents, in spite of the fact that they were ecumenists and in the MP. He was countered by Archbishop Anthony of Los Angeles, who, while respecting the courage of the dissidents, objected to a recognition that would devalue the witness of the true catacomb confessors.

One of the most important Soviet dissidents was the Moscow priest Fr. Dmitri Dudko, who conducted open meetings in his church that attracted many and influenced many more. Unlike Solzhenitsyn, he knew of the Catacomb Church, and wrote of it in relatively flattering terms: “We all recognize Patriarch Tikhon and we look on Patriarch Sergius’ [acts] as a betrayal of the Church’s interests to please the authorities. The following (Patriarchs) – Alexis and the present Pimen – only go on the road already opened. We have no other hierarchy. The Catacomb Church would be good – but where is it? The True Orthodox Church – these are good people, morally steadfast; but they have almost no priesthood, and you simply can’t find them, while there are many who are thirsting. And one has to be ministered to by the hierarchy we do have. Immediately the question arises: are they ministering to us? Basically, they are the puppets of the atheists. And another question: at least, are they believers? Who will answer this question? I fear to answer…”[12]

These sentiments elicited sympathy from members of ROCOR. Less well known – because edited out of his books as published in the West[13] - was Fr. Dmitri’s ecumenism… The right attitude to him would have been to applaud his courage and the correct opinions he expressed, while gently seeking to correct his liberalism and ecumenism. In no way was it right to treat him as if he were a true priest in the True Church, and an example to be followed that was no less praiseworthy than those of the true confessors in the catacombs. But that is precisely what many in ROCOR now began to do.

Even the 1974 Council was tempted, declaring: “The boundary between preservation of the Church and seductive self-preservation was drawn by his Holiness Patriarch Tikhon, his lawful locum tenens Metropolitan Peter, Metropolitan Cyril of Kazan, Metropolitan Joseph of Petrograd and the Solovki confessors headed by Archbishop Hilarion (Troitsky). In recent years, this boundary has again been clearly drawn by Archbishop Hermogenes, several priests, among them Nicholas Gainov and Dimitri Dudko, the laypeople of Vyatka led by Boris Talantov, the defenders of the Pochaev Lavra such as Theodosia Kuzminichna Varavva, and many others. This boundary has also been drawn by Solzhenitsyn in his appeal ‘Do not live by the lie!’ Not to live by the lie and to honour the memory of the holy martyrs and confessors of our Church – this is the boundary separating the true Tikhonites from ‘the sergianist leaven of Herod’, as wrote Boris Talantov, the rebukers of the present leaders of the patriarchate who died in prison. In our unceasing prayers for each other, in our love for the Lord Jesus, in our faithfulness to the ideal of the past and future Orthodox Russia, the faithful archpastors, pastors, monks and laymen on both sides of the iron curtain are united. Together they constitute the Holy Church of Russia, which is indivisible just as the seamless robe of Christ is indivisible.”[14]

This was a serious distortion: to place the confessors of the Catacomb Church on the same level as sergianist dissidents. A case could be made for considering that Boris Talantov was a true martyr, since he denounced the MP in terms identical to those employed by the Catacomb Church and may well have died out of communion with the MP. But Dudko and Solzhenitsyn did not share the faith of the True Church, and did not join it even after the fall of communism…

Fr. Seraphim Rose criticized Solzhenitsyn as follows: “Let us return to the belief of Solzhenitsyn and all the defenders of the Moscow Patriarchate that the betrayal of her hierarchs does not affect the Church's faithful. This view is based on an entirely false view of the nature of the Church which artificially separates the hierarchs from the believing people and allows ‘church life as normal’ to go on no matter what happens to the Church leaders. On the contrary, the whole history of the Church of Christ persuades us of the exact opposite. Who else was it but the Bishops of Rome who led the Church of the West into apostasy and schism and heresy? Is it the fault of ordinary believing Roman Catholics that they, the largest group of ‘Christians’ in the world, are today outside the Church of Christ, and that in order to return to the true Church they must not only reject the false doctrines of Rome, but also completely reform their religious mentality and unlearn the false piety which has been transmitted to them precisely by their bishops? Today, it is true, the Moscow Patriarchate allows Roman Catholics to receive its Sacraments and implicitly already teaches the ecumenist doctrine that these Catholics too are ‘part of the Church’. But this fact only shows how far the Moscow Patriarchate has departed from the universal Orthodox tradition of the Church into an erroneous ecclesiology, and how correct the True Orthodox Church is in refusing to have communion with an ecclesiastical body which not only allows its policies to be dictated by atheists, but openly preaches the modern heresies of ecumenism and chiliasm.”[15]

In 1976 the ROCOR Synod issued an Epistle to the Russian people which, after declaring unity with the Catacomb Church, went on to say to MP dissidents: “We also kiss the cross that you have taken upon yourselves, O pastors who have found in yourselves the courage and strength of spirit to be open reproachers of the weakness of spirit of your hierarchs, who have surrendered before the atheists… We know of your exploit, we pray for you and ask your prayers for our flock that is in the diaspora. Christ is in our midst! He is and shall be!”[16]

“Christ is in our midst! He is and shall be!” are words that Orthodox priests exchange in the altar after the ordination of the Holy Gifts. Their use here implies the recognition of the dissidents as co-celebrants with ROCOR, members of the same Church. Clearly the influence of the dissidents was having a corrosive effect on the ecclesiology of ROCOR.

In February, 1976 the Greek Old Calendarist Matthewites broke communion with ROCOR, claiming that the Russians had broken their promise to give them a written confession that the new calendarists were graceless[17], and that Archbishop Anthony of Geneva was continuing to have communion with the new calendarists.[18] This was true; and his ecumenist activities continued even after the break with the Matthewites. Thus at Pascha, 1976, he asked permission for pastoral reasons to serve with Russian clerics of the Patriarchate of Constantinople in Europe.[19] In October he again concelebrated with several heretics at the funeral of Archbishop Nikodem of Great Britain. And in May, 1977 he travelled to Birmingham, England to concelebrate with the local Serbs.

Archbishop Anthony’s ecumenist actions caused several priests and parishes to leave him for the Matthewites, including those of Fr. Basile Sakkas in Switzerland and of Hieromonk Cassian (Braun) in France, and a parish in England. Metropolitan Philaret expressed disapproval of Archbishop Anthony’s canonical transgressions, but he was not in sufficient control of his Synod to obtain his repentance.[20]

In the same critical year of 1976 the well-known Brotherhood of St. Herman of Alaska in Platina, California began to turn away from its previously zealot course to a markedly softer line in relation to the MP and World Orthodoxy.[21] They were influenced in this direction partly by the “dissident fever” that was now raging through most of the Russian part of ROCOR, and partly by the “moderate” ecclesiology of the Greek Old Calendarist Metropolitan Cyprian of Fili. However, a still more important influence may have been a series of controversies – on evolution, on the soul after death, on Blessed Augustine of Hippo – conducted exclusively in the “convert” part of ROCOR between the Platina Brotherhood and the Greek-American monastery in Boston. In all these controversies, in the present writer’s opinion, Platina was right as against Boston. But the negative impression that the Platina monks formed of Boston as a result led them to error in the one area of controversy in which the Boston monastery was right – the canonical status of World Orthodoxy and the MP. Arguing that the Boston monastery’s “super-correctness” was leading them to abandon the “Royal Way” as regards the status of the World Orthodox, Platina came out strongly on the side of the liberal wing of ROCOR led by Archbishop Anthony and his idolisation of Fr. Dimitri and the other dissidents.

Another important issue was relations with the Serbian Church. The Serbs, as we have seen, had joined the WCC in 1965, their ecumenism extended to official acceptance of the canonicity of the Anglican Church[22], and they were as fully under the thumb of the communists as the MP. In spite of this, Archbishop Anthony continued to serve with the Serbs, citing the pre-war hospitality of the Serbs to ROCOR in his justification.

In this connection Metropolitan Philaret wrote to him: “I consider it my duty to point out to you, Vladyka, that your assertion that we must thank the Serbian Church for her treatment of us, I fully accept, but only as regards her past – the glorious past of the Serbian Church. Yes, of course, we must keep the names of their Holinesses Patriarchs Demetrius and Barnabas in grateful memory for their precious support of the Church Abroad at that time when she had no place to lay her head.

“There is no denying that a certain honour is due the Serbian Church for her refusing to condemn our Church Abroad at the parasynagogue in Moscow in 1971, and also on later occasions when Moscow again raised the matter. But then, on the other hand, she did participate in the aforementioned parasynagogue, when it elected Pimen, and the Serbian hierarchs did not protest against this absolutely anti-canonical election, when he who had already been chosen and appointed by the God-hating regime was elected. Our Sobor of 1971 did not, and could not, recognize Pimen, whereas the Serbian Patriarchate recognized and does recognize him, addressing him as Patriarch, and is in full communion with him. And thus she opposes us directly, for we attempt at all times to explain to the “Free World” that the Soviet Patriarchate is not the genuine representative and head of the much-suffering Russian Church. But the Serbian Church recognizes her as such, and by so doing commits a grave sin against the Russian Church and the Russian Orthodox people.

“How can there be any talk here of a special gratitude to her? Oh, if the Serbian Church would, while recognizing our righteousness, likewise directly and openly, boldly recognize the unrighteousness of the Soviets! Well – then there would truly be something for us to thank her for! But now, as it is, while extending one hand to us, she extends her other hand to our opponents and the enemies of God and the Church. If it pleases you, having shut your eyes to this sad reality, to thank the Serbs for such ‘podvigs’ of theirs, then that is your affair, but I am not a participant in this expression of gratitude.

“How dangerous are compromises in matters of principle! They render people powerless in defence of the Truth. Why is it that the Serbian Patriarchate cannot resolve to sever communion with the Soviet hierarchy? Because she herself is travelling along the same dark and dangerous path of compromise with the God-hating communists. True, she has not progressed along that path to the extent that the Soviet hierarchy has, and she attempts to preach and defend the faith, but if the shades and nuances here are quite different, yet, in principle, the matter stands on one and the same level.”[23]

In 1979, in response to a series of protests by Fr. Dmitri against what he saw as excessive strictness on the part of ROCOR towards the MP, Archbishop Anthony of Geneva, breaking the rule imposed by Metropolitan Anastasy (and reasserted by Metropolitan Philaret) that ROCOR members should have no contact, “even of an everyday nature”, with Soviet church clergy, wrote to Dudko: “I hasten to console you that the part of the Russian Church which lives in freedom beyond the bounds of the homeland, has never officially considered the Moscow Patriarchate, which is recognised in the USSR, as graceless…. We have never dared to deny the grace-filled nature of the official church, for we believe that the sacraments carried out by her clergy are sacraments. Therefore our bishops received your clergy into the Church Abroad in their existing rank… On the other hand, the representatives of the Catacomb Church in Russia accuse us of not wanting to recognise the Moscow Patriarchate as graceless.”[24]

However, in 1980, Fr. Dmitri was arrested, which was closely followed by the arrest of his disciples Victor Kapitanchuk and Lev Regelson. Then Dudko issued a recantation on Soviet television in which he confessed that his “so-called struggle with godlessness” was in fact “a struggle with Soviet power”.[25] Kapitanchuk and Regelson confessed to having “criminal ties” with foreign correspondents and of mixing religious activity with politics, while Kapitanchuk said that he had “inflicted damage on the Soviet state for which I am very sorry”. Both men implicated others in their “crimes”.

Metropolitan Philaret had been proved right – although many continued to justify Dudko and denounced those who “judged” him. But it was not a question of personal “judging”, but of the correct discerning of the boundaries of the Church and the correct attitude to those outside it.

The metropolitan wrote that the tragedy had overtaken Dudko because his activity had taken place from within the MP – that is, “outside the True Church”. And he continued: “What is the ‘Soviet church’? Fr. Archimandrite Constantine has said often and insistently that the most terrible thing that the God-fighting authorities have done to Russia is the appearance of the ‘Soviet church’, which the Bolsheviks offered up to the people as the True Church, having driven the real Orthodox Church into the catacombs or the concentration camps. This false church has been twice anathematized. His Holiness Patriarch Tikhon and the All-Russian Church Council anathematised the communists and all their co-workers. This terrible anathema has not been lifted to this day and preserves its power, since it can be lifted only by an All-Russian Church Council, as being the canonically higher Church authority. And a terrible thing happened in 1927, when the leader of the Church, Metropolitan Sergius, by his shameful apostate declaration submitted the Russian Church to the Bolsheviks and declared that he was cooperating with them. In the most exact sense the expression of the prayer before confession was fulfilled: ‘fallen under his own anathema’! For in 1918 the Church anathematised all the co-workers of communism, and in 1927 she herself entered into the company of these co-workers and began to praise the red God-fighting authorities – to praise the red beast of which the Apocalypse speaks. And this is not all. When Metropolitan Sergius published his criminal declaration, the faithful children of the Church immediately separated from the Soviet church, and the Catacomb Church was created. And she in her turn anathematised the official church for her betrayal of Christ…

“We receive clergymen from Moscow not as ones possessing grace, but as ones receiving it by the very act of union. But to recognize the church of the evil-doers as the bearer and repository of grace – that we, of course, cannot do. For outside of Orthodoxy there is no grace; and the Soviet church has deprived itself of grace.”[26]

Looking at this tragedy from a psychological point of view, we can see that Dudko’s vulnerability consisted, not so much in the fear of physical torture, as in the KGB’s ability to induce in him a feeling of false guilt, guilt that he had objectively harmed the Soviet State. This tragedy exposed an inescapable dilemma facing all the dissidents: that action aimed to restore the freedom of the Church was necessarily anti-soviet, insofar as the Soviet State and the Orthodox Church represented incompatible aims and ideologies. Therefore every committed campaigner for Church freedom sooner or later had to admit that he was working against Soviet power – if not by physical, at any rate by spiritual, means, and that he had to work outside the political and ecclesiastical institutions of Soviet power. So the failure of the dissidents was the natural consequence of the refusal to obey the Apostle’s command: “Be ye not unequally yoked together with unbelievers” (II Corinthians 6.14). They refused to obey Patriarch Tikhon’s adjuration to the faithful to have no communion at all with the communists, “the outcasts of humanity”. They tried to do good from within an accursed evil - the pact between Metropolitan Sergius and the Communists which, in the words of a samizdat document dating from the early 1970s, “tied the Church hand and foot by imposing on her a loyalty not only to the State, but mainly to the communist ideology.”[27]

[1] Third All-Diaspora Council, 1974, Protocol 1, August 26 / September 8, Synodal Archives, p. 2; quoted in Nun Vassa (Larin) “’Glory be to God, Who did not Abandon His Church’, The Self- Awareness of ROCOR at the Third All-Diaspora Council of 1974”, http://www.russianorthodoxchurch.ws/01newstructure/pagesen/articles/svassasobor.htm.

[2] See Eugene Pavlenko, “The Heresy of Phyletism: History and the Present”, Vertograd-Inform, № 13, November, 1999.

[3] Nun Vassa, op. cit.

[4] “In his report to Metropolitan Philaret on 7 December of 1972, Archpriest George Grabbe, who then headed the Synod’s External Affairs Department, protested against Bishops Nikon and Laurus having united in prayer with Archbishop Iakovos during the visit of the relics of St. Nicholas to the Greek Church in Flushing, NY. His protest was motivated on the basis of determinations of the ROCOR Councils of Bishops of 1967 and 1971 that its clergy must by all means avoid prayerful communion with hierarchs who were ecumenists, and even more so because ROCOR had accepted clerics who had left these other churches for ‘dogmatic reasons’.” (Psarev, op. cit., p. 4).

[5] “In 1945, being in Serbia, he went over to the MP and waited for a Soviet passport so as to go to the USSR, but the Soviet authorities took their time with the passport, bestowing on him in the meantime the rank of archimandrite [through Patriarch Alexis I]. But, fed up with waiting for permission to return, [in 1949] the future bishop left for Switzerland to his brother Bishop Leontius, where he was reunited with ROCOR, having received a penance for his joining the MP.” (Vladimir Kirillov, May 15, 2006 http://elmager.livejournal.com/66190.html?thread=283278; Bernard le Caro, “A Short Biography of Archbishop Antony (Bartoshevich) of Geneva and Western Europe (+1993)”, http://www.orthodoxengland.org.uk/vl_antony_b.pdf).

[6] He said as much to the present writer in October, 1976.

[7) Protocol № 4 of the All-Diaspora Council, August 29 / September 11, 1974; Synodal Archives, p. 4; Nun Vassa, op. cit.

[8] Fr. Basil Yakimov, “Re: Fundamental Question”, orthodox-synod@yahoo.groups.com , 4 June, 2003. And the following is an extract from Protocol № 3 of the ROCOR Sobor, dated October 8/21, 1974: “Bishop Gregory says that to the question of the existence (of grace) it is not always possible to give a final reply immediately. The loss of grace is the consequence of spiritual death, which sometimes does not come immediately. Thus plants sometimes die gradually. In relation to the loss of grace in the Moscow Patriarchate, it would be interesting to make the comparison with the position of the iconoclasts, although the sin of the Patriarchate is deeper. The President [Metropolitan Philaret] says that we cannot now issue a resolution on grace in the Moscow Patriarchate, but we can be certain that grace lives only in the true Church, but the Moscow hierarchs have gone directly against Christ and His work. How can there be grace among them? The metropolitan personally considers that the Moscow Patriarchate is graceless.” (Tserkovnie Novosti (Church News), № 4 (95), June-July, 2001, p. 9).

[9] See his letters to Fr. Victor Potapov, Vertograd-Inform, № 11 (44), November, 1998, pp. 28-32, and to Abbess Magdalena of Lesna of December, 1979.

[10] Metropolitan Philaret to Fr. George Grabbe, July 12/25, 1975, Vertograd-Inform, № 11 (68), November, 2000, pp. 52-53.

[11] Many West European members of ROCOR belonged to the NTS, a secret anti-communist political party which was infiltrated by both the KGB and the CIA.

[12] Posev, translated in The Orthodox Word, September-October, 1979.

[13] Personal communication from Monks of Monastery Press, Montreal, January, 1977.

[14] Poslanie Tret’ego Vsezarubezhnogo Sobora Russkoj Pravoslavnoj Tserkvi Zagranitsei Pravoslavnomy russkomu narodu na rodine (Epistle of the Third All-Emigration Council of the Russian Orthodox Church Abroad to the Russian People in the Homeland), September 8/21, 1974.

[15] Rose, "The Catacomb Tikhonite Church 1974", The Orthodox Word, 1974, pp. 241-242.

[16] Pravoslavnaia Rus’ (Orthodox Russia), 1976, № 20.

[17]] The official statements of the ROCOR Synod were indeed weak from the Matthewite point of view, who regarded the matter as already decided long ago. Thus on September 12/25, 1974 the Synod declared: “Concerning the question of the presence or absence of grace among the new calendarists the Russian Orthodox Church Abroad does not consider herself or any other Local Church to have the right to make a conclusive decision, since a categorical evaluation in this question can be undertaken only by a properly convened, competent Ecumenical Council, with the obligatory participation of the free Church of Russia.” (This was quoted by Metropolitan Philaret in his letter to Archbishop Andreas dated October 5, 1974 (ref. no. 3/50/760)). Again on September 18 / October 1, 1974 the ROCOR Council of Bishops declared: “Manifesting good will [towards the Orthodox Greeks], the Russian Orthodox Church Abroad has called and addressed separate groups of the Church of the Old Calendarists to find the path to make peace and attain fraternal unity. However, the Russian Orthodox Church Abroad has no canonical power over the Church jurisdictions in Greece and therefore cannot interfere in their life with decisions that would be obligatory in questions of their disagreements.”

Although ROCOR officially refused to call the new calendarists graceless, there is evidence that Metropolitan Philaret’s personal views were stricter and closer to those of the Greeks. Thus on September 20, 1975, he wrote to Metropolitan Epiphanius of Kition, the leader of the Old Calendarist Church of Cyprus, with whom he continued to have friendly relations even after the Matthewite Synod to which Epiphanius belonged had broken communion with ROCOR: “From the beginning our Russian Church has known that the calendar innovation was unacceptable, and has not dared to move this boundary set by patristic tradition, for the Ecclesiastical Calendar is a support of the life of the Church and as such is fortified by decrees of Holy Tradition.

“However, it is obvious to all that the calendar innovation caused a schism in the Greek Church in 1924, and the responsibility for the schism weighs exclusively on the innovators. This is the conclusion that will be reached by anyone studying the Patriarchal Tomoi (as that of 1583) and taking into account the wretched and self-evident fact of the schism and the frightful punishments, persecutions and blasphemies which those who have cleaved to the patristic piety of Holy Tradition have undergone.

“Thinking in this way, our Holy Synod has decreed that we ‘flee’ concelebrations with the new calendarist modernists. We do not concelebrate with them, nor do we give permission or a blessing to our clergy for such a concelebration. In order to assure you of the truth of what we say, we inform you that whenever a community in the diaspora is received into our Church, they are required to follow the patristic Calendar of the Orthodox Church…” (from the archives of the True Orthodox Church of Greece)

[18] Kyrix Gnision Orthodoxon (Herald of the True Orthodox Christians), February, 1976, pp. 5-12.

[19] Psarev, op. cit., p. 4.

[20] As he told the present writer in January, 1977, he had a gun at his head. However, he was able to remove Britain, where Archbishop Anthony’s ecumenism had elicited protests from the English Orthodox Parish of St. Michael, Guildford, to his own jurisdiction later that year.

[21] See especially Fr. Seraphim Rose’s article, “The Royal Path” (The Orthodox Word, № 70, 1976), in which he wrote: “The Russian Church Outside of Russia has been placed, by God’s Providence, in avery favourable position for preserving the ‘royal path’ amidst the confusion of so much of 20th centuryOrthodoxy. Living in exile and poverty in a world that has not understood the suffering ofher people, she has focused her attention on preserving unchanged the faith which unites her people,she has focused her attention on preserving unchanged the faith which unites her people, and soquite naturally she finds herself a stranger to the whole ecumenical mentality, which is based onreligious indifference and self-satisfaction, material affluence, and soulless internationalism. On theother hand, she has been preserved from falling into extremism on the ’right side’ (such as might be adeclaration that the Mysteries of the Moscow Patriarchate are without grace)… If there seems to be a‘logical contradiction’ here… it is a problem only for rationalists; those who approach church questions with the heart as well as the head have no trouble accepting this position…”

[22] Thus George Deretich writes: “In Waukegan, Illinois (Feb. 7, 1980),… the pro-Belgrade Bishop Firmilian stated openly in court under oath that Episcopalian clergy are canonical priests recognized by his Orthodox Church” (Treacherous Unity, Acel Officeworks, 1998, p. 68).

[23]Letter of Metropolitan Philaret to Archbishop Anthony of Geneva, November 16/29, 1977.

[24]Vestnik Zapadno-Evropejskoj Eparkhii (Herald of the Western European Diocese), 1979, № 14; Posev (Sowing), 1979, № 12.

[25] In fact, before his death in 2004 Dudko became an open advocate of Stalinism and Putin’s neo- Stalinism: “I hope so much for Vladimir Putin now. It seems to me that he is like Joseph Stalin. I treat Stalin with respect, and I think that he was a very wise leader. It is Stalin who established such a powerful country. Russia has never been that powerful since, and there was no tsar in Russia who was able to accomplish the things that Stalin did. He managed to overcome and sacrifice so much for the sake of the country’s greatness. I hope that Putin will follow in Stalin’s path…” (http://english.pravda.ru/politics/2002/11/13/39433; quoted by Nicholas Candela, “[paradosis] the wisdom of an MP priest”, orthodox-tradition@yahoo.com , January 22, 2004).

[26] “A Letter from Metropolitan Philaret (Voznesensky) to a Priest of the Church Abroad concerning Father Dimitri Dudko and the Moscow Patriarchate”, Vertograd-Inform, № 4, February, 1999, pp. 16-20. A few years earlier, on August 14/27, 1977, Metropolitan Philaret had told the present writer: “I advise you always to remain faithful to the anathema of the Catacomb Church against the Moscow Patriarchate.”

[27]] Keston College Archives 12/92, № 892б March 29, 1972, in Orthodox Life, September-October, 1974.

* * *

НОВЫЕ КНИГИ

Дорогие читатели!

На складе редакции “Верность” имеется малое количество редких книг – редких по своей ценности, а также и небольшому тиражу. Заказы направлять по адресу:

Mr. Valentin W. Scheglowski, 6 Saratoga Ln. N, Minneapolis, Minnesota 55441

Стоимость книг включает пересылку внутри США.

1. ПОСЛЕДНИЙ ПЕРВОИЕРАРХ РПЦЗ, БЛАЖЕННЕЙШИЙ МИТРОПОЛИТ ВИТАЛИЙ. Жизнеописание и труды.

Составитель Елена Семёнова. Москва, 2014; (292ст). $17.00

2. У ИСТОКОВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ПСИХОЛОГИИ, Митрополит Антоний (Храповицкий) и его апологеты. Составитель и предисловие А.М. Хитрова. Москва, 2016; (350ст). $18.00

3. РПЦЗ: Вышла из печати книга Г.М. Солдатова "Разгром Джорданвилля"

07 Декабрь 2016. Опубликовано в РПЦЗ

Вышла из печати книга Юрия Михайловича Солдатова "Разгром Джорданвилля". В этой книге Юрий Михайлович, бывший семинарист Свято-Троицкой семинарии, делится своими воспоминаниями о преподвателях семинарии и насельниках монастыря: арихимандритах Пантелеимоне и Иосифе, Константине, Киприане, Владимире и Флоре, иеромонахе Игнатие, профессорах Тальберге и Андриевском. Г.М. Солдатов рассуждает о судьбах монастыря и всей нашей Русской Зарубежной Церкви, их прошлом и настоящем.

Книга издана в виде альбома с многими иллюстрациями и на хорошей бумаге.

Г.М. Солдатов, "Разгром Джорданвилля", мягкий переплёт, ламинирование, формат 210х210, 90 стр., издание Одесской епархии РПЦЗ, 2016 год. Заказывать по адресу ipc.roca@gmail.com . Цена $10 + пересылка.
Каждый цент с продажи книги пойдет на расходы РПЦЗ
=================================================================================

Многие зачитывались романами о гражданской войне Ген. П.Н. Краснова и М.А. Шолохова, но теперь в Отечество Господь Бог послал талантливую писательницу Елену Семенову, трудами которой также можно увлечься настолько что, не отрываясь, хотелось бы наслаждаться чтением. Роман «Честь никому!» как и другие труды писательницы, освещают историю и культуру России. Елена Семенова : писатель, поэт, публицист, редактор литературно-общественного журнала "Голос Эпохи", портала "Архипелаг Святая Русь" и ряда сайтов, посвящённых Белому Движению и заслуженным людям нашего Отечества. В других странах мира таких деятелей культуры называют "национальным кладом". Елена Владимировна наш русский драгоценный клад! Бог ей в помощь в дальнейших трудах на пользу Православной Церкви и сохранению духовных и культурных ценностей Отечества. Рекомендуем читателям Верности ознакомиться с трудами Елены Владимировны на Сайте

"АРХИПЕЛАГ СВЯТАЯ РУСЬ'': http://rys arhipelag.ucoz.ru/index/0-2

================================================================================

ВЕРНОСТЬ (FIDELITY) Церковно-общественное издание

         Общества Ревнителей Памяти Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого).

      Председатель Общества и главный редактор: проф. Г.М. Солдатов. Технический редактор: А. Е. Солдатова

      President of The Blessed Metropolitan Anthony (Khrapovitsky) Memorial Society and Editor in-Chief:

Prof. G.M. Soldatow

     Сноситься с редакцией можно по е-почте: GeorgeSoldatow@Yahoo.com или

      The Metropolitan Anthony Society, 3217-32^nd Ave. NE, St. Anthony Village, MN 55418, USA

      Secretary/Treasurer/ Казначей: Mr. Valentin Wladimirovich Scheglovski, P.O. BOX 27658, Golden Valley, MN 55427-0658, U USA

      При перепечатке ссылка на Верность ОБЯЗАТЕЛЬНА © FIDELITY

     Пожалуйста, присылайте ваши материалы. Не принятые к печати материалы не

возвращаются

Мнения авторов не обязательно выражают мнение редакции.   Редакция оставляет за собой право редактировать, сокращать публикуемые материалы.   Мы нуждаемся в вашей духовной и финансовой поддержке.

Any view, claim, or opinion contained in an article are those of its author and do not necessarily represent those of the Blessed Metr. Anthony Memorial Society or the editorial board of its publication, Fidelity.

=========================================================================

ОБЩЕСТВО БЛАЖЕННЕЙШЕГО МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ

По-прежнему ведет свою деятельность и продолжает издавать электронный вестник «Верность» исключительно за счет членских взносов и пожертвований единомышленников по борьбе против присоединения РПЦЗ к псевдоцеркви--Московской Патриархии.

The Blessed Metropolitan Anthony Society published in the past, and will continue to publish the reasons why we can not accept at the present time a "unia" with the MP. Other publications are doing the same, for example "Sapadno-Evropeyskyy Viestnik" http://www.karlovtchanin.eu, (Rev.Protodeacon Dr. Herman-Ivanoff Trinadtzaty, РПЦЗ(A): http://sinod.ruschurchabroad.org/. http://internetsobor.org/novosti.

There is a considerably large group of supporters against a union with the MP; and our Society has representatives in many countries around the world including the RF and the Ukraine. We are grateful for the correspondence and donations from many people that arrive daily. With this support, we can continue to demand that the Church leadership follow the Holy Canons and Teachings of the Orthodox Church.

Аникин С.С.

инструктор трезвости по Красноярскому краю,

председатель КРОД «Трезвая Сибирь»

TIME AND THE QUESTION OF GRACE