№ 27  - 2005.

The Editorial Board is glad to inform our Readers that this issue of “FIDELITY” has articles in English and Russian Languages.

С удовлетворением сообщаем, что в этом номере журнала “ВЕРНОСТЬ” помещены статьи на английском и русском языках.

                              Contents -  Оглавление

   1.    "ПРОСЛАВЛЕНИЕ НОВОМУЧЕННИКОВ РОССИЙСКИХ"  Митрополит Филарет

  2.   "ОКРУЖНОЕ  ПОСЛАНИЕ, Председателя Архиерейского Синода РИПЦ, Высокопреосвященнейшего Тихона"

   3.    "В ПОИСКАХ НИКОГДА НЕ УТРАЧЕННОЙ РОССИИ". Владимир Мосс

   4.    "РОССИЯ И ЦАРЬ". Священник Кирилл Зайцев (Архимандрит Константин)

   5.   "LAZARUS SATURDAY, THE CHICAGO DIOCESE AND THE MP"  Vladimir Moss

   6.    "ГРЕХ ЦАРЕУБИЙСТВА".

                            * * *

     В праздник Собора Архистратига Божия Михаила и прочих небесных сил бесплотных исполнилось 20 лететие со дня кончины Высокопреосвященнейшего Митрополита Филарета.

     В этот день в Знаменском кафедральном соборе при Архиерейском Синоде в Нью-Йорке Божественную литургию и панихиду совершил Епископ Манхеттенский Гавриил в сослужении духовенства собора, а в Свято-Троицкой обители в Джорданвилле была совершена панихида у входа в усыпальницу приснопамятного Митрополита Филарета, расположенную под алтарем монастырского собора.

                       * * *

ПРОСЛАВЛЕНИЕ НОВОМУЧЕНИКОВ РОССИЙСКИХ

Митрополит Филарет (Вознесенский) Первоиерарх РПЦЗ

   ...Но вот тут мне хочется вам искренне сказать, что я все-таки с некоторой тревогой думаю об этом акте прославления. Принципиальная сторона вопроса ясна, но, что касается осуществления этого дела, то тут тревожат меня некоторые затруднения, которые могут появиться и появляются. Даже, например, у нас в епископате, среди архиереев. Принципиально, все единодушно считают, что, конечно, святых новомучеников, в частности Царскую семью, нужно прославить. Но что касается того, когда это делать и как, то, хотя, в общем-то, Архиерейский Собор и Синод уже ведут дело к прославлению, но все-таки раздаются многочисленные голоса против. Их меньше, чем голосов "за", но все-таки довольно много. И главное, среди тех, кто как-то возражает против этого, есть много искренне верующих хороших русских людей.

    Не так давно ко мне в Нью-Йорке специально по этому вопросу пришел один церковный староста. Человек глубоко верующий, энергичный староста, образцово-заботливый, верный сын Зарубежной Церкви. Он прямо ко мне обратился с вопросом, что, собственно, сделал Царь для России, за что его можно прославлять? Можно с разных точек зрения, конечно, смотреть на все происшедшее. Но я-то ему указал, что не за политическую деятельность Государя и Царской семьи она будет прославлена. Церковь за политику не прославляет, какая бы она не была - хорошая или плохая, а за то, что Государь Император, его Августейшая супруга, да и вся семья их были в России пред самой революцией в начале века образцовым примером настоящей христианской семьи, как это выяснилось теперь. Какой грязью ни поливали когда-то Царскую семью - все это отпало. И теперь весь мир знает, что, действительно, это был образец и чистоты и верности Родине, и верности Богу. Мало того, что семья эта была - настоящая христианская семья, какой должна быть православная русская семья; когда наступила Голгофа для них, то мы знаем, на что, на какую высоту они поднялись своим безропотным, чисто мученическим перенесением тех ужасов, которые выпали на их долю. Об этом, конечно, все вы знаете, что пришлось им перетерпеть и какую кончину, в конце концов, в своей жизни получили они. И вот за то, что их и жизнь, и смерть была образцом христианского благочестия, вот за это прежде всего Церковь и имеет ввиду прославить их, а также и всех новомучеников, которые, как мы с вами знаем, в наше страшное время воплотили древние столетия, когда так было много мученического подвига.

    Нужно иметь ввиду, между прочим, что в вопросе о прославлении мучеников Церковь имеет чисто духовную, особую благодать и власть, которая, быть может, иногда переступает за рамки всякой официальности. Я помню, как я читал трогательный рассказ о том, как одного глубоко верующего человека чекисты схватили в свои грязные лапы и стали терзать. Не за то, что он какой-то политической работой где-то когда-то занимался, не по каким особым "статьям" ихних безобразных законов, а требовали отречься от Христа, как древних мучеников. Мужественно терпел все истязания этот добрый христианин и верный сын Церкви. Конечно, с Божией помощью, потому что, как Господь подкреплял древних мучеников, так и его он укреплял в тех невероятных истязаниях и пытках, которым его подвергали. И все-таки его озлобленные враги увидели, что они его истязали так, что он вот-вот умрет, а своего не добились: он остался верным. Звали его Георгий, кажется. И, в конце концов, его выдали семье, умиравшего совсем. Доставили его домой. Все знают, видят, что он - при последнем издыхании. Вызвали духовника его, любимого духовного отца. Он пришел со Святыми Дарами, и первый вопрос был на исповеди: "Прощаешь ли ты своих убийц?" Ответил тот: "От всего сердца прощаю и молюсь, чтобы Господь их простил". "Хорошо", - сказал духовник, - "тогда будем исповедоваться." Поисповедывал его, причастил Святых Тайн, и через несколько минут, быть может, очень скоро после причастия, он скончался. И вот, у Церкви существует определенный чин, когда человек умрет - чин особый: каноны, молитвы по исходе души из тела. Но тут, словно сговорившись, хотя никто не сговаривался, все собравшиеся начали не с этого чина, а все запели тропарь мученику: "Мученик Твой, Господи, Георгие во страдании венец прият нетленный от Тебе, Бога нашего. Имея бо крепость Твою мучителей низложи..." Совершенная правда. Это именно то, что к нему на сто процентов применимо. И вот Церковь возгласила этот тропарь мученический сразу, как только мученик предал Богу свой праведный дух. Имейте ввиду, когда мученики умирали: под пытками, в самых страшных условиях, они умирали как победители, а вовсе не как побежденные. Их смерть в результате истязаний была только последним актом бессильной злобы их врагов. Им нужно было совсем не убить мученика, им нужно было заставить его отречься от Христа. И вот тут-то мученик, я думаю, умирал как победитель, потому что враги Христа-Спасителя и Церкви не могли добиться своего, его умерщвляли в бессильной злобе, а его святая душа сейчас же шла уже к престолу Господню, радуясь и ликуя. И мученики так и шли на свою смерть - радуясь и торжествуя.

   А сонмы наших новомучеников Российских, как вы знаете, трудно исчислимы. Сколько там архипастырей пострадало, еще гораздо больше клириков - священников, монахов, монахинь, и миллионы, вероятно, верующих русских людей-мирян. И вот, прославление всех их приближается, но только, повторяю, слышны вот тут возражения против прославления Царской семьи, когда говорят, что это будет "пахнуть политикой", потому что это было политическое убийство. Но я вам сказал и повторяю, что Церковь будет прославлять не за политические какие-то проблемы, так или иначе разрешенные, а прославлять за то, что Государь и его семья были образцом христианской семьи, и жизнью и смертью подают нам пример, как должен жить и умирать истинный христианин.

    Акт прославления приближается. Осталось, остается уже меньше года до ближайшего Собора Архиерейского, и там уже, быть может, будет совершен и самый акт прославления или, во всяком случае, будет сделан какой-то уже самый решительный шаг.

    Мне еще хотелось бы сказать несколько слов, сравнивая положение в человечестве снаружи, так называемого "железного занавеса", и внутри его, на нашей несчастной Родине и везде, где вообще водворился коммунизм. Что касается того, что делается снаружи "железного занавеса", то вы сами видите, во что сейчас обращается жизнь. Такого разгула лжи, неправды, всяких заблуждений и всяких духовных подделок и разврата никогда еще человечество не видело. А почему? - Потому что в самом, как и предсказано в Священном Писании, приближении конца стало равнодушно к Божественной истине.

    Вероятно, из вас многие читали священную книгу "Апокалипсис". И читали там, как Господь обращается к семи Церквам. Различным. Причем святые Отцы, которые толковали это место "Апокалипсиса", всегда говорили, что помимо того смысла, который непосредственно имело обращение Господа к каждой Церкви, под каждой Церковью, под ея жизнью, подразумевался определенный период жизни Церковной от начала и до конца, причем последнее обращение Господа Спасителя - это к Церкви Лаодикийской. Там Господь страшно говорит, угрожающе говорит. Он говорит Апостолу Иоанну Богослову, который писал "Апокалипсис", ангелу (то есть, возглавителю) Лаодикийской Церкви напиши: "...знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!" Но так как ты ни холоден и ни горяч, а тепл, то "извергну тебя из уст Моих." А по-славянски - еще резче: "изблевати тя имам" из уст Моих , то есть выброшу тебя так, отброшу тебя от Себя так, как организм отбрасывает и выбрасывает то, что ему противно и вредно. И дальше объясняет Господь: ты говоришь, что "я богат", "обогатился и ничего не требую", а не знаешь того, что ты окаянен и беден и нищ и слеп и наг. Но дальше Господь говорит: "Кого Я люблю, тех обличаю... Итак будь ревностен и покайся"*. Но вот этой-то ревности как раз у современного человечества не стало.

    Когда-то еще в Харбине, в последние уже годы, мой покойный родитель, владыка архиепископ Димитрий, написал замечательно насыщенный содержанием и глубокий по содержанию доклад "Лаодикийцы наших дней", где указывал на то, как равнодушие к Божественной истине постепенно человечеством овладевает. Людям стало все равно, и это проявляется во многом. Например, смотрите, существуют так называемые "различные юрисдикции", у которых нет молитвенного общения друг с другом, а это - достаточно серьезный факт. А люди идут -- то туда, то туда. Вот, и там и здесь, и там, и там, говорят, одинаково служат. Истина-то может быть одна, Церковная правда одна. Трех или четырех истин нет. Нескольких Церковных правд нет. Если висят на стене часы, которые показывают разное, можно утверждать, что все они правильные? А вот люди, к сожалению, идут. То туда, то туда: везде одинаково служат! Очень хорошо когда-то ответил один православный пастырь какому-то вопрошателю. Тот как раз ему говорит: "Батюшка, ну вот я здесь был в церкви, почему в ту не пойти: там так же служат, те же молитвы, та же служба, и ведь - то же самое?" А батюшка ему говорит: "Нет, друг, не совсем: у меня в кармане - два полтинника (монеты в пятьдесят копеек). Они совершенно одинаковые с виду, но один - настоящий, а другой - фальшивый". Он и говорит дальше: "А если, по-твоему, какой-нибудь мужик простой обучится славянскому языку, изучит службу, сам себе построит церковь, достанет облачение и будет служить, туда тоже пойдешь? Он так же будет служить: те же молитвословия, все то же самое, тот же чин службы?" Так и теперь, в наше - то страшное время: если человеку Истина дорога, то он не вынесет никакой мысли о том, что, может быть, он ошибается, что Истина не здесь, а где-то в другом месте. Он непременно будет искать ее, потому что, повторяю, Истина и Церковная правда - только одна. И его сердце верующее только тогда успокоится, когда он поймет, что, действительно, Истина - вот тут: там, где он молится, где он живет как сын Церкви. А то, что то туда, то - сюда, то - в одну церковь, то - в другую: "все равно - одинаково служат", - об этом когда-то грозно говорил Иоанн Златоуст, какой это тяжкий грех, когда так Церковь разделена. Истинная Церковь - только одна. Господь Иисус Христос в свое время своим последователям говорил: "Не бойся, малое стадо." Малое стадо. Потому что благоволил Господь дать именно вам Царство Свое...** И - вот это-то равнодушие к Истине и образует ту поглощенность человека внешними формами жизни, включительно до самых грязных и самых отвратительных, которые мы видим теперь. Уж ведь дошло же даже и до того, что прямое служение сатане - диаволу включено в число "религий", и служитель диавола именуется тоже "священником". Это есть в одном из городов Америки. Чего же после этого еще и ждать дальше? Трудно уж, кажется, дальше и пойти. А вот это - именно то, что творится, в так называемом, "свободном мире".

    Внутри "железного занавеса", там - трагедия разыгрывается. Вы, конечно, знаете хорошо, как советская власть безбожная и богоборческая старается выкорчевать всякую религию, как она борется с Богом. Об этом не нужно много говорить, все об этом знают. Но вот на что я хотел обратить ваше внимание, на то, о чем многие совсем не думают. Отец архимандрит Константин, которого многие из вас знают, вероятно, покойный редактор журнала "Православная Русь", - глубокий, христианский ум, он из всех "достижений" коммунистов самым страшным считал то, что коммунизм создал свою лже-церковь, советскую, которую подсунул народу несчастному вместо настоящей Церкви, которая ушла в катакомбы, скрылась с поверхности. Не думайте, что я преувеличиваю, или что отец Константин преувеличил. Когда-то был Всероссийский Церковный Собор, в девятьсот восемнадцатом году. На этом Соборе вся Всероссийская Церковь во главе со своим Первосвятителем патриархом Тихоном анафематствовала (отлучила от Церкви) как самих богоборцев-безбожников, так и всех тех, кто будет сотрудничать с ними. Эту анафему никто никогда не снимал, она наложена законной властью, и до сих пор она остается в полной силе. А вот в двадцать седьмом году возглавлявший тогда Русскую Церковь митрополит Сергий издал страшную и позорную декларацию, в которой от лица всей Церкви объявил, что радости советской власти - наши радости, ея печали - наши печали, объявил о полном сотрудничестве с государственной властью. То есть, другими словами, получилось то, о чем мы читаем молитву перед исповедью, когда священник, молясь о кающихся Господу Богу, в числе их грехов перечисляет, что они "под свою анафему падоша". Подпали под свою анафему. Так вот и тут и митрополит Сергий и вся иерархия, с ним согласная, под свою анафему падоша, потому что она же была произнесена и на богоборцев, и на их сотрудников, а теперь церковь объявила о своем сотрудничестве с ними. Под свою анафему падоша... Мало того, когда была издана эта позорная декларация, то от официальной советской лже-церкви отделилась катакомбная, истинная православная Церковь, которая уходя в подполье, как нам говорили те, кто были в катакомбной Церкви, анафематствовала еще раз советскую официальную церковь. Следственно, эта "церковь" анафематствована два раза законной Церковной властью. Нас учит апостол Павел и вообще Церковь, что Церковь - есть Тело Христово, что в Церкви пребывает Сам Господь Иисус Христос и Его благодать и Истина, которые в Нем и с Ним. А скажите, может ли верующий разум, рассудок и сердце верующее допустить, что Христос находится в этой организации, которая сотрудничает с его осатаневшими врагами, хвалит их, благословляет, и даже с ними под ручку как бы ходит? Конечно, это немыслимо. Поэтому я говорю, что мое мнение: наша Церковь, так сказать, этого никогда еще в форме всеобщего обсуждения и осуждения не высказывала, но я убежден, что в этой самой советской лже-церкви благодати нет и не может быть, потому что отступила она от верности Христу, и Христа Спасителя там нет и быть не может. Это мое глубокое убеждение. Я его не навязываю никому, но я говорю откровенно, как я думаю.

   Часто говорят: "Ну что ж такое, какое ж положение получается? Если это - лже-церковь, то чем же виноват народ, который в этом не разбирается, что это - лже-церковь? Они же не виноваты?" Вы, наверно, слышали часто такие речи. А я на это отвечаю: "Как не виноваты? Как не виноваты?! Они знают, какая у них власть? - Богоборческая! Власть идет против Бога! Разве можно такую власть признавать? Они ее признают и ей повинуются. И вот за это вместо истинной Церкви получают лже-церковь." Мы не произносим суда над каждой человеческой душой, которая там верует в Бога и которая, так сказать, по-своему стремится к Нему. Это дело Божие. Тут судьбы принадлежат только одному Господу Богу. Но я лично допустить, что благодать Божия находится там, в этой самой советской лже-церкви никак [не могу].

* * *

ОКРУЖНОЕ  ПОСЛАНИЕ

Председателя Архиерейского Синода

Русской Истинно-Православной Церкви

Высокопреосвященнейшего Тихона, Архиепископа Омского и Сибирского

18/31 агуста 2005 г. 

Прп. Иоанна Рыльского

Дорогие о Господе братья архипастыри, всечестные отцы, братия и сестры!

    Обращаю свое первое Окружное послание к вам и ко всей боголюбивой пастве нашей Матери – Русской Истинно-Православной Церкви.

    После постигшей всех нас тяжелой утраты – кончины Схиархиепископа Лазаря, на чрезвычайном архиерейском заседании Председателем Синода РИПЦ волею Божиею был избран я, недостойный Тихон, Епископ Омский и Сибирский.

     В эти скорбные, полные противоречий и обмана апостасийные времена, в которые мне выпал ответственный и тяжелый земной жребий, считаю необходимым засвидетельствовать, что наша Церковь, наш церковный Корабль будет неукоснительно держаться курса, которым Он шел при приснопамятном Владыке Архиепископе Лазаре и при его славных предшественниках – отцах-исповедниках Катакомбной и Зарубежной частей Русской Церкви. Основными чертами этого курса являются:

     1. Охранение Священного Предания, Апостольских Правил и Святых Канонов Семи Вселенских Соборов и неукоснительное следование им; возрождение подлинного духа православной соборности,  сохранение в чистоте и неповрежденности православного святоотеческого учения во всей его полноте, без всякой примеси сергианства, экуменизма, модернизма – ересей ХХ века и ересей предыдущих столетий;

    2. Возгревание в чадах нашей Церкви благодатной жизни во Христе в духе заповеданных Спасителем покаяния, любви и милосердия, умиротворения и иных евангельских добродетелей, без которых невозможно стояние в подлинном Православии;

    3. Налаживание в приходах и общинах нашей Церкви здоровой церковно-канонической жизни в таких её аспектах, как регулярное уставное богослужение, частое приобщение Святых Христовых Таин, – что ведет к единению в общинах в духе евангельской любви; духовничество, миссионерство и проповедь Евангелия утратившему веру Русскому Народу; катехизация и воцерковление на основе святоотеческого предания, обращение русских людей к покаянию в грехах богоотступничества, богоборчества и цареубийства; постоянная молитва об умножении среди верных евангельского духа братолюбия, единства и соборности;

     4. Приверженность «царскому», срединному пути церковного служения. Отвержение крайне левых и крайне правых отклонений – духа  сектантства, лжеправославия и ложной мистики, фанатизма, политиканства и партийности, недоверия и вражды –  этих нехристианских качеств, столь распространенных в современной церковной среде. Все они вызваны, по слову Апостола, бушующей в страстях «ревностью не по разуму», но ложно выдаются за “исповедничество” и “ревность о чистоте православия”;

    5. Сохранение и продолжение традиций исторической Русской Церкви,  учения и исповеднического опыта Катакомбной и Зарубежной частей Её: продолжение традиций и экклезиологии Св. Патр. Тихона (Беллавина), Свв. Митр. Иосифа (Петровых) и Митр. Кирилла (Смирнова), Архиеп. Андрея (Ухтомского), Схиеп. Петра (Ладыгина) и всех Святых Новомучеников и Исповедников Российских, а также святителей и отцов Русской Зарубежной Церкви: Митр. Антония (Храповицкого), Митр. Анастасия (Грибановского), Митр. Филарета (Вознесенского), Архиеп. Иоанна (Максимовича), Архиеп. Леонтия (Филлиповича), Архиеп. Аверкия (Таушева), Архим. Константина (Зайцева);

    6. Сохранение основ самоуправления епархий Русской Истинно-Православной Церкви в соответствии со Святыми Канонами и Постановлением Св. Патриарха Тихона № 362, регулирующим каноническое обустройство церковной жизни в России после богоборческой революции 1917 г. и утраты православной государственности.  На  его основе заложен канонический фундамент Катакомбной и Зарубежной Церквей-Сестер, продолжающих и доныне им руководствоваться в своем церковном строительстве и миссии; 

    7. Отвержение Декларации 1927 г. митр. Сергия (Страгородского),  его  самочинного “синода”,  их конформистского курса на подчинение Церкви богоборческой антихристианской власти (анафематствованной Св. Патр. Тихоном и Собором 1917-18 гг.), ведущего к утрате Церковью её внутренней духовной свободы. Невозможность молитвенно-евхаристического общения с нераскаянной иерархией сергианско-новообновленческой Московской патриархии, как это завещали нам Святые Новомученики Российские, Отцы-Исповедники Катакомбной Церкви и Первосвятители и Святители Русской Православной Зарубежной Церкви.

    Здесь особо хочу пояснить, что отвергаемое Истинной Церковью т.н. сергианство – не просто политическое и временное деяние митр. Сергия и его иерархии на подчинение Церкви советской власти, вызванное определенной политической ситуацией, а явление более глубинное, апостасийное. Сергианство – это духовная трусость, боязливость – как поясняет Ап. Иоанн.  (Откр., 21,8). Это отвержение креста Господня и отвержение упования на Господа. Сергианство – это внутренняя готовность православного христианина на компромисс с богоборчеством, а в более широком понимании, на компромисс с любым злом, со стихиями мiра сего. Эта готовность проистекает из сердца, из духовного состояния самого человека. Возводя сергианство (компромисс с богоборчеством) в норму церковной жизни, Московская патриархия уже подготовила свою паству к признанию власти антихриста властью законной и принятию «начертания на правую руку их» (Откр. 13, 16). Именно поэтому без смиренного осознания сергианского падения и без покаяния в этом падении, истинное Православие в России не возродить, невозможно  наследовать  и спасения для Царствия Небесного.

    8. Неучастие в мiровых апостасийных процессах, отстранение от любых форм политической деятельности, ограждение паствы от пагубного влияния идущего в ногу с «мiром сим» т.н. “официального православия” и искусственно порожденной  им подделкой – “альтернативного православия”,  которые не имеют ничего общего с Истинным Православием;

    9. Неприятие нового курса иерархов РПЦЗ во главе с м. Лавром, отказавшихся от исторической исповеднической миссии Зарубежной Церкви охранения Истинного Православия и ведущих подготовку унии с апостасийным “официальным православием” в лице советской церкви – Московской патриархии. Единство с теми из духовенства и паствы РПЦЗ, кто сохраняет верность прежнему исповедническому курсу, оказание им духовной и церковно-канонической поддержки со стороны Церкви-Сестры на Родине;

    10. Сохранение традиций как открытого, так и катакомбного способов служения РИПЦ, продолжение усилий по восстановлению единства разобщенных и разбросанных катакомбных общин истинно-православных христиан, по тем или иным причинам оказавшихся без архипастырского и пастырского окормления и вне общения с Архиерейским Синодом Русской Истинно-Православной Церкви, оказание им помощи в нормализации церковно-канонической жизни, разрушенной в результате лютых богоборческих гонений;

    11. Сохранение верности духовному главе и законному Первоиерарху Русской Церкви Высокопреосвященнейшему Митрополиту Виталию и обязательное пожизненное поминовение его имени на всех богослужениях РИПЦ;

   12. Открытость и готовность к братскому диалогу и установлению отношений с другими каноническими (старостильными) ветвями Истинного Православия на основе взаимного признания;

    13. Продолжение прежнего курса Катакомбной и Зарубежной частей Русской Церкви на преодоление печального разделения некогда единой Церкви на “никонианскую” и “старообрядческую”, и в частности: сохранение и развитие в Русской Истинно-Православной Церкви традиций единоверия, как это было заложено Святейшим Синодом в 1800 г., Всероссийским Поместным Собором 1917-1918 гг., катакомбными епископами во главе с Архиепископом Андреем Уфимским (кн. Ухтомским, +1937) и Архиерейским Собором РПЦЗ от 12/25 сентября 1974 г., на котором старые и новые обряды были соборно признаны равночестными, а прещения и клятвы 1656 и 1667 гг. – «недействительными, отмененными и яко не бывшими». Залогом искренности наших намерений в этом вопросе могут служить приходы Сибирской Епархии РИПЦ, в которых служат по старым русским обрядам;

    14. Охранение свободы и независимости Церкви как Мистического Тела Христова от вмешательства государственных, политических, коммерческих и других, чуждых Церкви, сил и структур.

     Пред лицем грядущих испытаний, своим главным долгом считаю сохранить и приумножить паству нашей  Русской Истинно-Православной Церкви, промыслом Божиим собранную и доверенную нам Её верным служителем – покойным Владыкой Лазарем. Уповаю на помощь Всемилосердного Господа и Его Пречистой Матери, молитвенное предстательство Св. Патр. Тихона и всех Святых Новомучеников и Исповедников Российских, Святителей Зарубежной Церкви, Отцев-Исповедников Церкви Катакомбной  и  нашего приснопамятного Владыки Лазаря.

                                                                                                   ***

     Господь всех нас испытывает на Верность Ему и на Любовь.  Любовь не формальную, но внутреннюю, сердечную, истинно христианскую. И если мы выстоим, выдержим это испытание со смирением и терпением, тогда и будем  достойны исполнения Его священной миссии (как говорил Владыка Лазарь) – быть действительными благовестниками Евангелия Христова.

     Приснопамятный Владыка Лазарь часто повторял, что там, где недоверие и нетерпимость  –  там уже сектантство, анти-церковь: «по плодам их узнаете их» (Мф., 7, 16). Что без любви, а значит и без Христа, истинной Церкви не бывает. Нам сейчас больше всего не хватает именно братолюбия, единства, терпеливого несения немощей братьев своих – этих главных  христианских добродетелей, которыми обладал Владыка Лазарь. Из них проистекали его поразительное добродушие, незлобивость, умение прощать своим клеветникам. И одновременно – удивительная твердость, принципиальность в отстаивании Правды Христовой.

    Сегодня, как никогда, Церкви Христовой нужны истинные последователи Святых Апостолов и Мучеников первых веков христианства, Святых Новомучеников и Отцев-Исповедников Церкви Катакомбной и духоносных светочей Зарубежной Церкви, которые внутренним своим подвигом могли бы противостать внешней силе жестокосердной цивилизации антихриста.

     Призываю всех, сколь бы трудно это ни было, не отступать от наших великих предшественников. Тогда не мы сами о себе, а другие скажут о нас: они и есть истинные ученики Христа, Который не через что другое положил спасение, но через Любовь, без которой все мы теряем самый смысл нашего Православия, его Дух и его Истину.

    Прошу ваших усердных молитв о моем недостоинстве, надеюсь на помощь и соработничество в деле церковного строительства в духе братолюбия, доброжелательства и соборности.

     Аминь.

          +   Смиренный Тихон,

          Божией милостию Архиепископ Омский и Сибирский,

          Председатель Архиерейского Синода

          Русской Истинно-Православной Церкви

* * *

В ПОИСКАХ НИКОГДА НЕ УТРАЧЕННОЙ РОССИИ

Vladimir Moss

А разве в сем мире нет власти Божией? Вот ересь манихейская!

Царь Иоанн IV Грозный.

     Введение. В статье, «В поисках утраченной Византии» Иеромонах Григорий (Лурье) пишет, что «в синодальной России сложилось особое учение о Церкви, не совпадающее со святоотеческим. Такое учение – еще в редакции Феофана Прокоповича или Филарета Дроздова, а не только Сергия Страгородского – не может получить иной богословской квалификации, кроме как экклисиологическая ересь. Суть этой ереси не в том, что ею предполагается подчинить Церковь какой-либо особенно плохой гражданской власти, а в самой идее сделать из церковного управления часть управления государственного. Этим отрицается идея Церкви как внеземной (а именно богочеловеческой) «организации», хотя бы и пребывающей на земле, и, таким образом, мы действительно имеем в этой концепции экклесиологический аналог арианства, в недрах которого эта концепция и родилась».[1]

    В этом коротком абзаце о. Григорий обвиняет всю Российскую Церковь со времен Духовного Регламента Петра Великого, в экклесиологической ереси, той же ереси, какую проповедовал митрополит Сергий Страгородский и советизированная Московская Патриархия с 1927 года, которая известна православным под именем Сергианства.[2]

     «Напомним, - пишет он, - что все постановления Синода, в том числе, о рукоположении епископов, начинались обязательной формулой: «По указу Его Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод повелел...» - и сравним эту формулу с текстом канона (правило 30 свв. Апостол): «Аще который епископ, мирских начальников употребив, чрез них получит епископскую в Церкви власть: да будет извержен и отлучен, и все собирающиеся с ним»...

    Извержению из клира и полному отлучению от Церкви подлежала, таким образом, вся российская иерархия и – через нее – все вообще духовенство. Конечно, «подлежать» извержению и отлучению и «быть» изверженным и отлученным – еще не одно и то же, но ведь совершенно ясно, что система «церковного» управления, основанная на преступном, с канонической точки зрения, принципе, никак не может осуществить реального управления Церковью... Это означает, что в синодальной России сложилось особое учение о Церкви, не совпадающее со святоотеческим».

    Не будем оспаривать тезис о том, что введение Регламента и упразднение патриаршества Петром Великим – неканоничное деяние, которое наносило великий вред Российской Церкви. Вместо этого, зададимся тремя главными вопросами: (1) Отличались ли теория и практика Российской Церкви от теории и практики Византийской Церкви так сильно, как подразумевает о. Григорий? (2) Являлось ли подчинение Синодальной Российской Церкви царской власти именно ересью, или просто нарушением канонов? и (3) является ли теория о. Григория о церковно-государственных отношениях святоотеческой? Так как последный вопрос наиболее фундаментален,  начнем с него.

    1. Политическое Манихейство о. Григория. Попытка о. Григория доказать, что Российская Церковь была ввергнута в экклисиологическую ересь за века до революции исходит из его общего понимания отношений между Церковью и миром. Согласно о.Григорию, Церковь как таковая есть исключительно небесный организм и поэтому Она не должна никоим образом вовлекаться в земную политику, равно как не должна подчиняться влиянию земных правителей. Церковь не от мира сего, а государство от мира сего, поэтому реального соприкосновения между ними не может быть даже в лучшем случае, т.е. в случае «симфонии» с православным царем. «В основе симфонии (что буквально значит «согласие») лежит представление об онтологическом различии между Империей и Церковью... В Церкви как земной организации реально присутствует Церковь как Тело Христово... В Империи же ничего такого нет: она, в отличие от Церкви, не содержит в себе реальности Царства Небесного».

    Мы можем назвать эту идею политическим манихейством. Она тесно связана в трудах о. Григория с сексуальным манихейством, т.е. с идеей о том, что супружество (если оно не является девственным) не есть часть реальности Нового Завета. Ни супружество, ни политика не являются занятиями для истинного христианина, который живет не по закону, а по благодати.[3]

    Сексуальное манихейство о. Григория обсуждалось нами в другом труде.[4]  Эта статья посвящена его политическому манихейству. И можно сразу согласиться : политика очень часто – занятие недостойное. Ни в какой другой сфере человеческой жизни, быть может, так трудно не грешить. Именно поэтому Святая Церковь ревниво охраняет свою независимость в отношении к мирским начальникам, что выражается особенно в 30-м апостольском правиле.

     Церковь, однако, и небесная и земная. И небесные и земные аспекты ее существования не могут быть радикально разлучены друг от друга. Сама попытка это сделать представляет опасность. Ведь разлучение души и тела – определение смерти. Кроме того, что такое политика, если не человеческая жизнь в наиболее широком, общественном масштабе? А кто дерзнет говорить, что Церковь не может касаться и этой сферы жизни своей благодатью?

    Согласно о. Григорию (здесь он ссылается на св. Мефодия Олимпийского, но без цитат), отношение Церкви и мира – это сосушествование, и только: «Церковь Нового Завета странствует в пустыне мира, совершая свой Новый Исход в землю обетованную – жизнь будущего века, которая есть осьмая тысяча лет, то есть вечность. Вся история мира – это шесть тысяч лет творения. Пока эта история продолжается, Новозаветная Церковь уже вышла за ее пределы, и поэтому для самой Церкви (но не для мира вокруг нее!) уже наступила седьмая тысяча лет – тысячелетнее Царствие, о котором говорит Апокалипсис (Откр. 20.4); это тоже вечность, но она отличается от восьмой тысячи тем, что еще продолжает сосуществовать с миром».

    На самом деле,  однако, отношение Церкви и мира, включая и политику, всегда были более зависимыми, даже во время языческих Римских Императоров. Так, уже во втором веке, пишет иеромонах Дионисий (Алферов), «мы встречаем ученика св. Иоанна Богослова, епископа Мелитона Сардийского, который, предвидя неизбежный союз Церкви и империи, обращается к императору и доказывает ему всю благодетельность христианства для государства. Мы видим множество христиан среди воинов, причем самых доблестных, которые принимают мученичество за отказ принести жертвы идолам и отречься от веры, но отнюдь не за дезертирство, не за пораженскую пропаганду, не за шпионаж, не за голый пацифизм».[5]

     Если ранние христиане так усердно служили языческому императору, не удивительно, что их отношение к империи стало еще усерднее, когда сам император стал христианином. И, действительно, почему Церкви не сотрудничать с  императором (а не только «сосуществовать» с ним), когда сам император служит Церкви, помогает христианам выполнять заповеди Божии? Ведь св. Константин Великий наказывал гонителей христианства, обуздывал язычников, строил христианские храмы, созывал христианские Соборы, повышал статус христианских священников, освобождал христиан от работы по воскресеням, снаряжял и защищал христианские миссии…

     Но протестанты заявляют, что Церковь «потеряла свою чистоту» когда она вошла в союз с христианской Bмперией. Согласно ним, при обращении Константина не Империя стала христианской, а Церковь стала языческой. Количество заменило качество, большое число номинальных христиан – малое стадо истинных христиан.

     У о. Григория сходная идея, но в более иудейстующем виде.  Церковь в империи - не масса номинальных, полуязыческих  христиан, а смесь между «элитарными» новозаветными христианами и массой мнимых, ветхозаветных «христиан». Благодать Церкви – для элиты, а законы государства – неизбежно ветхозаветные по форме и духу - для массы.

    Так, он пишет: «Какое-то усложнение структуры было неизбежно при любом увеличении численности христиан. Вопрос лишь в том, соответствовало ли данное усложнение христианскому учению»

     «Доимперское» христианское общество напоминало комету: те, кто выбрали новозаветный путь жизни, составляли в нем как бы огненное ядро, а остальные — довольно разряженный диффузный хвост, то сокращавшийся (во времена гонений), то вновь растягивавшийся (во времена мира). В условиях христианской Империи то, что прежде было «хвостом», превратилось в плотную и толстую атмосферу...

     Проблемы регуляции отношений между элементами этого «атмосферного слоя» стали решаться единственно возможным образом — в рамках гражданского законодательства. Возникла новая организация гражданского общества христиан, и эта организация не была чужда или безразлична для Церкви. Церковь должна была гарантировать ее соответствие жизни по Ветхому Завету. Но не только. Понадобилась еще и новая система законодательства, описывающая (хотя бы частично) жизнь по Новому Завету как социальный институт — и это и стало институциализацией монашества.

    В земной Церкви есть два пути жизни, ветхозаветный и новозаветный, причем, дверь от низшего к высшему должна быть всегда открыта и всем известна. Для этого и было создано то описание внешних контуров новозаветной жизни — разумеется, только контуров, а не ее самой, — которое и превратилось в особый институт христианского монашества, учитываемый и в церковном, и в светском законодательстве...

    Итак, два образа христианской жизни, мирской и монашеский, соответствовали всегдашней, еще дохристианской, альтернативе Закона и Благодати. Эта альтернатива существует и в христианском обществе, где оба возможных пути жизни нуждаются друг в друге: ветхозаветный нуждается в новозаветном как в своей цели, без которой он не имел бы смысла, а новозаветный нуждается в ветхозаветном как в своем приуготовлении, без которого никто бы не смог его принять. Если христианское общество становится большим и, главное, не очень «диффузным» (то есть если «ветхозаветная» его часть не слишком часто и не в слишком большой пропорции отпадает от Церкви вообще; именно такие условия обеспечиваются христианской Империей), то два жизненных пути нуждаются в соответствующем законодательстве. При этом не возникает антагонизма между двумя частями христианского общества: они по-прежнему нуждаются друг в другe.»[6]

     Это учение есть более чем «христианский» элитаризм, разрушающий, кроме прочего, дух и букву правил Гангрского Собора о браке. Оно составляет экклисиологическую ересь. Нет двух путей жизни в Церкви, один новозаветный и другой ветхозаветный. Есть только один: путь Нового Завета, по которому живут как монашествующие, так и брачные христиане. Тот факт, что и брак и царство присутствовали уже в Ветхом Завете, не означает, что они должны упраздниться при появлении Нового. Наоборот: они наполняются новым содержанием, приобретают новую цель, становятся всецело новыми через таинства Нового Завета. Иудействующая идея о том, что христиане могут продолжать жить по закону Ветхого Завета была анафематствоваиа св. Апостолом Павлом в Послании к Галатам: «Вы, оправдывающие себя законом, остались без Христа, отпали от благодати» (5.4).

    Что касается учения о. Григория о том, что Империя как бы служит тому, чтобы «ветхозаветная» часть христианского общества, «разряженный диффузный хвост кометы», «не слишком часто и не в слишком большой пропорции» отпадала от Церкви вообще, то есть в этом некая доля правды. Действительно, Империя дала своим подданным возможность учиться христианскому учению и ходить в храмы свободно, без страха гонений, чем помогала менее стойким христианам не отпасть от Церкви. Но нельзя назвать эту роль «ветхозаветной»,  как нельзя назвать  более слабых членов Церкви «ветхозаветной частью общества». Наоборот, помощь, которую Христианская Империя оказала более слабым христианам, была в высшем степени «новозаветной». Не безосновательно поэтому называли христианских царей «пастырями» и даже «епископами» (в смысле надзирателей христианского стада)…

     Но истинно ли, что «новозаветная часть христианского общества», как бы «огненное ядро кометы», не нуждалась в служении христианских царей? Вряд ли. Ибо, если так, почему Египетское монашество  истинно воссияло только при христианизации Империи? И русское монашество достигло своего апогея только при великих князьях Киевских и Московских? И почему угасание монашества так часто совпадает с падением или духовным ослаблением православных царств: русское монашество с абсолютизмом русских царей в восемнадцатом веке, греческое монашество с неправославными баварскими царями в первой половине девятнадцатого века, православное монашество везде при коммунистических и демократических правителях двадцатого века?

    Духовное расстояние между пустыней и царским дворцом меньше, и их взаимозависимость больше, чем можно было бы ожидать. Цари часто искали молитв монахов, и монахи – поддержки царей. Конечно, наилучшие христиане могут остаться верными Христу при условиях величайшей анархии и гонений. Но все христиане молятся «за царей... дабы проводить жизнь тихую и безмятежную» (1 Тим. 2.2), дар бесценный для всех.

     Поэтому нет более трагических моментов в истории Церкви, чем падение Трех Римов в 476 и 1453 и 1917 годах. «Иначе и не могло быть, пишет Свт. Иоанн (Максимович). Был свергнут тот, кто объединял все, стоя на страже Правды. Был совершен грех и открыт путь греху»...[7]

    О. Григорий пишет: «Государство Народа Божия в форме христианской Империи не отличается принципиально от того же государства в форме ветхозаветной – того государства, основные законы для которого дал Моисей задолго до возникновения его самого... Закон Моисеев остается основой и христианского светского законодательства».[8]

    Это не соответствует истине. Основой христианского законодательства  является не Законы Моисея, а Евангелие Христово. А если «список основных [ветхозаветных] законов входит в византийские канонические своды, включая и славянскую Кормчую», как утверждает о. Григорий[9], то этот список безусловно занимал второе место после христианского содержания этих сводов – догмы и постановления Вселенских и Поместных Соборов Православной Церкви. Более того,  значительные части ветхозаветного закона – все, что относится к обрядам, обрезанию, жертвоприношениям, и т.д. – не нашло места в христианских сводах. Первым долгом христианского императора являлась защита христианских догматов; и со времен Юстиниана было объявлено, что никакой закон, противоречащий святым догматам и правилам Православной Церкви, не имеет юридической силы (Новелла № 131). Наилучшие христианские правители всегда старались воплотить дух христианства через христианские законы. И они преуспели: «Им мы обожились, истинную жизнь познали», засвидетельствовал святитель Иларион о святом равноапостольном великом князем Владимире. Но как можно познать истинную жизнь в Боге, если он стоял во главе ветхозаветной институции, распределявшей только мертвость ветхозаветного закона?

    О. Григорий пишет: «Согласно византийской традиции, сформировавшейся еще в течение четвертого века, власть христианского императора существует временно, до второго Пришествия Христова. Тем самым признавалось, что в христианской Империи правят законы (пусть и богодухновенные) и царь (пусть и боговенчанный), а не Сам Христос непосредственно. Но таким образом оказывается, что христианский монарх вел Империю именно к Новому Завету, после принятия которого сама монархия должна будет упраздниться... Как и положено учреждению ветхозаветному, христианская Империя готовилась уступить место для жизни новозаветной...»[10]

    Однако, новозаветная жизнь не начинается при втором Пришествии Христовом, а начинается при Первом. И христианская Империя не уступит место для новозаветной жизни, а сама участвует в ней сразу и непосредственно, по эту сторону воскресения мертвых. И если власть христианского императора существует временно, до второго Пришествия Христова, то эта власть все-таки священна и включает в себе неувядящую, бессмертную благодать Божию, которая присоединяет ее во веки с властью Царя царей на небесах...

    2. О. Григорий и Симфония властей. В поисках доказательств, что христианский царь по должностью не внутри Церкви, а вне Ее, о. Григорий отвергает концепцую царя как земного образа Небесного Царя. И подтачивает классическую концепцию симфонии властей. Давайте посмотрим внимательнее.

    Вскоре после Пятидесятницы и возникновения Церкви, апостолы сказали: «не хорошо нам, оставивши слово Божие, пещись о столах» (Деяния 6.2), и рукоположили семь диаконов, чтобы они заботились о материальных нуждах Церкви. Подобным образом в четвертом веке Церковь поручила христианскому императору «пещись о столах» в вселенском масштабе – т.е. наказывать преступников, вести войны против язычников, собирать налоги, гарантировать минимальный уровень материального существования. В признании этого, Византийская Церковь дала императору сан внутри Церкви равночестный диакону.[11]

   Однако, настоящие власть и обязяанности Православного Императора в Церкви далеко превышали власть и обязанности любого диакона. Более того, они относились не к материальным нуждам его подданных, а к их глубочайшим духовным нуждам. Св. Отцы Первого Вселенского Собора определили их таким образом: «Благословен Бог, избравший тебя царем земли, рукою твоею истребивший идолопоклонство и водворивший через тебя в сердцах верных мир... На сем учении в Троицу утверждается, государь, величие твоего благочестия. Сохрани его для нас целим и ненарушимым, дабы никто из еретиков, проникнув в Церковь, не подверг нашей веры поруганию... Повели, государь, чтобы Арий, оставив свое заблуждение, не восставал против апостольского учения: или если он останется упорным в своем нечестии, изгони его из Православной Церкви – да не колеблет он своим нечестием душ слабых». Как замечает Тускарев, «здесь ясно признается божественное избрание Константина как внешнего защитника Церкви, обязанного содействовать ей в сохранении правой веры, и в соответствии с соборным приговором, правомощного изгонять из Церкви еретиков».[12] В признании этого, Византийская Церковь дала Императору облечься в облачения, подобные облачениям епископа.

     А был ли Император на самом деле «епископом» в некотором смысле? В  Житии Константина, Евсевий Памфил, арианствующий епископ Кесарийский, писал, что Константин, «подобно общему епископу, установленному Богом, воссоединял служителей Божиих в Синодах», и что он назвал себя «епископом тех, кто вне Церкви», в то время как «Вы - епископы тех, кто внутри Церкви». То-есть, он не был епископом в собственном, литургическом и сакраментальным смысле, но в том смысле, что он «надзирал [epeskopei] над всеми подданными Империи» и вел их к благочестию.[13]

    Соответственно этой концепции, Евсевий назвал христианского царя «образом Небесного Царя», и его земное царство – «образом Небесного Царства». Христианский царь правит миром в подражании Небесного Царя, своего Первообраза: «Правитель целого мира есть второе Лицо Пресвятой Троицы – Слово Божие, проходящее на всем, и во всем видимом и невидимом. От этого всеобъемлющего Разума разумен и Царь, от этой Мудрости мудр, от Причастия Этому Божеству благ, от общения с этой Правдой праведен, по идее этой Умеренности умерен, от приятия этой Высочайшей Силы мужествен, Истинным Царем по всей спрведливости надо называть того, кто образовал свою душу царскими добродетелями, по образу Царства Высочайшего».[14]

    О. Григорий отвергает учение Евсевия следующим образом: “По Евсевию как Империя (христианская), так и Церковь суть «образы» Царствия Небесного. Глава Империи – Император, который сам является «образом» Христа. Отсюда очевидно, что и главой Церкви во вселенском (а не в поместном)) масштабе также является Император. Разумеется, речь идет о Церкви на земле. Это и есть та концепция, которая легла в основу византийского «цезарепапизма»”.

    «Отсюда очевидно...» Но отнюдь не очевидно. Из того факта, что Император является главой Империи не следует, что он является и главой Церкви во вселенском масштабе. Император – глава всех христиан в политическом отношении, точно как епископат в целом – глава всех христиан в духовном отношении. Если Император более властен в государстве, чем любой отдельный епископ в Церкви, это отражает разные естества государства и Церкви, их асимметричность, но отсюда отнюдь не следует, что Император должен импонировать и структуру государства, и самого себя во главе государства, на Церковь.

    О. Григорий продолжает: «Важно понять, что именно в богословских предпосылках было арианского, то есть, что именно из нее отторгалось Преданием Церкви. Конечно же, главным была вся созданная арианством субординационистская перспектива: Бог (Отец) – далее (то есть ниже) Сын (считающийся тварью) – еще ниже Церковь. Но, во-вторых, - онтологические пропасти между всеми тремя ступенями этой иерархии: между Богом и Сыном, между Сыном как перворожденным всей твари (кол. 1, 15) и Церковью как творением. Да. Эти ступеньки связываются между собой отношениями проекции (низшее тут всегда образ высшего), но учение Евсевия об «образе» не предполагает никакого онтологического причастия друг друг между тем, что различно по природе...

     “В этой ситуации не может быть никакого учения о Церкви как Теле Христовом в самом буквальном, физическом смысле – о Теле, у которого даже земная жизнь происходит в вечности. Соответственно, теряется и понятие неотмирности Церкви, ее «странствия» и Исхода в пустыне века сего. Онтологически Церковь уравнивается (за некоторыми оговорками) с другой и вполне земной организацией христиан – с Империей».

    Как часто бывает с о. Григорием, здесь много утверждается с минимальными доказательствами. Но главное для нас не то,  правильно ли он описал учение Евсевия, а необходимо ли связывать концепции Императора как образа Царя Небесного с арианским богословием? Ответ на это ясен: нет. Так, вполне православный Святитель Кирилл Александрийский писал Императору Феодосию Второму: «По истине, вы некоторый образ и подобие Небесного Царства».[15]

    Что касается концепции симфонии властей, т.е. Царством и Священством. О. Григорий принимает ее, и признает, что она включает в себе идею образности Империи. Но он настаивает на том, что Империя и Церковь «образы» Царства Небесного в разных смыслях: «В основе симфонии (что буквально значит «согласие») лежит представление об онтологическом различии между Империей и Церковью (хотя бы и взятой лишь в пределах земной организации). «Образами» Царства Небесного являются и Церковь, и Империя (поэтому Евсевий никогда не перестал быть актуальным, а лишь только переосмысливася), но это «образы» не в одном и том же смысле. В Церкви как земной организации реально присутствует Церковь как Тело Христово, - а это уже не просто «образ», но сама реальность Царства Небесного. В Империи же ничего такого нет: она, в отличие от Церкви, не содержит в себе реальности Царства Небесного. Если можно сравнивать Империю с написанной красками иконой Царства Небесного, то Церковь на земле следует соотнести с Евхаристией. Только на основе такого размежевания возникает возможность симфонии Церкви и Империи. Отсюда принципы автономии их внутренных структур, законодательства и т.д.»

     Нельзя не согласиться с тем, что Церковь и Империя онтологически различны, хотя бы из того, что не все подданные Империи - члены Церкви, и не все члены Церкви – подданные Империи. А что если бы границы Церкви (хотя бы и взятой лишь в пределах земной организации) и границы Империи точно совпадали? Не исполнилось бы пророчество: «Царство мира соделалось Царство Господа нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков» (Откр. 11.15)? Конечно, разница между Царством и Священством осталась бы. Но нельзя было бы говорить, - тогда, когда Бог «все во всем», - что Империя «в отличие от Церкви, не содержит в себе реальности Царства Небесного».

     Разумеется, такое видение является идеалом. Но в богословском идеале созерцаются возможности реальности, ее онтологическая суть и глубина. И на основе такой возможности единения Церкви и Империи, а не – или не только – «на основе их размежевания», «возникает возможность симфонии Церкви и Империи».

    Соответственно, Священные Писания и Святоотеческое Предание подчеркивают сходство партнеров в симфонии властей. Так, царь и архиерей «это два помазанные елеем, предстоящие Господу всей земли» (Захария 4, 14). Они подобны «двум маслинам», передающим елей благодати Народу Божиему (Захария 4, 3). O первом написано: «Он создаст храм Гоподень и примет славу, и воссядет на престоле своем» (Захария 6, 13). И о другом написано: «Будет и священником на престоле своем, и совет мира будет между тем и другим» (Захария 6, 13).

    Опять: известная Шестая Новелла Юстиниана говорит, что Царство и Священство «происходят от одного источника». И Седьмая Новелла заявляет: «Разница между Священством (ierwsunh) и Империей (basileia) – маленькая». Поэтому, как пишет о. Алексей Николин, «в едином служении делу Божию и Церковь, и государство как бы составляют одно целое, один организм, хотя и «неслиянно», но и «нераздельно»».[16]

    О том, что христианская Империя и Церковь составляют один организм, говорит другой классический текст, Епанагога св. Фотия Великого: «Государство составляется из частй и членов, подобно отдельному человеку. Вeличайшие и необходимейшие части – Царь и Патриарх. Поэтому единомыслие во всем и согласие (sumfwnia) Царства и Священства (составляет) душевный и телесный мир и благоденствие подданных» (Titulus III, 8). Итак, подобно душе и телу человека, Царство и Священство созданы из разных естеств и занимают разные должности, но составляют части одного организма. И если Епанагога называет этот организм «государством», а не «Церковь», это лишь показывает, какими родственными были эти термины в сознании византийцев. Ибо, как писал Патриарх Антоний IV: «Царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении между собой и невозможно отделить их друг от друга»...[17]

     3. Церковь и Государство в Московской Руси. Перейдем теперь к теории о. Григория о том, что «перемещение центра христианской Империи в Россию, совершившееся в XVI веке, было сразу же ознаменовано нарушением того «динамического равновесия», которе установилось в Византии. Речь идет о том радикальном нарушении канонического строя Российской церкви, которе было вызвано вторым браком Василия III (1525 г.) и оказавшейся необходимой для этого подменой канонического церковного управления марионеточным. Довольно быстро это привело к отрицанию симфонии не только на практике, но и в теории государственного и церковного права».

    Византийское пророчество VIII или IX века гласит: «Скипетр Православной государственности выпадет из ослабевших рук Византийских императоров, потому что они оказались неспособными доcтичь истинной симфонии Церкви и государства. Поэтому, промыслом Божиим третий Бого-избранный народ будет послан занять место избранного, но духовно ослабевшего греческого народа».[18] Третьим Бого-избранным народом был русский; и естественный вывод из пророчества явно противоречит выводам о. Григория: не русские, а византийцы нарушили «динамическое равновесие» между Царством и Священством.

    О. Григорий считает, что все русские иерархи должны были отделяться уже со времени митрополита Даниила в превой половине XVI века. «Почему от Синода не отделялись? Ну, в 19 в. - понятно (отчасти): там уж так далеко зашло, что любое движение могло вести к катастрофе. В 20 в. - начали отделяться, но альтернативой-то были старообрядцы Белокриницкой иерархии, а это не вызывало большого энтузиазма. Но в 18 в.? - Да, был случай св. Арсения Мацеевича (отказавшегося даже присягать на верность царице Елисавете при хиротонии, что ему та царица вполне простила). Еще были случаи диких репрессий против архиереев в 1720-е гг. Но настоящего отделения не было. А причина -- очевидна: все, кому бы хватило пороха, в это время уже были старообрядцами (кстати, в большинстве своем старообрядцы до 1740-х каких-нибудь годов были еще вполне каноничным образованием, хотя и без епископов). Лучше бы спросить, почему не отделялись от митр. Даниила в 16 в.? -- Вот тогда отделяться было и можно, и должно. Это, по-моему, ключевая трагедия рус. церк. Истории».[19] Так как русские иерархи не отделялись от ереси, согласно о. Григорию, Россия, «Третий Рим», была лишь «грубым суррогатом» Нового (Второго) Рима….[20]

    «Следовало отлучить от Церкви -- даже не Ивана IV, а его родителя Василия III за его прелюбодейный «брак», подаривший России Ивана Грозного. Тогда бы и Петра I у нас не завелось. В Византии в таких случаях так и делали…»[21]

    Правда ли, что «в Византии в таких случаях так и делали»? Иногда, да. Так свв. Патриархи Тарасий и Николай I Мистик противостояли незаконным бракам Императоров Константина VII и Льва VI. Но не всегда. Так, если Николай Мистик противостоял незаконному четвертому браку Льва VI, Патриарх Евфимий не противостоял…

     Кроме того, очень многим Византийским Императорам удалось покончить со своими предшественниками (согласно И. Солоневичу, «в семидесяти четырех случаях из ста девяти престол переходил к цареубйце по праву захвата»[22]) и не быть за это отлученными от Церкви. Св. Фотий Великий отлучил Императора Василия I, убийцу Михаила III, но этот случай является исключением. K.Н. Леонтьев, стараясь смягчить значение этого факта, пишет: «Кесарей изгоняли, меняли, убивали, но святыни Кесаризма никто не касался. Людей меняли, но изменять организацию в основе ее никто не думал».[23] Но организация не может не быть ослаблена такими преступлениями; и довольно безразличное отношение к ним со стороны византийцев показывает, что «святыня Кесаризма» не так глубоко почиталась у них.

    Св. Николай Мистик сказал: «Тот больше не христианин, кто пытается силой присвоить себе Императорское достоинство».[24] Но история показывает, что русские глубже верили в эту истину, чем византийцы. До смутного времени в начале XVII века ни один московский великий князь или царь не был убит. Этот факт не нравится о. Григорию, и он пишет: «по византийским меркам, такого царя [Ивана Грозного] следовало бы убить как собаку».[25] Как кажется, он забыл слово Божие: «Не прикасайтесь к помазанным Моим» (Пс. 104.15)...

     Конечно, Иван Грозный был жестоким и несправедливым царем во второй половине своего царствования. И надо было русским иерархам сильнее противостоять ему. Но честь Русской Церкви была спасена св. митрополитом московским Филиппом, который упрекал царя: «Державный царь, ты облечен от Бога самым высоким саном и потому должен чтить более всего Бога. Но скипетр земной власти дан тебе для того, чтобы ты соблюдал правду в людях и царствовал над ними законно. По естеству ты подобен всякому человеку, как по власти подобен Богу. [26] Подобает же тебе, как смертному, не превозноситься и, как образу Божию, не гневаться, ибо только тот по справедливости может называться влателином, кто сам собою обладает и не работает позорным срастям, но побеждает их с помощью своего ума. Слышано ли когда-либо, чтобы благочестивые цари возмущали свою державу? Не только при твоих предках, но даже у иноплеменников никогда ничего подобного не бывало... Ты поставлен от Бога судить в правде людей Божиих, а не представлять из себя мучителя».[27]

    Здесь ни тени того «цезаропапизма», в котором о. Григорий обвиняет Русскую Церковь уже в XVI веке. И, вообще говоря, хотя и были трусливые иерархи в XVI веке в России, но не было еретичествующих. В том, что касается церковно-государственных отношений, они следовали учению преп. Иосифа Волоколамского, который, с одной стороны, приписывал ведущую роль в защите православной веры царю, но, с другой, не приписывал ему непререкаемого авторитета, статуса непогрешимости:  «Святые апостолы так говорят о царях и святителях, которые не заботятся и не пекутся о своих подданных: царь злочестивый, не заботящийся о своих подданных, - не царь, но мучитель; и злой епископ, не заботяшийся о пастве, - не пастырь, но волк».[28] Власть дается царю в Церкви ради Православия, и именно поэтому его власть в Церкви обусловливается его Православием. Если он отпадет от Православия, его подданные в праве востать против него – что происходило в начале XVII века, когда св. Патриарх Гермоген призвал русский народ восстать против крипто-католического царя, лже-Дмитрия.

     Традиция великих, независимых Патриархов продолжала жить в Русской Церкви. Не только в св. Гермогене, но и в Патриархе Филарете, отце по плоти царя Михаила, первого из дома Романовых, и особенно в Патриархе Никоне, который вполне недвусмысленно защищал свободу и независимость Церкви от Царя Алексея Михаиловича. Можно было ожидать, что для о. Григория Никон был бы героем веры, но почему-то он сдерживается от похвал в его адрес... 

    В деле незаконного свержения Патриарха Никона на Соборе 1666-67 годов, наиболее усердными против Патриаха и за право царя управлять Церковью были не русские, а греческие иерархи. Восточные Патриархи послали свой Томос или Патриаршие ответы в Москву, которые, по словам М.В. Зызыкина, «хотя и говорили, что «Патриарх должен быть послушнцым Царю, как поставленному на высочайшем достоинстве. Русские иерархи принимали теорию Никона о духовном превосходстве священства и о юридическом равенстве и параллелизме властей царской и церковной, но до осуждения Никона не возбуждали этого вопроса, желая от него избавиться. Когда же он был осужден, Митрополит Павел Крутицкий и Митрополит Илларион Рязанский добились пресмотра принципиального решения вопроса о соотношений власти царской и патриаршей, ибо испугались, что патриаршие ответы отдадут архиереев в полное распоряжение царской власти и, таким образом, «Царь не столь благочестивый, как Алексей Михайлович, может оказаться опасным для Церкви»... Собор пришел к единодушному постановлению: «Да будет признано заключение, что Царь имеет преимущество в делах гражданских, а Патриарх в делах церковных, дабы таким образом сохранилась целою и непоколебимою стройность церковнаго учреждения». Это было принципиальное торжество никоновской идеи”.[29]

     4. Церковь и Государство в Синодальной России. К сожалению, сын Царя Алексея Михайловича, Петр, оказался тем самым «не столь благочестивым» царем, который разрушил стройность церковного учреждения, упразднив патриаршество и своим Духовным Регламентом сделав церковное управление ведомством государства.

    Как мы уже заметили, о. Григорий особенно подчеркивает тот факт, что все постановления Синода, в том числе, о рукоположении епископов, начинались обязательной формулой: «По указу Его Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод повелел...» Однако, нельзя забывать, что в последнем периоде византийской истории, образце православия для о. Григория, патриархи поставлялись с очень сходной фомулировкой: “Божественная благодать и моя императорская воля  поставляет сего достойнейшего в патриархи».[30] Почему о. Григорий не видит ереси здесь, а только в Российской Церкви?...

     Мало кто может отрицать тот факт, что Регламент был серьезнейшим нарушением того «динамического равновесия», которое было нормой церковно-государственных отношений не только в Византии но и в России до восемнадцатого века. Однако, чтобы доказать, что Российская Церковь с тех пор стала исповедовать ересь, необходимо доказать, что Церковь официально принимала и проповедывала, что «Церковь должна быть управляемою мирянами», и что царь является ее главой даже в вопросах веры. Но этого нельзя доказать, за исключением, быть может, Феофана Прокоповича. Наоборот: большинство епископов всегда оставалось православными, и они подчинялись Регламенту только чтобы избежать чего-то худшего. Как пишет иеромонах Дионисий (Алферов): «Ни народ, ни Церковь от самого идеала православного Царства не отказывались и, как отмечал даже В. Ключевский, продолжали считать законом то, что соответствовало этому идеалу, а не петровские указы. Поэтому и в период вдовства царского Престола из-за отсутствия законного Царя-Помазанника во времена «бабьего царства» (XVIII в.), значение царской власти как «Удерживающего» не было целиком утрачено. Даже немец русской службы Миних с удивлением отмечал, что «Россия – единственное государство, которое непосредственно управляется Богом». В силу этого оказалось возможным, хотя и с немалым трудом, восстановить к концу XVIII в. Законного Царя-Помазанника с православным самосознанием в лице Императора Павла Петровича и его потомства».[31]

    Русские иерархи неоднократно старались восстановить патриаршество и прежный канонический строй церковного управления. И не без некоторого успеха. Так, при восшествии на престол Елизаветы Петровны (1741-1760), как пишет Николин, “Синоду возвращается и управление церковным имуществом, для чего в его составе учреждается Канцелярия синодального экономического правления».[32] Правда, Императрица «не решилась и на предложение двух членов Св. Синода архиепископа Амвросия (Юшкевича) и митрополита Арсения (Мацеевича) восстановить патриаршество либо по крайней мере дать Синоду президента и установить, чтобы Синод состоял из одних архиереев».[33] Но главное то, что иерархи постарались это сделать, что доказывает их православие.

    В царствование Екатерины II, оппозицию секуляризации монастырских земель возглавили митрополиты Арсений и Павел, и митрополит Арсений был фактически казнен за его стояние за правду. Его со-братья в иерархии оказались менее ревнивыми, за что Арсений предсказал им не славные кончины. Но здесь нет ереси, только трусость. Не иерархи, а Императрица, «в письме Вольтеру, говоря о симфонии, употребляет термин «нелепое начало двоевласти»».[34] И даже она, как кажестя, понимала неправду своих анти-церковных действий: «Вычеркните также «как благодетельное божество», - писала она, – апофеоз не согласуется с Христианской религией, и, боюсь, у меня нет прав на святость, поскольку я наложила некоторые ограничения на церковные имущества».[35]

     С царствованием Павла I намечается медленное возвращение к нормам церковно-государственных отношений. De jure ситуация осталась прежней. Но de facto Церкви принадлежала все более нарастающая мера внутренней свободы.

    Однако, согласно о. Григорию, “В ситуации XIX века был неизбежен  разрыв между реальной жизнью Церкви (лишенной правильной системы управления) и химерической административной структуре, управляющейся «Святейшим Синодом». Принадлежность к химерической структуре не могла уже гарантировать принадлежности к Церкви». Иначе говоря, согласно о. Григорию, возможно было быть членом управления Российской Церкви в период 1721-1917 годов, не будучи членом Российской Церкви!

     Странное заключение, что заставляет нас подозревать, что обвинения в «экклесиологической ереси» больше подходят ему, чем иерархам Синодальной Церкви! Ибо по православному учению о Церкви, «реальная жизнь Церкви» не может существовать под омофором лживых, нереальных, «химерических» епископов. Такое разъединение возможно только в протестантизме или в староверческой безпоповщине.

     Что говорит о. Григорий о том, что последний царь синодального периода, Николай II, был благочестивейшим правителем, всячески помогал Церкви, облегчил давление государства над Церковью, был за восстановление патриаршества, отменил архиерейскую присягу Царю как «крайнему судие»? Ничего, все это не при чем. Ибо 30-ое апостольское правило, по словам о.Григория, ничего не говорит о качестве мирских начальников, а только о самом факте их вмешательства в поставление иерархов...

     Такая точка зрения есть как раз крайне ветхозаветная, иудействующая. Нельзя взирать на правила Новозаветной Церкви только по букве, не внимая духу, внутренней их цели. Новый Священномученик Иосиф, митрополоит Петроградский, отвечая на подобную попытку истолковать правила по букве, а не по духу, писал: «Каноны ведь многое не могли предусматривать».[36] И Новый Священномученик Кирилл, митрополит Казанский, ответил самому основателю сергианской ереси: «Это [моя] попытка ... растопить лед диалектически-книжнического пользования канонами и сохранить святыню их духа».[37] Во всяком случае, как мы уже показали, книжнический (если не фарисейский) подход о. Григория к святым канонам, если только он применяется последовательно, приводит неизбежно к заключению, что почти все ведущие иерархи не только Российской Церкви, но и Византийской, подлежали извержению из сана за нарушение 30-го апостольского правила...

     Парадоксально, что когда впервые в истории синодальной Церкви появилась настоящая ересь, ересь имябожия, и Святейший Синод, действуя вполне независимо от, и даже до некоторой степени против мирских начальников (ибо обер-прокуратор Саблер, подстрекаемый, как кажется, Распутиным, был на стороне имябожников), открыто осудил ересь и главных еретиков в 1913, 1914, 1916 и 1918 годах, гневу о. Григория нет предела![38] Он обвиняет Священный Синод в ересях «имяборчества», «варлаамизмя», «магизма» и т.д., и говорит, что он является «властью не от Бога»! По сути мы слышим здесь голос настоящего церковного революционера, который под предлогом защиты свободы и независимости церковного управления, всячески подтачивает авторитет самого церковного управления, и самой Церкви, среди православных христиан.

     5. Церковь и Государство в советский период. Российскую Церковь синодального периода можно сравнить с травмированым человеком, вынужденным идти на костылях. Критики синодального строя и будущие обновленцы  говорили: «Церковь не должна пользоваться «костылями» государственной власти. Это противоречит канонам!» Да, это так! Но что вместо этого делать? Отбросить «костыли»? Или ждать, пока раны заживут и только потом начать осторожно двигаться без поддержки? Божественное Провидение предопределило «костыли»: обновленцы  требовали их отбросить. Но что в этом наиболее парадоксально: затем те же сами люди сделали то самое, в чем так остервенело обвиняли дореволюционную Церковь: вошли в союз с государством. Да еще и с каким! Государством, куда более ужасным, чем какое-либо в человеческой истории. Государством, которое «трагикомический» Собор 1917-18 годов, как его определяет о. Григорий[39], вполне справедливо анафематствовал! Более того, в 1922 году эти сами «рыцари свободы», выбив «костыли» из рук дореволюционной Церкви, и приняв их опять из рук советской власти, использовали их для создания новой обновленческой лже-церкви и для избиения распростертой Истинной Церкви.

    Одним из самих ярких критиков синодального строя был митрополит Сергий.[40] В 1922 и опять в 1927 году, он совершил восстановление синодального строя, фактически упразднил патриаршество своей узурпацией власти патриаршего местоблюстителя, митрополита Петра, и безоговорочно подчинил Церковь анафематствованной Патриархом Тихоном Советской Власти. К 1943 году все недовольные иерархи были уже ликвидированы или выгнаны в катакомбы и, по повелению Сталина, Сергий основал «советскую церковь», современную Московскую Патриархию...

    Парадоксально (его учение полно парадоксов), о. Григорий считает, что именно тогда, в 1927 году, «победил курс реформ – но при усиленной поддержке «от внешних», которая имела место после 1917 года, и лишь в пределах катакомбной церкви». Итак «сергианство» (по определению о. Григорию) было побеждено при появлении и поддержке настоящего сергианства (в рядах его оппонентов)! В некотором смысле он прав, конечно: Катакомбная Церковь не только победила настоящее сергианство, но и сняла с собой всю тяжесть греха компромисса синодальной Церкви с мирскими властями с 1721 года – точнее, с 1667 года, когда русские архиереи следовали за царем в несправедливом осуждении Патриарха Никона. Однако, необходимо заметить, что Катакомбная Церковь, в отличие от о. Григория, все-таки уважала синодальный период Российской Церкви, не считала архиереев того периода «еретиками», и принимала решения Собора 1917-18 годов, особенно анафематствование советской власти, краеугольным камнем своего собственного существования. Следовательно, они поняли существенную разницу между до- и после-революционнымы периодами истории Российской Церкви, тот факт, что до-революционная Церковь, хотя она грешила нарушением канонов, но не предавала Христа, в то время как после-революционная сергианская церковь не только нарушала каноны, но и предала Христа,  погрузившись в ересь настоящего сергианства.

     В чем суть этой ереси? В искаженном понимании отношения Церкви с миром. Церковь, согласно сергианству, служит миру, не в качестве его совести, той соли, которая сохраняет его от окончательного тления и разрушения, а в качестве его сводника или пособника, потакая его падшим страстям и антихристианским взглядам. Как таковое, сергианство сродни экуменизму, поэтому нет ничего удивительного в том, что с 1960-х годов сергианство эволюционировало в экуменизм. Как сергианство, так и экуменизм предлагают сдачу Церкви темным силам мира сего – политическим силам в случае сергианства, и религиозным силам в случае экуменизма. На самом деле и то и другое направлено к одной и той же цели: всеобщей секуляризацией человечества. Обе ереси являются движения апостасии, и обе стараются оправдывать эту апостасию, «догматизировать» ее, по выражению Архиепископа Виталия (Максименко) – в случае сергианства, утверждением, что якобы только подобная апостасия может «спасти Церковь», а в случае экуменизма, утверждением, что якобы только подобная апостасия может «воссоздать Церковь». И так, по сути, они являются двумя аспектами одной ереси, одной атакой на догмат Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви.

    Заключения. Ясно, что сергианство, согласно этому определению, не является тем «сергианством», которое о. Григорий претендует найти в Российской Церкви веками до революции. Не было настоящего сергианства до Сергия. Поэтому тезис о том, что Российская Церковь низверглась в ересь в 1721 году (если не за два века до этого) – ложен и должен быть отвергнут всеми православными христианами.

    Фактически, о. Григорий не верит в Российскую Церковь (не говоря об Империи). Веками, согласно нему, управление этой Церкви было «химерическим», то есть по сути не существующим. А в тот момент,  когда оно якобы ожило, и стало независимым от государства, оно опять погрузилось в ересь – на сей раз в псевдо-ересь «имяборчества»! И так как Российская Церковь до сих пор исповедает «имяборчество», т.е. осуждает настоящую ересь имябожия, можно заключить, что для о. Григория Российская Церковь еще во гробе ереси, т.е. духовной смерти. За исключением, быть может, лично окормляемого им «малого стада»…

     Однако, духовная болезнь о. Григория еще серьезнее: он еретично думает о Церкви в целом. Чтобы «очистить» Церковь от «плевел» сексуальности и политики, он разделил ее на «чистых» и «не чистых», монашествующих и брачных, не нуждающихся в поддержке государства и нуждающих в ней, новозаветных и ветхозаветных христиан. «В земной Церкви, - пишет он, - есть два пути жизни, ветхозаветный и новозаветный». Тем самым, как пишет Илья Григорьев, он «объявляет Церковь не как богоуставленный единый Богочеловеческий организм в Новом (т.е. Христовом) Завете, а как организм двойственный, вопреки слову «Едину» в православном Символе Веры... При этом он называет часть Церкви Христовой Новозаветной – «Ветхозаветной», тем самым отрицая пребывание во Благодати Нового Завета Христова множества христиан, крестившихся и участвующих в единой для Церкви Евхаристии».[41]

     О. Григорий претендует на то, чтобы доказать превосходство Византийской Империи над Российской, и тем самым превосходство Византийской Церкви над Российской. На самом деле, своими манихеистическими теориями, он отрицает и Византийскую и Российскую и Империи и Церкви, и вместе с ними православное понимание церковно-государственных отношений в целом. Ибо если Церковь не может освящать политику и, в некотором смысле, включать ее в свою благодатную, новозаветную жизнь, то ничего поделать, надо «бежать в горы» и вести чисто монашескую жизнь вне всякой политики и семейства – и призывать Империю «упраздниться».

     Церковь, однако, не принимала такого эсхатологизма, и Христианская Империя, к счастью, отказалась само уничтожиться. Тем самым она «удерживала» пришествие антихриста (II Фесс. 2.7), и дала возможность новым поколениям христиан воцерковляться и спастись. Ибо Священство в образе Христа-Первосвященника не может долго жить на земле без Царства в образе Христа-Царя. Итак, только Православный Христианский Имератор, говорил иеросхимонах Иларион Грузин, «по образу Христа – Помазанника по естеству подобен Ему и достоин называться царем и помазанником Божиим, потому что он имеет в себе Помазующего Отца, Помазанника Сына и Имже помазася Духа Святаго. Прочии цари народов, если и не редки, и воображают о себе нечто высоким именем, но не благоволит и не почивает в них Бог. Царствуют же только частию, по снисхождению Божию. Поэтому, кто не любит своего Богопоставленного царя, тот не достоин именоваться христианином».[42]

     К великому сожалению, о. Григорий не любит ни Царства, ни Церкви Российской. Он не считает их достойними называться в полной мере православными и благодатными, а предпочитает употреблять в отношении к ним слова: «ветхозаветный», «химерический», «еретический».  Он ходит «в поисках утраченной Византии», а на самом деле он клевещет на Россию, и находится вне спасительной ограды Греко-Российской Церкви в целом...

*  *  *

РОСИЯ И ЦАРЬ.

Священник Кирилл Зайцев (Архимандрит Константин)

     «Величие и падение Римской Империи», - под таким названием написал когда-то Монтескье свое знаменитое исследование о причинах гибели величайшего культурно-политического и государственного образования античного мира. Под подобным же наименованием можно было бы написать теперь исследование и о судьбах России – с той разницей, что быть может, еще большим было величие и, уж наверное, более страшным было падение этого величайшего, после первого и второго Римов, имперского тела – более страшным, как в смысле быстроты низвержения, действительно мгновенной, так и в смысле глубины падения, положительно неизследимой.

     Громадность катастрофы тем более потрясает воображение, что, вопреки нередким суждениям, ни на чем, кроме тягостного неведения и злого предубеждения, не основанным, катастрофа эта никакими объективно-вразумительными причинами обусловлена не была. Она возникла в обстановке такого блистательного расцвета живых сил и среди такого обилия широко раскрывающихся конкретных возможностей дальнейшего, еще более блистательного, расцвета этих сил, что всякий, самый проницательный, человеческий разум, руководимый самой, казалось бы, трезвой человеческой волею, должен был бы, в своем практически-политическом делании, исходить из предположения о всецелой вероятности дальнейших успехов России, дальнейшего разрастания ее могущества, дальнейшего экономического и культурного преуспевания ее.

     Ведь, буквально, по всем статьям под резким углом вздымалась вверх кривая развития России: хозяйственное благосостояние, гражданственность, политическая мощь, военная сила, просвещение, наука, технический прогресс, искусство всех видов – везде Россия ставила рекорды, несравненную степень которых только сейчас можем оценить мы, озирая умственным оком весь прошедший путь русской истории. На безбрежных русских просторах расцветал новый культурный мир, легко и свободно осваивавший все достижения Запада, и вместе с тем лишенный того слепого преклонения перед материальными благами, того узкого практицизма, той прижимистости и приземистости, той тесноты духовных горизонтов, того культурно-морального крохоборства, которые, составляя в известном смысле силу западного человечества, вместе с тем так безысходно обедняют его жизнь. Уверенной, но легкой и свободной поступью выходила Россия на мировую арену, как некий исполин, который может себе позволить во всем быть широким и великодушным, вплоть до политики, привычно, даже поскольку она выходит за пределы торговых интересов, исполненной, в представлении Запада, национальной корысти и принципиального макиавеллизма. И другую роскошь могла позволить себе Россия: не рекламировать себя! Не кричала о себе, а замалчивала себя Россия. Не только не домогалась признания Россия, а скорее стеснялась слишком громких его проявлений…

     И вдруг – катастрофа, внезапная и оглушительная, начисто и до конца упразднившая все многочисленные «коэффициенты», которыми так выразительно можно было измерять «прогресс» на всех поприщах общественной, государственной, культурной жизни России. Дикое поле! Погорелое место!

     Не стало Великой России. Как марево расплылся ее величественный облик, утратив самое имя свое и обернувшись нечестивым государственным образованием мирового же масштаба, но лишенным всякого органического родства с бывшей Россией и прямой задачей себе ставящим сознательное и последовательное разрушение богоустановленного порядка на пространстве земной планеты. Память о подлинной России осталась только и ее исконной великолепной культуре, которая продолжает быть великой и, в конечном счете, положительной силой, все глубже проникающей в сознание мира. И все с большей настойчивостью стучится в сознание мира мысль о необыкновенной загадочности, о некой «провиденциальности» судьбы России. Не чудом ли божественной благодати является ее былой рост, о котором два века тому назад обруселый немец Миних, столь много сделавший для величия России, мог сказать: - «Русское государство имеет то преимущество перед другими, что оно управляется самим Богом: иначе невозможно объяснить, как оно существует»! Не чудом ли Божьей кары является и ее срыв? Пред зрящим духовным взором Историческая Россия, как некое замкнутое единство, встает ныне во всем своем величии, во всей своей духовной особливости, во всей своей культурной целостности. И все чаще задумывается человек, не утративший мысль о душевном спасении: не содержит ли в себе некую спасительную тайну этот прекрасный, ни на что непохожий самобытный мир, открытый теперь наблюдению и размышлению на всем своем жизненном пути, от начала и… до конца.

     Да! До конца! Нельзя не произнести этого жестокого слова! Ибо не знаем мы, что готовит нам будущее, в настоящем же мы видим полное нарушение преемственности с прошлым, уход из действительности того, что мы привыкли называть Россией. С отречением Царя, с опустением престола, с низвержением династии, с мученической гибелью Царской Семьи не стало России. Отказался русский народ от Православного Царя – и прахом пошли все »коэффициенты» прогресса, а потом, если и возникли в некоторых направлениях новые, то уже в существенно ином плане и не на пользу ни России, ни человечеству, а в прямую им угрозу. То, что высится ныне на месте России – не Россия. Россия на русской земле таится в подполье, Россия живет в Зарубежии, Россия светится в прошлом, Россия грезится в будущем, Россия в каком то распыленном виде, быть может, зреет и там, внутри. Но, как национально-государственного целого, в настоящее время – ее нет. То, что составляло живую личность России, утратило связь с национально-государственным ее бытием, Россия испытала то, что бывает с людьми, страдающими помутнением и угасанием сознания, онемением свободной воли. Живая душа уходит в некие глубины, а «видимый» человек делается игралищем обдержащей его чужой и враждебной силы. Человек, порою, живет физической жизнью почти нормально, он совершает обдуманные, тщательно иногда подготовленные поступки, - но он «себя» не знает, - не помнит, не сознает своего поведения, своего подлинного «я» в нем не обнаруживает. Такой человек утратил свою «личность»: в нем живет дух посторонний.

     «Личность» свою утратила и Россия! Она избыла свое национальное самосознание. Эта страшная беда, конечно, зрела издавна, но разразилась она на наших глазах и формах бурной и внезапной одержимости. Действительно, вдумайтесь в смысл знаменитого «февраля», для части русского общества и посейчас окруженного дымкой светлой лазури, якобы омраченной лишь в силу позднейшего воздействия темного, отвратительного большевицкого «октября». Между тем, именно в образе этого «светлого» февраля свершилось то, что, в представлении каждого морально-здорового, не оторвавшегося от русской почвы, русского человека, независимо от его настроенности и политического направления, искони было самым страшным, что только можно было представить: сознательный бунт против Царя – не против определенного Царя, во имя Царя другого, а против Царской власти вообще! И что же? Россия восприняла это отталкивающее бесчинство в ликовании праздничном, как весну, как освобождение от злой неволи, как зарю новой светлой жизни! И это – вся Россия в целом, весь русский народ во всех общественных группах! Это ли не бесноватость? Это ли не припадок злой одержимости?

    И кончилась на этом Россия. Покинула ее благодать Божья: за легкомысленно-суетливым, прекраснодушно-мечтательным «февралем» пришел, как Немезида, зловеще-кровавый и сосредоточенно-мрачный октябрь – и задавил Россию.

     Больше четверти века прошло, а Россия все еще неспособна вернуться к сознанию своей утраченной личности, ибо неспособна осознать свое окаянство…

    А как долго, как терпеливо пребывала благодать Божия на челе России,  пока не совершено было покушение на Помазанника! Ведь, и Великая война шла так, что Россия двигалась к победе. Не побежденная Россия стала жертвой революции. Напротив того! Россия победительница была лишена плодов своей победы фактом низвержения ее в пучину революционной смуты. Революция – не плод поражения, а источник его. Революция сорвала победу. Этим Господь  как бы с нарочитой ясностью показал нам, что не Он забыл нас, а что мы забыли, что мы Его предали, от Него отказались. Свергнув Царя, Богом поставленного, мы отреклись от Божией помощи, и с железной логикой развернулся дальнейший ход событий, о котором большевики так прямо и говорили: «сбросили Царя, теперь сбросим и Бога»…

     Безблагодатная Россия уже не в силах была противостоять злу, обдержащему ее: духовная личность ее, поистине, воплощалась в Царе. Свергнув Царя, Россия утратила свою личность и стала жертвой бесов…

     Поразительная внезапность, с которой произошло это оборотничество. Но,  конечно, эта мгновенная катастрофа была лишь кристаллизацией процесса, идущего издавна. И нельзя лучше задним числом осознать наглядно-показательное значение последних подготовительных стадий назревшей катастрофы, как вдумываясь и всматриваясь в личность и судьбу нашего последнего Царя, жизнь которого так трагически оказалась связанной с жизнью нашего отечества. Не только следует нам любовно всматриваться в прекрасные личные свойства этого  светлого человека, являвшего на всем протяжении своей жизни незамутненный образ православного христианина, глубокого и истового, а и вдумываться в предметную сущность той связи Царя с Россией, разрыв которой возымел столь трагические для нее последствия.

    Будем кратки.

     Россия, Историческая Россия Императорская, закатную красоту которой мы еще помним, встает пред нами, прежде всего, как Великая Россия. Но возникла и выросла эта Россия, как Святая Русь, в которой жизнь государства и общества, жизнь каждой отдельной личности и семьи, от Царя до крестьянина, была неотрывна от жизни Церкви. Начиная с Петра, Россия, все больше успевая в своей великодержавности, все сильнее обмирщалась. Церковь, правда, не уходила из русской жизни, но она постепенно, с какой то неотвратимой последовательностью оттеснялась от разных сторон русской действительности. Если Россия в целом продолжала, однако, как государственно-национальное тело, быть неразрывно связанной с Церковью, то это было только в лице Царя, который являлся воплощением одновременно и Великой России и Святой Руси. Пока во главе Великой России стоял Царь, Россия не только содержала в себе отдельные элементы Святой Руси, но и в целом продолжала быть Святой Русью, как организованное единство. Но вот что замечательно! Чем явственнее сказывалось расхождение с Церковью русской общественности, русской государственности, русского народа, тем явственнее в личности Царя обозначались черты Святой Руси. Уже Император Александр III был в этом отношении очень показательным явлением. Еще в гораздо большей степени выразительной в этом же смысле была фигура Императора Николая II. В этом – объяснение той трагически-безысходной отчужденности, которую мы наблюдаем между ним и русским обществом. Великая Россия, в зените своего расцвета, радикально отходила от Святой Руси, но эта последняя как раз в это время в образе последнего русского Царя получила необыкновенно сильное, яркое – прямо-таки, светоносное выражение.

    Чтобы измерить всю силу поистине потрясающей отчужденности между Православным Царем и уходящей от Православия Россией, надо познакомиться с состоянием умов тогдашней России. Ограничимся несколькими иллюстрациями, извлеченными из публицистики эпохи.

     Вот как, в самом начале ХХ века, писал об этом, в самой общей форме, известный духовный писатель, профессор гомилетики Киевской духовной академии, В. Певницкий, в статье, так и названной им: «Об отношен7ии к Церкви нашего образованного общества».

     «Издревле Русь называлась святой Русью, и охранение чистоты и целости православия она считала своим призванием.  Вы знаете из истории, что наши предки твердо держались уставов Церкви, забота об охранении православия от всяких нечистых примесей одинаково была на мысли всех сословий русского общества. А что ныне? Может ли Русь по-прежнему называться святой Русью? Не потускнело ли это светлое титло, которым прежде украшалось наше отечество? Если бы восстали из гробов наши благочестивые предки и посмотрели на нынешнее шатание умов, на современное непочтительное отношение к Церкви и ее уставам нашего образованного передового общества, они удивились бы изменению наших нравов, и чувства их терзались бы от глубокой скорби при виде оскудения в нас духа благочестия…

    «Представьте себе святую православную веру, хранимую в Церкви, посланницей небес. Мы можем так называть ее, потому что она не нашим земным разумом измышлена: источник ее – небесный, божественный. Она вера откровенная; она свыше, от разума божественного ниспослана нам, и ей, этой небесной посланнице, поручено освещать наше темное сознание и указывать нам путь спасения. Где же среди нас обиталище ее, и где ее принимают? Принимают ее люди простые, держащиеся руководства Церкви. Но нет ей благоприятного приема там, где, по-видимому, должен быть особенно слышен и понятен голос ее. Она хотела бы занять и утвердить себе место среди руководителей общественного мнения, заправляющих печатным словом. Но многие ли здесь принимают ее,  признают своей руководительницей? Едва ли не большинство сторонится от нее и ищет себе других руководителей, чуждых и даже прямо враждебных ей. В нашем печатном слове, на страницах наших повременных изданий – журналов и газет, (писал некогда наш самый видный и знаменитый публицист Катков) «замечается совершенное отсутствие религиозного направления». Если и слышен инде голос ревнителей и чтителей веры, то он совершенно заглушается шумными голосами людей, знать не хотящих указаний веры и нередко подвергающих глумлению суждения, на ней основанные. Читайте и перелистывайте наши светские газеты и журналы: чувствуется ли в них такой тон, чтобы вы могли сказать, что это говорят люди, воспитанные в православии? Редко, весьма редко. Правда, многое здесь пишется людьми неправославными, в особенности, семитами, враждебно относящимися ко всему христианскому, силящимися и усиливающимися все более и более овладевать нашею повременною печатью. Нельзя не жалеть об этом, особенно ввиду того, как много способствовали эти пришлые деятели нашей печати распространению антихристианского духа на Западе. Но еще более жаль, что и наши русские, наши единоверцы, говорят так, что вы не сумеете отличить их речей от речи какого либо семита.

    «Идет вера, эта небесная посланница, в святилища наших высших знании. Здесь встречает она храмы Божии, откуда свет небесный должен распространяться и освещать собою сознание людей,  посвящающих себя исканию истины. Но она не довольствуется рукотворенными храмами, а ищет живых храмов, которых желает вести ко спасению, - в сердцах человеческих. А другие и преданные служители веры скорбят, жалуются и на то, что ей, этой небесной посланнице, в живых храмах, витающих в наших святилищах высших знаний, не отводят почетного, ей подобающего, места и часто слишком мало придают значения ее требованиями и указаниям.

     «Идет она в собрания передовых людей, в роскошно убранные и освещенные дома, куда собираются люди для удовлетворения потребностей своей души, ищущей не то поучения, не то удовольствия. И здесь ей нет места, и здесь на нее не обращают внимания, и напрасно стала бы она здесь возвышать свой голос. Идет она… Но нет, не будем более, хотя и мысленно, сопровождать ее  в ее странствиях по домам и жилищам нашим, чтобы не видеть того равнодушия, если не прямого пренебрежения, с каким в разных местах встречают ее, и не болеть за нее душою».

     Еще в более общей форме этот же вопрос был поставлен и со свойственной ему беспощадно-острой проницательностью освещен Розановым – человеком, много погрешившим против Церкви Православной, но в отличие от своих многочисленных современников, настолько органически связанным с Церковью, что и, бунтуя против нее, не в силах был он покинуть ее ограды.

    Розанов подвергает обсуждению самое понятие «культуры», в том ее обличии, которое было характерно для быта русских «образованных» людей, и приводит к выводу, весьма для русской культурной «элиты» невыгодному. Не обинуясь, он так называемый «простой» народ противопоставляет обществу «культурному» не по признаку отсталости первого от второго, а, напротив, - по признаку явного превосходства «простонародья» над русским «образованным обществом».

    «Будучи чрезвычайно первобытен во всем второстепенном, наш простой народ в то же время во всем существенном, важном высоко и строго культурен. Собственно, безкультурно то, что вокруг него, среди чего он живет, трудится, рождается, умирает; но внутри себя, но он сам, но его душа и жизнь – культурны. В этом отношении он составляет как бы антитезу высшим классам, над ним лежащим, которые культурны в подробностях быта, во всем, что окружает их, но не в строе своем внутреннем и также не в существенных моментах жизни. Можно сказать, и к прискорбию уже давно, что рождается, думает, чувствует себя и других, и, наконец, умирает человек высших слоев, если не как животное, то несколько близко к этому; и только трудится он не только, как человек, но и как человек усовершенствованный, искусно приподнятый на высоту. Напротив, грубый люд наш, правда, трудится, почти, как животное, но он думает, но он чувствует, но он умирает, как христианин, т.е. как человек стоящий на высшей доступной степени просвещения.. »

     Нащупывая пограничность культурного пресыщения с культурным одичанием, Розанов говорит:

     «Первобытный, элементарный человек есть не только тот, кто, озирая мир новыми изумленными глазами, ничего не различает в нем и одинаково дивится солнцу и пылающему вдали костру; но и тот, кто всему перестает удивляться, ко всему охладев, так же, как и дикарь, только ощущает свои потребности и удовлетворяет их».

     «Культура есть синтез всего желаемого в истории: из нее ничто не исключается, в нее одинаково входит религия, государство, семья, наконец, весь склад жизни личной и общественной. Все это, насколько оно зиждется, возрастает – навивает на человека одну черту сложности за другой, обогащая его сердце, возвышая его ум, укрепляя волю. И, напротив, - насколько это разрушается, от человека сходит одна черта за другой, пока он не останется прост, обнажен от всего, как тогда, когда вышел из лона природы"»

     Перенося эти размышления на проблему, особо его занимавшую, - проблему школы, Розанов заключает:

    «Отсюда ясна задача нашей элементарной школы: тот культ, который несет уже в себе темный люд, прояснить и распространить – вот в чем лежит ее смысл ее особое, внутреннее оправдание. Мы не сказали – укрепить – этот  культ, потому что кровью своею народ наш не однажды уже запечатлел эту крепость. Но столь преданный, но так любящий, он никогда не поднимался, на сколько ни будь достаточную высоту в созерцании любимого им. Можно сказать, что, как нищий, он стоял в притворе храма и плакал, слыша едва доносящиеся до него отрывки песнопений и возгласов; и боролся, и защищал храм, и проливал кровь за его стенами, чтобы не вошли и не осквернили его враги, или, криками и смятением, не прервали совершающееся в нем. Поистине эта верность достойна, чтобы наградиться, достоин он и увидеть и понять таинственное в нем служение. Этой наградой за верность и должна быть ему школа: около храма, около богослужения, около религии, она – лишь незначительная пристройка, внутренний притвор, вводящий темную и любящую душу в смысл того, что она безотчетно любила и за что страдала. Такова задача школы культурной и исторической, в противоположность анти-культурной и антиисторической, какая установлена у нас людом, темным в смысле просвещения и в путях истории».

   Здесь естественно выдвигается Церковь, как ведущая сила в школе.

     «Нельзя слепому доверять вести зрячего… не нужно к церкви приставлять стражей, чтобы она, почти два тысячелетия учительная, взрастившая в учении своем весь христианский мир, не упустила каких ни будь подробностей, в которых одних могут что-нибудь понимать эти приставленники».

   Так должно быть! А что наблюдается в действительности?

     «Ни Часослова, ни Псалтыри, ни Ветхого Завета нет в списке рекомендованных, одобренных, допущенных для сельских школ книг».

     Розанов строит обширный план «воцерковления» школьного дела. Строит он и дальнейшие планы: воцерковления внешкольной культуры! Видит он необходимость, кроме школы, еще одной пристройки к храму: церковного книгохранилища… Видит он необходимость и бытового сближения духовенства с обществом… Как всегда, мыслит он конкретно. Берет он «мальчика».

     «У этого мальчика нет своего местного священника, который был бы также и священником его сестры и матери, которого он привык бы видеть у себя на дому с образом – служащим молебен или всенощную в памятные семейные дни. Мало-помалу семья, раздвоенная препровождением времени, имея разные приходы, не сливается тесно ни с одним и отвыкает от церкви… Так образуется не верующее общество наше – сказать это, значило бы грубо ошибиться, - но общество страшно уединенное от церкви и, если не считать полузабытых книжек, вполне ее не ведающее. В свою очередь, церковь, оставленная высшим обществом, имея живую и постоянную связь лишь с мало обученным людом, становится робка, неуверенна в своих действиях и хоть с боль, но там и здесь, поступается для нее должным»…

     Итак, грандиозная духовная реформа встает в воображении гениального чудака? Общество воцерковляется! Оно возвращается, подобно блудному сыну, в ограду Церкви! Но, ведь, для этого нужно было бы этому обществу «придти в себя»! Способно ли было оно на это? Склонно ли было русское образованное общество к «воссоединению» с Церковью?

     На этот вопрос ясный ответ даст нам еще одна, последняя из извлекаемых нами, иллюстрация из публицистики эпохи, - как увидим, иллюстрация жуткая по силе и напряженности «антиклерикальной» настроенности, а главное – по тому жуткому спокойствию, с каким утверждаются в ней самые страшные вещи.

    Эта иллюстрация извлекается нами не из подпольного безбожного листка, не из радикально социалистической литературы, а из самого мирного, самого «академического», самого «буржуазного», самого высококультурного, широкого и «просвещенного» органа русской повременной печати – из солиднейшего «Вестника Европы», руководимого солиднейшими Стасюлевичем и Арсеньевым.

    Кони, Сергеевич, Герье, Влад. Соловьев – вот высокие имена лиц, которые украшали страницы этого прекрасного журнала своими статьями и целыми исследованиями. Мужи науки, отвлеченной мысли, государственного опыта несли туда самые выношенные свои произведения, зная, что это – подлинно форум надпартийной русской общественной жизни. И вот в отделе «Литературное обозрение» под ничего не говорящими инициалами «М.Г.» находим мы в сентябрьской книжке за 1908 г. следующую многоговорящую рецензию на брошюрку некоего Н. Казмина-Вьюгова, выпущенную в том же году, в Петербурге, под заглавием: «О религиозном воспитании детей».

     «Замечательная брошюра г. Казмина-Вьюгова заслуживает самого глубокого внимания не только педагогов, но и всякого образованного человека. В ней затронут вопрос первостепенной важности, и поставлен он во всем объеме, с силою и задушевностью честно продуманного убеждения.

     «В двух формах практикуется у нас религиозное воспитание детей, и в обеих оно, по мысли автора, является жестоким насилием над будущим человеком. Одна из них – отрицание всякой религии, сопровождающееся обыкновенно ироническим отношением (при детях) не только к обрядовой стороне религии, но и к религиозным верованиям вообще. Это делается для того, чтобы дети были свободны. В действительности, эта система заранее связывает ребенка.

     «Всю ошибочность этой системы, широко практикуемой среди нашей интеллигенции, автор вскрывает в следующих умных строках: «Одно из двух: или ваше отрицание истинно – или истинность его сомнительна. Если оно истинно, обоснованно, убедительно, тогда не нужно внедрять его детям раньше, чем они могут во всей силе понять убедительность вашего отрицания. Последнее возможно лишь тогда, когда дети получат общее научное развитие. Если же отрицание не обосновано, если его истинность сомнительна, то, какое право имеем мы,  внушать его беззащитным детям?»

     «Другая система, может быть, еще пагубнее. Она состоит в раннем приучении детей к исполнению религиозных обрядов, молитве, хождению в храм и пр. Такие родители обыкновенно ссылаются на то, что внешнее в религии есть выражение и, вместе, способ пробуждения внутренней потребности. На это автор метко возражает, что в таком случае, не должно ли внешнее само собою рождаться из душевной потребности, как рождается крик радости или дрожь испуга? Какой смысл имеет благодарственная молитва к Богу в устах ребенка, когда у него нет самого чувства? Мы назвали бы вопиющей нелепостью систему воспитания, которая заставляла бы детей, например, ежедневно в определенный час громко выражать радость, притом – одними и теми же словами и телодвижениями; но не это ли самое делают с детьми те, кто заставляет их читать без смысла готовые молитвы, и пр.?

     «Эта система опаснее, чем это кажется с первого взгляда. Она гипнотизирует ребенка, и часто на всю жизнь. Воспитанное в детстве благоговение ко всему церковному сделает юношу неспособным в его религиозных исканиях; оно или заставит его безсознательно бояться отрицания, быть робким и непоследовательным из страха разрушить уютный мир детских привычек и представлений, или, наоборот, в упорной борьбе с этими трудноискоренимыми привычками, толкнет его к резкому озлобленному отрицанию. Но это еще не все. Сторонники церковно-религиозного воспитания не ограничиваются внушением религиозного чувства: они стараются сообщить ребенку известный цикл религиозных понятий, которые представляют собою готовые ответы на глубочайшие мировые загадки. В семье, а еще более в школе, ребенок получает множество догматических знаний – о том, что Бог есть, что Он сотворил мир и т.д. Известно, какой характер носит преподавание Закона Божия в наших школах. Восьми и десятилетним детям законоучитель обязан (таково требование программы) сообщать общие понятия «о Боге, Творце мира, о Его вездесущии, всемогуществе и благости.. об ангелах, душе человека, созданной по образу Божию» и пр. Что поймет здесь ребенок? Автор обстоятельно и очень тонко выясняет разнообразный вред, проистекающий из такого воспитания для ума, воли, для нравственного склада ребенка. Чего стоит, например, одна идея непрестанного вмешательства Бога в естественный порядок вещей, прививаемая этим путем ребенку? Войдя в плоть и кровь, сделавшись привычкой, она парализует разум и укореняет фатализм; зачем допытываться причин, зачем обдумывать заранее? Бог послал, Бог не попустил, как Бог даст, - и кончено».

     Автор брошюры имеет свою систему: надо развить чувство связи с миром, идеализм! Рецензент не согласен. Надо внушать детям чувство мировой связи, которое непостижимо рассудком; «Все религии», – по мнению рецензента, - опираются на эту почву; изберет ли воспитанник,  позже какую ни будь догматическую религию, или нет – во всяком случае, мы должны пробудить в нем религиозность, которая есть ни что иное, как не объемлющая разумность».

* * *

LAZARUS SATURDAY, THE CHICAGO DIOCESE AND THE MP

Vladimir Moss

     Today is Lazarus Saturday. I remember this day especially because on it I was supposed to be baptized in the Russian Church Abroad – and Archbishop Averky reposed in the Lord. Even at that time, nearly 30 years ago now, Archbishop Averky was insisting that the Moscow Patriarchate was a graceless organization, and lamenting the way in which the Russian Church Abroad’s relationship towards it was weakening. Archbishop Averky and his writings have a high reputation both in Russia and abroad. And yet how few people heed his anguished warnings today!

    Fortunately at just the time that Archbishop Averky died, another zealot for True Orthodoxy took over as the “watchman of the Lord” (Ezekiel 33), warning the people against the coming of the enemy. This was Metropolitan Philaret. In 1977 he warned me: “Vladimir, I advise you to obey the anathema of the Catacomb Church against the Soviet church.” He was one of the very few who were not taken in by Fr. Dmitri Dudko, the dissident Soviet priest, warning in 1980 that although his courage was to be admired, since he was “confessing” from within a false church, he would fail. And sure enough: Dudko “repented” of his confession, and is now issuing passionate dithyrambs in praise of Stalin! Metropolitan Philaret sealed his righteous confession against both the MP and World Orthodoxy by heading the list of hierarchs that anathematized ecumenism and the ecumenists in 1983, and years later his body was discovered to be incorrupt. Two jurisdictions deriving their orders from the Russian Church Abroad have now glorified him among the saints. But not, alas, the Russian Church Abroad, whose present chief-hierarch buried his relics under concrete…

     The next chief-hierarch, Metropolitan Vitaly, was not known to be a zealot in the mould of Archbishop Averky and Metropolitan Philaret; and his period as chief hierarch was characterized by uncertainty and wavering and several bad decisions which the consciousness of the True Church has not accepted. Nevertheless, he authorized the founding of parishes of the Russian Church Abroad within Russia in 1990, thus providing a priceless lifeline for thousands of people inside Russia who wished to abandon the falsehood of the MP and confess the True Faith under a true hierarch. Moreover, in recent years he has asserted, in line with his predecessor, that the MP is a graceless organization (he even called it “the church of the Antichrist”), and led the Russian Church Abroad to reaffirm the anathema against ecumenism and the ecumenists in 1998 (it is he who coined the famous and accurate phrase to describe ecumenism: “the heresy of heresies”).

    However, things have changed sharply for the worse under his successor, Metropolitan Lavr, the man who buried St. Philaret’s relics under concrete and attempted to drive Metropolitan Vitaly into an early grave through his law-suits. At the robber council of 2000, he and his fellow hierarchs officially applied to enter into communion with the heretical MP, asking the equally heretical Serbian patriarch to intercede for them in this. He has entered into negotiations with and praised KGB agent Putin, who toasts Stalin and says “there are no ex-KGB agents”, and who has turned the clock back to Soviet times. Lavr has buried the confession of the Russian Church Abroad under concrete, attempting to consign it to the tomb as thoroughly and as deeply as Lazarus’ body. He holds his nose at what he considers to be the stinking corpse of the Russian Church Abroad’s previous confession, calling it “pharisaical”.

    But Lazarus is not dead: he is only sleeping…

    Let us now turn to a recent communiqué of the Chicago and Detroit diocese of the Russian Church Abroad, as published in A.V. Soldatov’s Vertograd for April 1, 2004. This communiqué is moderate in its language, more moderate in its pro-MP pathos than other statements by clergy of the Russian Church Abroad. Nevertheless, an examination of those parts of the communiqué which relate to the MP will reveal just how dangerously the ROCA is walking now, just how blindly it is sleep-walking into the abyss…

    “This year,” says the communiqué, “has been a good one. As we noted in our resolution of October 2003, we are comforted by the possibility of reconciliation between the two parts of the one Russian Church.”

     Let us pause here. Why only two parts (it is obvious that the ROCA and the MP are meant)? What about the ROCiE, the ROAC, the Lazarites, the Seraphimo-Gennadiites, all of which were at one time in communion with the ROCA? Is no olive branch to be offered to them, but only to the completely apostate, thoroughly heretical MP? Why reconciliation only to the left, and not to the right? The schisms between the ROCA, on the one hand, and the ROCiE, the ROAC, the Lazarites and the Seraphimo-Gennadiites are all comparatively recent (the earliest was in 1990); none of them involve dogmatic issues; all of them involve blatantly uncanonical acts on the part of the ROCA and well-justified and extremely serious grievances on the part of the other jurisdiction; so the ROCA has an extra moral reason to seek reconciliation with them. On the other hand, the schism between the ROCA and the MP is exactly the opposite in nature: it is old (going back to 1927); it involves serious dogmatic issues, Sergianism and Ecumenism in particular, which, in view of Russia’s return to Sovietism and the MP’s stubborn continuance in the WCC and other ecumenical activities, are far from irrelevant today; and it is the MP which committed the serious uncanonical acts, while it is the ROCA which has the well-justified and extremely serious grievances.

     To any unprejudiced observer (and I speak as a member of none of these jurisdictions, although I have had contacts with all of them), it is obvious that the schisms between the ROCA and the jurisdictions on its right are more easily resolved than that between the ROCA and the jurisdictions on its left (which includes, of course, not only the MP, but also all those it is in communion with – for example, the new calendarist Greeks, the Monophysite Antiochians, etc.).

    “The realization of this possibility has had a positive effect on the life of our parishes.”

     But the possibility – of the reconciliation between the ROCA and the MP – has not been realized yet. So how can it have had any effect, whether positive or negative yet? It is still an open question what effect such a reconciliation, when realized, will really have.

    “From the time of the October congress, we can note the success of the journey of our delegation of our Church to Russia…”

     Is the shameful trip of Archbishop Mark, Archbishop Hilarion and Bishop Kyrill meant?!!! The one in which Archbishop Mark asked forgiveness of the KGB in the person of Agent Drozdov (for let’s not beat about the bush: that’s what the “patriarch” is) on behalf of the ROCA, and then kissed his hand in public?!!! Shame!

     “… the broadened pastoral convention in Nayak, the warm response of our Hierarchical Council to the epistle of his Holiness Patriarch Alexis II, and the projected official visit of our First Hierarch, Metropolitan Lavr, to Russia in May.”

    No comment.

    “Recently, some believers have expressed perplexity or anxiety with regard to ecclesiastical reconciliation.”

   And with reason!

    “However, when it was explained to them that what was in mind was not a merging or submission, but precisely a reconciliation and mutual recognition, eucharistic concelebration, then their anxiety was replaced by a calm approach.”

     This is naivety at best, casuistic craftiness at worst. The writers of this communiqué consider the MP to be the “other half” of the one Russian Church, with themselves as the other half. But the MP is headed by a Patriarch, who with his Synod considers himself to be the head of the whole of the Russian Church. If the ROCA considers him to be a canonical Patriarch, then if it enters into communion with him as with the head of the Russian Church, it must be in submission to him - and the MP would be completely within its “canonical” rights to demand submission!

     Moreover, what about the parishes of the Church Abroad inside Russia? Is there any chance that they will not be placed immediately in complete submission to the patriarchate? None at all. These believers sacrificed much when they left the MP in order to join the Church Abroad. Now they are going to be thrown back to the lions by people who sit safely outside, thinking vainly that they themselves will remain autonomous in some way.

     The Catacomb Church used to be betrayed by the MP and informers sent by the MP into their midst. Now they are being betrayed by the ROCA. Not for nothing was, and is, their password: “I will not give Thee a kiss as did Judas…”

    “We recognize both the Church Abroad and the Patriarchate to be heirs of the historical Russian Church.”

   Yes, make sure the stone is securely sealed over the tomb….

     “The events of the past year have reassured us that complete reconciliation is possible in the nearest future between the Church Abroad and the Patriarchal Church, as also complete communion in prayer and the Eucharist on all levels of ecclesiastical life. There has for long existed a de facto communion for laypeople, and now we can hope for such a communion for the clergy.”

     How can there be one rule for laypeople and another for clergy, even if the situation is envisaged as being only temporary? In any case, why say that “the realization of this possibility has had a positive effect on the life of our parishes” if it is still only possible “in the nearest future” – that is, is not a present reality? And why not be honest with your flock about the obstacles that still remain – Ecumenism, for example? Why not be honest with them and say: “Reconciliation will involve our entering the World Council of Churches with the MP”? Why not admit openly that you will then be in full communion with all the heretics anathematized in 1983 and 1998 by the Russian Church Abroad?

    “We recognize that there still remain certain obstacles…”

    Which are?…..

     “However, at the same time many of the reasons frequently encountered against reconciliation seem to us to be only emotional reactions issuing from misunderstandings, from a lack of knowledge of the history and mission of our Church.”

    Which are?….

     The communiqué does not describe which are the real obstacles that still remain (for presumably there must be real obstacles) and the merely “emotional reactions” to reconciliation. Clearly its signatories want to forget about these real obstacles, and imply that the opponents of reconciliation (which clearly still exist in large numbers even within the Lavrite Church Abroad) are simply being emotional.

     Well, I do not believe that the opponents of “reconciliation” with evil are simply being emotional. And in any case, emotion in defence of the true faith is not necessarily such a bad thing, while cool, hard-hearted dismissal of well-founded objections is, as St. Joseph of Petrograd once said to a Soviet archimandrite, equivalent to schism. Martha and Mary wept when their brother died and his corpse was buried.

   And Jesus wept too.

    And through His weeping and groaning and praying, the stinking body of the four-days-dead Lazarus was raised from the dead. The confession of the True Church will also be resurrected. But how many people will perish before then?…

     Jesus said to her: Your brother will rise again. Martha said to Him: I know that he will rise again in the resurrection on the last day. Jesus said to her: I am the Resurrection and the Life; he who believes in Me, though he die, yet shall he live, and whoever lives and believes in Me shall never die.

**********************************************************************