Vernost' Number 94

The Editorial Board is glad to inform our Readers that this issue of “FIDELITY” has articles in English, and Russian Languages.

С удовлетворением сообщаем, что в этом номере журнала “ВЕРНОСТЬ” помещены статьи на английском и русском языках.

1. ЗАБОТЫ О РЕЛИГИОЗНО-ПАТРИОТИЧЕСКОМ ВОСПИТАНИИ ВОЕННОГО ЮНОШЕСТВА. Митрополит Антоний

2. ВЛИЯНИЕ ЦЕРКВИ НА ДУХОВНО-МОРАЛЬНЫЙ ОБЛИК РУССКОГО ОФИЦЕРА.. Прот. П. И. С.

3. THE CHURCH’S INFLUENCE ON THE SPIRITUAL-MORAL FEATURES OF A RUSSIAN OFFICER. Arch. P.I.S. Translated by Seraphim Larin

4. ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ – и АРМИЯ. Речь Полковника Ю. А. Слезкина

5. СОЗЫВ И РАЗГОН УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ. Марк Вишняк

8. Л.Г. КОРНИЛОВ И КУБАНСКИЙ ПОХОД. Нина Бурова.

11. СЕВЕРО-ЗАПАДНАЯ АРМИЯ ГЕН. ЮДЕНИЧА. В. Ляпунов

13. THE LIFE AND DEATH OF ATAMAN SEMENOV. Vadim Sotskov, Irkutsk. Translated by Seraphim Larin

14. КАПИТАН ВИКА КРЕСТОВСКИЙ. Рассказы штабс-капитана Бабкина

Редакция «Верности» напоминает внукам Участников Былых Армий, не забыть о том, что 2/15ноября исполняется 90-летие со дня основания Добровольческой Армии.

Наши Деды, начали сопротивление против сатанинской власти, захватившей Родину. В этой борьбе, они проявили высшие духовные качества, жертвенность и доблесть. Их борьба происходила в атмосфере антихристианского, интернационального зла, выдвинувшего ложные лозунги о свободе и равноправии всех граждан мира.

Деды оставили нам в наследство обязанность стоять на защите Святой Православной Церкви и возвращение Родины к идеалам Святой Руси.

Мы не смеем забыть о наших дедах и прадедах! На Родине и в Зарубежной Руси, мы обязаны продолжать то, что они начали 90 лет тому назад! Ни коммунизму, ни неокоммунизму не должно быть места в России!

Современные товарищи Путин и ко., «патриарх» Алексий II с экуменическим митрополитбюро, идеологически не отличаются в своих целях от Ленина и они также как «великий лицемер» стараются обмануть русский народ.

Для успокоения недовольства в стране они временно допускают проведение нового «НЕПА» и ограниченной под контролем МП религиозной деятельности. Но однажды уже обманутый русский народ, не может вторично верить врагам.

России нужна не власть интернациональной мафии, но русская власть ответственная перед Богом и народом.

В следующих номерах «Верности», в статьях, мы напоминаем читателям, о некоторых моментах революции и в разных районах России народного сопротивления богоборческой власти.

Хулиганские поступки ленинцев сегодня, ничем не отличается от их поведения на Учредительном Собрании, на заседаниях ОН, религиозных и других конференциях. По-прежнему ими применяется обман, угрозы и насилие. Какие бы иные названия коммунизм в России не принимал, он остается по- прежнему, антирелигиозным, антирусским и интернациональным.

Мы внуки Добровольцев Былых Армий и Русского Корпуса, не доверяем ни современному правительству РФ, ни МП.

Мы верим в то, что – также как Господь освободил из рабства израильский народ – для Своего прославления, Он освободит от порабощения и Народ Богоносец.

ЗАБОТЫ О РЕЛИГИОЗНО-ПАТРИОТИЧЕСКОМ ВОСПИТАНИИ ВОЕННОГО ЮНОШЕСТВА.

Пропаганда мятежа и безверия устремляется в настоящее время не только на войско, но и на военные учебные заведения. При свободе чтения юнкеров военных училищ и несомненной возможности читать атеистические и революционные газеты подросткам-кадетам, тем и другим весьма трудно сохранить в уме те убеждения, которые в прежнее время так дружно усваивало все военное сословие в своих школах. Особенно заманчивым кажется молодому сердцу противопоставление какого-то, правда, весьма неопределенного, «служения народу» той «праздной и порочной жизни», к которой его готовит школа. Брошюры ему представляют офицерскую жизнь, как полицейскую службу «при отжившем строе», как «борьбу с прогрессом через грубое насилие» и т.п. Юноша ищет в своем уме, что доброго и возвышенного найти ему в своей дальнейшей службе не только в военное время, которое наступает редко и ненадолго, но и в обыкновенном строе военного быта и службы; ищет и не находит. Правда, ему прежде многое нравилось, и блестящие парады, и блестящие балы, и товарищеские кутежи, и победы над женским полом, и изящество мундира, и молодечество в осанке, но теперь он ясно понимает, что доброго ничего в этом нет. На службу, на ротное ученье он взирал прежде, как на шипы жизненных роз, да и может ли все это наполнить жизнь, особенно в то время, когда нет войны, и она не предвидится? Правда, у него еще есть дело – обучение солдат, но этим делом большинство пренебрегает, как самым скучным и сдают его унтер-офицерам.

Итак, приходя к полному разочарованию в своих прежних взглядах на жизнь и на собственную деятельность, военный юноша, еще, однако, жалеет отвлечься от своих патриотических и, пожалуй, религиозных убеждений. Если его теперь направить на идейную работу в пределах этих убеждений и в его собственном офицерском звании, если осветить ему последнее в высоко одушевленном свете, то он радостно ухватится за открытый ему путь сознательной и полезной народу жизни и, если не откажется вовсе от прежнего героически-эпикурейского мировоззрения, то начнет все-таки бороться против тщеславного чувственного отношения к жизни и во всяком случае не будет поддаваться революционным призывам.

Дело это неизмеримой важности. Если бы офицерство русское сознало себя защитником Веры, Престола и Отечества не только через стальное оружие, но и посредством оружия духовного, то нам не страшно было бы никакое растлевающее влияние нигилистов. Через руки офицерства проходит весь русский народ, отдаваемый ему в безусловное послушание на четыре-пять лет самого цветущего возраста. Влияние это несравненно сильнее детского школьного воспитания, которое почти вовсе выметается с силой земли и патриархального деревенского быта, так что нередко забывается подростками и самая грамота. Напротив того, - 25-летний молодой человек, возвратясь в деревню грамотным и сознательным гражданином и нередко становясь сейчас же главою семьи, сам оказывает могучее влияние на деревенскую жизнь, даже теперь, когда он вносит в нее многое, несогласное с ее христианским строем, многое барское, немецкое; если же он будет наставлен офицерами в том же православно-народном направлении, которое он принес из деревни, но наставлен уже сознательно, то, конечно, он сейчас же станет в деревне передовым человеком бесспорным авторитетом для всех сельчан.

Повторяем, это дело самой высокой важности: идет речь о возрождении всего русского народа, всей России, чрез то общество военных деятелей, которое теперь само ищет новых устоев для своей деятельности, для своего отношения к жизни.

Что же нужно ввести в обучение и воспитание военного юношества? Ответить на это должна комиссия из военных ученых с участием духовных лиц и профессоров-патриотов. Но общие начала должно, по нашему крайнему разумению, наметить следующие. Прежде всего, должно ввести дополнения и изменения в самый воинский устав, который у солдат называется «словесностью». Назначение офицера ложно определяться сверх принятых уже понятий так: в мирное время офицер есть воспитатель молодого поколения, проходящего воинскую повинность, в православно-народном духе, дабы возвратить его семье и обществу сознательным христианином, русским патриотом и верноподданным, могущим не только сознательно противостать растлевающему влиянию отрицательной веры и врагов отечества, но и утвердить в правильных мыслях своих родных и близких. Как член общества, офицер должен явиться оплотом и защитником здравых патриотических и христианских понятий и таким образом не только силой оружия отстаивать государственные границы отечества от неприятеля, но и силою убеждения и примера отстаивать те внутренние основы веры и русского быта, которые составляют внутреннее сокровище русского духа.

Согласно с таким определением долга офицера, следует расположить его подготовительное образование и воспитание. В настоящее время еще, слава Богу, в учебники военных корпусов и училищ не прошли ни дарвинщина, ни марксизм, но мало в них и чисто русского направления. Строй понятий военной науки остался приблизительно тот, какой господствовал в школе гражданской, пока она была сословно-дворянской. В политическом отношении он был благонамеренный, но создался эпохой «Священного Союза» и был чисто западнический. Россия в ее до-петровском периоде рассматривалась, как бездонная пропасть невежества и тьмы. Просветителем ее признавался Петр I и Европа; вероисповедания западные признавались равноценными с православием, различающимся от него только по обрядам; принципы морали – честность, храбрость и только. Затем глубоко противоречивые Евангелию понятия о чести, о благородной гордости (существует только бесовская гордость), о мести и т.п. Прибавьте к этому взгляд на народ и на солдат чисто крепостнический, и вы поймете, почему только наиболее самостоятельные глубокие натуры в нашем офицерстве не губят свою молодость в вине и в праздных и даже порочных развлечениях. Должно совершенно переработать их учебники и учебные пособия в таком направлении, чтобы офицеры привыкли любить и уважать Россию, русского крестьянина, а с ними русского солдата.

Должно: 1) преподавать русскую историю по Павлову, по К. Аксакову, Хомякову, Кояловичу и их последователям; 2) должно ввести преподавание новейшей литературы, поставив в центре ее Достоевского и взяв за руководство труды Ор. Миллера и Н.Н. Страхова; 3) должно составить и ввести курс отечествоведения, но не в марксистском духе, а содержания этнически-бытового, разъясняя, как наш народный быт выработался в форме почти монастырского уклада; 4) должно расширить преподавание Закона Божия, введя, как особый курс, изучение Священного Писания, хотя бы Нового Завета, затем курс апологетики, а церковную историю преподавать в том морально-этическом духе, как она изложена в издании К.П. Победоносцева. Наше воинство защищает Православную Веру не только как известную систему догматов, но как ту сумму добра и подвигов, которые составляют собою содержание истории Православной Церкви; описание событий должно дополнять описанием святынь и священных обычаев, оставшихся в качестве их памятников не только на Руси, но и на православном Востоке, с которым также необходимо знакомить воспитателей русского солдата по трудам Муравьева, Норова, святогорца Никодима и друг.

Проникнувшись теми славянофильскими взглядами, офицер усвоит себе самое высокое благоговение к своему высокому долгу, как учителя солдат.

Он не будет смотреть на них, как на чумазых рабов своих прихотей, но как на дорогих учеников, - жизнь для которых есть задача его жизни, и для которых трудиться есть лучшее наслаждение, чем прожить молодость на вине, картах и блудных женщинах.

Но возможно ли так переродить кадет и юнкеров, прежних героев веселой жизни? Возможнее, чем всякую иную среду. Как во всех русских сердцах, так особенно в сердце военного юношества, под золою ложных понятий и грубочувственных стремлений лежит та же жажда высоких подвигов и светлой поэзии.

Ведь почти все наши лучшие поэты были офицерами, и это потому, что при всех недостатках военное юношество менее забито одностороннею схоластической зубрежкой, больше знает природу и ближе стоит к народной, хотя бы и солдатской жизни.

Его портит не столько собственная порочность, сколько ошибочная постановка воспитания и образования, совершенно оторванная от нашей истории и религии и приноровленная к истории и религии чуждой нам Западной Европы и частнее Пруссии.

Теперь прусскому строю нашей армии пришел конец. Если сумеют военные педагоги заменить его строем русским православным, то они сделают для нашего воинства и для России больше, чем сделал Суворов, даже больше князя Пожарского; те обеспечили ее современное состояние, а эти упрочили бы надолго ее будущее, не только в смысле ее целости и политической силы, но и в смысле ее нравственной чистоты и мощного возрастания в вере, разуме и добродетели.

ВЛИЯНИЕ ЦЕРКВИ НА ДУХОВНО-МОРАЛЬНЫЙ ОБЛИК РУССКОГО ОФИЦЕРА.

Важным фактором в историческом формировании духовно-морального облика русского офицера является глубокое влияние на него ЦЕРКВИ и православной веры.

От самой колыбели, в семье и школе, в военном училище и на государственной службе, - он беспрерывно и систематически воспитывался в православно-национальном духе. Естественно, поэтому, что его идеологию и духовно-моральное воспитание и переживания – составляли, главным образом, христианские принципы, чувства справедливости, милосердия и национальный патриотизм в широком и лучшем смысле этого слова.

Русский офицер шел на войну не только с оружием в руках, но и с верой в Бога и в Св. Евангелие Иисуса Христа, с православным крестом на шее и с благословенной ИКОНОЙ на груди.

Русская Армия почти никогда не вела агрессивных войн, а неизменно защищала Родину или своих единоверцев. Исключение составляют такие войны, как, например, усмирение татарских ханств, утвердившихся в пределах России, Польши, покорение прибалтийских и Кавказских народностей, бывших веками источником иностранных интриг, провокации и заговоров со стороны более сильных тогда и агрессивных соседей (Швеции, Германии, Турции и Англии), избиравших Россию ареной для нападения.

В этих случаях Россия вынуждалась вступать в войну, чтобы предупреждать более широкие последствия, а вместе с тем и поддерживать международное равновесие.

На все такие справедливые войны Российская Армия неизменно получала благословение от Архипастырей и Святителей Церкви, а ее вожди и офицеры шли в бой со спокойной христианской совестью. И в самом деле, русские офицеры храбро сражались не для уничтожения противника, захватов и присвоения его земли, не для грабежа, не для личной славы и чести (или грудь в крестах или голова в кустах), но для защиты ВЕРЫ, ЦАРЯ и ОТЕЧЕСТВА.

Вот несколько ярких исторических примеров, когда Первосвятители благословляли русские рати на бранный бой:

Блаженный Митрополит Киевский КИРИЛЛ II, после покорения татарами Руси и разрушения ими Киева, 30 лет беспрерывно объезжал разгромленные города и веси, поучал и просвещал свою паству в вере Христовой, побуждал ее к восстановлению разрушенных и оскверненных храмов и мужественно укреплял князей и народ в сопротивлении и стойкой борьбе с врагами веры и отечества.

Также митрополиты Петр, Алексий и Иона – продолжали оказывать большую помощь Великим Князьям своими мудрыми советами и горячими молитвами к Богу.

На последнюю и решительную битву с теми же татарами Вел. Князь Дмитрий Донской получил благословение от дивного Святого Угодника Божия Сергия Радонежского.

В эпоху Смутного времени (начало 17 века), Святитель ГЕРМОГЕН Патриарх Московский и Всея Руси, не только благословил войну против польско-католического нашествия, но и вдохновлял и укреплял народ и воинство на подвиги в борьбе с коварным врагом, от которого и принял мученическую кончину.

НИКОН, Патриарх Московский, благословив Царя Алексия Михайловича на борьбу с поляками и литовцами, стал сам во главе управления Государством.

Император ПЕТР ВЕЛИКИЙ, российский Преобразователь и первый либерал, в своих делах часто прибегал к духовной помощи и поддержке Православной Церкви, а его дружба со Святителем Митрофаном Воронежским, является историческим фактом.

Российские Государи: ПАВЕЛ I-й, АЛЕКСАНДР I-й Благословенный и все другие, включая Святого Царя Мученика НИКОЛАЯ II-го, не начинали военных действий против врагов России без совета, молитв и благословений наших Святителей и Митрополитов, для чего они отправлялись в монастыри и пустыни к таким великим Подвижникам, как Св. Серафиму, Саровскому Чудотворцу, Св. Св. Иоасафу Белгородкому, Питириму Тамбовскому, Феофану Затворнику, Св. Иоанну Кронштадскому и др.

Но не только одни Цари русские прибегали к помощи Церкви Божией, но и вожди, и рядовые офицеры и солдаты.

Каждый полк Российской Армии имел освященное Церковью ЗНАМЯ (или ШТАНДАРТ), свою церковь (и походную) и постоянного священника.

Перед походом или боями, везде служились напутственные молебны с соответствующими словами духовных пастырей, с раздачей нательных крестов, икон и религиозной литературы.

Этим, прежде всего и больше всего объясняется тот факт, что воины, ведомые Российским войском, не отличались бессмысленным истреблением противника, насилиями и грабежами.

Военная история знает много примеров, - когда после гибели офицеров, полковые священники, высоко подняв Св. Крест, шли, открыто впереди полка на врага. Бывали, ранены и убиты на тех же полях битв, на которых они бесстрашно увлекали за собою роты и батальоны.

Всякая война есть человеческое зло и бедствие, потушить которое может действеннее лишь христолюбивое воинство, а не безбожные и морально не воспитанные орды, с их самозванными, эгоистическими и беспринципными вождями.

Как же отразилось на рядовом офицерстве восприятие им духовных и религиозных ценностей, впитываемых еще с молоком матери?

Люди, их дела, их общественно-государственная жизнь, равно как и все в мире познается и определяется путем сравнения, которое ныне и показывает высокие качества Российского офицерства.

Абсолютное только ТВОРЕЦ МИРА, ГОСПОДЬ БОГ, который по слову пророка: «КРЕПОК, ВЛАСТИТЕЛЬ, НАЧАЛЬНИК МИРА и ОТЕЦ БУДУЩЕГО ВЕКА».

Основным критерием в оценке людей является исключительно их духовно-моральное состояние, которое ярче всего выражается в исполнении ими нравственных законов, в отношении к ближнему и в служении общему делу – благу.

Всевозможные критики национальной России, заграничные и свои отечественные, называли наше государство милитаристическим и агрессивным, подразумевая под этим наличие в нем хорошо обученного и дисциплинированного кадра, и ему приписывали решающую роль в управлении и политике страны, которая, якобы, была направлена лишь к захватам чужих земель и народов. Но если мы бы сравнили РОССИЮ с США, то увидели что эта демократическая страна за всю свою историю беспрерывно, с перерывами всего на несколько лет, вела с экономическими целями войны в Центральной Америке, Африке, Азии и Европе. Посмотрите на историю Испании, Португалии и других европейских государств. Какие у них были цели – главным образом с целью экономического обогащения. Как же можно бросать обвинения России в милитаризме, ведшей почти всегда оборонительные войны против захватчиков с востока и запада?

Российский офицерский Корпус всегда был внушительным в качественном отношении и под руководством его Российская Армия почти всегда громила врага. Понятно, что г.г. русофобы ненавидели офицерство. Многие из этих врагов были мало верующими или антихристианами, имевшими далеко идущие планы по построению «рая на земле» без ХРИСТА и ЦАРЯ.

Вместе с тем, в опровержение этого мнения, должно признать, что русский офицер всегда стоял вне политики. Это была его многовековая традиция, принявшая форму и силу закона.

Веками воспитывавшийся корпус Русского офицерства в православно-национальном духе, представлял из себя духовно-спаянный Корпус, взявший в себя лучшие элементы своего народа, - Корпус защитников своей Родины, горячих патриотов, высокого духа и отличной подготовки.

Вступая в Корпус, каждый офицер присягал на верность службы своему Отечеству и законной власти, возглавляемой Царем или Императором, и должен был защищать их, не щадя своей жизни.

Российская Армия не знала измен, трусости и дезертирства.

Сотни и сотни тысяч офицеров Положили свои жизни на Алтарь защиты Православия и Отечества.

«Положить живот свой за други своя», или – «мертвые срама не имут» – вот идеалы офицера!

Жертвы эти во всех войнах неизменно выше общенародных. Но сами офицеры не сетовали на это условие русской национальной жизни, считая это законным и неизбежным. Вместе с тем они не афишировали ни своей спасительной роли для отечества, ни исключительного геройства. Жертвенность русских вождей примечательна еще с древних времен, послуживших примером Российскому офицеру.

Героический поход объединенных ратей кн. Игоря Святославовича против Половцев, хотя и окончился трагически, но психологически он подготовил будущую славную победу кн. Святослава Киевского над теми же половцами.

Автор исторической поэмы «Слово о полку Игореве», оплакивая гибель русской рати, не раз патетически восклицает: «А мертвых уже не воскресить!»

Не меньшие жертвы понесло Русское войско в битве с Батыем на р. Калке в 1224 г., да и с Куликовского поля в 1380 году вернулось очень мало тысяцких и сотских.

Борьба с татарами, продолжавшаяся около 300 лет, стоила бесчисленных жертв, особенно в командном составе, но закончилась она полной победой русского духа и оружия. Надо признать, что это была святая и спасительная жертва русских патриотов, приносимая на алтарь Православной Церкви и Отечества.

В конце 16-го и в начале 17-го веков, наше отечество было спасено усилиями и жертвами Вождей во главе с кн. Димитрием Пожарским, спасшим Москву от поляков. В эпоху царствования Императора Петра Великого и Императрицы ЕКАТЕРИНЫ II, Российское воинство, предводимое знаменитыми полководцами и славными офицерами в многократных битвах со шведами, турками, поляками, немцами и разными коалициями, не только отстояли независимость и честь своего отечества, но дало бесчисленное множество примеров истинного мужества, храбрости и героизма. Суворов и его ЧУДО-БОГАТЫРИ показали их несравненные боевые подвиги всему миру.

Одоление Наполеоновских легионов в начале XIX столетия, считающихся непобедимыми, - есть тоже заслуга героев – начальников и офицеров Русской Армии. Одна Бородинская битва дала множество жертв офицерского Корпуса. А защита Севастополя от коалиции западноевропейских государств во главе с Англией, - явила пример, неподражаемый в истории.

Дальше, - Кавказские войны, Балканские – Порт Артур! Это же жертвенный подвиг нашего патриотического офицерства, всюду и везде бесповоротно отдававшего свои жизни за честь спасения Православия и Родины!

Нет основания замалчивать и стыдиться результатов I-й Мировой войны.

В невероятно сложных и тяжелых международных политических и стратегических условиях Российская Императорская Армия, ведомая отличным офицерским составом, неоднократно наносила серьезные удары противникам.

Пока наши союзники в течение почти 3-х лет оборонялись и отсиживались на укрепленных позициях, одна наша армия вела активную борьбу и жертвовала своими офицерами и здесь показавшими и доказавшими свое высокое боевое качество.

Российская смута погубила все: и нашу доблестную армию, и нашу тысячелетнюю Россию, а для офицерского Корпуса наступила Голгофа: унижения, мучения и смерть!

Темные силы, завлеченные врагами на Россию, учинили нашему славному и геройскому офицерству истинную Голгофу.

Преступный элемент страны, во главе с Лениным, Троцким, Зиновьевым, Каменевым и Ко, стремился повсюду уничтожить славных защитников Родины – офицеров! Их избивали, срывали погоны, мучили, топили в топках и морях, гноили в тюрьмах…

Большевистские и пробольшевистские главари подкупили латышские полки, вербовали китайские босяцкие отряды и повели их против национальной России и ее защитников – офицеров.

Но, не умерла офицерская честь: как светоч зажглись сердца ген. Алексеева, Корнилова, Каледина, Деникина, Колчака, Юденича, Миллера, Дутова и Врангеля и др., и к этим светочам устремились Российские офицеры для спасения Родины.

Свыше 3-х лет длилась напряженная и героическая борьба БЕЛЫХ АРМИЙ за спасение Отчизны. Борьба была не равная. Несознательные, обманутые большевиками элементы русского народа не поддержали титанов Белой Борьбы, главным образом материально – боевыми средствами.

Эти средства иссякли, а живые силы истекали кровью. Большая часть офицерского Корпуса Российской Императорской Армии погибла в отчаянной и жертвенной Белой Борьбе за спасение своей ЦЕРКВИ И РОДИНЫ! О, поле, поле!

На необъятных просторах некогда Великой России лежат в земле или разбросаны еще и по сей день в степях кости Российских Рыцарей долга и чести – славных офицеров Российской ИМПЕРАТОРСКОЙ АРМИИ!

A major factor in the historical spiritual-moral make-up of a Russian officer can be found in the profound influence of the CHURCH and the Orthodox Faith.

From the cradle, at home and school, in the military academy and government posting – he has been continually and systematically brought up in the Orthodox-patriotic spirit. Therefore, it is natural that his ideology and spiritual-moral upbringing and emotions were in the main, made up of Christian principles, equity, altruism, and in the best and broadest sense of the words – national patriotism.

A Russian officer went to war not only with weapons in his hands, but with faith in God and His Holy Scriptures – with an Orthodox cross around his neck and a blessed icon on his chest.

Apart from a few exceptions, the Russian army was never the aggressor in the wars that it was engaged in, but steadfastly defended the Fatherland or her fellow believers. Examples of these exceptions can be cited as the subjugation of the Tartar khans that asserted themselves within the Russian boundaries; Poland; the peoples of pre-Baltic states and of the Caucasus, being for centuries the font of foreign intrigue, provocation and conspiracies, initiated by their more powerful neighbours (Austria, Germany, Turkey and England), who chose Russia as their arena for their assaults.

In all of these instances, Russia was obliged to go to war in order to forestall wider ramifications, and at the same time, uphold international stability.

In all these just wars, the Russian Army invariably received blessings from the Church Hierarchs and Her Holy Fathers, while its leaders and officers went to war with a clear Christian conscience. Indeed, Russian officers didn’t fight to destroy their enemies, to seize and appropriate their lands, to plunder their territories or for their personal glory and honour, but to defend the Faith, the Tsar and the Fatherland.

Here are some of the vivid historical examples when the Church Primates blessed the Russian troops before they went into battle:

After Russia was conquered by the Tartars and their subsequent destruction of Kiev, Blessed Metropolitan Cyril the 2^nd travelled for 30years visiting the ravaged towns and villages, preaching and enlightening his flock in their faith in Christ, motivating them to restore the ravaged and desecrated churches, and fearlessly re-invigorating the dukes and the people in their opposition and uncompromising struggle with the enemies of the Church and Russia.

Similarly, Metropolitans Peter, Alexis and Jonah – continued to greatly help the Grand Dukes with their wise council and fervent prayers to God.

Before the final and decisive battle against the Tartars, the Grand Duke Dimitry Donskoy received a blessing from the wonderful Saint Sergius of Radonezh.

During the Turbulent Era (beginning of the 17^th century), the Patriarch of Moscow and the whole of Russia, Saint Hermogenes, not only blessed the war against the Polish-catholic invasion, but he also strengthened the spirit of the soldiers and the people, as well as supporting them in their struggle against a cunning enemy, from whom he received a martyr’s death.

Moscow Patriarch Nikon, blessed Tsar Alexis Mihailovich in his struggle against the Poles and Lithuanians, and then became the head of State.

Emperor Peter the Great, Russian Reformer and first liberal, often sought spiritual help and support from the Orthodox Church in state matters, and his friendship with Saint Metrophanes of Voronez, is a known historical fact.

The Russian Tsars like Paul the First, Alexander the First (the Blessed) and all the others, including Saint Martyr Tsar Nicholas the Second, never began their war activities against Russia’s enemies without first seeking advice, prayers and blessings from our Saints and Metropolitans, for which they visited monasteries and remote areas to meet great ascetics like Wonder Worker Saint Seraphim of Sarov, Saints Joasaph of Belgorod, Pitirim of Tambov, Theophan the Recluse, John of Kronstadt etc..

However, not only Russian Tsars sought help from the Russian Church but also military leaders, officers and soldiers.

Every regiment in the Russian Army had its own Colours (Standard) blessed by the Church, as well as its own church ( and a mobile one) and a permanent priest.

Before every campaign or battle, Church services were held with appropriate sermons for the mission from the clergy, with distribution of crosses, icons and spiritual literature.

This, above all else explains the fact that soldiers, belonging to the Russian Army, were outstanding in their absence of perpetrating senseless killing of their enemy, rape and plunder.

History has many examples where after an officer had been killed, the regimental priest would raise a Sacred Cross in his hands and march in front of the regiment against the enemy. There were instances when they were wounded or killed on the battlefield, fearlessly leading squads and whole battalions behind them.

Every war is a human creation of evil and misfortune, which can only be extinguished by the actions of Christ-loving soldiers, and not some godless immoral hordes with their spurious, egotistical and unprincipled leaders.

Therefore, how did the spiritual and religious values, virtually ingested with their mother’s milk, reflect on the line officer’s perceptions?

People and their actions, their social and official lives - like everything else in this world – become known and ascertained through comparative progressions, which today indicate the high quality of the Russian officer corps.

The basic criteria in evaluating people, revolves exclusively around their spiritual-moral condition, which more clearly than any other factor, is expressed in their fulfilment of moral codes, their attitude toward others and in their service for the good of the common cause – mutual welfare.

Every possible critic of nationalistic Russia - both local and from overseas – used to call our regime as militaristic and aggressive, implying under these terminologies that it contained educated and disciplined cadres that played a decisive role in governing the politics of the nation, which ostensibly aspired to capture foreign lands and their people. However, if we were to compare Russia to the USA, we will find that this democratic country – except for a few short years – relentlessly pursued wars for economic reasons in Central America, Africa, Asia and Europe. Look at the histories of Spain, Portugal and other European countries. What were their aims – apart from enriching themselves economically? So how can Russia be accused of militarism, when nearly all its wars were of a defensive nature -against invaders from the East and West?

The Russian Officers Corps was always inspirational in the sense of quality, and under its command, the Russian Army was nearly always victorious. Therefore, it’s understandable why the Russophobes hated the Corps. Many of these antagonists were either not religious or anti-Christian, nurturing long-range plans for the establishment of “paradise on earth” without Christ and Tsar.

As well, in refuting the Russophobes criticisms, it has to be acknowledged that a Russian officer always stood outside of politics. This has been a centuries’ old tradition, which with time had assumed the form and force of a statute.

After centuries of upbringing officers in the Orthodox-nationalistic spirit within the Russian Corps, it presented itself as a spiritually welded body, which inducted only the best elements from its people. The Corps represented the defenders of the Fatherland, fervent patriots that were strong in spirit and superbly trained.

Upon entering the Corps, every officer took an oath of allegiance to faithfully serve his Fatherland and its legitimate authorities, headed by the Tsar or Emperor, and to defend them - even at the cost of his own life.

Hundreds upon hundreds of thousands of Russian officers laid down their lives in defending Orthodoxy and their Fatherland.

“To lay down your life for a friend”, or “the dead carry no shame” – these were the ideals of an officer!

Invariably, these sacrifices during wars stand higher than those of the general populace. However, the officers themselves didn’t complain about this acknowledged part of Russian national life, regarding it as justifiable and inevitable. Additionally, they didn't flaunt their salutary role for the Fatherland, or their exceptional bravery. The sacrifices of Russian commanders have been noted from ancient days, and have served as paradigms for the Russian officer.

The heroic crusade by the united armies under Duke Igor against his enemies, although came to a tragic end, it psychologically paved the way to a later glorious victory over the same enemy by Duke Sviatoslav of Kiev.

In his historical poem titled “A word on Igor’s regiment”, the author more than once reiterates the tragic exclamation: “You cannot resurrect the dead!”

At the battle on the river Kalka in 1224, Russian forces sustained just as many losses, while in 1380, very few military commanders returned from the battle of Kulikov.

The conflict with the Tartars, which continued for nearly 300 years, cost countless lives – especially among the officers’ complement – but ended with a complete victory for the Russian spirit and Her armies. It has to be recognised that this was a holy sacrifice brought to the altar of the Orthodox Church and the Fatherland, for their deliverance.

At the close of the 16^thand the beginning of the 17^th centuries, our Fatherland was rescued by the efforts and sacrifices of military commanders under Duke Dimitri Pozharsky, who saved Moscow from the Poles. During the reign of Emperor Peter the Great and Empress Catherine the Great, in the many battles with the Swedes, Turks, Poles, Germans and other coalition forces, the Russian armies under the command of famous military leaders and renowned officers not only maintained the autonomy and honour of the Fatherland, but produced countless instances of true manhood, bravery and heroism. Suvorov and his Miracle-Knights showed the whole world their incomparable feats.

The vanquishment of Napoleon’s legions in the 19^th century, which were regarded as invincible, is also to the merit of the Russian Army officers and its heroes. The one battle at Borodino saw many sacrifices from the Russian Officers Corps, while the defence of Sebastopol against a coalition force headed by England, is an inimitable exemplar of bravery in the history of warfare.

Then later wars in the – Caucasus, the Balkans, Port Arthur! These are the sacrificial deeds of our patriotic officers, giving up their lives for the honour of saving Orthodoxy and the Fatherland!

In unbelievably complex and grave international, political and strategic circumstances, the Russian Army, led by an outstanding complement of officers, repeatedly inflicted serious blows against the enemy. While for 3 years our allies were defending themselves behind their fortifications and sitting out the war, our army were actively engaged with the enemy and was sacrificing her men and officers, thus displaying and proving their towering battlefield qualities.

The Russian revolution destroyed everything: our gallant army and our 1000 year old Russia, while the Officer’s Corps, entered its Golgotha: degradation, suffering and death!

Dark forces that have cast the enemies against Russia, inflicted a true Golgotha upon our valiant and heroic officers.

Russia’s criminal element, headed by Lenin, Trotsky, Zinoviev, Kamenev and company, endeavoured throughout the whole country, to wipe out its noble defenders of the Fatherland – the officers! They were bashed; their shoulder-straps torn off them; tortured; drowned in swamps and seas, allowed to literally rot in jail…

The Bolshevik leaders and their supporters bribed Latvian regiments, enlisted bare-footed Chinese divisions and directed them against nationalistic Russia and her defenders – officers.

Nevertheless, the honour of the officers didn’t die: the hearts of great personages like Generals Alekseev, Kornilov, Kaledin, Denikin, Kolchak, Udenich, Miller, Dootov, Wrangel and others ignited like torches, attracting other officers in their bid to save Russia.

The White Army fought for over three tense and heroic years to rescue the Fatherland. It was an uneven battle. Some unthinking and Bolshevik-duped elements of the Russian people, didn’t show any support to the titans of the White Movement, especially in terms of supplies.

The Army exhausted its supplies, while their living strength was bleeding to death. The main segment of the Officer’s Corps perished in the desperate and sacrificial White Struggle to save its Church and Fatherland! Oh rolling fields, rolling fields! Who sowed you with so many dead bones?!

Even today, in the immense rolling plains of once great Russia, there are many bones of valiant Russian Knights buried in their vastness – officers of the Emperor’s Russian Army, who were always committed to honour and duty.

Речь Полковника Ю.А. Слезкина по случаю 40-летнего вынужденного отречения Государя ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II.

В то время, когда приближался уже последний акт величайшей Мировой трагедии – войны 1914-1917 г.г., и на всем нашем гигантском фронте русские офицеры и солдаты, безропотно неся на алтарь Родины свои жизни, готовились к решительному удару, который должен был сокрушить вторгнувшегося в пределы России врага, и принести нам неминуемую победу и конец страшной войны, - в это же самое время, в глубоком тылу, вдали от пуль и гранат, в бурлящем нездоровыми страстями Петербурге, к позору нашему тоже русскими людьми – ковался предательский заговор и враги Монархии, в этот судьбоносный для России час, готовились привести в исполнение свой дьявольский план – ниспровергнуть вековой, исторический Государственный Строй, при котором Россия 1000 лет шла по пути благоденствия и славы – Русскую Православную Монархию.

В сплошной ненависти к Высшему Носителю Российской Государственной Идеи – Государю Императору НИКОЛАЮ II, - враги ЕГО, в лице так называемого «прогрессивного Блока Государственной Думы», возглавляемой Гучковым, Милюковым, Львовым, Керенским и др. гробовщиками России, при пособничестве потерявшего разум Председателя Государственной Думы – сытого барина Родзянко, - и при попустительстве некоторых, впавших в роковое заблуждение и давших себя втянуть в недостойную игру высших военноначальников – нанесли России тот страшный удар, который, сокрушив ея вековые устои, вскоре отдали легко в руки банды международных красных бандитов, и поныне терзающих Тело нашей Родины.

Какой-то подлинный «Карнавал Безумия» охватил в эти сумбурные дни нашу величественную Северную Столицу.

Потеряв головы, утратив способность видеть страшный призрак надвигающейся анархии, ошалевшие от непонятной радости толпы праздных, сытых, не знающих тягот фронта людей, запружали улицы Петрограда, приветствуя «зарю новой светлой жизни» и падение «проклятого Самодержавия».

«Великая бескровная», столь ими желанная, - сулила ведь так много!

И кому было дело до того, что в эти дни «весны революции» уже проливалась на улицах Петрограда и Кронштадта кровь первых жертв «бескровной» – тысяч остававшихся верными долгу офицеров, жандармов и городовых… что уже недвусмысленно вносили свой 2колорит» в этот ликующий «праздник» выпущенные новой властью из Петроградских тюрем уголовники… что уже пылали разгромленные и подожженные казенные здания, и военные склады…

Главное было то, что «пал», наконец, «проклятый Царизм»!

Бесстыдно спекулируя именем народа (на самом деле стоявшего в стороне от их предательских замыслов), заговорщики бунта не желавших идти на фронт запасных Петроградского гарнизона и бастующих рабочих военных заводов, - поспешили облечь в «тогу» – «стихийно вспыхнувшей грозной народной революции», самозвано провозгласив себя «вождями народа»!

«Россия беременна революцией», - цинично заявил один из вдохновителей и мрачных персонажей «великой бескровной» – Павел Милюков.

«Революция давно назрела психологически» и «смены Верховной власти с нетерпением ждали все – от Великих Князей до любого солдата в окопах», комментирует февральскую революцию уже в наши дни один из «адвокатов февраля».

Революция не была нужна ни народу, ни Армии и творилась без их согласия и участия.

Народ на всей нашей необъятной Родине, отдав все, что мог, для ведения тяжелой, затяжной войны, - мирно работал на своих полях и за станками заводов, даже не подозревая о Заговоре и предательстве, которые творились его именем в Петрограде изменниками и самозванными «вождями». Он совершенно не стремился к низвержению Строя, который отвечал его духовному складу и мировоззрению.

6-ти миллионная действующая Армия, - отдохнувшая, пополненная, снабженная до отказа могучей артиллерией, - боеприпасами и всем необходимым, - только и ждала приказа своего Верховного Главнокомандующего – ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, - чтобы перейти весной в наступление на державшегося уже из последних сил, врага, для решительного его поражения, в котором уже никто не сомневался, - закончить затянувшуюся войну.

Дух войск, особенно после славного для русского оружия победоносного июльского прорыва армиями Юго-Западного фронта, австрийской укрепленной позиции, - был выше всякой похвалы.

Бунт в Петрограде и последовавшее за ним отречение Государя, - как громом поразило ничего не подозревавшую Армию, и буквально потрясли ее. Известны были даже случаи самоубийств офицеров, не могших перенести предательством вырванного отречения Государя. Многие офицеры отказались принести присягу Временному Правительству. И в то же время Армия? была бессильна? что-либо предпринять, т.к. была обезоружена всею видимостью «легальности» событий, ибо акт отречения был ей преподнесен как добровольный шаг Государя: - «Государь, мол, сам по своему желанию отрекся!» – К тому же первое время Армия была в полной уверенности, что будет приведена к присяге Брату Государя, Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ.

События о низложении Монархии достигло до Армии лишь тогда, когда все уже было кончено, а Государь был пленником своих врагов.

Спровоцированная именем народа революция была нужна лишь отщепенцам русского народа, той, так называемой, «передовой интеллигенцией», которая последние десятилетия, со времен Чернышевского, Герцена и Бакунина, вела непрекращающуюся ожесточенную борьбу против всего того, что являлось сущностью, основою Национальной Православной России – против ее монархического строя.

Питаемая чужими, не русскими доктринами, она только и жила мыслью о свержении ненавистного ей Самодержавия.

«Лучше пусть поражение на войне, лишь бы не Романовы!» – откровенно формулировал мысли пораженчески настроенной интеллигенции, тот же П. Милюков.

А Армия? – Разве перешла бы она так легко на сторону революции, если бы в эти ответственные дни Высшее Командование явило пример верности долгу и присяге, а не пошло бы на поводу РОДЗЯНКИ и лидеров левого Думского блока?!

К началу «великой бескровной», - Действующая Армия еще не была тронута пропагандой, была верна и предана Государю и верила своим начальникам. По первому их приказу, она без колебания пошла бы на усмирение бунта в Петрограде. Но, увы! – Этого приказа из Ставки так и не последовало, а намеченные к отправке в Петроград надежные части (и верные) были почему-то задержаны и возвращены назад.

Наш большой военный авторитет – профессор ген. Головин, в своем труде «Русская контр-революция», следующим образом характеризует эту странную пассивность Ставки в деле успокоения волнений в Петрограде:

«Восстановление порядка в восставших столичных частях, возможно, было только одним путем – путем энергичной борьбы. Осуществление этой борьбы являлось возможным только путем применения силы со стороны Действующей Армии. Но рассчитывать на это не приходилось. Ее верхи оказались с первых дней восстания в столице как бы парализованными. Вместо того чтобы напречь всю энергию, - центральный аппарат управления Действующей Армии – Ставка, - как бы сдал. Принимаемые им меры для прекращения войскового мятежа в столице Империи, совершенно не отвечают создавшейся обстановке, да и проводятся вяло и скоро отменяются. Такого же рода прострация царствует и на верхах Главнокомандования Северным Фронтом, которому надлежало первому принять меры для прекращения беспорядков в столице…

От наших высших начальников не последовало ни одного энергичного слова, которое вселило бы РОДЗЯНКО убеждение, что с разбушевавшейся стихией будут бороться с самого начала ее возникновения…» («Русская контр-революция, часть 1-я стр. 32 и 33)

Момент остановить анархию и тем спасти Россию, - был безвозвратно упущен и Армия не была призвана выполнить свой долг. Вместо того, Ставка приняла губительное решение: спасать положение ценой значительных «Уступок» общественному мнению (олицетворяемому в дерзких «требованиях» РОДЗЯНКИ), вплоть до пожертвования Высшим Носителем Верховной Власти. И, когда это крамольное решение было приведено в исполнение, когда стало ясно, что пустота, образовавшаяся после вынужденного ухода Государя, не может быть ничем заменена, и когда боявшиеся показаться «недостаточно демократическими», старшие военноначальники допустили распространение в Армии преступного «Приказа № 1-й» – тогда лишь, потерявшие все сдерживающие начала, солдаты начали разлагаться, выходить из повиновения своим офицерам и отказываться выполнять боевые приказы. Русская Армия, всегда беззаветно отдававшая свою жизнь за понятные и близкие ей лозунги: «За Веру, Царя и Отечество» – не выказывала желания умирать за Керенского и новые, незнакомые ей, государственные формы.

Но все же, даже при этом развале, еще оставались некоторые части, главным образом кавалерийские и казачьи, которые морально устояли дольше других, и которые почти до конца сохранили относительную дисциплину. Так, например, в 3-м Конном Корпусе ген. Гр. Келлера, в частях которого я имел честь служить, еще некоторое время после отречения Государя на вечерней Заре пели «Боже Царя храни» и корпус оставался в руках своего командира и был ему предан. Но Ставка не использовала этих стойких частей и таких бесхитростных преданных Монархии генералов, как Хан-Нахичеванский, граф Келлер, Краснов и мног. Других. Пагубная мысль: успокоить волнение в Петрограде путем «уступок общественному мнению» – не оставляла Высшее Командование.

Вот, что пишет в своих «Очерках Русской Смуты» по поводу настроения Армии в эти дни генерал Деникин, которого отнюдь нельзя причислить к числу «крайних правых»:

«Было бы ошибочно думать, что Армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной «демократической республики», что в ней не было верных частей и верных начальников. Несомненно, были,… Армия тогда еще была послушна своим начальникам…» – Тот же генерал Деникин свидетельствует, что были и командиры корпусов, предлагавшие свои части для усмирения мятежа («Очерки Русской Смуты» ч. 1-я, стр. 61). Но это предложение Ставкой не было принято по той причине, «слепая вера командного состава Ставки в то, что волнение в Петрограде можно успокоить передачей власти в руки «вождей» Думского блока – лишала их способности к сопротивлению. И в этой слепоте их тяжелый грех перед Россией («Русская Летопись» кн. 3, стр. 220).

Как же дошло до этого маразма «мозга Армии» – Ставки, и почему в этот ответственейший для России момент, она не сумела решить выдвинутой перед ней Задачи, и почему она не проявила предельной преданности Престолу, к которой ее обязывала присяга?

После провала в 1904-5 г.г. «генеральной репетиции» февральской революции, Враги Монархии поняли, что без Армии, а особенно без привлечения на свою сторону хотя бы части ее высшего командного состава, они ни на какой успех рассчитывать не могут. Тогда они решили изменить свою тактику, взяв в орбиту своего внимания военные круги. За несколько лет до 1-й Мировой войны, Гучков – главный вдохновитель «февральского предательства» – даже ездил в Константинополь, чтобы на месте изучить тактику – «младо-турок». Позже, уже состоя в военно-промышленном комитете, он начал, с согласия тогдашнего военного министра – ген. Редигера, привлекать офицеров-специалистов на Заседания Государственной Думы в качестве экспертов по вопросам военного снабжения. Впоследствии тот же Гучков, уже негласно, образовывает постоянный небольшой кружок офицеров (нечто вроде «военной ложи»), для обмена мнениями по «текучим военным вопросам». В свой кружок он привлек кое-кого из менее устойчивых генералов и штаб-офицеров. Постепенно под влиянием Гучкова члены этого кружка начали утрачивать присущие русскому офицеру чувства беспредельной преданности Престолу, заменив ее крайней самоуверенностью и свободою своих суждений и критикой деятельности Царского Правительства и даже самого Государя. Эта группа офицеров, частично во время войны оказавшаяся в Ставке, духовно далекая основной массе преданного Государю русского офицерства и «прияла» легко революцию, сотрудничая впоследствии с Гучковым и Керенским.

О существовании этого «кружка» и его «духе», едва ли могло не знать Высшее Командование, но мер, чтобы парализовать вредное влияние Гучкова, - оно все же не приняло.

Таково было настроение некоторых военных кругов Петрограда и Ставки к концу 1916 года.

Когда вспыхнул в Петрограде рабоче-солдатский бунт, - то «командный пункт», вследствие растерянности властей, захватила Государственная Дума. Честолюбивый, но недалекий РОДЗЯНКО счел тогда, что «пробил его час» и что настал удобный момент, чтобы сменить пост Председателя Государственной Думы на более импонирующий ему «портфель премьера» (а быть может уже тогда, у него засела в голове заманчивая мысль стать первым президентом Российской Республики?).

Весь в упоении своей эфемерной власти, слепо уверовав в свою «историческую миссию», он рассылал из Таврического Дворца «всем-всем–всем» свои «высочайшие рескрипты» и, вися на прямом проводе со Ставкой, патетически возвещал о «вспыхнувшей» в Петрограде страшной, «еще не бывалой революции», уверяя, что только ему одному еще верят и повинуются, и тут же дерзко предъявлял Верховной Власти свои «безотлагательные» требования.

Попав на удочку этих провокационных выступлений, даже не проверив передаваемых Родзянко сведений, - Ставка сразу же отказалась от решения подавить беспорядки в столице силою и без всякой борьбы признала «революцию – «победившей». – В поисках «выхода», она признала за необходимое пойти на некоторые уступки общественности, чтобы, во что бы то ни стало довести войну до конца и сохранить верность союзникам (как будто не ставил это своей задачей и Государь!). О том же, чтобы в первую очередь сохранить верность своему Государю и Верховному Главнокомандующему – об этом в ту пору не задумывались. Здесь Ставкой была допущена первая роковая ошибка – были разделены понятия: Царь и Россия. – Во имя второго считалось возможным пожертвовать первым. Отсюда, под влиянием нажима РОДЗЯНКО, зародилась мысль – преступная: добиваться отречения Государя путем психологического воздействия на НЕГО телеграммами Главнокомандующих фронтами, зная готовность Государя принести любую жертву для блага горячо любимого ИМ народа. Мы знаем, что эти фатальные телеграммы Главнокомандующих фронтами, в свою очер6едь ложно информированных о размерах бунта, и были той последней каплей, которая переполнила чашу и вынудила Государя, увидевшего, что Он покинут своими ближайшими помощниками, решиться, после долгой внутренней борьбы, подписать Манифест об отречении – сперва в пользу Сына, а после в пользу Брата. В этот ответственный для судеб России момент, из окружавших Государя и обласканных Им генералов не оказалось ни одного, который доказал бы ЕМУ свою преданность и морально поддержал. Те же, кто были ЕМУ нелицемерно и беззаветно преданы, по воле злого рока все были на фронте и ничего не знали о Заговоре, который сплелся вокруг Государя, и что Ставка уже шла на поводу левого Думского блока.

То, что являлось аксиомою для самого юного корнета: что верность присяге и должна была найти свое высшее проявление именно в обстановке наиболее тяжелой и ответственной, - что ломка существующего государственного строя в самый решающий момент войны не может не повлечь за собою страшной катастрофы, а потому является предательством, - и, наконец, что понятия: ЦАРЬ и РОССИЯ неотделимы, - все это оказалось недоступным пониманию убеленных сединами, умудренных опытом старших генералов!!

Мне, офицеру, тяжело говорить об этом. Тяжело развенчивать тех, кто были когда-то для меня непоколебимыми авторитетами, кто не раз водил русские войска к победам, кто заслугами своего военного таланта были так приближены Государю! Но, благоговейно чтя память моего ГОСУДАРЯ, во имя исторической правды и в защиту чести ИМПЕРАТОРСКОЙ АРМИИ, которую ныне для обеления «мрачных героев февраля», их защитники, во что бы то ни стало, хотят представить соучастницей предательства, - я не могу сегодня умолчать и об этих вольных или невольных пособниках «февральского действа», роль которых в вымогательстве отречения Гос4ударя, повлекшего за собой Голгофу Царской Семьи, - оказалась решающей.

Россия была во власти рока: происками заговорщиков – Думцев, при соучастии «монархиста» РОДЗЯНКО и части высшего командного состава, от обманутого, затравленного интригами, разочаровавшегося в тех, кому Он так верил, - от Государя было исторгнуто отречение, а сам ОН, пленником, передан приехавшим за НИМ в Ставку самозванным «представителям народа». Никаких гарантий личной неприкосновенности Государя, никаких условий, обеспечивающих ЕГО свободу, - Ставкой потребовано НЕ БЫЛО, или, во всяком случае, она на них не настояла и, как Понтий Пилат, умыла свои руки.

Покинутый всеми, поднял свой тяжелый Крест и взошел на свою Голгофу Благочестивейший русский Монарх – ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ II-й.

Тот, кто еще вчера был Повелителем Величайшей Империи и Верховный Главнокомандующий – сегодня стал для предавших ЕГО просто «Полковник Романов».

«Кругом измена, трусость и обман!» – вырвались полные горечи слова у кроткого, всепрощающего Государя.

Но, отняв у России Царя, предатели не смогли ЕГО вырвать из сердец русского воина: - Прощаясь с покидавшим Ставку горячо-любимым Монархом, офицеры, солдаты и казаки Конвоя и Ставки, рыдали как малые дети.

Актом, обманом вырванного, отречения Государя, - 2-го марта 1917 года, закончилось существование 1000 летней Российской Державы. Государственный строй, работаю нескольких веков создавшей величественную, богатейшую Империю, пал, жертвою измены, уступив место беспринципному и беспомощному Временному правительству, которое, продержавшись только 8 месяцев, в октябре, в свою очередь, без сопротивления отдало власть в руки последовательно идущим за ними большевикам, и до сих пор, заливающих нашу Родину потоками крови и слез!

«Февраль» и «Октябрь» – неотделимы. Нельзя говорить об «октябре», не вспомнив его позорной «февральской» прелюдии.

И, проклиная сегодняшних палачей нашей Родины, будучи до последнего вздоха к ним непримиримыми, - мы также непримиримы и к их предшественникам, «февралистам», чьим предательством втоптана в грязь наша Великая, Святая Русь, кто является ответственными за все ужасы, переживаемые еще и сегодня русским народом, кто является моральными убийцами замученной в Екатеринбургском подвале невинной ЦАРСКОЙ СЕМЬИ.

Мы не можем молчать. Мы открыто, бросаем «мрачным героям февраля» нашу непримиримую к ним ненависть, такую же сильную, какую они сами питали к исторической России, в ее Законной Государственной форме – МОНАРХИИ!

С «февралем» мы не примиримся. Не забыть, ни простить – мы не можем ни тех, кто, совершив свое Иудино дело, у3же давно сложили свои кости, ни тех, кто еще и сегодня пытается отравлять души русских людей «нетленными ценностями» и «захватом февраля»!!

Как верные сыны России – мы не можем забыть и простить всех тех, кто приложил свою руку к ее падению и гибели.

Как офицеры – сможем ли мы забыть и простить тех, кто покрыл, себя позором измены своему Государю и Верховному Главнокомандующему?! Кто разложил, развратил когда-то христолюбивую доблестную русскую Армию, превратив ее в озверевшую вооруженную толпу – страшную для своих, бегущую от врагов?! – Кто забрызгал грязью овеянные Славой седые Императорские Знамена?! – Можем ли мы забыть полученную пощечину и унижение, когда на место Венценосного Вождя, провозгласил себя «верховным главнокомандующим» Русской Армии – паяц революции, третьеразрядный адвокат Керенский?! – Смеем ли мы забыть и простить кровь тысяч убитых и замученных офицеров и слезы их вдов и сирот?!

В этот день годовщины нашей национальной катастрофы и позора, вспомним тех, кто совершил величайший грех – грех цареотступничества – я повторю слова поэта-патриота Сергея Бехтеева:

И только одна возможность есть, которая приведет нас на путь забвения и примирения – это когда радостно зазвенят колокола Московские, возвещая русским людям о Божьей Милости – возвращения на Российский Императорский Престол Законного Преемника Царей Православных. Тогда только кончатся страдания русского народа и его Крестный путь. Тогда только настанет время забвения и прощения – ибо простить преступление русской революции будет дано только одному, Богом посылаемому Законному и Милостивому ЦАРЮ!!

Открытие Учредительного Собрания было назначено на полдень 5 января. Но проходил час за часом, и ничто не предвещало готовности открыть заседание. Из официальных большевистских кругов заверяли, что отсрочка случайна и кратковременна, - какие-нибудь полчаса, несколько затянувшиеся, и только. Не желая вызывать конфликта по внешне малозначительному поводу, большинство терпеливо выжидало все положенные и переотложенные сроки. Но и нашему долготерпению пришел конец. После новой отсрочки постановлено было, во что бы то ни стало открыть Собрание в 4 часа. Не откроют они, откроем его мы.

К четырем часам физический победитель на улице уже определился. Но мы еще не знали о предрешенности нашей судьбы и тщете наших усилий.

Всей эсеровской фракцией двинулись в зал. В дверях расписались на листах. Зал чисто убран и декорирован. Кресла заново обиты. На покрытых коричневой материей щитах литеры «У. С». Наша фракция заняла весь центр и правый от председателя сектор. Правее эсеров заняли места трое энэсов и несколько депутатов «национально-буржуазных» групп, левее – наши недавние злополучные товарищи, левые эсеры, из которых многие прошли в Учредительное Собрание по общим кандидатским спискам с нами. И, наконец, главные «герои дня», они же и главные враги Учредительного Собрания Всея России – большевики. На эстраде – командующая верхушка и служилые советские люди. Рослый, с цепью на груди, похожий на содержителя бань «жгучий брюнет» Дыбенко, Стеклов, Козловский. В левой от председателя ложе Ленин, сначала прислушивавшийся, а потом безучастно развалившийся то на кресле, то на ступеньках помоста и вскоре совсем исчезнувший.

Ровно в четыре часа из эсеровских рядов поднялся Лордкипанидзе и предложил, чтобы старейший из членов Учредительного Собрания открыл Собрание, не дожидаясь появления отсутствующих большевиков. «Старейшим» фактически был Е.Е. Лазарев. Но по предварительному соглашению он уступил свое первенство С.П. Швецову. Последний не спеша, поднялся на трибуну, сопровождаемый звериным аккомпанементом, который, раз начавшись, уже продолжался непрерывно – с промежутками только на секунды – в течение всех последующих 12 с лишним часов.

Стенографический отчет отмечает кратко и сдержанно: «Шум слева. Голоса: «Долой». «Самозванец». Продолжительный шум и свист слева». На самом деле было много ужаснее, гнуснее и томительнее. С выкриками и свистом слились вой и улюлюканье, топанье, хлопанье пюпитрами и по пюпитрам. Это была бесновавшаяся, потерявшая человеческий облик и разум толпа. Особо выделялись своим неистовством Крыленко, Луначарский, Степанов-Скворцов, Спиридонова, Камков. Видны открытые пасти, сжатые и потрясаемые кулаки, заложенные в рот для свиста пальцы. С хоров усердно аккомпанируют. Весь левый сектор являл собою зрелище бесноватых, сорвавшихся с цепи. Не то сумасшедший дом, не то цирк или зверинец, обращенные в лобное место. Ибо здесь не только развлекались, здесь и пытали: горе побежденным!

Старейший не перестает орудовать председательским звонком и сквозь шум, и неистовство объявляет Учредительное Собрание открытым. В тот же момент появляются на трибуне, сзади Швецова и рядом с ним, несколько фигур. Секретарь ЦИК и будущий чекист Аванесов, вырывает звонок из рук Швецова. Борьба за звонок как бы предвосхищает и символизирует последующую борьбу. Из рук Аванесова звонок переходит к Свердлову, и тот вторично объявляет заседание открытым.

Ленин посылает со своего места за председательским креслом записку во фракцию большевиков. И точно по команде поднимается Степанов-Скворцов и предлагает пропеть Интернационал. Все встают и поют. У левых и правых свои дирижеры. У эсеров – Чернов, сидящий в первом ряду. Время от времени он оборачивается лицом к членам фракции и широкой жестикуляцией силится ее вдохновить и увлечь. Поют, однако, немногие. На обоих флангах нестерпимо фальшивят. Не только поющие вразброд, по фракциям, фальшивят – самый Интернационал в создавшейся обстановке отдает фальшиво.

Устами Свердлова большевики предъявили категорическое требование – признать «в корне неправильным, даже с формальной точки зрения, противопоставление себя советской власти. Власть должна принадлежать целиком и исключительно трудящимся массам и их полномочному правительству – Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Задачи же Учредительного Собрания «исчерпываются общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства общества».

Яснее нельзя было сказать. Обманувшись в расчете: если выборы в Учредительное Собрание будут «делать» они, то и большинство в Учредительном Собрании будет «ихнее», большевистское, большевики уже приняли решение осуществлять власть, не считаясь с волей Учредительного Собрания, без него и, в случае нужды, против него. Но прежде, чем насильно упразднить Учредительное Собрание, советская власть решила его унизить – предложить добровольно капитулировать, согласиться на превращение в учено-исследовательское учреждение по вопросам социалистического строительства при Совнаркоме.

Кандидатура Чернова в председатели была противопоставлена кандидатура Спиридоновой. При баллотировке Чернов получил 244 белых шара против 151 «черняка». По объявлении результатов, Чернов занял монументальное кресло председателя на эстраде, возвышавшееся над ораторской трибуной. Между ним и залом образовалось большое расстояние. И приветственная, основоположная речь председателя не только не преодолела образовавшегося «мертвого пространства» – она даже увеличила расстояние, отделявшее его от Собрания. В наиболее ударных» местах речи Чернова по правому сектору пробегал явный холодок. Речь вызвала неудовлетворенность у руководителей фракции и простодушное непонимание этой неудовлетворенности со стороны самого оратора.

Конечно, большевики и левые эсеры всячески «срывали» Чернова, заглушали его речь свистом, оскорбительным улюлюканьем и угрожающими выкриками. В этом активно участвовали и подвыпившие матросы, и красногвардейцы, и прочая публика, заполнившая по пропускам власти все ходы и выходы на хорах и даже в зале заседания. Голос Чернова, его увещевания, призывы и просьбы терялись в гаме и выкриках. Многие его не слышали. Мало кто слушал

Кроме беспомощно звеневшего колокольчика, в распоряжении председателя не было никаких других средств воздействия против неистовствовавших и буянивших. При совмещении в такой аудитории функций оратора с обязанностями председателя невозможно было выполнить удовлетворительно ни то, ни другое. В этом была объективная трудность положения. В том же положении очутился и я, избранный секретарем Собрания. Я на опыте познал и ощутил, что, значит, занимать ответственную должность, не обладая даже минимумом реальных возможностей для осуществления связанных с должностью обязанностей. Ни Чернов, ни я не имели в своем распоряжении не только «приставов» для поддержания элементарного порядка в зале, - мы не имели никакого аппарата для обслуживания заседания и ведения записи.

Во время этой речи (Чернова) выкрики слева, злобные и кровожадные – «без пули вам не обойтись!» – стали перемежаться с издевками лично над оратором и содержанием его речи. И на противоположном секторе речь эта не вызвала энтузиазма. Она не повысила, а, наоборот, понизила настроение. Она вызвала и раздражение против лидера, с которым в общей форме условились о содержании речи и который без предупреждения и, не импровизируя, а, справляясь заготовленной записью, сказал не то. Мужество и выдержку Чернов проявил огромные, как мужественным и достойным было поведение всей фракции. Но мужества и выдержки было недостаточно.

Один оратор сменял другого. Центральным было появление на трибуне И.Г. Церетели. Встреченный необычайным даже для этого собрания ревом и воем: «Изменник! Палач! Предатель! Смертная казнь!» – Церетели сумел к концу речи заставить себя слушать даже большевиков. Церетели сменил Зензинов: украинец Северо-Одоевский; «живописный» крестьянин на костылях Сорокин; меньшевик Скобелев, недавний министр и будущий сменовеховец, внес предложение избрать комиссию для расследования обстоятельств расстрела «без всякого предупреждения», прямо в толпу», которая мирно демонстрировала в честь Учредительного Собрания и молитвенно пела революционные гимны; агенты власти выхватывали красные знамена, бешено рвали их на куски и швыряли в огонь уличных костров… Официально, большевики зарегистрировали по Петрограду за 5 января убитых 9 и раненых 22.

Выступил и другой социал-демократ, Трояновский, впоследствии занявший пост большевистского посла сначала в Токио, а потом в Вашингтоне; мусульманин Целиков; эстонец Сельяма; латыш Гольдман, еврей Львович-Давидович; от эсеров Тимофеев с несколько затянувшейся речью о мире; простецкая речь крестьянина-втородумца Ефремова о груди говорящего под угрозой браунинга: «грудь каждого из вас, народные избранники, открыта,… Если здесь в стенах этого высокого собрания решено кому-нибудь из нас пасть жертвою злодейства, это послужит правде, истине, священной обязанности народного избранника…» Все говорили о разном, каждый о своем, но общий смысл был один и тот же.

Старый большевик Н.Л. Мещеряков, позднее ликвидированный Сталиным, описал, как происходившее преломлялось в создании господ положения. «Вспоминается, как живая, фигура Ильича, сидящего на приступах трибуны председателя. На вылощенные речи Чернова и Церетели он не обращал никакого внимания. Сперва он что-то писал, а потом просто полулежал на ступеньках, то со скучающим видом, то весело смеясь. Около 11 часов вечера большевистская фракция потребовала перерыва для совещания. Перед нами стал вопрос, что делать дальше? Выступил Владимир Ильич: «Центральный Комитет предлагает уйти с Учредительного Собрания».

После некоторого колебания было решено последовать совету Ильича. Для прочтения резолюции был намечен тов. Раскольников. Мы все стали собираться к возвращению в залу заседания.

-Как, товарищи? Вы хотите вернуться в залу и уйти оттуда после прочтения нашей резолюции? – спросил нас Владимир Ильич.

- Да разве вы не понимаете, что наша резолюция об уходе, сопровождаемая уходом всех нас, так подействует на держащих караул солдат и матросов, что они тут же перестреляют всех оставшихся эсеров и меньшевиков? – был ответ Ленина.

Многие с ним согласились не сразу. После второй энергической речи Ленина его предложение было принято. Одни разошлись по домам, другие наблюдали сцену с хора, из дверей и т.п.

Отсвечивавшая лысина О. С. Минора представляла собой привлекательную мишень для коротавших время солдат и матросов. Ружья и револьверы грозили ежеминутно «сами» разрядиться, ручные бомбы и гранаты «сами» взорваться.

Друзья уводят Гоца, самым фактом своего присутствия вызывавшего непреодолимую ярость толпившихся на хорах и в самом зале. Заставляют уйти и Руднева. Какой-то матрос, признав в Бунакове-Фондаминском былого комиссара Черноморского флота, без долгих размышлений, тут же у трибуны, взял на изготовку ружье и нацелился на него, стоявшего на трибуне. Только исступленный окрик случайного соседа, эсера из сектантов – позднее обернувшегося большевистским сексотом – Бакуты: «Брат, опомнись!» – сопровождаемый энергичным ударом по плечу, остановил шалого матроса.

Спустившись с помоста, я пошел взглянуть, что делается на хорах. В полукруглом зале по углам сложены гранаты и патронные сумки, составлены ружья. Не зала, а становище. Учредительное Собрание не окружено врагами, оно во вражеском лагере, в самом логовище зверя. Отдельные группы продолжают «митинговать», спорить. Кое-кто из депутатов пытается убедить солдат в правоте Собрания и преступности большевиков. Проносится: - И Ленину пуля, если обманет!

Комната, отведенная для нашей фракции, уже захвачена матросами. Из комендатуры услужливо сообщают, что она не гарантирует неприкосновенности депутатов, - их могут расстрелять и в самом заседании. Тоска и скорбь отягчаются от сознания полного бессилия. Жертвенная готовность не находит для себя выхода. Что делают, пусть бы делали скорей!

В зале заседания матросы и красноармейцы уже окончательно перестали стесняться. Прыгают через барьеры лож, щелкают на ходу затворами винтовок, вихрем проносятся на хоры. Из фракции большевиков покинули Таврический дворец лишь более видные. Менее известные лишь переместились с делегатских кресел на хоры и в проходы зала и оттуда наблюдают и подают реплики. Публика на хорах в тревоге, почти в панике. Депутаты на местах неподвижны, трагически безмолвны. Мы изолированы от мира, как изолирован Таврический дворец от Петрограда и Петроград от России. Кругом шумят, а мы точно в пустыне отданы на волю торжествующего врага, чтобы за народ и Россию испить горькую чашу.

Передают, что к Таврическому дворцу высланы кареты и автомобили для увоза арестуемых. В этом было даже нечто успокоительное – все-таки некоторая определенность. Кое-кто начинает спешно уничтожать компрометирующие документы. Кое-кто передает нашим ближним - в публике и в ложе журналистов. Среди документов передали и «Отчет Всероссийскому Учредительному Собранию членов Временного Правительства», находившихся на свободе. Тюремные кареты, однако, не приезжают. Новый слух – будет выключено электричество. Через несколько минут А.Н. Слетова добыла уже десятки свечей.

… Был пятый час утра. Оглашали и вотировали заготовленный закон о земле. На трибуну поднялся неизвестный матрос – один из многих, слонявшихся весь день и ночь в кулуарах и проходах. Приблизившись к креслу председателя, занятого процедурой голосования, матрос постоял некоторое время как бы в раздумье, и, видя, что на него не обращают внимания, решил, что настал час: «войти в историю». Обладатель прославленного отныне имени Железняков, тронул председателя за рукав и заявил, что, согласно полученной им от комиссара (Дыбенки) инструкции, присутствующие должны покинуть зал.

Началось препирательство между В.М. Черновым, настаивавшим на том, что «Учредительное Собрание может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила» и «гражданином матросом», требовавшим, чтобы «немедленно покинули зал заседания». Реальная сила, увы, была на стороне анархиста-коммуниста, и верх одержал не Виктор Чернов, а Анатолий Железняков.

Быстро заслушиваем ряд вне очередных заявлений и, в порядке спешности, принимаем десять первых статей основного закона о земле, обращение к союзным державам, отвергающее сепаратные переговоры с центральными державами, и постановление о федеративном устройстве российской демократической республики.
В 4 часа 40 минут утра первое заседание Всероссийского Учредительного Собрания закрывается. Следующее назначено на 5 час. Того же дня.

Медленный поток выносит взволнованную толпу из зала. Спускается с помоста и В.М. Чернов, свертывая на ходу бумажки в трубочку. Вместе проходим к вешалкам с платьем. Караул никого не останавливает. Только слышу по адресу Чернова:

Не чувствуется усталости. Грызет тоска и возмущение. На душе сумрачно и тревожно. Что готовит грядущий день России?

Петербург пал 25 октября. Но Москва держалась и не сдавалась до 7 ноября. Военные ресурсы большевиков были тогда сравнительно небольшие в Петербурге, а в Москве они были ничтожны. Большевики главным образом рассчитывали на развал армии и на слабость сопротивления. Им важно было «нейтрализовать большинство частей и тогда с небольшой кучкой красногвардейцев и несколькими ротами пулеметчиков легко удавалось сломить упорство небольших частей, все еще, несмотря на всеобщий развал – сопротивлявшихся. Так было в Петербурге. В Москве в распоряжении большевиков были главным образом латышские полки и несколько рот пехоты. Сначала у них не было артиллерии. В общем, московский гарнизон к тому времени успел демобилизоваться, и в казармах оставались солдаты, которым некуда было уйти. Общее число солдат составляло около 4500 человек, вместо нормальных 75.000. В Москве большевики не могли рассчитывать на скорую победу, ибо здесь большевизм не пользовался таким успехом, как в красной столице. Даже рабочие московских фабрик в большинстве не сочувствовали большевикам. Можно быть почти уверенным, что если бы Временное Правительство, как предполагалось, своевременно переехало бы в Москву и окружило себя надежными частями, то большевики, даже при удаче в Петербурге, были бы бессильны взять Москву.

Особенность Москвы заключается в Кремле. Национальная святыня, привлекающая сердца миллионов русских людей, могла бы сыграть свою роль в тех событиях. Но даже и в этом вопросе Временное Правительство проявляло непростительную и преступную беспечность. Оно отвергло первоначальный план переезда в Москву. Оно «досидело» до конца в красном Петербурге.

Защищались против большевиков преимущественно юнкера Александровского училища, школа прапорщиков, вольноопределяющиеся и учащаяся молодежь. История этой блестящей и славной борьбы, которая продолжалась беспрерывно семь дней и семь ночей, и которую вело наше самоотверженное юношество и оставшиеся верными своему долгу офицеры и солдаты, будет, отмечена во всех подробностях историком революции. Несомненно, что если бы во главе этих храбрых и сознательных самоотверженных людей стали бы опытные и твердые руководители, то защита Москвы окончилась бы разгромом большевиков во всей стране. В первые дни борьба сложилась очень благоприятно для защитников. Красногвардейские части терпели поражение за поражением. Начался развал в красных частях. И один сильный удар решил бы все. Но защиту возглавляли с-ры гг. Минор, Руднев, Филатьев и др.

Они беспрестанно переговаривались с большевиками и по обыкновению, постепенно все разлагалось. Ряды бойцов редели. Помощи ни откуда не было подано. Ожидавшиеся на выручку юнкеров воинские части, подходившие к Москве, задерживались по распоряжению «Викжеля» и горсточка защитников была предоставлена себе. С-ры заключили перемирие с большевиками. Юнкеров обезоружили, и борьба кончилась победой красных.

Обычная тактика с-ров нашуметь и «удалиться в кусты» применена была в Москве. Г.г. Минор, Руднев, Филатьев, Рябцев и проч. Благополучно скрылись, а расплачиваться пришлось несчастным юношам, которых немилосердно били, истязали и потом расстреливали победившие большевики.

8 ноября пала и Москва и воцарилась советская власть.

Провинция, все же не сдавалась. Во многих городах не признавали власти Советов, особенно на Юге России, где советская власть встретила противодействие в украинском движении, как и в целом ряде казачьих восстаний. С-ры пробовали собирать митинги, обращались с воззваниями, но из этого ничего не выходило. К назначенному сбору у памятника Скобелева явилось несколько человек, без труда разогнанные красногвардейцами.

[1] Анатолий Ган (А. Гутман) Россия и Большевизм, материалы по истории революции и борьбы с большевиками, часть 1, 1914-1920, Тип. Русского Т-ва в Шанхае, стр. 187-188

Самую сильную помощь и поддержку большевистскому правительству, в то критическое время оказывало, если не сознательно, или необдуманно, германское правительство. Уже одно то обстоятельство, что наше правительство заключило с большевиками мир, установило с ними дипломатические сношения, рассматривалось антибольшевистскими кругами, как моральная поддержка большевистского правительства, спасающая его от неминуемой гибели. Открытое стремление Берлинских политиков установить совместную лояльную работу с большевиками в Великороссии, та легкость, с которой эти наши господа переговаривались с г-ном Иоффе и с которой они относились к коммунистическим экспериментам в России, казавшимся немецкого имущества и немецкого достояния, также и то, что некоторые известные немецкие публицисты проповедовали мысль, что Германия должна чрез развитие большевизма в России разрушить Русское государство и сделать его бессильным, все это создавало и укрепляло в России тяжелое и твердое впечатление, что Германия решила использовать большевистский режим в Великороссии в целях разрушения русской мощи и русской государственности. В русских сознательных культурных кругах рассматривали такую политику, прежде всего как губительную для самой Германии, ибо последствиями этого должно было быть развитие большевизма в самой Германии. Это предостережение я неоднократно слышал из уст русских государственных и общественных деятелей во время моего короткого пребывания в Москве.

Таким образом, наша помощь Советскому Правительству ложилась тяжелым камнем на совести и сознании лучшей части русского общества.

Убийство графа Мирбаха и выступление наших представителей в Москве возбудило надежду у русских в перемене немецкой политики. Не только правые антибольшевистские группы, но даже антибольшевистские демократические элементы искали сношений с нами и поддержки против Советского правительства.

Г-н Милюков, который раньше принадлежал к самым ярым противникам Германии и еще в качестве министра иностранных дел революционного правительства князя Львова, самым решительным образом отвергал соглашение с Германией, теперь открыто высказывался за союз с Германией против большевиков.

Но разочарование было очень велико, когда Берлинское правительство отказалось от требования о допущении немецкого вооруженного батальона и примирилось милостивым отношением Советского правительства к убийцам графа Мирбаха.

Это разочарование еще более усилилось, когда в России стали известны подробности переговоров между нашим ведомством иностранных дел и г-ном Иоффе по поводу дополнительного соглашения.

В проектировавшемся отторжении от России Эстляндии и Лифляндии все видели подтверждение того, что Германия объединилась с большевиками для разгрома России.

Дальнейшее подтверждение этого все еще видели в проектировавшихся финансово-Экономических соглашениях, т.е. в дополнительном переговоре с большевиками, заключенном в Июле месяце, в силу которого были обеспечены все имущественные права немцев в России, в то время как русские интересы и русское имущество свободно предоставлялось разгрому большевистских эксприопраций.

В Берлине полагали, что такое «милостивое» отношение Советского правительства к Германии останется секретом для широких народных масс.

Это было очень наивно, и я в свое время, предупреждал об этом Берлин, указывая, что мы содействуем всяким социалистическим экспериментам в России. Мне приходилось слышать в Москве единодушное мнение, что заключение дополнительных договоров в Берлине делает всю антибольшевистскую Россию крайним врагом Германии на долгие времена.

Должны ли были мы серьезно считаться с антибольшевистской Россией, возмущавшейся нашей политикой, или мы должны были считаться с этим как необходимостью для проведения наших основных целей? Большевистская власть к тому времени находилась весьма в слабом состоянии, так что возможность переворота была чрезвычайно легка, и это прекрасно учитывало советское правительство, которое и шло на все компромиссы.

Еще и теперь, сверх всякого ожидания и против моего тогдашнего убеждения, что Ленин и Троцкий удержались у власти, только благодаря политики влиятельных лиц в Берлине, я до сих пор не могу понять и объять политики, в силу которой наши политические деятели отожествляли Россию с большевизмом и думали игнорировать временно потерявшие власть и силу группы противобольшевистского лагеря. Такая политика для меня была совершенно непонятна. Если бы мы поспешили «разрезать скатерть» между нами и большевиками, как полагали некоторые из наших вождей, мы создали бы себе этим новый восточный фронт. Союзники продолжали работать, чтобы создать нам новый фронт.

Мое мнение о тяжелом положении большевистской власти находило подтверждение в отмеченной мною выше просьбе Чичерина оказать ему вооруженную помощь. Советское правительство само пришло к заключению, что без нашей помощи оно погибнет и только под влиянием таких обстоятельств оно могло прибегнуть к этому шагу. Должны ли мы были оказать еще эту помощь и предпринимать выступление против союзников на севере и против союзников на севере и против казаков на юго-востоке и этим на жизнь и на смерть объединиться и соединиться с большевиками или мы должны были дать большевистскому правительству возможность пасть, погибнуть и искать объединения с противобольшевистскими группами?

Как прошедшие, так и последовавшие события, убедили меня, что последняя альтернатива была самая правильная; мы должны были искать возможности выйти из того неопределенного и запутанного положения, в которое мы попали, благодаря занятию нами Балтийских провинций, Финляндии, Украины, Области Войско-Донского и Кавказа, где нам приходилось воевать с большевиками, а здесь с Великороссией мы должны были быть с ними как будто объединенными. Мы должны были наши отношения с будущей Россией строить не на сотрудничество с большевиками.

Если бы удалось свергнуть большевистскую власть в Великороссии, то мы могли бы достигнуть успокоения на Востоке и этим освободить значительную часть наших дивизий, которые нам были необходимы для Западного фронта.

Если бы нам удалось свергнуть большевистское правительство и вызвать к жизни новое национальное русское правительство, которое занялось бы восстановлением разоренной страны, то нет сомнения, что мы получили бы возможность почерпнуть из русских источников, то, что нам нужно было для продолжения войны. Между тем до сих пор вся работа многочисленного штата экономических экспертов, которые были предоставлены в распоряжение нашего посольства в Москве, как и усилие и труд наших коммерсантов прикомандированных к нам из Берлина, в течение всего времени, после заключения Брестского мира оказывались совершенно бесплодными.

Ни одной посылки продовольствия сырья или каких бы то ни было других товаров, нельзя было получить для Германии из Советской России.

Вся деятельность нашего громадного, экономического хозяйственного штаба была толчением воды в ступе (молотьбой соломы).

Все были убеждены, что под властью большевиков положение измениться не может.

Кроме того, для нас ясно было, да и это неоднократно признавали сами большевики, что они принимают все меры, чтобы революционизировать Германию. К этому была направлена вся работа Ленина, Троцкого, Радека и других, а все остальное было только маской для цели проведения революции в Германии.

Конечно, если бы мы имели в виду уйти от большевиков, то мы не могли бы оставаться в пустом пространстве и должны были своевременно сойтись с элементами, которые были способны создать новый порядок и восстановить страну. Само собою, разумеется, что для этого пришлось бы отказаться не только от многих пунктов дополнительных соглашений, которые санкционировали дальнейшие территориальные захваты в России, как и экономические, так и территориальные, но мы должны были быть готовыми к тому, чтобы пересмотреть Брестский договор, в особенности в отношении Эстляндии, Лифляндии и Украины, а также и к новым соглашениям относительно Польши, Литвы и Курляндии. Все были убеждены, что при обострившемся внутри России положении, достаточно было бы определенного разрыва с большевиками, чтобы движение против большевиков приняло определенно резкий характер, и достаточно было бы военной демонстрации наших войск, очистивших почти все пространство вокруг Петрограда, чтобы обеспечить падение Большевистского правительства.

О моих впечатлениях, почерпнутых мною в Москве, а также о переговорах с различными лицами и представителями организаций я доносил подробно ведомству иностранных дел и просил дать мне полномочие объединиться с латышами, сибиряками и вообще со всеми антибольшевистскими группами и партиями, чтобы выработать план действий против советского правительства, причем предполагалось, что все миссии, как московская, так и петроградская должны были выехать в определенное место и оттуда должна была начаться война против советского правительства. Я считал необходимым оставить Москву и настаивал на прекращении дипломатических сношений с Советским правительством.

Несмотря на полномочия, данные мне министром иностранных дел перед отъездом моим из Берлина, я все же хотел получить новые полномочия, ибо тогда оставление нашей миссией Москвы трактовалось, как личная опасность для членов миссии, в то время как теперь это носило бы совершенно иной характер, и было бы продиктовано особыми политическими заданиями. Ведомство иностранных дел полномочий мне не предоставило и усиленно спешило с проведением дополнительных пунктов, при чем подтвердило, что оставление Москвы следует предпринять, только в случае явной опасности, угрожающей жизни персонала нашей миссии.

Несмотря на мои неоднократные представления, ведомство Иностранных Дел стояло на своей точке зрения: в вопросе оставления Москвы ведомство дало мне формальное полномочие в случае обнаружения опасности для жизни моей лично и персонала московской миссии оставить этот город и подыскать себе более безопасное место. Оно продолжало подготовительную работу дополнительных соглашений и очевидно на этом строило всю свою политику. На это я ответил в Берлин, что, по моему убеждению, проектируемые дополнительные соглашения, как и брестский договор в случае продолжения берлинской политики, - превратятся в макулатуру, оставление же мною лично или членами миссии Москвы, какими бы мотивами оно не объяснялось, будет рассматриваться как разрыв с большевиками, поэтому я из-за личной безопасности Москвы не покинул. Повторные мои указания не поколебали твердости Мин. Иност. Дел.

Наконец, 5-го августа, я получил телеграфное известие, чтобы я немедленно выехал в Берлин для личного доклада, передав все дела д-ру Рицлеру, причем вопрос об оставлении д-ром Рицлером Москвы предоставляется на его усмотрение. Вызовом моим в Берлин вопрос о моей личной безопасности был, конечно, снят с очереди и оставался только вопрос о безопасности многочисленного персонала миссии. До сих пор, в случае оставления Москвы меня могли упрекнуть, что в вопросах чрезвычайной политической важности я нахожусь под влиянием своей личной безопасности. Это опасение заставило меня энергично противостоять натиску моих сотрудников, прикомандированных к миссии офицеров, гражданских чинов, как и добрых советов других лиц, в том числе моего коллеги болгарского посла Чапрачникова, хорошо знакомых с положением дел в Москве (находивших единодушно необходимым оставление нашей миссией Москвы и разрыв с большевиками). Обзор происходивших тогда событий показывает, как серьезно обострилось положение.

В понедельник 29-го июля через день после моего прибытия в Москву состоялось заседание Центрального Комитета партии левых с-р., которое одобрило убийство графа Мирбаха и требовало продолжения террора. Резолюция эта на следующий день была напечатана в Московском органе левых с-р. «Знамя-Борьбы». В среду 31 июля утром я получил известие об убийстве генерала фельдмаршала фон-Эйхгорна в Киеве с прибавлением, что пойманный на месте преступления преступник заявил, что он на это преступление был командирован Московским комитетом партии левых с-р.

В тот же день, в среду, после обеда я посетил г-на Чичерина, чтобы обратить его внимание на вызывающую неслыханную резолюцию левых с-р., и сообщить ему об убийстве генерала Эйхгорна и требовать от него принятия соответствующих мер против действий левых с.-ров.

Г-н Чичерин формально высказал свое сочувствие смерти генерала фельдмаршала; относительно же остального он с достаточным лицемерием сказал: «Россия является революционным государством, где господствует полная свобода печати и собраний».

Он не имеет никаких средств, чтобы воздействовать на резолюцию левых с-р. Он не мог отказать себе в возможности заметить, что генерал фельдмаршалу Эйхгорну не помогло и то, что в Киеве находился громадный немецкий гарнизон. Из этого я должен был сделать вывод, как бесполезен был бы немецкий батальон в Москве.

Из различных источников мне стало известно, что за мною усиленно охотятся левые с-р. и что готовятся покушения, при чем мне стало также известно, что во время моего предполагавшегося проезда в Турецкое Посольство, куда я собирался поехать совершенно интимно, будет произведено на меня покушение.

Вследствие этого условленное свидание в Турецком Посольстве не состоялось, и я остался дома. После 11-ти часов вечера началась оружейная стрельба и произведена была тревога.

Оказалось, что было произведено покушение на латышскую охрану нашу при входе в наше Посольство. Через час нападение было возобновлено.

В следующие дни распространились известия, что эсеры решили взорвать наше здание. Советское правительство не только не усилило охраны, которая была довольно сомнительного свойства, так как находилась в руках красной гвардии, ибо, как я уже сказал выше, латышские полки все были стянуты на фронт, но советовало мне не покидать здания миссии, давая этим понять как велика опасность. Совершенно неожиданно мне тогда нанес визит г. Чичерин, который помимо существовавшего обычая, явился без моего приглашения. Когда я ему сказал, что «воспрещение» выезда из моего здания мне не подходит, он кратко возразил: «я думаю, вы предупреждены».

Передача моих верительных грамот Председателю Цика Народных Комиссаров Свердлову, должна была состояться в Кремле, в присутствии некоторых членов Цика. Церемония была назначена на 5-е августа, однако в последний момент г-н Чичерин просил меня отложить эту церемонию, ибо по полученным сведениям Советское Правительство не может принять на себя ответственности за мою безопасность на пути из моего дома в Кремль.

Положение становилось совершенно невозможным. Оно обострилось до крайней степени, когда газета «Знамя Борьбы» на следующий день после получения известия об убийстве генерала Эйхгорна, жирными буквами поместило это известие, указав на то, что убийство произошло вследствие приговора партии. Я протестовал против этого перед г-ном Чичериным и делал это по моей личной инициативе и под моей личной ответственностью, ибо из Берлина, несмотря на все мои представления о том, что убийства немецких государственных людей, по-видимому, поощряются Советским правительством, - никаких определенных инструкций я не получил. Убийство австрийского эрцгерцога вызвала войну, убийство же немецкого фельдмаршала оказалось совершенно безнаказанным для преступников. Я считал своим долгом, согласно преподанным инструкциям ведомства иностр. Дел обеспечить безопасность моего московского персонала. Я хотел «развязать руки» нашему правительству и дать ему возможность действовать, когда я освободил многочисленный персонал миссии из «московской мышеловки» где они были заложниками большевиков и в минуты опасности, не могли найти ни какого спасения.

Перед своим отъездом в Берлин, я посетил г-на Чичерина и указал ему на необходимость перевода немецкой миссии из Москвы в более безопасное место, каковым я считал Петроград, отстоящий на расстоянии одного часа езды на моторе от Финской или Эстляндской границы. В своей беседе с Чичериным я указывал на необходимость этого. Чичерин пытался уверить меня, что Петроград вряд ли является более безопасным, чем Москва. На это я возразил, что все миссии нейтральных стран находятся в Петрограде, а не в Москве. Чичерин был несколько прав, Петроград был для единичных покушений более опасен, чем Москва, но для всего персонала нашей миссии близость к Петрограду немецкой военной границы представляла большое облегчение.

6-го августа, вечером, курьерским поездом я выехал из Москвы.

Мне был предоставлен специальный вагон с вооруженной охраной красной гвардии. Путешествие протекало как будто без задержек.

7-го августа наш поезд был уже на ст. « Ярцево», недалеко от Смоленска, где имел продолжительную остановку.

Внезапно железнодорожные рабочие потребовали отцепления моего вагона, двух вагонов курьеров и охраны. На мой вопрос, я получил от начальника станции ответ, что из Смоленска пришел приказ эти вагоны остановить…. Я на это не соглашался и потребовал разрешения переговорить с министерством иностранных дел, по прямому проводу…. Как оказалось, русский гарнизон в Орше, получив приказание двинуться на чехо-словацкий фронт, взбунтовался, расстрелял большевистских начальников и объявил социалистическую революционную республику, заявив немецким властям и войскам, что война с Германией продолжается. Советское правительство послало тогда свои войска из Смоленска и Витебска для восстановления порядка…

!0 августа утром я приехал в Берлин. К моему большому удивлению я узнал, что министр иностранных дел, не дождавшись моего приезда, отдал распоряжение о переводе нашего представительства из Петрограда в г. Плескау, находящийся в Курляндской губернии, оккупированный нашими войсками….

Мои намерения возражать против этих дополнительных соглашений, как и против всей политики нашей в России конечно отпали….

Министр остался на своей точке зрения, что дополнительные соглашения при создавшихся обстоятельствах должны быть проведены, что немцы должны, во что бы то ни стало, работать с большевиками совместно. Это «рука об руку» шло так далеко, что министерство иностранных дел запрещало немецким корреспондентам сообщать о бедственном положении Советской России и накладывало цензуру на сообщения, компрометировавшие Советское Пр-во и показывавшие его подлинное лицо. …

29августа Канцлер вернулся в Берлин. Днем раньше были подписаны соглашения, просмотренные 10 августа, а 30 августа я представил Рейхсканцлеру просьбу об увольнении меня в отставку… В мотивированной отставке, я обратил внимание на опасность, которую я усматривал в дополнительных соглашениях, которые с моей точки зрения приведут к очень обостренным отношениям и вечной ненависти России к Германии, которые всегда будут угрожать нашему существованию... Между прочим, я сказал: "«немецкая политика в России представляет опасность, не только внешнюю, но и внутреннюю. Сотрудничество и признание Правительства, которое в своем кровавом терроре превзошло якобинцев, солидаризация с режимом который терпит и поощряет убийства, не только своих, но и чужих – убийства графа Мирбаха и фельдмаршала Ейхгорна, все это должно болезненное отразиться на немецкой душе и на нашем внутреннем политическом положении и неминуемо, в конце концов, его опасное влияние на нашу государственную жизнь»….

Немецкая политика. Спасение большевизма. Неслыханный террор.

Немецкая политика, упорно проводившаяся в указанное мною время, имела своими последствиями то, что она спасла большевизм во время самого тяжелого кризиса его существования в России.

В России всякий понимал, что немецкое правительство пожертвовало своим московским послом для дружбы с большевистским правительством и это дало возможность шатавшемуся Советскому Пр-ву удержаться и окончательно уничтожило все надежды антибольшевистских групп на Германию. Чрезвычайная комиссия по борьбе с контр-революцией получила полную возможность невозбранно терроризировать волю и желания всякого противника большевизма и залить кровью всю страну, небывалый неслыханный в истории человечества, террор достиг своего ужасающего апогея. Особенно после неудачного покушения на Ленина и убийства члена Петроградского совета Урицкого в конце августа 1918 года. Большевистская армия, которая была уже близка к распаду, стала несколько поправляться.

[1] Анатолий Ган (А. Гутман), Большевизм и Германия. Шанхай 1921, стр. 46-55. В основе книги лежал труд г. Гельфериха, принимавшего деятельное участие в работе к брестскому и украинскому миру. Он был назначен заместителем посла в Москве после убийства графа Мирбаха бывшего против соглашений с советским правительством.

Корнилов вернулся в армию. Получив в командование корпус. Его имя было окружено славой. И когда совершилась революция, Временное Правительство позвало Корнилова в Петроград.

Левая печать встала в оппозицию к ген. Корнилову, мол, он будет готовить контрреволюцию.

В марте 1917 г. был митинг, на котором присутствовали представители 12-ти казачьих войск. Все видели, что казачеству придется сыграть большую роль в судьбах России. Корнилов присутствовал на этом митинге, но все время молчал и наблюдал. Это был первый смотр казачества Корниловым. Его потянуло на фронт, и он принял в командование 8-ю армию, вместо ген. Каледина, ушедшего в отставку.

Вскоре Корнилов был назначен главнокомандующим юго-западным фронтом.

Он повел в наступление армию; были победы, но достигались дорогой ценой – гибли лучшие офицеры и солдаты.

Взбушевавшуюся стихию не возможно было удержать. Армия стремилась назад, дезертировали все, кто мог. Корнилов требует смертной казни за дезертирство. Это воззвание к Временному Правительству подписывает комиссар армии Борис Савинков. А.Ф. Керенский тоже идет на уступки; Корнилов получает предложение стать Верховным Главнокомандующим.

День и ночь работал Корнилов над возрождением армии. Но шипела клевета, ложь шла в Петроград. Каждый шаг Корнилова к поддержанию дисциплины считался стремлением к диктаторству. Фронт креп, а тыл насторожился и ждал бури. Буря приближалась. Готовилось Московское государственное совещание.

14 августа 1917 г. Москва торжественно и радостно встретила Главнокомандующего: несли его на руках, осыпали цветами. Его автомобиль, окруженный текинцами, остановился у Иверской, Корнилов пошел помолиться.

Московское государственное совещание длилось три дня и дало картину настроений в России того времени. В первый день было красноречие – «говорильня», а второй день был днем Корнилова. Речь его произвела сильное впечатление. Не дождавшись конца совещания, Корнилов уехал в Ставку.

Во время совещания неприятель занял Ригу, а революционные комитеты разжигали ненависть к Корнилову. Казачество же требовало несменяемости Корнилова. В конце августа неприятель, после взятия Риги, повел наступление, а в Балтийском море появились тральщики, и готовился десант в Ревеле. Корнилов, предвидя опасность, держал наготове Дикую дивизию ген. Крымова. В Петрограде большевики организовали восстание против Временного правительства. Бывший член Государственной думы и член Временного правительства В.Н. Львов прибыл в Ставку и вел с ген. Корниловым беседу об укреплении власти Временного правительства.

В.Н. Львов передал программу усиления власти А.Ф. Керенскому, который просил изложить ее письменно. Письменный доклад Львова был назван предъявлением ультиматума генералом Корниловым Временному правительству. Львов был арестован. Тем временем корпус ген. Крымова приближался для поддержки Временного правительства.

28 августа Временное правительство и Керенский объявили генерала Корнилова мятежником.

Корнилов отказался, во имя родины, оставить свой пост. Издал воззвание и двинул Дикую Дивизию ген. Крымова для защиты Временного правительства. Навстречу этой дивизии с революционными песнями, лускуя подсолнухи, шла распоясанная армия большевиков, гремели речи комиссаров, что ген. Корнилов враг трудового народа и т.п.

«Я, верховный главнокомандующий, ген. Корнилов, перед лицом всего народа объявляю, что долг солдата, самопожертвование гражданина Свободной России и беззаветная любовь к Родине заставили меня в эти грозные минуты бытия отечества, не подчиниться приказанию Временного правительства и оставить за собой Верховное командование, народными армиями и флотом.

Поддержанный в этом решении всеми главнокомандующими фронтов, я заявляю всему народу русскому, что предпочитаю смерть устранению меня от должности Верховного…»

«Не мне ли, кровному сыну своего народа, всю жизнь свою на глазах всех отдавшего на беззаветное служение ему, стоять на страже великих свобод, великого будущего своего народа! Но ныне будущее это в слабых безвольных руках: надменный враг, посредством подкупа и предательства, распоряжающийся у нас в стране, как у себя дома, несет гибель не только свободе, но и существова7нию народа русского.

Избегая всяких потрясений, предупреждая какое либо пролитие русской крови в междоусобной брани, и забывая все обиды и все оскорбления, я, перед лицом всего народа, обращаюсь к Временному правительству, и говорю: «Приезжайте ко мне в Ставку, где свобода ваша обеспечена моим честным словом, и, совместно со мною выработайте и образуйте такой состав народной обороны, который, обеспечивая победу, вел бы народ русский к великому будущему, достойному могучего свободного народа.

По делу» Корнилова давал объяснение следственной комиссии всеми уважаемый ген. Алексеев; он советовал в тревожное время оставить ген. Корнилова на его должности.

Генералу Алексееву ответили: «Никаких соглашений с ген. Корниловым!»

А министр Некрасов разослал телеграммы по всем железным дорогам, что ген. Корнилов изменник родине.

На место Корнилова был назначен ген. Клембовский, но отказался от поста. Тогда А.Ф. Керенский взял верховное командование на себя, а ген. Алексеев остался начальником штаба. Из Могилева передали телеграмму, что ген. Верховский (который, как и Клембовский, остался служить большевикам) с вооруженным отрядом едет в Ставку для ареста ген. Корнилова, Лукомского, Романовского и др.

5 сентября Алексеев подает в отставку и пишет, что ген. Корнилов не поднимал руки против государственного строя, стремился только к созданию власти сильной, энергичной и умелой, к благу Родины, к водворению порядка в войсках, чтобы вернуть им боевую мощь.

Местом заключения до суда Корнилову была предназначена старая польская крепость Быхов, куда должны были прибыть генералы Деникин, Марков, Эрдели, Романовский, Эльснер, Орлов, Павский и Кисляков.

Темные силы работали и послали провокационную телеграмму – ультиматум Временному правительству, что донской атаман Каледин изменник, мятежник. Он был отстранен от должности. Дон не поверил и приказа не исполнил, а, выслушав в Круге речь Митрофана Богаевского, высказался за Каледина и за правое дело Корнилова.

Ген. Н.Н. Духонин не мог остановить развал армии. С 25 на 26 окт. ст. стиля власть в Петрограде и в Москве перешла в руки большевиков.

Ген. Духонин освободил Быховских узников, так как ему стало известно, что новый Главнокомандующий Крыленко идет походом на Ставку и, конечно, расправы генералам не миновать. Генералы Деникин, Лукомской, Марков и Романовский разъехались в разные концы России. Другие генералы были ранее освобождены следственной комиссией. Остался в Быхове один Корнилов. 9 ноября из Ставки ген. Духонина прибыли офицеры с поручением ген. Дидерихса освободить Корнилова. И комендант Быхова объявил об освобождении ген. Корнилова.

Выйдя из тюрьмы ген. Корнилов собственноручно написал телеграмму ген. Духонину: «Доношу, что сегодня покинул Быхов и отправляюсь на Дон, чтобы снова начать, хотя бы рядовым борцом, беспощадную борьбу с предателями родины.

Корнилову подвели коня и с конными текинцами, в составе 4-х эскадронов он выехал в час ночи из Быхова. Двинулись на юг, без остановок. Население радушно встречало его с хлебом-солью, а молодежь с восторгом. Милиция и красная гвардия бежали.

Большевики встревожились. Предлагали за его голову тысячу рублей (к этому времени относится зверское убийство ген. Духонина).

Настали холода, текинцы голодали и 27 ноября, после боя, они упали духом. Корнилов обратился к ним с речью на их родном языке, и как всегда, увлек их за собой. Так прошли они 400 верст ужасной зимней дорогой. Генерал знал, что за ним гонятся большевики, и что из-за него могут погибнуть верные текинцы. Корнилов приказал командиру полка грузиться в поезда, а сам, якобы поехал на разведку…

С паспортом румына, переодевшись в крестьянский зипун, на телеге Корнилов проехал 100 верст до Конотопа, где с эшелоном красных солдат – «усмирителей» доехал до Бахмача, беседуя с красноармейцами. Никто не подозревал, что этот старенький, хромой мужичек – сказочный герой генерал Корнилов.

В теплушке ели вместе борщ из котелка, пили чай, делились краюхой хлеба, а про преследуемого генерала Корнилова говорили без злобы. «Человек-то он простой, да дюже суровый». Так доехал Корнилов до Курска, без всяких затруднений, пересел в поезд, шедший в Новочеркасск. 6 декабря 1917 г. Л.Г. Корнилов прибыл на Дон.

Долетели вести с севера. Большевики идут на Дон против казачества. Организуется красная армия. Ростов стал вооруженным лагерем; из Черного моря пришла к Ростову флотилия, для поддержки большевиков. Ген. Каледин объявлен врагом народа. М. Богаевский, атаман Дутов, председатель съезда Агеев поддерживали дух казачества, и в подавлении Ростовского мятежа впервые участвовали офицеры, юнкера и кадеты алексеевской организации. Генерал Алексеев прибыл на Дон 2 ноября 1917 г. и начал формировать армию, в которую записывались преимущественно молодежь. Как только пронеслась весть, что на Дон прибыл Корнилов, все воспрянули духом.

Большевики насторожились. Поселился Корнилов в Новочеркасске, на Ермаковской ул., ходил в штатском, много работал, организовывал армию. Ген. Алексеев ведал финансами и политикой.

14 января 1918 г. Корнилов в Ростове. Его штаб разместился в обширном особняке купца Н.Е. Парамонова, где Корнилов занял маленькую комнату. Он работал с утра до поздней ночи. У его дверей верные текинцы, а у входа особняка – штаба Добровольческой армии часовые – ударники.

Добровольческая армия мала. Она истекает кровью, большевики наседают на Ростов, Новочеркасск, взят уже Таганрог. 29 января 1918 г. застрелился ген. Каледин, изверившийся в казаках, не желавших защищать Дон.

Все пути отрезаны. Один путь – на Кубань. И Корнилов решает оставить Ростов. 9 февраля 1918 г. впервые он облачается в генеральскую форму и является армии (до сих пор он хранил инкогнито).

То был последний, степной, самый славный в жизни Корнилова – поход кубанский, начавшийся 9 февраля 1918 г. Пошли степью на Аксайскую станицу.

Сам Корнилов шел первые 20 верст пешком. Перешли по льду Дон и направились на станицу Ольгинскую. Состав армии был: 2 тысячи пехотинцев, 600 конных, 8 легких полевых орудий и ограниченное количество снарядов. Армия проходила через многие станицы, в общем, донское казачество хранило нейтралитет. Корнилов выступал на сходах, звал на борьбу за родину, но поход по Дону не влил новых сил в его армию. С ним были неразлучны полк. Нежинцев, ген. Марков и ген. А.П. Богаевский, который командовал арьергардом.

Первый жестокий бой в Кубанском походе был выигран у села Лежанки 23 февраля. После отдыха армия Добровольцев тронулась на запад, по Кубанским степям, двигаясь к Екатеринограду.

Армии был дан пример мудрости стратега, и армия окрепла духом. В атаку на красных ходил ген. Марков, как на парад. Идут бои у станицы Березанской, у Журавских хуторов, под Выселками. Бойцы не имеют смены и отдыха. Жестокий бой под ст. Кореновской; под Усть-Лабинской, Ново-Дмитриевской, Филипповскими хуторами.

Добровольцы видят ген. Корнилова на наблюдательном пункте, то на холму, то на крыше, то, шутя, шагает в первых рядах с ними. Когда Корнилов был на стоге сена, под обстрелом, наблюдая за боем, верные текинцы стащили его за ноги со стога сена, говоря: «Слезь, пожалуйста, если себе не нужен, ты всем нужен!»

Все тянулись, ровняясь с вождем, веря в его талант. Умел Корнилов водить за нос неприятеля. Ему готовили удар у Туапсе, а он от речки Белой по аулам горцев, вышел под Екатеринодар. Победа неизменно реяла над знаменами Корнилова, но крепла и красная гвардия, силы далеко не равные – по количеству, но неизмерно далекие одна от другой – по качеству.

Добровольческая армия в бурю, под дождем, утопая в грязи и воде, теряя повозки и конский состав, готовилась к штурму Екатеринодара; ведь это столица Северного Кавказа!

Была взята станица Смоленская, несколько раз врывались на окраины города. Соседняя станица Елизаветинская и Пашковская дали своих добровольцев. 30 марта в бою, со словами «Корниловцы не отступают! Вперед!» был убит полковник М.О. Нежинцев, первый Корниловец, отец Корниловского полка.

В ночь на 31 марта Корнилов не спал. Назавтра назначен штурм Екатеринодара. Корнилов был на ферме, под Екатеринодаром, в сфере огня и обещал своему верному адъютанту корнету Резак бек Хаджиеву перебраться в более безопасное место со словами: «Завтра будет первый день новой эры в жизни маленькой армии»…

Три часа ночи. Корнилов не спит. Адъютант приносит чай, хлеб. Корнилов сумрачен. Переживает потерю: убит полк. Нежинцев. Корнилов ложится на солому, прикрытую буркой. В 6 ч. утра, 31 марта Корнилов уже побывал на наблюдательном пункте; сидит у стола за картой, выслушивает доклад поручика Долинского о связи с конницей Эрдели. Быстро Корнилов пробегает донесение. Поручик Долинский делает шаг к выходу, хан Хаджиев в дверях.

Вдруг показалось, что рухнул потолок, огненный шар падает прямо на стол к Корнилову и на пол.

Воздушной волной выбрасывает адъютантов. Они осыпаны известью и штукатуркой. Бросаются в комнату Корнилова. Он лежит на полу без сознания. Адъютанты кладут его бережно на бурку и выносят на воздух, на зеленую площадку, ближе к реке Кубани. Здесь – офицеры и ген. Деникин. Корнилов вздыхает раза четыре и умирает.

Будто душа отлетела от Армии. Плачет А.И. Деникин, плачут все. Тело укладывают на дроги и увозят в станицу Елизаветинскую. На дороге встречается ген. Алексеев. Становится на колени, поднимает покрывало с лица Корнилова, целует его в лоб, молится. В станице Елизаветинской поспешно делают гроб, облачают тело в чистое белье, тужурку с генеральскими погонами и академическим значком, убирают гроб, первыми весенними цветами и везут дальше, за отступающей армией. Большевики наступают. Вожди армии решают предать земле дорогой прах.

2 апреля в 4 ч. утра прибыли в немецкую колонию Гначдау. В усадьбе колониста Ганса опустили гроб в могилу. Все присутствовавшие опустились на колени, один из офицеров прочел несколько молитв. Все это делалось с соблюдением возможной тайны, при абсолютной тишине, дабы не выдать места погребения. Тело убитого командира Корниловского полка, полк. Нежинцева было погребено на земле колониста Зоммерфельда, в 16-ти саженях от могилы ген. Корнилова.

В тот же день Добровольческая армия оставила колонию Гначбау, а на утро 3 апреля большевики уже заняли ее и первым делом бросились искать «зарытые кадетами драгоценности».

При этих розысках они наткнулись на свежие могилы. Оба трупа были выкопаны большевиками, и увидя на одном из трупов генеральские погоны, догадались, что это генерал Корнилов. Труп полк. Нежинцева был снова зарыт в могилу. Тело генерала Корнилова покрыли брезентом и на телеге колониста Давида Фруха, повезли в Екатеринодар. Повозка въехала во двор гостиницы Губкина, на Соборной площади, где помещалось большевистское начальство: Сорокин, Золотарев, Чистов, Чупорин и др. Двор и площадь, и улица были переполнены красноармейцами. С бранью они сбросили труп Корнилова на панель. Появились фотографы, с покойника были сделаны снимки. Одну из этих фотографий командующий советской армией на Кубани - Чистов подарил «на память» американскому корреспонденту Акселю Гану.

Сорвали с трупа последнюю рубашку и стали на веревке поднимать на дерево, но веревка оборвалась, и тело упало на мостовую.

Наконец, было приказано свести останки генерала Корнилова за городские бойни, обложить соломой и сжечь в присутствии большевистских властей, которые вереницами автомобилей прибывали на это жуткое зрелище.

Пепел ген. Корнилова был развеян врагами России по ветру.

На следующий день по улицам Екатеринодара шла шутовская процессия, якобы похоронная. Участники ее звонили у подъездов жителей, требуя деньги «на поминки ген. Корнилова».

В екатеринодарских «Известиях» на видном месте была помещена заметка: «15 апр. (н.ст.) в 12 ч. дня отряд тов. Сорокина доставил в Екатеринодар из ст. Елизаветинской труп героя и вдохновителя контрреволюции – ген. Корнилова. После сфотографирования труп был предан сожжению».

Генерала Корнилова не стало. Армия опустила голову. Корнилов уже при жизни вырос в великий символ.

Уцелевшие клочки от разорванной одежды, окропленной кровью, при смерти Корнилова, его подчиненные берегли, как святыню.

Заканчиваю свой очерк строфами из стихотворения добровольца 12-го уланского Белогородского полка Добрармии Ивана Савина.

Лавру Корнилову

В ночь на 7 июня 1920 г. все части армии ген. Врангеля снялись со своих позиций на Крымском перешейке и продвинувшись до оборонительных рубежей противника, заняли исходное положение.

Ровно в три часа утра 7 июня по сигналу – орудийному выстрелу за Перекопским валом – эти части перешли в наступление… Ранее утро сразу наполнилось грохотом орудийных выстрелов, разрывов снарядов, ружейной и пулеметной трескотней… Преодолевая упорное сопротивление красных, врангелевцы к концу первого дня в некоторых местах находились впереди перешейка на расстоянии до 20 клм.

В последующие дни наступление продолжало развиваться, особенно на левом фланге, где действующая там Корниловская дивизия уже через шесть дней вышла к Днепру, очистив от красных территорию, от устья реки и до села Каховки, что в 70 км. От перешейка, включительно. Та легендарная Каховка, воспетая большевиками, как место, где красной армией, якобы было проявлено столько мужества и геройства, в этот раз была занята белыми в течение нескольких часов. И это несмотря на то, что позиция корниловцев на подступах к Каховке была самая неблагоприятная: местность совершенно открытая, почва песчанная, бугристая, кое-где поросшая мелким кустарником. Особенно трудно приходилось нам, артиллеристам; орудия после выстрелов глубоко зарывались в песок и нужно было затрачивать много усилий для работы с ними.

В то же время позиция противника была в выгодном положении: его артиллерия могла вести стрельбу с правого, возвышенного берега Днепра, а пехота – прикрываться прибрежными кустами или садами на окраине села.

Каховка удерживалась частями врангелевской армии до 7 августа, когда красным удалось ее окончательно отбить и быстро создать там, так называемый Каховский плацдарм. Этот плацдарм и сыграл потом решающую роль в победе красных.

Большие успехи были достигнуты в первые дни наступления и другими дивизиями армии ген. Врангеля. В сравнительно небольшой период времени была занята обширная территория: на севере до гор. Александровска включительно, на западе до левого берега Днепра и на востоке до ж.д. линии Пологи-Бердянск. И это – при значительном численном перевесе у красных, чего не отрицали и сами большевики. В Большой Советской энциклопедии, например, даются такие цифры по обороне Крыма.

«Укрепленные позиции в Северной части Крыма насчитывали 250 орудий, в том числе много тяжелых орудий полевой и морской артиллерии, 5 бронепоездов и до 20 бронеавтомобилей. Общая численность белогвардейских войск составляла свыше 28 тысяч человек, из них на Перекопском перешейке 11 тысяч… Численность советских войск на южном фронте превышала 100 тысяч человек. Но в количестве и качестве артиллерии преимущество оставалось на стороне противника».

Надо сказать, что советские сведения о количестве людского состава враждующих сторон более или менее сходятся с данными командования Врангелевской армии. Что касается преимущества у белых артиллерии, то оно явно преувеличено. К тому же, тяжелые орудия полевой и морской артиллерии в наступлении врангелевцев почти не принимали участия.

Естественно, при продвижении и занятии новой территории фронт белых растягивался, что при их малочисленности и больших потерях, при слабом пополнении (части пополнялись, в основном, за счет взятых в пленных), намного снижало боеспособность армии. Наступление замедлилось, а потом и вовсе приостановилось.

Этому способствовало и создание красными, фактически в тылу у врангелевцев, Каховского плацдарма, отвлекавшего значительные силы. Советское командование придавало Каховскому плацдарму огромное значение, так как он давал им возможность в любое время нанести удар во фланг и тыл основноц группировке врангелевского фронта. Этот плацдарм, как образцовый, полностью оправдавший свое назначение, упоминается в военных пособиях и в советских энциклопедиях. Он имел три оборонительные позиции: 1) внешнюю прерывчатую линюю окопов длиною около 55 км. В виде дуги вокруг Каховки, концы которой (дуги) упирались в реку Днепр; 2) главную позицию из двух линий окопов с проволочным заграждением длиною до 30 км. и ходами сообщения; 3) предмостную на подступах к Каховке. Глубина плацдарма достигала 12-15 км. Все важнейшие направления были минированы. Для обеспечения связи с правым (своим) берегом Днепра имелись два моста и речная флотилия из судов разного вида.

Все стремления врангелевцев овладеть плацдармом в лоб не удались, точно так же, как и попытка захватить ее с тыла, т.е. с правого берега Днепра, для чего туда в первых числах октября были переброшены 4 дивизии. Эти дивизии встретили сильное сопротивление со стороны 2-ой Конной армии красных и вынуждены были отступить. Это и стало началом дальнейшего отступления всей армии Врангеля. Инициатива перешла в руки красных. Теперь их задача была -–не только преследовать отступающего противника, но и не дать ему возможности укрыться в Крыму.

Для осуществления этой задачи советское командование решило срочно перебросить с польского фронта (где война подходила к концу и большевики готовы были заключить с поляками перемирие) на южный фронт самую мощную и самую надежную боевую единицу – Первую конную армию Буденного. Это была, так сказать, «гвардия» в красной армии. Она всегда без замедления пополнялась отборными бойцами и отлично, не в пример другим, снабжалась.

Чтобы иметь представление о военной мощи 1-ой Конной, приводятся следующие данные о ее структуре в 1920 году. Она состояла из четырех кавалерийских дивизий и одной отдельной кавалерийской бригады. Дивизия по штатной численности достигала 10.000 человек и имела три бригады. Каждая бригада – два полка. Дивизия имела 12 орудий, 86 станковых пулеметов на тачанках, один автобронеотряд. Кроме того, в подчинение армии входило несколько бронепоездов, авиаотряд и разные специальные части. При надобности, придавались стрелковые пехотные дивизии, посаженные на подводы.

В сентябре 1-ая Конная двинулась походным порядком на южный фронт и к 25 октября вышла в район Бериславля (городок на правом берегу Днепра наискось от Каховки). Численность ее была не менее 20 тысяч.

Сам предсовнаркома Ленин лично следил за продвижением конармии, придавая исключительно большое значение своевременному ее приходу на врангелевский фронт. 24 октября он телеграфировал непосредственно Реввоенсовету 1-о1й Конной: «Врангель оттягивает свои части. Возможно, что он сейчас пытается укрыться в Крыму. Упустить его было бы величайшим преступлением. Успех предстоящего удара в значительной степени зависит от Первой Конной. Предлагаем принять самые героические меры для ускорения сосредоточения Первой Конармии».

Командующим южным фронтом Фрунзе был отдан Первой Конной армии приказ, в котором говорилось: «… закончив в ночь с 27 на 28 октября переправу через Днепр у Каховки, стремительным маршем выйти 29 октября на фронт Аскания-Нова, Громовка. Отрезать противника от перешейков и решительным наступлением с юга на Агайман, Серогозы, совместно с 6-ой и 2-ой конармиями окружить и уничтожить главные силы противника».

28 октября 1-ая Конармия уже развертывалась на Каховском плацдарме, однако, «уничтожить» противника было не так легко и просто: врангелевцы оказали упорное сопротивление и благодаря умелому маневрированию, им, вопреки желанию Ленана, удалось ускользнуть в Крым.

Как и в начале Крымской кампании, численный перевес бойцов у красных, в момент перехода их частей в наступление, было значительный и выражался, по их же данным, такими цифрами:

6-ая и 1-ая Конармия 49.000 штыков и сабель против 14.000 у белых.

2-ая Конармия с пехотой 28 тысяч бойцов против 10.000 у белых.

4-ая и 13-ая армия 55.000 бойцов против 10.800 у белых.

К этому времени красные имели и большое преимущество в артиллерии, в пулеметах, бронемашинах, бронепоездах и самолетах.

Отступавшие в Крым части армии генерала Врангеля заняли свои прежние позиции на перешейках: Перекопском и Чонгарском. Эти позиции были основательно укреплены еще до выхода врангелевцев в Северную Таврию, особенно Перекопская. На Перекопском перешейке от залива до озера Сиваш имелся, прорытый еще в прежние времена, глубокий ров и насыпной вал длиной до 11 км. Известный под названием Турецкого. Еще в 1919 году, при ген. Слащеве, по всему валу были вырыты окопы в рост человека, а по наружному склону вала и во рву установлено проволочное заграждение. Впереди вала (в сторону противника) имелись два ряда окопов с проволочным заграждением.

Кроме того, у поселка Ишунь что в 20км на юг от вала, тоже было несколько рядов окопов с проволочным заграждением. Должным образом был укреплен и другой, узенький Чонгарский перешеек. Не совсем надежной защитой оставалось озеро Сиваш, расположенное между перешейками. Дело в том, что озеро местами мелководное и при боковом ветре, когда вода отгоняется с одной стороны в противоположную, создается возможностьь перейти его вброд. Этим и воспользовались красные: одновременно со штурмом позиций в лоб, ворвались в Крым (7-8 ноября). А дальше – отступление белых войск к портам и уход за границу…

Внутренние дела коммунистического режима.

,..Под боком у советского правительства бурлил оплот октябрьской революции – кронштактские моряки. Волнения моряков, как известно, через 4 месяца вылились в крупный мятеж (28 февр. – 18 марта 1921 г.) По советским данным мятежники насчитывали свыше 10.000 человек и располагали 68-ю пулеметами и 135-ю орудиями. Основная цель мятежа – свержение коммунистической диктатуры. Он настолько напугал власть, что для скорейшей его ликвидации, кроме регулярных воинских частей и военных курсантов, приняли участие и 300 делегатов 10-го съезда партии под начальством Ворошилова.

В Средней Азии велась борьба с так названным басмачеством. Началась она еще в 1918 г. и закончилась лишь в 1924 г. Основная цель – отторгнуть народы Средней Азии от советской России…

В Восточной Сибири еще не было покончено с остатками белых армий (Семенов, Бар. Унгерн и др.) и с японскими интервентами. Только 21 октября 1921 года были заняты красными Чита и Хабаровск, а окончательное прекращение борьбы произошло только с занятием Владивостока 25 октября 1922 года.

Неспокойно было и в центральной России. Начиная с августа 1920 г. на почве насильственного изъятия у крестьян продовольствия (продразверстка) на Тамбовщине вспыхнуло Антоновское восстание, охватившее несколько уездов. Антонову к концу 1920 г. удалось организовать две армии, из коих первая насчитывала свыше 14.000 человек. Антоновцами была перерезана юго-восточная ж.д. линия, что подрывало подвоз хлеба в центр. Лозунгами антоновцев были: «Борьба с продразверсткой» и «За свободную торговлю». Восстание настолько обеспокоило советы, что для его ликвидации была вызвана с Украины известная, прославившаяся в боях дивизия Котовского. Все же власти должны были уступить требованиям повстанцев: в их местностях на тот год продразверстка была отменена, а несколько позже и по всей стране заменена продналогом. Была введена новая экономическая политика. Ликвидировано восстание к осени 1921 года. Антонов убит в перестрелке в 1922 году.

На Дону и Северном Кавказе происходили непрерывные стычки с «зелеными», что вынуждало советскую власть держать там крупные воинские части. В результате таких стычек в Терской области, например, в качестве наказания и для острастки из некоторых станиц были выселены жители, а на их место поселены горцыэ Эти богатые станицы в короткое время пришли в запустение, так как поселенные там горцы чувствовали себя временными пришельцами, и мало заботились о хозяйстве. Кроме того одна станица, если не ошибаюсь Фельдмаршалшьская, была в порядке репрессалии совершенно разрушена.

Не давал покоя большевикам и батько Махно, ставший их злостным врагом, несмотря на ту неоценимую помощь, какую он им оказал в победе над Деникиным. Дело в том, что за отказ идти на польский фронт Махно и его армия в середине января 1920 г. именем Всеукраинского ревкома были объявлены вне закона. С этого времени между батькой и советами пошла ожесточенная война…

… В марте 1917 г., в связи с назначением вел. Князя Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим, ген. Юденич назначается командующим Кавказским фронтом. Но Россия уже охвачена революцией, начинается развал армии, и Временное правительство отстраняет его от командования и отзывает в Петроград. Супруга ген. Юденича записала в своем дневнике: «Н.Н. спросил у Керенского о причине своего отозвания и услышал ответ «Вы слишком популярны в вашей армии».

Н.Н. Юденич оказался не у дел. Спустя некоторое время он был командирован в казачьи области «для ознакомления с настроением казачества». Вернулся он в Петроград уже после захвата власти большевиками. Именно в это время у него появилась идея о начале борьбы с коммунистами на ближайших путях к Петербургу. Он рассчитывал, что при создании хотя бы небольшой армии, при поддержке союзников, Финляндии и Эстонии, наличие нового белого фронта благоприятно отразится на общей борьбе за освобождение России. От Финляндии он хотел получить только возможность пользоваться плацдармами, от союзников – вооружение, обмундирование и содействие английского флота, находившегося в то время в Финляндском заливе. С Эстонией, которая уже воевала с большевиками, отстаивая свою независимость, он рассчитывал договориться о заключении крепкого военного союза, а денежные средства надеялся получить от адм. Колчака, в руках которого был золотой запас России. Как основу для формирования армии Н.Н. Юденич предполагал использовать русский отряд полковника Дзерюжинского, уже сражавшийся на территории Эстонии, русские отряды кн. Ливена и полковника Бермонт-Авалова в Латвии, русское население Финляндии и Эстонии, а также в занятых белой армией областях России.

Генерал Юденич начал переговоры с главой финляндского правительства Маннергеймом, которые протекали весьма успешно; Маннергейм не только разрешил формирование белой армии на территории Финляндии, но и выразил готовность выступить с финскими войсками в поддержку наступления. Со своей стороны он лишь требовал признания независимости Финляндии.

Юденич сообщил о положении дел Верховному правителю адм. Колчаку. Тот назначил Юденича командующим Северо-западной армией, перевел в лондонский банк специальный денежный фонд на нужды этой армии и дал согласие на финские условия.

Но в дальнейшем по ряду причин финны отказались от содействия белому движению, и ген. Юденичу пришлось перенести свою деятельность в Эстонию, тем более что к тому времени группировкой белых войск была освобождена небольшая часть Петербургской губернии, что позволяло иметь плацдарм на собственной территории.

Главнокомандующий эстонской армией ген. Лайдонер, в свое время служивший на Кавказе под начальством ген. Юденича, также отнесся весьма сочувственно к созданию белой армии, но эстонское правительство, так же как и финское, потребовало заверений в признании независимости Эстонии.

Английский генерал Марш в форме, мягко выражаясь, мало корректной, ультимативно потребовал создания Северо-западного правительства, которое и подпишет соответствующее соглашение с Эстонией. Список «министров» был составлен англичанами. Будучи связан с «союзниками» в отношении помощи вооружением, ген. Юденич принужден был согласиться.

Какова же была помощь союзников голодной, полураздетой и плохо вооруженной белой армии? Об этом лучше всего пишет А.И. Куприн в своей книге «Купол св. Исаакия», приводя беседу с белым офицером: «… виною отчасти были наши снаряды. Большинство не разрывалось. Мы наскоро сделали подсчет: из 100 выстрелов получалось только 19 разрывов. Нам прислали хорошие орудия, но… все без замков. Где замки? Оказывается, забыли.

Англичане прислали несколько танков, но командование оставалось в руках «союзников». При своем появлении танки производили большое впечатление на большевиков, в панике бежавших от невиданных чудовищ. Беда, однако, в том, что танки эти в боях участвовали мало: они постоянно чинились.

Когда разразилась катастрофа и Северо-западная армия перестала существовать, какие только обвинения не посыпались на голову Юденича! Вчерашние восхвалители его военных талантов сегодня обвиняли его во всех смертных грехах. Однако беспристрастный наблюдатель, признавая некоторые ошибки в руководстве, все же должен только удивляться, как мог ген. Юденич справиться со всеми делами. Ему приходилось быть не только стратегом, командующим, но и дипломатом, добытчиком военного снаряжения и продовольствия, разбирать дела разбухшего тыла и умерять претензии своих «министров», вообразивших себя всероссийским правительством. Несмотря на все это, он все же довел свою маленькую, но одухотворенную идеей армию до ворот Петрограда.

В смертельном ужасе метался Троцкий, посылая все новые и новые войска на борьбу с горсточкой энтузиастов, шедших от победы к победе. Пали Гатчина, Павловск, Царское Село, уже блестит вдалеке купол св. Исаакия, вся мировая пресса готовится к выпуску экстренных номеров газет с сообщением о взятии Петрограда, - и вдруг, как гром среди ясного неба, приказ об общем отступлении. Ген. Пермикин телеграфирует Главнокомандованию: «Передо мной свободная дорога на Петербург. Войду без препятствий». Вторичный приказ из штаба: «Отступать».

Что же случилось? А случилось то, чего не мог предвидеть ни один провидец: в ходе наступления начальнику 3-й дивизии ген. Ветренко было приказано идти форсированным маршем к станции Тосно и перерезать Николаевскую железную дорогу, чтобы прервать подвоз резервов из Москвы. Вместо выполнения приказа, Ветренко направился в сторону Павловска. Ген. Пермикин пытался выправить положение, но было уже поздно. Троцкий подбрасывал из Москвы все новые и новые отряды курсантов, матросов и части артиллерии. Чем было вызвано поведение Ветренко – неизвестно. Предполагают его честолюбивое стремление первым войти в Петроград, но существует и другое мнение о связи его с большевиками.

В то же время, находившийся в Латвии полковник Бермонт-Авалов вопреки приказу двигаться на Двинск неожиданно начал наступление на Ригу. Латвийское правительство обратилось за помощью к Эстонии, и эстонские войска были сняты с Петроградского фронта и отправлены в Латвию. Шовинистические и социалистические круги Эстонии стали распространять нелепые вымыслы о «сговоре» ген. Юденича с Бермонтом, что изменило отношение эстонцев к белой армии. Вдобавок весь транспорт был нарушен, так как составы были заняты переброской эстонских войск в Латвию. Мотивы действий Бермонта до сего времени не вполне ясны…

Еще в августе месяце англичане, приветствуя решение о наступлении на Петроград, обещали не только материальную поддержку, но и военную помощь своего флота, который должен был появиться перед Кронштадтом и своим огнем подавить сопротивление красных. Однако английский флот не вышел, и только под занавес, когда уже началась подготовка к отступлению, появился один английский монитор и выпустил по Красной Горке несколько снарядов – с такой далекой дистанции, что они никакого вреда принести не могли. Между тем, по утверждению пленных и перебежчиков, при одном только появлении английского флота Кронштадт повернул бы свои орудия против красных.

Не имея резервов для прикрытия оголенных флангов, нельзя было допустить дальнейшего продвижения войск. Было ясно, что они попадут в мешок и весь состав армии, согласно традиции большевиков, будет истреблен.

Войска отошли к границам Эстонии. Армия перестала существовать.

Главнокомандующий хотел перебросить сохранившиеся части в район действий Добровольческой армии, для чего настойчиво просил у союзников предоставить суда для доставки людей в район Черного моря, но все его усилия не привели ни к чему.

Деникинско-Врангелевская и Колчаковская армии состояли из десятков, если не из сотен тысяч штыков. Гражданская война на Юге и на Востоке продолжалась 3-4 года. Были такие громкие события, как Ледяной поход, разгром кавалерии Жлобы, Перекоп, Каховка, Орел, захват казны в Казани, многоверстное отступление по Сибири, дальневосточная экзотика. А у нас, на Северо-западе борьба длилась всего 15 месяцев, территория – всего-навсего кусок Петербургской губернии с добавкой частей Эстонии и Псковщины.

Число участников – микроскопическое. Ярких событий – лихой набег Балаховича на Гдов, майское наступление 1919 года, осеннее наступление на Петроград – и только.

Остальное – мелкие стычки, мелкие наступления и отступления, обычные военные будни. О чем же писать? Геройства было много, а эффективных результатов мало. В момент своего апогея, в момент геройского (безумно геройского, сказал бы я) наступления на Питер, на фронте было всего 17 тысяч человек (см. воспоминания ген. Родзянко). Наступление провалилось. Армия была приперта к эстонской границе. Тиф ее доконал. Сколько перемерло тогда северо-западников? Сколько бывших красноармейцев, великолепно сражавшихся на стороне белых, после развала армии пошло «домой» на восток?

Я плохой рассказчик об армии Юденича. Я был в ней пять последних месяцев (из общего числа 15). Если бы я знал, что через 45 лет мне придется писать статьи об армии, то я поступил бы вероятно в первую Псковскую батарею, где было много моих знакомых гимназистов или в какой ни будь из изобилующих псковскими гимназистами и реалистами пехотных полков (Талабский, Георгиевский и другие). Там я набрал бы, конечно, гораздо больше впечатлений и материалов для воспоминаний. Но подвернулся бронепоезд, где тоже было несколько гимназистов, даже кое - кто из моих одноклассников, и 4 сентября 1919 года я стал канониром (т.е. Рядовым) «из вольноопределяющихся» бронепоезда «Псковитянин I», а через несколько дней, со всей командой был переведен на «Талабчанин», ибо «Псковитянин» был передан шведским добровольцам, приехавшим изучать войну: ведь Швеция не воевала больше ста лет! Бронепоезд, род оружия, пользовавшийся во время Гражданской войны большим уважением, вещь достаточно нелепая. Крайне уязвимый: противник ведь знает, где проходит железная дорога, а дальше – бей по дымку паровоза.

При отступлении – достаточно двух-трех смелых «диверсантов», взорвавших в тылу самый незначительный мостик, и бронепоезд попадает в критическое положение. При наступлении – пехота уходит вперед на десяток-другой километров, а бронепоезд оказывается в глубоком тылу: противник сжег мосты при отступлении, и когда еще их починит ремонтный поезд? Из-за этого мы, например, были лишены возможности принять участие в наступлении на Питер: большой мост через реку Лугу в Ямбурге был уничтожен отступавшими красными, и на нашем Гдово-Псковском направлении мы пребывали три самые решающие недели в полном бездействии.

Только в ноябре, когда мост в Ямбурге был восстановлен, мы попали на Петроградский фронт, но отступление уже было в полном разгаре. Доехали мы только до Ваймарна – вторая станция восточнее Ямбурга. Здесь нам «всыпали» (два прямых попадания в жилые вагоны. Четверо убитых, один тяжело раненый, несколько более или менее легко контуженых), и мы вернулись на Гдовский фронт. А дальше – шестинедельные бои под Нарвой – «эстонским Верденом». Война стала позиционной, по воспоминаниям старых служак, похожей на 1916 год. Пехота зарылась в холодные окопы (декабрь был довольно студеный). Масса артиллерии, бьющей с обоих сторон. Бронепоезда по очереди дежурили по ночам на передовой линии, а днем уходили в тыл, ибо все «поле битвы» было пристреляно красными батареями.

В ночь на Николу (17-18 декабря) мы сцепились с красным бронепоездом. Били друг в друга с расстояния 600 шагов – они нас картечью, а мы их 45-линейными гранатами. Съезжались, разъезжались и снова съезжались. Говорят, мы разбили их паровоз, и их «Стенька Разин» или «Чуркин» не мог удрать. У нас был один смертельно раненый, мой одноклассник.

Вот, пожалуй, и все существенное, что я могу рассказать о Северо-западной армии по личным воспоминаниям. Правда, был еще первый (для меня) период – сентябрь 1919 года. Оторвавшись от противника после отступления от Пскова, белые посылали разведки, чтобы отыскать потерянного врага. Весь сентябрь прошел в том, что команда бронепоезда, включая кашеваров и каптенармуса, делала «набеги». Подходили к деревне, после жаркой перестрелки обращали красных в бегство, а потом возвращались «домой», а красные снова занимали деревню. (Кстати, в одном из таких «набегов» принимал участие сам ген. Родзянко со всем своим штабом).

Впрочем, на этот раз дело, кажется, обошлось без перестрелки. Было много интересных моментов: нарывались иногда на крупные красные силы, приходилось «благородно ретироваться» (т.е. удирать сломя голову) под пулеметами и т.д. Но и тут я не рассказчик: в первой же стычке – через пять дней после поступления в армию – я был легко ранен пулей (крупной дробиной?) в грудь. Поезда я не покинул, но на положении больного в набеги не ходил и переживал их, как зритель. Только 10 октября, считая себя выздоровевшим, я ходил в глубокий набег на «четвертый разъезд». Красных выбили (у нашей пехоты один убитый, у красных – три), прошли еще вперед вдогонку верст десять лесом, а потом вернулись «домой».

Весь поход туда и обратно был верст 45, которые я почти полностью проделал босиком (сапоги невыносимо терли). Голой пяткой продавливал ледок на лужах, шел по покрытой инеем гати (ужасная дрянь эта гать: круглые палки, настеленные по болоту. Для босой ноги отвратительна и при теплой погоде!). Ноги потом два-три дня были ниже всякой критики. Но сейчас эта «прогулка» вспоминается с большим удовольствием: уж больно красив был при полной луне лес «Сороковой бор», получивший свое название за свой размер: в длину его считали на сорок верст!

Мы не знали тогда, что наш набег на правом фланге армии имел значение важной демонстрации: в тот же день левый фланг начал решительное наступление на Петроград…

Остальное вспоминается, как что-то малозначительное. Было несколько артиллерийских дуэлей, оканчивавшихся обычно с результатом в нашу пользу. Одна из них (в середине сентября, когда я впервые попал под артиллерийский огонь) даже с блестящим результатом: сбили с позиции красную батарею, потерявшую, как позже выяснилось, семерых убитыми.

При отступлении от Гдова несколько раз попадали под пулеметный огонь с левого бока, и сами отстреливались из пулеметов. Как-то огнем с трех бронепоездов по опушке леса отгоняли (и отогнали) красных почти окруживших нашу отступающую дивизию (четвертую, кажется), которая, выйдя из лесу, продефилировала мимо нас и т.д.

Три раза мы переживали крушения. Одно серьезное, с человеческими жертвами, а два мелких, но крайне зловредных: во время довольно поспешного отступления сходили с рельсов и этим сами себе отрезали путь в тыл! Но это относится скорее к «железнодорожным» воспоминаниям, чем к военным.

Несмотря на обусловленную самим характером боевой деятельности бронепоезда сравнительную (хотя бы сравнительно с пехотой) безопасность потери у нас ранеными, убитыми и пленными были довольно велики. По моим приблизительным подсчетам около 25 процентов за четыре месяца (пятый месяц боев не было из-за перемирия, заключенного нашими союзниками эстонцами с большевиками). Интересно отметить: пленными мы потеряли троих добровольцев (два в разведке, третий в тылу во время глубокого рейда отряда красной кавалерии в наш тыл) и, как потом стало известно, все трое уцелели. Вообще мне кажется, что на нашем фронте борьба шла много гуманнее, чем на других.

Хочется сказать несколько слов о последних днях армии. Конечно, под Питером белые были разбиты. На них навалилась сила, в несколько раз превосходившая их. Обычно в таких случаях начинается паника, развал. И вот в Ямбурге дня за два до его занятия красными мне случилось встретиться с частью, сильно потрепанной где-то под Павловском или Гатчиной. Кажется, она называлась десантным полком. Среди моих спутников с нашего бронепоезда оказались друзья – приятели этих «десантников». Пошли разговоры. «Десантники» не помнили своего разгрома.

В их рассказах, серых солдат, был какой то восторг, экстаз.

- Мы были у самой Нарвской заставы… Мы видели Исаакия как на ладони… А как мы задали красным у Пулкова… и т.д.

На вопрос, где такой то и такой, то из их приятелей – ответы «убит», «пропал без вести», «тяжело ранен» звучали почти радостно. Это, мол, все мелочь, «а вот как мы брали Царское Село…» и т.д.

Великолепный дух армии не пострадал от поражения и отступления и сохранился до конца. Не даром легендарный Талабский полк, отрезанный от своих, легко и бодро пробился с боем через занятый уже большевиками Ямбург. Не даром он же, уже в декабре, захватил красную шестидюймовую батарею под Нарвой, (кто-то назвал этот подвиг лебединой песнью Северо-западной армии). Да и мы, отступая от Гдова к Нарве, не сожгли ни одного моста, не разбили ни одной железнодорожной водокачки. Зачем – жечь? Наступление сорвалось, зиму отсидимся в Нарве, а весной ударим снова. Мосты и водокачки понадобятся нам самим. Пусть тогда красные их жгут!

Армию погубил не военный разгром, а тиф, во время которого трупы, едва прикрытые брезентом, отвозились через город на грузовиках на кладбище и там складывались в штабеля. А до тифа – эстонцы, желавшие поскорее заключить мир с Москвой и разоружавшие белые части, переходившие на их территорию…

11 ноября 1920 г. завершилась борьба Белой армии на юге России, Крым пал, гражданская война окончилась. Эту славную последнюю страницу вписал в историю России генерал Петр Николаевич Врангель.

Одновременно с героической эпопеей «Крымского сидения» армии генерала Врангеля шла война Польши с большевиками, закончившаяся «чудом на Висле» – разгромом большевистских полчищ Тухачевского, но это «чудо» не осуществилось бы, если бы армии генерала Врангеля не оттянули на себя большие силы красных от польского фронта.

Армия П.Н. Врангеля состояла из четырех «корпусов»: генералов Кутепова, Дращенко, Абрамова (донские части) и Писарева. Название «корпус» далеко не отвечало численности этого соединения войск по военному уставу: все четыре «корпуса» Врангеля насчитывали по данным самих большевиков (И. Коротков, «Разгром Врангеля», изд. Министерства обороны СССР, Москва, 1955 г.) следующие силы: 27.316 штыков, 4.500 сабель, 108 орудий, 630 пулеметов, 12 танков, 4 бронепоезда и 24 самолета.

Таким образом, численность всей армии генерала Врангеля фактически соответствовала примерно четырем дивизиям русской армии мирного времени.

Тем не менее, эти четыре дивизии проявляли чудеса храбрости в борьбе с превосходящими силами красных. 10 июня 1920 г. взят был стр6емительной атакой город Мелитополь, а еще через неделю, после 48 часового беспрерывного боя войска генерала Врангеля вышли на линию Никополь – Херсон – Большой Токмак – Бердянск. Но это было только началом крымского чуда.

Большевистские силы заметались в панике. Как отмечал командарм 13-й советской армии (по данным того же И. Короткова), неудачи его армии объяснялись следующими «неувязками»:

1. Опоздание выхода полков и бригад на боевые позиции.

5. Слишком открытая местность (как будто для войск генерала Врангеля она была «закрытой»!)

Советская 13-я армия насчитывала в своем составе 12 дивизий и 2 бригады, т.е. имела втрое больше сил, чем у генерала Врангеля. Но к 17 июня 1920 г. бои закончились полным разгромом 13-й армии большевиков и выходом генерала Врангеля в северную Таврию. Применяя «ловкие маневры и изворотливость тактики», говорит И. Коротков, войска генерала Врангеля отбросили Южный фронт, которым командовал Фрунзе, на 300 километров.

В приказе об отступлении Фрунзе горестно отмечал «потерю 77 стрелкового полка до последнего человека» – так стремительно вел наступление генерал Врангель в мае-июне 1920 г (И. Коротков, стр. 173).

Наряду с сухопутными операциями Белая армия производила и десантные. Целых три месяца (июль-сентябрь) отряды десантников выслеживались на побережьях Азовского и Черного морей в глубоком тылу большевиков, отвлекая их силы от главной линии Южного фронта. Отряды полковника Назарова на Дону у станицы Каменской, отряды генералов Улагая и Бабиева под станцией Брюховецкой на Кубани и отряды генерала Черепова под Новороссийском вызывали страшную панику в тыловых частях большевиков. Отряд полковника Назарова пробился из окружения, несмотря на пленение своего командира, а сам полковник бежал из плена и снова вернулся в Крым…

Частям десантного отряда генерала Бабиева (на Кубани) удалось окружить ставку командарма 1-й конной армии Буденного, который едва успел бежать через Камыши ночью.

В этих десантных отрядах было всего около 9 тысяч бойцов, но они три месяца приковывали к себе 24.100 человек 9-й советской армии.

Фрунзе вынужден был признать, что «врангелевские десантные части явились серьезным противником для 9-й армии» (И. Коротков, стр. 140).

Ленин был настолько поражен неожиданными успехами десантных отрядов генерала Врангеля, что 9 сентября 1920 года телеграфировал Орджоникидзе в реввоенсовет Кавказа: «Быстрейшая и полная ликвидация всех банд белогвардейщины на Кавказе и Кубани есть дело абсолютной государственной важности…»

Забыв уже о польском фронте, Ленин отдал и другой панический приказ Закавказскому ЦИК: «Главная задача – врангелевский фронт». Паника из Москвы докатилась даже до Сибири: 19 августа 1920 г. Ленин отдал приказ Сибирскому ЦИК: «Врангелевски2й фронт требует величайших жертв. Возможна зимняя кампания. Нужны лошади, обоз и проч.»

В августе-сентябре 1920 г. генералу Врангелю удалось снова разбить наголову 1-ю и 2-ю конные армии, бригаду красных курсантов и латышскую стрелковую дивизию. Все четыре корпуса Врангеля вышли к Донбассу, заняв территорию, равную всей Франции. Советские войска отступили до линии Александровск – Мариуполь, потеряв только убитыми 10 тысяч человек.

Этими победами Белой армии к началу сентября 1920 г. и было обеспечено «чудо на Висле»: красные очутились перед дилеммой – или усилить крымский фронт, или оголить польский. Но, несмотря на переброску большевистских частей с польского фронта, генерал Врангель продолжал наносить им сокрушительные удары. Тот же И. Коротков говорит: «Врангелевцы добились к тому времени значительных тактических успехов: они нанесли серьезное поражение 23, 40, 42 и 46 дивизиям 13-й армии, причем две последние дивизии были почти совершенно уничтожены, и их остатки уведены в тыл. Необходимо при этом особенно отметить умелое использование казачьей конницы».

И. Коротков мрачно характеризует положение красных войск такими словами: «Беспомощное состояние наших частей выражалось в уничтожении по частям нашей живой силы, дезорганизации тыла и захвата материальной части».

Ленин понимал, что потеря Донбасса послужит сигналом для начала восстаний казаков на Дону и Кубани. 2 октября 1920 г. он отдал приказ «незалежным сынам Украины»: «Товарищи! Царский генерал Врангель продвинулся вперед на Украину и Россию, угрожая Донбассу и Екатеринославу, Товарищи! Все на помощь Красной армии!» После этого Фрунзе получил подкрепление – две армии, снятые с польского фронта. Сосредоточив к 8 октября четыре армии против 30 тысяч белых войск, большевики задержали их наступление у Каховки.

Началось постепенное накопление советских военных сил. «Соотношение, - пишет И. Коротков, - изменилось в пользу Красной армии, имевшей теперь более чем четырехкратное превосходство над Врангелем». Но и при этом войска генерала Врангеля наносили противнику жесткие удары до конца октября 1920 года, разгромив 11 кавалерийских дивизий силами всего лишь одной конной группы генерала Барбовича.

Однако было уже ясно, что «чудо на Висле» предрешило исход военных действий в Крыму: генерал Врангель увидел, что дальнейшая борьба приведет к полному уничтожению Белой армии.

К началу ноября на подступах к Крыму были сосредоточены красные войска численностью 200 тысяч человек, в то время как у Врангеля после потерь в боях не было и 30 тысяч. Ему пришлось отойти к Перекоп-Чонгарским укреплениям.

Тем не менее, к началу ноября 1920 г. войска Белой армии разбили две дивизии красных на Литовском полуострове и 15 стрелковую дивизию у Сиваша, где советские части потеряли (по признанию И. Короткова) 70 процентов состава. Пополнив свои войска, красные повели наступление на Перекоп, где они потеряли 60 процентов бойцов. При этом нужно отметить, что у Перекопа против Врангеля действовали не только красные, но и 10 тысяч человек банд Махно.

У ишунских позиций разыгрался особенно жестокий бой; 10 ноября части генерала Барбовича (6 тысяч человек) громили со своей конницей 51-ю и Латышскую стрелковую дивизию.

Сиваш большевикам в тот раз не удалось форсировать, и они отошли к станице Тоганаш. 11 ноября бои за Перекоп усилились. Красные вели наступление тремя дивизиями на узком участке фронта. Сломив этими огромными силами, сопротивление яростно отбивавшихся корниловцев, большевики 11 ноября 1920 года ворвались в Крым.

Фрунзе обратился к генералу Врангелю с предложением о капитуляции. Генерал Врангель ответа не дал и начал эвакуацию из Крыма морским путем.

Глава американской военной миссии при ставке генерала Врангеля ген. МакКелли во время посадки на суда войск русской армии сказал, пожимая руку Врангелю: «Я всегда был поклонником вашего дела и более чем когда-либо являюсь таковым сегодня».

Gregorie Mikhailovich Semenov was born on the 13 (26) of September 1890 into a large family that lived in a small village called Kooranzha, in the Baikal province of Dooroogliaev. His father, Mikhail Petrovich, worked on the land while his mother was named Evdokya Markovna (maiden name Neezhegorodseva). The family did not want for anything: they paid their annual government levy of 10,000 to 12,000 pounds of meat and in applying the then first-class agrarian technology of the firms “Makarmick” and “Moses Garis”, they had no need of hired help.

Since childhood, Gregorie was able to speak the Mongolian and Booraht languages, later mastered the English language and could make himself understood in both Chinese and Japanese. In 1908, he entered the Orenburg Cossack Military Cadet college, where he graduated in 1911 as a cornet, receiving the Principal’s commendation. His first posting was to the First Verhneoodenskie Cossack Regiment of Baikal. However, after just 3 weeks, he was ordered to Mongolia, where he was to survey and map various military routes. In his stay, he established good relations with the Mongolian monarch – Bogdogegen – having translated for him from Russian to Mongolian, “Cavalry Regulations of the Russian Army”, as well as some works of Pushkin, Lermontov and Tutchev.

In December 1911 – immediately after Mongolia’s declaration of independence from China – Semenov and his troops supported the Mongolian forces in their confrontation with the Chinese garrison of the capital Oogri. His actions earned him the gratitude of his regional general staff commander. However, the local Russian Ambassador thought this act might be construed as a violation of Russia’s neutrality, and upon the insistence of the Minister of Foreign Affairs, G.Semenov was recalled from Oogri. He covered the route from Oogri to his regiment in Troitskosavsk (approximately 375 km) in 26 hours - travelling through a mean temperature of minus 45 degrees. After returning to his regiment, he nearly faced a military court for his “error” in Oogri, and he was transferred to the First Nerchenski regiment.

After the start of World War 1, the regiment became part of the Tenth Oosooreesk division under the command of General Krimov. This brought him into the same section with barons R.F.Ungern von Shtenberg and P.N.Wrangel.

In November 1914, Prussian lancers in an unexpected attack seized the standard of the First Nercheski Regiment. Returning from a reconnaissance expedition, G.Semenov and his troop of 50 men accidentally ran into the Prussians. Although outnumbered 2 to 1, he kept a cool head and ordering his men into an attacking column charged and recaptured the regimental standard. For this action he was awarded the Order of St.George (4^th grade). Three weeks later he again distinguished himself by capturing a supply train, which carried artillery pieces and 2 colonels, one of whom commanded an infantry battalion. In recognition of this achievement, he received the Golden Arms of St.George. Additionally, he was decorated with the Order of Vladimir (3^rd grade).

In June 1917, under orders from the Provisional Government, he was ordered to St.Petersburg. Upon arrival and seeing the anarchy and activity of the Bolshevik agitation in the capital, as well as attending a number of sessions of the Petrograd Council, he offered to Colonel Mooraviev (who had formed volunteer forces) to send a squad of his own military cadets to arrest members of the Petrograd Provisional Government as agents of an alien country, subject them to an immediate military-field court, and carry out the ensuing sentences with the same dispatch. Furthermore, if necessary, to arrest the members of the Provisional Government and “to request in the name of the people that the Commander in Chief of the cavalry – General Brooseelov – assume control over the country”. Mooraviev made this plan known to General Brooseelov… who turned it down. This version of events is outlined in G.M.Semenov’s memoirs titled “About myself”, which was published in Harbin in 1938.

Semenov retreated with a number of Cossacks into Manchuria, forming a Special Manchurian Detachment to do battle with the Bolsheviks. What gave rise to the beginning of this formation was an incident that happened in 1917. The head of the Chinese-Eastern Railway, (which ran all over Manchuria) General Horvat, considered that the change in the central authority would have no impact on his position, and as a consequence, did not undertake any measures against the Bolsheviks. G.Semenov decided to travel to Harbin and open Horvat’s eyes as to what was happening. Arriving at the station Manchuria on the 18^th of December, he immediately realised that the Russian garrison was “Bolshevikised” and totally demoralised. Even the Chinese troops stationed there, wanted to disarm the garrison and bring order to the town. After holding talks with the commander of the Chinese garrison - General Gan – Semenov decided that as the local head of the Provisional Government, he had the authority to disarm the Russian troops himself. He demanded from the station-master, 30 rail wagons with stoves and sent them off to the railway station Dauri, under the guise that they will return shortly with his “Mongol-Booraht” regiment, which in reality didn’t exist. The following day, the “regiment” arrived at the station Manchuria. It consisted of 7 people commanded by Baron Ungern. Nobody even contemplated that there was no regiment and that the train had returned nearly empty. By 7 o’clock, the Russian garrison numbering 1500 men was disarmed, (Baron Ungern with one Cossack personally disarmed 2 companies of soldiers!), and the whole echelon loaded into 37 carriages and dispatched deep into Russia.

Before sending them off, Semenov informed them that the last carriage carried a complement of his Cossacks and despatched sub-altern Shoovalov to take charge of the convoy. When the train was passing through the station Dauri, Shoovalov jumped off and the unguarded echelon continued on its way. Consequently, both the Dauri and Manchurian garrisons came under Semenov’s control, at which point he sent a telegram to General Horvat: “Harbin, To General Horvat. Have disarmed the Manchurian garrison and evacuated it deep into Russia. Carrying out garrison duties with my entrusted regiment. Awaiting your instructions. Captain Semenov”.

This was the incident that brought about the beginning of the Special Manchurian Detachment, which later grew into an army. G.Semenov returned to Russia with this army, and at the station Dauri, on the Baikal railway line, he organised his General Staff. During the term of the civil war, G.Semenov was the campaign Ataman of all the Usureisk, Amur, Baikal, Ural and Siberian Cossacks.

On the 7^th of April 1918, Ataman Semenov began his first advance against the Red forces, commanded by Sergei Lazo. The advance was progressing successfully – they had moved 200 miles into the Baikal territory.

In November 1918, Admiral A.V.Kolchak becomes the Supreme Commander of Russia, and after a few minor disputes, Semenov acknowledges his authority and places himself under his command.

Kolchak promotes him to Lieutenant General. Before joining with General A.I.Denikin, Kolchak issues an order on the 4^th of January 1920, appointing Ataman Semenov Supreme Commander of the Far Eastern Armed Forces and military district of Irkutsk, bestowing upon him “the full military and civil authority in these territories”. On the 6^th of October 1920, Semenov pledges his subordination to the new Supreme Commander – Lieutenant General Baron P.N.Wrangel. He participated in the armed struggle with the Bolsheviks right up to the time that he migrated to Manchuria in September 1921.

An interesting yet little known fact is discovered in his book “About myself”. Apparently, he challenged the Supreme Commander of an international force in Siberia – French General Janen – to a duel for having betrayed Admiral Kolchak ,by agreeing to have him delivered into the hands of the Reds. However, the duel never took place because the Frenchman never turned up.

Ataman Semenov is one of the most famous and influential commanders of the White movement. During the civil war, he controlled the huge territory of Baikal. In later years, he and other leaders of the White movement, were accused of cruelty in crushing revolutionary uprisings, of expropriating provisions and fodder from the populace, of exterminating Bolsheviks and their sympathisers. But the most interesting of all the questions is the question of the gold stockpile of Imperial Russia? Whatever happened to it, and what part did Ataman Semenov played in its removal from Russia?

In accordance with investigations conducted by I.Zlobin – an official from the USSR Ministry of Finance – the White forces removed 500 tonnes of gold, valued at 664.984.657,63 gold-backed Tsarist roubles. Ataman Semenov received under his control some 2 wagons containing 32,76 tonnes of gold. This was made up of 722 boxes to the value of 44.044.342,06 Tsarist roubles. Soviet financiers have had calculated that in May 1946, this equated to 203.374.749,2 Soviet roubles. True, the sum of 667,000 Tsarist roubles have to be deducted from the figure, as it was spent by the Ataman during November-December 1919 period for his army’s needs. Semenov himself confirmed the fact that in 1919, he had seized 2 wagons of gold valued at 44 million roubles.

If the whereabouts of the gold that was in Admiral Kolchak’s keeping is vaguely stated that it is in “Japanese banks”, the location of Ataman Semenov’s gold is quite clear: it was in a vault in the Hongkong Shanghai Bank - in Hongkong, which was under British control. The account was in the name of a Chinese journalist (Ben-en-than) and a formerly trusted friend of Ataman Semenov. In the 30’s, Semenov attempted to secure the gold but was unsuccessful.

Judging by the ensuing actions from the unsuccessful attempts of the USSR Government to recoup the gold, or the remaining portion, it is apparent that the gold remains with the Hongkong Shanghai Bank. Consequently, instead of trying to implore credit from the World Bank, Russia should busy itself in extracting her gold - plus the earned interest - from the Japanese and British banks.

Having immigrated to China, Semenov soon left for the USA and Canada, then re-established himself in Japan. With the formation in 1932 of the State of Manchuko, headed by the last Chinese emperor from the Manchurian dynasty Pu-ee, the Japanese provided Ataman Semenov with a house in Dairen with a monthly pension of 1000 yen. He remained there till August 1945, when the Red Army occupied Manchuria, and then it was time to settle up.

The circumstances of Rozaev’s and Vlasievsky’s arrests are known: both of them entered China where there were no Soviet troops and therefore they couldn’t be arrested.

The NKVD collaborators in this area undertook an operation based on deceit (the controller of this scheme was a man called Partikeev): they offered both men amnesty from CCCP and a free choice of any job that was for the good of the country. Vlasievsky even flew to Soviet occupied Manchuria to meet Soviet Marshal Rodion Malinovsky. After being coerced by his wife and Partikeev, he voluntarily decided to return and was promptly flown straight from Chita to Lubyanka prison. Rozaev also succumbed to the Soviet pursuasion and promise of being appointed as a Far East journalist.

The fate of Ataman Semenov turned out to be more complicated. There are three versions of this event, each supported by eyewitnesses.

The first version is that in his flight to China, his plane landed briefly at a town called Chanchun, which happened to be occupied by Soviet troops who arrested him.

The second variation revolves around a troop of Soviet soldiers being despatched to his house at Dairen (another sub-variant is that a group of Soviet officers were sent to his house). The Ataman was awaiting their anticipated arrival and prepared a lavish dinner, inviting them to a sumptuous repast. After having their meal, a Soviet Colonel got up and declared that the Ataman was under arrest.

The third version is that Semenov donned his full military regalia -including sword – and met the Soviet troops at the railway station, where he was promptly placed under arrest. I cannot judge which is the correct version. However, one thing is certain - the Tsar’s regimental colours in his possession disappeared without a trace.

Initially SMERSH, and then from spring 1946 MGBUSSR, conducted investigations into the group made up of : the Ataman, K.V.Rodzaevsky, L.F.Vlasievsky, A.P.Baksheev, L.P.Ohotin, Prince N.A.Oohtomsky and others. The trial, which began on the 26^th August 1946, was widely publicised and was dissimilar to other trials of say General Vlassov (which was held a month earlier), or Ataman Krassnov, A.G.Shkuro and others, where very few details were made known. The trial proceedings against the group labelled “Semenovites”, occupied whole columns in the Soviet press. Objectively speaking, of the 8 accused, there were only 3 so called “Semenovites” ie. the Ataman, Vlasievsky and Bashkeev. On the 30^th of August, all the accused were found guilty. Commencing at 5.10 am, a V.V.Ulrich commenced to read out the court’s verdict, finishing it by 5.30. On the basis of the Decree of the Soviet Supreme Council of the USSR, issued on the 19^th of April 1943, Ataman Semenov - “as an enemy of the Soviet people and an active accomplice of the Japanese aggressors” - was found guilty and sentenced to hang, with all his property confiscated. Vlasievsky, Rodzaevsky and Baksheev, were sentenced to die by a firing squad, and their properties confiscated. Prince Oohtomsky and Ohotin, “taking into consideration their relatively lesser role in anti-soviet activities”, they are sentenced to 20 and 15 years of hard labour respectively, with the forfeiture of all their property. Neither survived their sentences – Ohotin died in 1948, while Prince Oohtomsky died on 18^th of August 1953.

There is a very interesting aside to the execution of Ataman Semenov, as described by the deceased Baikal Cossack A.Kaigorodov: “When they brought Semenov into the golgotha, he demanded to see a priest, knowing full well that the Bolsheviks did not accept this practice. As the demand was refused, there was a loud idiotic laughter from the executioners in the dungeon. The Ataman was hanged in the outlawed method of hanging: the noose was placed around him and he was then pulled up by the neck, hanging in mid-air… he breathed for a long time. Two executioners, watching his death throes, laughingly quipped: ‘Repent, reptile, repent, because you will soon be stiff!’ The execution was carried out on the 30^th of August at 11pm’”.

In April 1994, with regard to Ataman Semenov, and in March 1998, with regard to the other condemned 7, the High Court of the Russian Federation examined their sentences. With regard to the statute 58-10 (anti-soviet agitation and propaganda), UK RCFCR, the matter is terminated due to lack of details of the offence by all the condemned. The other part of the sentence remains in force, and the names of the condemned are not regarded as subject to rehabilitation.

Рассказы штабс-капитана Бабкина (Печатается впервые)

Вика Крестовский был в нашем батальоне с самого начала. Еще батальона не было, а он уже был в нем. Как он сам рассказывал:

«После ранения послали долечиваться в Минеральные Воды. По пути сделал остановку в Новочеркасске. Навестил давнишнюю знакомую. Не виделись мы с нею пять лет. То, понимаете ли, господа, ее замужество, то война, то революция. Наконец, встретились. Водил ее в лучшие рестораны, посещали вместе синематограф, ходили на французскую борьбу. Помните, может, чемпион Кузя Сарафанов против турка Абу Али Саламина? Выступали они тогда в цирке-шапито... Так вот, как раз после сеанса борьбы, на бульваре сталкиваюсь с генералом Д. Он в каком-то штатском пальтишке, бородка пострижена, пенсне на носу. Ни дать ни взять учитель симбирской гимназии, но никак не боевой генерал. Меня сразу узнал, обнял: «Вика, ты тоже с нами? Рад, очень рад...» А я, господа, ни сном, ни духом. На всякий случай отвечаю: «Так точно, Ваше Превосходительство. Всегда с вами!» Два дня спустя - на плече знакомая тяжесть. Русская трехлинейка. И двадцать патронов в придачу. И наш подполковник меня спрашивает: «Что, Вика, создадим батальон из одних офицеров, раз больше никого нет?» А я удивляюсь: «Разве мы его уже не создали?..»

Воевал капитан Крестовский изящно. Из молодых офицеров собрал взвод конной разведки. С этим взводом устраивал самые невозможные набеги. Возьмет десяток охотников - и в расположение красных. То самые главные планы и директивы у них выкрадет. То комиссаришку картавого притаранит. То переоденется таким же красным, и прямо в штаб к Буденному. Дескать, есть у меня секретный пакет до «товарища» Буденного. Пакетом был, разумеется, револьвер. Только случайность спасла тогда бывшего вахмистра старой Русской Армии. Разрядил свой «пакет» капитан Крестовский в замначальника политотдела - у того тоже были пышные усы.

Уходил от красной погони тоже изящно, словно играючи. Загодя увел коня того же Буденного, чистопородного араба. Потом летел по степи и, обернувшись, сбивал красных кавалеристов из красного же карабина. При этом еще и крыл их отборнейшим матом.

Говорят, Буденный объявил своим головорезам:

«Кто вернет мне жеребца, тому двухмесячный отпуск и графиню в наложницы. Кто принесет голову этого белобандита - орден «красного знамени», полгода отпуска с полным аттестатом, двенадцать наложниц графских и княжеских кровей...»

То ли не ценился тот орден, то ли красных командиров не тянуло на графинь и княгинь, но только в следующий раз капитан Крестовский со своими охотниками добыл армейскую кассу в штабе Буденного. А в ней миллионы советских рублей, сотни миллионов «керенок» и денег Петлюры, а также пятьсот золотых червонцев царской чеканки. Чего меньше, то намного дороже!

Был известен капитан Крестовский двумя особенностями. Во-первых, умел пить так, как, наверное, даже дивизионный выпивоха ротмистр Дондурчук не мог. Причем это не было беспробудным пьянством или запоями. Это было спокойное и деловитое потребление водки, самогона или вина. В количествах равных наличию. Редко да метко.

А во-вторых, выпив столько водки, сколько и в ротмистра Дондурчука не вошло бы, наш Вика преображался. Нет, внешне он оставался тем же: сухощавый, подтянутый, опрятно одетый, сапоги начищены до жара - деньщик у него был расторопный малый. Только после литра или двух водки лицо у Вики бледнело. И всегда появлялось у него желание... пострелять.

Сколько раз так было! Атакуем мы, допустим, село или хутор, или железно-дорожную станцию. Красные - сила! Полки полного состава, кавбригады собраны и усилены бронедивизионами, бронепоездами. Пулеметы повсюду, пушки, снарядов - немеряно. Мы - внезапностью и натиском. Они - тысячами людей, свинцом, железом, порохом, пироксилином.

Капитан Крестовский со своими охотниками в безопасном месте сидит и бражничает. Глушат самогонку или хлебное вино, как его называли. Наши роты кровью истекают. Разведку - не тронь! Они свое сделали, должны теперь отдохнуть...

Только посреди этого, с позволения сказать, банкета вдруг капитан спрашивает:

-А что, господа офицеры, не пострелять ли нам?

Охотники его характер знают. Ты своему командиру не перечь. Зацукает - убежишь из батальона, будешь шлендать по чужим теплушкам. Сразу же кто на-конь, кто по подводам. И на передовую, в первые линии. Никогда не забуду: пушки красных по нам так и хлобыщут, пулеметы заливаются, ружейный огонь плотен - головы не поднять. А тут как ниоткуда орава пьяных разведчиков, Вика Крестовский с бутылью самогона впереди:

Он встанет передо мной, как напоказ для красных, поверх бруствера, и отвечает:

-А я про что? Мы с задания вернулись, нам бы поспать да отдохнуть. Куда там? Эта сволочь долбит и долбит. Глянь-ко, Иван Аристархович, опять на шрапнель перешли. Никак меня хотят зацепить... Дай-ка, я их поуспокою...

И не дожидаясь моего разрешения, к бойнице в окопе, или к ближайшему кусту, или, там, к перевернутой телеге. А дальше - это надо поэмы писать. Красная пушка с открытой позиции бьет, версты за две будет. Недолет, перелет. Следующий - ждите на разговенье, отказа не предвидится!

Капитан Крестовский карабином своим поводит, сам пьян в стельку, и что он там в прорезь прицела может увидеть, за две версты-то, это еще вопрос. Ба-бах! Через две-три секунды опять туда же: ба-бах! И еще два раза таким же образом.

-Позволь, Ваня, в твои германские гляделки посмотреть...

Ощупает Цейссом вражеские позиции. Потом мне докладывает:

-Наводящего снял, подающего снял, заряжающего тоже снял. Командир их, в красных штанах, за щиток спрятался. Этого я сейчас брать не буду. Что-то в глаз попало. Соринка, что ли?

Мы в атаку. Добираемся до артиллерийской позиции. И впрямь: стоит пушка, рядом лежат три красных армейца. У всех трех во лбу по дырке.

В другой раз красные пулеметы такали, такали. Вот же сволочи попались. Позиции выбрали - около бывшего кирпичного завода. И постоянно меняли свое местоположение. То в окне первого этажа, то сбоку, в норе, из-под вяза. То из кустов. Уже потери у нас человек десять-двенадцать. И это до атаки!

У капитана Крестовского в этот день, 8 сентября, училищный праздник. До войны еще, до Великой, кончал он Симбирское кадетское училище. Разумеется, в разведке попойка. Неожиданно выныривает Вика прямо рядом с нашим передовым постом. Мне унтер-офицер Репейников потом докладывал: «Был он, значит, выпимши, и очень крепко!»

Крепко? Не то слово. Он на Репейникова дыхнул, тот от угара чуть с ног не скувыркнулся. А Крестовский встал на колено, карабин к щеке. Репейникову говорит: «Поддержи-ка меня, братец, а то что-то горизонт качается!» Унтер своими лапищами обнял капитана. Выстрел - один пулемет замолк. Второй выстрел - второй угомонился. Я свой Цейсс к глазам. Так и есть. Возле одного пулемета только второй номер что-то копошится. Возле другого уже санитар.

Мы диву давались. Как можно так стрелять, когда ты назюзюкался до того, что тебя с боков поддерживают? До того меня однажды любопытство разобрало, что я стал расспрашивать его:

-Вика, но как тебе удается это? До цели две версты, ты пьян...

-Не пьян, а скажем так, пригубил слегка, - поправляет он меня.

-Но красный наводчик пулю прямо в лоб получает.

Вика плечами пожимает. Трудно сказать, говорит, я того артиллериста и не видел, понимаешь, какое дело, Иван Аристархович, я его угадывал...

Что значит «угадывал»? Как это - «угадывал»? На таком расстоянии угадывай - не угадывай, не из пушки же лупишь, не картечную гранату посылаешь - всего девять граммов свинца.

-Не знаю, как тебе объяснить, Иван Аристархович, - гнет свое Вика. - Может, чутьем, может, Божиим провидением. А может, зефиры легкоструйные, как говорил наш словесник в корпусе, пульки те поправляют.

А потом был триумф капитана Крестовского. Это генерал Кутепов даже в эмиграции, во Франции, вспоминал.

Насели под К-ском на наш батальон красные. Подполковник Волховской последние резервы собрал и бросил в бой. Даже кашевары и те взяли винтовки. Не говоря уж о вестовых, санитарах, конюхах и прочих обозных.

Разведчиков послали на стык второй и третьей роты. Заняли они позиции не очень удобные, там косогор был, большой луг с выгоревшей травой, и в версте - кусты густые. Тянутся полосой к нашему расположению. Но бой - не ярмарка, что тебе дали, то и берешь, выбора нет.

Отбили мы три атаки. Матросов в их черных и серых бушлатах положили до сотни. Сами потеряли немало - для наших-то рядов. Ждем четвертую атаку. Тут ко мне деньщик капитана - где ползком, где ничком, где на карачках.

-Ваш-бродь, значитца, господин капитан просят... - помялся, потом набравшись духом, выпалил, - водочки прислать.

-Да так вот уж, ваш-бродь... Сказал, мотри, без водки не возвращайся.

-Дак, значитца, говорят, день Ангела у них. Свою-то водочку всю попили... не достало...

А тут на наших позициях подполковник Волховской, как нарочно. Со своей любимой третьей ротой решил драться. Испытующе смотрит на деньщика, на меня. Что случилось, Иван Аристархович, спрашивает. Я ему докладываю: так, мол, и так, а только дозвольте, Василий Сергеевич, полбочонка водки, штабной запас, послать разведчикам, у капитана Крестовского сегодня день Ангела. И потом, полагаю, что без водки не идет у него бой. А с водочкой...

-Чудаки вы, право, господа... Но посылайте, коли для пользы дела.

Прапорщик Зикреев, из черемисов, вызвался бочонок доставить капитану. Вместе с деньщиком обмотали его холстиной да вожжами. Уползли. Тут и красные артподготовку начали. Пушки у лесочка, верстах в трех от нас, выкатили. И пошла такая катавасия, ой-ей-ей, держите ваши плечики. Пушки беглым, - то фугасами, то картечью, - так и садят. Мы по окопам разбежались, в ячейки головы прячем. Тут не до геройства. Это в начале Великой нагеройствовались, в полный рост на пулеметы ходили, лучших сынов Отечества потеряли. Теперь другое знание пришло.

А красные совсем обнаглели. Пулеметы вперед выдвинули. Стрелки их к нашим позициям вплотную подбираются. Используют складки на местности. Тут в ложбинке концентрируются. Там в осинничке собираются. Хотя сил у них уже больше, чем нужно, но ждут чего-то. Через четверть часа становится ясно, чего. По большаку пылят в нашу сторону два бронеавтомобиля.

Подполковник ручку телефона крутит. Нет ответа. Может, перебило где-то провод. Он тогда своего адъютанта зовет:

-Скачите, подпоручик, к штабс-капитану Соловьеву. Пусть он срочно выдвинет вторую батарею на правый фланг. Цель - подавить броневики!

-У нашего бомбардира всего четыре снаряда на шесть пушек.

Я молчу. Сам все знаю. Не только на все шесть пушек четыре снаряда, но и пулеметы практически пусты и бесполезны. У «Льюиса» боезапас на три минуты боя. «Максим» - пять неполных лент. За «Максимом» Саша Волховской, сын нашего командира. У стрелков патроны пока есть, но что такое пятнадцать-двадцать патронов, когда собирается такая силища? Да к тому же сообщают из рот о потерях: в первой - восемь человек, во второй - шесть, в третьей - штабс-капитан Лихонос докладывает, один убит, четверо ранено шрапнелью и ружейным огнем.

Бронеавтомобили добрались до своих. Получили указания от людей в кожаных куртках и в кожаных фурагах. Опять двинулись. Один свернул влево, к тальнику, где собралось до батальона. Другой пошел прямо на нас. Красные, воодушевленные появлением броневиков, поднялись четырьмя цепями. Две передние - матросы. За ними - стрелки, веером разбегаются. Как на маневрах. Сразу видно, опытные командиры у них, царского производства.

-Что ж, господа, - говорит подполковник Волховской, - с Богом!

Мы к бойницам. Ротные отдают приказания. Взводные повторяют их. Все готовы дорого отдать жизни. И не отдавать своей чести! Защелкали винтовочные выстрелы. Затакал «Льюис» слева, во второй роте. Заработал наш «Максим» справа. Матросики попадали в пыль. Бронеавтомобили выкатились перед ними. Заработали своими пулеметами. Саша Волховской жарит по правому. Офицеры стараются из винтовок в смотровые щели попасть. Только не выпадает им счастливый номер. То один, то другой скатывается на дно окопа. Потому что у красных ружейно-пулеметный огонь гуще нашего раз в десять. Да опять их пушки ударили. Засыпали пулями и картечью наши позиции. Потом пушки на фугасы перешли. Крушат наши окопы и укрепления. Нет у красных ни в чем нужды.

Опять поднялись матросские цепи. Между нами и ними уже семьсот шагов. Шестьсот... Юнкера горячатся, торопятся с выстрелами. Офицеры, те поспокойнее. Прицелится - выстрелит. Посмотрит, попал ли. Если нет, то опять целится туда же.

Слава Богу, и с нашей стороны раздались пушечные выстрелы. Это штабс-капитан Соловьев выкатил два орудия. Первый разрыв саженях в десяти от броневика, нашей основной опасности. Нескольких матросов разметал. Второй разрыв - прямо перед бронеавтомобилем. Тот остановился, пустил голубую струю газов и быстро покатил задним ходом.

Матросы залегли и стали откатываться назад. Без бронеавтомобиля оказались слабы на передок.

Подполковник Волховской в свою Цейссовскую трубу смотрит влево от нас.

А там положение вроде бы хуже нашего. «Льюис» умолк. То ли расчет выбит, то ли просто кончились патроны. Вторая рота дерется из последних сил. Первая начинает отходить. Видим мы, как перебегают фигурки назад. Там холм, и позиции заранее подготовлены. Так и было по плану подполковника: завернуть фронт обороны вокруг холма. И там уже держаться. Но второй роте тяжко приходится - бронеавтомобиль ползет на ее позиции. Те силы красных, до батальона, что в кустах укрывались, развернулись боевым порядком. Пошли цепями.

-Поняли, что фланг наш прикрыт. Холма им не взять, - сказал подполковник. - Решили в лоб идти.

И у меня, и у него один вопрос: удержатся ли? Полковнику Ждановскому были отданы все кашевары, возницы и коноводы. Офицеров осталось всего три десятка. Если их рассекут красные, то третья рота в опасности, а первая и вовсе в безвыходном положении. Холм будет окружен и сравнен с землей пушечным огнем.

Но тут мы видим странную картину. Из окопов, что ближе к нам, но немного впереди, выкарабкивается офицер. Постоял на бруствере, пошатываясь. Потом пошел навстречу атакующим цепям и бронеавтомобилю.

-Крестовский! - крикнул тут, узнав, Василий Сергеевич. - Черт бы его побрал! Что он удумал? Сдается, что ли?

Бронеавтомобиль левую башню с пулеметом разворачивает в его сторону. Дает очередь. Пули ложатся перед офицером. Сейчас красный пулеметчик будет докручивать прицел.

Крестовский в это время встает на колено. И падает.

Это Василий Сергеевич, не отнимая трубы от глаза.

С башни броневика пущена вторая очередь. Она проходит над упавшим капитаном. Мы видим пыльные фонтанчики за ним. Неужели?..

Но Вика поднимается. Отряхивает руки о штаны. Поднимает карабин. Осматривает его. И тут до меня доходит, что он пьян. Не просто «выпимши», как говорит его унтер Репейников, а пьян в усмерть. И если б он не упал по причине крайней нестойкости на ногах, пулеметная очередь прошила бы его.

Пока я думаю об этом, капитан Крестовский все-таки успешно встает на колено. И застывает. Бронеавтомобиль сворачивает и ползет прямо на него. Его левая башня опять изрыгает огонь и свинец. Пули ложатся справа от капитана. Вика стреляет. Пулемет левой башни как-то дергается и обрывает свои трели.

-Попал! - возбужденно говорит штабс-капитан Лихонос.

Бронеавтомобиль продолжает двигаться. Заработал пулемет второй, правой башни. Крестовский передернул затвор карабина. Опять приложился, застыл каменным изваянием. Это было непостижимо. Блиндированный мотор, плюющийся свинцом, и фигурка ничем не защищенного офицера. Очередь проходит выше. Ложится позади Крестовского, взбив фонтанчики пыли.

Вторая очередь шьет словно бы сквозь него. Мы видим в наши Цейссы, что пули должны смести Вику. Но они каким-то чудом не задевают его. Теперь он стреляет. Второй пулемет задирает свое рыло кверху.

-Опять попал! - не верит своим глазам Лихонос.

Бронеавтомбиль набирает скорость. Расстояние между ним и капитаном Крестовским быстро сокращается. Сто шагов, шестьдесят, сорок... План шоффера прост - сбить офицера своим бронированным телом, раздавить его колесами.

Вика словно не видит и не понимает опасности. Он опять застывает. Тридцать шагов. Двадцать...

Броневик заюлил, свернул влево, потом вправо, потерял управление и на всем ходу врезался в кустарник.

Только теперь я заметил, что бой остановился. И красные замерли, как вкопанные. И наши перестали стрелять. Все наблюдали за поединком чудовища, обшитого броневыми листами, и беззащитного человека.

Еще не осела пыль, поднятая броневиком, как подполковник Волховской отдает приказ:

Слева, точно угадав наши намерения, полковник Ждановский поднимает свою вторую роту. Все происходит, как во сне. Охотники капитана Крестовского уже облепили бронеавтомобиль, выкатывают его из кустов, лезут в дверцу, выкидывают трупы на землю, сами крутят башни, переводят прицелы на красных.

Не проходит и минуты, как броневик пускает густую синию струю и начинает двигаться в обратном направлении, на красных. Его пулеметы оживают. Теперь матросикам дают понюхать того же кулака, да с перчиком.

Саша Волховской поддерживает их огонь с фланга. Его «Максим» отсекает бегущих, подавляет пулеметное гнездо под расщепленной старой ивой.

А тут еще наш бомбардир Соловьев выпускает два оставшихся снаряда. Один из них ложится прямо в гуще матросов. Другой снаряд разрывается недалеко от второго броне-чудовища. Это значит, что у нас есть артиллерия. У нас есть бронеавтомобили. У нас огромное количество патронов. Наши пулеметы косят противника... А вот и сами мы!

Первый бронеавтомобиль, захваченный охотниками Крестовского, рычит мотором и прет напролом, пулеметы его поливают красных. С холма первая рота вниз сбегает, гонит матросов. Мы ревем: «Ур-ра!» Побежали матросики, побежали красные армейцы. И оставшийся бронеавтомобиль их развернулся и давай деру.

В том бою разгромили мы красный полк и матросский батальон. Общим счетом до полутора тысяч человек. В плен взяли более двухсот. К бронеавтомобилю впридачу одну шестидюймовую гаубицу да зарядный ящик при ней, взяли пять пулеметов, более трехсот винтовок, огромное количество патронов, обозные повозки, а в обозе - ящики с халвой, мешки с сухофруктами, короба с конфектами, четыре подводы с мясными консервами и две бочки водки.

После боя подподковник Волховский зовет меня с адьютантом и еще двух офицеров с собой. Мы едем в расположение охотников Крестовского. Они сидят в самых непринужденных позах на дворе разрушенного хутора. Кто-то уже спит, прямо на земле, раскидав ноги. Кто-то пытается подняться и предупредить: «Господа оф-фис-се...» Язык у охотника заплетается. Вика Крестовский, опираясь на плечи другого, встает. Похоже, что у него даже кони пьяны. Во всяком случае, коноводы прячутся при нашем приближении, а лошади начинают радостно ржать.

Но командир батальона будто не замечает всего этого.

У подполковника голос от переживаний срывается.

Вика делает два шага по направлению к нам. Его лицо серо от порохового дыма и выпитого. Глаза красны. Он пытается сохранять выправку, но это тяжело.

-П-п-прошу вас, Вас-с-силий С-с-сергеич! Сегодня мой день Ангела... За мое здоровье! А?

И подполковник, для которого самая большая норма была маленькая рюмочка за офицерским обедом, берет фляжку.

Он приникает к горлышку и пьет большими, вкусными глотками.

ЧИТАЙТЕ ЕДИНСТВЕННУЮ ГАЗЕТУ РУССКОЙ МОНАРХИЧЕСКОЙ МЫСЛИ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ:

Прочитайте внимательно хоть один номер газеты, и Вы убедитесь в том, что там сказано то, что, думаете, Вы, и все честные православные русские люди у которых душа отказывается принимать коммунизм.

Подумайте о том, что долг нас всех бороться за свободу Русской Православной Церкви, против клеветы на русский народ, на Родине и в Зарубежной Руси обвиняемого в том, в чем он не виновен.

Наша Страна борется против клеветы – ПРАВДОЙ!

Основана 18 сентября 1948 г. И.Л. Солоневичем. Издатель: Михаил Киреев. Редактор: Николай Леонидович Казанцев. 9195 Collins Ave. Apt. 812, Surfside, FL. 33154, USA Tel: (305) 322-7053

Цена годовой подписки: В Европе - 52 евро. Австралии - 74 ам. долл. Канаде - 65 ам. долл. США - 52 ам долл.

РАСПРОСТРАНЯЙТЕ ЕЕ СРЕДИ ВАШИХ ДРУЗЕЙ И ЗНАКОМЫХ!

===============================================================================================

(Более крупные суммы на почтовые, типографские и другие расходы принимаются с благодарностью.)

I wish to join the Society and am enclosing the annual membership dues in the amount of $25 per family. Students

pay $ 10. The amount of annual dues is only for those in US, Canada and Australia. Others pay as much as they can afford.

(Larger amounts for postage, typographical and other expenses will be greatly appreciated)

ADDRESS & TELEPHONE ____________________________________________________________________________

Если Вы прихожан/ин/ка РПЦЗ или просто посещаете там церковь, то согласны ли Вы быть Представителем Общества в Вашем приходе? В таком случае, пожалуйста укажите ниже название и место прихода.

If you are a parishioner of ROCA/ROCOR or just attend church there, would you agree to become a Representative of the Society in your parish? In that case, please give the name and the location of the parish:

Лавру Корнилову

THE BLESSED METROPOLITAN ANTHONY MEMORIAL SOCIETY

Желаю вступить в члены общества. Мой годовой членский взнос в размере $ 25