Vernost' Number 95

С удовлетворением сообщаем, что в этом номере журнала “ВЕРНОСТЬ” помещены статьи на английском и русском языках.

The Editorial Board is glad to inform our Readers that this issue of “FIDELITY” has articles in English, and Russian Languages.

АНТИРУССКАЯ ПОЛИТИКА ПРЕЗИДЕНТА ПУТИНА НЕ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ЛЕНИНА И СТАЛИНА! РУССКИЙ НАРОД ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕ У ВЛАСТИ В СВОЕЙ СТРАНЕ. РОССИЕЙ ПРАВИТ ИНТЕРНАЦИОНАЛ, С ЧЕМ МЫ НЕ МОЖЕМ СОГЛАСИТЬСЯ! РОССИИ НУЖНА НЕ ВЛАСТЬ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОЙ МАФИИ, НО РУССКАЯ ВЛАСТЬ ОТВЕТСТВЕННАЯ ПЕРЕД БОГОМ И НАРОДОМ.

«Мы никогда не скрывали, что наша революция только начало, что она приведет к победоносному концу только тогда, когда мы весь свет зажжем таким же огнем революции».

1. О БОЛЕЕ БЛИЗКОМ ОТНОШЕНИИ К АРМИИ ПАСТЫРЕЙ И АРХИПАСТЫРЕЙ ЦЕРКВИ. Митрополит Антоний.

3. ИСТОРИЯ ЯРОСЛАВСКОГО ВОЗСТАНИЯ. А. Ган (А. Гутман)

7. АКТ ОБ ОБРАЗОВАНИИ ВСЕРОССИЙСКОЙ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ.

8. ПЕРВАЯ РЕЧЬ ВОЕННОГО И МОРСКОГО МИНИСТРА АДМИРАЛА КОЛЧАКА.

11. CHRISTIAN – WARRIOR. Recollections on General V.O.Kappel. Bishop Dyonisius (Novgorod-Tversk). Translated by Seraphim Larin

13. РАССТРЕЛ СВОЕГО. Рассказы штабс-капитана Бабкина

О БОЛЕЕ БЛИЗКОМ ОТНОШЕНИИ К АРМИИ ПАСТЫРЕЙ И АРХИПАСТЫРЕЙ ЦЕРКВИ.

Революция, - направляет все свои литературные и денежные силы на то, чтобы разрушить в офицерах и солдатах те нравственные устои, на которых утверждается верность, храбрость нашего воинства, а с ними и безопасность государства и народности русской. Оградить от разлагающего влияния нашу школу и общество, противопоставить ему такое разумное слово, которое дошло бы до слуха и сердца той и другого, стало почти невозможно, но спасти от этого влияния армию, объединенную послушанием и строем жизни, - это возможно и потому нравственно обязательно.

Мы сказали, что это обязательно с профессиональной точки зрения, но она не единственная и не нужно забывать (хотя либералы постоянно это забывают), что и солдат русский, и рабочий, и крестьянин – не служебная машина, а живой человек и христианин, прежде всего. В частности, русский солдат отрывается на четыре-пять лет от своего религиозно-патриархального земледельческого быта, от своего храма, родителей, а часто жен и детей; что дается ему взамен этого для питания души, для борьбы с плотскими страстями, для сохранения русского духа смиренномудрия и долготерпения, едва ли согласных с европейскими военными традициями, проникнутыми совершенно иными рыцарскими понятиями?

В полку есть священник, но только один (а у казаков и артиллеристов вовсе нет), он член офицерского общества, он не только пастырь, но и начальник; полковой храм, если он существует, едва вмещает четверть полка; говенье солдат приурочивается к одному времени, по три дня на батальон или роту, исповедь очень редко где бывает отдельно каждому солдату, богослужение весьма сокращенное, а в пост их заставляют, есть скоромную пищу, что на первых порах приводит их в ужас (правила Вселенских соборов за единичное нарушение поста лишают мирянина св. причастия на два года, а клирика извергают из священного сана…)

В деле духовного просвещения главное средство – молитва, освящающая и одушевляющая благодать торжественных церковных священнодействий. Ими поддерживается по преимуществу духовная жизнь каждой русской области, каждой епархии. Нужно, прежде всего, приложить попечение о том, чтобы армия не была лишена того, чем пользуется вся местная православная паства.

Так, прежде всего, военное начальство должно иметь попечение о том, чтобы солдаты побывали в главнейшей местной святыне, отстоящей не более 100 верст от лагеря или казарм, и чтобы, приходя туда, солдаты не ограничивались бы выслушиванием молебна пред чудотворным образом или пред ракой св. мощей, но чтоб желающие имели возможность поговеть, и все побывать у всех служб, хотя одного дня и осмотреть монастырь подробно. Для этого удобнее отправлять солдат на богомолье не целым полком, а батальоном, заранее списавшись с монашествующим начальством или с преосвященным, который должен озаботиться о том, чтобы каждый солдат получил хотя бы маленькую памятку о богомолье, напр., крестик или книжечку.

Затем не должно лишать солдата участия в главнейших местных торжествах, хотя бы и выпадающих на будни, в крестных ходах, в праздниках местным святым, в священнодействии торжества православия, умовении ног и т.п. В тесных храмах, переполненных богомольцами, в подобных случаях можно служить для солдат особую нарочитую раннюю литургию в приделе и непременно сопровождать молитву одушевленным поучением применительно к военному сословию. Таким же проповедничеством непременно следует оглашать и полковую церковь до главнейших торжеств: присягу солдатам, исповедь, отправление домой, объявление срока службы, набор запасным и проч., должно непременно сопровождать одушевленным словом, потому что именно это слово будет припоминать солдат каждый раз, когда придется отстаивать свои убеждения, делом, или словом, или в борьбе собственных мыслей. На престольные праздники полковых церквей должно приглашать местного архиерея, или архимандрита, или собор приходского духовенства, дабы поддерживать в войске сознание своей принадлежности к великому делу Церкви.

С подлежащим разбором должно приглашать в помощь полковому священнику духовников для исповеди солдат из местных священников и иеромонахов и облегчить солдатам более частое говение, чем раз в год. Непременно следует всех их исповедать и приобщить пред отправлением в поход, привести затем в собор или монастырь, где архиерей или другой высший духовник отслужит им молебен, напутствует словом и оделит крестиками. То же должно делать при переходе полка с одной долгосрочной квартиры в новый город.

Поселившись в новом городе, военный священник и командиры должны озаботиться тем, чтобы все солдаты имели возможность разместиться в праздники по храмам города, о том снестись с местными причтами, или с архиереем, а сверх того преподать солдатам краткое объяснение всех местных святынь и местных праздников. Не должно держать их во время праздничного богослужения на улице пред собором, а либо вводить в собор в начале обедни, либо, если это невозможно, приводить их к ранней литургии, а на парад лишь к самому концу службы; не должно их лишать целования креста или архиерейского благословения. Для вне богослужебных собеседований с солдатами при старости или полном недосуге полкового священника должно просить архиерея назначать обязательно других духовных лиц, также и для преподавания Закона Божия. Всякий, располагающий досугом иерей, сочтет за удовольствие послужить словом защитникам отечества.

"ЛЮБИ ВРАГОВ СВОИХ,
НЕНАВИДЬ ВРАГОВ ХРИСТА И
БЕЙ ВРАГОВ ОТЕЧЕСТВА!"
Филарет, Митрополит Московский.

Protopriest John Alexandrovich Kochurov, an Academy graduate, was, from 1901, a co-worker of the future Patriarch Tikhon in America. He carried out missionary work and built the cathedral in Chicago. In 1917 he was protopriest of the Catherine cathedral in Tsarskoye Selo near Petrograd. Being a strong, direct and courageous man, he once fearlessly rebuked some revolutionary sailors for their iniquities.

On October 28 / November 10, 1917 (according to another source, December 8/21), all the priests of Tsarskoye Selo - Fr. John and the priests Smirnov, Fokko and the priest of the Kazan cemetery - led a cross procession and prayer of petition for reconciliation in the Homeland. The procession took place under artillery fire: the Bolsheviks were attacking the supporters of Kerensky. The latter retreated in the direction of Gatchina, and on the evening of the 28th the town was occupied by the Bolsheviks. At this point someone accused the priests of giving provocative sermons. This slander fell on fertile soil, for there were many who, under the influence of Bolshevik propaganda, already hated the clergy. These people needed an excuse to destroy them. The priests were captured and taken to the place where the Council of workers' and soldiers' deputies was located. Fr. John tried to resist the lawlessness, explain what had really happened and calm the enraged barbarians. However, his words only further infuriated those who had captured them. First Fr. John was beaten on the face. Then he was taken to the Tsarkoye Selo aerodrome, where he was shot. However, he did not die immediately, and the tormentors, enjoying the sufferings of the hieromartyr, dragged him along by the hair. After protracted physical sufferings, Fr. John reposed in the Lord. (According to another source, he was beaten and dragged, barely alive, along the railroad tracks until he died.) The next day his body was taken to the former court hospital of Tsarskoye Selo. It was noticed that his silver cross had been ripped off his breast...

The next day, Patriarch Tikhon and the Russian Church Council meeting in Moscow sent a letter of condolences to his widow, thereby recording the first hieromartyr of the Russian revolution. The Council decreed that the people should be informed about the martyric exploit of Fr. John and others, "who during days of civil disturbance suffered a martyric death".

Начало организации вооруженного сопротивления советскому правительству было положено в Москве, сейчас же после большевистского переворота.

Один из организаторов тайного союза защиты Родины известный журналист А. Дикгоф Деренталь подробно описывал в «Отеч. Ведом.» Историю организации первого восстания против сов. правит., окончившееся так трагически для Ярославля, где было расстреляно и замучено большевиками свыше 3000 человек.

Немедленно после октябрьского переворота, которому офицерские и юнкерские силы, руководимые Александровским училищем, сопротивлялись в Москве и долго, и не бесславно, - и в Москве, и в разных других городах России возникли во множестве тайные военные, почти исключительно офицерские организации сопротивления. В Москве их насчитывалось до десятка. Среди них были совершенно независимые организации, руководимые ранее сложившимися офицерскими союзами и обществами. Другие образовались при политических партиях и союзах, стояли под руководством к.-д., с.-р., с.-д., меньшевиков, монархистов и др. Наконец, так как в это же время возникли политические новообразования, состоявшие из обособленных до того времени общественных групп, новообразования, ставшие себе целью борьбу с большевиками и возрождение России, - то некоторые офицерские элементы сгруппировались около них. Наблюдалось, таким образом, чрезвычайное дробление сил и распыление их. Казалось бы, что общая цель должна была объединить все усилия, направленные к ее достижению, и всех людей, любящих свою родину. Но сильны еще были и не изжиты политические секты, и потому вместо единой и мощной организации существовали разрозненные кружки. Было много попыток объединить их; но попытки кончались ничем, главным образом потому, что за дело объединения и организации брались или люди, не обладавшие организаторским талантом, или парти2ные, или недостаточно известные.

В это время развала и полного разброда сил прибыл в Москву с Дона Б.В. Савинков, и как член Гражданского Совета, при генерале Алексееве, - с определенным поручением последнего организовать и по возможности объединить офицерские силы Москвы, без различия партий и направлений на единой патриотической основе, и также связаться с Московскими общественными элементами. Во исполнение этого общего поручения Б.В. Савинковым и основан был тайный «Союз Защиты Родины и Свободы», имевший ближайшей целью свержение большевистской власти.

Момент для образования такой тайной организации был исключительно трудный. С полудюжиной людей в качестве помощников, с пятью тысячами рублей основного и организационного капитала, было так же трудно вести серьезную работу в Москве, как и в песчаной пустыне.

Единственным элементом искренне и безоглядно пошедшим на зов борьбы за родину, за позабытую Россию, было все то же истерзанное, измученное и оскорбляемое русское офицерство. Организация сразу же приняла исключительно военный характер, ибо пополнялась и расширялась почти одними офицерами. Неожиданная крупная денежная помощь со стороны, позволила сразу повести дело на широкую ногу. В середине марта пишущему эти строки пришлось в первый раз присутствовать на собрании штаба организации.

К этому времени уже удалось созвать большой и сложный аппарат, работавший с точностью часового механизма. В учреждениях штаба начальником, которого был полковник А.П. Перхуров, было занято от 150 до 200 человек, обслуживавших и объединявших до пяти тысяч офицеров в Москве и некоторых провинциальных городах. Имелись отделы формирования и вербовки новых членов и иногородний отдел, разведка и контр-разведка, террористический отряд и т.д. – целое сложное боевое хозяйство, подчиненное единой приводившей его в движение и направлявшей воле.

Организация вскоре приняла название Союза Защиты Родины и Свободы», и, почувствовав свою все растущую силу, приступила к выработке плана восстания и свержения власти большевиков. Идейная программа союза была ясна и определенна:

-Родина гибнет. Все патриотические силы ее, без различия партий, должны объединиться в одном усилии спасти Россию, возродить русскую армию на началах воинской дисциплины и продолжать войну с Германией вместе с союзниками до заключения общего мира. Политическое и социальное устройство будущего русского государства должно быть делом законно созванного Учредительного Собрания. А пока власть должна быть в руках диктатора, ибо лишь единая твердая воля способна вывести страну из ее нынешнего состояния. Программа эта была в основных чертах повторением программы, выработанной и принятой на Дону Гражданским Донским Советом при добровольческой Корниловской и Алексеевской армии, первой поднявшей и единственно продолжавшей поддерживать знамя восстания против большевиков во имя чести и спасения России. Организовавшаяся в самых недрах «Совдепии» другая патриотическая сила, одушевленная теми же стремлениями и идущая к общей цели теми же путями, являлась, таким образом, в лице Б.В. Савинкова, идейно связанной с Донским Гражданским Советом.

Летом 1917 г. Союз достиг наибольшей силы и развития, каких только можно достигнуть в порядке тайного сообщества, при наличности полицейского сыска разных «комиссий по борьбе с контрреволюцией», и постоянных угроз-обысков, арестов и расстрелов. Наступил тот психологический момент в жизни каждой конспиративной организации, когда организация эта должна или проявить себя немедленно из подполья на свет Божий, или же начать неизбежно внутренне разлагаться.

С технической стороны все обстояло прекрасно: были деньги, были люди, были возможности вложить в общее русское дело в свою долю боевого участия.

«Русские себе добра не захотят, доколе к оному силой принуждены не будут» – писал ученый сербин Юрий Крижанич про наших прадедов еще в смутные дни Московского Государства. В наши смутные дни для нас, внуков тех «силой принужденных строить землю русскую, рецепт добра прежний. Необходимо было вооруженное открытое выступление. К подготовке его свелись все усилия «Союза защиты Родины и Свободы».

Момент наибольшего организационного успеха Союза, как уже было указано, совпал с тем, неизбежным психологическим моментом в жизни каждого тайного сообщества, когда необходимо, или выявить себя в открытом действии или же начать внутренне разлагаться из-за отсутствия этого действия. Печальный пример правой военной организации генерала Х. Был перед глазами: там сперва были силы, были средства, был энтузиазм. Но слишком долгое подпольное пребывание «на мирном положении» сперва стало оказываться в начавшихся политических колебаниях его вождей, что не замедлило отразиться на упадке настроения остальных членов организации. Затем пошли обычные в подобных случаях внутренние разногласия и, в конце концов, организация умерла естественной смертью. Часть офицеров распылилась, отошла в сторону, часть примкнула к «союзу защиты Родины и Свободы».

Союз к этому времени обладал достаточными силами, для того чтобы неожиданным выступлением захватить Москву. Но после зрелых размышлений этот план был отвергнут.

Выступать в Москве, значило заранее обречь все предприятие на неудачу захватить наиболее важные стратегические пункты столицы, арестовать совет народных комиссаров и т.д. не представляло особых трудностей именно в тот момент. Но, захватив город, нужно еще было в нем суметь продержаться, сделавшись хозяевами положения в центре с миллионным населением, нужно было взять на себя обязательство прокормить все эти сотни и сотни тысяч голодных ртов. Первое было чрезвычайно трудно, в виду отсутствия в Москве значительного числа организованных и вооруженных германских военнопленных, негласно находившихся под командой германских офицеров и, особенно в виду возможности немедленного движения в Москву регулярных германских войск с германо-большевистского фронта. Второе представлялось почти невозможным, благодаря развалу транспорта и предварительному разгрому большевиками всех продовольственных и общественных организаций. Новая власть не смогла бы таким образом удовлетворить связанные с нею надежды населения на улучшение жизни и тем самым неизбежно должна была бы опорочить то дело, во имя которого был бы произведен переворот.

В это время были получены определенные сведения о готовящемся в Архангельске и на Мурмане союзническом десанте. За время своего подпольного существования организация успела уже оказать союзникам несколько важных услуг, в известной степени долженствовавших доказать, что не все русские покорно склонили свои шеи перед рабским и позорным ярмом Брестского мира. Союзом был организован планомерный и непрерывный саботаж некоторых украинских железных дорог с целью затруднить вывоз германцами хлеба из Украины, была произведена длительная разведка в тылу германских войск на восточном фронте, в оккупированных местностях и, кроме того, многое другое, о чем сейчас, покаместь еще не представляется возможным говорить открыто.

Одновременно со сведениями о десанте стало известным, что часть чехословаков возвращается из Сибири в Европейскую Россию на предмет отправки их на французский фронт северным морским путем через Архангельск. Союзом был послан к Чехам один офицер для того, чтобы вступить с ними в сношения и попытаться привлечь их на сторону общерусского и обще союзнического дела свержения советской власти. С чехами вообще у союза были раньше определенно дружеские отношения и лишь исключительно благодаря крупной денежной помощи со стороны уезжавшего тогда из России профессора Масарика, Союз смог окрепнуть и встать на ноги в одну из трудных минут своего существования.

Вместо московского плана штабом организации разработан и принят план захвата Казани. К выполнению этого плана и свелась работа организации: были намечены воинские части для эвакуации, определены пункты предварительной, незаметной их концентрации, посланы квартирьеры и т.д. Но в самый разгар подготовительной работы произошло то, что очень часто разрушает во всякого рода тайных сообществах, самые строго и тщательно обдуманные планы. На квартире у командира одного из полков благодаря его собственной неосторожности внезапно был произведен обыск. Были найдены документы, указывающие на существование союза и его цели и, что всего важнее – был найден план эвакуации этого полка в Казань, открывавший советским властям не только подготовлявший против них заговор, но и место его выполнения.

Московские «Коммисародержцы» не могли в себя придти от ужаса и изумления: Как! у них под носом и кроется та самая «гидра контрреволюции», о которой столько кричалось во всех советских газетах, и на изловление которой тратились суммы, превышавшие весь обычный прежний бюджет любого из не принадлежащих к «великим державам» культурных европейских государств! «Что же смотрит товарищ Дзержинский?». Почему о существовании заговора ни кому ничего не было известно?

«Сам товарищ Троцкий» лично допрашивал арестованных, но ничего от них добиться не мог. Многие из них были в скором времени расстреляны, ибо держали себя мужественно и твердо. Началось повальное хватание направо и налево. Но так как никакого «указывающего перста» в организации не было – то все почти аресты только в некоторой степени коснулись главных учреждений союза. Штаб остался невредим ибо «сеть уловляющая» прошла лишь близко от него. Было арестовано и брошено в тюрьмы масса ни в чем неповинных людей.

Все внимание «товарища Дзержинского» и возглавляемой им «Комиссии по борьбе с контрреволюцией» было направлено на поимку шефа организации, имя которого не сходило со столбцов большевистских газет. Но «неуловимый» не уловлялся! Веря в свою счастливую звезду, он по-прежнему открыто ходил по Московским улицам, принимал у себя на квартире и в обычных местах членов организации и различных общественных деятелей. В один прекрасный день произошла даже трогательная встреча с неким из власть имущих, зашедшим в парикмахерскую. «Товарищ комиссар», занятый рассматриванием в зеркале своей физиономии, покаместь его стригли, брили и т.д., не обратил внимания на то, что соседом его, подвергавшимся одновременно с ним такой же операции – оказался именно тот, о приводе которого перед грозное пенсне товарища Троцкого мечтали все советские большие и малые шпики!..

Единственным «ценным приобретением» добытым после долгих усилий и массы затраченных средств большевистской контрразведкой в поисках того как «живет и работает Б.В. Савинков», было лишь описание примет, почему-то опубликованных для всеобщего сведения в советской прессе: - «бреет усы и носит красные гетры». Никакими услужливыми руками на владельца «красных гетр» было подготовлено покушение, в одном из переулков, причем едва не пострадал какой то совершенно посторонний человек. В другой раз двое из нападавших, выскочивших ночью из-за угла были уложены меткими выстрелами юнкера Клепикова, неизменного адъютанта-телохранителя Б.В. Савинкова. Остальные герои разбежались.

Как только выяснилось, что по отношению организации советский гром грянул не из тучи – немедленно было преступлено к выработке нового плана действия. Казань пришлось оставить, ибо на нее теперь было устремлено все внимание большевистских властей.

В связи с ожидаемым десантом союзников в Архангельске и для непосредственного его облегчения решено было поднять восстание на верхней Волге в Рыбинске и Ярославле и одновременно во Владимире, Муроме, где помещалась большевистская ставка и в Арзамасе. Во всех этих пунктах уже имелись местные организации Союза. Оставалось только прислать туда подкрепления из Москвы и некоторых других городов, не входивших в зону, предполагаемого восстания.

Полученные не только определенные сведения о времени высадки десанта, но и просьбы, именно приурочить к нему начало открытых действий против большевиков из политических соображений, заставили назначить 6 июля днем выступления во всех вышеуказанных местах.

В ночь с 5-го на 6-е город Ярославль был захвачен отрядом полковника Перхурова, начальника штаба Союза Защиты Родины и Свободы. Героическая защита им города в течение 17 дней против безгранично превышающих сил противника общеизвестна. Здесь придется только объяснить, почему Ярославль не получил ни откуда помощи и был предоставлен своей собственной судьбе: весь план восстания был основан на захвате Рыбинска и находившихся в нем огромных артиллерийских запасов. Ярославское и Рыбинское выступление организационно были тесно связаны одно с другим и одно без другого, теряли самостоятельное значение.

Но выступление в Рыбинске потерпело неудачи: один из членов местной организации выдал план восстания большевикам, пришедшие ночью к артиллерийским складам отряды попали в засаду, - часть складов была все-таки захвачена, но воспользоваться ими не удалось. После нескольких часов упорного и ожесточенного боя пришлось отступить. Рыбинск остался в руках большевиков, и тем предрешена была судьба не имевшего ни снарядов, ни артиллерии Ярославля.

Муромское выступление, имевшее по плану характер диверсии, сперва было успешное. Город был захвачен, большевистская ставка арестована. Но в виду того, что в смежном районе благодаря случайности, одновременно выступить не удалось, пришлось покинуть город под давлением превосходящих сил неприятеля. Командовавший мурманской операцией подполковник Сахаров во время отступления принужден был слечь в больницу ввиду повреждения руки, и отряд благополучно был выведен за пределы большевистской досягаемости военным доктором Григорьевым, начальником иногороднего отдела Союза.

[1] Анатолий Ган, Россия и Большевизм, Материалы по истории революции и борьбы с большевизмом, ч. 1, 1914-1920, Шанхай

«Получил Вашу телеграмму. Необходимо организовать усиленную охрану из отборно надежных людей, провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Экспедицию пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении.

«Чешская дружина, вступившая в ряды русской действующей армии в ноябре 1914 года, была сформирована частью из чехов, русских поданных, уроженцев Волынской губернии, частью из австрийских чехов, убежденных поборников идеи славянской солидарности. Война застала их в России, и они, не задумываясь, выступили против Австрии.

Знаменщиком дружины был старик, профессор Пражского университета. По своему подбору дружина представляла собой первоклассный боевой материал. Неудивительно поэтому, что вскоре после своего появления на русском фронте, дружина уже приобрела отличную боевую репутацию и пользовалась всеобщим уважением.

С течением времени, приливом в нее добровольцев из военнопленных чехов, чешская дружина, численность коей не превышала 800 человек, постепенно была развернута сперва в бригаду, а затем в дивизию. Высшие командные должности были замещены русскими офицерами, низшие чехами. После русской революции чешскому национальному комитету была предоставлена полная свобода действий в смысле использования всех военнопленных чехов. Это привело к созданию знакомого нам чехословацкого корпуса, достигавшего внушительной цифры в 50-60 тысяч человек. Увеличившись в количественном отношении, чешские части неизбежно ухудшились в качественном. Идейные работники, выступившие с оружием в руках в рядах русской армии с самого начала войны с Германией, большей частью погибли или выбыли из строя, или их поредевшие ряды заменялись людьми желавшими избавиться от режима концентрационных лагерей, или извлеченными оттуда чешским национальным комитетом по принуждению.

Тем не менее, в тяжелые дни июльских боев 1917 года, под Тарнополем, когда распропагандированные русские части бросали свои позиции без всякого сопротивления, чешские дружины доблестно исполнили свой воинский долг.

После развала русского фронта и Брест-Литовского мира, чешские части были стянуты сперва к Киеву, а затем по решению Высшего Междусоюзного Совета в Париже, подлежали перевозке во Владивосток для дальнейшей отправки на французский фронт.

Весна 1918 г., застала чешские эшелоны, растянутыми по сибирской дороге от Пензы до Владивостока. Возможность появления чехов во Франции, конечно, не отвечала немецким интересам, и граф Мирбах потребовал от покорных ему большевистских комиссаров разоружения чешских частей и сосредоточия их в концентрационных лагерях. Это было единственной причиной чешского восстания, которое в дальнейшем вылилось в союзную интервенцию в Сибири. С увеличением численности чешских войск идейный подбор бойцов уступил место механическому. Пребывание в концентрационных лагерях и соприкосновение с разлагающимися частями русской армии также не могло отразиться благодетельно на нравственном состоянии чехов и способствовать поддержанию среди них дисциплины. Независимо от сего, офицерского состава в прямом смысле этого слова у чехов не было. Пленные кадровые австрийские офицеры из чехов были настолько онемечены, что за ничтожным исключением от участия в чешском движении уклонились, русских офицеров чехи постепенно выжили.

В итоге, к офицерским обязанностям, включая высшие командные должности, пришлось привлечь людей, прошедших лишь солдатский стаж и лишенный какого либо серьезного военного образования. На офицерских и генеральских должностях появились бывшие агрономы, приказчики, торговые агенты и т.д. Достаточно сказать, что из чешских генералов только один Чечек имел стаж австрийского лейтенанта, Сыровой был коммивояжером, а Гайда фельдшером.

Ясно, что такой командный состав никакого авторитета у своих людей иметь не мог, и повиновались ему они неохотно. Сверх того, между начальствующими лицами шли постоянные интриги, в которые была втянута и солдатская масса, тем более что по примеру русских войск чехи также ввели у себя солдатские комитеты. В итоге, к весне 1918 г., чешские части представляли собою разношерстное сборище вооруженных людей, объединенных лишь одной мыслью избавиться от немецкого плена и скорее вернуться на родину. Что касается командного состава, то не он вел за собой солдат, а скорее подлаживаясь под их настроения, покорно плелся за ними.

Совершенно изменилась также физиономия чешского национального комитета, являвшегося политическим руководителем чешских войск в России.

Идейные основатели этого комитета были постепенно вытеснены политическими карьеристами. Среди членов комитета начались свары и более предприимчивые из них, дабы добиться популярности среди солдатской массы обратились в самых грубых демагогов. Фактически руководителями комитета, в конце концов, явились представители крайней социалистической партии: Богдан Павлу, Патейдль, Благош (впоследствии предавший адмирала Колчака), Гирса, печальная деятельность которых в Сибири достаточно известна.

Весною 1918 года Великая война была еще в полном разгаре.

Предсказать ее исход было невозможно. Хозяйничанье Мирбаха в Москве крайне тревожило бывших наших союзников.

Они готовы были поддержать всякое движение против большевиков.

Восстание чехов, как нельзя лучше содействовало планам Франции и Англии о воссоздании восточного фронта на линии Волги или даже Урала, для отвлечения хотя бы части германских войск с западного фронта.

Использованное агентами Франции стихийное восстание чехов привело к союзной интервенции в Сибири.

Предполагалось, что чешское движение даст толчок к всеобщему движению широких слоев русского населения против большевистского режима, а чехи послужат тем ядром, около которого соберется возрожденная русская армия.

С военной точки зрения наступление чехов по Сибирскому фронту представляет собою ряд незначительных боевых эпизодов, ибо мало-мальски серьезных боевых сил у большевиков в Сибири не было.

Омск, Иркутск, Челябинск, были очищены от большевиков, даже без участия чехов, русскими офицерами и добровольцами. Чехи с гордым видом победителей торжественно вступали в них без всякого выстрела, принимали, как должное, овации населения и тотчас же приступали к реквизиции русского казенного имущества.

Настоящие победители, - многострадальное русское офицерство, - скромно отходили на второй план. Без особых усилий были заняты чехами Уфа, Самара, Симбирск и Казань. Большевистская гвардия, латыши, китайцы и кронштадские матросы были отвлечены борьбой на южном фронте и подавлением крестьянских восстаний в центе России. Собравшиеся наскоро в Поволжье красные части, не могли оказать чехам упорного сопротивления и разбежались при первом пушечном выстреле. Расправа чехов со своими противниками была короткая. Попавший в их руки немец или мадьяр расстреливался на месте. Та же участь ждала каждого русского красноармейца, имевшего в кармане какие либо ценности.

Каковы бы ни были истинные мотивы чешского движения, какой бы характер ни носили их боевые действия, чехи могли сыграть огромную роль в деле возрождения России. Они действительно могли окружить свое имя ореолом борцов за славянство и заслужить благодарность русского народа. Однако, к несчастью, чехи меньше всего думали о благе русского народа, и вся деятельность их вождей была проникнута политиканством мелкого масштаба и непрестанным вмешательством во внутренние дела России; в политическую деятельность чехов вмешалась самая беззастенчивая коммерческая спекуляция. Вместо того чтобы направить свою энергию на объединение всех антибольшевистских партий, чехи связали свою судьбу исключительно с эс-эрами, и союзом и этой партией была продиктована вся их последовавшая деятельность.

В Мае м-це 1918 г. чехословацкие войска двигались на восток и растянулись длинной лентой по жел-дорожной магистрали между Пензой и Владивостоком. С разрешения советского правительства они имели при себе оружие, правда, в небольшом количестве.

По настойчивому требованию графа Мирбаха, Троцкий отдал свой знаменитый приказ: предложить чехам разоружиться в 24 часа. Чехам предстоял выбор: либо вернуться на родину и быть расстрелянными, как изменившие присяге, или в Сибири попасть к военнопленным мадьярам, либо с оружием пробиваться на Д. Восток. Союзнические агенты, сопровождавшие чешские эшелоны по сношению со своими правительствами, настаивали на вооруженный отпор. Приказу Троцкого чехи не подчинились. Первое столкновение произошло на ст. Пенза. Почти без потерь была взята быстро вся ж.-д. Линия Пенза-Сызрань. Красноармейцы бежали в панике. Из Сызрани, захватив предварительно Александровский мост, они небольшими силами, с присоединившимися к ним русскими добровольцами повели наступление на Самару. На пути они встречали весьма слабое сопротивление. Самарский совдеп бежал в ночь на 8 июня, предварительно вывез на пароходах все ценности в Казань.

Задолго до появления чехов на Самаро-Златоустовской ж.д. сейчас после октябрьского переворота генерал Дутов организовал небольшой отряд оренбургских казаков и вел с красными борьбу, носившую на первых порах партизанский характер. Он совершал часто набеги на красных, вызывал панику, захватив оружие и снаряжение, удалялся в степь. Постепенно его отряд увеличивался и к приходу чехов в Самару, армия Дутова представляла серьезную силу. Она вела бои на Ташкентской ж.д. и мешала большевикам соединиться с Туркестаном и получать оттуда хлопок. Оренбург переходил несколько раз к армии ген. Дутова, то к красным. С освобождением Самары борьба оренбургских казаков значительно облегчилась. Рядом с ними вело отчаянную борьбу с красными Уральское казачество. История этой славной борьбы, продолжавшейся почти два года, золотыми буквами будет вписана в книгу о подвигах Уральского казачества.

Почти вся Оренбургская губ. К августу месяцу 1918 г., была освобождена от красных. Но оренбургское казачество, как мною выше отмечено, не пользовалось симпатией самарского «Комуча», как не пользовались его симпатиями и уральцы. С большим трудом приходилось получать небольшую помощь из Казани оружием. «Кому» распространил свою «верховную власть» на освобожденную Оренбургскую губернию. Но ему пришлось здесь столкнуться с сибирским правительством. Троицкий, Верхнеуральский и Челябинский уезды Оренбургской губ. Примыкавшие к западной Сибири признали власть сибирского правительства. «Комучу» оставались только Оренбургский и Орловский уезды. На этой почве возникали конфликты, задерживались ассигнования – население и войско от этого страдало. Тормозился успех борьбы с большевиками на всех фронтах. Но разъединение борющихся сил, обрекавшие борьбу на гибель не смущало руководителей «Кочума»…

Отдельные отряды народной армии геройски сражались на волжском фронте и каждую пядь земли отдавали красным после ожесточенной борьбы. В момент горячих боев за Самару, за неделю перед ее падением, рабочие Иващенского завода (около Самары), вооруженные большевиками, подняли восстание в тылу и ударили в спину чехам и народной армии. Попавший к ним в плен небольшой отряд чехов, русских солдат и офицеров, они зверски убили. Подоспевшими резервами восстание было скоро ликвидировано. Эс-эрам, заигрывавшим с рабочими, восстание показало к чему приводит пропаганда «единого социалистического фронта», подыгрывание рабочим массам.

Как и в Казани на пороховых заводах, так и в Иващенкове, рабочие своим ударом в тыл ускорили развязку…

Падение Казани и Симбирска, предрешило участь Самары. Большевики повели наступление на Самару по двум направлениям: по ж.д. от Сызрани и по Волге. Высшее чешское командование объясняло нежелание чехов сражаться и удерживать фронт стратегическими соображениями. Так как фронт растянулся от Сибири до Волги, то союзники решили отступить от Волги и пойти на Москву через Урал, сконцентрировав «сильный кулак» в Челябинске, стянув туда все силы. Так, по крайней мере, объяснял потом отступление от Волги ген. Войцеховский. Вскоре были взяты Сызрань, Батраки и Александровский мост, окончательно давший ключ Волги в руки красным. Дальше пал Ставрополь Самарский – последний оборонительный пункт Самары.

Началась беспорядочная эвакуация, принявшая характер бегства. Растерянность власти превратилась в панику. Подвижной состав был захвачен чешскими военными и правительственными учреждениями «Комуча». Эвакуировались близкие к власти люди. Большинство принуждено было спасаться на лошадях, на крышах вагонов и пешком. В Самаре остались не эвакуированными большое количество сырья, товаров, снабжения, хлеба, машин и даже оружия, захваченное красными.

Весь штат правительства и все члены Учредительного Собрания оказались благополучно вывезенными в Уфу. Самара была сдана без боя. Целый день 9 октября Самара оставалась без власти. Только к вечеру она была занята красными. Перед эвакуацией «Комуч» ассигновал в свое распоряжение на «известные ему надобности» несколько миллионов рублей.

Народная армия частью разбежалась, а остатки отошли на линию Самаро-Златоустовской ж.д. по направлению к Уфе. Красные пытались у узловой станции Кинель отрезать путь отступления, но подошедшими с Оренбургского фронта казаками красные были отогнаны.

Благодаря падению Самары, Оренбург и Уральское казачество оказались в тяжелом положении. Фронт на Оренбург и Уральск обнажился.

Части народной армии под начальством Каппеля начали медленно отступать к Уфе, ведя небольшие арьергардные бои на линии Сам.-Златоуст. Ж.д. Красная армия была настолько слаба, что не имела возможности быстро поспевать за отходившей армией.

С ноября месяца 1917 г. Туркестанский край охватила волна беспрерывных народных восстаний против советской власти. Восставшие сарты разобрали и уничтожили железнодорожные пути, соединявшие Ташкент с Ферганой и Самаркандом. В Коканде организовалось Правительство, в которое вошли популярные в крае деятели, преимущественно из местных сартов промышленников. Оно объявило край автономным. Сообщение с Москвой и Оренбургом прервалось. Однако вскоре ташкентские красногвардейцы организовались и под предводительством поручика Перфильева выступили против Коканда, подвергли его ожесточенной бомбардировке и цветущий город сравняли с землей. Часть населения уничтожена была красными самым варварским образом.

Летом 1918 г. в виду развития операции по Ташкентской дороге оренбургских казаков, сообщение Ташкента с Москвой оказалось прерванным. Вывоз хлопка и других продуктов из Туркестана был не возможен, так как в Петровске Дагестанском выступили отряды Бахчирахова.

В разгаре горячей дружбы между графом Мирбахом и советской властью, в июне месяце был готов план похода немцев на Туркестан с целью вывоза оттуда запасов хлопка и масла в Германию. Велись уже переговоры с хлопковыми фирмами. Издан был декрет о национализации хлопковых предприятий. Предполагалось для этой цели использовать военнопленных в городах Туркестанского края, чтобы двинуть их против союзников. Но наступившие засим события, убийство Мирбаха и выступление чехословаков перепутали все карты советского правительства. Беспрерывные восстания в Туркестанском крае продолжались в течение всего 1918 и 1919 г.г. Они подавлялись жесточайшим образом. Тысячи русских и туземных жителей были уничтожены красными.

АКТ ОБ ОБРАЗОВАНИИ ВСЕРОССИЙСКОЙ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ.

Государственное Совещание в составе съезда членов Всероссийского Учредительного Собрания и уполномоченных на то представителей комитета членов Всероссийского Учредительного Собрания, Сибирского временного правительства, областного правительства Урала, казачьих войск: Оренбургского, Уральского, Сибирского, Иркутского, Семиреченского, Енисейского, Астраханского, представителей правительств Башкирии, Алаш, Туркестана и национального управления тюрко-татар внутренней России и Сибири, представителей съезда городов и земств России, Сибири, Урала и Поволжья, представителей политических партий и организаций: партии с.-р., российской с.-л. рабочей партии, трудовой народно-социалистической партии, партии народной свободы, всероссийской с.-д. Организации «Единство» и «Союза возрождения России» – в единодушном стремлении к спасению страны, воссозданию ее единства и обеспечению ее независимости постановили:

Вручить всю полноту Верховной Власти на всем пространстве Государства Российского Временному Всероссийскому Правительству, в составе пяти лиц, Николая Дмитриевича Авксентьева, генерал лейтенанта Василия Георгиевича Болдырева, Николая Ивановича Астова, Петра Васильевича Вологодского и Николая Васильевича Чайковского.

Временное Российское Правительство в своей деятельности руководствуется следующими установленными настоящим актом положениями:

1. Временное Всероссийское Правительство впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания является единственным носителем верховной власти на всем пространстве государства Российского.

2. Все функции верховной власти, временно отправляемые в виду создавшихся условий областными правительствами, должны быть переданы Временному Правительству Всероссийскому, как только оно того потребует.

3. Установление пределов компетенции областных правительств, на началах широкой автономии областей и на основах, приведенных в изложенной ниже программе деятельности правительства, предоставляется мудрости Временного Всероссийского правительства.

Обязанности правительства в отношении Всероссийского Учредительного Собрания.

В непременную обязанность Временного Всероссийского Правительства вменяется:

1. Всемерное содействие функционирующему, как государственно-правовый орган, съезду членов Учредительного Собрания в его самостоятельной работе по обеспечению приезда членов Учредительного Собрания и по ускорению и подготовке возобновления занятий Учредительного Собрания настоящего состава.

2. Неуклонное руководство в своей деятельности непререкаемыми верховными правами Учредительного Собрания и неустанное наблюдение, чтобы в деятельности всех подчиненных Временному Правительству органов не было попущено ничего, могущего клониться к умалению прав Учредительного Собрания или к замедлению его работ.

3. Представление отчета в своей деятельности Учредительному Собранию немедленно по объявлению Учредительным Собранием своих работ возобновленными и безусловное подчинение Учредительному Собранию как единственной в стране верховной власти и т.д.

Кроме того, одновременно с опубликованием акта об образовании Директории, распубликована обширная программа правительства, обещавшая, между прочим, восстановление всех демократических реформ, проведенных Временным Правительством Керенского, борьбу с германо-большевизмом и созыв Учредительного Собрания Директория, состоявшая только из двух наличных членов и трех заместителей; Аргунова, Зензинова и Виноградова торжественно приняла присягу. Избрание Директории было отпраздновано в Уфе очень «шумно».

С первого момента избрания директории стало для всех, очевидно, что родилось «недоношенное дитя», которое продержится очень не долго. Персональный состав директории не удовлетворил ни правых, ни левых. Несоциалистическая часть общества, хорошо помня деятельность Авксентьева в правительстве Керенского, сознавала, что Авксентьев будет продолжать керенщину, м.б., несколько видоизмененную. Положение усугублялось еще и тем, что черновцы настояли на избрании Зензинова, что совершенно исключало возможность радикальной перемены курса эс-эровской политики уговаривания распущенных народных масс. Слабо верили в возможность перехода с-ров к государственному применению силы принуждения. Надежды на пассивных и мало опытных Виноградова и Болдырева были также небольшие. С другой стороны, левые понимали, что директория, спешившая переехать в Омск, всецело подпадет под влияние сибиряков и это будет лебединой песней их власти. Поэтому они, официально признавая самый акт избрания директории, подчинившись ей, делали все возможное, чтобы парализовать ее деятельность, удержать свою власть на оставшемся Уфимском «кусочке» до того времени, пока выяснится, как будет реагировать Сибирь на эс-эровские притязания. Провалив переворот в Омске, черновцы еще надеялись на Челябинск и Екатеринбург. Еще шла борьба в Томске и «Сиболдума» все еще не сдавалась.

В самой Уфе директория после своего избрания не проявляла никаких признаков жизни. После пышных банкетов, устроенных в Сибирской гостинице и обычных громких речей, вся работа директории ограничилась беспрерывными совещаниями, выработкой декларации, нот к союзникам и грамот к населению, переговорами по прямому проводу. Одним из первых государственных актов Директории, было признание чешской республики.

В Уфе стоял хаос и безвластие. Небольшой провинциальный город к тому времени превратился в кипучее море беженцев, стекавшихся из эвакуированных городов: Казани, Симбирска и Самары. Беженцы вносили панику в жизнь, рассказывали об ужасах бегства, о преступлениях растерявшейся власти. Весь путь от Самары до Челябинска был занят чехословацкими эшелонами, уходившими с Волжского фронта на Восток. В то время, когда русские отряды оставались на фронте, не имели ни снаряжения, ни достаточного оружия и продовольствия, когда тысячи беженцев валялись на ж.д. станциях, в теплушках, терпели лишения – подвижные составы чехов поражали роскошью и удобствами. В каждом чешском поезде было несколько лучших классных вагонов, была кухня, прачечная, пекарня. Были большие запасы мяса, рыбы, водки, хлеба, сахара, кофе, чаю. Были музыкальные инструменты, экипажи, повозки, резиновые шины, автомобили, картины, ковры, мрамор, украшения. Было большое количество сукна, драпа, кожи, обуви, мануфактуры и другого богатства, захваченного чехами в виде "«военной добычи». На всех ж.д. станциях Самаро-Златоустовской ж.д. комендантами были чехи, от которых зависел проезд русских. Комендантом г. Уфы был назначен чех. Лучшие помещения в городе были реквизированы чешскими учреждениями. В их руках фактически была сосредоточена вся власть.

Паралич русской государственной власти в лице директории наступил еще в Уфе. Никто с ней не считался. Директория была только на бумаге. Даже получить проезд для отъезда из Уфы, самой директории пришлось долго хлопотать у чешского командования, пока, наконец, ей не «разрешили» уехать и не дали состава.

Кучка самоотверженных добровольцев, под предводительством двух народных героев Каппеля и Швеца, брошенная на произвол судьбы «братьями-чехами, продолжала в августе 1918 г. отходить на восток, сдерживая натиск красных. Быстро за Казанью пал Симбирск, пал Ставрополь, пал Сарапуль. А в это время в Уфе целый месяц эс-эры торговались о власти, произносили, свои обычные нудные речи, в которых слово «демократия» повторялось почти в каждой фразе. Восемь месяцев петербургского периода, большевизм, небывалая катастрофа, гибель Казани, Симбирска, десятки тысяч беженцев, бесконечный вопль страданий, стоявший тогда на Каме, Белой и по всей Самаро-Златоустовской ж.д. – ничему не научили и не в чем не убедили эс-эров, которые везде, и всегда, занимались и будут заниматься партийной грызней и демагогией, разложением всего активного и творческого. В Уфе горячо спорили, боролись партии и организации. То, что можно было решить в два три дня, продолжалось месяц с лишним. А в это время изнывали в борьбе с красными каппелевцы, ижевцы и воткинцы, ожидавшие помощь из Казани, из Уфы, из Сибири и из Д. Востока. Помощь эту им обещали, в нее они верили.

Безвластие Уфы и создавшийся хаос напоминал былые дни Петербурга. Масса праздношатающихся дезертиров в солдатских шинелях разгуливали по загрязненным улицам. Прокламации, митинги, большевистские агитаторы, соперничавшие с эс-эровскими «просветителями», отсутствие всякой дисциплины и, наконец, паническое настроение напуганных обывателей дополняло эту картину. В этом хаосе безнаказанно действовали большевистские агенты, подбивавшие рабочих к забастовке, если не к открытой, то к саботажу и задержке военных эшелонов и транспорта. Железнодорожники открыто симпатизировали большевикам и всячески тормозили движение. Как бы в ответ на избрание директории железнодорожники стали угрожать забастовкой. Эс-эры ездили туда, устраивали митинги в ж.д. мастерских, старались убедить рабочих, что они своими требованиями и угрозой забастовки «губят революцию и вставляют нож в спину борющейся с большевизмом демократии». Но рабочие тогда еще находились под большевистским дурманом и делали свое предательское дело, всячески помогали большевикам. Только энергические меры чехо-словаков, не остановившихся перед расстрелом отдельных агитаторов, под дулом револьвера и ружей, бравших паровозы и вагоны, кое-как делали возможным движение поездов.

С фронта народной армии, тянулась вереница бежавших добровольцев, солдат и офицеров, заявлявших, что они не желают умирать за идеалы социалистов, за учредиловку. Они направлялись в Сибирь, куда были направлены все взоры и надежды на спасение России. Народная армия разваливалась. Фронт все более приближался к Уфе.

ПЕРВАЯ РЕЧЬ ВОЕННОГО И МОРСКОГО МИНИСТРА АДМИРАЛА КОЛЧАКА.

Я коснусь вопроса возрождения великой России.

Я выскажу вам свою мысль по этому вопросу. Эта мысль проста. Мы – солдаты. Я считаю себя солдатом, ибо я всю жизнь работал в области военных вопросов, и для меня, как военного, вопросы Армии и Флота представляются нераздельными.

Я скажу вам следующее. Мы глубоко убеждены в том, что возродит Россию ее Армия. Без Армии нет государства, - нет государственности, скажу более: нет основ общественной и имущественной безопасности, нет свободы.

Армия есть фундамент, на котором стоит государство, и если нам не удастся создать дисциплированной силы, мы не создадим государства.

К этому приводит история не исключительно только Россию, но и всего человечества.

К вам я обращаюсь, г-да офицеры, как к руководителям армии, как к тому оружию, которым держится, которым выковывается ее сила. От Вас зависит все будущее.

Вы – создатели основ могущества государства. На вас лежит ответственная работа – основание государственности через создание боевой армии.

У нас есть материал для этого. Мы получили эту единицу. Я видел вчера на фронте у генерала Голицына, сегодня на параде на площади молодых солдат и я скажу вам свое слово по этому поводу. Целым и нетронутым получили вы материал, материал, равного которому не имеет теперь ни одна армия в мире.

Г-да, я видел в рядах проходивших войск почти мальчиков. Но мальчики – самый боевой элемент. Склонность к войне, к борьбе у них прирожденная. Естественная любовь к борьбе – в природе человека. В ваших руках создать из них боевую единицу и осуществить тем цели, которые являются для нас священными.

Таким образом к вам, как лицам, в руках которых находится этот материал, я обращаюсь. Твердый меч, беспощадно разящий неприятеля, вы должны выковать из него, и я уверен, что мы выкуем этим мечем и свободное государство.

По другим вопросам скажу вам, что вся наша деятельность в борьбе протекает в условиях технических совершенств, и это требует от нас напряжения.

Все остальное должно обслуживать фронт. Чтобы обеспечить успех, тыл должен быть подчинен фронту. На фронте лежит весь смысл.

В этом вот заключается вся моя политическая и государственная программа.

Совет Министров разделяет в своем большинстве мою программу. Только ведь при создании Армии можно говорить о воссоздании свободного государства. Вы явились в тяжкие дни испытаний.

Но я уверен, что вы сумеете выковать крепкий меч Армии…

Итак, за нашу могучую, сильную армию я поднимаю свой бокал.

Помощь союзников нетерпеливо ожидали с первого дня освобождения Поволжья от большевиков. Печать и ответственные руководители уверяли, что с Востока двигаются союзные войска, в частности японцы, американцы и англичане для помощи народной армии. Ожидали союзников в Самаре, Казани, Ижевске, Воткинске, Сарапуле. Тоскливо ждали их и в Уфе, Челябинске и Екатеринбурге. Информация местных газет была плохо поставлена. Регулярной связи с Сибирью и Д. Востоком не было и сведения получались из недостоверных источников. Телеграммы шли с Востока и из Европы кружным путем; железнодорожного сообщения с Д. Востоком и Восточной Сибирью до 1 сентября не было. В августе и сентябре союзнические войска только высаживались во Владивостоке: часть их, как например японцы, были брошены на Хабаровский фронт; итальянцы еще тогда не прибыли, а американцы ограничились охраной Сучанского участка ж.д. Никаких эшелонов союзнических на запад не было двинуто. Все лето 1918 г. шли бои на Сибирской и Забайкальской ж.д. между красными и чехами и сибирской армией – и только к 10-15 сентября дорога стала функционировать. Таким образом, ожидая союзнические войска в Июле и в августе на Волге и затем в августе и сентябре в Уфе и на Каме, - общество было введено в заблуждение неверной информацией, исходившей отчасти и от союзных агентов.

Чехи чувствовали всю неловкость своего положения. Тысячи людей, разоренных, обездоленных в начавшейся благодаря чехов, на Волге, гражданской войне, тысячи добровольцев, поверившие в искренность чехов, обращали свои упреки к чехам, молили их не бросать фронта, повершить начатое дело до конца. Но чехи были неумолимы. Они упорно не хотели воевать и бросали фронт на произвол судьбы, а добровольческие отряды, прикрывавшие их отступление из Самары и Казани, гибли в арьергардных боях с красными. Для успокоения взволнованных народных масс, которых чехи втянули в борьбу, они заверяли, что союзники идут на выручку, что из Востока двигаются союзнические корпуса, что они де сами, страшно устали…

С-ровские органы «Народное Дело», «Власть народа», «Республиканец», уверяли, что «помощь доблестных союзников близка», что необходимотолько потерпеть. Этот очевидный обман был вдвое преступен. Во первых, он вселил надежду в борцах, заставил проливать кровь за явно безнадежное дело и во 2-ых, отвлекал общество от самодеятельности и организации собственной силы. Если бы тогда не рассчитывали на помощь союзников, если бы союзники и чехи не «играли» с русским народом, не обнадеживали и не давали приятных обещаний, то восстание против советского правитиельства рано или поздно возникло бы внутри и осуществилось бы собственными силами. Оно разразилось бы широкой волной по всей земле русской. Советская власть летом 1918 года, была очень слаба. Ее отряды были дезарганизованы. Красной армии еще не было, а были отдельные части без общего командования. Красные бежали после первых артиллерийских выстрелов. Сломить советскую власть тогда не представляло большой трудности. Но по злой иронии судьбы, люди, ставшие вновь у власти, всю свою политику строили на союзниках и чехах. Это произошло потому, что социалисты и главным образом эс-эры опасались внутреннего военного выступления. Организованное выступление могли осуществить только военные, как наиболее активные и дисциплинированные. Социалисты боялись, что в случае успеха восстания неминуема единоличная власть и тогда ставка на социалистическое учредительное собрание может быть бита.

Лозунг защиты Учредительного Собрания созыва 1917 года, был по существу скрытый лозунг за социализм или вернее за партию соц.-револ., ибо подавляющее большинство в учредительном собрании принадлежало с-рам и главным образом черновцам и левым. На благоприятные результаты новых выборов в учредительное или национальное собрание, эс-эры не могли рассчитывать. Новая проверка своих мандатов у народа принесла бы им печальные сюрпризы. Городские выборы в Уфе, где эс-эры потеряли более 50 процентов голосов в пользу правых партий и других городах, отношение к эс-эрам крестьян и рабочих показали, что «медовой месяц» партии кончился и наступили будни…

Эс-эры потому так крепко держались за чехов, что видели в них спасителей их власти и влияния.

Чехи в свою очередь были заинтересованы в сохранении такой русской власти, которая позволила бы им произвольно распоряжаться в стране, захватывать в виде военной добычи товары, снаряжение, довольствие, мебель, повозки, лошадей, золото, платину, и прочее имущество принадлежавшее государству и частным лицам. Чехи отдавали себе отчет, что, как только у власти станет крепкое русское правитешьство, которое будет заботиться не о социализме, а о сохранении народного благосостояния, о спасении государства – бесконтрольному хозяйничанью чехов будет положен конец.

Эс-эровская же власть с самого начала не только не пыталась останавливать расхищение русского национального достояния, но безконтрольно ассигновывала чехам миллионные суммы. Чешский национальный совет в России, руководивший чехами, в своем печатном органе доказывал, что чехи стремятся содействовать устанорвлению в России демократического образа правления и борьбе с большевиками и реакционерами… Но это было сплошное лицемерие. Ничто тогда не угрожало демократическому строю России. Никто не собирался посадить на престол царя. Русские патриоты стремились свергнуть советское правительство вовсе не для того, чтобы отдать русские города на поток и разграбление чужестранцев, чтобы умирать в боях против красных за торжество социализма в России. Они стремились спасти государство и восстановить в нем порядок, стремились уничтожить кровавую тиранию советской власти. Для них стало ясно, что Чернов, Зензинов, Минор, Вольский, Климушкин, Брушвит, Роговский и Ко. Хотят заставить русских граждан проливать кровь не за единую Россию, не за сильную и мощную армию, а за торжество социализма. Во имя торжества этих идей, эс-эры готовы были разделить Россию на десятки республик, готовы были признать Башкирию, Алаш-Орду, автономный Туркестан, тюрко-татар, Эстонию, Чувашей, Морпдвин, Зырян и кого угодно, готовы были щедро раздавать миллионы народных денег.

Ожидание союзнической помощи, как и все еще существовавшая надежда на помощь чехов, парализовали волю народа, и его активные действия. Не смотря на вс.. призрачность ожидавшейся помощи, все жили этой надеждой. Союзнические агенты своими обещаниями укрепили эти надежды в населении. Как впоследствии оказалось, русское военное командование в своих приказах сообщая, в сентябре м-це, о движении союзнических войск с Востока на помощь русским, было введено в заблуждение союзническими агентами и чешским командованием, уверявшим, что «корпуса союзнич. Войск прошли Омск».

Ждали союзническую помощь и в Ярославле, гибли там храбрые и самоотверженные патриоты, ожидали ее в Поволжье, на Каме, на Урале и также погибали в неравном бою, лучшие сыны родины…

На Волге и Каме с начала 1918 года, свирепствовали чрезвычайки и совдепы. Чем дальше от Москвы и вообще от крупных центров, тем больше чувствовался страшный террор чрезвычаек. В то время, когда в Казани в мае и июне месяцах, было относительно спокойно, и местная чрезвычайка, сравнительно мало расстреливала людей, в Сарапуле и Елабуге с самого начала переворота совершались ужасы. Во главе Сарапульской чрезвычайки стояли отъявленные разбойники матросы. Военным комиссаром был некий Седельников, молодой человек со звериными наклонностями, любивший самолично убивать, комиссаром финансов – рабочий из крестьян Медведев. Совдепы накладывали на буржуазию миллионные контрибуции. Не вносившие полностью немедленно убивались. Также убивались купцы, заподозренные в контр-революции. Так после ужасных пыток был убит в Елабуге известный коммерсант В.И. Стахеев. Одного из членов Т.Д.Бр. Гирбасовы арестовали за невзнос контрибуции и несколько раз водили на Каму из тюрьмы, опускали в прорубь и выпытывали, где у него спрятаны деньги. Каждый раз несчастный открывал новые места, деньги отбирались и его продолжали бесчеловечно пытать. Наконец, в одну ночь его привели к проруби на Каме и в бесчувственном состоянии спустили в воду. Тело его осталось не разысканным, по крайней мере, до осени 1918 года. В Елабуге несколько месяцев продолжали убивать совершенно безнаказанно чиновников, общественных деятелей и купцов. Сарапуль, как областной город, окруженный заводами, стал центром красного террора. Сарапуль, исключительно несчастный город. Задолго до этого, местный солдатский гарнизон взбунтовался, разграбил винный склад, перепился и произвел погром всего города. Несколько дней продолжался пожар города пока, наконец, не удалось разоружить озверевших солдат. Теперь на него обрушился со всей силой большевистский террор. Чрезвычайка арестовывала первых попавшихся буржуев и военных. Матрос Ворожцев и комиссар Седельников лично по ночам приезжали в тюрьму и расстреливали намеченные жертвы. Каждый попавший в тюрьму знал, что оттуда он уже не выйдет свободным. Особенно много убивали бывших офицеров и военнослужащих. После ночных убийств, арестованных заставляли мыть полы и стены тюрьмы, забрызганные кровью. Между прочими, по доносу своих рабочих, был арестован Сарапульский кожевенный заводчик Давид Ущеренко с двумя сыновьями, учениками местного реального училища. Ему вменялось в вину хранение оружия. Несколько дней, его детей, мучили и пытали. Наконец, их зверски убили. Труппы их оказались совершенно обезображенными. Каждую ночь убивали в застенках десятки людей. Вблизи Сарапуля стояла баржа с уфимскими заложниками, захваченными в мае месяце красными, при отходе из Уфы по Белой. Среди заложников находились уфимские общественные деятели: издатель «Уфимской Жизни», Кадет Толстой, московский журналист Макс Редер, несколько врачей и других популярных деятелей уфимского общества. По распоряжению Сарапульского совдепа они были ночью все в количестве 40 человек расстреляны и брошены в воду. Впоследствии, после ухода красных из Сарапуля в местной газете «Прикамье» была подробно описана одним из спасшихся обитателей баржи, ужасная смерть несчастных заложников, которых убивали по очереди.

Такой же кровавый террор господствовал в Ижевском заводе, где местный исполком убивал в застенках купцов, представителей интеллигенции и рабочих, заподозренных в контр-революции. В селах и деревнях также производились расстрелы, экзекуции, реквизиции хлеба, меда, масла, яиц и скота. Из Нижнего Новгорода пассажирские пароходы шли переполненными сормовскими рабочими, столичным населением, отправлявшимся на Белую Каму в поисках хлеба. Вокруг Камских пристаней лежали тысячи людей, спавших под открытым небом и ожидавших очереди, чтобы отвезти домой пуд хлеба. Их ловили на пароходах красногвардейцы, отбирали муку, а сопротивлявшихся били прикладами до смерти. Происходили душу раздирающие сцены.

По всей Каме и Волге стоял кровавый стон. В это время из Белой приходили радостные известия, что Уфа и Бирск заняты чехо-словацкой армией, что она двигается к Каме. Все, кто только мог, спасались через села Кимбарку, Березовку или Чистополь на лошадях в Уфимскую губернию. К тому времени Сарапуль стал центром военных действий. Там находился штаб 2-ой армии и масса военных учреждений. Главные силы большевиков составляли латыши и небольшая часть мадьяр. Комендантом города был назначен латыш. С июля месяца особенно усилились строгости в Сарапуле. Наготове стояло много пассажирских и буксирных пароходов. Без разрешения совдепов никого не впускали и не выпускали. Город был оцеплен военными патрулями. В начале августа пришло известие о взятии народной армией Казани, о захвате белыми золотого запаса и огромной добычи. Это и послужило толчком к Ижевскому восстанию.

Ижевское восстание вышло из недр самих рабочих. Инициатива восстания, как и его осуществление, принадлежит ижевскому союзу фронтовиков, состоявших исключительно из местных и окружных крестьян. Ижевский завод – один из крупнейших оружейных заводов в России, сыгравший большую роль в германской войне. Производительность его доходила до 1000-1200 ружей в день. Состав рабочих в нормальное время доходил до 10.000. Население Ижевска составляло 45-50.000. Ижевские рабочие – местные жители, владеют собственными домиками, небольшими участками земли и по своему укладу жизни не похожи на городской пролетариат. Социалистические идеи никогда не имели и не могли иметь здесь успеха.

Та же самая картина была и в соседнем Воткинском заводе. Здесь работало несколько тысяч рабочих. Оба завода принадлежат казне. Рабочие получали сравнительно высокую плату, были обеспечены хорошими квартирами, пользовались заводскими озерами, лесами и прочими угодьями. Заводы приносили казне большие убытки, которые покрывались частью из военных сумм.

Во всяком случае, в обоих заводах не было почвы для борьбы с «капиталом». Буржуазию заводов составляли местные, мелкие торговцы, оружейные фабриканты и кустари.

Большевизм не встретил в обоих заводах никакого сочувствия. Советская власть, учитывая настроение рабочих, командировала туда столичных рабочих, агитаторов и коммунистов, которые и стояли во главе исполкомов, отстранив от власти местных рабочих.

На тайных совещаниях ижевских фронтовиков в начале августа м-ца было решено внезапным ночным нападением обезоружить совдеповскую стражу и захватить власть. Организованные фронтовики, которых было едва несколько сот человек, представляли очень слабую силу, но они учли обстановку и настроения заводских рабочих и были уверены, что они встретят у них сочувствие и поддержку. Оружия у фронтовиков не было, если не считать несколько припрятанных десятков ружей. Рассчитывали на то, что ружей в заводских складах достаточно, и как только будет ликвидирована большевистская власть, все оружие перейдет в распоряжение повстанцев. Никто не сомневался, что все заводские рабочие будут на стороне восставших, до того кровавый террор большевиков спаял их и восстановил против советской власти.

Силы красных в Ижевском заводе были весьма значительны, и разоружить их представляло большую трудность. Поводом к восстанию явилось объявление большевиками мобилизации населения для укомплектования красной армии. Офицеры были взяты на учет, с запрещением отлучаться, без ведома, не только из города, но даже из дома. Арестованы были человек 15 местных видных людей в качестве заложников. В ночь на 7-е августа раздался заводской гудок. Большевики предложили собравшимся фронтовикам отправиться в Сарапуль, где они будут сформированы и вооружены для отправки на Кавказский фронт. Вероломный план большевиков задумавших уничтожить невооруженных фронтовиков, был разгадан… Фронтовики, потребовали выдать им оружие здесь дома, но получили отказ.

8 августа фронтовики сорганизовались и, вооружившись чем попало, оцепили завод и заставили красных удалиться. Заречная часть завода была очищена от большевиков. Оставалось в их руках нагорная часть.

9 августа толпа, во главе с фронтовиками бешеным напором смяла красноармейцев, захватила арсенал, исполком, успела арестовать главарей, большевики бежали. Огромная тысячная вооруженная сила бежала перед кучкой храбрых людей.

Энтузиазм населения был необычайный. В ряды фронтовиков стали вливаться сотни добровольцев рабочих и крестьян. Рабочие и заводская интеллигенция объединилась, и горячо принялись за организацию народной армии. Через несколько дней из Ижевска отправился небольшой отряд к Воткинску. Ему не стоило большого труда, 17 августа, после перестрелки занять Воткинск. Нападение было столь внезапно, что члены местного совдепа едва успели выскочить и бежать по направлению к ст. Чепца, Пермской ж.д. Большевики не успели эвакуировать ни денег, ни ценностей из казначейства и оставили на несколько десятков миллионов рублей кредитных билетов.

Через некоторое время в Ижевске образовался Прикамский комитет Учредительского Собрания, взявший на себя верховную власть. В состав этого комитета вошли члены Учредительного Собрания: Евсеев, Бузанов, Корякин и Шулаков.

Комитет состоял из членов партии соц.-револ. Он обратился к окрестным крестьянам с воззванием, в котором звал местное крестьянство восстать против советской власти в Защиту Учредительного Собрания.

Кроме того, фронтовики обратились к заводским рабочим со следующим воззванием:

Мы, вышедшие из Ваших рядов, еще вчера стоявшие с вами рядом у станков и сохи, мы фронтовики, в этот грозный и великий час, когда куются вновь наше право на жизнь, наши идеалы демократии, - мы стоим крепкой стеной на защите наших общих интересов, защите наших родных городов, сел и деревень от нашествия варварски большевистских банд, которые оставляют после себя реки слез и разграбленные города, села и деревни. Этот грозный час защиты наших интересов требует великого напряжения наших сил; мы через своих представителей говорим Вам, что для нас в настоящий момент нет речи о всякого рода нормах, охраняющих наш труд в мирное время – мы сплошь в рядах и на работе, мы стойко переносим в окопах все невзгоды за наше правое дело. И вы, товарищи рабочие и крестьяне, должны говорить также; ваши сердца должны биться одинаково с нашими; наша мысль должна быть вашей мыслью, ибо наши интересы общи – напрягите ваши силы и покажите вашу мощь; покажите, что вы не рабы и умеете сознательно защищать свое правое дело каждый на своем месте; подымите производительность, рабочие у станка, крестьянин у земли, и дайте возможность еще товарищам стать борцами в наши ряды».

Преступлено было немедленно к добровольной мобилизации крестьян в волостях, прилегающих к двум заводам. Крестьяне, терроризованные красноармейцами, охотно шли в народную армию. Опустевшие во время большевизма, базары сейчас же после освобождения стали наполняться хлебом, овощами, мясом, которые в изобилии везли на базар окрестные крестьяне. Открылись лавки. Появились товары: обувь, мануфактура, посуда и проч. Народ вздохнул свободно. Заводская молодежь с энтузиазмом пошла добровольцами в армию, образовала отдельные дружины, разведочные отряды, производившие глубокие разведки и налеты в тылу красных. Рабочие оружейных заводов после свержения советской власти увеличили производство от 200 до 1000 ружей в день. Рабочие, интеллигенция, буржуазия и демократия слились в одно целое. Горячо отдались святому делу, спасения государства.

Ижевское восстание нанесло советскому правительству страшный моральный удар. Восстали не офицеры, генералы старой армии, не капиталисты и не буржуазия. Восстали рабочие и крестьяне против «рабоче-крестьянской власти». Моральное банкротство коммунизма обнаружилось во всей своей наготе. Нельзя было рассчитывать дальше на успех среди рабочих, коль скоро в самой цитадели пролетариата, среди рабочих и крестьян поднята вооруженная борьба против диктатуры Троцкого и Ленина. Кроме того, Ижевский завод поставлял оружие для красной армии и после Тульского оружейного завода, плохо тогда работавшего, оставался единственным источником получения ружей. Ижевское восстание в тылу казанской группы красных войск было ударом в спину советскому правительству и угрожало отрезать советскую армию на Вятке, Каме, Белой от своей базы. Поэтому известие об Ижевском восстании вызвало в советских кругах панику. Посыпались грозные приказы Троцкого сравнять вероломные Ижевск и Воткинск с землей, уничтожить ижевцев и воткинцев с их семьями.

Несмотря на падение Ижевска, и Воткинска, Сарапуль еще держался. Сарапульские рабочие – кожевенники, изгнавшие владельцев заводов, хозяйничали при большевиках, продавали запасы готовых кож, сапог, получали высокие оклады, мало работали и митинговали. Они поэтому поддерживали советскую власть. Особенно рьяными большевиками оказались члены правлений профессиональных союзов, и заводских комитетов, занимавшие хорошие должности и распоряжавшиеся миллионным состоянием заводов. Эти новоявленные буржуи, конечно, крайне неохотно могли помириться с новой властью, которая посягала на их бесконтрольное хозяйничанье.

Этим, главным образом и объясняется тот факт, что сарапульские рабочие выносили резолюции, осуждающие ижевцев и вотконцев, призывающие к поддержке советской власти и оправдывающие красный террор. Однако народное движение докатилось и до Сарапуля. Высланные оттуда красноармейские части против Ижевцев терпели жестокие поражения. После первых выстрелов и атак, красные бежали в панике, оставляли пулеметы, ружья и другие военные припасы. Несмотря на то, что в Сарапуле стояла сильная вооруженная флотилия красных, много штабов и латышских частей, все попытки высадить десант на ст. Галево и вести наступление на Воткинск, оказались неудачными. Сарапуль, был в конце августа эвакуирован красными, и ижевцы могли 1 сентября занять его и водрузить знамя народной армии.

Сарапульская область оказалась очищенной от красных. Счастье казалось так близко. Оставалось закончить операции соединением с Казанью и Уфой и слиться с народной армией, там оперировавшей. Туда, в Казань и Уфу были обращены все взоры ижевцев. Были сделаны попытки, связаться с этими центрами. Через некоторое время была налажена связь с Уфой.

Из горсточки смелых и самоотверженных храбрецов к средине сентября выросла внушительная армия. Когда в конце августа фронтовики начали восстание, у них не было ни одного пулемета, ни одного артиллерийского орудия, Теперь армия имела уже несколько десятков пулеметов и несколько полевых орудий. Все это добыто было у красных. Оказались бомбы, нашлись сабли, образовались кавалерийские отряды. Все же стало очевидно, что без помощи извне, Ижевская армия продержаться долго не может. Она очутилась в огненном кольце. Со стороны Казани была окружена красными, расположившимися по железнодорожной линии Казань-Екатеринбург, а со стороны Перьми ей угрожали красные по линии Чепца-Воткинск и по тракту Пермь-Оса-Воткинск. Единственный, свободный выход – устье Камы на Белую к тому времени был освобожден боевой флотилией адмирала Старка. Если бы ижевская армия имела бы в виду пробиваться к Уфе, она, конечно, тогда могла бы. Но этих намерений у армии не было, все почему-то были уверены в скором падении Перьми, Екатеринбурга, в скором соединении с Казанью и Уфой.

В Воткинске, в первых числах сентября, по инициативе местного совдепа, состоявшего из меньшевиков и правых эс-эров, стала выходить газета «Воткинская Жизнь», в которой приняли участие оказавшиеся там петербургский присяжной поверенный Миленко, литератор Тарабукин, автор этой книги и московский литератор А.Л. Фовицкий, с коим 18 июля 1918 г. я выехал из Москвы, вместе пробрались через фронт в Сибирь и в 20-х числах июля, очутились в районе Ижевского завода. Газета имела большой успех среди рабочих и жителей завода. Выходила на желтой бумаге. В Ижевске вышел с первых дней переворота «Ижевский Защитник», руководимый эс-эрами и меньшевиками. В Ижевске культурно-просветительная работа «Комуча» выразилась главным образом в рассылке по селам и на фронт с-ровской литературы. В Воткинске эсеры меньше развивали свою деятельность. На фронт посылались только №№ «Воткинской Жизни». Издателем газеты был вновь организовавшийся Воткинский совдеп, проявлявший корректное и разумное отношение к развернувшимся событиям. Совдеп стал профессиональной организацией и от политики ушел.

Наши эсеры страдают особой болезнью – манией власти. Ижевское движение захватившее целый уезд, и перебросившееся в смежные Малмыжский и Нолинский уезды, могло блестяще развиваться в глубь и в ширь, могло бы вылиться во всенародное движение, если бы на время были оставлены все партийные интересы, если бы оно прошло только под флагом спасения России и уничтожения большевизма, если бы во главе движения стали талантливые энергические люди и патриоты, если бы наконец, из Уфы вместо болтовни своевременно подали помощь, объединили бы военные действия.

Достаточно было тогда одного энергичного и твердого в своих решениях начальника, как все подчинялись бы интересам армии и поставленных ею задач. Но в Ижевском районе к моменту возникновения восстания оказались четыре социалиста-революционера – члены Учредительного Собрания и этого было достаточно, чтобы немедленно образовалась «верховная власть», под громким титулом Прикамского комитета Учредительного Собрания. Обаяние власти Самарского «Комуча» было слишком сильно, чтобы маленькие партийные люди в Ижевске, могли ею не соблазниться.

Прикамский комитет овладел государственной кассой. В Ижевском и Воткинском казначействах оказалось 26 миллионов рублей. Резиденция комитета была в Ижевске, а в Воткинск и Сарапуль были назначены уполномоченные на правах уездных комиссаров. Началось неразумное расходование казенных сумм. Рабочие ставки оплаты труда, существовавшие при большевиках, как и вообще большевистские декреты по рабочему вопросу оставлены были в силе. Солдаты народной армии получали такое же жалованье, как и рабочие, как и военные начальники. «Культурно-просветительная вербовочная работа эсеровской партии, поглощала большие суммы и оказалась совершено бесполезной.

К концу сентября большевики, подтянув свои резервы, повели наступление по Казанской линии на ст. Агрызь, ж.д. узел, соединявший с Ижевском и Сарапулем. Падение Казани стало известно в Ижевске 18-20 сентября и оно, конечно, в значительной степени подорвало бодрость и стойкость бойцов, тем более, что внутри уже к тому времени господствовал хаос. Большевистская пропаганда, особенно в Сарапуле, безнаказанно делала свое дело. Дисциплины не было. Заколебалось и в Ижевске. К тому времени 26 миллионный фонд, при хозяйничанье Комуча быстро истощился, и положение стало безвыходным. Нечем было платить жалованье армии и рабочим, покупать продовольствие и снаряжение. Не было патронов и оружия. Оставалась единственная надежда на Самару и Уфу. Оттуда ждали помощи деньгами и снаряжением. С тем же нетерпением, ижевские рабочие ожидали помощи союзников. Борьба шла под лозунгом «верность союзникам до конца и борьба с германо-большевизмом». В честь союзников раздавались хвалебные гимны.

Пришедшие из Уфы газеты принесли известия, что в Уфу ожидается «стотысячный отряд союзнических войск: японцев, англичан, французов и американцев, которые едут на выручку народной армии и уже проехали Омск. В Уфу прибыли квартирьеры этой армии»…

От ижевцев и воткинцев требовалось только, чтобы они удержали свои позиции некоторое время, и помощь скоро прибудет… В конце сентября в Ижевск, прибыл из Уфы член Учредительного Собрания с-р. Шмелев, привезший «Комучу» финансовое подкрепление (несколько миллионов рублей облигациями займа), от Самарского Комуча. Шмелев обнадежил, что подкрепление идет, организовал здесь роту Учредительного Собрания из ижевской интеллигенции и молодежи и вскоре покинул район войны уехал в Уфу, где было значительно безопаснее. (Шмелев через 2 месяца вместе с Вольским, Климушкиным, Черновым и другими вошли в соглашение с советским правительством).

Командование отрядами вначале взяли на себя сами фронтовики, среди которых было не мало опытных боевых офицеров, побывавших в германской войне. Постепенно с ростом отрядов и превращением их в армию, в нее вливалась заводская интеллигенция, давшая военных специалистов: инженеров, техников и знатоков военного дела. Операции армии носили местный характер. Окруженные со всех сторон красными, ижевцы и воткинцы оборонялись очень храбро, но расширять свои операции они не могли без помощи, ибо для широких наступательных действий не было у армии технических средств, не было денег.

Ижевской армией, командовал капитан Федичкин, опытный офицер, а начальником штаба воткинской группы был назначен капитан Юрьев, бывший на войне, социал-демократ, входивший в рабочую коллегию Воткинского завода. Оба оказались хорошими организаторами. Военные приказы и всякие распоряжения издавались от имени главнокомандующего прикамского комитета Учредительного Собрания, уполномоченного комитета и фронтовиков и, наконец, члена местного совдепа. Каждый приказ имел четыре подписи, помимо «Комуча» фронтовиков, в Сарапуле военные приказы подписывались членами заводского комитета.

Командование не было свободно в оперативных своих действиях, и часто возникали конфликты между военными и «верховной властью», особенно в вопросе ведения наступательных операций. В миниатюрном масштабе, в Ижевске происходило то, что имело место в Петербурге и Самаре. Офицерство даже вышедшее из недр местного заводского и крестьянского населения, призывалось, как необходимое «зло», оно было в подозрении у эс-эров. Ему не представлялось никаких самостоятельных прав, как и права наложения дисциплинарного наказания.

В народную армию, вместо призыва к стойкой борьбе со злейшим врагом – большевизмом и только с ним – за единую Россию, - полилась эс-эровская пропаганда, со всеми разлагающими факторами. На армии лежал штемпель эс-эровской партии. Смертная казнь, как и полагалось, в социалистической армии, была отменена. Боевые приказы из штаба о наступлении обсуждались в солдатских группах и часто не исполнялись, особенно в Сарапуле. О строгой дисциплине нечего было и думать. После первого взрыва энтузиазма, началось охлаждение, упадок дисциплины. Оставшиеся большевистские агенты, интернационалисты и левые с-ры, вели подпольную агитацию против наступления. Воткинцы держались лучше. Здесь дисциплина была твердая. Штаб пользовался большой самостоятельностью. В Сарапуле стоял хаос. Работали 3 штаба друг другу не подчинявшиеся.

До конца сентября ижевцам и воткинцам приходилось выдерживать много боев с красными, теснившими их со всех сторон. Особенно трудно доставалось воткинцам, на которых наступали с двух сторон, китайцы и латыши. Насильно мобилизованных крестьян латыши гнали в наступление под пулеметы. Несколько раз Ижевск подвергался страшной опасности. Красные были очень близко, но геройским защитникам удавалось в решительный момент обращать красных в паническое бегство.

Под все увеличивавшимся давлением красных, ижевцы вынуждены были очистить Сарапуль 5 октября и отступить к Ижевску. Надежды на помощь «братьев чехов» и союзников конечно не сбылись. Газетные сообщения оказались «утками». Ижевцы были предоставлены себе. Их бросили на произвол судьбы, болтавшие и боровшиеся в Уфе целый месяц за власть эсеры. Ижевцы и воткинцы все же не покинули своих постов и продолжали бороться до последней минуты.

Красные меж тем продолжали напирать на Ижевск. Ожидавшаяся помощь оказалась мифом. Силы ижевцев слабели. Отдельные группы сражались героически. Особенно отряды интеллигенции и учащейся молодежи, иногда сдерживали натиск во много раз превосходивших их красных. Стало ясно, что падение Ижевска неминуемо. Но, «Комуч» не сдавался и продолжал уверять, что помощь придет, продолжал скрывать от армии и населения истинное положение дела. Царило паническое настроение. Однажды большевики наступали из Агрыза. Сначала ижевцы отступали. Был трагический момент. Красные послали депутацию из трех татарских мулл и одного буржуя татарина с ультиматумом на имя ижевского рабочего комитета. В нем предлагалось выдать всю интеллигенцию, командный состав и оружие. За это им была обещана полная амнистия. Письмо вместе с делегацией попало в штаб. Было созвано ночью совещание из интеллигенции, и были приняты следующие меры: в 4 часа ночи по тревожному гудку были созваны все жители Ижевска на собрание. На нем был сообщен приказ командарма Федичкина о введении смертной казни за бегство с фронта. Сам Федичкин с несколькими ротами повел наступление. Красные были разбиты. Настроение поднялось.

Командарм полковник Федичкин неоднократно пытался убедить «Комуч» в необходимости отступления и своевременной эвакуации Ижевска и Воткинска. Он предлагал пешим порядком пробиваться на соединение с оперировавшей на Урале народной армией. Но «стратеги из Комуча» гг. Евсеев, Бузанов и др. на это не соглашались. Созвали всенародный митинг. Выступил начальник штаба воткинской армии г. Юрьев, который заверил, что в Ижевск двигается на помощь два полка из Уфы, которые скоро прибудут. Члены Комуча, выступавшие на этом митинге, также заверяли, что помощь близка, что нужно бороться и не эвакуировать Ижевска до прихода помощи. План эвакуации был отвергнут. Решено было остаться в Ижевске и биться до конца. Внезапно пришло известие, что адмирал Старк и капитан Феодосьев, не предупредив ижевцев, оставили Каму и Белую и ушли в Бирск разоружаться. Они мотивировали уход мелководьем и прекращением навигации. Борцы очутились в критическом положении. К Гольянам подошло 5 канонерок, и обстреляли берег. Тогда же захвачена была и пристань Галево. Ижевцы и воткинцы очутились в мешке. Единственный путь спасения и отхода оставалась пристань Еловая, переправа через Каму и левым берегом на Кимбардинский завод, в районе которого находилась группа капитана Ларионова. Красные окружили внезапно Ижевск, и повели наступление на город с двух сторон. Штабу удалось спастись по дороге на Воткинск, а тысячи жителей и рабочих очутились во власти красных. Благодаря тыловому прикрытию ижевцев, отступивших в Воткинск с боем, Воткинску удалось сравнительно благополучно эвакуироваться и, соединившись с Ижевцами, переправиться через еще не покрывшуюся льдом Каму. Приходилось пробиваться с боем…

Моральное состояние ижевских отрядов было весьма угнетенное. Однако, имея достаточное количество орудий и пулеметов, отобранных у красных уже в боях на левом берегу Камы, штаб сформировал бригады, выделив, из числа всех добровольцев, молодой элемент и отпустил стариков и больных.

В плохой одежде и рваной обуви покинули свои родные села ижевцы и шли пешком 500 верст, узким коридором, местами имея фронт противника в 3 верстах от себя.

За Ижевской армией шло 20 тысячное население целого уезда, пережившее все ужасы кровавой власти и спасавшееся от неминуемой гибели.

11-го ноября, красные ворвались в Ижевск. Часть армии не успела спастись. Они побросали винтовки и побежали на завод. Красные окружили завод и произвели проверку рабочих. У кого оказался рабочий билет, того отпустили, а остальных вывели и собрали на церковной площади, окружили и расстреляли из пулеметов. Всего было расстреляно в день прибытия красных около 800 человек. Тела убитых вывозили несколько дней и зарывали в огромных ямах в лесу. На следующий день начала действовать чрезвычайка. Ловили всех, на кого только не указывали местные коммунисты. Через несколько дней тюрьма и все арестные помещения оказались переполненными. Арестованные валялись в погребах и сараях. Главный контингент арестованных рабочие и служащие заводов. Расстрелы продолжались несколько недель. Китайцы, мадьяры и латыши бесчинствовали. Квартиры рабочих, служивших в народной армии, разграбили. Семьи ушедших рабочих убивали или отбирали все, что только оказалось.

«Рабоче-Крестьянское правительство» жестоко расправилось с рабочими и крестьянами, посмевшими восстать против его тирании.

Вместе с Ижевской армией бежали тысячи окрестных крестьян с семьями боявшиеся кровавой мести красной армии.

Ижевску пришлось впоследствии, уже в 1919 году, вновь пережить радость освобождения от большевиков, а к концу года новые ужасы его оставления.

Мне пришлось наблюдать зарождение ижевской и воткинской армии, пришлось пережить вместе с ней и первые недели великой радости и подъема, как и последние печальные дни оставления Сарапуля. Никогда из моей памяти не изгладятся светлые воспоминания об ижевцах и воткинцах. Никогда не забуду самоотверженности и храбрости рабочих, учащейся молодежи и интеллигенции, с которой эти, сознательные люди, с глубокой верой в правоту своего дела, жертвовали собой, во имя спасения родины из рук красных варваров. Бегство столичной интеллигенции и государственно-мыслящих элементов общества, сдача своих позиций, начавшаяся с первых дней мартовской революции, позорно закончившаяся в октябрьские дни 1917 года, в Петербурге и Москве, приводило нас тогда в отчаяние.

Мы были счастливы на первом этапе нашего странствования из Москвы, - в Ижевске, Воткинске, деревни Костоватой (где укрывались от красных), в деревнях и селах Сарапульской области, убедиться, какие огромные потенциальные силы заложены в нашем народе, как не трудно вызвать в нем здоровые патриотические и национальные чувства, как легко двигать его на великое дело спасения государства.

Во время атаки красных на пристань Галево, крестьяне близь лежащих деревень, опасаясь расстрелов и грабежей, спасались в Вотинск. Нужно было видеть эту потрясающую картину, как крестьяне свой скромный скарб зарывали в землю, как обитатели хижин, хлеборобы, кормящиеся своим тяжким трудом, спасались от правительства, объявившего войну «дворцам и мир хижинам». Вятское крестьянство получило предметный урок коммунизма и государственности. Оно поняло тогда весь ужас, к которому пришел русский народ, послушавшись предателей и демагогов.

Ижевские фронтовики, среди которых было не мало демобилизованных приказом прапорщика Крыленко, поняли какое великое преступление, они совершили, оставив границы России незащищенными. Фронт, который, они бросили у Двинска, образовался у родных сел Вятской губернии. Пришлось защищаться от более опасных и безжалостных врагов. Но к великому прискорбию у Ижевского восстания, так блестяще начавшегося, не оказалось вождей. Яд керенщины, сделавши свое дело в столицах, перелился на Каму. Вновь к власти пришли люди неспособные, хотя на короткое время, забыть догмы своих утопических и беспочвенных учений, ради национальных интересов народа, неспособные подняться над партийностью. Пришли эс-эры и сразу померкли лозунги беспощадной борьбы с советским правительством. Запестрело знамя эс-эровской партии. Это знамя ничего не говорило ни уму, ни сердцу народа, как не говорили ему ничего красные знамена интернационала.

Уфимская власть вместо помощи людьми и оружием прислала эс-эровских агитаторов и литературу. Болтали в Самаре, в Уфе, болтали и в Ижевске – пока не пришли красные, в мощной армии.

«Мы предпочитаем большевиков дисциплине старой армии, которую нам навязывают из Сибири, - сказал мне видный эс-эровский администратор накануне падения Сарапуля. Мы лучше примиримся с большевизмом, чем с реакцией». А в реакцию, как и во времена Керенского, было зачислено все то, что не верит в социализм, все те истинные демократы, которые являются врагами монархического строя, но мыслят возрождение государства только через капиталистическую систему производства и незыблемость института частной собственности, наконец, всех тех, которые считали, что спасение России не в эс-эровской болтовне, а в крепкой власти.

В десятитысячной Ижевской и Воткинской армии весьма незначительный процент, может быть 100-150 человек, преимущественно интеллигенция, принадлежало к социалистическим партиям. Эсеру Шмелеву едва удалось создать тощую роту из 80-100 человек местной интеллигенции и молодежи, отозвавшейся на его призыв, образовать отряд Учредительного Собрания. Остальной состав армии – это простые рабочие и крестьяне, не «мудрствовавшие лукаво», как и все крестьянство России, мало разбиравшееся в социалистических программах, понявшие своим бесхитростным и здоровым умом, что советское правительство состоит из отбросов человечества, из шпионов и предателей, что ему чужды интересы России, что оно ведет русский народ к гибели. Они испытали на собственном опыте хозяйничанье советских агентов, советских войск. И они пошли умирать, как умеют умирать простые люди, без пышных фраз и лозунгов, спокойно шли исполнять свой долг перед Родиной. Они умирали сотнями, тысячами, разорялись, гибли – гибли их семьи, гибло их достояние.

Ижевцам и Воткинцам суждено было сыграть крупную роль в истории сибирской армии. Они сказались самыми стойкими борцами за русскую государственность в Сибири, они совершили в отряде героя генерала Каппеля знаменитый ледяной поход…

Борьба ижевцев и воткинцев с большевизмом за спасение России золотыми буквами будет вписана в нашу историю. Имена ижевцев и воткинцев, как погибших в тяжкой, но славной борьбе, так и спасшихся, запечатлены будут в благодарной памяти современников и будущих поколений.

«Эсеры и меньшевики не признают террора, ибо они исполняют свою роль подведения масс под флагом социализма под белогвардейский террор… Пускай лакействующие пособники белогвардейского террора, восхваляют себя за отрицание ими всякого террора. А мы будем говорить тяжелую, но несомненную правду: в странах, переживающих неслыханный кризис, распад старых связей, обострение классовой борьбы после империалистической войны 1914-1918 годов – таковы все страны мира, - без террора обойтись нельзя – вопреки лицемерам и фразерам».

In this year of 2007, the remains of General Kappel were transferred from Harbin to Moscow, where they were re-interned with grandeur at the Don Monastery. The Russian Federation authorities within the framework of “White-Red conciliation” undertook this measure, so as to demonstrate the evolution of the ruling regime toward national interests.

There were expressions of doubt regarding the authenticity of the actual remains. Political manoeuvring by former leaders regarding White heroes, has left an unpleasant feeling. At the same time, another development is taking place: the restoration in the consciousness of the people - especially among the young – of White heroes as examples whose qualities should be emulated, whose ideals are that of genuine Russian patriotism. And attempts by the authorities to become part of this process – take control and dominate it – also obliquely gives witness to the awakening of nationalistic consciousness, albeit slowly but surely. Naturally, all this is taking place not through government initiatives, but despite them.

As an example, this had been particularly evident in the re-internment of General Kappel’s remains at the Donskoy monastery. There were 2000 people, representing the most diverse societal organisations, military historical clubs and resurgent cadet corps. It can also be said that at another time, many of them would never have gathered together. The bright image of General Kappel was what brought them together, just as he used to bring diverse people together when he was alive. Many decades of virulent soviet propaganda against the “Kappelites” eg. recall the caricature treatment of them in the film “Chapaev”, proved impotent in poisoning the memory in the people’s minds, or blacken the bright persona of General Kappel, a genuine hero of the people.

Over the last few years, a number of publications dedicated to him had been issued in Russia. It’s worth noting at the outset the high quality, educational – historical publication titled “Kappel and Kappelites”, issued in the periodical “Posev” by V.Tsvetkov, which contains extensive documented material, part of which was extracted from official archives and being published for the first time. Notwithstanding that erudites may find some short-comings in the article, to the masses of Russian readers this collection provides something of prime importance – it allows them to see the whole truthful picture of the Civil War in Siberia, and the real portrayals of the main heroes of the White Movement. Importantly, Tsvetkov and his collaborators didn’t attempt to impose their sympathies toward the Whites, but present the historical material in all its diversity, leaving the reader to make his own conclusions.

Contrary to Marxism, history is created by individuals and not the masses. The role of outstanding historical figures, is by no means exhausted with their demise, but remain in the minds of their contemporaries and progenies, inspiring them toward new achievements. This is absolutely true of General Kappel, who draws people to himself as both national hero and a Christian sufferer.

Apparently, the drawing power of a genuine hero was realised by the soviet propagandists eg. the producers of the film “Chapaev”, attempted to create a contradistinction to the White hero Kappel through the Red commander Chapaev, depicting him as a public hero. “National hero Chapaev” (although his representation is a far cry from the historical prototype), is shown expressly as a person from the masses, with all the innate deficiencies of the common folk, and having emerged from the murky waters of the revolution. This Red “Pop”, or Sten`ka Rahzin of the 20^th century came from nothing to become everything, Chapaev was called upon to symbolise the primordial pull toward the class struggle for liberty and equality. Whereas the “Kappelites” are shown in an opposing light, as a foreign bourgeois element – which is what they are called in the film – and are referred to (in a derogatory sense) as the “intelligentsia”. It has to be noted that the Bolshevik’s efforts to make Chapaev a plebeian hero, resulted only in the creation of countless number of jokes about him - most of them ribald.

A true national hero, Like General Kappel, does not necessarily have to emanate from the common people. He appears as the conveyor and proclaimer of the best of people’s ideals, which are often not accessible to the common people, or are understood by them vaguely or inadequately. In a moral sense, the hero also towers above the general public, he is more chaste and nobler than the average middle-class person. Being spiritually, idealistically and morally higher than the masses, the hero doesn’t separate himself from the people, doesn’t distinguish himself from them, he doesn’t despise the hardships of life of the common folk, but commences unobtrusively and according to his strength, to improve their welfare. He shares the difficulties and the sorrows of his people without emulating the corrupt morals of the mob, or participating in their mistakes. Instead of gratitude, he more often than not is met with dull insensitivity, jealousy or malice. Misunderstood in his best intentions, rejected and maligned by the majority – this is the frequent lot of a genuine national hero should he find himself in an era of declining living standards and where the people’s consciousness was waning. It is in the condescension to his compatriots, in sharing the suffering for and with them, in the humble acceptance of ingratitude that reveals the flicker of immense inanition (kenosis) of Christ the Saviour Himself, the Son of God that came down to mankind and suffered at their hands. It is the national hero’s act of emulation of Christ that is precious, not only for this life but also for the eternal one.

According to recollections of friends, and through the characteristics in the discharge of his duties, it can be seen that in a moral sense, Kappel stood taller than his surrounding environment - including officers – as he lacked many sinful vices. Being exceptionally conscientious, punctual and industrious, Vladimir Oscarovich was a stranger to careerism and postulation. Everybody have noted his exceptional modesty among his fellow officers, as well as his personal gallantry and bravery. Kappel attracted many to himself in the frankness of his requests, his genuineness, sincerity, free of any pretensions and theatrics. Having suffered much from behind the scene intrigues and slander by envious individuals, he never responded in like. He endeared himself to Admiral Kolchak because he never judged anyone, or complained about anyone.

He always had monarchistic convictions, and suffered deeply over the 1917 fall of the monarchy. When in May 1918, the Czech’s liberated Samar from the Bolsheviks and set up a local Socialist government (Komuch), Kappel joined their army having openly declared his monarchistic convictions. He took command of a division of men, consisting of young local students, when all the other senior officers refused to accept such a responsibility, having no faith in the success of the uprising. Kappel went to the most difficult destinations with people like himself – enthusiasts and idealists. Sceptics called these soldiers “holy fools”, the same name that was attached to Peter Amensk (during the First Crusade) and his division of soldiers, who nearly all perished at the commencement of their venture. Kappel’s division distinguished itself through its high military-moral qualities, its attunement to self-sacrifice and altruistic service to the Fatherland. A remarkable episode occurred in Kazan, where Kappel’s volunteers liberated a Russian Imperial cache of gold. Unloading gold bars and gold coins all day, no one took a single coin as “a souvenir” or for “services rendered”. It is because of this very high spirit that Kappel’s division attracted volunteers into its ranks, which in the summer of 1918 saw it maintain fresh victories.

Jealous of his successes and popularity, some right-wing politicians and military men, denounced him to Admiral Kolchak as a “leftist”, “socialist” and “pinko”. However, this was all pure slander, as he certainly was not a party democrat or a socialist. Neither was he a cheap populist or a demagogue, nor trying to ingratiate himself to the low instincts of the masses – the type that was indeed Chapaev. The potency of his modesty and honesty, didn’t allow his nature to present himself as something that he was not, contrary to the desires of his observers. However, it is true to say that through the power of his charm, his artlessness, his approachability, goodwill toward all, attracted many common folk to Kappel. It is well known that initially, his division was made up of students, which was then augmented by the working youth from surrounding towns. In Kazan, a delegation of workers from Sormov met him and promised their support with his advance on Nizhni Novgorod. Inspired by Kappels successes, workers from Ezhov staged an uprising and joined him in 1918.

A typical incident happened in the winter of 1918, when Kappels division was retreating through the Urals. Having found out that the local miners were meeting in a mineshaft, planning to kill him and attack his division, Kappel descended into the mineshaft without any bodyguards to talk to the miners. After an hour of talks, the elated miners carried him out from the shaft and provided him and his men with all types of assistance. Few men had this ability – even among other personally worthy White leaders - to find access to an ordinary person’s soul, to awaken in him decent and benign feelings, without attempting to be “one of the boys”. Kappel was indeed a true hero of the people, possessing an influence over wide masses, which the Bolsheviks were forced to acknowledge.

Kappel grieved deeply over the tragedy of the Civil war. Having a noble purpose in his struggle against international theomachy that had seized Russia, in everyday reality it was becoming a war against one’s own brother, which the Bolsheviks mobilised into the Red Army and were sheltering behind it like a living shield. It was here that Vladimir Oscarovich displayed the ultimate magnanimity by offering his prisoners: “Those who want to, can stay with us and the rest can go where they want to”. Even Savinkov was annoyed over Kappel’s humanitarianism. In the prevailing feelings of embitterment in both warring sides in the Civil War, such a practice was quite rare, and more so, as Kappel’s soldiers captured by the Bolsheviks were subjected to an agonising death. Nonetheless, Kappel acted according to the prompting of his Christian conscience – and he was quite correct. His magnanimity toward the beaten enemy was one of the reasons for his fame as a folk hero.

He proved his love for Russia through his great torment for her. In every instance, he who loves more suffers and sacrifices more. Vladimir Oscarovich, had to sacrifice himself as well as those close to him. In the summer of 1918, saw his beloved wife and 2 small children held hostage by the Bolsheviks. Kappel was ordered by the Bolsheviks to cease his military activities against them, or else they would deal with his family. He refused. In the winter of 1918-19, the White forces freed the family. However, shortly after, they were once again taken prisoners during the retreat of the White forces. Such horrific trials would have broken many a person, would have dropped them to their knees and forced them to serve their family’s butchers. Others would have been consumed with bitterness, living only for vengeance. Kappel was one of the few who didn’t break nor was consumed with bitterness, but remained what he was – a Christian knight, a warrior beyond fear or reproach. The crowning of Kappel’s exploit came in his suffering during the massive and terrifying Siberian Freezing March in the winter of 1919-1920. The inner essence of a person always manifests itself more clearly in times of visible misfortunes and defeats. The defeat of the White Movement in Siberia, elicited a true price from those campaigners around Admiral Kolchak. Some of them, having lost everything, sought refuge outside Russia’s borders, joining the ranks of foreign armies. Others entered talks with the Bolsheviks, hoping to save their lives for the price of betrayal. Yet others were simply paralysed with fear. Against this background, Kappel’s persona stood out clearly. Realising the grim tragedy of the situation, his thoughts were not about ceasing the struggle or saving himself, but of saving his loyal troops and civilian refugees, and he exerted all his efforts to this end, affecting everyone around him with his infectious energy. Amid the retreat, collapse and betrayal, Kappel took command of the remnants of the army so that he could share their fate. In that situation, no human endeavours could help. There was only one thing to do: suffer alongside his beloved warriors… and it was this compassionate love that proved to be that singular force that rallied the remaining soldiers around their leader, and allowed them to escape the frightening prison of freezing death. It was because of this glow of compassion and Christ’s altruistic love that made it possible.

For 10 days, with both frozen legs amputated and barely alive, General Kappel kept leading his columns through the ferocious Siberian frozen wastes. Declining the Czech’s offer of joining their warm sanitary echelon, he declared that he wants to die among his troops. Involuntarily, one is reminded of the suffering of the 40 martyrs of Sebate, who while being frozen to death in a lake by their executioners, were tempted with hot baths situated on the banks of the lake. Remarkably, Kappel’s death didn’t throw his soldiers into despair but motivated them toward a similar heroic feat. Approaching Irkutsk, they found out that due to the treacherous betrayal of his allies, Admiral Kolchak was handed over to the Bolsheviks. Frostbitten and barely alive, they ignored their own anguish and went to liberate their leader. It proved too late as the Bolsheviks in their panic, executed the Admiral. Being informed of Kolchak's death, the Kappelites terminated their assault on Irkutsk and retreated through Baikal with their families and the body of their commander. Following this, during 1920-1922, it was indeed these Kappelites that were the most courageous and the last defenders of Baikal and surrounding regions.

The hatred of the White hero Kappel by the Bolsheviks was so great that after they occupied Harbin, they twice smashed the cross on his grave and levelled it. But here is the real miracle: despite all the many attempts to eradicate his memory, General Kappel returns in a blaze of glory - 87 years after his death in Russia – as a hero! Now he finds his admirers among grandsons and great grandsons – not of Kappelite descendants but of the Reds that he fought against… among a generation that had been brought up on the film “Chapaev” and other Soviet propaganda. This is a testimony of the triumph of God’s truth over lies, self-sacrificing Christ-like love over evil. For the regenerating Russian patriotic movement, General Kappel will forever remain a model of a national leader: a White knight, an authentic hero and a Christian martyr.

В иркутские дни верховный правитель, оторванный от армии и правительства, беспомощно прикованный к своим литерным поездам, находился в Нижнеудинске. «Я задерживаюсь в Нижнеудинске, где пока все спокойно» – телеграфирует он 27-го Каппелю. «Чехи получили приказание Жанена не пропускать даже моих эшелонов в видах их безопасности». «Адмирал жестоко страдал морально – говорит сопровождавший Колчака ген. Занкевич – от постоянных недоразумений с чехами в продолжение своего пути, начиная со ст. Тайги. Отношение к поезду верховного правителя России «казалось издевательством» – так характеризует положение Гинс.

Каковы бы ни были перспективы будущего, все же Колчак оставался еще «верховным правителем». Это само по себе обязывало к некоторому, по крайней мере, такту со стороны иностранцев на чужой территории. К сожалению, такого такта соблюдено не было, как свидетельствует хотя-бы обращение ген. Сырового, объясняющее «братьям» причины недоразумений на жел. дорогах. Упоминая, что эвакуация чехословацкого войска была решена еще 28 августа, «совершенно независимо от положения на сибирском фронте», Сыровой говорил, что «десяток русских эшелонов, отходящих в паническом страхе из Омска по обоим путям, грозили прервать не только планомерное проведение нашей эвакуации, но завлечь нас в арьергардные бои с большевиками». Пришлось отказаться от первоначального намерения проводить «свою и русскую эвакуацию с русскими властями».

«Поэтому я распорядился остановить отправку эшелонов на линии от Николаевска на восток, пока не пройдут наши эшелоны в первую очередь, только таким образом мы выбрались оттуда. Это нисколько не повредило движению поездов по отправке на фронт и для снабжения. Между задержанными очутился и адмирал Колчак со своими семью поездами и стал жаловаться союзникам и Семенову на наше войско… Ген. Каппель даже вызвал меня на дуэль, будто за оскорбление, нанесенное сибирской армии, задержанием поездов Колчака и других беженцев.[2]) Не отвечаю на этот вызов, как следовало-бы, единственно в виду тяжелого душевного состояния ген. Каппеля»… Касаясь угрозы Семенова, Сыровой заключал: «наше войско не позволит,… чтобы его возвращение на родину кто бы то ни было, подвергал опасности».

На рядовую войсковую массу ничего не могло произвести большего впечатления, чем угроза помешать эвакуации. Отсюда растет враждебность к адмиралу. Молва усиленно муссирует несуществующие приказы Колчака о взрыве байкальских туннелей (молву повторяет и сам Жанен) и о проверке имущества чехов во Владивостоке. [3])

Многие подробности предпоследней как бы страницы жизни Колчака еще не ясны, так как мы не знаем во всех подробностях закулисной стороны. Но стоустная молва, мало, конечно, считавшаяся с фактами, подогревала и так уже достаточно разгоряченную атмосферу.

Только быстрый приезд Колчака в Иркутск мог бы спасти, если не дело, то, во всяком случае, жизнь адмирала. В этом отношении Грондиж прав. Вместо этого, началось длительное двухнедельное «нижнеудинское сидение», при чем Колчак, фактически арестованный, в последнее время почти был отрезан от внешнего мира, получая случайную информацию от чехословацкой стражи. Для этой страницы, которую нам надо вписать в биографию Колчака, мы имеем довольно хороший источник – подробное показание ген. квартирмейстера Занкевича, напечатанное в кн. « «Бел Дела».[4]) Когда адмиральский поезд прибыл в Нижнеудинск, (станция была занята чешской пехотой и артиллерией), явился командир чешского ударного батальона, майор Гассек, с заявлением, что, по распоряжению штаба союзных войск в Иркутске, поезд адмирала и поезд с золотым запасом должны быть задержаны до дальнейшего распоряжения и что он намерен разоружить конвой адмирала. После протеста Занкевича, майор Гассек, получив дополнительные инструкции от Жанена, сообщил что

1. Поезда адмирала и с золотым запасом состоят под охраной союзных держав.

2. Когда обстановка позволит, поезда эти будут вывезены под флагами Англии, Северо-Американских Соединенных Штатов, Франции, Японии и Чехо-Словакии.

3. Станция Нижнеудинск объявляется нейтральной. Чехам надлежит охранять поезда адмирала и с золотым запасом и не допускать на станцию войска вновь образовавшегося в Нижнеудинске правительства.

5. В случае вооруженного столкновения между войсками адмирала и нижнеудинскими разоружить обе стороны; в остальном предоставить адмиралу полную свободу действий. Последний пункт ясно указывал, что союзники уже не рассматривали адмирала, как верховного правителя.

«Одновременно с этим майор Гассек – продолжает Занкевич – передал мне телеграмму ген. Лохвицкого на имя адмирала, в которой ген. Лохвицкий советовал адмиралу приостановить дальнейшее движение в Иркутск». (Вскоре по оставлении Омска, ген. Лохвицкий был послан адмиралом в Иркутск с поручением, организовать войска иркутского гарнизона.

Таким образом, как будто выходит, что задержка поезда объяснялась заботами о безопасности адмирала. Что в действительности это было далеко не так, показывает выше цитированный отчет уполномоченного «Пол. Цен.» Алко: «остановить местными силами движение эшелона Колчака (Алко сообщал фантастические сведения о размерах его) возможности не представлялось, пропустить же его в тыл обложившим Иркутск революционным войскам было недопустимо. Пришлось повести дипломатические переговоры с чехами, пригрозив разрушением линии дороги, на предмет остановки его в Нижнеудинске». Мы видим, что Гинс совершенно точен в своих воспоминаниях, когда утверждает, со слов одного из офицеров колчаковского конвоя, что силы «нижнеудинской республики» были столь слабы, что один конвой адмирала мог бы справиться с «республикой», если бы чехословаки не закрыли доступа в город. Поезд адмирала свободно мог бы двигаться вперед. Совершенно непонятна при таких условиях речь ген. Жанена, обращенная к Червен-Водали, при иркутских переговорах. По стенографической записи Джемса, Жанен спрашивал Ч.-Водали, имеет-ли он какие либо сведения, касающиеся адмирала:

«Третьего дня я получил от Чешского Коменданта из Нижнеудинска телеграмму, где говорится, что в этом городе объявлена республика. Эта республика хотела потребовать от адмирала его отречения и передачи всех ценностей, имеющихся в его распоряжении, новым местным властям, за исключением золота, которое должно быть передано сюда Главному революционному Правительству.. Возможно, что уже поздно говорить с адмиралом, так как, вероятно, ему уже предъявлен ультиматум от представителей республики в Нижнеудинске. Во всяком случае, Господа Высокие Комиссары решат, что возможно сделать. Имейте только в виду, что положение уже не то, что было неделю назад…» (Отчет» 9-11).

Или Жанен необычайно плохо был осведомлен, или он был чрезвычайно неискренен.

Охраняющие адмирала чехи, действительно, получили новую инструкцию: «если адмирал желает, он может быть вывезен союзниками, под охраной чехов в одном вагоне, вывез же всего адмиральского поезда, не считается возможным.[5])

Это новое распоряжение – говорит Занкевич – поставило адмирала в чрезвычайно трудное положение:

«В поезде адмирала находилось около 60 офицеров (конвоя, штаба, чиновники) и около 500 солдат конвоя. Ясно, что разместить всех этих людей в одном вагоне возможным не представлялось. Ясно также, что адмирал, человек в высшей степени благородный, не мог бросить своих подчиненных на произвол судьбы.

По приказанию адмирала, мною была послана высокому комиссару Японии, г-ну Като, телеграмма приблизительно такого содержания: «Адмирал настаивает на вывозе всего поезда, а не одного только его вагона, так как он не может бросить на растерзание толпы своих подчиненных. В случае невозможности выполнить просьбу, адмирал отказывается от вывоза его вагона и разделит участь со своими подчиненными, как бы ужасна она ни была».

Тогда – продолжает Занкевич – возникла мысль искать спасения в походе в Монголию: «Адмирал был горячим сторонником этой идеи. Я должен был принять на себя начальствование этой экспедицией. Переговорив, конфиденциально, по поручению адмирала с майором Гассеком, я получил от него заверения, что со стороны чехов никаких препятствий нашей экспедиции сделано, не будет; мало того, чехи дали нам сведения о силах большевиков, занимавших тракт, в предвидении нашей попытки пробиться в Монголию. Адмирал глубоко верил в преданность солдат конвоя. Я не разделял этой веры, тем более что большевики Нижнеудинска засыпали конвой прокламациями, требуя его перехода на их сторону. Адмирал собрал чинов конвоя и в короткой речи сказал им, что он не уезжает в Иркутск, а остается здесь, предложил желающим остаться с ним, остальным он предоставляет полную свободу действий. На другой день все солдаты конвоя, за исключением нескольких человек, перешли в город к большевикам. Измена конвоя нанесла огромный моральный удар адмиралу, он как-то весь поседел за одну ночь. Решено было пробиваться в Монголию с одними только офицерами. Поздно вечером я собрал старших офицеров в вагоне адмирала, чтобы отдать распоряжения для похода, который был решен на следующую ночь. Когда распоряжения были отданы, и я уже хотел отпустить офицеров с разрешения адмирала, один из старших морских офицеров (моряки обслуживали броневик, охранявший поезд адмирала) обратился к адмиралу со словами: «Ваше высокопревосходительство, разрешите доложить». – «Пожалуйста». «Ваше высокопревосходительство, ведь союзники соглашаются Вас вывезти?» – «Да». – «Так почему бы Вам, ваше высокопревосходительство, не уехать в вагоне; а нам без вас гораздо легче будет уйти, за нами одними никто гнаться не станет, да и для вас так будет легче и удобнее». – «Значит, вы меня бросаете», вспылил адмирал._ «Никак нет, если вы прикажете, мы пойдем с вами».

Когда мы остались одни, адмирал с горечью сказал: «Все меня бросили». После долгого молчания он прибавил: «Делать нечего, надо ехать». Потом он сказал: «Продадут меня эти союзнички». Я ответил адмиралу, что отданные союзниками до сего времени распоряжения не дают оснований для таких предположений, но что если у него есть сомнения, я самым настойчивым образом советую ему этою же или ближайшей ночью переодеться в солдатское платье и, взяв с собою своего адъютанта, лейтенанта Трубчанинова, скрыться в одном из проходивших чешских эшелонов. (Эвакуировавшиеся чехи беспрепятственно принимали и вывозили в своих эшелонах спасавшихся от большевиков наших офицеров). Для большей верности, я предлагал адмиралу в течение 48 часов скрывать от всех его исчезновение. Адмирал задумался и после долгого и тяжелого молчания сказал: "Нет, не хочу я быть обязанным спасением этим чехам».

Занкевич составил телеграмму на имя Като с уведомлением, что адмирал, в виду изменившихся обстоятельств, согласен на выезд в одном вагоне. Колчак согласился на полное разоружение и отклонил предложение окружающих припрятать пулеметы.

Из своего вагона с 60 офицерами адмирал перешел в вагон второго класса под флагом английским, американским, японским, французским и чешским. Занкевич уверяет, что в инструкции, которую получил начальник чешского эшелона майор Кровак, помимо пункта об охране вагона союзными державами и поручения чехам конвоировать адмирала до Иркутска, значилось: «в Иркутске адмирал будет передан Высшему Союзному Командованию».

«Путешествие до Иркутска – по словам Занковича – длилось 6 или 7 дней и сопровождалось большими трудностями. На всех главнейших станциях большевики собирались в значительных силах, требуя от чехов выдачи адмирала; большевистские банды из Тайги угрожали взрывом железнодорожного пути и нападением на эвакуировавшиеся чешские эшелоны, железнодорожники забастовкой; по мере приближения к Иркутску возбуждение на линии и в самом Иркутске все росло и росло. При таких условиях было ясно, что чехи не повезут нас дальше Иркутска. Но мы знали, что в Иркутске находятся два батальона японцев и твердо рассчитывали, что дальнейшее конвоирование вагона с адмиралом будет возложено на японцев. Так же думали и чехи, нас сопровождавшие». При приближении к Иркутску (ст. Иннокентьевская) нач. эшелона предупредил Занкевича, что в данное время происходят какие-то переговоры между ген. Сыровым и Жаненом и что он не знает, пойдет-ли вагон адмирала дальше Иркутска. Позже он передал, что вопрос об адмирале решен, и что решение он сообщит по прибытии поезда в Иркутск. По словам Занкевича, он не о чем не догадывался – так мысль его была далека о возможности какого-либо предательства. Наконец и Иркутск.

«Начальник эшелона почти бегом направился к Сыровому. Спустя короткое время он вернулся и с видимым волнением сообщил мне, что адмирала решено предать Иркутскому революционному правительству.

Между 5-7 часами вечера многим офицерам, сопровождавшим адмирала, удалось уйти из его вагона, пользуясь темнотой и тем обстоятельством, что окружавшие вагон адмирала чехи беспрепятственно пропускали всех выходивших из вагона офицеров, вооруженные большевики держались в это время еще поодаль, и от них было не трудно скрыться на забитой вагонами станции».

На вокзале спешно составлялся акт передачи верховного правителя и председателя Совета министров Политическому Центру.[6]) Это происходило 15 января в 9 час. 55 мин. Арестованных приняли чл. «П.Ц.» Фельдман, пом. Ком. Народ.-рев. Армии кап. Нестерев, уполном. При армии Мерхалев, нач. гарниз. Петелин. Отвозил верховного правителя в тюрьму наряд из большевистской дружины под командой члена большевистского штаба (Ширямов «Б. За Ур.»). Присутствовавшие японцы, по словам Гинса, молчаливо наблюдали.

«Принимая близко к сердцу трагическую участь адмирала – рассказывает Занкевич в своей записи 1920 г. – я приложил много стараний, чтобы выяснить причины неожиданной для нас всех выдачи адмирала. Опросом ряда лиц – русских, французов, чехов – мне удалось до известной степени восстановить картину этого печального события, но, не имея никаких документальных подтверждений, приводимых мною ниже фактов, я не могу ручаться за их достоверность. Решив «принципиально» спасти адмирала, высокие комиссары – говорит Занкевич – возложили вывоз Колчака из Сибири на Жанена. Последний отдал приказ чехам вывести адмирала в Иркутск и вошел в переговоры с иркутским правительством о беспрепятственном его пропуске. Соглашение было достигнуто, [7]) но вследствие «недоразумений с войсками Семенова и зверств ими произведенных», члены иркутского правительства взяли свое решение назад и отказались подписать акт о беспрепятственном пропуске адмирала. Факт вывоза чехами Колчака вызвал «сильное против них движение среди большевиков и железнодорожников». Тогда чехи отказались выполнить приказ Жанена, и Жанен счел себя вынужденным санкционировать решение о выдаче адмирала… По прибытии Колчака в Иркутск помощник Жанена, полк. Марино, обратился к японцам с предложением принять адмирала от чехов. Они отказались, ссылаясь на неимение на то инструкций.

Таковы выводы расследования Занкевича. «Если изложенные мною факты верны – заключает автор – остается пожалеть, что союзники (или ген. Жанен) с самого начала не заявили адмиралу просто и прямо, что меры к его спасению ими принимаются, но они далеко не уверены, что им удастся спасти адмирала»! Ведь в этом все дело. Поведение союзников в отношении Колчака потому и становится особо прекарным, что до Иркутска верховный правитель был убежден, что едет под международной охраной: «При принятом же союзниками образе действий и при полном отсутствии связи с ними, адмирал, несмотря на овладевшие им сомнения, все-же имел вполне, как казалось, обоснованную надежду, что он не будет выдан своим врагам на растерзание» (Занкевич). Не будь такой уверенности, Колчак, во всяком случае, действовал бы на свой риск: едва-ли бы он распустил свою охрану, едва-ли бы разоружил оставшихся и едва-ли бы перешел в вагон под союзническими флагами.[8]) Может быть, судьба его была-бы еще ужаснее, но человек, действующий за свой страх, рискует своей жизнью по собственной воле.

Предпринимая некоторые меры для «спасения» Колчака, союзные миссии не сделали все-таки того, что сделать были обязаны. И менее всего сделал это ген. Жанен. Он просто уехал за несколько дней до прибытия верховного правителя[9]) и тем самым дал право бросить ему обвинение, по меньшей мере, в политике Понтия Пилата, - «умывая руки, он уехал, чтобы не запятнать себя непосредственным предательством адмирала». («Сиб. Ог.» 27.5. 2)[10])

Во фрагментах дневника Жанена, опубликованных в “Monde Slave” (24, 12, 239), имеется более поздняя запись 23 января, где автор оправдывает себя и обвиняет «высоких комиссаров».

[1] С.П. Мельгунов, Трагедия Адмирала Колчака, ч.3, том 2, Белград 1931, стр. 130-140

[2] Каппель в своем открытом письме 19 декабря Сыровому требовал «извинения» и немедленного пропуска поезда адмирала, считая, что задержкой в Красноярске, насильственным отобранием паровозов нанесено оскорбление армии. «Я не считаю себя в праве, - писал Каппель – вовлекать измученный русский народ.. в новое испытания, но, если Вы, опираясь на штыки тех чехов, с которыми мы вместе выступали и, взаимно уважая друг друга, дрались во имя общей идеи, решились нанести оскорбление русской армии и ее верховному главнокомандующему, то я, как главнокомандующий, требую от вас удовлетворения путем дуэли со мной. К барьеру генерал» (Парфенов. «Последние дни правит. Колчака». Сиб. Ог.» 27. 5. 92); J. Skacel “S generalem Syrovym u Sibiri” здесь текст всей переписки. Стр. 111-119) Через два дня после письма у самого Каппеля был отобран паровоз.

[3] Об этом приказе говорит и Гутман («Б.Д. 3, 176). Никакого намека на такой приказ, посланный де окольным путем и попавший в руки чехов, я не нашел.

[4] В № 3 «Б.Д» Гутман поместил некоторое опровержение, но фактически ничего существенного он не опровергает.

[5] Характерно, что в «Чех-Сл. Д.» (№ 3, 1920) вопрос становится несколько по иному: «Союзники, конечно, не думают отказать Колчаку в личной б5езопасности, если он обратится к ним с соответственной просьбой. Возможно, что потом он мог бы под охраной союзников быть вывезен куда-нибудь в безопасное место, дальше от средней Сибири, которая так разрушила его нервы».

[6] Техника передачи была заранее установлена особым соглашением между Благошем и Косьминским.

[7] О том, что члены П.Ц. много раз обещали беспрепятственно, пропустить адмирала Колчака говорят и Дюбарбье и Грондиж и др.

[8] Полк. Верже изображает дело так, что чехо-словаки дали адмиралу свой эскорт тогда, когда Колчак был оставлен своей сибирской охраной. Это де и вызвало негодование против чехо-словаков. Книга этого автора: “Avec les thecoslovaques” (Париж 1926) мало чем отличается от других описаний иностранцев. В свое время она ускользнула от моего внимания. Отмечу, что во главе “Coupe” можно найти преувеличенные сведения об участии в сибирской борьбе немецких военнопленных.

[9] Конечно, в Иркутске, пока там были чехи, ему ничто не угрожало.

[10] Также характеризует роль Жанена и автор воспоминаний под буквой N. Отметим, что Занкевич тщетно искал в это время возможности свидания с Жаненом.

* * *

РАССТРЕЛ СВОЕГО

Рассказы штабс-капитана Бабкина

После тяжелых боев под С. наш батальон был отведен на отдых в маленький уездный городок В-ск. Отдых был необходим. В ротах оставалось по двадцать - двадцать пять офицеров, и те были измучены донельзя.

-Вы уж постарайтесь, господа квартирьеры, - сказал наш подполковник Волховской. - Люди должны хорошенько отдохнуть.

Квартирьеры постарались. Почти все чины батальона получили отдельные комнаты или даже квартиры. Жители В-ска были к нам добры и предупредительны. Хозяйки покупали на местном рынке мясо, молоко, коровье масло, яйца, зелень, овощи. Варили борщи, жарили котлеты, в некоторых домах офицеров потчевали целыми поросятами. На добровольцев смотрели, как на освободителей, тем более, что от красных натерпелись - проходили через В-ск их матросские и рабочие отряды, грабили немилосердно. Последние салопы, лапти и кадушки, и те забирали, грузили на свои телеги.

Красная пропаганда в В-ске не могла дать никаких результатов - городок был провинциальный, тихий, живший по старинке. Утром и вечером колокольный звон. Лавки местных купцов закрывались в три часа пополудни. По воскресным дням, после церкви, народ выходил на деревянные тротуары В-ска. Гуляли, покупали с лотков конфеты и мороженое, дарили местным барышням пучки сирени.

На третью неделю в расположение батальона прибыл из Штаба Дивизии офицер. Подполковник Волховской послал за мной.

-Иван Аристархович, возьми-ка с десяток офицеров, поезжайте в Р-в.

-Кого взять, господин подполковник?

-По три-четыре человека от роты. Там поступите в распоряжение полковника Лепницкого. Поручик Челищев, - он кивнул на молодого штабного, - едет с вами назад.

На следующий день, на трех веселых тройках, по пыльному разухабистому большаку двинулись мы в Р-в. В тарантасах поместились все одиннадцать человек и поручик Челищев. Штабной оказался славный малый. Но о цели поездки знал не больше нашего. Он выполнял приказ полковника Лепницкого: съездить в батальон и привезти десять-двенадцать офицеров.

По пути мы гадали, что бы это могло быть. Если для награждения, то почему не были составлены наградные листы? Если для парада, то почему не сообщили нашему командиру? Если для какой-то еще цели, то зачем эта таинственность?

Со мной в коляске были, кроме поручика Челищева, штабс-капитан Кугушев и поручик Гроссе.

-Может, встречают какого-нибудь туза из «союзников», - спрашивал Гроссе, - потребовались фронтовики для караула?

Штабной поручик пожимал плечом:

-Для парадов снимают целые части.

-Может, пресса хочет непосредственно узнать, что происходит на фронте? И будут газетчики и репортеры?

-На это есть целый отдел пропаганды, господа. Они постоянно собирают сведения и передают их в газеты. Да и свои листки выпускают.

Восемьдесят верст до Р-ва промелькнули быстро. По пути остановились только раз, напоить коней, слегка почиститься и попить чаю. Конечно же, говорили о предстоящем отдыхе в «столице», об институтках и барышнях, о хороших ресторанах с французскими винами. Но общее желание высказал штабс-капитан Сергиевский:

-Господа, даже просто выспаться на свежих простынях и утром попить кофею с белыми булками - разве не счастье?

Уже к вечеру мы въехали на двор гостиницы «Дон». Несколько солдат возились здесь с чемоданами. Тут же стоял грузовик, и водитель в кожаной кепке и матросском бушлате перетряхивал его железное нутро. Тетка в домотканной юбке и рваной кофте развешивала белье на веревках. Незнакомый ротмистр вышел из фойе гостиницы. Представился:

-Ротмистр Штиммер. Господа, полковник Лепницкий поручил мне встретить вас. Номера подготовлены. По два человека на комнату. Увы, ничего лучшего предложить не можем... Прошу размещаться...

Поручик тут же исчез. Ротмистр подозвал усатого фельфебеля, по всему видать, старой, царской школы. Тот стал разводить офицеров по нумерам.

-И все же, ротмистр, я был бы признателен, если б вы сказали, зачем мы здесь, - сказал я Штиммеру.

-Как, вам не сказали?

-Ни слова.

-Par bleu! - ругнулся ромистр по-французски. - В таком случае, полагаю, вам нужно дождаться полковника Лепницкого.

Разумеется, к утру следующего дня мы знали все и без полковника. Бородатый казак, раздувавший самовар на дворе, выдал все секреты Штаба.

-Как жеть, ваш-бродь! Оно значить сотника Маталова приговорили, а Маталов - наш, донской. Ребята станичники возмущаются: ну, перепившись, прокатился на пархатом лавочнике, ну, хлестнул того пару раз по заднице... так сразу и расстрел? Не по правде это. Хучь и по закону, но не по правде!

Казак был при генерале Зайцевском. Генерал оказался председателем военного трибунала. Случай с сотником облетел все газеты и был у всех на слуху.

Есаул Маталов не был ординарным казачьим офицером. Одним из первых присоединился к Добровольной Армии. Создал образцовую казачью партизанскую сотню. Ходил в лихие рейды по красным тылам. В предместьях Р-ва, на постое, Маталов оказался у местного торгаша и ресторатора Зиновия Гоца.

Поначалу вроде все было тихо-мирно. Но наслушался бравый есаул, что творится в городе. Узнал, как скупятся местные буржуи, купцы да спекулянты и прочие предприниматели, на нужды Белых воинов. А узнав да выпив вина, сорвал зло на Зиновии Гоце. Поставил его на четвереньки, сел верхом и потребовал возить его:

«Так мы с тобой, шкура, и в Москву въедем!»

Для пущего доказательства перетянул нагайкой ресторатора по заднице.

«Н-но! Н-но, шкура!»

Зиновий Гоц есаула на себе провез, но тут же побежал к своим. А среди своих у него двоюродный брат, банкир и денежный туз Халифман. У того связи с Францией, с тамошними банками и финансовыми баронами.

Через два часа уже целой делегацией местные поставочники Армии продуктов и городские лавочники отправились в Штаб Армии. Просить защиты от пьяного погромщика. А еще через час за есаулом выслали патруль: арестовать и препроводить на гауптвахту.

Пожилой и пузатый войсковой старшина Колокольников, с которым я разговорился в кафе через площадь, дополнил:

- Дождутся генералы. Кубанцев против себя настрополили, мало стало? Хотять донцов поднять? Это ж нам зараз!.. В войсках опосля приговора разброд, в казармах что солдаты, что офицеры высказывають свои мнения. В общем, отказываються приводить приговор в исполнение. Никак за тем к вам и обратились...

Поручик Гроссе тут как тут, во двор с бульвара входит, газетой, свернутой в трубочку, машет:

- Иван Аристархович, чудится мне, что не для парада и награждений нас вызвали...

- Наше дело - выполнять приказ, - сказал я.

- Иван Аристархович, я по приказу даже пленных краснюков не расстреливал, а тут - своего?.. Да вы что, Иван Аристархович? Или мы последние босяки какие?

Полковник Лепницкий вызвал меня к себе в одиннадцать часов утра. Это был желчный усталый человек с тяжелыми свинцовыми кругами под глазами. На щеках синяя трехдневная щетина. Губы сухие, голос резкий, будто щепки колет.

- Господин штабс-капитан, - сказал он, - ротмистр Штиммер вам объяснил...

- Нет, господин полковник. Он сказал, что я должен дождаться вас.

Полковник слегка поморщился.

- Ладно. Дело тут щепетильное. Один из казачьих офицерв, между прочим, легендарный храбрец...

- Вы про есаула Маталова?

- Ах, так вы уже все знаете?

- В самом общем виде, господин полковник.

-Этого достаточно. Буду краток. Военный трибунал вынес свое решение. Генерал Зайцевский против расстрела, но от Главнокомандующего поступило распоряжение: приговор должен охладить многие горячие головушки. И потом, как это ни прискорбно осознавать, но богатые люди Ростова, Новочеркасска, Екатеринодара, Николаева уже дали понять, что лишат нас последней поддержки, если это дело останется без последствий...

- А велика ли поддержка, господин полковник? - спросил я.

- Какая бы она ни была, - взглянул мне в лицо Лепницкий, - мы должны выполнять распоряжения вышестоящего начальства.

- Слушаюсь, господин полковник. Позвольте вопрос.

- Да?

- Почему - мы? Есть же у вас солдаты...

- Есаул Маталов в своем последнем слове изъявил желание, чтобы экзекуцию проводили только офицеры. И это понятно, все же есаул - офицер Русской армии. Еще вопросы?

- Никак нет.

- Завтра поутру, вы и ваши люди должны будут прибыть на улицу Сенную, в казармы саперного батальона. Приговор должен быть исполнен ровно в шесть утра.

Но до утра следующего дня было далеко. Полдня, вечер, целая ночь. В комнате Гроссе и корнета Патрикеева дым коромыслом, ругань площадная. Собрались, бренчат бутылками от портера. Я подошел к двери, услышал хриплый и сильный голос Сергиевского:

- Что? Нас, боевых офицеров и в расстрельную команду? Эти с.. сыны...

- Не горячись, Алексей! Был трибунал. Маталова тоже выслушали...

- Лизали себе муде эти трибунальцы! - это уже Вика Крестовский.

- Тише, Вика, генерал Зайцевский на этом же этаже...

- А мне плевать, Саша! Я - первопоходник, у меня есть все права...

- Что-то и позже, под Армавиром, Ставрополем да у Тихорецкой я не видел этого генерала, - сказал Кугушев.

- Господа, оставьте. Дался вам генерал. Дело не в нем, а в том, что есть субординация и есть приказ...

- Если приказ заведомо преступный...

- Корнет, опять вы со своими юридическими закавыками!

- Господа, господа... Дайте мне слово!

Это голос Гроссе.

- Скажите, Гроссе, ваше слово!

- Я внимательно перечитал все газеты. Знаете, чего нам не договаривают? Того, что за этого Гоца делегировались от торговых кругов. Они грозятся не дать армии денег...

- Что? С.. дети... Денег не дать? Мы за них кровь свою льем...

Тут я вошел в комнату.

- Господа офицеры!

Все поднялись передо мной, как старшим. Обычно я не требую этого. Это вообще против традиций нашего Офицерского батальона. Но тут была особая ситуация. Я подождал, пока не поднялся даже наш славный разведчик Вика Крестовский.

- Господа, всякое обсуждение приказа до его исполнения есть нарушение Устава. Приказываю вам сейчас же разойтись. Завтра подъем в пять утра.

Офицеры молчали. Дым от папирос скрывал их лица, обоженные солнцем, высушенные ветрами. Но я чувствовал их несогласие. И не мог не разделить его - втайне.

- Еще раз, господа! Приказываю сейчас же всем разойтись и больше не собираться.

Офицеры подтянулись. Армейская привычка оказалась сильнее.

- Спокойной ночи, Иван Аристархович.

Это Вика, проходя мимо. Чином - выше меня. Но не прекословя, потому как я - начальник.

- Спокойной ночи, господин капитан.

Не знаю, что повлияло на меня. Но спал я, как убитый. Ни сновидений, ни ворочаний. Лег на мягкую постель и тут же ушел во тьму. В половине пятого вахтенный казак постучал в дверь:

- Ваше благородие! Вы приказали разбудить...

- Хорошо, я уже встал, братец!

Плеснул себе в лицо из кувшина. Потрогал щетину. Тоже третий день, надо бы побриться, но... Оставил эту мысль. Оделся, обулся, затянул ремни, вышел в коридор. Из соседних нумеров выходили мои офицеры. В глаза не смотрели. Выполняли приказ.

Вышел Вика Крестовский, чашка с кофе в руке, сам сварил себе на спиртовке. Появились Сергиевский и Кугушев, Гроссе и Фролов, Патрикеев и Лебедев. Потом вышли Сабельников с Никитиным. Последним показался подпоручик Беме, белокурый, улыбчивый, один из любимчиков Вики Крестовского - любил Вика смелых людей.

Грузовой мотор подъехал ровно в пять. Мы залезли в него. Я сел рядом с прапорщиком-шоффером. Города мы хорошо не знали и поэтому положились на него. Однако даже в предутренней синеве я увидел, что поехали мы не к казармам саперного батальона, а куда-то к самому центру.

- Вы знаете, куда нам надо? - спросил я шоффера.

- Так точно, господин штабс-капитан. Приказ полковника Лепницкого - прибыть с вами в расположение комендантской роты.

Через десять минут мы въезжали в серое приземистое здание городской тюрьмы и гауптвахты. Солдат у будки проверил документы у шоффера.

На внутреннем дворе гауптвахты нас встретила группа офицеров. Один из них был во французской форме. Остальные - в английских френчах и русских кителях. Выделялся между ними генерал Зайцевский, дородный, крупный, властный. Рядом около него стоял полковник Лепницкий. Он увидел нас, сразу пошел навстречу. Отдал честь, здороваясь.

- Господа! Генерал Зайцевский желал бы переговорить с вами.

Генерал тоже двинулся к нам, сопровождаемый всей небольшой свитой. Среди них я заметил ротмистра Штиммера. Позади всех шел священник, старенький, в жидкой бороденке, с крестом на впалой груди. Электрические фонари освещали площадку, на которой мы стояли. Француз был в усиках, с колючим неприятным взглядом. Русские отводили глаза.

Я сделал два шага по направлению к генералу, приложил ладонь к козырьку. Сделал доклад:

- Ваше Правосходительство! Штабс-капитан Бабкин. Группа офицеров отдельного Офицерского батальона прислана под моим начальством в ваше распоряжение.

Зайцевский важно кивнул, протянул мне руку. Его ладонь была крупная, сильная.

- Здравствуйте, штабс-капитан. Здорово, братцы-ударники!

С чего это он так к нам обратился? Мы не были ударниками. Мы всегда, с самого начала были Офицерским батальоном. Мы воевали бок-о-бок с корниловцами, с «дроздами», с кубанцами. Но мы никогда не переставали быть самими собой - чинами отдельного Офицерского батальона.

- Позорить мундир офицера непозволительно никому, - тут же начал свою речь Зайцевский. - Мы - армия освободителей, а не банды красных преступников. И когда кто-то из нас, Русских офицеров, в нарушение присяги и закона, совершает тяжкий проступок, он должен отвечать по законам военного времени. Есаул Маталов, приговоренный трибуналом к расстрелу, совершил таковой проступок. Он запятнал святое знамя Русской армии, он нарушил присягу. Вам поручено приказом Главнокомандующего привести приговор военного трибунала в исполнение. Выполняйте приказ!

Тут же выступил полковник Лепницкий.

- Господин штабс-капитан, ведите отделение за мной для получения оружия.

Мы двинулись за ним. Без какой-либо команды со моей стороны. Сначала пошли вразнобой, потом стали «держать» шаг.

В оружейной комнате гауптвахты офицерам выдали винтовки. Они были новенькие, хорошо смазанные. Выдали каждому по три патрона.

Назад, на внутренний двор мы вышли уже строевым шагом. Четко печатая каждый удар сапога. Все молча. Между собой ни слова. Даже не смотрим. Тяжело! Серое утро быстро окрашивалось в нежный розовый цвет. Солнце вставало за стенами тюрьмы. Но еще не было видно.

Мы встали шеренгой. Я с краю.

Из бокового проема гаупвахты двое солдат под командой вахмистра вывели человека. Он был в одной белой рубашке. Руки связаны сзади. Синие казачьи брюки с красными лампасами заправлены в жарко начищенные сапоги. Шел высоко подняв голову. Даже словно бы улыбался. Потом встретился глазами с нами. Еще выше поднял голову.

- Офицеры? - спросил громко.

- Да, офицеры, - сказал я вне всякой субординации.

- Хорошо.

Полковник Лепницкий быстро подошел ко мне.

- С осужденным не полагается разговаривать.

- Я этого не знал, господин полковник.

Солдаты тем временем подвели Маталова к стене. Это была кирпичная кладка, поверху покрытая слоем серой штукатурки. Там и сям на ней были видны пулевые отметины. Значит, не раз уже возле нее проводились подобные экзекуции.

Солдаты оставили есаула у стены. Сами отошли. Тюремный священник подошел к есаулу. Стал говорить с ним. Потом подал крест. Есаул поцеловал его. Священник, явно удовлетворенный, отошел.

Полковник Лепницкий стал читать еще раз приговор.

- ... военно-полевой суд в составе... приговорил бывшего есаула Маталова...

Меня поразило: бывший есаул! Я смотрел в его сильное красивое лицо. Нос с горбинкой, черные усики, бровь с заломом. Как и у нас, кожа его загрубела на полынных ветрах, казачий чуб обожгло южным солнышком.

Маталов не боялся смерти. Он видел ее много раз. Служил Русскому царю и отечеству, служил делу Добровольческой армии. Рисковал жизнью, дорожил честью. Он был не бывший, он до конца оставался Русским офицером, казачьим есаулом.

Но быть расстрелянным своими?..

- ...привести в исполнение!

Полковник Лепницкий обратился ко мне:

- Господин штабс-капитан, командуйте!

Я полуобернулся к своим.

- Офицеры! Цельсь!

Шеренга звякнула винтовками. Замерла. Ближним ко мне был подпоручик Беме. Его винтовка твердо лежала на руке. Правый глаз цепко взял цель на мушке.

- По осужденному - пли!

Ахнул залп из десяти винтовок. Боковым зрением я увидел, как вздрогнула свита генерала Зайцевского.

Винтовочный дым быстро рассеялся.

Есаул Маталов... стоял у стены. Его лицо серо. Его глаза остановлены. Над его головой, на стене - новые отметины.

- Что такое? - голос генерала Зайцевского налился гневом. - Полковник, это измена!

- Ваше превосходительство... - заметался Лепницкий. - Штабс-капитан, повторить исполнение приговора!

Другие офицеры тоже загомонили. Француз с ненавистью смотрел на нас.

- Господин генерал! - вдруг всех перекрыл молодой срывающийся голос корнета Патрикеева. - Согласно военного артикула, статья 131-я, пункт шестой, приговор военного трибунала производится единоразово, недопустимо повторение экзекуции...

- Что? Офицеры - бунтовщики?

- Никак нет, ваше превосходительство, - тут же выступил я. - Мы следуем букве Закона Российской империи. Офицеры выполнили приказ. Очевидно, винтовки оказались непристреляны. Но повторно расстреливать - это нарушение закона!

- Всех под арест! - закричал Зайцевский.

Мы, одиннадцать вооруженных фронтовиков, стояли против восьми или десяти штабных и трибунальцев. Священника, конечно, считать не приходилось.

- Ваше превосходительство, - подал голос Вика Крестовский. - Отмените последнее ваше распоряжение.

И он передернул затвор винтовки. То же самое сделал подпоручик Беме. За ними звякнули затворы еще восьми винтовок. Я положил руку на кобуру своего нагана, расстегнул ее...

Полковник Лепницкий попытался проскользнуть в помещение гауптвахты.

- Господин полковник, прошу не усугублять ваше положение, - преградил ему дорогу штабс-капитан Сергиевский.

Его винтовка смотрела прямо в грудь полковнику. На этот раз промаха не могло быть.

- Это измена! - закричал снова генерал Зайцевский. - Вы будете отвечать по законам военного времени...

Мне не оставалось ничего, как отдать приказ:

- Господа, вы арестованы! Прошу сдать оружие.

Нам, только что вышедшим из боев, ничего не стоило разоружить их. Мы сделали это ловко, с давно выработанной сноровкой. Скольких краснюков мы разоружили точно таким же способом, не сосчитать!

Потом на глазах изумленных чинов комендантской роты, мы отвели их на гауптвахту. Вахмистру строго приказали стеречь и ждать приказа из штаба Главнокомандующего. Все остальные приказы - не принимать.

Есаула, разумеется, развязали.

- Вы с нами идете, есаул? - просил Патрикеев.

- Конечно, с вами, - ответил он. - Если вы не красные...

- Нет, мы - белые, - ухмыльнулся поручик Фролов, из батарейцев.

Мотор, на котором нас привезли, стоял тут же. Мы быстро вскочили на него. Прапорщик удивленно посмотрел на винтовки. Потом увидел есаула среди нас. Ахнул.

- Голубчик, поезжай-ка отсюда прямиком на В-ск, - приказал я.

Он завел мотор.

Какой русский не любит быстрой езды! Эх, и мчались же мы. По городским улицам, мимо нарядных витрин, мимо бульваров и ресторанов, мимо бредущих куда-то обывателей, мимо присутственных мест и банковских контор, мимо складов и лавок, ползущих куда-то крестьянских телег и дремлющих на козлах «ванек», мимо харчевен и жилых домов, потом по шоссейной дороге, крича что-то конным разъездам. Потом по большакам, оставляя за собой высокий шлейф пыли.

Ехали и смеялись. Какое тупое выражение лица было у генерала! А Лепницкий-то... Небось в штаны наделал, когда штабс-капитан навел на него винтовку. Да, непристреляны винтовки оказались... Ха-ха-ха-ха! И еще по два патрона в каждой. Всей генеральской свите досталось бы по ореху, а то и двум.

За пять верст до В-ска бензин в моторе кончился. Автомобиль зачихал, задрожал, стал двигаться толчками, потом пустил последнюю струю синего дыма и вконец остановились. Я приказал прапорщику сидеть и ждать. У нас в обозе была бочка бензина. Сами мы пешим ходом двинулись дальше, к завидневшимся окраинам В-ска, в зеленых купах садов, с золотистыми маковками церквей поверх.

- Честно признайся, Вика, вы договорились стрелять поверх головы?..

- Слово офицера, Иван. Никакого договора не было. Ты приказал, мы разошлись. Я даже с Беме не обсуждал.

Сады В-ска все приближались. Уже слышен стал тонкий и мелодичный колокольный звон. Одинокий, серебряный, радостный. А вот и высокая колоколенка с тонким крестом в синем небе.

- Ладно, не договаривались, так не договаривались. А вы, есаул, счастливчик!

- Это все как во сне, господин штабс-капитан. Но что же теперь будет?

- Мы - боевая часть. Мы даже пленных зачисляем к себе. А вы - наш офицер. Что может быть? - ответил я как можно беззаботнее.

Подполковник Волховской встретил нас у штаба, на крыльце дома городского головы. Он качал головой, опираясь на свою палочку. Его седой ус нервно подергивался.

- Что там у вас произошло, Иван Аристархович? - спросил он.

- Вы же получили телеграмму из Штаба, - сказал я.

- Получил. Даже ответил.

Есаул Маталов вышел к подполковнику.

- Господин подполковник, я - есаул Маталов, командир донской казачьей сотни. Прошу принять меня в ваш Офицерский батальон!

Василий Сергеевич посмотрел ему в лицо.

- А ведь я знавал вашего батюшку, есаул. Он урядником был, верно? В японскую отличился, взял в плен двух самураев...

- Да, - удивленно ответил Маталов.

- Ладно, скандал с генералом Зайцевским мы как-нибудь уладим, - сказал подполковник Волховской. - С Дона выдачи нет, не так ли?

У Маталова дрогнул подбородок. Старой казачьей славой прозвучали из уст подполковника эти слова. А Василий Сергеевич уже отвернулся и давал распоряжение:

- Вика, запишите есаула к себе в охотники. Полагаю, не прогадаете.

Вика Крестовский просиял, что тот новенький золотой червонец с профилем Государя. Радостью и любовью к командиру просиял.

- Слушаюсь, Василий Сергеевич!

Спустя месяц генерал Зайцевский объявился у красных. Кто-то говорил, что был взят в плен. Другие убеждали, что перешел к ним добровольно. Даже получил у них должность начальника военно-юридического отдела. Дело по есаулу Маталову было закрыто. Мы дрались у Богодухова. Мы стояли насмерть на переправе под Камышухой. Потом прорвали фронт красных, совершили рейд по их тылам. Удачно получилось. Захватили полковой обоз, две пушки, девять пулеметов, много винтовок, даже красную тряпку с портретом козлинобородого Троцкого. Ту тряпку мы рвали на ветошь-лохмотья и чистили теми лохмотьями пушки. Потом снова прорвали фронт и вышли к нашим марковцам.

Главнокомандующий приезжал к нам на позиции. Мы промаршировали парадом перед ним. Взбивали клубы желтой пыли и пели нашу батальонную «Офицерскую».

Потом был обед в офицерском собрании. Были представители союзников. Были высокие чины. Мы представлялись Главнокомандующему. Среди нас был и есаул Маталов. Он был натянут, как струна. Отдал честь, назвался.

Деникин протянул ему руку.

- Это не вы...

- Да, Ваше Высокопревосходительство...

- М-да... Французы после вашего побега развезли такую какофонию. Ну, да что сейчас вспоминать! Василий Сергеевич, как есаул воюет?

Подполковник Волховской тут же ответил:

- Один из лучших в батальонной разведке. Представлен к Георгиевскому кресту за последнее дело.

- С удовольствием подпишу, - сказал Деникин. - И все же, есаул, в следующий раз, ты напившись рестораторов и банкиров не пори плеткой. Они нам еще пригодятся...

Вся свита Главнокомандующего засмеялась.

Мы молчали. Мы только что вышли из боев.

ЧИТАЙТЕ ЕДИНСТВЕННУЮ ГАЗЕТУ РУССКОЙ МОНАРХИЧЕСКОЙ МЫСЛИ В ЗАРУБЕЖНОЙ РУСИ:

Прочитайте внимательно хоть один номер газеты, и Вы убедитесь в том, что там сказано то, что, думаете, Вы, и все честные православные русские люди у которых душа отказывается принимать коммунизм.

Подумайте о том, что долг нас всех бороться за свободу Русской Православной Церкви, против клеветы на русский народ, на Родине и в Зарубежной Руси обвиняемого в том, в чем он не виновен.

Наша Страна борется против клеветы – ПРАВДОЙ!

Основана 18 сентября 1948 г. И.Л. Солоневичем. Издатель: Михаил Киреев. Редактор: Николай Леонидович Казанцев. 9195 Collins Ave. Apt. 812, Surfside, FL. 33154, USA Tel: (305) 322-7053

Цена годовой подписки: В Европе - 52 евро. Австралии - 74 ам. долл. Канаде - 65 ам. долл. США - 52 ам долл.

РАСПРОСТРАНЯЙТЕ ЕЕ СРЕДИ ВАШИХ ДРУЗЕЙ И ЗНАКОМЫХ!

===============================================================================================

(Более крупные суммы на почтовые, типографские и другие расходы принимаются с благодарностью.)

I wish to join the Society and am enclosing the annual membership dues in the amount of $25 per family. Students

pay $ 10. The amount of annual dues is only for those in US, Canada and Australia. Others pay as much as they can afford.

(Larger amounts for postage, typographical and other expenses will be greatly appreciated)

ADDRESS & TELEPHONE ____________________________________________________________________________

Если Вы прихожан/ин/ка РПЦЗ или просто посещаете там церковь, то согласны ли Вы быть Представителем Общества в Вашем приходе? В таком случае, пожалуйста укажите ниже название и место прихода.

THE BLESSED METROPOLITAN ANTHONY MEMORIAL SOCIETY

Желаю вступить в члены общества. Мой годовой членский взнос в размере $ 25